На грани тьмы

Глава 19

Квинн

День десятый

— Эй, Мелкий, — позвала Квинн. — Что скажешь?

Майло медленно повернулся, его глаза расширились. Торжественный, худенький мальчик с оливковым оттенком кожи, темными кудрями и темными глазами, который каким-то образом сумел проложить себе путь в сердце Квинн, несмотря на всю ее оборону.

Она махнула рукой на стены.

— Я называю это своим шедевром.

Комнату Квинн украшали фрески, которые она делала сама. Когда она не лазила по деревьям, не читала фантастические триллеры или не упражнялась с рогаткой, она рисовала или писала.

Бумага и карандаши стоили дешево. Холст и краски — не очень.

Несколько лет назад дедушка подарил ей неиспользованную пинту желто-подсолнечной краски, которую он купил на распродаже. Через неделю он принес для нее краску яркого яблочно-зеленого оттенка и дешевую кисточку.

Через два года у Квинн собралась коллекция из более чем тридцати цветов, и она выкрасила каждый квадратный дюйм стен и потолка, дверцы шкафов, книжные шкафы, письменный стол и кровать. Она покрасила бы и пол, если бы на нем не лежал ковер.

Сегодня уже пошел третий день с того вечера. Вечера бойни. Вечера, когда Майло и Квинн чуть не погибли вместе, но всё же им удалось выжить.

Время близилось к середине утра. После утренней дозы таблеток гидрокортизона, которые Майло приходилось принимать дважды в день из-за болезни Аддисона, она приготовила себе и Майло завтрак из хлопьев, миндального молока, крекеров и арахисового масла.

Арахисовое масло Майло просто обожал. Он выпрашивал его практически во время каждого приема пищи.

Отец Майло, Ноа Шеридан, подвез его к дому бабушки рано утром, задолго до рассвета. Ноа отправился на службу вместе с другими полицейскими, недавно назначенными добровольцами и бойцами ополчения.

Он пытался не дать городу развалиться на части, а жителям — ополчиться друг на друга, пока они не замерзли или не умерли от голода. Задача стояла не из легких.

Прямо сейчас он охотился на Рэя Шульца и его команду убийц. Включая Октавию.

Квинн закрыла глаза от волны тяжелых воспоминаний. Ее мать стала соучастницей массовой бойни. Она была убийцей. И все же именно мать защитила Квинн от Билли Картера в ту ночь.

Все это представляло собой запутанный клубок, распутать который Квинн не надеялась.

— Ты разрисуешь мою комнату также? — Майло прошелся по комнате, обходя одежду и хлам, разбросанные по полу, и осмотрел ее стены. Их покрывали фрески с изображением монстров. Кинг-Конг, Чужой, Годзилла и Минотавр, а еще драконы, гремлины и гарпии.

Она любила научную фантастику. Миры монстров, хаоса и магии, где могло произойти все, что угодно. Где не существовало скучного, тоскливого и уродливого. Все, что написано Октавией Э. Батлер, Робертом Хайнлайном, Филипом К. Диком или Урсулой К. Ла Гуин, и немного Стивена Кинга.

— Это заняло много времени. Сикстинскую капеллу нельзя расписать за одну ночь, знаешь ли.

Квинн дрожала. В ее спальне было холодно, как в ледяной коробке. Бабушкина дровяная печь поддерживала тепло и уют на кухне, но в остальном доме царил холод.

Они с Майло все еще одевались по-зимнему — подштанники под теплыми штанами, толстовки и зимние куртки, шапки, перчатки и шарфы, плотно обмотанные вокруг шеи.

По крайней мере, здесь не так холодно, чтобы они могли видеть свое дыхание. Не то что на улице, где температура держалась на уровне минус пятнадцати градусов.

Майло остановился у безумной оранжево-красной картины джунглей, которую она изобразила на двойных дверцах шкафа. Он указал на белого единорога в центре с огненно-красными глазами и сверкающим острым рогом.

— Кто это?

Она присела на край кровати.

— Единорог Джефф.

— Он сюда не подходит.

— Конечно, подходит. Он плохой единорог.

— Нет такого.

— Он вредный и грубый. Он оскорбляет тебя и использует самые нецензурные выражения. А если ты его сильно раздражаешь, он проткнет тебя своим рогом.

— Джефф — единорог-колючка?

Квинн понравилось его определение. Она чуть улыбнулась.

— Конечно.

— Единороги должны быть милыми.

— Многие вещи должны быть милыми, но на самом деле они не такие. Внешность обманчива.

Майло обдумал это, пожевал нижнюю губу.

— Почему он такой злой?

— Почему ты решил, что он злой?

Майло поднял руку и провел по изящной шее Джеффа.

— Может, мама его бросила.

Квинн бросила на него острый взгляд.

— Ты так думаешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю.

— Возможно. А может у людей и единорогов иногда выдаются плохие дни.

— Или он злой, потому что ему грустно и одиноко.

Ее грудь сжалась. Все обычные саркастические колкости и язвительные замечания подвели Квинн. Она провела ладонями по черному с синими горошинами покрывалу, которое бабушка и дедушка подарили ей на двенадцатый день рождения. Один из многих дней рождений, о которых ее мать совершенно забыла.

Она собрала по горсти ткани в каждую руку, сжав пальцы в кулаки.

— Ты помнишь свою маму?

— Не особо. У нас везде стоят ее фотографии. — Он обернулся и почти застенчиво посмотрел на Квинн. — Она пела мне. Каждый вечер перед сном, говорит папа. Я иногда слышу ее, если очень сильно задумаюсь. У нее это очень здорово получалось. Папа считает, что она пела как ангел.

Квинн не знала, что на это ответить, поэтому промолчала.

В ее голове промелькнуло воспоминание: она прижалась лицом к окну гостиной, наблюдая, как Ханна бежит по их улице с малышом Майло в коляске, ее каштановый хвост покачивается, когда она наклоняет голову, чтобы проверить его. Она говорит что-то высоким музыкальным голосом, а он хохочет и заливается смехом, веселье льется из него как вода.

Почему она вспомнила такую чушь? Почему смотрела на Ханну с голодом одинокой маленькой девочки, как будто материнская привязанность Ханны могла быть перенесена на нее саму?

Ханна едва знала о ее существовании, и все же Квинн знала о Ханне, замечала ее снова и снова, еще до того сочельника, когда та исчезла, превратившись в ничто, как лента зимнего тумана — была и пропала.

— Где твоя мама? — спросил Майло через минуту.

Она опустилась на кровать и подложила подушку под голову.

— Она астронавт. Очень занята там, в космосе.

Майло забрался в кровать рядом с ней и прижался, чтобы согреться. Он не спрашивал, просто решил, что его место здесь. Квинн не оттолкнула его.

— Думаешь, там, в космосе, электричество работает?

— Конечно, да.

— Там все нормально, как и раньше?

— Возможно.

— Будет ли здесь когда-нибудь нормально?

— Нет. Я думаю, что нет такой вещи, как норма. Мне кажется, все только выглядит нормальным на первый взгляд. Все делали вид, что все хорошо и прекрасно, но этого не было. Все едва держались. Балансировали на тонком льду, который трескался, но никто не хотел этого признавать. Теперь все выглядит так, как есть на самом деле — отвратительно.

— Твоя мама была в церкви, — тихо проговорил Майло.

Сердце Квинн сдавило.

— Да.

— Она… хотела причинить нам боль. Вместе с тем плохим мужчиной со странными глазами.

— Но она этого не сделала. — Квинн сглотнула. — Я позаботилась о том, чтобы она этого не сделала.

Он просунул свою маленькую руку в варежке внутрь ее руки.

— Я знаю.

Они так и не поговорили о том ужасном вечере. Все остальные задавали им так много вопросов. Ноа всегда смотрел на них обоих с тревожным, озабоченным выражением лица.

Ей это надоело, и Майло тоже.

Но между ними все было по-другому. Они пережили это вместе, выжили вместе.

Она единственная во всем мире могла его понять. Она и Аттикус Бишоп. Но у Бишопа имелась своя семья, по которой он скорбел.

Так что все зависело от нее. Она должна что-то сделать. Чтобы с ним все было хорошо. Квинн с трудом могла понять или сформулировать это чувство, но ей необходимо, чтобы он справился.

Спустя еще несколько минут Майло спросил:

— Как думаешь, твоя мама когда-нибудь вернется к тебе?

Квинн закрыла глаза. Она хотела солгать и придумать еще какую-нибудь глупую историю, но слишком устала, а Майло вел себя искренне и мило, и ее сердце болело невыносимо.

— Я так не думаю. Не думаю, что она когда-нибудь вернется.

— Я тоже.

Они лежали там в тишине долгое время.

— Споешь для меня? — спросил Майло.

Она подумала о своем разряженном телефоне, неработающем компьютере и радио. Вся музыка, которую она любила, пропала в одно мгновение.

— Я не смогу. Я пою как умирающая лягушка, застрявшая в горячем тостере.

Майло издал звук между фырканьем и хихиканьем.

— Круто.

— Не настолько.

— Только пару песен? Пожалуйста?

«Еще раз? Пожалуйста?» — Голос Юнипер болезненным эхом отдавался в ее голове. Квинн зажмурила глаза и вытолкнула его. Она не могла позволить себе думать о Юнипер и Хлое. Не могла позволить своим мыслям вернуться к церкви.

Она даже готова спеть, чтобы отвлечься. Квинн вздохнула, минуту возилась с пирсингом в брови.

— О, хорошо. Как скажешь. Это твои поврежденные барабанные перепонки. Какую песню?

— Тебе нравится рок?

— Классический? Вроде Aerosmith, U2, Pink Floyd, Journey, The Beatles?

— Ага. — Лицо Майло просветлело. — Это те, которые я помню. Те, которые мама любила петь.

Даже Квинн не была бессердечной, как бы она ни старалась притвориться таковой. Гораздо проще вести себя так, будто ничто не может причинить тебе боль, чем признать, что все вокруг причиняет боль.

То, что ранит сильнее всего, приходит к тебе с самых неожиданных сторон, от людей и мест, которым ты всегда доверял.

Например, церквь. Или мать.

Квинн пела ему. Начала с U2 «With or Without You» и «One» и перешла к Tears for Fears «Everybody Wants to Rule the World». Она помнила только половину слов и смешно сбивалась с такта, но это не имело значения.

Когда она дошла до песни The Beatles «Here Comes the Sun», Майло начал петь вместе с ней.

У него был мамин голос. Высокий, ясный и чистый. Такой красивый, что сердце замирало. Часть ее все еще жила здесь, внутри него.

Квинн не знала точно, когда именно начала плакать. Может быть, во время песни «Blackbird» или «The Sound of Silence» Simon and Garfunkel.

— Здравствуй, темнота, мой старый друг…

Слезы стекали по ее щекам. Она ничего не могла с этим поделать.

Майло сжал ее руку. Она сжала в ответ. Он держал ее здесь, держал ее связанной с этой комнатой, этой кроватью, этим местом.

Они долго лежали так, бок о бок, как брат и сестра, ища тепла и находя утешение и успокоение друг в друге.

Дверь спальни распахнулась. В дверях стояла бабушка, опираясь на трость. Один и Тор терлись о ее лодыжки, тихонько мурлыча.

— Вот вы где.

С тростью или нет, бабушка не была дряхлой старухой. Она отличалась крепким телосложением и выносливостью. Бабушка выросла на ферме. Она до сих пор готовила все вручную на дровяной печи, выращивала зимний сад и до инсульта сама колола дрова.

Вряд ли бы вы захотели попасть под удар бабушки.

Квинн быстро села. Она вытерла мокрое лицо тыльной стороной ладони. Она не любила, когда люди видели ее слезы, даже бабушка.

Локи прыгнул на кровать и просунул голову под руки Майло, умоляя погладить его. Майло крепко сжал его.

От напряженного выражения бабушкиного лица по позвоночнику пробежал холодок. Квинн быстро поднялась на ноги.

— В чем дело? Что случилось?