Мятежный

Было здорово. Для одной ночи. Спасибо за секс. Но больше ты обо мне никогда не услышишь.

— Пока ничего, — примирительно говорю я Пандоре, поднимаясь и уходя с телефоном в дамскую комнату. Запираюсь внутри и ополаскиваю над раковиной лицо. Вспоминаю ореховые глаза с зелёными крапинками, взгляд, которым меня одаривал Грейсон Кинг… и чувствую себя настолько несчастной и разочарованной, что поддаюсь растущей в груди лавине эмоций и медленно пишу ещё одно сообщение:

Мне кажется, я тебя выдумала. ☹

Жду ещё пару минут. Потом мою руки, вытираю их, проверяю телефон, разглядываю ногти, снова проверяю телефон. Раздаётся стук в дверь, и одна из моих коллег спрашивает:

— Здесь есть кто-нибудь?

Чёрт.

Я кричу:

— Сейчас выйду! — Потом прохаживаюсь по комнате, перечитываю сообщение, что послала ему, включая хмурый грустный смайлик, и вдруг чувствую себя самой большой дурой в мире.

Сегодня утром я погуглила Грейсона и, к своему удивлению, вообще ничего не нашла.

Никаких следов Грейсона Кинга в интернете. Он мог оказаться призраком.

Призраком, не отвечающим на мои сообщения, незаинтересованным во мне, не чувствующим связи, которая пожирала меня, грызла, преследовала и поглощала.

Призраком, который я, пьяная Мелани, придумала, чтобы перестать чувствовать себя одинокой.

5

ПРИХОДИТСЯ БЫТЬ МУДАКОМ

Грейсон

Не могу вспомнить, чтобы кто-то трахал мой мозг больше, чем отец, поэтому не вполне уверен, что со мной происходит, но только всю неделю я полностью выбит из колеи.

Мелани оставила глубокий след в моей ёбанной голове и основательно забралась под мою грёбаную кожу.

Пытаюсь выкинуть её из своих мыслей, но Мелани остаётся там. В моём подсознании. Играет с моим кольцом в соске, как будто это её персональная игрушка.

Мне так хотелось ощутить её вкус. И вот теперь я её попробовал, но всё равно не удовлетворён.

Я хочу заставить Мелани дышать так, будто она только что выиграла нью-йоркский марафон, хочу заставить её стонать, как чёртов профессионал, выигравший грёбаный Национальный конкурс стонов. И мне очень хочется, чтобы она улыбнулась, как тогда, когда я подвозил её домой.

Я заставлял себя сосредоточиться, включить голову и открыть глаза.

Но Боже Мой!

Принцесса не облегчала мне задачу.

На этой неделе я вычеркнул из своего списка ещё два пункта. И выяснил, что лейкемия моего отца реальна – по крайней мере, эксперты, которых я привёл, это подтвердили.

Отец поселился в двухэтажном хорошо охраняемом доме, недалеко от того места, где через месяц откроется сезон боёв. И это странно. У него даже тембр голоса изменился. И взгляд стал не таким жёстким. А когда я вошёл, он спросил, как у меня дела.

— Осталась половина списка…

— Меня не волнует список. Как твои дела?

Я уставился на него, но не в замешательстве, а с медленно закипающей яростью.

— Ты в течение двадцати пяти лет отлично справлялся с ролью мудака. Нет смысла менять это сейчас, — сказал я и собрался уходить.

— Почему? — крикнул отец, закашлявшись от усилий, которые потребовались, чтобы это сделать.

— Потому что это ничего не изменит. — Тихо кипя внутри, я сжал руки в кулаки, костяшки впились в кожаные перчатки.

Сейчас я нахожусь вне дома, работаю над третьим пунктом из списка, но никак не могу выкинуть принцессу из головы. Не могу забыть её зелёные глаза и то, как из зелёных они превращались в тёмные изумруды, когда она кончала, как какая-то грёбаная ракета, содрогаясь и извиваясь подо мной. Мелани – тот драгоценный бриллиант, который хочет украсть каждый грабитель, тот котёнок, за которым хочет погнаться каждая собака, кобылица, которую хочется объездить, обуздать и приручить – но не насовсем. О, нет, не навсегда, потому что её дикость возбуждает. Её дикость заставляет стать ещё более диким. Её дикость делает тебя чертовски ненасытным.

Проклятье, в последние дни я чувствую себя таким невообразимо голодным, словно не ел уже сто тысяч недель.

Чёрт подери! Убирайся из моей головы, принцесса.

Как только я устраиваюсь за столиком в парке, появляется, наконец, моя цель.

Когда он проходит мимо, я продолжаю сидеть с прикрытыми авиаторами глазами и читаю разложенную на столе газету, под которой надёжно спрятан мой полуавтомат SIG^[9].

— Садись, — говорю я так тихо, чтобы никого не насторожить, но достаточно громко, чтобы быть услышанным этим несчастным гадёнышом, с которым приходится здесь нахрен возиться.

При звуке моего голоса он вздрагивает и лезет в карман за тем, что, как я предполагаю, является каким-то средством самозащиты.

— Парни вроде тебя не в состоянии этого увидеть, но можешь поверить, со всех сторон на тебя нацелены винтовки снайперов. Так что тебе лучше сесть.

Мужчина падает как свинцовое грузило на стул, который я пинком подталкиваю к нему.

— Итак, — говорю я, складывая газету и сосредотачивая на нём всё своё внимание, в то время как моё оружие всё ещё находится под сложенной бумагой и направлено прямо ему в сердце.

Я сдвигаю авиаторы на макушку и, откинувшись назад, изучаю мужчину. Среднего возраста. Дожив до стольких лет, он, вероятно, понял, что до конца своих дней застрял на дерьмовой работе, и тогда решил сделать ставку в надежде найти путь к лучшей жизни, а вместо этого всё стало только хуже.

— Вчера я заглянул к тебе домой, чтобы оставить небольшой подарок, но побоялся, что твоя жена увидит содержимое, а, принимая во внимание характер подарка…

Свободной рукой я подвигаю ему коричневый конверт. Мужчина открывает его дрожащими руками. Когда на стол вываливаются снимки, где изображён он и голая задница его любовницы, от лица несчастного отливает кровь.

— Твою… — задыхается он.

— Она держит тебя за яйца, да? — наклоняюсь ближе, чтобы мужчина мог меня хорошо слышать. Тут же вспоминаю о своих собственных яйцах и маленькой сексуальной голой проблеме, которая в последнее время сводит меня с ума, и моя кровь закипает. — Думал, что сможешь трахнуть эту цыпочку один раз и уйти, но не смог. Она была дикой и тебе это понравилось. Смотрела на тебя так, словно ты был грёбаным божьим даром для женщин; должно быть, тебе это тоже понравилось. — Я замолкаю на три удара сердца, в то время как моя цель становится все бледнее и бледнее. — Держу пари, ты одержим ей, одержим тем, как пахнут её волосы, тем, как она улыбается, как ходит, как флиртует с другими ёбанными мужчинами… Так вот, Хендрикс, я здесь, чтобы сообщить, что у тебя долг перед «Андеграундом» сто шестьдесят восемь тысяч четыреста тридцать четыре доллара за проигрыши в азартных играх, и мы готовы его получить.

Откидываюсь назад и надвигаю на глаза авиаторы.

— Ты не можешь содержать свою киску на мои деньги. Тебе всё ясно?

Парень побледнел как привидение, поэтому можно с уверенностью предположить, что ему всё нахрен ясно.

Я складываю газету и засовываю SIG и всё остальное в карман куртки.

— Один из моих людей встретится с тобой здесь завтра. — Я встаю, потом наклоняюсь к нему и говорю: — У меня есть копии фотографий. Ты получишь их, когда вернёшь то, что должен, но не испытывай моё терпение. У меня так же, как и у тебя, есть большая причина, чтобы побыстрее всё это закончить. — Моя мать. Моя свобода. И мои собственные долбаные яйца, за которые меня держит девушка с золотыми волосами, зелёными глазами и вышибающей дух улыбкой. Да уж, я в ещё большем дерьме, чем этот бедняга.

Когда объект уходит, мы с Си Си молча идём проверять команду. Она находится на напичканной камерами наблюдения «яхте», похожей на морской дом какого-то больного Большого Брата.

Мой отец сидит там, радуясь, что покинул своё жилище, и вникает в суть разработанного плана. Что касается команды…

Я веду слежку за Дереком, чтобы убедиться, что он не выдаст того, что знает, но что касается остальных, я всегда наблюдаю, отслеживаю звонки, просматриваю записи камер видеонаблюдения. Клятва на крови – это хорошо, только я не доверяю даже собственной тени.

И первым, кого необходимо было проверить – это Си Си, потому что он самый близкий мне брат, и я должен знать кому он верен – моему отцу, который кормил его все эти годы, или мне, его кровному брату.

~

— Что ты скажешь, если я сообщу тебе, что в этом стакане смертельно опасное вещество, и попрошу отнести его моему отцу?

— Скажу «да», придурок, а по-твоему, что бы я сказал? — отвечает Си Си, засунув зубочистку в рот и оставив её там. Мы стоим около спальни моего отца, где он находится под круглосуточным наблюдением медицинской бригады. Дверь приоткрыта, и мы видим, как отец, не обращая на нас внимания, разговаривает с Эриком.

— Хорошо. Поскольку ты единственный, кому я доверяю, тебе лучше пойти. Так что иди. — И протягиваю Си Си стакан. — Возьми, но осторожно.

Он смотрит на меня.

— Я знаю как быть осторожным. Только мне хотелось бы знать. Ему будет больно?

— Не так сильно, как он заслуживает, но да. — Я медленно отодвигаюсь назад и смотрю, как Си Си ловко переливает жидкость в стакан с лекарством моего отца. Мерзавец несёт его и шепчет отцу: — Хочешь пить, Слейтер? — и, убедившись, что тот медленно выпивает содержимое, возвращается и садится. — Всё сделано, — спокойно сообщает он.

Си Си так же бессердечен, как и я. Хладнокровен при любых обстоятельствах.

Какое-то время мы сидим молча.

— Там ведь не было яда, так? Сволочь ты, — догадывается он об обмане и выплёвывает в гневе зубочистку.

— Нет, — подтверждаю я и встаю. — Просто хотел убедиться.

Моего отца так легко можно прикончить. Незаметно добавить что-нибудь в капельницу, и он отправится в мир иной. Но даже у преступника должен быть свой кодекс, и у меня такой есть. Я убиваю не ради удовольствия и даже не для себя. И не трогаю семью.

Но это не значит, что я об этом не думаю. Делаю это постоянно. Мне много раз снилось, что я убил своего отца, и тогда я просыпаюсь с облегчением. Пока не вспоминаю, что не убивал его – он жив.

Во мне пульсирует ярость только от того, что приходится его видеть, не говоря уже о том, чтобы выполнять грёбаную грязную работу для отца.

Мы остановились в паре миль от Лос-Анджелеса, и сейчас Си Си следует за мной по коридору яхты. Одна из кают оборудована телефонами и мониторами с графиками и таблицами – здесь сосредоточена вся игорная бухгалтерия, и отслеживаются все ставки на каждый бой «Андерграунда».

— Мы с тобой, Зеро, можешь нам доверять. Я знаю, что это не в твоём характере, но всё же.

— Я сейчас занят парочкой имён из списка, а пока позвони Тине Гласс. Скажи, что мне нужно, чтобы она устроила компрометирующую ситуацию с номером десять. И пусть не передаёт улики никому, кроме меня лично. В эти выходные мне нужно будет поработать над ещё одной целью. Я уеду из города, и, если возникнет чрезвычайная ситуация, используй код.

— Эрик хочет направить тебе в поддержку остальных членов команды.

— Мне не нужна их поддержка. Но мне нужно, чтобы ты помог подловить номер десять. Он безупречно чист и это меня бесит.

— Знаю я, что тебя бесит! — смеётся Си Си.

Я рычу и говорю ему, куда он может засунуть своё знание. Си Си в курсе, что у меня кое-кто есть, по крайней мере, подозревает. И пока я отвлекаюсь на телефон, пытается подставить мне подножку. Но меня никогда не застать врасплох. Я сам сбиваю его с ног и, схватив за ворот, прижимаю к стене.

— Си Си, хватит трахать мне мозг.

— Это не я трахаю твой мозг. — Он постукивает меня по виску, а потом шипит: — Убери её оттуда, мужик, пока о ней не узнал твой отец.

Я чувствую растерянность и начинаю злиться на себя прежде всего за то, что вообще решил, что прикоснуться к принцессе – это хорошая идея.

Но один телефон я всё-таки не отключил, и только потому, что получаю от неё короткие сообщения.

Ты здесь?

Блядь, лучше бы меня здесь не было. Лучше бы я не сидел здесь, не пялился на этот экран, чувствуя боль, словно меня пронзили в сердце ножом, каждый раз, когда читаю её сообщения.

Мне кажется, я тебя выдумала. ☹

Я не ответил Мелани, но мне так хочется написать: «Принцесса, ты даже не представляешь, как близко подлетела к пламени».

С тех пор, как я получил последнее сообщение, прошёл целый день. Но до сих пор продолжаю его перечитывать, испытывая искушение сказать принцессе, чтобы она нахрен забыла обо мне. Я использую её, измучаю и выброшу к чертям собачьим, когда закончу, потому что именно так я и поступаю.

Иногда говорю себе, что если бы я остался дольше на одну ночь, может быть, даже дольше на один трах, то не был бы так одержим. Но её рот просто создан для оральных ласк, как и пухлые губы, и безумно голодный язык. Я дрочил, как сумасшедший, потому что, мать твою, одна только мысль о том, как она берёт в рот, делала меня твёрдым.

Но нет. Даже если бы она отсасывала всю ночь напролёт, уверен, что всё равно я был бы голоден, и тянул её голову вниз, чтобы накормить мной, заставить съесть меня до последней капли.

Тот факт, что я разозлился от того, что наша ночь закончилась слишком рано, и мне действительно хотелось остаться с ней в кровати ещё на пару часов и посмотреть, каково это – быть рядом с ней хотя бы какое-то время, только ещё больше сбивает с толку.

Я сам звоню Тине по другому телефону. Тина Гласс, она же мисс Китти. Эта девушка именно та, кто нужен, чтобы подставить мужчину. Она привлекательна, хорошо выглядит и смертельно опасна.

— Мои люди тебе звонили?

— Конечно, — мурлычет она.

— Я хочу, чтобы доказательства были предоставлены лично мне, — говорю Тине, натягивая перчатки.

— С превеликим удовольствием. Свяжусь с тобой, когда всё будет сделано.

Я отключаюсь и снова смотрю на сообщение Мелани.

Просто удали его, хренов слабак.

Она горячая штучка, но я – это я.

Нужна ли мне на самом деле такая проблема? Чтобы просыпаться посреди ночи со стояком? Я двадцатипятилетний мужчина, с которым желает переспать такая куча шлюх, что стоит только открыть дверь своей спальни и выйти из неё, как обязательно споткнёшься о парочку из них. Но эти зелёные, как листва, глаза, эта тугая киска, плотно обхватывающая мой член. И звуки, которые она издаёт. Неужели я должен мучиться, вспоминая, как это было здорово, как чертовски свежо и сладко она пахла?

— Это невозможно, — шепчу, уткнувшись в свой телефон, и кровь стынет в жилах, когда я думаю о том, как глупо было надеяться, что с принцессой можно провести одну ночь, всего лишь одну ночь, как обычный мужчина. — Это не должно повториться, — говорю я сам себе.

У меня есть работа, которую нужно сделать. Я и ЕСТЬ эта работа.

Жизнь моей матери может быть в опасности, как и жизнь любого, кто окажется рядом со мной. Отец, если захочет, может в один миг отнять всё, что меня заинтересует. Просто чтобы доказать, что он это может. Просто чтобы попытаться меня заполучить. И не имеет значения, что мне хочется завалить свою принцессу грёбаными драгоценностями, когда она лежит рядом со мной вся пресыщенная и потная. Не имеет значения, что мне хочется вернуться и наблюдать, как темнеют эти глаза, когда я заполняю её снова и снова, и снова. Не имеет никакого значения, чего мне хочется. Есть только то, что я должен сделать.

Я быстро отщёлкиваю заднюю панель телефона. «С тобой такого не должно случиться». И начинаю разбирать сотовый на части. «Это может случиться с кем угодно, но только не с тобой. И с кем она в конце концов не окажется, даю девяносто девять и девять десятых процента гарантии, что он будет лучше меня».

Вытаскиваю аккумулятор из своего личного мобильного телефона, извлекаю сим-карту, разбираю каркас, пока у меня в руке не остаются дюжина маленьких кусочков, которые гарантируют, что я никогда больше не получу от принцессы сообщений, а она никогда больше не услышит меня.

Пока я не приду забрать деньги в пользу «Андеграунда».

6

ПЯТЫЙ ДЕНЬ, ПЛАВНО ПЕРЕТЕКАЮЩИЙ В ШЕСТОЙ

Мелани

Через пять дней после Грейсона…

— Значит, он пропал с горизонта? — спрашивает сегодня Пандора, когда я составляю PDF-файл с ценами для одного из моих клиентов.

Я прячу лицо в руках. На секунду хочется притвориться, будто Пандоры здесь нет, что её дыхание не касается моей макушки, а сердитое беспокойство нависает где-то там над нами обеими подобно маленькому облачку с молниями.

Пять дней.

Пять долгих, ужасных дней, после которых все мои надежды превратились в ничто, все мои фантазии померкли, а ожидания оказались обманутыми.

И только взволнованная и сердитая из-за меня Пандора, вероятно, счастлива, что у неё появился хороший повод быть сегодня стервой.

— Да, — наконец выдавила я из себя. — Он, блин, пропал. Надеюсь, ты в восторге.

Я достаю свой телефон, чтобы показать Пан, что в нём нет ни единого словечка от Грейсона.

Пандора смотрит на пустой экран, хмыкает, качает головой и падает на стул.

— Мудак, — говорит она.

— Сволочь.

— Говнюк.

— Мудак!

— Я уже использовала это слово, — замечает подруга.

— Так же, как и этот ублюдок использовал меня, — бормочу я. Разочарование нарастает буквально с каждым часом, и как только я прячу телефон, меня захлёстывает новая волна. Никогда не думала, что так сильно недооценивала наше положение – его и моё. Сегодня уже пятница. Если бы Грейсон захотел встретиться, то позвонил бы раньше.

Мне так больно, что я не в состоянии понять, почему. Может, потому что я думала, что Грейсон другой, а он оказался именно таким, как сказала Пандора. Ненавижу, когда она права, а я ошибаюсь.

Особенно сильно я ненавидела её за то, что она оказалась права в этот раз. А мне действительно так хотелось, чтобы она ошиблась.

Слава богу, она сидит за своим столом молча, и я не слышу ничего типа «я же тебя предупреждала». Если она всё же начнёт, то ударю её так сильно, как хочу прямо сейчас ударить себя за то, что я такая дура.

— Достали меня эти мужики, — выпаливаю я, обнаружив, что молчание Пандоры раздражает меня не меньше, чем вздор, что она несёт. — Чтобы стать счастливой, они мне не нужны. Лучше заведу собаку. Боже! Я только что вспомнила, что, наверное, больше не смогу позволить себе такую роскошь, как маленькая собачка.

— Перестань покупать обувь, — ворчит она.

Вздохнув, потому что не собираюсь объяснять ей, что должна денег намного больше, чем хватит на пару туфель, я щёлкаю мышкой по значку поиска и перехожу к онлайн-объявлению о продаже моей машины. С экрана на меня смотрит фотография моего «мустанга» – с ярко-красным номером вверху и большой надписью «ПРОДАЁТСЯ». Машина – это всё, что у меня есть, но её недостаточно, чтобы покрыть долг. Как и меня. Нас обеих недостаточно.

Впервые за неделю на меня обрушивается суровая реальность. И жестокая.

У меня больше нет ореховых глаз с очаровательными зелёными крапинками, заставляющих меня чувствовать надежду и предвкушение. Я больше не жду с нетерпением сообщений. Мне нужно продать машину, расплатиться с долгами, и чтобы сделать это, придётся разбираться с целой кучей проблем.

Пока была жива бабушка, она всегда говорила, что самый действенный способ почувствовать себя лучше – сосредоточиться на ком-то другом и сделать для него что-то хорошее, потому что ты не единственная, кто находится в бедственном положении.

Я смотрю на Пандору, вспоминая те случаи, когда в этом самом офисе её называли сукой, протягиваю руку, дёргаю за прядь волос цвета оникса и говорю:

— Чёрный цвет волос такой скучный. Тебе нужно что-то изменить, например, добавить ко всей этой саже розовую прядь.

— Да пошла ты, ненавижу розовый цвет.

Я закатываю глаза к небесам – что ж, ба, я попыталась! – затем возвращаюсь к компьютеру и рассматриваю свою машину. Тот, кто поработал над ней, высушивая, пока Грейсон «работал» надо мной, отлично постарался – мозг, пожалуйста, сосредоточься на моём «мустанге».

Для получения идеальных снимков потребовался целый день, чтобы поймать момент, когда солнце осветит мою машину под правильным углом. Вышло просто здорово, и я не могу поверить, что прошло уже несколько дней, но никто не звонит.

А что, если никто не позвонит?

Вверх к горлу начинает ползти комок стресса, и как большой старый кит, перекрывает мне дыхание, и тут Пандора, крутанувшись в кресле, поворачивается ко мне лицом.

— Ну же, сучка, поговори со мной! — вопит она. — С чего ты решила, что он даст тебе больше, чем ты всегда получаешь? Ну, подвёз он тебя, когда твоя машина не завелась, ну, поехала ты с ним в гостиницу. Что ты вообще о нём знаешь, кроме того, что он, по-видимому, дико тебя трахнул, и теперь ты не та Мелани, которую я знаю? Где твоя улыбка, где твой огонь? Ты ведёшь себя так же, как я, и мне это не нравится.

Я высоко вскидываю руки.

— Он сказал, что позвонит… он вернулся, чтобы подвезти меня домой, а я напридумывала себе лишнего, что было ошибкой, всё правильно, моей ошибкой. Я поверила ему. Поверила, что он другой или что между нами есть какая-то особенная… связь. Боже, я такая наивная, но держу пари, для тебя это не новость.

— Забей на него к чёртовой матери, Мелани.

— Уже. А теперь давай закончим о нём говорить. Лучше закажем мне футболку в интернете с надписью «Я ТУТ ГЛАВНАЯ, А ВСЕ МУЖИКИ – КОЗЛЫ». Мне нужно поднять планку выше. Мне нужно заставить их проявить себя, прежде чем дать им шанс. Пойдём сегодня к Брук.

Больше месяца назад в Нью-Йорке Брук раньше срока родила ребёнка, и поскольку у её мужа, члена бойцовского клуба, в настоящее время нет соревнований, они живут в Сиэтле и планируют небольшую церемонию венчания.

Когда мы уже готовы уйти на весь день, Пандора хватает свой рюкзак.

— Ты обратила внимание, как папочка держит ребёнка? Голова малыша в два раза меньше бицепса Реми, — говорит Пандора.

Боже. Надеюсь, я смогу увидеть, как Ремингтон Тейт смотрит на Брук любящими голубыми глазами и улыбается ей со своими ямочками на щеках.

— Кстати, я попросила Кайла пойти со мной на свадьбу. Понимаешь, мне просто хочется положить конец этим лесбийским слухам, — сообщает она мне об этом в лифте.

— Правда? — спрашиваю я, внезапно почувствовав себя отвратительно. — Отлично. Тогда, получается, я буду третьей лишней.

7

ПЕЧАТЬ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Грейсон

Мне всегда снится один и тот же сон.

Он никогда не меняется.

Всегда одно и то же количество мужчин.

Всегда одно и то же время – 4:12 дня.

Я выхожу из автобуса.

На подъездной дорожке к дому выстроилась вереница машин.

Слова моей матери, словно звон колокола, звучат в моей голове: «Однажды он найдёт нас, Грейсон. Он захочет забрать тебя у меня».

«Я не позволю», – обещаю ей.

Но в тот миг я понимаю, что он нас нашёл. Отец, которого я никогда не видел. И на кого моя мать не хотела, чтобы я был похож.

Я стягиваю с плеча лямку рюкзака и сжимаю её в кулаке, готовый обрушить на кого-нибудь полсотни килограмм тетрадей с домашними заданиями и учебников.

В гостиной стоят десять мужчин. Сидит только один. Я знаю, что это он, и кровь в моём теле начинает бежать быстрее. Это всего лишь родная кровь, и, хотя я никогда раньше его не видел, но всё моё существо его узнаёт. У меня не его глаза, но его брови, прямые, чётко очерченные и вечно нахмуренные. У меня его тонкий нос, его мрачный взгляд. Отец рассматривает меня, и по его лицу марширует парад смешанных эмоций, большее количество эмоций, чем я позволяю ему увидеть у себя.

— Боже, — потрясённо выдыхает он.

Затем я замечаю свою мать. Она тоже сидит на одном из стульев, её медовые волосы спутаны, лодыжки связаны, руки туго стянуты за спиной. Она дрожит, и несмотря на то, что её рот заткнут красным платком, пытается со мной заговорить, но слова заглушаются тканью.

— Что ты с ней сделал? Отпусти её!

— Лана, — говорит мой отец, игнорируя меня, его внимание теперь переключается на мою мать. — Лана, Лана, как ты могла? — Он смотрит на неё полными слёз глазами. Но на каждую слезу, пролитую отцом, моя мать проливает дюжину слёз, оставляющих следы на её лице.

— Отпусти её, — снова говорю я, поднимая рюкзак и готовясь запустить им в него.

— Поставь на место… мы сделаем так. — Моей первой ошибкой было послушаться его. Я опускаю рюкзак. Отец становится передо мной на колени и протягивает чёрное оружие, затем понижает голос, чтобы только я мог его услышать. — Видишь? Это SSG с глушителем, так что никто ничего не услышит. Он не на предохранителе и готов к использованию. Застрели одного из этих людей, любого, и я пощажу твою мать.

Мама сильно плачет, качая головой, но отвратительный лысый мужчина, стоящий позади неё, сжимает её шею, не давая двигать головой. Я отхожу на шаг от рюкзака. Он рядом со мной на достаточно близком расстоянии, чтобы ударить по нему ногой, как по футбольному мячу. Я играю в футбол, и могу послать его через всю комнату. Но в кого? А что, если попаду в свою мать?

Я осматриваю оружие и задумываюсь над тем, сколько в нём пуль. Недостаточно, чтобы убить всех, но для того, кто её держит, хватит. Я поднимаю его, озадаченный тем, что моя рука не дрожит. Оружие тяжёлое, и нет никакого страха, только необходимость освободить маму.

Смотрю на мужчину, удерживающего её за шею.

Глаза матери полны слёз.

Однажды он найдёт нас, Грейсон…

Я целюсь как можно дальше от мамы в самую большую часть тела мужчины.

Стреляю.

На его лбу появляется аккуратная тёмная дырка. Мужчина падает.

Мама кричит сквозь кляп и плачет ещё истеричнее, брыкаясь обеими связанными ногами в воздухе.

Отец с удивлённым видом забирает оружие и гладит меня по голове.

Несколько мужчин поднимают мою мать на ноги и тащат вниз к лестнице в гараж.

— Что вы делаете? Куда вы её ведёте? — Я хватаю свой рюкзак и замахиваюсь им на одного мужчину. Другой подходит, хватает меня, сжимает мои руки и раздражённо фыркает в ухо:

— Сынок, сынок, послушай меня, они заключили сделку, и она потеряла тебя. Она лишилась тебя!

— Она никогда не лишится меня. Мама! — Я выхватываю у мужчины из-за пояса нож, вонзаю ему в глаз и прокручиваю. Мужчина с воем отпускает меня, из него хлещет алая кровь, а я сбегаю вниз по лестнице и слышу, как заводится машина.

Отец ловит меня. Влепляет пощёчину. Затем наставляет на меня пистолет. И улыбается, когда я замираю.

— Грейсон, сын мой, даже твои инстинкты заставили тебя остановиться. Ты ведь видел, как такая штука только что убила человека. Ты же не хочешь умереть. Если умрёшь, то не сможешь её спасти. Так что?

Всё моё тело парализовало. Он мило улыбается и приобнимает меня, прижимая пистолет к виску.

— Я знал, что ты мой сын. Я сказал твоей матери, что нехорошо держать тебя вдали от меня. Тринадцать лет, Грейсон. Тринадцать лет я искал тебя. Она утверждала, что ты не мой сын. Я сказал ей, что если ты докажешь, что в тебе течёт моя кровь, то уйдёшь со своим отцом туда, где твоё место. — Он расслабляется и с гордостью меня изучает. — Я предоставил тебе выбор застрелить человека или нет.

Он смотрит на лестницу, где, как я знаю, лежит неподвижное тело. Тело, которое из-за меня больше не будет двигаться.

— Ты убил его. Пуля попала прямо в голову. Ты мой сын, каждая твоя клеточка – моя; ты станешь могущественным и внушающим страх.

Его голос леденит кровь. Когда мы поднимаемся наверх, и я вижу мертвеца, то ничего не чувствую, никаких угрызений совести, ничего. Я хочу убить каждого, убить всех, кто причинил боль моей матери.

— Где она? — спрашиваю безжизненным голосом. Вместе с этим человеком я убил ещё кое-кого. Самого себя.

— Её отвезут в другое место. Потому что настоящих мужчин женщины не воспитывают, слышишь меня? Мой сын не будет воспитываться женщиной. Без отца. Нет, ты станешь таким же, как я.

Я смотрю на машину, выезжающую из гаража и увозящую мою мать. Вспоминаю выражение её глаз, когда я выстрелил в того мужчину. Меня насквозь пронзает холодная паника, какой никогда раньше я не испытывал. Мне нужно, чтобы мама объяснила мне, что я сделал, почему это было неправильно, почему это было неправильно, когда всё было сделано ради неё. Почему её увозят. Моё лицо внезапно становится мокрым, и я получаю ещё одну пощёчину, на этот раз отправляющую меня через всю комнату к стене.

— Довольно, парень! Прекрати это. А теперь посмотри на этого человека? — Мой отец указывает на мужчину, который прикрывает свой глаз там, где я ударил его ножом, кровь запачкала его рубашку и джинсы. — Это твой дядя, Грейсон. Дядя Эрик. Он мой брат, он твоя семья. Мы – твоя семья. Принеси извинения за то, что ты сделал. Если будешь хорошо себя вести и не станешь меня огорчать, я позволю тебе увидеться с матерью. Она будет жить только из-за тебя. Она тоже была моей семьёй, а я забочусь о своей семье, но ей не надо было меня предавать. Она никогда не должна была забирать тебя.

Чтобы понять, как в этой семье всё устроено, мне потребовалось совсем немного времени. Очень мало времени, чтобы понять, что мой отец использовал для подобных случаев только новых людей. К тому моменту, когда мой отец шептал на ухо и провоцировал, ожидая и надеясь, что я покажу себя настоящим Слейтером и совершу своё первое убийство, тот парень, что стоял как манекен позади моей матери и в которого я выстрелил, работал на него только три дня.

Много ночных кошмаров спустя я предположил, что моя мама пыталась просить меня не стрелять. Если бы я не был так решительно настроен её защитить, если бы я оказался слаб, она была бы со мной. Меня оставили бы в школе, сочли бы непригодным для семьи. Но я купился на обещание отца и вместо того, чтобы спасти её, обрёк нас до конца жизни на несчастье. Показал ему, что хотя мне всего тринадцать, но – да… Ради своей матери я убил бы даже его.

Я был хорош. Тренировался. Задавил в себе все эмоции. Стал ничем, нулём. Зеро. И ушёл, когда все клятвы и обещания, что я смогу увидеться с ней, оказались пустыми словами… Я использовал все зацепки и ничего не нашёл. Не помогли и все полученные навыки – я до сих пор не знаю, где моя мама в этом большом мире.

В мою дремоту просачивается шум из спальни. Я мгновенно просыпаюсь и, повинуясь инстинкту, лезу под подушку за ножом. Молниеносно разворачиваюсь и посылаю его в полёт. Нож вонзается в дверь с точностью до миллиметра, едва не задев лицо моего незваного гостя.

— Зеро? — раздаётся в темноте ошеломлённый голос.

Я взвожу курок и прицеливаюсь прежде, чем Харли успевает произнести моё имя. Потом вздыхаю.

— Никогда больше так не делай. — Вскакиваю на ноги и включаю светильник.

Я возвращаюсь к своему списку. Мне не терпится поскорее с ним покончить. Так много имён. Очень много. Я даже не могу остановить взгляд на её имени, стоящим там напротив номера пять.

— Твой отец хочет тебя видеть. Он хочет знать, как обстоят дела.

У моего отца самый странный график сна. Сезон боёв ещё не начался. И в это время он всё время спит. Из-за лекарств и морфия, которые ему дают, весь день он спит, а ночью просыпается лишь на короткое время. Пока Харли меня ждёт, я хватаю список и засовываю ноги в брюки.

— Она тебе понравится, — ухмыляется Харли.

— Прошу прощения?

— Номер пять, — наседает он. — Твой палец… на номере пять.

Я убираю палец и сворачиваю листок в тугой маленький рулон. Моё сердце начинает колотиться от внезапного желания его задушить.

Он не сказал ничего плохого о Мелани, но меня раздражает сам факт, что её имя есть в моём списке. И то, что все парни знают, что она должна нам деньги. Уайатт, Харли, Томас, Леон, Си Си, Зедд, Эрик, мой отец…

Стоит представить принцессу, нежную, уязвимую и беззащитную рядом с этими придурками, и нечто дикое раскручивается внутри и выползает наружу, как кобры из корзины. Только она может заставить меня чувствовать подобное. Как будто я – вместилище смертоносного урагана, у которого нет выхода. Прошлой ночью, перед тем как лечь спать, я сказал себе, что использую остатки чести, чтобы защитить эту девушку от меня. Сказал себе: «Она хочет не тебя. Не настоящего тебя. Она хочет принца, а ты злодей. Ты тот, из-за кого ей приходится работать сверхурочно. Ты и твой отец». Я не хочу вспоминать то, что она пахнет, как летний день, и то, как скользит в постель. Тёплая. Горячая. Настоящая. Мелани. Номер пять в моём списке.

— Эта цыпочка. Она приходила, чтобы попросить больше времени на выплату долга, — говорит Харли, — и теперь её имя почти в конце списка. Она попросила отсрочку. Леон сказал ей, что она может поработать над его грёбаным членом, и тогда они забудут о долге. Если она не сможет заплатить, мы все встанем в очередь, чтобы её трахнуть.

Я тяжело дышу.

Ну уж нет.

Это меня совсем не успокаивает.

Ни у кого не будет ни единого грёбаного шанса её тронуть. Только через мой труп.

— Иди. Я немного пообщаюсь с отцом, — мрачно бросаю я, провожая его пристальным взглядом.

Натягиваю рубашку и жду, когда Харли уйдёт. Я так ахринел от его слов, что хватаю нож и бросаю в мишень, закреплённую на стене. И делаю это несколько раз… Не уйду из комнаты, пока не попаду в самое яблочко двенадцать раз подряд, и это будет означать, что я снова спокоен. Можно было бы, наверное, возложить вину за собственнический инстинкт на мой член. Я вообще-то никогда не любил делиться. Можно было бы списать на некое ложное чувство справедливости – я никогда не считал достойным, когда тот, кто сильнее, пользуется слабостью другого. Это чистая трусость. Но меня интересует другое.

Кто отвезёт её домой?

Стиснув зубы, я замахиваюсь ножом и попадаю точно в центр.

♥ ♥ ♥

— Сын, — говорит Джулиан, и его глаза загораются, когда он видит меня. Слышу сигнал кардиомонитора и замечаю, что справа от него закатывает рукава рубашки Эрик.

— Очередное переливание? — Скрещиваю на груди руки и направляюсь к Эрику, оценивая трёх медсестёр вокруг них. Я не только в долгу перед Эриком за глаз, но и обязан ему жизнью здесь, в этой долбанной странной семейке.

— Ему нужны тромбоциты, — объясняет Эрик.

Ненавижу себя за то, что не могу просто стоять и смотреть. Ненавижу, что чувство долга, верность родной крови заставляет меня закатать рукава рубашки и обнажить вены.

— Я это сделаю.

Когда сажусь рядом с отцом, он поднимает руку.

— Нет. Если тебя вдруг ранят, ты истечёшь кровью до смерти. Не ты. — Он смотрит на Эрика и делает ему знак рукой продолжать.

Эрик ждёт моего одобрения, и я ему киваю. Я всегда воспринимал его слова – можно было бы сказать, что близко к сердцу, если не знать, что его у меня нет. Но все эти годы я воспринимал его со всей серьёзностью. В то время как мой отец отказывался участвовать во всём, что могло бы даже намекнуть на его слабость, Эрик изредка хлопал меня по спине и называл сыном. Но как бы хорошо дядя ко мне не относился, карма-сука – от неё не уйдёшь, и я в долгу перед Эриком за глаз. В семье отца считается, что слова «око за око» – это не просто клятва, они высечены на наших судьбах, словно печать на свидетельстве о рождении.

— Вот список, — говорю я отцу, разворачивая лист, и смотрю сначала на Эрика, потом на отца, в моем голосе звучит угроза – холодная и твёрдая, как сталь. — Я хочу, чтобы ты дал слово, а, следовательно, и каждый твой человек, что никто не прикоснётся ни к одной из моих целей. Любое имя здесь – исключительно моё, и я могу поступать с ним так, как считаю нужным. Я гарантирую взыскание всей суммы долга. Но обеспечу её своими методами.

Эрик смотрит на список, и его единственный глаз фокусируется на цифре пять. Мелани. Он хочет получить шанс трахнуть её? Все хотят её. И я хочу. Хочу схватить его и рассказать об этом маленьком кусочке рая. Он – мой. Но я не могу этого сделать, иначе буду выглядеть слабаком. Нельзя просто выкупить её имя из этого списка, не подвергая опасности саму Мелани, и не только из-за моего отца. Она может стать мишенью для любого моего врага, известного или неизвестного.

— Этот список и каждое имя в нём – моё, — повторяю я ровным голосом. — Только я устанавливаю контакт, только я определяю и получаю оплату – так, как считаю нужным.

— Хорошо, при условии, что Эрик будет ежедневно справляться о ходе работы, поскольку он ведёт здесь мои дела, — соглашается отец.

— Дай слово, — настаиваю я.

— Ты такой упрямый, Зеро. — Отец хлопает меня, достаточно сильно, чтобы произвести звук, но не настолько, чтобы заставить меня пошевелиться, и смеётся: — Я даю тебе слово.

Одного его слова должно быть достаточно, но это лишь слово, и я не прожил бы и дня, если бы безоговорочно во что-то поверил. Он может и солгать. Поэтому я наклоняюсь и похлопываю его по плечу, создавая для стоящих поблизости медсестёр впечатление любящего сына, и шепчу:

— Если кто-нибудь переступит черту, я его уничтожу. Даже своего брата.

В очередной раз вижу уважение в его глазах и расслабляюсь, и он кивает мне, не выдавая никакой реакции. Тогда я выпрямляюсь и бросаю взгляд на Эрика.

— Я уеду на несколько дней. Возьму с собой одного или двух из команды, не больше. Если понадобится, то вызову подкрепление. — Я смотрю на медсестру, вводящую иглу в его вену, потом снова на Эрика. — Спасибо.

Возвращаюсь в свою комнату и чувствую азарт, какой бывает, когда охотишься. Или убиваешь. Или чего-то очень сильно хочешь.

Не позавидую тому, кто решит связаться со мной сегодня вечером. Стоит лишь представить слова Мелани, умоляющей «Андеграунд» об отсрочке. «Пожалуйста, дайте мне ещё немного времени, и я всё заплачу».

Всё это меня крайне напрягает.

Во мне растёт яростное желание защитить принцессу, которое никогда раньше не испытывал, и это стимулирует мощный, как никогда, выброс в кровь адреналина.

Хватаю пару новых телефонов, микросхемы для них, затем бронирую билет онлайн и пакую вещи. Азарт превращается во что-то опасное… не смертельное, но опасное не только для меня, но и для неё.

Наблюдая за Мелани последние месяцы, я понял, что со мной что-то случилось. Я слишком сильно хочу тебя, милая принцесса.

Она проникла в меня, под мою кожу, забралась в мою голову, и как будто просочилась в мою чёртову кровь.

Мне нельзя быть с ней.

Она заслуживает лучшего.

Лучшего, чем любой парень, которого я знаю, и определённо лучшего, чем я.

Но как позволить принцессе свободно разгуливать, одинокой и доступной? Когда я могу постараться, чтобы чёртова кровать, в которой она спит, была моей. Когда я могу держать её лицо в своих руках, смотреть в эти глаза и, чёрт возьми, знать, – быть уверенным на все сто, – что она тоже хочет меня.

Я начинаю отрабатывать список снизу вверх, а не обычным путём, сверху вниз. Тяну время, потому что не хочу брать с неё деньги. Тяну время, потому что она как яркая вспышка, и мне не хочется врываться в её жизнь как апокалипсис, окутывая своей тьмой.

Не хочу вспоминать, что в прошлом месяце увидел, как она пролила кофе, когда шла в офис. Какой выглядела опустошённой, потому что испачкала свой шарф, и весь её наряд был испорчен. С противоположной стороны улицы, где я прятался за газетой, были слышны возмущённые возгласы принцессы, что она скорее уволится, чем отправится на работу в одежде, в которой присутствуют только два цвета! Которая выглядит так уныло! И как можно в таком виде встречаться с клиентом!

Боже, я так смеялся. Смеялся и когда летел обратно к месту, где разместилась моя команда, а потом ещё долго улыбался тому, какой страстной маленькой штучкой она оказалась, и прятал улыбку под ладонью, смотря в иллюминатор.

С того момента, как обнаружил принцессу в своём списке, а затем положил на неё глаз, я стал за ней следить.

Я следил за Мелани, притворяясь, что выясняю её привычки, её слабости, чтобы подготовится к решающему удару. Но правда заключается в том, что я следил за ней, потому что я больной грёбаный мудак, одержимый, как кобель, тем, как принцесса ходит, какую яркую одежду носит, тем, как она жизнерадостно и мило улыбается. Я одержим всей принцессой.

До встречи с ней в моей душе было только два чувства: гнев и отрешённость.

Но принцесса разбудила ещё с десяток. Страсть, разочарование, беспокойство… даже радость. Никогда в жизни мне так сильно не хотелось, чтобы эти зелёные глаза запомнили меня. Потому что я это сделал своей религией.

Беру рюкзак, сумку на молнии, телефоны и документы. Прошу Дерека отвезти меня в аэропорт, и пока еду вставляю микрочип в телефон и включаю его.

Он оживает в моей руке, и чувствуя, как внутри разгорается настоящий огонь, я, наконец, начинаю печатать ей сообщение:

Будь сегодня вечером дома.

8

СООБЩЕНИЕ

Мелани

Субботним утром, как и предписывает наш привычный, давно заведённый распорядок дня, я нахожу своих безупречно выглядящих и улыбающихся родителей завтракающими. Мария, их кухарка, готовит лучше всех в городе, и завтрак у мамы с папой делает меня счастливой, потому что стол всегда накрыт льняной скатертью, сервирован столовым серебром, а еда расставлена таким идеальным образом, что сначала ты наслаждаешься глазами, и только потом тянешься к предложенным блюдам.

— Лэйни! — восклицает мама, когда я вхожу. — Мы с твоим отцом только что обсуждали свадьбу Брук. Когда, ты говорила, она состоится?

— Меньше, чем через месяц. — Я целую маму в щеку, а потом обнимаю своего высокого и красивого отца. — Привет, пап, ты классно выглядишь.

— Видишь? Она, в отличие от тебя, заметила, что я подстригся, — обращается папа к маме, указывая пустой вилкой в её сторону.

— У тебя почти нет волос, как я могу это заметить? Итак, Мелани, расскажи нам о свадьбе. Я всё никак не могу поверить, что Брук выходит замуж раньше тебя. Ты всегда была красивее и намного интереснее, — говорит мама, стиснув мою ладонь, когда я села.

— Уверена, её жених с тобой не согласится, — возражаю я. Ненавижу, что моя мама всегда принижает Брук только лишь ради того, чтобы меня подбодрить. Но мне не становилось от этого лучше – это она успокаивала сама себя, находя оправдания, почему хорошие парни меня не хотят. Иногда мне кажется, что её собственное отчаянное желание увидеть меня в счастливом браке заставляет старину Мёрфи^[10] высунуть голову и сформулировать закон: чем больше она этого хочет, тем меньше вероятности, что это произойдёт. О, горе мне, горе.

— И всё же это не оправдывает приличных мужчин вокруг, почему они не могут увидеть, что моя малышка так же хороша. Ты замечательно выглядишь, у тебя красивая улыбка, и ты такая же милая, как твоя мама.

— Спасибо, папочка. Уверена, то, что я до сих пор не замужем, связано с тем, что все мужчины, кроме тебя, – придурки.

— Лэйни! — с укором говорит мама, но на самом деле она не упрекает, а тихонько посмеивается.

— Ну, а сын Улисс, он баллотируется в сенаторы и всё время спрашивает о тебе. Он не блещет умом, но хорош собой и…

— Он гей. Ему нужно прикрытие, папа. Фиктивный брак, чтобы обмануть своих избирателей. Я достойна лучшего.

— Когда мне было двадцать пять… — начинает мама.

— Ты была замужем, и у тебя уже была я, да, да, знаю. Но у меня карьера. И… очень насыщенная личная жизнь. По правде говоря, я встречаюсь с таким количеством парней, что даже не знаю, кого взять на свадьбу Брук, — немного привираю я.

Ну, что сказать, это мои мама и папа. Я люблю их. Мне нравится угождать им. Они любят меня всю мою жизнь. Окружают любовью. Они не только любят меня, но и хотят, чтобы я нашла такую же любовь, как у них. Не хочу, чтобы они когда-нибудь заподозрили то, в чём сама я уже не сомневаюсь, – просто по какой-то причине этого со мной не происходит.

— Ты только помни, что я тебе говорила, кузнечик, — говорит мама. — Выбирай мужчину, который будет относиться к тебе лучше всех. Того, кто не разобьёт тебе сердце, кто станет твоим другом, с кем можно поговорить.

Я ковыряю французский тост.

— Ты так говоришь, потому что папа был твоим лучшим другом. Но у меня есть лучшая подруга, и я никогда не выйду замуж за своего самого близкого друга Кайла. Никогда, — содрогаюсь я, когда представляю себя и моего сексуального лучшего друга, как две капли воды похожего на Джастина Тимберлейка, целующимися. Продолжая ковыряться в еде, я смягчаю тон и добавляю: — Не думаю, что можно планировать такие вещи, мама. Мне кажется, они просто случаются, и вдруг ты стоишь около ринга, где встречаешь мужчину, он тебе подмигивает, и вот ты уже собираешься выйти за него замуж. Или обнаруживаешь, что стоишь под дождём, и всё, о чём молишься, – чтобы то чувство, которое только что пронзило тебя, поразило и человека перед тобой…

Задумчиво смотрю на телефон.

Боже, какая же я дура, дура, ДУРА!

Единственное, что поразило этого мужчину, – похоть, а сейчас он поражён синдромом «убеги-от-Мелани».

Синдромом, который встречается гораздо чаще, чем можно себе представить.

— Верно, нельзя предугадать, в кого влюбишься, — соглашается мама. — Но если ты сможешь отступить назад и прислушаться к своим мыслям, то поймёшь, что не хочешь оказаться под дождём, под ударами грома. Моя мама мне говорила, что всегда нужно выбирать путь с солнечным светом.

— Естественно. Никто по своему желанию не выбирает ужасную жизнь, мама, — стону я. — Просто некоторым людям везёт больше.

— Здесь главное – мудрый выбор, — настаивает она.

Я замолкаю, задумавшись, почему я не смогла быть мудрее пару месяцев назад, когда поставила свою жизнь на одну ночь, одно мгновение, один исход. Смотрю на своих родителей – таких милых и идеальных, в их маленьком пузыре счастья, – и понимаю, что не смогу заставить себя попросить у них денег. Не смогу их так разочаровать. Как я могу взять у них деньги и лишить всей гордости за меня, зная, как много сил они отдали, чтобы сохранить мне жизнь?

♥ ♥ ♥

Когда я возвращаюсь домой, мне становится грустно. Грустно из-за своего долга и тоскливо из-за своего мужчины. Я чищу зубы, смотрю на пустую белую стену и хмурюсь.

— Ублюдок, — бормочу я. — Ты испортил мне всю неделю, чёртов ублюдок. Держу пари, прямо сейчас ты трахаешь какую-нибудь блондинку с грудью третьего размера, да хоть тройняшек-блондинок одновременно. Ты даже не дважды, ты трижды лжец, накормивший меня грёбаным обещанием «я свожу тебя в кино». Клянусь, со мной всё было в порядке, пока ты, Грейсон, не пришёл мне на помощь и не зацепил меня; ты зацепил меня, пусть я и выглядела ужасно с похмелья. Боже, в голове это не укладывается!

Я пинаю ванну, как будто это она виновата, а потом кричу:

— Ауч!

Нахмурившись, иду в спальню, беру пижаму, бреду в гостиную, совмещённую с кухней, чтобы взять немного мороженого, вставляю диск с романтической комедией «Принцесса-невеста» и включаю телевизор. Пара кило жирной пищи, и – поехали. Плюхаюсь на диван, и чувствую пробегающую по нему вибрацию. Нахмурившись, ищу телефон. Нахожу его между двумя диванными подушками, вытаскиваю и откладываю в сторону, чтобы зачерпнуть немного мороженого. И чуть не давлюсь, когда вижу сообщение, которого раньше не заметила.

Будь сегодня вечером дома

Что? У меня сводит желудок. Читаю, от кого это сообщение, и вдруг мне хочется швырнуть телефон в СТЕНУ. Грейсон. Сердито смотрю на сотовый, бросаю на диван и начинаю расхаживать по комнате. Я не собираюсь ему отвечать. С чего бы? Раньше он сам, кажется, не спешил со мной поговорить, а теперь приказывает? Как всемогущий король? Нет, спасибо. Я откажусь от нашего второго свидания, спасибо.

Но всё же проверяю сообщение ещё раз и обращаю внимание, что оно было отправлено несколько часов назад. Говорю себе, что не стану отвечать, а подожду миллион дней, как это делал Грейсон. Откладываю телефон в сторону и кладу в рот большую ложку мороженого, позволяя ему растаять на языке, но желудок сводит от боли, и теперь я не в состоянии смотреть телевизор, а могу только таращится на телефон и облизывать ложку. Потом кладу ложку в контейнер с мороженым, хватаю телефон, зажмуриваюсь и печатаю:

Я дома, но это не значит, что я дома останусь. Всё будет зависеть от…

Ответ приходит быстро.

От?

Ух ты, неужели Грейсон ждал, чтобы ответить, с телефоном в руке? Похоже, так и есть.

Жду целую минуту. С трепетом. Затем печатаю:

От того, кто придёт

Я говорю не о приглашении. Я имею в виду, что убегу отсюда, если Грейсон переступит порог моего дома. Но его ответ молниеносен, и моё сердце начинает колотиться, как будто Грейсон смотрит на меня в упор.

Я

Проклятье! Мне надо уйти. Я должна уйти, мне нельзя с ним видеться! Мне нельзя быть такой уступчивой! Необходимо провести черту. Грейсон уже показал, что значила для него наша ночь, и я не позволю ему или любому другому мудаку снова себя обесценивать.

Нужно уйти до того, как он появится, или когда Грейсон будет здесь, крикнуть через дверь, не приоткрывая её ни на сантиметр, и сказать ему, что меня это НЕ ИНТЕРЕСУЕТ! Ты меня продинамил, ты не захотел сразу со мной связаться, и я не обязана бежать к тебе по первому звонку, проваливай!

Точно. Звучит здорово.

Я решительно направляюсь в гостиную, чтобы закрыть жалюзи. Глянув в окно и потянувшись за шнуром, вижу, как под домом останавливается тёмная спортивная машина, и из неё выходит мужчина в чёрном. Он смотрит на моё окно, и когда наши взгляды встречаются, глаза не могут оторваться и узнают, моё сердце замирает. Душа переходит в режим хаоса. От необыкновенного возбуждения начинают дрожать колени.

Твою мать, это действительно Грейсон.

Что он здесь делает? Чего хочет?

Грейсон направляется в здание, а я поворачиваюсь лицом к закрытой двери, паникуя, потому что не переоделась, потому что просто не одета. Хотя, нет, я в пижаме.

Заметив, что до сих пор сжимаю в руке контейнер с мороженым, кидаюсь на кухню и засовываю его обратно в морозилку вместе с ложкой. Потом начинаю ходить кругами, пытаясь придумать новый план, но мне ни черта не приходит в голову. Подумываю, а не сказать ли охраннику, чтобы тот его не впускал, но слышу сигнал лифта и понимаю, что охранник, должно быть, узнал мерзавца, когда тот привозил меня домой на прошлой неделе.

Решив не оттягивать неизбежное, я жду, когда Грейсон выйдет из лифта, и распахиваю дверь. Он смотрит прямо на меня, и его взгляд сверлит меня, проделывая дыру в моих мыслях. В этот момент одна из моих соседок и её муж проходят по коридору к своей двери.

– О, Мелани, привет. На улице сегодня довольно прохладно, – с полным неодобрением указывает она на белые шёлковые шортики и практически прозрачную свободную майку, надетые на мне, и продолжает идти дальше.

Грейсон следует за ней и заполняет пространство в полуметре от моего порога мускулами, красотой и тестостероном, и, клянусь богом, клянусь, он смертельно опасен, как ядерная бомба. Мои колени, ох, мои колени. Моё сердце. Мои глаза. Моё тело кажется лёгким, как пёрышко, и в то же время тяжёлым, будто танк. Как такое может быть? Грейсон такой потрясающий, что я даже не могу пошевелиться. И моргнуть, и твёрдо стоять на ногах, поэтому я опираюсь на дверной косяк.

Я абсолютно трезва. И это то, о чём я могу пожалеть. Потому что образ Грейсона больше не затуманен ни дождём, ни водкой, ни моими дурацкими иллюзиями о прекрасном принце.

Мужчина, стоящий у моей двери, очень даже реальный, очень большой, очень загорелый, а улыбка Грейсона весьма и весьма очаровательна. У меня нет слов, чтобы описать его позу, тёмные блестящие глаза, твёрдые скулы, гладко выбритую челюсть и то, как лукаво приподняты уголки красивого рта. Его костюм безупречен, сидит как на модели из мужского журнала, а во взъерошенных волосах выбиваются непослушные медные пряди, отчего мне хочется пригладить их пальцами. И вот он здесь, смотрит на меня так, словно ждёт, когда я его впущу. Во мне вспыхивает воспоминание о той ночи, когда Грейсон привёз меня домой. Когда я почувствовала боль после того, как Грейсон любил меня всю ночь. И на следующее утро я обнаружила за ухом маленькую отметину.

Цепляясь за каждый свой инстинкт самосохранения, пытаюсь прикрыть дверь, но Грейсон успевает ухватить её своей большой, сильной рукой.

– Пригласи меня войти, – тихо говорит он, крепко сжимая дверь.

– Моя машина не нуждается в ремонте, всё в порядке, но спасибо, что проверил её, – говорю я, прилагая больше усилий, чтобы закрыть дверь.

Грейсон распахивает дверь и шагает внутрь, и я расстраиваюсь из-за своей неспособности удержать его снаружи. Теперь Грейсон стоит с неправильной стороны двери, закрывая её за собой, как будто это он хозяин моего дома.

– В этом здании есть бельевая шахта^[11]?

– Ты пришёл, чтобы спросить это?

Он пересекает комнату и задёргивает все жалюзи, затем обводит взглядом пространство с такой тщательностью, что у меня внутри начинает всё дрожать.

Похоже, Грейсон хочет убедиться, что здесь нет другого мужчины.

Он ведь не может меня ревновать?

И теперь... теперь, когда Грейсон, кажется, уверен, что здесь никого, кроме меня нет, он начинает подходить ближе и смотреть на мой рот, и я отступаю, потому что инстинкт самосохранения велит мне бежать.

– Ты здесь. Почему ты вдруг оказался здесь? Что, в последнюю минуту отменилось другое свидание? – требую я объяснений.

– У меня назначено свидание с тобой. – Его брови низко опускаются над сверкающими пронзительными, словно у ястреба, глазами. – Ты и близко не рада меня видеть, а я так надеялся.

– Может быть, ты показался мне пьяной галлюцинацией. Может, я так на это надеялась.

Снова возвращаюсь к кухонному островку, и Грейсон заключает меня в объятия, его глаза голодны, в них видно чуть ли не отчаяние. Затем он берёт моё лицо в ладони и прижимается губами к моим, как будто думает – ошибочно – что я принадлежу ему.

– Я, – мягко отвечает Грейсон и снова целует меня так глубоко, что я теряю ход мыслей, пока он снова не произносит мне в губы, – не галлюцинация. И если хочешь, я проведу с тобой всю ночь, напоминая каково это, когда мой язык и мой член глубоко погружены в тебя и как сильно тебе это нравится.

Грейсон наклоняется ко мне, чтобы снова поцеловать. Я отворачиваюсь, и говорю дрожащим голосом:

– Не надо, Грейсон.

– Мне не нравятся слова «не надо», – шепчет он в щёку. – Но доставляет удовольствие, когда ты произносишь «Грейсон».

Грейсон поворачивает мою голову кончиком пальца и смотрит на меня так, будто восхищается моим видом. Отвожу от себя его руку, Грейсон отпускает меня, а я снова отстраняюсь, освобождаясь от него, но не от его пристального взгляда. В первую ночь Грейсон смотрел только мне в глаза, не в состоянии оторвать взгляд, но теперь, теперь он видит меня всю. Я одета в шорты и лёгкую майку, но моё тело начинает гореть, когда его глаза осматривают меня сверху донизу.

– Я давала тебе шанс, но ты его упустил, – выдыхаю я.

– Дай ещё один.

Качаю головой, но не могу остановить глупые крылья огромного живого существа, бьющегося в моём животе. Вдруг в моём доме запахло кожей, лесом, и чёртов Грейсон Кинг стоит там, словно он сам это сделал, уверенный и самодостаточный, и его присутствие каким-то образом притягивает всё моё внимание.

– Зачем ты здесь?

Грейсон берёт пульт, включает телевизор, и я вижу, как на экране мой дорогой, идеальный Уэстли шепчет Лютик^[12]: «Как пожелаешь», потом Грейсон смотрит на меня, но улыбается, видимо, каким-то своим мыслям.

– Ты что, смотришь кино?

– Нет, прямо сейчас я наблюдаю за тобой.

Он продолжает улыбаться этой своей весьма сексуальной, но совершенно раздражающей улыбочкой и устраивается на стуле, как какой-нибудь могущественный король. Непроизвольно хмурю брови, потому что Грейсон своим присутствием сумел сжать пространство до минимума. Чувствуя лёгкое покалывание в животе, сажусь на диван, забыв об Уэстли, забыв о Лютик, забыв обо всём на свете, кроме НЕГО. И жду.

– Как ты? – тихо спрашивает Грейсон.

– А сам как думаешь? – угрюмо интересуюсь я.

– По-моему ты чертовски хорошо выглядишь.

– Ты всегда чувствуешь себя как дома там, где тебя не ждут?

Его мягкий смех пробегает по моей коже, будто пёрышко, заставляя тонкие волоски на руках встать дыбом. Грейсон откидывается назад и скрещивает руки за головой, наблюдая за мной холодными, всё понимающими глазами.

– Я здесь, Мелани, чтобы доказать тебе, что ты меня не выдумала, нет.

Его чувственный тон в сочетании со сверкающим прищуренным взглядом говорит мне, что мы оба знаем, что я определённо хочу, чтобы он был здесь – и это заставляет поджать пальцы на ногах. Чёрт, Грейсон меня заводит.

– Из-за тебя я уже собралась было съесть сто килограмм шоколада, – обвиняю его.

Он встаёт, затем подходит и устраивает своё тело рядом со мной на диване.

– Ну вот, сто килограмм моего веса прямо здесь. Перед тобой.

– Мы больше не будем спать вместе.

– Учитывая, что я был внутри тебя, ты должна позволить, как минимум, обнять тебя, пока мы смотрим… а что мы смотрим?

– Принцесса-невеста. Мой любимый фильм на все времена.

– А-а.

Грейсон вытягивает руку вдоль спинки дивана, и моё сердце начинает бешено колотиться.

– Лютик помолвлена с принцем Хампердинком, но её настоящая любовь – Уэстли…

Его губы растягиваются в улыбке, и я замолкаю, когда замечаю, что он ухмыляется. Тихонечко хихикает… надо мной. Это так возбуждает. И, честно говоря, сильно беспокоит.

– Ты плейбой, – шепчу я. – Я знаю, что это так.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Мне известно твоё имя. Грейсон, – закатываю я глаза.

– Ты подтруниваешь над моим именем с таким дьявольским блеском в глазах, как будто тебе это нравится, и всё это заставляет меня хотеть трахать тебя, пока ты не станешь стонать. – Грейсон притягивает моё лицо к своему. – И я всегда смогу понять, что ты лжёшь, потому что меня с самого раннего детства учили определять лжецов. Это очень легко, когда твой отец всё время лжёт, – выдыхает он, его горячее дыхание на моих губах разжигает огонь внизу живота. – Я думаю о тебе, Мелани. В каждой женщине вижу твоё лицо. Я прилетел сюда только для того, чтобы тебя увидеть. Общение. Отношения. Я не слишком хорош для этих вещей. Но у меня есть кое-что намного лучше. Я вижу, что могу заставить тебя задыхаться. Вижу, что твои зрачки расширены, и ты вместо своего любимого фильма продолжаешь смотреть на мой рот, и мне требуется всё моё самообладание, чтобы прямо сейчас не дать тебе именно то, что нужно нам обоим. Прошла неделя, но что касается меня, – Грейсон обхватывает мой затылок и прикусывает мою нижнюю губу, – я ждал целую жизнь, чтобы погрузиться в тебя.

Грейсон прижимает к себе ближе, и меня охватывает такое страстное желание, что становится страшно. Из-за него, из-за всего этого, из-за жгучей потребности вцепиться в его кожу, прижаться губами к твёрдой линии челюсти, коснуться густых, шелковистых волос.

– Отпусти меня, дай посмотреть фильм, – слабо протестую я.

Грейсон фыркает, его дыхание шевелит завитки выбившихся прядей на моём виске.

– Ты говоришь, что хочешь, чтобы я тебя отпустил, но тогда перестань прижиматься своими красивыми сосками к моей груди, и, если просишь оставить тебя в покое, перестань придвигаться ближе, – урчит он, потираясь своим носом о мой. Близость Грейсона, идущий от него запах леса, тёплое дыхание, губы, оказавшиеся так близко, что я могу ощутить их вкус – всё это вызывает поток желания между бёдер и горячую, ноющую пульсацию в моём лоне.

Я задыхаюсь от его близости, и Грейсон стонет, но предоставляет мне пространство и возможность дышать. Грейсон поднимает голову, и я вижу, что он рассматривает меня как эксперт, оценивающий драгоценность или какой-нибудь раритет. Почему Грейсон так на меня смотрит? Почему именно ТАК? Как будто хочет войти в меня так же сильно, как я хочу его. Как будто хочет большего, чем просто моё тело, как будто хочет высосать из меня кровь, съесть мою душу, а потом молиться мне.

Я тихо закрываю глаза, пытаясь представить, что мы просто встречаемся, что никогда раньше не занимались сексом, а просто смотрим кино. Заставив мышцы расслабиться, смотрю телевизор и чувствую, что он тоже постепенно расслабляется. Вдруг Грейсон вытягивает своё большое тело вдоль дивана и притягивает меня к себе. О, нет. Ненавижу, когда он берёт контроль над тем, что касается меня, но все же мне это слишком нравится.

Я чувствую взгляд Грейсона на своей макушке. Притворившись, что смотрю фильм, нежно перебираю пальцами волосы Грейсона, потом отодвигаю его руку, обнимающую меня, и ворчу, что его локоть впивается мне в грудную клетку.

Его смешок – я даже не могу объяснить, как сильно мне нравится его смех – говорит о том, что Грейсон знает, что мне просто хочется устроиться поудобнее. И я устраиваюсь на нём.

– Так лучше? – спрашивает он, перемещая своё поджарое, твёрдое, длинное тело подо мной.

– Тсс. Мне нравится момент, когда он дерётся с испанцем.

Делаю вид, что слежу за событиями в фильме, но на самом деле борюсь с сильным желанием дать Грейсону второй шанс. Но что, если я влюблюсь в него? Что, если всё выйдет из-под контроля, и я не просто влюблюсь, а с головой окунусь в эти отношения?

Та ночь с Грейсоном?

Она была невероятна. Он был невероятен. Ощущения, его запах, его голос – всё это было невероятным.

Мышцы мужчины напрягаются, и мне страшно, что Грейсон отстранится, но этого не происходит. Я тихо дышу, испытывая всепоглощающее умиротворение, и, наконец, окутанная чувством безопасности, подаренным Грейсоном, поддаюсь желанию прижаться щекой к его груди.

– Как хорошо, – бормочу я. Больше, чем хорошо.

И внезапно понимаю, что нет ничего на свете правильнее этого. Я на этом диване. С этим мужчиной. Его пряный, успокаивающий аромат действует как наркотик, и я не могу не вдыхать его запах ещё глубже, c ещё более острой потребностью.

– Принцесса, – заговорщицки шепчет Грейсон мне на ухо.

– Что? – закрываю глаза и чувствую, как по мне пробегает дрожь.

– Я не собирался звонить.

– Знаю, засранец. Ну и зачем позвонил?

Уэстли и мой испанец сражаются на мечах, но мне кажется, что настоящее действо происходит у моего уха, которое слышит шёпот:

– Я тебе нужен.

– Ты мне не нужен, – фыркаю и сажусь на диване, чтобы посмотреть на него.

Грейсон тоже садится прямо, и в его глазах вспыхивает вызов.

– Может быть, ты нужна МНЕ.

Я останавливаю на нём изумлённый взгляд, а Грейсон стреляет в меня очаровательной улыбкой, дерзкой, но в то же время грустной.

– Знаешь, каково это – всю жизнь носить на себе груз мёртвого сердца, словно ищешь свою могилу? – Он ждёт, что я отвечу, но мне нечего сказать. – Я живу только в те мгновения, когда нахожусь рядом с тобой. Я живу во лжи, но смотреть с тобой этот дурацкий фильм – это не ложь.

– Дурацкий?! – потрясённо выдыхаю я.

– Когда я уйду, запри дверь. Вернусь с едой, – говорит Грейсон смеясь и встаёт.

– Я так устала, что сейчас усну и не смогу снова её открыть, – предупреждаю я, но правда состоит в том, что мне просто не хочется, чтобы он уходил!

– Я открою твой замок так тихо, что ты даже не проснёшься, – спокойно говорит Грейсон, затем возвращается и просовывает руку в перчатке под мою майку. – Но всё равно запри дверь.

– Ты очень властный.

– А ты чертовски сексуальна в этой маечке и шортиках. – Его большой палец скользит под моей грудью, и наши взгляды встречаются. У меня перехватывает дыхание, когда обнаруживаю, что в глазах Грейсона нет ни щитов, ни фильтров. Меня возбуждает то, что я вижу, бурлящее смятение в самой глубине его взгляда приводит меня в замешательство.

– Говорят, у меня фотографическая память. Некоторые образы отпечатываются во мне просто с предельной чёткостью… но ту ночь, Мелани, я помню всё о той ночи яснее, чем любой другой момент моей жизни. – Он хватает меня большой твёрдой рукой сзади за шею и слегка сжимает. – Твои красные стринги. Маленькие дерзкие соски. Ты посмотрела на меня, как принцесса, и сказала, что тебя зовут Мелани. Я слишком хорошо это помню.

На мгновение я переношусь туда. Окунаюсь в воспоминания: в туман страсти, желания, зубов, языков, рук. Умираю от болезненного желания, но мне совсем не хочется быть его игрушкой. Не хочется каждый раз ждать, когда он позвонит. Тогда я беру Грейсона за руку, отрываю её от шеи и, с трудом сглатывая ком в горле, веду Грейсона ко входной двери.

– Я думаю… Грейсон, думаю, тебе лучше уйти. Мои мозги не в состоянии соображать, когда ты рядом. Не знаю, чего ты от меня хочешь, но я не могу играть с тобой в эти игры… только не с тобой…

Когда мы подходим к двери, он смотрит на меня так, словно хочет, чтобы я сама вышвырнула его вон. Словно хочет, чтобы именно Я сказала ему, что не желаю его видеть снова. Хочет почувствовать от этого облегчение? Не дождётся! Ведь я даже не могу начать объяснять, как этот золотистый оттенок загара подходит его образу. Не могу перестать восхищаться интригующими чертами его лица. Не могу сказать, как долго, практически всю свою жизнь, ждала, чтобы почувствовать что-то, искру, трепет, ТО, что чувствую с Грейсоном.

– Через две недели моя лучшая подруга выходит замуж, – шепчу я, затем называю церковь, где всё будет происходить, и начинаю выталкивать Грейсона, всё это время удерживая его взгляд. Горячий, голодный. ВЗГЛЯД. – Если хочешь получить ещё один шанс, если ты настроен серьёзно, то можешь прийти в церковь, – говорю я, затем тянусь к Грейсону и целую в губы, очень нежно. Слышу низкий, рокочущий стон, отступаю и закрываю дверь.

Прислоняюсь к ней, зажмурившись и пытаясь дышать. Боже, этот поцелуй был практически невинным, и всё же он заставил каждую клеточку моего тела содрогнуться.

Через минуту я слышу, как Грейсон рычит через дверь «твою мать». Неужели ему тоже потребовалось столько времени, чтобы оправиться от этого поцелуя? Потом, клянусь, я чувствую, как он опирается на дверь. Закрываю глаза и медленно дышу. И когда он шепчет: «Мелани», прижимаюсь щекой к двери. Я дрожу до кончиков пальцев ног, изо всех сил стараясь говорить ровным голосом:

– Да?

– Я буду там.

Спустя довольно долгое время слышу шум лифта. Подняв руку, дотрагиваюсь пальцами до двери и впервые в жизни ужасно боюсь встретить его, того единственного мужчину, которого так долго ждала.

Внезапно каждая клеточка моего тела, моего трезвого тела, говорит мне, что это он.

Тот единственный.

Тот, кто меня уничтожит. Сделает мне больно. Разрушит меня. Тот, кто может порвать все струны женской души. Он станет тем воспоминанием, хорошим или плохим, которое я никогда не забуду, он будет ТЕМ единственным, о ком я мечтаю.

Вот только Грейсон совершенно не прав.

В нём есть что-то волнующее и тревожное.

Тьма в его ореховых глазах, яркий блеск, который делает Грейсона таким привлекательным для меня, то, как он пахнет кожей и металлом, лесом и опасностью.

Думаю о матери, ведь я всегда считала, что она будет мной гордиться. Вспоминаю свою лучшую подругу, обеспокоенную тем, что Разрывной уничтожит её, как приливная волна. Грейсон не будет приливом. Не знаю, каким он будет, но на ум приходит цунами, ураган, что-то связанное с непреодолимой стихией.

Интересно, появится ли он на свадьбе? Кажется, Грейсон так же беспомощен перед таким притяжением, как и я.

Возвращаюсь обратно в комнату к моему фильму и сворачиваюсь калачиком на диванных подушках, но мои мысли больше не крутятся вокруг самой прекрасной из всех когда-либо написанных сказок. Я шепчу в пустоту комнаты:

– Пожалуйста, если ты всё же собираешься причинить мне боль, пожалуйста, пожалуйста, не приходи на свадьбу Брук.

9

БЕСПОКОЙСТВО

Грейсон

Какого хрена я делаю?

После нескольких дней непрерывной работы, погони за целями из списка, поездок из одного города в другой, из одного дома в следующий, я возвращаюсь домой. Ярко светятся экраны системы видеонаблюдения. Дом спит. Отец и все ребята находятся в снятом на прокат доме. Я срываю одну перчатку, затем делаю то же самое с другой и приношу буханку хлеба, банку арахисового масла и столовый нож.

Мы установили камеры, которые следят за входами, выходами и окнами дома. Ряд компьютеров давит своим немаленьким весом на столы, среди переплетений проводов мерцают огоньки. Я намазываю арахисовое масло на кусок хлеба, шлёпаю на него сверху другой и, пока ем бутерброд, роюсь в коробках с записями и вытаскиваю прошлогоднюю карту памяти с датой боя. Я много думаю о ней. Каждую секунду вспоминаю принцессу.

Мокрую и уязвимую под дождём.

Влажную и тёплую в моих объятиях.

Когда она сообщает мне, что её зовут Мелани.

Когда приглашает меня на свадьбу своей лучшей подруги.

Мелани запускает передачу каждого нервного импульса в моём мозгу, пока в сознании не оживают картины, как она заливается смехом… как прижимается ко мне во время просмотра своего любимого фильма… как выталкивает меня за дверь, будто не может вынести моего вида, а затем тянет назад и целует так, что начисто лишает сил.

Я как идиот стоял там, прислонившись к двери, пока ждал, что она откроет её, и моё сердце готово было выпрыгнуть из груди. Чёрт, я был готов выбить дверь ногой.

Но вместо этого просто ушёл и взял напрокат смокинг, а затем начал искать квартиру поблизости.

Я опасен для неё; дьявол, это она опасна для меня. Нельзя позволить себе отвлекаться на это дерьмо.

Так какого хрена я делаю?

Вставляю карту памяти в картридер и просматриваю запись, напрягая глаза, чтобы увидеть её, так необходимую мне ежедневную дозу Мелани.

«А сеейчаас, леди и джентльмены… — начинает ринг-анонсер^[13] в своём обычном стиле. — Ремингтон Тейт, единственный и неповторимый, РАЗРЫВНОЙ!! РАЗРЫВНОЙ!! Поприветствуйте РАЗРЫВНООГОО!» — кричит он.

На экране один из наших бойцов трусцой бежит к рингу. Это Разрывной.

Он не просто хорош, он лучший из всех, кого я знаю. Самый прибыльный боец, которого мой отец когда-либо спонсировал в «Андеграунде» и которого мы все надеемся продолжать спонсировать, благодаря его рисковому характеру.

«Разрывной, Разрывной», — слышу я рёв толпы через динамики.

Пью содовую и продолжаю смотреть на экран, ожидая увидеть на зрительской трибуне блондинку. Мелани. Она вот-вот должна появиться, как обычно подпрыгивая от волнения, и я напрягаюсь в предвкушении, но изображение застывает, гаснет, а затем сменяется кадрами следующего боя.