На подводной лодке у берегов Англии (1914-1918)

Смертоносная мина

В начале войны лишь одна мина представляла опасность - мина русская. Ни один из командиров, которым была «поручена Англия», - а мы, собственно говоря, все были такими, - не шел охотно в Финский залив. «Много врагов - много чести» - отличное изречение. Но вблизи русских с их минами честь была слишком велика. Германии, надо прямо сказать, делать там было, нечего. Каждый из нас, если не был к тому принужден, старался избегать «русских» дел.

С английскими минами мы познакомились впервые в Ламанше. Они плохо действовали, во время отлива поднимались на поверхность и уже издали любезно предупреждали нас о себе в виде бесчисленных маленьких черных точек Мы называли их в то время «хлебцами с икрой». Эти мины мы не принимали всерьез и проходили между ними предпочтительно днем и во время отлива. Достаточно было для этого иметь опытного рулевого, умевшего вполне самостоятельно извиваться змеей среди них. Я знал в это время одного командира подводной лодки, который имел такое доверие к английским минам, что при появлении истребителя бросался в самую гущу «икры», быстро погружался и ложился на дно в полной уверенности, что англичанин не будет его преследовать.

Вначале все оборонительные средства у англичан были плохими или совершенно неподготовленными и не развернутыми. Мысль о том, что какая-либо другая держава может подвергнуть опасности морскую мощь Англии, казалась англичанам слишком абсурдной. Что касается обороны от подводных лодок, то у англичан она меньше всего была организована. И это понятно, если вспомнить, что ведь и мы сами до войны придавали мало значения подводным лодкам и лишь в разгаре войны постепенно пришли к убеждению, что в борьбе с Англией ее можно победить только на море и только при помощи подводных лодок.

В сущности, средства обороны от подводных лодок были до конца 1917 г совершенно недействительными, за исключением разве судов- ловушек, которые в то время пользовались наиболее благоприятной для них обстановкой. Тем не менее борьба с нами на поверхности оставалась безуспешной. В конце 1916 г. впервые появились довольно неприятные глубинные бомбы. Устроены были также «настоящие» минные поля, которых лучше было избегать.

Только с 1917 г. подводная оборона начала принимать реальные

формы в виде минных заграждений, мин, глубинных бомб и приборов подслушивания.

Схема 2. Противолодочные заграждения в Северном море в конце 1918 г. (жирной линией показан путь одной германской подводной лодки, совершившей 25-дневный поход вокруг Англии)

В это время и мы начали «подслушивать» наши подводные лодки, прежде чем отправлять их на фронт. Они обязаны были пройти в Травемюнде специальный «курс подслушивания» при помощи подводных телефонов. Прежде всего лодка должна была пустить в ход все машины и насосы, обычно действующие на ней во время плавания под водой, затем постепенно остановить их, чтобы можно было определить, в каких условиях она производит наименьший шум. Все эти наблюдения заносились в удостоверение, выдававшееся по окончании «курса». Каждая подводная лодка имела свою «техническую мелодию». На фронте представлялось жизненно важным, чтобы ничего лишнего не «напевалось» для эскадренных миноносцев и «охотников» за подводными лодками.

С течением времени англичане засыпали Гельголандскую бухту тысячами мин. С конца 1917 г. только по английским данным там поставлено было на различных глубинах до 40 000 подводных мин. Англичане должны были прежде всего блокировать входы и выходы наших отечественных портов. При выходе нас сопровождали конвоиры до внешней границы минных полей. Часто приходилось преодолевать английские заграждения, которые по той или иной причине мы не могли устранить. Происходило это большею частью ночью, и тогда мы погружались под мины, опускаясь насколько возможно ближе ко дну. Но мы могли делать это только там, где, «повидимому», мины были поставлены неглубоко. Это были неприятные ночи. Однажды осенью 1917 г. двенадцать подводных лодок одна за другой в близком расстоянии вышли по направлению к западу, и вся эта флотилия должна была пройти через заграждения. Ночью мы услышали отдаленные взрывы, и один из них очень близко. Не наши ли это товарищи? Затем вдруг послышалось какое-то трение и царапание о наружную обшивку. Звуки то прекращались, то возобновлялись. Застопорили электромотор с того борта, где слышались шумы, чтобы минреп не попал в винт. Большая часть команды спала, несколько человек, на вахте слушали и «подслушивали». Затем опять как будто чья-то подозрительная рука начала скрести и ощупывать наружную обшивку. Опять все затихло. На рассвете мы поднялись на поверхность и с благодарностью глядели на окрашенный в розовые краски небосклон. Кто переживал нечто подобное, тот знает, как прекрасны могут быть жизнь и воздух.

Помимо минной блокады баз германских подводных лодок, англичанам пришлось прежде всего запереть Канал и, по возможности, помешать нашему обходу вокруг Британских островов. Первая задача была, наконец, осуществлена в середине 1918 г. после почти четырехлетних опытов. Мы предоставили англичанам достаточно времени для этого. Так как из шести лодок, стоявших во Фландрии и отплывших одновремнно из Зеебрюгге, вернулась только одна, мы должны были покинуть подводную базу на этом побережье.

Большое минное загражденне на севере между Шотландией и Норвегией, которое должно было запереть «гнезда» наших подводных лодок, начато было в июне 1918 г, но совершенно закончено только ко времени приостановки подводной войны в октябре 1918 г. Устройство этого заграждения в главном было выполнено американцами. Это предприятие, несомненно, указывает на то, что американцы с необычайным, безграничным оптимизмом брались за разрешение почти невыполнимых задач. Однако фактически они это заграждение осуществили. Долгое время считали, что установка мин на такой большой глубине, достигавшей местами 300 м представляется невозможной. Изобретение американца Ральфа Брауна, включавшееся, главным образом, в очень чувствительном зажигательном механизме для мин, устранило, однако, это сомнение. Что касается успешности действия заграждения, этого «барьера смерти», как с гордостью называла его американская техническая пресса, то американцы слишком переоценивали его. Они утверждали, что на нем погибло не менее двадцати германских подводных лодок. По нашим же сведениям там погибло не более трех - четырех лодок. Правда, в середине лета 1918 г. успешность действии заграждения заметно увеличилась. Я сам летом 1918 г. среди бела дня три раза проходил по середине этого заграждения. Мы считали, что это все же безопаснее, чем прорывать блокаду у самых норвежских берегов или вблизи Шотландии, где англичане зорко подстерегали нас на поверхности, а под водой устраивали разные гадости, наверняка смертельные. Во время войны никогда не следует делать того, на что рассчитывает противник. Надо всегда проявлять инициативу и оставаться господином своих решений - это лучше всего. С точки зрения чисто технической организации постановка северного заграждения была выдающейся работой, которую способны были предпринять и выполнить только американцы, привыкшие иметь дело в материальном и финансовом отношениях с колоссальными цифрами.

Устройство этого заграждения было на самом деле гигантской работой, но оно ни на один день не помешало нашему выходу. Конечно, для нас оно создавало еще одно лишнее затруднение, но для этого потребовалось заградить 250 морских миль, т. с. около 450 м. Заткнуть прочно такую «дыру» вширь и вглубь, поставить преграду - было почти невозможно. И это было и осталось нашим шансом на успех.

В мае 1917 г., тотчас по объявлении войны центральным державам, американцы лихорадочно принялись за работу. Чтобы провести в жизнь счастливую идею изобретателя и перейти к фактической установке и действию заграждения, необходимо было преодолеть огромные препятствия. Но ведь американцы во многих отношениях очень сильны, а разделение труда и организация у них поставлены образцово. Для выполнения этой работы ими были выработаны особая система и план, которые они осуществили с присущей им энергией.

Один из отделов морского ведомства детально разработал механизм мины заграждения. Наперекор всем прежним опытам ежедневная выработка мин вскоре была доведена до 1000 шт. Другое учреждение спроектировало и построило самую большую фабрику мин. в мире. Там заряжали минные цилиндры 300 фунтами TNT (тринитротолуол - взрывчатое вещество чрезвычайной силы). В третьем учреждении снаряжались минные заградители. Четвертое взяло на себя устройство и оборудование минных фабрик в Шотландии. И, наконец, пятое организовало перевозку мин через океан в те английские порты, которые были избраны пунктом отправления для мшгных заградителей. 7000 человек личного состава американского флота были заняты исключительно этими приготовлениями. Каждая мина обходилась в 300 долл. Так как, всего нужно было поставить 100000 мин, общая стоимость их составила 30 млн. долл. Если поставить их на якорь в один ряд, то получилась бы линия протяжением около 450 км, или приблизительно одна мина на каждые 40-50 м. На самом деле их ставили не рядом, а одну немного позади другой, как шахматы, чтобы при взрыве они не уничтожали друг друга от детонации.

В период с июня до октября 1915 г. заграждение ставилось под прикрытием многочисленных истребителей, которые защищали минные заградители от любопытных взоров посредством дымовой завесы. Успех выполнения этой задачи американцы приписывают капитану 2-го ранга Фуллннвидеру и адмиралу Эрлю.

Мины взрывались, фигурально выражаясь, от прикосновения пальца. Взрыв происходил, как только подводная лодка касалась минрепа или кабеля антенны. Но много мин взрывалось «по собственной инициативе», во всяком случае во время траления по окончании войны на месте установки было найдено не более половины мин.

Когда подводная лодка касалась мины, то почти в 95 случаях из 100 дело кончалось полной гибелью лодки и ее экипажа. Если поражение от мины происходило, когда лодка находилась в надводном положении, то все же имелись шансы, хотя и очень слабые, добраться до отечественного порта. Но на это рассчитывать можно было только в том случае, если мина взрывалась очень «благоприятно», например, когда не было непосредственного столкновения с лодкой, а взрыв происходил в некотором расстоянии так, что лодка не подвергалась всей силе его действия. И затем расчеты на спасение могли быть лишь тогда, когда лодка находилась уже вблизи Германии и могла получить помощь. В таких случаях наши истребители выходили на розыски лодки, чтобы отвести ее в базу. Но если подводная лодка наталкивалась на мину, будучи в подводном положении, она погибала безвозвратно. Под водой достаточно было пробоины в прочном корпусе величиной в палец. Вода врывалась в лодку с огромной, разрушительной силой, вызывала короткое замыкание и заливала все. Немцев, переживших такую катастрофу, насчитывались только единицы, чудом оставшиеся в живых. Один из таких случаев я расскажу.

Это было спустя много времени по окончании войны. Счастливый случай свел меня еще раз с моим другом, капитан-лейтенантом Куртом Теббенногансом. В камине пылал огонь, освещая лица немногих собравшихся друзей. Это как раз был час дум и размышлений. Час, когда задумываешься и перед тобой проходит вереница воспоминаний о главных событиях в жизни. Удивительно, как все участвовавшие в войне не любят рассказывать о своих действительно страшных переживаниях. Какая-то большая, мрачная тайна лежит на их душе, и они лишь изредка ее раскрывают. Все-таки нам удалось в конце концов уговорить Теббенноганса, рассказать свое последнее приключение на подводной лодке.

«Я уже давно командовал тогда подводной лодкой-заградителем С- 44. 20 июня 1917 г. я крейсировал приблизительно в 200-300 морских милях вокруг западных берегов Ирландии, где потопил торпедой один итальянский пароход в 3000 т с грузом руды и одну норвежскую четырехмачтовую барку с несколькими тысячами бочек керосина. Последнюю я сначала разбил артиллерийскими снарядами, а затем поджег. Это было удивительно красивое зрелище! Корабль горел с 11 часов ночи до 6 часов вечера следующего дня. Гигантские облака дыма высоко поднимались к небу над горизонтом.

Привлеченное, быть может, этим необычайным но размерам облаком дыма, на следующий день показалось большое парусное судно на вид как будто совсем безобидное. Я открыл по нему огонь. Как полагается, спасательные шлюпки были спущены на воду, и, казалось, весь экипаж пересел на них. Тем не менее я подходил очень осторожно, маневрируя таким образом, чтобы между мной и моей жертвой все время находилась шлюпка.

На расстоянии около 4000 м этот парусник, оказавшийся в действительности судном-ловушкой, неожиданно открыл из трех или четырех орудий ураганный огонь. При первом залпе снарядом раздробило бедро стоявшему как раз рядом со мной вахтенному офицеру, управлявшему артиллерийским огнем. Тревога. Первой моей заботой было отвести лодку полным ходом в сторону от противника и перенести вниз через узкий люк рубки тяжело раненого вахтенного офицера. Снаряды падали кругом, однако попаданий больше не было. От волнения процесс погружения у нас не ладился так хорошо, как прежде, и лодка пошла на глубину с таким креном, что у меня сначала создалось впечатление, что лодка задета снарядом.

Дальнейшей нашей заботой было оказать помощь тяжело раненому. Ему перевязали бедро резиновым бинтом, однако потеря крови при переноске его вниз была настолько значительна, что вскоре наступил упадок сил и мы могли облегчить страдания раненого лишь посредством впрыскивания морфия. Два часа спустя он скончался. Мне хотелось отвезти его тело на родину, но сильная летняя жара и недостаточная вентиляция лодки всс же заставили меня на следующий день в полдень торжественно похоронить его в море. Обратное плавание мы сделали без вахтенного офицера. Мы благополучно вернулись домой. Я должен был подготовлять нового вахтенного офицера; это была нелегкая задача после того, как я так свыкся во время своих плаваний с прежним.

31 июля 1917 г. мы снова были в открытом море. В Гельголанде лодка приняла на борт 18 мин, и после обычных непродолжительных упражнений мы вышли в море, в седьмое дальнее плавание. И на этот раз через Канал, по направлению к западным берегам Ирландии. Нашим заданием было поставить мины перед Уотерфордом и Куинстауном и, кроме того, нести торговую войну по пути и перед Бристольским каналом. При проходе сетевого награждения Дувр-Калэ были обычные приключения, часто виднелись суда-ловушки, несколько истребителей открывали по нам неприятную стрельбу глубинными бомбами, но в общем переход протекал нормально. Только в этот рейс мы ничего не «подстрелили».

Вечером 4 августа 1917 г. С-44 подошла в бухте Уотерфорд. Так как здесь пришлось выжидать несколько часов прилива, благоприятствовавшего постановке мин, подводная лодка легла на дно. Вскоре после полуночи лодка всплыла. Небо сверкало звездами, светила луна, море было гладкое, как зеркало, - штиль. При таких условиях я решил поставить девять мни, предназначенных для заграждения бухты, находясь в подводном положении, чтобы остаться во всяком случае незамеченным. Так как на берегу горели сигнальные огни, то возможно было произвести безошибочное определение своего места, и постановка мни началась немного спустя после 12 часов 30 минут ночи.

Во время сбрасывания мни я лично проверил в центральном посту место постановки, нанесенное на карту старшим рулевым уитерофнцером, затем снова поднялся в рубку для пеленгования и сразу же после моей команды: «Поставить девятую мину!» я получил снизу доклад: «Девятая мина поставлена». В тот момент, когда я произносил слова: «Внимание, беру пеленг», раздался страшный взрыв, вслед за которым в лодке немедленно полностью потух свет и началось распространенно ужасно удушливого серного запаха. Сам я был отброшен головой вперед к стенке рубки, но не потерял сознания; с большим трудом отдал в центральный пост команду: «Продуть все балластные систерны!».

Приказание мною было повторено, но одновременно ко мне и рубку донеслись снизу звуки бульканья и шипенья. Затем наступила тишина. Не слышно было больше никакого крика, никакого человеческого голоса. Я ясно чувствовал, как погружалась лодка, пока она сильно не ударилась о морское дно. Я знал, что в этом месте было, до 25 м глубины. Между тем в рубке ко мне присоединились трюмный унтерофицер из центрального поста и старший моторный унтерофицер. Попытки связаться по телефону или рупору с другими отсеками подводной лодки оставались безуспешными. Мы стояли теперь в темной рубке, тесно прижавшись друг к другу. Проникшая вода мочила наши ноги. Вскоре у нас создалось убеждение, что лодка погибла и от экипажа остались в живых только мы трое...

Да, положение нас троих было ужасное, безнадежное. Но последняя воля к жизни еще не погасла. Вокруг нас была полная тьма, так что мы не могли прочесть в глазах друг у друга, что переживает каждый. Возможно, что это помогло нам преодолеть страх.

Я точно знал, в каком месте находилась наша лодка, и считал, что, несмотря на то, что море было спокойное, шансов добраться до берега вплавь было очень мало ввиду значительности расстояния и господствовавшего там течения. Но, кроме того, было совершенно неизвестно, удастся ли нам выйти из подводной лодки через люк рубки. Я совершенно спокойно разговаривал на эту тему с моторным унтерофицером Бакстером. Этот молодожен, совсем недавно ставший отцом, заклинал меня, говоря о своей жене и ребенке, попытаться еще спастись. Я не мог противостоять этим просьбам.

Мы стали, тесно прижавшись друг к другу, на поручни для влезания в люк рубки. Потом я осторожно отдраил крышку люка, вспомнив свою беседу со старшим лейтенантом Брейтнгамом, дельным моряком из приемной подводной комиссии в Киле, по поводу такого же случая, после чего воздух был выпущен настолько, что наши тела погрузились в поднявшуюся до плеч воду. Вероятно разрушение кормовой части лодки от взрыва и проникшая всюду в лодку вода (двери в переборках оставались открытыми) способствовали нашему выходу; дело в том, что заполнившая лодку вода сжала воздух в рубке до давления, равного давлению столба воды над затонувшей лодкой, и благодаря этому люк мог быть открыт без затруднении. Внезапно он открылся. Давление уравнялось в одни миг. Мы были выброшены из рубки. Я сделал инстинктивное движение пловца, стремящегося нырнуть, чтобы ослабить слишком быстрый подъем. Несмотря на то, что время до всплытия на поверхность показалось мне вечностью, у меня не было потребности вздохнуть. Мало того, имевшимся в легких воздух вышел через рот совершенно автоматически, без всякого участия с моей стороны, так как давление его было выше атмосферного. Для меня до сегодняшнего дня остается поразительным и необъяснимым тот факт, что никому из нас троих не пришла в голову мысль снять одежду и, главное, сапоги перед выходом из лодки.

Голова моя сразу поднялась из воды, и сдавленные, утомленные легкие снова заработали с необыкновенным облегчением. Теперь, значит, нужно доплыть до берега. Однако вскоре мы почувствовали большие затруднения, вызванные прежде всего одеждой. Затем пережитые в последние минуты волнения также сыграли свою роль. К этому надо добавить появившееся у меня чувство страха от потери зрения на правый глаз, который сильно болел. Позднее выяснилось, что в момент взрыва я ударился о перископ, разбил себе веко, и кровь, смешанная с морской водой и смазочным маслом, залепила мой глаз.

Через сравнительно короткий промежуток времени плавания у меня получилось впечатление, что я не подвигаюсь вперед, и тогда я понял, что меня относило течение. Тогда я повернул к другой стороне бухты и стал искать спасения на этом пути. Что касается двух других товарищей, то плывя, я настолько от них отклонился, что мы уже не могли больше видеть друг друга. Вдруг один нз них стал неистово кричать. Я старался успокоить и подбодрить его, насколько мог, но он все продолжал кричать. Внезапно он замолк; другого тоже не было больше слышно. По видимому, оба выбились из сил, и холодные волны поглотили новые жертвы.

После этого судороги в икрах стали сводить мои ноги. Напряжение всех моих сил, чтобы достигнуть спасительной земли, затем одежда, становившаяся все тяжелее, всего этого было слишком много даже для меня, считавшегося хорошим пловцом. Я отдался течению и пытался освободиться от моей одежды, что я мог бы так спокойно и легко сделать перед выходом из лодки. В конце концов мне это удалось настолько, что на мне оставались лишь рубашка, брюки и носки. На моей куртке я носил железный крест первого класса. Прежде чем сбросить куртку, мне, несмотря на все трудности и опасности, очень хотелось снять этот крест и положить в карман брюк. Но главной мыслью было спастись.

Освободившись от одежды, я опять напряг свои силы, чтобы вплавь добраться до берега. Но вторая судорога положила конец этой попытке. Совершенно отчаявшись, я хотел было окончить эту безнадежную, повидимому, борьбу за жизнь. Подняв руки кверху, я попытался ускорить мою гибель. Но едва лишь я глотнул воды, как огромная жажда жизни придала новые силы моим рукам н ногам, и я возобновил плавательные движения. Но вскоре я отказался от мысли добраться до берега собственными силами и старался лишь возможно дольше продержаться на воде, делая легкие, неутомительные движения руками и ногами. Это время показалось мне вечностью. По моему расчету уже давно наступило утро. Единственно лишь мысль о моих близких и страстное желание увидеть их поддерживали еще мои силы.

Мне казалось, что я держусь на воде уже много часов (на самом деле прошел едва 1 час), как вдрут я увидел над водой тень, освещенную луной. Я услыхал удары весел, которые быстро приближались.

Изо всех моих последних сил я закричал: «Help, help!» («Помогите, помогите!»).

Это была лодка. Когда меня вытащили из воды, я был почти без сознания.

Как мне рассказывали позднее, взрыв услыхали в рыбачьем поселке Дюнмор, расположенном при входе в бухту Уотерфорд, недалеко от места гибели лодки. Там немедленно была снаряжена спасательная экспедиция в предположении, что случилось несчастье с одним из английских дозорных судов, как это было несколько недель назад, когда рыбакам Дюнмора удалось спасти нескольких людей. И в этот раз хотели сначала выйти в море на двух парусных лодках, но это было невозможно из-за полного отсутствия ветра. Тогда были посланы две гребные шлюпки, которые наугад шли по бухте, и одна из них нашла меня и спасла. Экипаж этой лодки, как я разузнал путем обмена письмами после войны, состоял из двух братьев Поуэр и рыбака Мэк- Грэса. Навалившись сильно на весла, они доплыли до берега и вошли в небольшую рыбачью гавань, где собралась большая толпа людей. Я настолько выбился из сил и так окоченел от холода, что самостоятельно не мог выйти из лодки и меня вынесли на руках. Несмотря на все только что пережитое, это были для меня самые мучительные минуты. Четыре человека подняли меня на плечи и понесли. Мои окоченелые мускулы были так напряжены, что я громко кричал от боли и думал, что мои члены разорвугся на части. Меня принесли в один дом, раздели, уложили в теплую постель, растерли и при помощи молока и виски слова пробудили к жизни. Тем временем мои спасители нашли в кармане брюк мой железный крест и с удивлением стали задавать мне вопросы:

«Are yon a German?» («Вы немец?»)

«Yes» («Да»).

«А submarine commander?» («Командир подводной лодки?»).

«Yes» («Да»).

«Then you are a prisoner of war!» («В таком случае вы военнопленный!»).

Да я знал, что в этой местности военных не было, были только штатские, они спасли мепя и объявили теперь пленником. Остальную часть ночи я провел в кровати, окруженный заботливым уходом владелицы дома миссис Честер и одного господина Остина Фаррелла. Рано утром появился полицейский и взял меня под надзор. Во время утреннего завтрака мне объявили, что, по приказанию адмиралтйства, я подлежу отправлению в Корк. Для выполнения этого вскоре прибыл второй полицейский. Но что же мне надеть, ведь моя рубаха и брюки были совершенно мокрые. Мне принесли штатское платье, и вот начался настоящий маскарад. Мне дали платье и белье человека, весившего, по крайней мере, 100 кило, так что я мог дважды обернуть это одеянне вокруг тела, к тому же оно было очень короткое. В этом курьезном наряде в сопровождении двух полицейских я сел в двуколку, запряженную одной лошадью, и приблизительно через час меня доставили на вокзал в Уотерфорд, откуда в отдельном купе скорого поезда мы доехали до Корка. Волнение и напряжение истекшей ночи вызвали во мне теперь сильную реакцию, и совершенно утомленный я заснул на скамье купе.

Когда я проснулся, один из полицейских вручил мне небольшой пакет с бутербродами и яйцами, сказав, при этом, что одна дама, проходя через поезд, увидела меня лежащим и, справившись обо мне у полицейских, велела передать мне пакет из сострадания. По прибытии в Корк меня передали под надзор двух молодых офицеров и в закрытом автомобиле отвезли в казарму 3-го Лейстерского полка. После короткого допроса, учиненного мне командиром полка, меня отвели в офицерскую комнату, прислали врача для осмотра моего поврежденного глаза и лопнувшей от взрыва барабанной перепонки и затем дали мне плотно поесть. Парикмахер занялся моей внешностью. С момента моего отплытия из Гельголанда 31 июля я не имел возможности побриться. В таком виде, в платье с чужого плеча и с поврежденным глазом я должно быть производил странное впечатление. После моего завтрака командир полка приказал через врача спросить меня, чувствую ли я себя достаточно сильным для переезда. Предполагая, что меня теперь отправят в лагерь для военнопленных, - а мне так хотелось после ужасных переживании поговорить с немецкими товарищами, - я на этот вопрос ответил утвердительно, хотя, откровенно говоря, я вовсе не чувствовал в себе сил для переезда. Но я не предвидел, что меня

ожидало.

Пока я находился под надзором двух лейтенантов Видтингтона и Кроцира, я не мог ни на что пожаловаться. Один из них, бывший со мной одного роста, принес мне даже свое белье и одежду, освободил меня от невероятного костюма моего спасителя из Дюнмора. Днем мы пересели в скорый поезд, даже в первый класс, и отправились через Ирландию в Дублин. Ввиду моего состояния оба лейтенанта уступили мне целую скамью, так что я мог лежать, а сами поместились на другой. Вечером мы прибыли в Дублин и проехали через город в карете, чтобы сесть на пароход, делавший точные рейсы в Англию. При этом мы проехали по улицам, которые напоминали мне район военных действий во Фландрии. Целые ряды домов были снесены, как я узнал из расспросов, английскими войсками в 1916 г, во время большого Ирландского восстания.

Переход через Ирландское море прошел гладко, хотя на борту заметна была большая нервность, так как несколько дней назад на этой линии германской подводной лодкой был потоплен пароход. Для характеристики отношения ко мне обоих провожатых мне хочется отметить, что когда пароход тронулся, мы заняли отдельную каюту и после довольно большого промежутка времени караульный лейтенант спросил меня, не обижусь ли я, если он ненадолго отлучится на палубу и на это время запрет меня в каюте. Ввиду такого корректного отношения я, разумеется, сейчас же изъявил на это согласие.

Когда мы к утру сошли с парохода, чтобы сесть в стоявший наготове скорый поезд, я увидел на набережной возбужденную толпу, так как известие о моем проезде, конечно, распространилось. Ввиду этого меня с чрезвычайной осторожностью провели к поезду по запасному трапу.

В Лондоне на вокзале нас никто не встретил. Мои спутники пошли со мной прежде всего в ближайшую гостиницу, чтобы сделать обычпый утренний туалет, после чего плотно позавтракали. Скоро, однако, появилась караульная команда, которая пришла, чтобы отвести меня не в лагерь военнопленных, а в одиночную камеру, расположенную в четвертом этаже военного здания в южном Кенсингтоне, где меня продержали в заключении целые 2 недели. Все мои протесты против этого одиночного заключения и совершенно недостаточного питания ни к чему не привели. Единственным утешением в это время были мои прогулки с бывшим лейтенантом Тренчем, который был известен в Германии как шпион в Боркуме; тогда он был майором в военном министерстве. Из сочувствия ко мне он выхлопотал разрешение на эту прогулку. Но когда он пытался выспрашивать меня, я всякий раз обрывал его, напоминая данное им ранее обещание.

Прошло и это время. Через 2 недели меня перевели в Кольстердальский лагерь военнопленных в Йоркшире, где меня трогательно встретили товарищи по флоту, попавшие туда после Фалклэндской битвы».

Таково было «чудесное спасение» этого последнего и единственного оставшегося в живых из экипажа С-44.

Опасность от мин увеличивалась в течение войны с каждым годом. Действительного средства против них не было. Мы старались, по возможности, избегать мин по пути, а если не было других средств, то обходить их или проходить под ними. Но мины все-таки были опасными врагами, так как они были невидимыми и поражали нас как бы из засады.

К концу войны англичане сосредоточили минную оборону на морских путях, наиболее посещаемых подводными лодками, как, например, в Канале. Между минами ставились «слуховые буи», которые соединялись электрическим кабелем с ближайшей береговой наблюдательной станцией. Электрический ток издали передавал на мембрану телефона шум и удары винта лодки. После того начинали лихорадочно действовать стоявшие у выключателей минеры и слухачи, которые старались определить направление этого «звукового следа», чтобы в надлежащий момент, когда след этот приближался к одной нз минных банок, при помощи электрического контакта заставить лодку замолчать навсегда.