Мятежный

Грейсон Кинг...

Мой парень. Мой друг. Мой защитник. Он причина, по которой я каждое утро просыпаюсь с улыбкой на лице, и причина, по которой засыпаю усталой, измученной и жаждущей его тёплых объятий. Когда мы занимаемся любовью, он произносит моё имя так, словно оно что-то значит. Как будто я что-то значу.

Но он.

Солгал.

Его имя Грейсон Кинг, а псевдоним – Зеро.

Он не оставляет следов, у него нет прошлого, и теперь я знаю, что с ним у меня не будет будущего.

Он может исчезнуть, не оставив ни следа, но его отпечаток останется во мне, в моей душе, и я ненавижу, что один только взгляд на него заставляет моё сердце биться. А тело – гореть.

Всю свою жизнь я искала любовь. Ждала бабочек и радуг...

Вместо этого я стремительно падаю под грузом эмоций, и нет никого, кто мог бы меня поймать, кроме единственного мужчины, от которого я должна бежать. Единственного мужчины, которого я считала своим прекрасным принцем.

Вот только этот прекрасный принц перешёл на тёмную сторону.

Грейсон не остановится ни перед чем, чтобы заставить меня быть с ним. Он никому не позволит встать у нас на пути, никому не позволит угрожать мне, и, может быть, именно это пугает меня больше всего...

Что сделает мой мятежный бунтарь, чтобы меня удержать?

МЯТЕЖНЫЙ

Кэти Эванс

Серия «Настоящий, Грубый & Разъяренный», книга 4

Переводчик: Инночка

Редактор: Ms. Lucifer

Вычитка: Ведьмочка

Альтернативная обложка: Ms. Lucifer

Rogue:

существительное

Личность без принципов; человек, особенно мужчина, который не тот, кем кажется. Подлец.

глагол

Вводить в заблуждение

Уничтожать, разрушать

Поступать как негодяй

прилагательное

Не принадлежащий: например, ни с кем и ничем не связанный человек, не являющийся частью чего-либо. Мятежный, жестокий и непредсказуемый; нарушающий общепринятые нормы: например, продажный полицейский. Или, может быть, даже обаятельный и непредсказуемый мятежный принц…

Плейлист

Daughtry “WAITING FOR SUPERMAN”

Bat for Lashes “THE HAUNTED MAN”

One Direction “STORY OF MY LIFE”

Lana Del Rey “MILLION DOLLAR MAN”

Katy Perry “DARK HORSE”

Alex & Sierra “GRAVITY”

Daughtry “HOME”

Beyoncé “XO”

Alex & Sierra “SAY SOMETHING”

Secondhand Serenade “THE LAST SONG EVER”

Armin Van Buuren “THIS IS WHAT IT FEELS LIKE”

1

ЗЕРО

Грейсон

В тот самый момент, когда мой член наполовину погружается в хныкающую от похоти и готовую для меня сучку, я слышу щелчок входной двери. Выхожу из шлюхи, затем хватаю простыню и бросаю ей, а она, лишившись моего члена, стонет в знак протеста.

— Прикройся, сладкая, у тебя есть три секунды…

Две.

Одна.

Первым в дверях материализуется Дерек.

— Тебя хочет видеть отец.

Рядом с ним мой сводный брат придурок Уайатт, и он, кажется, не слишком-то рад меня видеть. Ну что сказать? Это взаимно. Я надеваю джинсы.

— Он послал только вас двоих? — спрашиваю, почти смеясь. — Наверное, если бы я был девушкой, это ранило бы мои чувства.

Оба мужчины, сканируя быстрыми взглядами территорию, входят в комнату. Они не успевают заметить моего приближения. Меньше чем за секунду прижимаю Дерека к стене, а Уайатта удерживаю в удушающем захвате. Разворачиваю их лицом к двери и смотрю, как внутрь проскальзывают остальные мужчины. Их семеро, плюс те двое, что извиваются у меня в руках. Отряд из девяти человек входит в состав возглавляемого моим отцом комитета «Андеграунда» по принудительному исполнению, – каждый здесь мастер своего дела. Но никто, ни один из них, не может сравниться со мной.

— Разумеется, ты прекрасно знаешь, когда дело касается тебя, миссия состоит из девяти человек, — шагнув внутрь, говорит Эрик Слейтер, брат и правая рука моего отца. Эрик суров, молчалив и опасен. Он мой дядя и с детства самый близкий после отца человек. Он научил меня жить среди членов личной маленькой банды моего отца… нет, не жить. Эрик научил меня выживать. Учитывать все обстоятельства и побеждать. Благодаря ему я вырос умнее, сильнее, злее всех. Я выучил всё, что нужно было выучить, приумножив свою силу в миллиард раз. Силу убивать, или убьют меня. Не имеет значения, придётся тебе использовать свои навыки или нет, но это страховка. Ты слышал когда-нибудь о средствах самозащиты, мальчик? Люди крайне редко используют имеющиеся средства. Но даже те, у кого ни черта нет, в конечном итоге тоже нуждаются в них. Видишь стрелу? Используй её. Видишь нож? Завладей им, ударь, научись как с минимальными усилиями нанести максимальный урон…

У меня есть все виды защиты. Мой ум – это компьютер, запрограммированный на оценку ситуации меньше, чем за секунду. Сейчас я точно знаю, что все эти люди вооружены. У некоторых из них по два пистолета: в носках, сзади за поясом или в передних полах пиджаков. Эрик наблюдает, как мои глаза изучают каждого из них, и улыбается, явно мной гордясь. Он распахивает пиджак и опускает взгляд на пистолет у себя на бедре.

— Хочешь получить мой ствол? Держи, Грей. — Эрик вытаскивает его и протягивает мне рукояткой вперёд.

Я чувствую, что Уайатт находится примерно в двух секундах от потери сознания, и тогда ослабляю захват. Отступаю и затем толчком отбрасываю двух мужчин к стене.

— Мне плевать, что он хочет мне сказать, — заявляю я.

Эрик оглядывает спальню. Моя квартира абсолютно чистая. Я не люблю беспорядок. Мне нужно заботиться о своей репутации, и поэтому я хочу, чтобы ни одна муха не смогла пролететь незаметно… И только благодаря моей предусмотрительности я услышал, как эти придурки вошли в мою студию на верхнем этаже.

— Всё ещё трахаешь шлюх? Имея такую внешность, ты можешь заполучить богиню, Грей.

Его глаза сосредотачиваются на женщине в моей постели. Она, конечно, не шедевр, но выглядит очень даже ничего, особенно когда лежит, вжавшись в матрас с выпяченной попкой, и она не ждёт от меня ничего, кроме денег. А деньги я могу дать. Деньги и член, и с тем и с другим у меня всё в порядке.

Подобрав с пола платье, бросаю его шлюхе.

— Тебе пора, милая. Собирайся и иди домой. — Затем обращаюсь к Эрику: — Мой ответ – нет.

Вытаскиваю из пачки, лежащей на ночном столике, пару купюр и сую их в протянутую руку шлюхи. Уходя, она устраивает целое представление, засовывая их в лифчик. Чтобы пропустить её, мужчины расступаются, кто-то свистит, а она в ответ показывает средний палец.

Эрик подходит ближе и понижает голос:

— У него лейкемия, Грейсон. Твой отец должен передать управление своему сыну.

— Не смотри на меня так, будто я могу почувствовать хоть чуточку жалости.

— Он уже всё подчистил. Больше никаких убийств. Все компании теперь исключительно финансовые. У нас больше нет явных врагов. «Андеграунд» – довольно успешное предприятие, и он хочет официально передать его своему сыну. Неужели ты настолько бессердечен, что откажешь отцу в последней просьбе?

— Ну, что сказать, в моих жилах течёт его кровь.

Я хватаю чёрную футболку и натягиваю её, но не из скромности, а чтобы начать загружать своих малюток. Мой глок^[1], Ка-Бар^[2], два ножа поменьше, две серебряные звезды.

— Мальчик… — Эрик делает шаг ко мне, и я встречаюсь взглядом с его единственным не искусственным тёмным глазом. Я не видел Эрика несколько лет. Это он научил меня пользоваться «.38 Special»^[3]. — Он умирает, — многозначительно подчёркивает Эрик, кладя руку мне на плечо. — Ему осталось совсем немного времени. Шесть месяцев, а, может, и меньше.

— Удивлён, что он решил, будто я стану волноваться.

— Может быть, когда ты закончишь путаться с бабами, тебе станет не всё равно. Мы, — он указывает на мужчин в комнате, — хотим, чтобы тем, кто возьмёт руководство на себя, был ты. Мы будем тебе верны.

Я скрещиваю руки на груди и смотрю на своего сводного брата Уайатта, «Спеца» – любимчика моего отца.

— Стать мальчиком на побегушках и делать то, что он говорит? Нет уж, спасибо.

— Мы будем верны тебе, — подчёркивает Эрик. — Только тебе.

Эрик резко поворачивает голову в сторону парней. Один из них рассекает себе по центру ладонь. Вскоре остальные тоже следуют за ним.

На пол капает кровь.

Эрик наклоняет голову и режет собственную ладонь.

— Мы клянёмся тебе, — говорит дядя и протягивает мне окровавленную руку.

— Я не ваш лидер, — говорю им.

— Ты станешь нашим лидером, когда узнаешь, что твой отец согласен наконец-то открыть местонахождение твоей матери.

Как только Эрик упоминает её, по моим венам начинает растекаться лёд, и голос твердеет.

— Что ты знаешь о моей матери?

— Он знает, где она, и, если ты не пойдёшь с нами, эта информация умрёт вместе с ним. Из-за морфия он постоянно находится в бредовом состоянии. Нам нужно, чтобы ты вернулся, Грейсон.

Я не позволяю обнаружить на своём лице смятение, которое испытываю. Моя мать. Единственное хорошее, что я помню. Никогда не забуду выражение её лица, когда совершил своё первое убийство. Прямо у неё на глазах я потерял человеческое обличие и позволил маме увидеть, что её сын превратился в животное.

— Где он? — рычу я.

— Он летит на место боя, наш самолёт тоже готов, мы встретимся с ним там.

Я запихиваю в чёрную сумку вещи. Ноутбук. Ещё немного оружия. Когда имеешь дело с моим отцом, то не можешь действовать напрямую. Отец учил меня поступать нечестно. Полагаю, что учился я у самых лучших. Хватаю нож Leatherman^[4], глубоко вонзаю его в свою ладонь и хлопаю по ладони Эрика, наша кровь смешивается.

— Только пока мы её не найдём, — шепчу я. Другие мужчины подходят и жмут мне руку.

Я смотрю им в глаза, чтобы убедиться, что они встретили мой взгляд. В нём таится угроза, и я надеюсь, что если они знают меня, то воспримут её со всей серьёзностью.

Независимо от того, какие произносятся слова, какие совершаются действия, я никогда, никогда не отвлекаюсь от чужих глаз. То, как рыскают направо и налево их глаза, как вспыхивает в них огонь, говорит мне больше, чем информация, полученная при взломе чьего-нибудь компьютера. Но сам я тоже так делаю.

Я никому не доверяю. Моя правая рука не доверяет левой. И как самому могущественному из девяти мужчин, стоящих передо мной, меньше всего я доверяю Эрику Слейтеру. Но так уж вышло, что он тот, к кому я лучше всего отношусь. К нему и моему другу Си Си Гамильтону. Но Си Си навещал меня даже после того, как я уехал, тайно помогая искать след матери. Я доверяю ему настолько, насколько вообще могу доверять человеку. А это значит, что мне по-прежнему приходится проверять Си Си каждый раз, когда он у меня появляется. Никогда нельзя быть уверенным, что отец не знает о наших встречах.

Чёрт, даже с клятвой на крови мне нужно будет убедиться в преданности каждого из этих людей, прежде чем они смогут получить от меня хоть какое-то подобие доверия.

♥ ♥ ♥

Совершив перелёт на самолёте, мы находим отца в лос-анджелесском подразделении «Андеграунда» в закрытой комнате, заставленной камерами. «Андеграунд» – один из источников нашего существования. Место, где каждый сезон два-три раза в неделю бойцы сражаются друг с другом. Мы организуем мероприятия, продаём билеты, устраиваем бои в складских помещениях, в барах, на стоянках – везде, где можно собрать людей и извлечь приличную выгоду. Одни только билеты приносят нам целое состояние. Но игра на тотализаторе дополнительно помогает получить в десять раз больше.

Сегодня вечером мы пришли в бар, переделанный из склада, битком набитый орущими людьми и жёсткими поединками. Раньше мне нравилось планировать места, где будут проходить бои, какой боец и с кем будет драться, но сейчас обо всём этом заботятся другие. Обо всём – от организации до боёв и тотализатора.

Пока продолжается поединок, я спускаюсь вместе с Эриком, глаза сканируют толпу, оценивая количество зрителей, расположение камер наблюдения, выходы.

Мы проходим по небольшому тёмному коридору, останавливаемся у последней двери, и Эрик открывает её рывком.

— Мне надо расценивать твоё присутствие здесь сегодня как то, что ты принял моё предложение? — спрашивает отец, как только распахивается дверь и я вхожу. Сразу же проверяю комнату на наличие выходов, окон, прикидываю количество людей.

Он смеётся, но это очень слабый звук.

— Как закончишь гадать, есть ли у меня снайпер, готовый тебя пристрелить, может, подойдёшь поближе? Надо думать, тебя оскорбляет одно только моё присутствие.

Я холодно ему улыбаюсь. Враги называют Джулиана Слейтера «Головорезом»; его считают человеком, который избавляется от своих проблем старым проверенным способом. Даже сейчас, когда отец слаб и находится в инвалидном кресле, не стоит недооценивать тот ущерб, который он может нанести. В мире, где человек оценивается по своим способностям к разрушению, мой отец был бы ядерной бомбой. И представьте себе. Этот ублюдок уже изрыгает на меня свою словесную блевотину.

— Ты выглядишь здоровым, как бык, Грейсон. Держу пари, ты до сих пор выворачиваешь покрышки и трахаешь перед сном пару сучек. Я бы отдал много больше, чем пенни, чтобы узнать, о чём ты сейчас думаешь, а ты знаешь, каким я могу быть скупым. Чёрт возьми, ты же знаешь, как я поступаю, если у меня украдут хотя бы один пенни.

— Очень хорошо помню. Ведь это я делал для тебя всю грязную работу. Так что давай избавим тебя от этого пенни. И ещё мне кажется, не стоит ждать, пока ты умрёшь. Я прямо сейчас мог бы разбить твой кислородный баллон и хорошенько о тебе позаботиться. — Не отводя глаз от отца, я с холодной улыбкой медленно вытаскиваю из заднего кармана джинсов чёрные кожаные перчатки и начинаю скользить одной рукой внутрь.

С минуту отец молча смотрит на меня.

— Как только закончишь проявлять неуважение, Грейсон, иди и приведи себя в порядок.

Один из парней выходит вперёд с костюмом.

Я спокойно просовываю руку в другую кожаную перчатку.

— Как и прежде, никто не будет знать твоего имени, — начинает отец более мягким тоном. — Как мой сын, ты можешь иметь все деньги и жить так, как хочешь, фактически, я предлагаю тебе жизнь, как у принца. Но мне в этом деле нужна твоя голова и сердце. Работа стоит на первом месте, и ты дал мне слово.

— У меня нет сердца, но ты можешь использовать мою голову. Работа – это всё, что у меня есть, и всё, что когда-либо было. Я и ЕСТЬ моя работа.

Тишина.

Мы изучаем друг друга.

Вижу уважение в его глазах, даже, может быть, немного страха. Мне уже не тринадцать, когда отец так легко мог меня запугать.

— За последние пять лет твоего отсутствия, мои клиенты в «Андеграунде»… — начинает он, — …не видели от нас проявлений слабости. Мы не можем простить ни единого цента долга, иначе нас сочтут слабаками, и сейчас нужно взыскать очень много денег.

— Почему бы не поручить это твоим подручным?

— Потому что никто, кроме тебя, не сделает это чисто. Даже бойцы не знают, кто ты такой. Полное отсутствие следов. Пришёл, ушёл, никаких жертв и стопроцентный успех.

Эрик вытаскивает старую отцовскую беретту и протягивает мне как символ мира, и когда я ощущаю в руке её тяжесть – чуть меньше килограмма стали – то ловлю себя на том, что перехватываю рукоятку и целюсь отцу в лоб.

— А что, если вместо этого я возьму твою беретту «шторм» и настоятельно посоветую начать рассказывать, где моя мать?

Отец окидывает меня ледяным взглядом.

— Когда закончишь работу, я открою, где находится твоя мать.

В ответ на эти слова я взвожу курок.

— Ты можешь умереть первым, старик. Ты уже в двух шагах от смерти, и я хочу её увидеть.

Отец переводит взгляд на Эрика, потом на меня. Интересно, будет ли Эрик действительно мне «верен», пока главный здесь отец — крайне интересно.

— Если я умру, — начинает отец, — данные о её местонахождении можно будет без проблем узнать из письма, уже спрятанного в надёжном месте. Но я ни хрена не скажу, где оно, пока не удостоверюсь, что ты заберёшь принадлежащие мне деньги у каждого из этого списка, и что ты, даже после стольких лет разлуки, верен мне. Ты сделаешь это, Грейсон, и тогда «Андеграунд» станет твоим.

Эрик подходит к ближайшей тумбочке и достаёт из ящика длинный список.

— Мы не станем никому сообщать твоё настоящее имя, — шепчет Эрик, протягивая мне список. — Теперь ты инфорсер^[5], наш сборщик долгов, коллектор, и будешь работать под старым псевдонимом.

— Зеро, — чуть ли не с благоговением произносят это имя остальные мужчины в комнате. Потому что у меня нет личности, и я не оставляю никаких следов. Прослушать сотовый для меня также легко, как и использовать SOCKS^[6]. Я – ничто, число, даже не человек.

— Может быть, я больше не откликаюсь на этот псевдоним, — бормочу я, шевеля пальцами в кожаных перчатках, прежде чем протянуть руку, взять и открыть список.

— Ты всё сделаешь, потому что ты мой сын. И потому что хочешь увидеть свою мать. А теперь переоденься и начинай работать по списку.

Я сверху вниз просматриваю имена.

— Чтобы узнать, где сейчас моя мать, я должен шантажировать, запугивать, пытать или просто ограбить сорок восемь человек?

— Сорок восемь человек, которые мне должны, у которых есть то, что принадлежит мне и что необходимо вернуть.

Хватаю вешалку с костюмом и направляюсь к двери. Когда я пытаюсь просчитать, сколько времени займёт получение соответствующей информации о каждом из должников, чувствую, как глубоко в моих костях пробегает знакомый холодок. Сколько месяцев мне понадобится, чтобы встретиться с ними, попытаться договориться сначала по-хорошему, а потом по-плохому?

— О, и ещё, сынок, — окликает меня отец, и когда я поворачиваюсь, его голос набирает силу: — Добро пожаловать обратно.

Я посылаю отцу ледяную улыбку. Потому что он не болен. Готов поспорить на этот список. Но я хочу найти свою мать. Единственного человека, которого я когда-либо в своей жизни любил. Если мне придётся убить, чтобы её найти, я это сделаю.

— Надеюсь, твоя смерть будет медленной, — шепчу я отцу, глядя в его холодные серые глаза. — Медленной и болезненной.

2

ГЕРОЙ

Мелани

Иногда единственный способ остановить вечеринку жалости – пойти на настоящую вечеринку.

В воздухе гудит предвкушение. Разгорячённые тела наталкиваются друг на друга в тесном пространстве, моё тело изгибается среди других танцоров, я выкладываюсь на полную катушку. Я чувствую, как веселье, опьяняя, вихрями кружится вокруг нас.

Кожа блестит от танцев, шелковый золотистый топ и в тон ему юбка облегают мои изгибы так плотно, что мне, вероятно, следовало бы надеть бюстгальтер. Прикосновение влажной ткани только заставляет напряжённые соски натягивать шёлк, что привлекает ко мне несколько проницательных мужских взглядов.

Но сейчас уже слишком поздно, и толпа под кайфом от музыки и танцев.

Я появилась здесь сегодня вечером, потому что один из моих клиентов, для которого я оформляла этот небольшой бар-ресторан, пригласил моего босса и всех моих коллег. Решила, что выпью только один бокал, но осушила ещё пару, плюс тот, что наполовину пустой держу в руке, теперь уж точно последний.

Подходит парень.

Не могу не заметить его внезапную я-хочу-тебя-трахнуть улыбку.

— Потанцуешь со мной?

— Мы уже и так это делаем! — говорю я, двигаясь вместе с ним и сильнее покачивая бёдрами.

Парень обнимает меня за талию и притягивает ближе.

— Я имею в виду, хочешь ли ты потанцевать со мной наедине. В другом месте.

Смотрю на парня и чувствую лёгкое головокружение. Хочу ли я танцевать с ним?

Он симпатичный. Не сексуальный, но милый. Трезвая и милый – нет, нет и ещё раз нет. Но пьяная и милый – вполне возможно. Я пытаюсь найти в своём теле ответ. Покалывание. Желание. И... не-а. Сегодня я всё ещё чувствую… безысходность.

Улыбаясь, чтобы смягчить отказ, отодвигаюсь от парня, но он прижимается ближе к моему телу и нагло шепчет на ухо:

— Конечно, хочешь.

Я смеюсь, отклоняя предложенный им напиток игривым, но твёрдым качанием головы.

Думаю, что уже слишком пьяна, и мне нужно ехать домой.

Но я не хочу раздражать возможного клиента, поэтому целую его в щёку, говорю, что в любом случае благодарна ему, и ухожу. Парень хватает меня за запястье, останавливает и поворачивает к себе, его глаза пылают страстью.

— Нет. Правда. Я хочу отвезти тебя домой.

Снова окидываю его оценивающим взглядом. Парень выглядит богатым и немного избалованным, из тех, кто всегда использует меня, и вдруг чувствую себя ещё более отчаявшейся, ещё более уязвимой. Меньше чем через месяц моя лучшая подруга выходит замуж. Последствия этой свадьбы для меня не просто плохи, а намного хуже. Гораздо хуже, чем кто-либо может себе представить. Когда я думаю об этом, глаза начинают гореть, потому что всё, чем обладает моя лучшая подруга Брук: ребёнок, обожающий муж, – было моей мечтой так долго, что я не могу вспомнить никакой другой мечты.

И вот он – мужчина, который хочет заняться со мной сексом, и я снова испытываю искушение увлечься. Потому что я всегда увлекаюсь. Каждый раз думаю, а вдруг это он, тот самый, мой единственный. И следующее, что понимаю, – я просыпаюсь одна с кучей разбросанных рядом использованных презервативов и чувствую себя более одинокой, чем когда-либо, и ещё раз напоминаю себе, что я хороша только для секса на одну ночь. Ни для кого я не буду королевой, никто не будет относиться ко мне, как к Брук. Но боже, может кто-нибудь просто скажет мне: «Когда ты, наконец, перестанешь целовать лягушек?». Никогда, вот когда. Если ты хочешь заполучить принца, то должна продолжать пытаться, пока однажды не проснёшься, и ты – Брук, и глаза мужчины сияют для тебя и только для тебя.

— Послушай, я делала это тысячи раз, — шепчу я, печально и безнадёжно качая головой.

— О чём ты говоришь? — спрашивает парень, удивлённо подняв брови.

— О тебе. Я делала это с такими как ты. — Я даю парню понять, что имею в виду, окинув взглядом сверху донизу его элегантную внешность и одежду. Тяжесть моей печали и разочарования давят на меня только сильнее. — Я делала это с такими как ты… тысячи раз. И ничего хорошего не получалось. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он ловит меня и снова разворачивает.

— Блондиночка, ты никогда не имела дел с таким как я, — возражает он.

Я снова смотрю на парня, испытывая искушение согласиться, чтобы он отвёз меня домой и мы вместе хорошо провели время.

Но сегодня днём я была у своей лучшей подруги, которую застала с её парнем за долгим и страстным поцелуем, долгим и горячим. Он всё время шептал ей что-то сексуальное, говорил, что любит её таким глубоким и нежным голосом, что мне хотелось заплакать.

Всё внутри меня после увиденного было чувствительно к воспоминаниям и полно тепла, и даже танцы в течение целой ночи не смогли заставить забыть, что я и впрямь лишена любви. Увидев, как целуют мою лучшую подругу, по-настоящему целуют, и поняв, что у неё останется меньше времени для меня теперь, когда она пересмотрела свои приоритеты из-за её новой прекрасной семьи, я начинаю чувствовать, что никогда, никогда не найду такую любовь, как у них. Она всегда была ответственной, всегда была хорошей девочкой, а я – это… я.

Любительница развлечений.

И секса на одну ночь.

— Давай, блондиночка, — уговаривает меня парень, шепча на ухо и почувствовав мою нерешительность.

Я вздыхаю и отворачиваюсь. Парень притягивает меня к себе и смотрит на мои губы, как будто готов убедить поцелуем. Мне нравится, когда ко мне прикасаются. Брук говорит, что я уникальная. Я люблю близость, контакт, жажду его, словно воздух. Но прикосновения мужчин никогда по-настоящему не вызывают ответного отклика. Тем не менее, я всегда испытываю искушение и продолжаю думать, что ОН здесь, прямо за углом, и не могу не попробовать.

Склонив голову на бок и борясь с искушением поцеловать ещё одну лягушку, я ищу остатки своей убеждённости и снова говорю:

— Нет. Правда. Спасибо. Мне пора домой. — Я засовываю сумку под мышку, собираясь уходить, и вдруг тонированные окна во всю стену начинают вибрировать от приглушённого грохота.

Двери распахиваются, и внутрь входит промокшая насквозь пара. Женщина, смеясь, встряхивает влажные распущенные волосы.

— О боже! — восклицаю я, мой желудок сжимается, когда понимаю, что на улице идёт грёбаный дождь.

Я подбегаю к выходу, и какой-то мужчина берётся за ручку двери рукой в чёрной перчатке и галантно открывает её для меня. Я спотыкаюсь на улице, и он хватает меня за локоть, чтобы поддержать.

— Полегче, — говорит он рокочущим голосом, помогая мне обрести равновесие, и я отчаянно моргаю, глядя на светло-голубой «мустанг». Это всё, что у меня есть. И всё, что могу продать, потому что я отчаянно нуждаюсь в деньгах. Хотя, кому он теперь будет нужен? Это кабриолет, немного старый, но милый и уникальный, с белыми кожаными сиденьями, соответствующими цвету крыши. Но теперь, стоящий под дождём с опущенным верхом, он становится моим собственным Титаником на колёсах.

И вместе с ним тонет вся моя жизнь.

— Судя по твоему грустному щенячьему выражению лица, это твоя машина, — говорит рокочущий голос.

Я беспомощно киваю и поднимаю взгляд на незнакомца. Вспышка молнии прорезает пространство, освещая его черты.

И я не могу вымолвить ни слова.

И не могу думать.

И дышать.

Глаза мужчины поймали меня в свои сети и не отпускают. Я вглядываюсь в их глубины, одновременно отмечая, что его лицо потрясающе красиво. Мощная челюсть, высокие скулы, широкий лоб. Классический нос, прямой, породистый, а губы полные, чётко очерченные, твёрдые и… боже, его так и хочется съесть. Тёмные волосы игриво развеваются на ветру. Он высокий, широкоплечий, одет в тёмные брюки и тёмный тонкий свитер с высоким воротом, что делает мужчину одновременно и элегантным, и опасным.

Но его глаза...

Невозможно определить какого они цвета, и дело даже не в цвете, а во взгляде, в его невероятном блеске. Обрамлённые густыми чёрными ресницами, его глаза сияют так же интенсивно, как самые яркие огни, когда-либо виденные мной. Когда они спокойно оценивают в ответ меня, взгляд этих прищуренных глаз кажется таким же мощным, как рентгеновские лучи. И они, кажется, сверкают особенным светом потому, что я – Я – каким-то образом сделала что-то, чтобы изумить этого мужчину, этого… чёрт, я не могу дать ему никакого другого имени. Кроме Эроса. Самого Купидона. Бога любви. Во плоти.

Раньше я думала, что Купидон стрелял из лука, но сейчас у меня ощущение, что меня пронзила не стрела. Я чувствую себя так, словно меня сбили. Ракетой.

Пока я стою здесь, сражённая нависающими надо мной почти ста девяноста сантиметрами абсолютной сексуальности, он хватает мои ключи одной рукой в перчатке, а другую свободную руку кладёт мне на бедро, удерживая на месте. И я его чувствую. Я чувствую, как прикосновение мужчины пробегает вниз по моим бёдрам, завязываясь узлом в животе, пульсируя в самом сокровенном местечке, устремляется вниз по ногам, поджимая пальцы.

— Оставайся здесь, — шепчет он мне на ухо, затем поднимает воротник свитера, пока тот не превращается в капюшон, и бежит через улицу.

Я смотрю, как он направляется туда, где мокнет под дождём моя машина. Порывы ветра такие сильные, что мне приходится обеими руками придерживать юбку, чтобы она не взлетела до талии.

— Подними крышу! — заставляю себя кричать сквозь шум дождя, внезапно решив, как и он, спасти свою машину.

— Я всё понял, принцесса! — Мужчина запрыгивает на переднее сиденье, заводит машину, и крыша начинает подниматься, пока не… останавливается.

Она застряла.

После протестующего визга эта зараза начинает опускаться обратно.

— ВОТ ЖЕ ДЕРЬМО! — Спешу на улицу, и вдруг капли дождя падают на меня, как маленькие пушечные ядра, и я мгновенно насквозь промокаю. Клянусь, мне хочется заорать на них: «Да пошли вы все!». Моя машина, единственная стоящая вещь в моей жизни, разрушается, и мне хочется кричать.

— Ты что, издеваешься надо мной? Бегом под крышу! — Мужчина выскакивает из машины и одним быстрым рывком стаскивает с себя свитер. Он расправляет ткань над моей головой, используя её, чтобы защитить от дождя, пока ведёт меня обратно к небольшому навесу над входом в здание.

— Нет! Я помогу тебе. Моя драгоценная машина! — кричу я и толкаю его в грудь, пытаясь заставить отступить, но он на голову выше и сделан из стали.

— Я разберусь с твоей машиной, — успокаивает он, протягивает мне свой промокший свитер и добавляет: — Подержи. — А потом бежит обратно.

На мужчине белая футболка с круглым вырезом под горло, которая липнет к его скульптурному торсу, когда он пытается принудительно вернуть крышу моей машины на место.

Капли дождя стекают по его обнажённым рукам, намокшая хлопковая ткань футболки прилипла к груди, обрисовывая каждую мышцу. Чёрт. Привлекательность мужчины просто зашкаливает; он только что вывел из строя и выкинул на свалку мой радар мужской сексуальности. Я не могу оторвать глаз от каждого потрясающего сантиметра его тела и от того, как он двигается.

Гром снова сотрясает город как раз в тот момент, когда мужчина, наконец, фиксирует откидывающийся верх моей машины и машет, чтобы я подошла. Он открывает машину изнутри, и я быстро усаживаюсь на пассажирское сиденье, закрыв за собой дверцу.

Незнакомец сидит за рулём и выглядит таким большим и мужественным, что внезапно салон моей машины, в которой мы укрываемся, оказывается слишком маленьким, почти тесным. Холодная, скользкая одежда липнет к коже, сиденья залиты водой, и когда я поворачиваюсь к нему лицом, то слышу хлюпанье, и от смущения начинают гореть щёки.

— Не могу в это поверить, — шепчу я. — Моя лучшая подруга говорит, что я единственная идиотка в Сиэтле, которая ездит на машине с откидным верхом^[7].

В его глазах вспыхивает неподдельное веселье.

— Я тащусь от твоей машины. — Мужчина тянется к приборной доске и проводит по ней рукой в элегантной перчатке из шкурки ягнёнка, из-за чего моя кожа покрывается мурашками. Парень разворачивается своим крупным торсом ко мне с неотразимой разрушительной улыбкой на лице. — Не беспокойся, принцесса. Всё мокрое когда-нибудь высохнет.

Мне с большим трудом удаётся вынести то, как он произносит слово «мокрое».

Или то, как капля дождя повисла на его тёмных ресницах. Вода стекает по загорелым мускулистым рукам. Волосы зачёсаны назад, подчёркивая красивое лицо. Я видела много произведений искусства и красивых людей, великолепные здания и роскошные комнаты, но в тот момент, когда этот мужчина смотрит на меня, не могу вспомнить, видела ли когда-либо что-то, кроме него.

Я даю ему десять баллов из десяти. Мне никогда в жизни не дотянуться до его уровня. И то, как он смотрит на меня… Я уже видела похожий взгляд раньше. Взгляд, которым Ремингтон Тейт одаривает Брук. Именно такой взгляд. Этот мужчина пронзает меня им, и я умираю внутри. Можно ли умереть от одного только взгляда? И если один его взгляд может меня убить, то что сделает со мной одно его прикосновение?

— Итак, — мягко говорит незнакомец проникновенным голосом. Немного выжидает, прежде чем заговорить снова, и меня удивляет, что он не отрываясь смотрит только на моё лицо: не на мою грудь, обтянутую намокшей тканью, не на голые ноги – он смотрит только в мои глаза, рассеянно поглаживая руль. — Хочешь куда-нибудь со мной пойти? — спрашивает он, затем протягивает руку в мокрой чёрной перчатке, чтобы убрать мои волосы за ухо.

То, что я чувствую, настолько далеко за пределами похоти, что я едва могу ему ответить.

— Да, — говорю, дрожа и чувствуя головокружение от желания.

Незнакомец посылает мне улыбку, от которой пульс начинает бешено скакать, его рука задерживается на моём лице ещё на секунду, затем он переключает рычаг передач и выруливает на дождливую улицу. Воздух между нами потрескивает в тишине.

Снаружи слышны только шум дождя и раскаты грома, но внутри машины доминирует его дыхание. Оно глубокое и медленное, а моё – быстрое и нервное.

Мужчина пахнет… как лес после дождя. С лёгким оттенком кожи. Он смотрит на дорогу, но я вижу только его. То, как под мокрой футболкой вздымается его грудь. Как по лицу, скрытому тенью, мелькают городские огни. Как мокрые джинсы облепили его крепкие бёдра. Думаю, мы оба понимаем, что нас ждёт.

Через несколько минут мы кинемся в объятия друг друга, и это знание вызывает в моем мозгу хаос. Я чувствую, что во мне только что проснулся маленький сексуальный гремлин. У меня есть пунктик насчёт мужских сосков, и его мужские соски восхитительно отчётливо выделяются под белой футболкой, чуть не протыкая её, а джинсы… Боже, его джинсы натянуты до предела. Он хочет меня. Хочет заняться со мной сексом. Этот удивительно красивый мужчина, который заставляет меня закатывать глаза от желания.

— Ты всегда такая тихая? — спрашивает он меня неожиданно хриплым голосом, и я резко поднимаю глаза на его лицо – эта его улыбка действительно меня когда-нибудь доканает.

— Мне о-оч-чень-очень х-х-холодно.

Незнакомец кивает в сторону высокого здания отеля, в котором, как я знаю, даже просто пообедать очень недёшево, но его, по-видимому, это не смущает, и он сворачивает на подъездную дорогу.

— Похоже, это самое близкое место, где мы можем обсохнуть.

— Да, оно идеально подойдёт, — слишком нетерпеливо говорю я.

Мне нравятся идеальные вещи, красивые вещи, вещи, полные жизни и веселья. Мои родители – идеальная пара. Я считаю, что обычно тоже выгляжу идеально. Но сегодняшним вечером… Мы пересекаем вестибюль, я провожу рукой по волосам и не могу даже представить на кого я похожа. Держу пари, мокрая крыса кажется самым подходящим сравнением. Ну почему именно сейчас я выгляжу так дерьмово?

Пока он берёт на стойке регистрации ключи от номера, я изучаю его задницу в джинсах, то, как хорошо на нём сидит одежда, и мне кажется, что я не могу подавить дрожь.

Протискиваясь в лифт вместе с другими пассажирами, потираю руки и стараюсь не стучать зубами. Незнакомец улыбается мне через головы пары человек, его улыбка зажигает во мне искру озорства, и я улыбаюсь в ответ.

Следую за ним в номер, а после – в огромную выложенную мрамором ванную. Он берёт свой свитер из моих сведённых судорогой рук и вешает его в стороне, затем, неожиданно тянется одной рукой к низу своей футболки и стягивает её одним рывком, который заставляет поигрывать все его мышцы.

— Снимай туфли, — рыкает он. Я расстёгиваю их и откидываю в сторону.

Когда я выпрямляюсь, у меня перехватывает дыхание от вида его обнажённой груди. Руки оплетены венами, отчётливо видна каждая мышца. От пупка к поясу джинсов спускается тонкая полоска волос. Рельефный пресс, крепкая шея и губы, такие красивые, что их так и хочется поцеловать. Боже. У него есть шрам – большой шрам с левой стороны на рёбрах. Меня захлёстывает волна сочувствия, и я не сразу замечаю, что он меня раздевает.

От возбуждения пульс подскакивает, а соски превращаются в острые пики.

— Что такая девушка, как ты, делает в таком месте? — спрашивает он, нахмурив брови, и я начинаю дрожать, когда незнакомец снимает с меня топик.

Повинуясь импульсу, протягиваю руку и касаюсь пальцем шрама на его груди.

— Что с тобой случилось?

Он расстёгивает молнию на моей юбке и, стягивая её вниз, наклоняется, хватает зубами мочку моего уха и игриво дёргает за неё.

— Ты ведь знаешь, что любопытство убило кошку, котёнок? — шепчет он мне на ухо.

Я пьяно улыбаюсь и только собираюсь открыть рот, чтобы ответить, как меня затыкают поцелуем. Незнакомец застаёт меня врасплох, и я, потрясённая собственной реакцией на его горячий, мягкий, дикий рот, хватаюсь за крепкие мужские плечи, чтобы удержаться. Мой собственный голод потоком вырывается наружу. Его губы раздвигают мои голодные губы. Я стону и зарываюсь руками в его мокрые волосы, чтобы он не переставал целовать меня, и когда его язык проникает внутрь, мои бёдра непроизвольно подаются ему навстречу. Мужчина склоняется надо мной, пожирая своим ртом, по моему телу пробегает дрожь желания, голова откидывается назад и из горла вырывается возглас удовольствия.

Я вздрагиваю, умоляя его прикоснуться к моим соскам.

— Ты пьяна, — шепчет мужчина, оглядывая меня, стоящую перед ним только в трусиках; его глаза полны жара, а мои соски напряжены.

— Только чуть-чуть, — со стоном шепчу в ответ. — Пожалуйста, не останавливайся, я умираю от желания.

Заметно сжав челюсти, мужчина протягивает руку, и я чувствую, как его рука в перчатке перебирает мои волосы. Затем он смотрит на меня, его глаза вспыхивают, когда мужчина, видимо, осознаёт, что в перчатках.

И снимает их одну за другой.

— Уверена? — спрашивает он.

Рассматриваю его кисти, и по мне пробегает нервная дрожь. Они сильные, крупные, загорелые. Боже. Внезапно я чувствую эти руки на своей талии, он поднимает меня, и усаживает на мраморную столешницу, втискивая между моих ног своё тело.

— Ты уверена? — настаивает незнакомец.

И пристально глядя на меня, начинает пощипывать мои соски. Я ясно вижу жёсткость его самоконтроля: если скажу «нет», он остановится, но я киваю, и тогда он стонет, сжимает мои соски самым восхитительным образом и наклоняется, прижимаясь своими губами к моим, на этот раз жёстко. Очень жёстко. Его настойчивый и голодный язык погружается и кружит вокруг моего, стрелы удовольствия проносятся от сосков к пальцам ног, ото рта к лону. Мраморная столешница подо мной, комната, гостиница – всё исчезает, пока не остаются только горячие, сильные, влажные губы, пожирающие мой рот. Пробующие меня на вкус. Руки, ласкающие мою грудь, опускающиеся вниз по бокам. Мысли в голове кружатся, его поцелуй и прикосновения пробуждают во мне жгучую страсть, какой я никогда в жизни раньше не знала. Мои руки гладят его влажную грудь, и когда я касаюсь металла пирсинга на его левом соске, то практически умираю.

— О боже, — выдыхаю я, напряжение переполняет меня, а моя задница ноет от холода мрамора. — Отнеси меня в кровать.

Мужчина несёт меня в комнату и бросает на кровать, и он, похоже, настроен серьёзно. Стянув джинсы, достаёт пакетик с презервативом. Боже. У него огромные загорелые кисти с длинными пальцами. Шрам на ладони. Я действительно хочу, чтобы они были на мне. Во мне. Мужчина стягивает с меня трусики.

— Меня зовут Мелани, — выдыхаю я, откидываясь на кровать, пока он меня раздевает.

Обнажённый мужчина двигается с хищной грацией, от которой сердце в грудной клетке начинает колотиться, а между ног разгорается пламя желания.

— Меня зовут Грейсон, Мелани.

Грейсон кладёт мою руку на свой возбуждённый член и мы вместе натягиваем презерватив; я чувствую под рукой его пульсацию. Грейсон вновь поцеловал меня.

Мне нравится, как он продолжает меня целовать, как наши руки касаются твёрдости Грейсона, огромной, толстой и пульсирующей, пока мы надеваем на него презерватив, и между бёдер становится влажно.

Грейсон скользит пальцем в киску и наблюдает, как закатываются мои глаза.

— Я чертовски сильно тебя хочу, — бормочет Грейсон, целуя меня в шею. И чтобы заглушить мой вздох, поворачивает голову и обрушивается на мой рот. — Я собираюсь подарить тебе лучший секс в твоей жизни, принцесса. — Его влажный язык медленно скользит по моей ушной раковине. — Я буду сосать тебя, пока у меня не заболит челюсть. — Низкий голос Грейсона сводит меня с ума, когда он обхватывает мой затылок и снова начинает целовать, я чувствую, как волоски на шее встают дыбом. — И заставлю тебя кончить так сильно, что ты не будешь себя помнить.

Грейсон продолжает сосать мою грудь, заставляя задыхаться, и делает меня такой мокрой, что тело начинает дрожать.

Я провожу рукой по мускулистой груди Грейсона. Тянусь вверх, поворачиваю голову к источнику его дыхания и стону, только чтобы заставить Грейсона меня поцеловать. Он так и поступает. Крутанув бёдрами, прижимается к моим тазовым косточкам, как будто ему необходим тесный контакт, и, издавая мягкий рычащий звук, просовывает между моих ног руку.

Я хочу его так сильно, что мне больно.

Раздвигаю ноги шире и стону, как только Грейсон входит в меня. Чувствую неловкость, когда тело начинает сжиматься.

— Я сейчас кончу, — тихо шепчу я. — Прости… я не могу… мне так… хорошо… что не могу… сдержаться…

— Кончай, — хрипит Грейсон, — всё в порядке, мы скоро сделаем это снова… кончай…

По телу начинает распространяться чистейший раскалённый экстаз, мои колени раскрываются, эмоции закручиваются в спираль, моё тело стискивает его, сжимает и разжимает, толчки пронзают меня, и я, наконец, делаю то, что заставляет меня сделать грешное тело Грейсона, – кончаю, взрываясь, как ракета.

Я задыхаюсь от силы оргазма, изгибаясь и выгибаясь под ним. Грейсон нереально глубоко толкается, и я неудержимо вздрагиваю и всхлипываю от благодарности каждый раз, когда он полностью в меня погружается, заставляя испытывать чувство… противоположное одиночеству. Противоположное печали или пустоте. И когда пик наслаждения стихает, а он всё ещё там – каждый толстый, горячий, твёрдый сантиметр его члена в моих тисках – сквозь трепещущие ресницы я вижу, как Грейсон смотрит на меня диким, голодным, почти собственническим, но в то же время странно благоговейным и нежным взглядом. Грейсон снова начинает двигаться во мне с экспертной точностью, наши взгляды не могут друг от друга оторваться. Теперь он трахает меня нежно, и когда нарастает и приближается ещё одна восхитительная кульминация, перед глазами начинают плясать маленькие звёздочки.

Никак не ожидала такого, но я снова кончаю. Сильно. Даже ещё сильнее, если такое вообще возможно, потому что мои внутренние стенки болезненны и чувствительны, а клитор пульсирует каждый раз, когда меня таранят его бёдра. Удовольствие стремительно нарастает, пока не обрушивается в чистом взрыве наслаждения. Мои ногти впиваются в кожу Грейсона. Я выкрикиваю его имя, почти испугавшись интенсивности и глубины ощущений. Он заглушает мои крики своим ртом, на этот раз змеёй обвивая своим языком мой, и обрывает своё имя на «Грей…». Он стонет так, будто ему нравится пробовать на вкус своё имя. Мышцы Грейсона напрягаются, грудь касается моей груди, он взрывается и кончает вместе со мной.

Его дрожь утихает после моей, Грейсон перекатывается на спину и, поскольку всё ещё находится внутри меня, то обнимает меня обеими руками, и мне ничего не остаётся, как последовать за ним. Мы, затаив дыхание, какое-то время лежим молча, переплетясь телами и даже не заботясь о том, где чья рука или нога. Я так абсолютно потрясена, качественно оттрахана и просто нахрен сражена, что практически ожидаю увидеть себя разорванной на части, разбросанные по полу.

Через пару минут я издаю протестующий звук, желая встать. Грейсон отпускает меня, позволяя на цыпочках пройти в ванную и привести себя в порядок. И сам следует за мной, завязывая презерватив. Пока я мою руки, подходит сзади, чтобы взять мыло и вымыть свои руки вместе с моими, в это время наши взгляды встречаются в зеркале. Я вижу своё отражение и… нет, я не выгляжу, как мокрая крыса. Мои щёки пылают румянцем, волосы растрёпаны, и когда Грейсон улыбается и обхватывает мою грудь сзади, мне конец.

— Вернись в постель, чтобы я мог заставить тебя ещё немного задохнуться от страсти, — шепчет Грейсон мне на ухо.

— Я не задыхаюсь, — говорю я, беру его руку, ту, что у меня на груди, и тащу его в спальню.

— Ты задыхаешься, стонешь, кричишь, и теперь ты сделаешь это для меня снова.

— Я этого не делаю! — возражаю, падая на спину, и когда он ползёт по мне, то чувствую себя совершенно трезвой. Я больше не пьяна. И знаю, что запомню каждую чёрточку его напряжённого и голодного лица. Я задыхаюсь, когда Грейсон начинает играть с моей грудью. Потом проводит пальцами по грудной клетке вниз, обводит пупок, наблюдая за мной с улыбкой, которая говорит, что он точно знает, что делает. Я улыбаюсь в ответ, потому что плохие мальчики всегда становятся моей погибелью, и касаюсь кольца в его соске, чувствуя, как эрекция у моих бёдер становится твёрже, и тогда поднимаю голову и начинаю тихо сосать сосок. Думаю, я тоже знаю, как играть в эти игры, мой сексуальный бог секса.

— Ну и кто теперь задыхается, — игриво шепчу я.

— Ты чертовски горячая штучка, — говорит Грейсон, переворачивается, увлекая меня за собой, и прижимает мою голову к своему кольцу в соске, будто хочет, чтобы я сосала сильнее. Его большое тело содрогается от удовольствия, и я продолжаю теребить пирсинг зубами и языком. Когда чувствую, как член Грейсона набухает и пульсирует, между моих бёдер растекается желание.

Всю ночь мы дурачимся друг с другом, дразня, пробуя на вкус, лаская и трахаясь.

Каждое прикосновение, каждый шёпот, всё, чем я делюсь с ним, кажется таким правильным. Я как электрический провод, подключённый к нужной розетке, и чувствую, что во мне течёт новая жизненная сила, чуть ли не эйфория.

Во время наших жарких поцелуев замечаю, что Грейсон с игривым любопытством, мерцающим в глазах, смотрит на меня сквозь густые тёмные ресницы.

Расспрашивает обо мне, как будто действительно хочет всё знать, и я чувствую, что мы уже знали друг друга раньше… в каком-то тёмном, запретном месте.

Когда во время очередного занятия любовью Грейсон жарко целует меня в губы, я набрасываюсь на него с силой стихийного бедствия. Но даже если это и есть настоящая катастрофа, ничто не остановит меня и, похоже, ничто не остановит его от обладания и уничтожения меня.

Около пяти утра его телефон звонит в третий раз. Мы продолжаем лениво целоваться, мои опухшие губы очень чувствительны и горят, а груди восхитительно саднят, но я всё равно умоляю о большем. С растущим раздражением от жужжания телефона, Грейсон наконец хрипло отвечает:

— Надеюсь, это что-то важное.

Я переворачиваюсь на живот, чтобы дать ему возможность поговорить и незаметно изучаю его профиль. Пока он беседует по телефону, его глаза, как и одна его рука задерживаются на изгибе моей задницы.

Грейсон обсуждает какие-то связанные с бизнесом вопросы своим низким, грубым голосом, который едва можно разобрать. Я в это время вожу пальцами по животу, стараясь запомнить каждый кубик его пресса. Грейсон продолжает большой рукой тискать мою задницу, а я медленно подбираюсь к его паху, целую твёрдый член и слизываю влагу, что заставляет его на мгновение зажмуриться и резко выдохнуть.

Когда Грейсон, наконец, открывает глаза, его взгляд жёсткий и холодный. Раздражённо рявкнув в трубку набор каких-то цифр, он отключается и некоторое время пребывает в задумчивом состоянии, и тогда я чувствую, как Грейсон от меня отстраняется.

Я сажусь в постели с болезненным ощущением. Ну вот и всё. Мои подозрения подтверждаются, когда его великолепное тело поднимается с постели, в которой он только что был моим. Смотрю, как он исчезает в ванной, и изнутри меня прожигает всепоглощающее чувство безысходности. Понятно, что будет дальше, не так ли? Я знаю. Похоже, взгляд, который я поймала прошлой ночью, был обманом. Влиянием алкоголя. Обманом зрения. Грёбаным трюком, и нужно было бы об этом догадаться. Теперь же я умираю внутри, и не от возбуждения. Маленькая фантазия, мимолётная связь, которая, как мне показалось, у нас зародилась… Всё кончено.

Это не было связью. И даже реальностью. Немного алкоголя, немного дождя, немного гормонов и пара сексуальных фраз, которые заставили меня поверить, что он действительно был опьянён мной так, как никогда в своей жизни.

— Мне нужно улететь раньше, а перед отъездом придётся позаботиться об одном деле.

Грейсон возвращается с зажатой в руке одеждой, и быстро запрыгивает в джинсы. Его челюсть сжата, как будто сложившиеся обстоятельства нравятся ему не больше, чем мне.

— Конечно, — говорю я и чертовски надеюсь, что мой голос звучит достаточно безразлично. Все те оргазмы и то, как я издавала из-за него непристойные звуки, делают ситуацию чрезвычайно неловкой, потому что я слетела с катушек. О боже, я потеряла разум, я потеряла себя в совершенно незнакомом человеке.

Грейсон смотрит на меня, затем открывает рот, и проходит пару мгновений, прежде чем из него действительно что-то вырывается.

— Всё так чертовски сложно. Ты не захочешь, чтобы я был в твоей жизни.

— Не надо. Пожалуйста, не надо. Ты не должен этого делать. Давай оставим всё как есть. Я знаю, как это бывает. Прощай, удачи тебе. Адьос.

Мы не отводим друг от друга глаз, и он шепчет:

— Я не должен был к тебе прикасаться.

Грейсон направляется к двери. Смотрю на его широкую спину, стараясь стойко держать лицо. Я делала так миллион раз. Возводила стены, чтобы не было ни капельки больно. Ни чуточки.

— Один из моих парней прошлой ночью почистил твою машину. — Он останавливается, положив руку на дверную ручку, потом крадучись возвращается, кладёт мне в ладонь ключи от машины и, как это ни странно, целует мои веки. — Твои глаза, — шепчет он. А потом уходит.

Когда за Грейсоном захлопывается дверь, у меня буквально скручивает живот. Я плюхаюсь на кровать после самого восхитительного секса в своей жизни совершенно… подавленная. На меня наваливается сокрушительное одиночество, в тысячу раз больше, чем когда я всего несколько часов назад пошла на вечеринку в надежде почувствовать себя лучше. Ещё одна лягушка. Нет. Боже, он совсем не лягушка. Он… что-то, чему нет имени. А теперь его нет. И той мимолётной связи, в которой я была так уверена, тоже нет.

И я по-настоящему, необъяснимым образом опустошена.

Забираю свои вещи из ванной, а на сердце словно давит тонна кирпичей. Понимаю, что всё до сих пор мокрое, и вздрагиваю, с трудом натягивая на тело влажную одежду. Я не могу найти свои трусики. Оглядываю весь номер. Заглядываю под кровать и клянусь, что когда наклоняюсь, то до сих пор чувствую его в своей набухшей киске. Грейсон.

Чёёёёёрт, даже имя у него сексуальное.

— Ты что, на самом деле забрал мои трусики? — С недоверием смотрю на другую сторону кровати, отказываясь вспоминать, какой желанной я себя чувствовала, когда Грейсон их с меня снимал.

Роясь под покрывалом кровати, слышу щелчок, за которым следуют звуки шагов. Поднимаю голову, чтобы посмотреть на дверь, и растерянно моргаю. Грейсон вернулся? Он стоит прямо передо мной. Меня переполняет совершенно незнакомая мне ранее сильная душевная боль.

Я встаю, внутри всё трепещет. Его тёмно-каштановые волосы восхитительно взъерошены, и они прекрасно сочетаются с глазами Грейсона, глазами, которые, как бокалы в баре, отражают свет, почти неестественно сияя при взгляде на меня. Грейсон высок, безупречно сложен и излучает какую-то неведомую, почти неестественную власть надо мной. Когда он смотрит на меня, даже когда стоит так далеко и почему-то такой отчуждённый и недосягаемый, он только ещё сильнее разжигает желание к нему прикоснуться.

— Ты что-то забыл? — спрашиваю я, умирая от стыда из-за того, что меня застукали за разговором с самой собой. Никто и никогда в жизни не заставлял меня чувствовать себя такой несмышлёной и уязвимой девчонкой.

— Я не брал твои трусики. — Он показывает на светильник и слегка хмурится, как будто не может понять, почему они там оказались. Трусики висят прямо на абажуре.

Мои щёки вспыхивают ярким румянцем.

— Спасибо, — неуверенно бормочу я, снимая их с абажура. — Мне просто они очень нравятся.

Грейсон скрещивает руки на груди и молча наблюдает, как я натягиваю трусики.

— Мне они тоже очень нравятся. На твоей заднице они смотрятся особенно великолепно.

Я надеваю их и притворяюсь, что поглощена своими ногтями на ногах. Грейсон подходит, опускается рядом со мной на корточки и, слегка касаясь, поворачивает мою голову к себе лицом. Тембр его голоса падает до уровня, который становится больше, чем интимный.

— Я хочу отвезти тебя домой. — Мои пальцы начинают сжиматься, а он продолжает тем же низким, хриплым голосом, пока мой желудок не скручивается в узел. — И мне нужен твой номер телефона. Когда я вернусь в город, то снова хочу тебя увидеть.

— Зачем? — противлюсь я.

— Почему бы и нет?

— Ты даже не знаешь моей фамилии, — упрекаю я Грейсона.

— Я знаю длину твоих ног. — Он протягивает руку, чтобы коснуться длинными пальцами пряди моих волос, его глаза ни на секунду не отрываются от моих. — Знаю, что ты боишься щекотки под коленками. Что тебе нравится сопеть мне в ухо. — Он прислоняется спиной к стене и смотрит прямо на меня. — И что хочу поцеловать тебя снова. Я не мог войти в чёртов лифт, зная, что ты лежишь в этой кровати. Мне хотелось увидеть эти… — Он наклоняется и едва касаясь гладит подушечками больших пальцев мои глаза. — Снова. Поэтому риск-аналитик во мне говорит «нет». Это плохая идея. Но ты, похоже, решительная женщина, и я думаю, что будешь постоянно ходить в этот бар, чтобы завести знакомство с очередным мужчиной, пока не найдёшь то, что искала. И мой риск-аналитик говорит, что это гораздо хуже. Кто будут эти мужчины? И кого ты подцепишь в следующий раз, Мелани? — Я снова чувствую себя неловко, но не хочу, чтобы Грейсон это понял, поэтому пожимаю плечами. — Ну, возможно, ты удивишься, узнав, что меня это не устраивает. Возможно, ты удивишься, узнав, что если какой-то мужчина и будет делать разные вещи с твоим телом, то этим мужчиной буду я. — Взгляд. О боже, этот взгляд. — Итак, – в его глазах застывает пытливый вопрос. — Я отвезу тебя домой?

Боже. Я беззащитна перед этим взглядом. Это взгляд, который я желала, который старалась запомнить и который вопреки моему желанию может прорваться сквозь стены и заставить кричать и плакать. Но сегодня я немного пьяна, и мои стены сделаны из бумаги. В целях самозащиты прибегаю к шутке.

— Так благородно с твоей стороны вернуться. У меня от тебя прямо глаза на мокром месте.

— Вот-вот. И когда ты испытываешь самый сильный оргазм, ты тоже льёшь слёзы.

Стоит только это вспомнить, как мои щёки вспыхивают ярким румянцем, и я закатываю глаза.

— Как скажешь.

— Я говорю правду. Это был самый яркий момент ночи.

Я застёгиваю туфли, свекольно-красные, а Грейсон снимает футболку.

— Она сухая. Надень её.

Как только я натягиваю футболку, меня окутывают его запах и тепло. Я наблюдаю с какой непринуждённостью Грейсон надевает свой влажный свитер, а потом выхожу из комнаты вместе с ним, с этим прекрасным Богом, чувствуя на пояснице его руку в перчатке, направляющую меня к лифту. С непонятной улыбкой он изучает мой профиль.

— Не совсем то, что ты себе представляла, когда проснулась этим утром, не так ли?

Моё тело так хорошо оттрахано, что я едва могу ходить, а мои глаза... мои глаза болят. Я не могу сказать Грейсону, что каждый день своей жизни пыталась представить его себе.

— Не совсем то, что я себе представляла, — говорю я. — Сегодня всё было совсем не так, как я себе представляла.

Грейсон запрокидывает мою голову и целует. Но не с похотью. Простой поцелуй.

Благодарный поцелуй после секса, который достаёт до самых глубин, затрагивает нервные окончания и заставляет чувствовать себя уязвимой, желанной и ранимой. И я должна бороться, чтобы не заплакать по-настоящему, как бывает, когда на последний пенни ты загадываешь последнее желание, и оно вдруг сбывается.

Мужчины издевались надо мной, разрушали меня, использовали и оскорбляли. Мне нравится ввязываться в словесные драки. Мне нравится ругаться, злобно фыркать, кричать и быть самой собой. Никто и никогда не вызывал у меня желания плакать, просто разговаривая со мной. Никто и никогда не вызывал у меня желания плакать, но одно-единственное воспоминание, и теперь смотрящий на меня мужчина, похоже, хорошо с этим справляется.

— Какая у тебя фамилия? — шепчу я.

— Кинг^[8], — расплывается Грейсон в трусикосрывательной ухмылке. — И, пожалуйста, без шуток о величии.

Я смеюсь, а потом протягиваю руку, как будто мы незнакомы.

— Мейерс.

Грейсон берёт мою ладонь в свою, его пожатие тёплое, твёрдое, и мои пальцы снова непроизвольно сжимаются. Он отпускает мою руку, достаёт телефон, набирает пароль и протягивает его, наблюдая за мной глазами, которые кажутся самыми умными, которые я когда-либо видела.

— Запиши мне свой номер телефона, Мейерс.

Я добавляю его под именем «Самая горячая задница из всех, что у меня были».

В уголках его губ появляется едва заметный намёк на улыбку, которого достаточно, чтобы вызвать у меня трепет.

— Мило.

Грейсон что-то набирает на клавиатуре, и мой телефон вибрирует от полученного сообщения.

И абсолютно верно.

Я улыбаюсь, а он смотрит на меня с этой своей суперсексуальной едва заметной улыбкой.

И внезапно я чувствую необъяснимое счастье, которое не уверена, что испытывала когда-нибудь раньше.

Грейсон отвозит меня домой на моей собственной машине. Спустя некоторое время мы добираемся до дома, он поднимается со мной на лифте, провожает до двери, целует в лоб, поглаживает подушечками больших пальцев уголки моих глаз и шепчет:

— Я скоро с тобой свяжусь.

Примерно за час до рассвета я опускаю своё трясущееся, восхитительно оттраханное тело в кровать, но не могу заснуть. Я придумываю имя для его профиля на моём телефоне. Сексуальный дьявол. Секс-машина. Бог секса. Божественный плейбой. Я останавливаюсь на его собственном имени и шепчу:

— Грейсон.

Его имя слетает с моего языка, как бархат. Я крепко зажмуриваюсь и чувствую, как трясётся вся кровать. Потом пишу Брук, Пандоре и Кайлу в группе.

Я: Я кое-кого встретила. Ребята, я только что познакомилась с ТЕМ САМЫМ. Не придурок! Он реально довёз меня до дома и проводил до самой двери. ААААА!!! Блин, ребята, если кто-нибудь испортит мне завтрашний день, я снесу тому голову!

Кайл: Ты будешь слишком занята, отсасывая своему новому мужчине, чтобы думать обо мне.

Пандора: Подруга. Ты под кайфом?

Брук: ЧТО? Расскажи мне всё!!!

3

О НЕЙ

Грейсон

Мой телефон вибрирует, и выйдя из здания, я принимаю вызов.

— Тебе, наверное, интересно, почему ты привязан в туалетной кабинке и почему на экране твоего мобильного телефона высветился этот номер, — тихо говорю я в трубку. — Так вот, ты собирался сделать кое-что, что могло стоить тебе твоего члена. Ты собирался прикоснуться к тому, к чему не имел права прикасаться, понял? У тебя есть долг, который нужно заплатить. Даю тебе три дня. Тик-так, тик-так. — Я отключаюсь и швыряю телефон на землю. Потом хватаю второй телефон и набираю номер Дерека.

— Забери меня.

Отправляю ему адрес, затем прохожу пару кварталов и, избавившись от телефона, оглядываюсь на здание, в котором я только что её оставил.

Когда Дерек подъезжает на тёмном внедорожнике, запрыгиваю в него и открываю бардачок. Достаю документы, включая поддельное удостоверение личности.

— Отвези это на склад. Оставайся там. Номер двадцать четыре скоро сделает платёж. Как поживает твоя жена?

— Хорошо. У тебя ещё есть работа?

— А когда же её не было, — отвечаю я.

Мелани. Я уже видел её раньше. Следил за ней издалека. Она из тех девушек, которых хочется трахнуть, но я никогда не знал, насколько сильно, пока не увидел, что она собирается подцепить в том баре одного из моих клиентов. Ей-богу, я набросился на этого мудака совершенно бессознательно, даже не получив с него денег. Мне просто хотелось сбить его с ног, потому что он, блядь, точно не должен был с ней уйти. И никто другой тоже.

Я поглаживаю телефон рукой в перчатке и борюсь с желанием ей что-нибудь написать. Всё равно что. Мне известно, что эта женщина обходится с мужчинами так же, как я с использованными телефонами. Я наблюдал, как она покидала гостиничные номера в горячем, головокружительном беспорядке. Видел, как она появлялась на людях идеально одетой. Видел её смеющейся, плачущей, видел её лицо в женщинах, которых трахал, видел её во сне и даже когда просыпался. Я не могу дать этой женщине то, чего она хочет. Но когда смотрю на неё, меня рвёт на части, корёжит, завязывает узлом. Чувствую себя старым и никчёмным.

Мне нравится смотреть, как Мелани теребит и откидывает волосы, как флиртует, скрещивает ноги, кривит губы и разглядывает ногти.

Мне нравится, как она охотится за очередным мужчиной; нравится наблюдать, потому что где-то в глубине души знаю, что сыт по горло, и её охота закончится в тот день, когда я решу дать ей понять, что намерен стать этим мужчиной.

К ЧЁРТУ ПРЕКРАСНОГО ПРИНЦА.

Она поймала меня.

Я уже выполнил половину работы. Ещё двадцать четыре имени, и тогда Зеро может исчезнуть. Мне не следовало к ней прикасаться, но я это сделал. Мои парни, мои напарники никогда не узнают, что где-то на моём теле есть маленькая ахиллесова пята, и на ней написано её имя.

Им следует знать, что существует только одна-единственная причина, по которой я с ней сблизился. Просто её имя оказалось в моём списке.

4

О НЁМ

Мелани

Я не всегда была в семье единственной дочерью. Вместе со мной появилась на свет и моя близняшка. Она родилась первой и весила два четыреста, а я – чуть больше.

Мама вспоминала, что мы обе были прелестными, маленькими и розовыми, но больше от неё ничего невозможно было добиться. В конце концов, именно папа рассказал мне всю историю. Что я не родилась идеальной… что я родилась с неработающей почкой, а моя близняшка – с тяжёлым пороком сердца. Мы обе боролись за жизнь, но через час стало ясно, что у неё больше нет сил бороться.

Когда у сестры отказало сердце, мне отдали её почку.

Её назвали Лорен и похоронили рядом с матерью моего отца. Каждый мой день рождения – самый грустный день в году. Я хожу на её могилу с моими любимыми цветами; мне кажется у неё, как у моей близняшки, они тоже были бы самыми любимыми, а затем устраиваю самую дикую вечеринку в месяце, потому что чувствую, что ей бы это тоже понравилось.

— Я хочу, чтобы ты всегда выглядела весёлой и счастливой, — бодро говорит мне мама. Я так и делаю. Даже если боль утраты никогда не пройдёт, я полна решимости стать счастливой.

Родители говорили, что хотели, чтобы я была счастлива, потому что они сами очень рады, что я выжила. И поэтому я стараюсь жить счастливо и никогда и ни за что не покажу им, что это не так.

Папа пересчитывает мои улыбки и говорит, что у меня их пять, – всего лишь, – и поэтому я всегда стараюсь, чтобы он увидел одну из них.

Я живу за двоих. Пытаюсь впихнуть в одну жизнь то, что может хватить на две, поэтому каждое утро встаю, надеваю идеальное лицо и обещаю, что сегодня у меня будет безукоризненный день, а когда-нибудь и идеальная семья. Но всякий раз терплю неудачу.

И мои родители это знают.

— Твоя мама хочет, чтобы однажды, когда ты выйдешь замуж и остепенишься, у тебя родились близнецы, — задумчиво сказал мне как-то отец.

— Это было бы здорово, — ответила я с тяжёлым сердцем и с широкой сияющей улыбкой на лице.

Иногда я задаюсь вопросом, а была бы она уже замужем. Лорен.

Иногда у меня бывают плохие дни, и тогда я уверена, что она, пожалуй, дала бы родителям больше поводов для гордости и сделала бы их более счастливыми. И знаю наверняка, что, если бы повезло Лорен, то она приложила бы такие же усилия, как и я, чтобы жить счастливо.

Даже не буду придираться к словам мамы о рождении близнецов, но я мечтаю влюбиться в идеального парня, родить девочку и назвать её Лорен.

Я так часто мечтаю о своём мужчине, что от этого у меня болит голова. Мечтаю о взгляде, похожем на тот, которым на меня смотрел Грейсон, взгляде, который сказал бы мне, что этот мужчина – это живое воплощение идеала – думает, что я ему подхожу. Думает и радуется, что выжила именно я. Потому что иногда мне приходит в голову мысль, что лучше бы это была Лорен.

♥ ♥ ♥

На следующий день после Грейсона

Из кафе «Старбакс» выходит Пандора, одна из трёх моих самых близких подруг. Пожирательница мужчин. Ну ладно, она не людоедка. Просто в высшей степени независима, угрюма, мрачна и скрытна. Но в этом нет ничего страшного, поскольку я счастлива, болтлива и солнечна, так что мы ладим. Хорошо. Мы стараемся. Сегодня с её обычной тёмной помадой и в высоких, до середины бёдер, сапогах, купленных на распродаже, она выглядит круто, как Анджелина Джоли. Пандора несёт наш обязательный кофе к углу улицы, где её ожидаю я, так как сегодня очередь моей подруги покупать кофе. Даже то, как она идёт, пугает мужчин. Молча попивая напиток, мы переходим улицу и направляемся в «Сьюзен Боуман Интерьерс».

Мы создаём красивые вещи, но про Пандору можно сказать, что она это делает чтобы заработать на жизнь, а для меня это творчество. Потому что, когда твой дом встречает тебя уютом, это помогает скрасить дерьмовый день, а мне нравится делать людей счастливыми, пусть даже в таких мелочах.

— Ну, — подначивает она меня.

Я тайком улыбаюсь, уткнувшись в крышку стаканчика с кофе.

— Что ну? — отзываюсь я. Хочется заставить её умолять, потому что во мне сидит маленький дьяволёнок. И Пандора просто пробуждает его во мне. Дело в том, что мы с Пандорой чертовски разные. Поэтому нас с ней всегда одновременно и отталкивает, и притягивает друг к другу, чем мы обе, как мне кажется, втайне наслаждаемся.

— Ну и какого хрена? Расскажи-ка мне о принце, который смог очаровать тебя с первого взгляда.

— Пандора, я даже не могу… У меня просто НЕТ СЛОВ. — От широкой улыбки у меня болят мышцы лица, и я бросаю на неё взгляд, который говорит: «Он вытрахал мне мозг, и мне это понравилось». — Это было… — Бесподобно. Идеально. За гранью совершенства. — Никогда не думала, что такой секс существует. Никогда не думала, что смогу чувствовать прикосновение парня каждой КЛЕТОЧКОЙ.

Всё то время, что мы едем на лифте до нужного этажа и следуем к нашим Г-образным столам, расположенным рядом друг с другом, с моего лица не сходит улыбка.

Я на самом деле никогда раньше не испытывала ничего подобного. И мне немного стыдно делиться этим с Пандорой. Но в то же время хочется взять громкоговоритель и рассказать своим коллегам по работе, что, как мне кажется, я, возможно, только возможно, нашла того самого ЕДИНСТВЕННОГО!

— Ну же, не молчи, как застенчивая девственница! Расскажи, что было дальше, — настаивает Пандора, ожидая пока загрузится компьютер. — Подруга, я сегодня принесла тебе кофе из «Старбакса», и это даёт мне право на всякие грязные подробности.

— А вчера – я тебе, но взамен всегда получаю одно дерьмо, — возражаю я, сидя и рассеянно потирая маленькую отметину за ухом, еле заметный засос… — Я не буду вдаваться в грязные подробности, они - для меня, чтобы подробно разобрать их по косточкам и пофантазировать. Но, Пан, между нами установилась такая связь. Он так на меня смотрел. Смотрел и смотрел, и не мог оторвать от меня глаз.

— Ох, мама дорогая, ты и правда принимаешь экстази, — вздыхает Пандора и кладёт ладонь на лоб, как будто у неё болит голова. Я знаю, что она терпеть не может, когда у меня превосходное настроение, поэтому просто ухмыляюсь и начинаю напевать, гадая, что бы сказала моя мама, если бы об этом узнала.

«Мне не исполнилось ещё и двадцати пяти, а я уже была замужем и родила тебя», — повторяла она мне всю мою жизнь.

И я скажу ей, что через три недели мне исполнится двадцать пять, у меня есть отличные друзья и чёртова карьера.

А теперь, быть может, есть и парень…

Пока мы с Пандорой подбираем и комбинируем ткани для наших текущих проектов, мысли уносятся к телефону.

У меня есть такое правило, что первым должен написать тот, кто накануне отправлял сообщение последним.

Прошлой ночью Грейсон написал «и абсолютно верно», но я, даже не успев опомнится, пишу ему:

Ты здесь?

Честно говоря, не знаю, чего ожидать. Для меня это неизведанная территория. Сегодня я даже не могу сообразить, как меня зовут.

В какой-то момент я находилась на многолюдной вечеринке…

А потом вдруг оказалась рядом с ним.

И он был со мной.

Полностью сосредоточившись на мне.

И меня пугает – нет, неотступно преследует, – не то, что Грейсон подарил мне лучшие оргазмы в моей жизни, хотя они меня просто потрясли, а то, что я что-то почувствовала. Что его прикосновения проникли глубже, под кожу, вошли глубоко внутрь.

Вспомнив, как переплетались наши взгляды, когда мы занимались любовью, я чувствую, что кожа начинает приятно покалывать, и продолжаю смотреть на свой телефон, с нетерпением ожидая, что Грейсон мне напишет.

♥ ♥ ♥

Два дня после Грейсона

Сегодня мы декорируем один из новых домов моего клиента. В «Сьюзен Боуман Интерьерс», независимо от того, кто отвечает за проект, в «тот самый» день, когда происходит фактическая доставка и расстановка мебели, подключаются все. Это, собственно, работает таким образом:

Я встречаюсь с клиентом, узнаю бюджет и пытаюсь понять его вкусы.

Формулирую предложение с подробным описанием приблизительных затрат по каждому помещению, и предлагаю концепцию их оформления.

Составляю планы комнат, делаю замеры, после отсылаю PDF-файлы с ценами по нескольким вариантам, а также изображение интерьера и образцы тканей, выбранные на основе обсуждённых нами ранее идей.

Как только клиент одобряет наш выбор, я его показываю Сьюзен, получаю от неё добро, затем заказываю ткани, мебель, шторы, ковры и ковровые покрытия, и всё это отправляется на склад компании, где проверяется, собирается и обивается. А потом начинается самое увлекательное. Ведь мы на самом деле обычно назначаем дату, когда нашего клиента нет в городе, и добиваемся того, чтобы всё нарисованное в голове воплотилось в реальной жизни.

У меня хорошее воображение, и это то, чем я занимаюсь. Это то, что мне нравится. С тех пор как мне исполнилось три года, я всё себе мысленно представляю. То, как я оденусь в первый школьный день. Как на меня посмотрит какой-нибудь мальчик. То, как учительница в восторге улыбнётся яблоку, которое мама всегда просила брать с собой. Она говорила, что если положить кому-нибудь в руки яблоко, то взамен положишь себе в карман его сердце. Каждый раз, угощая всех яблоками, я чувствовала себя нелепо, но моя мама очень любит быть щедрой ко всем и всегда раздаёт вещи и даже объятия. Да! Она брала меня с собой на благотворительные мероприятия, для которых делала плакаты «БЕСПЛАТНЫЕ ОБЪЯТИЯ», и обнимала всех и каждого. Полагаю, поэтому я тоже большой любитель объятий. Просто они поднимают настроение. В любом случае, радовать людей и жить счастливой, беззаботной, насыщенной жизнью – это то, что я люблю.

— И где это будет стоять? — спрашивает Пандора, разворачивая прелестный стеклянный светильник.

— О, это маленькое сокровище предназначено для комнаты девочки, — говорю я, в третий раз за сегодняшний день проверяя все документы. — И этот старинный розовый туалетный столик, и это маленькое чудо, — я касаюсь носком туфли маленькой полосатой оттоманки, такой замечательной, что мне приходится прилагать все свои силы, чтобы не прижаться к ней. — Разве она не милая?

— Мило то, что ты постоянно вытаскиваешь свой телефон, как будто это живой тёплый щенок.

— Ох, потише! Я проверяю есть ли сеть.

Но с сетью всё… окей.

Хмм.

Странно.

Никаких сообщений. До сих пор.

Иногда парней нужно слегка подтолкнуть. Они пугливы. Случившееся между нами было слишком жарким. Грейсон мог одарить меня «тем самым» взглядом. А прямо сейчас сидеть дома и думать: «Какого хрена, Грейсон, мужик?»

То есть, вполне возможно, у него могут быть такие же проблемы, как и у меня. Я не могу заснуть, не поиграв с собой пальцами. Так-то вот. Грейсон заставляет меня думать только о нём, о его коже, его прикосновениях, и я хочу этого… жажду… чертовски нуждаюсь в этом снова. Я мысленно записалась в общество анонимных Грейсономанов, и только он может вылечить мою болезнь.

Так что ради помощи ему, ради облегчения боли от маленького укола разочарования, которое начинает разрастаться в левой стороне груди, ради того, чёрт возьми, чтобы он узнал, что я определённо всё ещё заинтересована, – и, пожалуйста, если я вообще тебе нравлюсь, сделай так, как ты сказал, и позвони мне, – я подумываю о том, чтобы нарушить своё основное правило переписки и, возможно, написать ему ещё раз.

Должна ли я это делать?

Правила говорят, что не должна. Но я никогда не любила следовать правилам, и Грейсон тоже не похож на человека правил.

Что же мне делать?

Так хочется спросить Пандору, но уже ненавижу самодовольную ухмылку на её лице.

Пусть Грейсон узнает правду о том, что мне необходимо, чтобы он мне позвонил. Не хочу играть в игры. Только не с ним.

Тем не менее, я заставляю себя засунуть телефон обратно в сумку и напоминаю себе, что Рим построили не за один день, а между нами нет никакого романа.

— Мелани, — зовёт меня Пандора, её губы сжимаются в тонкую чёрную линию.

— Что? — невинно моргаю я и улыбаюсь.

— Посмотри правде в глаза. Он мудак.

— Нет.

— Да.

— НЕТ!

— Да…

♥ ♥ ♥

Четыре дня после Грейсона

— От него ничего пока не слышно? — спрашивает Пандора.

Когда подруга подходит к моему столу, за которым я надеялась спрятаться от неё и её пристальных чёрных глаз, мне хочется застонать. Но сегодня случилось так, что у неё категоричная сердитая улыбка, а у меня хмурый взгляд.

В понедельник я не помнила своего имени и была на седьмом небе от счастья. Во вторник всё ещё была полна надежд и оптимизма, но спустилась с седьмого неба пониже. А сегодня не только вернулась на землю, но и сошла на пару ступенек вниз в чистилище, а может быть, и в сам ад. Мне известно лишь то, что сегодня четверг, и в течение уже нескольких дней о Грейсоне абсолютно ничего не слышно.

Я как последняя дура улыбаюсь, смотрю на свой телефон и чего-то жду, но, если быть честной, мой телефон в сумке словно тяжёлый, неподъёмный булыжник, и его молчание говорит о многом – о том, о чём Грейсон, вероятно, не имеет смелости сказать мне сам.