На Дороге

Глава Одиннадцатая

Сны Дракона. Драго. Вальхалла. На костях города.

Марево лета перекинулось на начало осени. Стрекот цикад оглушал, полуденное солнце жгло камни, пожухлая трава топорщилась клоками из щелей.

Драго откинулся на остов стены, торчавший острым зубом из песка и пыли. Всадники конунга ушли в разведку — пока никого кроме ящериц и пауков видно не было. Драго сплюнул в пыль.

Великий Излаим. Конунг силился вспомнить рассказы отца, но в голове были карты да военные планы. Мама никогда не говорила о городе, только сказки рассказывала. Сказки о феях… как глупо.

Драго снова сплюнул. Провел рукой по крошащемуся камню. И где она, когда так нужна?

Конунг не знал, кого имел в виду — маму, или огнекосую подругу. Лила не степнячка, обиды не стерпела…

«Ну и дура!», — ругнулся Драго, чувствуя зыбкость и пустоту, а еще злость. А еще… Драго понимал, что с ним, и от этого становилось тошно.

Что теперь у него осталось? Пропавшая княгиня, оскандалившаяся так, что Старшие смотрели на сына великого конунга Сига, как на последнего ублюдка? Степняки, боящиеся руин хуже степного пожара? Предавший брат? А теперь еще и сбежавшая королева…

«А ведь это её царство, её надел!», — разозлился Драго и пнул камень. Так почему она не с ним?! Почему не смотрит на бесконечные руины волшебными, аквамариновыми глазами? Почему не подставляет атласную кожу ловить янтарь загара? Почему ветер не треплет огненных прядей?

К Драго подошли — Князь Балго, старинный друг и союзник отца. Его лицо, лицо человека северных племен, украшенное холодными светлыми глазами, прорезанное морщинами, лицо, где янтарь загара давно превратился в застывшую смолу, исказилось суеверной брезгливостью:

— Это место проклято.

— Здесь раньше был Город. Великий город, — раздраженно начал Драго. Степняк неосторожно нарушил ход мыслей молодого конунга.

Балго снова сплюнул:

— Города — вертепы порока и грязи.

— Это был не такой город, — уперся Драго, глядя темными глазами в раскрошившийся камень, бывший некогда домом или мостовой.

— Драго, я был с твоим отцом в ту ночь и видел город так же ясно, как и тебя сейчас. Твой отец разрушил город до основания.

— Мой дед… разрушил город, — заупрямился Драго.

— Конунг, я был там. Я стоял по правую руку твоего отца. Конунг Сиг низверг богов вместе с их Вальхаллой! И стал больше богов проклятого Города!

— Мой отец взял княгиней одну из них! — жестко осек его Драго.

Балго прищурился:

— Да, красивая вельма была, белые косы, грудь словно яблоки, сама, как ретивая кобылка…

— Конунг Сиг назвал её княгиней! — зарычал Драго.

— Она ею и была… Принцесса Излаимская… — согласился Балго, отчего-то Драго передернуло. — Но зачем тебе старые кости?

Драго свел брови, разглядывая мелкий щебень под мысом сапога.

— Конунг, — продолжил Балго, так и не дождавшись ответа. — Где ваша сестра?

Драго поднял глаза, не понимая, к чему клонит старый князь. Балго продолжил:

— Не лучше ли княжне жить при семье мужа? — Драго изумился еще больше. Балго посмотрел на молодого господина прямо. — Мой сын, Кон, и княжна О`Силей давно обещаны друг другу. Обручение состоялось еще при жизни Вашего батюшки. Да будет Великая Кобыла милостива к Сигу Славному…

— Оси еще нет двенадцати, чтобы заводить речь о свадьбе.

— Речь не о свадьбе. Негоже девочке жить при чужих людях. — Драго хотел возразить, что семья Лилы не чужая, и что Лила… Но Балго продолжил, не обращая внимания на молчаливый протест конунга. — Княгиня Арина — достойная женщина. О’Силей будет жить с ней и княжной Кирой, как невеста Кона, до достижения двенадцати лет, а там и свадьбу справим! — Балго широкой ладонью матерого воина хлопнул конунга по еще юношескому плечу, едва не повалив в пыль. — Драго, не дело девочке в её возрасте по чужим домам кочевать!

— Лила не чужая, она моя…

— Боевая подруга, — остановил Балго, и продолжил настаивать. — Арина — ласковая мать, Оси никто не обидит. Слово Балго, мой конунг!

К ним подошел огненно-рыжий Даль, сын Бруто, близкого друга отца, и Дарины, как и княжна Силь, уроженки Излаима. В плену у мятежников юного князя Даля покалечило оспой. Глубокие рытвины изъели лицо — если б не они, Даля можно было назвать красивым: светлые глаза опушались рыжими стрелами ресниц, в тонких чертах виделась пришлая для степняков кровь.

Следуя жесту Драго, Даль посвистом подозвал лошадей. Драго пустил своего коня галопом, Даль последовал за ним. Балго отстал.

Возле реки Драго пошел рысью. Даль нагнал конунга. Оба внимательно смотрели на противоположный берег. Старшие разбили лагерь у самой воды, крылатый лев реял над шатрами. Драго нахмурился.

— Гляди, какие нынче чванливые, — начал Даль, едва сдерживая смешок. Драго повернул голову, удивленно вглядываясь в довольное лицо спутника. Даль скривился в брезгливой ухмылке. — Прям всадники Вальхаллы…

— А что, они бывают не такими? — Драго вздернул брови.

— Ага, как девок наших разглядывать…еще как не такие!

— О чем ты?

— Да, так… Здесь неподалеку рабыни купаться любят. Давеча не знали, как из воды выйти — глядят, а в кустах-то засада! Девки все продрогли: выйдешь — сраму не оберешься. Начальник ихний, Балион, что-то лопочет на своем эльфийском, вроде как, уговаривает не бояться…

— Всех уговаривает? — Драго аж привстал на стременах.

— Да не…, ему одна глянулась, говорят, подарки шлет, но она девка умная, на уговоры не откликается.

— Рабыня? — в голосе Драго звенело от напряжения.

— Да, недавно с юга пригнали, но она из наших. Её родной дядя отдал, он служил пастухом, так загубил лошадь князя, взамен отдал девку. Князь ему и говорит: «ты по что мне вместо кобылы хорошей битючку отдаешь? На что она мне?» Но, что делать, взял, пожалел руку рубить.

— А ты откуда все это знаешь?

— Девка складная, жалко, рабыня. Даже в наложницы брать стыдно.

— Твоя мать вроде тоже была рабыней, как и моя…

— Времена другие, — усмехнулся Даль. — А так бы взял, знатная кобылка.

Драго долго молчал. Его и Даля многое роднило, но друзьями они не были. Как не были подругами княгиня Силь и Дарина.

Княгиня всегда сохраняла дистанцию и со степняками, и с выжившими остатками её народа. Дружила она только с бывшей служанкой, Алией. До этого момента Драго никогда не задумывался почему. А теперь вдруг озадачился.

Почему княгиня даже в глубоком детстве никак не поощряла его игры с Далем, они ведь практически ровесники?

Тут Драго осекся. Даль — ровесник Алиону… Дарина была одной из немногих выживших, жили они с будущей княгиней в одной станице, только очень по-разному…Дарину сразу взяли в жены, а с мамой все было не так… Почему?

Почему княгиня молчала об Алионе, Драго мог понять — для всех степняков белая вельма родила мертвого… Но вот как мама скрыла факт рождения эльфа? Кто помог спрятать ребенка? Почему и как отдал Лорду Алеону?

Драго спросил бы об этом всем, но было не у кого — мама сбежала, Алия умерла еще в детстве Драго, Алион предал, бросив одного, а Хольдрик убил Дарину. Живых свидетелей не осталось…

— Времена могут быть и лучше, — заметил Драго. — Как рабыню зовут?

— Зарина, вроде. — Даль на секунду задумался. — Балион — идиот.

— Почему? — конечно, история симпатии к рабыне не делала чести командиру Старших, но Даль уж слишком потешался.

— Не ответит ему девка, скорее уж нож между ребер вставит.

Драго выжидающе молчал.

— Мой конунг, не прими за дерзость, но отряд, отправленный нам на помощь…. Это те же эльфы, которые приходили пятнадцать лет назад. Балион и его эльфы вырезали семью Зарины: и отца, и мать, и братьев — всех вырезали. Дядя нашел племянницу на пепелище. Девчонка выжила чудом. Но Балиона помнит хорошо.

— Вот как… — медленно произнес Драго. Его конь уже давно перешёл на шаг, впереди виднелся двор конунга.

И там, во дворе… Драго пустил коня галопом.

Сны Дракона. На дороге. Встреча.

Сильвия следовала за изгибами дороги, все дальше уходя от Старого Излаима, Грани, степняков, а теперь и Лиро. И показалось, что все они исчезли, стали тусклыми, прозрачными тенями. Воспоминания уступали новому.

Красивые буквы на пергаментах купцов или стряпчих рассказывали о таком насущном настоящем: сколько мешков пшена переправлено по реке, а сколько убрано в кладовые, сколько купец получил за масло, а сколько — за кроликов.

Управляющий купца, неграмотный крестьянин, платил за письмо несколько монет. И так он мог сохранить свое место, оповестив хозяина в срок. Иногда нужны были переводы. И Сильвия охотно бралась, всякий раз благодаря Создателя и учителей юности за некогда полученные знания. А купец был благодарен Сильвии за успех в едва не сорвавшейся сделке с чужеземным караваном.

Но больше торговых записок и переводов Сильвия любила письма личного содержания. У стряпчего родился внук или племянник — и к родне летит весточка. Староста деревни — грамотный, он прочтет письмо любимой сестре стряпчего. Сильвия выводила стройные буквы и радовалась вместе с заказчиками, и буквы, сложенные в теплые слова, наполняли спокойствием, внутренним миром.

Может, она всегда была путницей, всегда шла по дороге? Может, она странница с богатой фантазией или сказочница? И ничего на самом деле не было? Куда она бежит? Зачем?

Прежде она четко осознавала, что идет к неведомому Морю. Теперь мысль казалась безумной и бредовой, и только упрямство заставляло двигаться дальше. Может, и правда остановиться? Найти в каком-нибудь городе приют и работу и начать новую жизнь?

Новую жизнь… С драконом.

Сильвия круглела с каждым днем, а вместе с не по сроку растущим животом росла и уверенность в действительности всего случившегося. Значит, её все же ищут. Недаром прежде терзал страх. Но…

Владыки ли ей надо бояться? Или встреча со Светлейшим будет благом избавления?

Чем дальше Сильвия уходила от родных земель, тем трезвее становились мысли. И пугала не столько погоня, сколько страх куда более темный. Быть может, будет ещё рада, если Элладиэль найдет.

Что она знала о новой себе? Как в тумане помнила тот Голод. Теперь чувство голода было обычным, оно было голодом усталого путника, много миль прошедшего без отдыха. Но Сильвия мазохистично заостряла внимание на чувстве, со страхом ища нотки «Зверя».

Нельзя ей к людям. Нельзя с ними жить. По-хорошему, и в города с деревнями заходить нельзя, но тогда она точно умрет от обычного голода на дороге… или и того хуже.

Что, если она начнет нападать? А что, если дракон захватит её волю? Сколько людей погибнет тогда?

Сильвия резко остановилась.

Она никогда не думала об этом так…

Что, если Владыка и правда никогда её не найдет? Что ему за дело до мира младших и дракона там?! И тогда сущность в шкуре Сильвии будет убивать несчастных обитателей мира Младших?

Сильвии потребовалось несколько мгновений, чтобы отдышаться. Что правильней? Дать себя убить, дать убить создание, растущее внутри, но точно сохранить этот мир от кошмара, или продолжать бежать и прятаться от справедливого суда?

Беда была в том, что Сильвия знала ответ. Всегда знала… И все, на что надеялась, что дракон уснет, до последнего не желая верить в чудовищную правду о себе.

Сильвия закусила губу. Надо повернуть. Надо вернуться к Грани… и… И что? Что потом? Что, если Владыке в самом деле все равно?

Липкий страх, терзавший душу, давно отступил. Погони не было, не было даже намека. Разве Старшим не все равно на мир Младших?

Растерянная Сильвия вдруг осознала — когда зверь возьмет над ней верх, никто не спасет этот мир. Нет ни Владыки, ни праведного суда. Есть только чудовище и беззащитный мир.

И она между ними. Она и выбор: умереть человеком или жить зверем.

Сильвия так и стояла посреди лужи, не замечая, как через дыры в ботинках сочилась вода, а по лицу накрапывал дождь.

Из ступора вывел чей-то голос. Сильвия вздрогнула, с досадой поняла, что промочила ноги и вышла из лужи. Пройдя несколько шагов, увидела на обочине дороги толстого ослика, лениво копошившегося носом в пожухшей листве. Временами он помогал себе копытом, тогда большие уши подрагивали.

Возле ослика маялась сухонькая старушенция, она колошматила несчастного палкой, пытаясь сдвинуть с места, ругалась, размахивала руками и угрожала самой жестокой расправой, ежели «зверюга богомерзкая» не соблаговолит, наконец, пойти:

— Ах ты, окаянный! Дармоед несчастный! Вот придем в город, я ж с тебя шкуру на барабан пущу! — Сильвия невольно улыбнулась, слишком уж забавно ругалась бабка. Но осла было жаль, бабка била его со всем старческим размахом, однако, осел продолжал меланхолично искать что-то в листве, лишь иногда вздрагивая и переступая копытами.

Горемычная бабка плюхнулась на зад возле «непокорной зверюги» и начала завывать. В стенаниях несчастной было все: и горе по ушедшей молодости, и обида на мерзкого осла, в наказание ей доставшегося, и страдания по резко выросшим ценам на «яики и млеко». И делала бабка это так выразительно и самозабвенно, что не верилось ни одному её слову. Сильвия невольно рассмеялась в голос.

Бабка тут же вскочила с травы и затараторила как сорока:

— Ой девица-красавица! Сам Создатель услыхал мои молитвы и послал тябя! Помоги зверюгу окаянную с места подвинуть!

Сильвия вспомнила, как ее появление действовало на крыланов, и решала, как правильней помочь — с места ослик точно тронется, вот только поймает ли его бабка после этого?

Сильвия аккуратно встала позади ослика, но в стороне от ног — получить копытом по животу совсем не хотелось. Осторожным движением взяла поводья. Ослик насторожился.

«Так. Теперь надо его удержать и еще как-то бабке вручить», — думала она. Осел поднял голову, ноздри раздулись, уши забавно оттопырились.

Сильвия напряглась. «Сейчас начнется. Ой, что сейчас будет!», — успело пронестись в голове.

Но, вопреки ожиданиям, ослик не шарахнулся и не понесся куда глаза глядят. Сильвия сделала еще шаг, зверь повернул голову, глядя на неё огромными влажными глазами, опушенными густыми ресницами. Сильвия замерла. Сердце бешено колотилось. Но ослик лишь печально, с наворачивающейся слезой, посмотрел ей на ноги и продолжил жевать.

— Тихо, милый. Все хорошо, я тебя не обижу. Пойдем. — Сильвия сделала еще несколько осторожных шагов, натягивая поводья. Приклеенный было к месту ослик сделал шаг и еще, и уткнулся головой сначала в руку, а затем и в округлый живот.

От прикосновения по телу пробежала искра, на коже высыпали мурашки. Сильвия нежно погладила морду и уши ослика.

Но момент прервали — бабка, до того тараторившая без умолку, вдруг замолчала, и стоило ослу ткнуться мордой в руку Сильвии, старуха аж завизжала — то ли от восторга, что упрямое вьючное животное тронулось с места, то ли от возмущения, что нерадивый осел предпочел хозяйке незнакомку:

— Ух ты ж, бестия проклятущая, бабник бессовестный! Неча к девкам красивым, да ласковым клеиться! Ишь! — завопила старуха и замахала руками.

На словах о бабнике осел повернул голову и посмотрел бабке прямо в глаза, долгим и странным для животного взглядом, но бабуля не унималась. Оттеснив ослика, она подхватила под уздцы одной рукой, а второй зацепилась за Сильвию. Сильвия несколько растерялась от подобной вольности, но списала на бабулин простой нрав.

Старуха все говорила и говорила, то причитая о горькой судьбине, то восхваляя доброту и красоту Сильвии. Затем неожиданно спросила, зыркая не по годам ясными и колючими глазами:

— А сама-то ты кто есть такая? Откуда путь держишь, да докудова?

Сильвию так и подмывало ответить любопытной старухе по-простонародному: «на кудыкину гору», — но возраст собеседницы вселял уважение.

— Да вот, к родственникам в гости, — соврала она первое, что в голову пришло. На попутчиков, пусть даже временных, путница никак не рассчитывала, и потому легенду не придумала.

— Ай-ай-ай! Одна-одинешенька, а хде ж супружник твой? Что ж он, паскудина, одну-то тебя отпустил?

Сильвия замялась, не находя нужного ответа. Она понадеялась, что бабуля увлечется болтовней, и сама историю придумает.

И точно, бабуля, как заведенная, начала чихвостить абстрактного мужа Сильвии, за то, что одну ее такую замечательную красавицу отпускает. Тем временем старуха уже перескочила с темы о муже на любимую тему — саму себя.

— Нас с тобой Всевышний свел! — самозабвенно продолжала старуха. — Ты теперяча одна, и я на свете одна одинешенька. Вот и пойдем вместе! Куда бишь ты путь-дорогу держишь? А, и не важно! Я странница вольная: куда хочу, туда лечу! Ты мне по нраву, и осел, вишь, какой послушный стал, идет, как миленький.

Сильвия сильно усомнилась в желании идти с говорливой старухой куда бы то ни было… Словно чуя подвох, бабка вцепилась в руку с необычайной силой, вроде мягко, но вот никак не скинешь. Сильвия сделала последнюю попытку отбиться от общества пожилой дамы:

— Бабуля, я пойду, ладно? Мне надо торопиться, боюсь опоздать, там у сестры свадьба, а я вот, — придумывала она историю на ходу, и ничего не сообразила, что «вот».

Бабка хитро прищурила зоркий глаз:

— Как же, как же! К сестре на свадьбу?! Свадьбы с утра делаются, а сейчас ужо время-то к вечерне. От супружника своего, небось, бежишь. Бил он тебя, злыдня окаянный, обижал по-всякому?! Ух, я б ему клюкой по бокам прошлась! — старуха с силой зарядила палкой по морде ни в чем не повинного ослика. Тот встал как вкопанный, затем в один прыжок настиг руку бабки и укусил обидчицу. Бабка схватилась за укушенную руку, с досады пиная осла. Сильвия даже ахнуть не успела.

— Бабуля, раз уж все равно пока вместе идем, давайте я ослика поведу? А то вы сгоряча деретесь! — Сильвия перехватила упавший повод.

— Ой, девонька, ой миленькая, я ж не со зла! — начала мельтешить и оправдываться бабка, а потом сделала жест рукой. — Он у меня вон где сидит, злыдня окаянный!

Вдруг старуха остановилась и спросила:

— А как звать?

— Кого? — растерялась за трескотней Сильвия.

— Небойсь, как-нибудь необыкновенно. Марика, да?

— А Вас? — Сильвия еще раз посмеялась старухиному умению придумывать все самой.

— Авдотья я, Авдотья-травница, а это— Остолопик, — заулыбалась старуха, показывая на осла. — Он мне поклажу носит…

Сильвия не слушала. Монотонная трескотня старухи была фоном для мыслей.

Несмотря на заверения старой женщины, что теперь им всенепременно нужно идти вместе, Сильвия решила избавиться от ненужного знакомства в ближайшем городе. Ей спутники ни к чему.

Сильвия не сразу поняла, что к ней обращаются.

— Так пошто тебе в город-то?

— Работа, — сухо отрезала Сильвия.

— Ты ж к сестре шла? — Сильвия смутилась, трудно было заподозрить старуху во внимательности.

— К сестре на обратном пути…

— А давай в город не пойдем? Травница я, в любой деревне работу сыщем!

— Мне в деревнях работы нет, — Сильвия уверенно зашагала в сторону ворот, выбирая самую большую толчею на входе. Старуха осталась где-то позади.

Быстро пройдя стражников входа и желая поскорее избавиться от новой знакомой, Сильвия спряталась в подворотне одной из кривых улочек. Прижалась к стене и… Только теперь поняла, что сжимает повод. Ослик Остолопик тихонько стоял рядом, низко опустив голову.

— О… Творец… — забрать чужого осла было бы совсем некрасиво.

Сильвия попробовала вернуться назад, но осел неожиданно уперся и потянул её в противоположную от ворот сторону.

— Стой! Да стой же ты! — Сильвия пыталась удержать зверя, явно намеревавшегося сбежать.

Остолопик тянул упирающуюся Сильвию так, что она невольно посочувствовала бабке. Видимо, утренняя симпатия исчерпала себя.

— Ты совсем не хочешь возвращаться… — Осла можно было понять, хозяйка явно была с ним неласкова. — Но со мною тоже нельзя.

Сильвия погладила упрямого зверя:

— Ладно, идем… — она решила, что попробует найти Авдотью и незаметно оставить Остолопика рядом с говорливой травницей.

Ослик продолжал тянуть, как будто спасаясь от стаи волков. Казалось, что Остолопик далеко не первый раз в городе, он легко находил в запутанном лабиринте улочек те, что не вели в тупик. Сильвия подумала, что импровизированное бегство явно было лучшим решением. Подумала и осеклась…

Остолопик резко остановился. Прямо перед ними вырос цыганский квартал. Посреди небольшой площади стояли кибитки, вокруг сидели цыгане. Сильвия всегда старалась обходить злачные места, и попасть в самый рассадник преступного мира хотела меньше всего.

Она сделала шаг назад, ослик резко потянул в один из проулков, но было поздно.

— Эй, подруга! — окрикнули её на общем языке. Сердце громко заколотилось, и где же вторая ипостась, когда она так нужна?!

— Я уже ухожу, — сдавленно начала девушка, пытаясь нащупать альтер эго… Но оно забилось так глубоко, что и не догадаешься, что есть.

— Не так быстро. Откуда ты такая?

— Я случайно, мой ослик…

— Осла к живодерам, а ты с нами пойдешь, — говоривший цыган блеснул единственным глазом.

— Нет, пустите! Я отдам все деньги, только не трогайте нас… — но её не слушали. Кто-то уже успел накинуть на руки веревку…

Вдруг весь двор с бандой цыган заволокло зеленым дымом.

Когда Сильвия пришла в себя, была ночь, горел костер. Сильвия повернула к огню голову. У костра сидела Авдотья, она что-то смешивала в склянках, Ослик был привязан к невысоким деревцам пролеска. Остолопик бился, пытаясь деревья сломать. Авдотья не обращала на ослика никого внимания.

— Очнулася? — заулыбалась Авдотья. — Ты гляди, куды дармоед завел! В самое лиходейничье гнездо! Ух! — старуха картинно потрясла палкой. — Окаянный! Еле подоспела! Не води ты его! Гляди, что учудил! Вот, кабы не зелье…

— Авдотья, — прервала многословную старуху Сильвия. — Ты спасла меня… Спасибо. Только… Не надо было.

— Это почему? — очень удивилась Авдотья.

— Да так… Выходит, ты зелья варить умеешь?

— Выходит, — неожиданно немногословно согласилась старуха.

— Всякие умеешь? — Авдотья напряженно смотрела на Сильвию. Сильвия даже растерялась под взглядом старой травницы, и чтобы не видеть пытливых глаз, отвернулась к небу. — Сваришь одно, на заказ. Я заплачу.

— Что за зелье?

— Оно должно мгновенно действовать и… быть способным убить… лошадь, нет, слона одной каплей. Ты знаешь, кто такие слоны?

— Ведаю, — в голосе старухи скользило не столько недоумение, сколько напряжение. Бившийся на привязи осел вдруг замер.

— Сваришь? — Авдотья долго молчала. Потом улыбнулась полубеззубым ртом:

— Чтоб не сварить, сварю… Только не сейчас, потом сварю. Тебе ж для супружника?

Сильвия рассмеялась, чувствуя странное облегчение, потом вдруг заплакала. Авдотья бросилась обнимать. Осел расколол копытом ствол деревца и бросился на старуху, не позволяя приблизиться к Сильвии. Сильвия попробовала оттащить осла от взъярившейся старухи.

— Авдотья, стой. Стой. Я пойду с тобой. Только перестань тиранить Остолопика, хорошо? Я сама поведу его.

— Ну уж нет, не заслужил, скотина тупоумная. А что, если б я не успела?

— Ты бьешь его через слово, он просто растерялся в новом городе. Испугался, вот и понес.

— Ага, как же, как же… понес он. Сбежать он хотел, скотина кривоногая! Еще раз так понесет, шкуру спущу! — в словах Сильвия легко прочитала прямую угрозу. Но бабка успокоилась, протянула Сильвии плошку, полную каши.

— Без мяса? — осторожно спросила Сильвия, чувствуя, что от голода крутило живот.

— Его ж на шкуру не пустила, значит, постное… — с некоторой грустью подытожила старуха.