На синей комете

Глава 16

— Кто это, Клер? — спросил Роберт У. Бистер, великолепный, цветущий мужчина с расчёсанными на прямой пробор волосами, в твидовом костюме, который, наверно, даже нашим богачам в Кейро не по карману. Да в Кейро такой даже в универмаге не купишь!

Отец Клер запросто присел рядом со мной на корточки и немного покачался с носка на пятку. Прямо перед моим носом оказались обтянутые твидом колени, а чуть ниже — блестящие кожаные туфли, видимо очень мягкие.

— Это Оскар, папа, — сказала Клер. — Оскар Огилви-младший из города Кейро, штат Иллинойс.

Мистер Бистер торжественно и уважительно пожал мою крошечную руку.

— Твоя вещь, Оскар? — спросил он и показал мою монету. Не сводя с меня глаз, точно боялся, что я пущусь наутёк, мистер Бистер обратился к дочери: — Клер, милая, я сожалею, но наш дом — не приют для детей, сбежавших от родителей. Это противозаконно. У нас с мамой могут быть неприятности, вплоть до ареста.

— Я не сбегал от родителей, сэр, — уточнил я.

— Ну, ты же явно должен сейчас быть где-то в другом месте, — рассудил мистер Бистер, пряча монету в карман. — Тебе всего пять лет… Или ты ничей? — Он улыбнулся, радуясь собственной шутке.

— Мне одиннадцать лет, сэр, — произнёс я с достоинством. — Я живу в Иллинойсе, в доме номер три по улице Люцифер в городе Кейро, и учусь в пятом классе Центральной школы. Учительницу зовут миссис Олдерби. Там, в Кейро, рост у меня один метр тридцать пять сантиметров. А здесь я без никого, сам по себе.

— Ну, понятно-понятно, Оскар. А как ты сюда попал? — вполне по-дружески продолжил мистер Бистер.

— Папа, ты ему всё равно не поверишь, — вмешалась Клер. — Оскар только зря время потратит, если возьмётся рассказывать всё с начала до конца.

С этого момента её отец изменил тактику. Смахнув с кресла пустые коробки из-под поезда и вокзалов, он уселся и достал из кармана мои десять центов.

— Эта монета… — начал он. — Макс показал её Генри. Тот решил, что это подделка, и показал отцу. А отец Генри в этом деле специалист. Нумизмат. Проще говоря, коллекционер монет. Он рассмотрел твои десять центов со статуей Свободы через увеличительное стекло. Монета подлинная. Чистое серебро[15]. Подделывать мелкие серебряные монеты невыгодно. Бессмысленно, в сущности. А на этой монете даже есть клеймо Монетного двора. Так что она бесспорно настоящая. Оскар Огилви, я хочу понять, как ты сюда попал и откуда у тебя эта монета.

— Папа, ты обещаешь не прерывать и не смеяться? — требовательно спросила Клер.

— Слово бойскаута! — ответил ей отец и, откинувшись в кресле, скрестил длинные ноги в роскошных мягких брюках и, сцепив пальцы, устремил на меня суровый, уже не дружелюбный взгляд.

Я начал с поездов у нас в подвале на улице Люцифер. Потом упомянул об утренних газетах, об обвале на бирже, о миллионерах, прыгавших из окон небоскрёбов, и богачах, превратившихся в лоточников. Затем рассказал про то, как папа потерял работу, про банк мистера Петтишанкса, который забрал дом и поезда, про появление мистера Эплгейта и про тётю Кармен. Потом настал черёд Стакпоула и МакГи. Я рассказал о них, о первом прыжке и поездке на поезде, о встрече с Голландцем на линии «Рок-Айленд». Мистер Бистер непрерывно кивал и, казалось, впитывал каждое моё слово, точно губка.

Потом я описал макет в доме Кроуфордов. Потом камень со звёздочкой, его принесла китаянка… китаянка… Как же её зовут?

Я забыл её имя! И жутко расстроился. Это был тревожный сигнал. Это означало, что будущее начало стираться из моей памяти. Ещё немного, и я забуду, что мне одиннадцать, а не шесть лет, что у меня было другое тело! Надо срочно бежать из двадцать шестого года и возвращаться в своё время. Иначе я забуду всё на свете, даже мистера X и Голландца! Они растают как дым. И от всех моих мытарств не будет никакого проку.

— Мисс Чау, — напомнила Клер. — Ты говорил, что её зовут мисс Чау.

— Ну да… конечно… — Я запнулся, но дальше всё пошло гладко. Я описал мистера X с его грушевидным телом и лицом, похожим на морду бассета; описал Хиссбаума и лейтенанта Сирила Петтишанкса, который хотел послать меня в Сибирь, чтобы я помогал русским бить фрицев.

Тут мистер Бистер меня всё-таки перебил.

— Так значит, война? — спросил он. — Кто с кем? Против кого? Когда именно?

— Я не разобрался. Я попал в Лос-Анджелес в декабре сорок первого года. Сразу после того, как Япония напала на американские военные базы в каком-то Пёрл… Пёрл-что-то… не помню, как место называется. Всех подряд призывали в армию…

Клер дотронулась до моей руки — остановила.

— Папа, — сказал она. — Ты сам видишь, Оскара надо отправить домой. Ему надо вернуться в свою жизнь, в свою настоящую жизнь.

— Оскар, давай заключим договор, — предложил мистер Бистер.

— Ну, папа, ты прямо как в бизнес-клубе! — воскликнула Клер.

— А сама-то? — весело сказал её отец. — Вырастил переговорщицу на свою голову! Не далее как сегодня заставила нас с мамой договорчик подписать! Составленный, надо признаться, по всем правилам.

Клер явно обрадовалась похвале.

— Договор — дело хорошее, и уметь его заключать незазорно, — продолжил мистер Бистер, не скрывая гордости. — Я в самом деле известный юрист. И мои дети пошли в меня! Мы все заключаем сделки: и ты, и Макс, и я. Жизнь идёт вперёд, а не стоит на месте именно благодаря тому, что люди договариваются. Жизнь — это сделка. Лично я готов подписать договор с самим Муссолини, чтобы узнать, что случится в двадцать девятом году с нашими семейными инвестициями. Мне совершенно не хочется прыгать из окна небоскрёба. А то твоя мама очень расстроится. — Он засмеялся собственной шутке. И тут же перевёл взгляд на меня. — Я заметил, что ты слышал имя Муссолини, верно? — спросил он.

Муссолини… Кто же это такой? Я напряг память и… вспомнил!

— Он во время войны правил итальянцами.

— Итак, Оскар, — серьёзно произнёс мистер Бистер. — Я соберу друзей, и ты расскажешь нам всё, что помнишь про события двадцать девятого года. После чего я покупаю тебе билет в первый класс на любой поезд, какой пожелаешь. На сей раз на настоящий. Сегодня вечером как раз есть поезд до Чикаго. Договорились, Оскар?

Я взглянул на Клер. Она едва заметно покачала головой. Я судорожно взвешивал «за» и «против». Уехав домой на настоящем поезде, я буду обречён заново прожить целых пять лет своей жизни, с первого до последнего дня. Но если сказать «нет», можно вовсе не попасть домой! Господи, почему нет другого выхода? Я приуныл.

— Папочка, погоди! — воскликнула Клер.

— Дорогая, сейчас-то тебе что не нравится? Это лучшее, что я могу предложить! — Говоря с дочерью, мистер Бистер следил за мной весьма бдительно.

— Билет на поезд — это очень хорошо, — ответила Клер. — Но Оскару надо дать с собой денег. Тогда после обвала на Уолл-стрит его папе не придётся продавать дом и ехать в Калифорнию.

— Сколько стоит твой дом, сынок? — спросил у меня мистер Бистер. — Даю пять тысяч. Думаю, этого хватит. Выписываю чек на пять тысяч долларов. По рукам?

Я опешил.

— Выписывай на десять, — потребовала Клер.

— Семь пятьсот, — сказал её отец. — Но…

— Но что? — с вызовом спросила Клер.

— Но надеюсь, что информация будет ценной, — закончил свою мысль мистер Бистер. — Нет информации — нет и сделки. — Он посмотрел на меня. — Так что не подкачай, мальчик.

Что значит «не подкачай»? Я вздрогнул и побледнел. И Клер это заметила.

— Нет, папа, так не годится. — Клер скрестила руки на груди и прошла в другой конец комнаты.

Я не на шутку перепугался. Эта сделка — мой единственный шанс. Неужели Клер сейчас всё испортит?

— Что не годится, дочка? — поинтересовался мистер Бистер.

— Не ставь Оскару никаких условий. Просто заплати за всё, что он вспомнит и сможет рассказать. Он будет очень стараться. Если ты не согласен, считай, что Оскар уже забыл, что такое «обвал на фондовой бирже».

Отец Клер, не вынимая рук из карманов пиджака, пошевелил пальцами.

— А вдруг твой юный друг мошенник? Вдруг он солжёт или выставит меня на посмешище перед друзьями и клиентами?

Клер прищурилась:

— Оскар — не мошенник. И врать не умеет.

— Моё слово твёрдое, дочка. Если он поставит меня в нелепое положение, никаких денег не дам. Я не плачу за пустую болтовню.

Клер приблизилась к отцу и, протянув руку, сказала:

— Договорились. Только не забывай, что Оскару всего одиннадцать лет и журнал «Уолл-стрит» он не читает. Бизнес — твоя профессия, а Оскар — ребёнок.

— Договорились, — сказал мистер Бистер, пожимая руку дочери. — Ты крепкий орешек, Клер. Заседать тебе когда-нибудь в Верховном суде. Будешь первой женщиной, которую туда допустят. Только маме не говори про мои пророчества, а то у неё случится сердечный приступ.

Мистер Бистер говорил это, пряча улыбку, и я понял, что он намеренно учит Клер вести переговоры. Ещё я понял, что Максвелл, скорее всего, не так талантлив, как его сестра…

Спустя час мистер Бистер вернулся и, крепко взяв меня за руку, повёл в гостиную. Клер пошла следом.

— Оскар, не подведи, — сказал по пути хозяин дома. — Времени было мало, поэтому я собрал только самых близких друзей.

На площадке между этажами Клер остановила меня и прошептала:

— Оскар, надо очень стараться. Изо всех сил. Расскажи им всё, что они захотят узнать.

— Но что именно им нужно?

— Всё это очень богатые люди. Они хотят, чтобы ты рассказал им, как не потерять деньги. Желательно даже, как умножить капитал.

— Я этого не знаю!

— Зато ты знаешь, какой будет жизнь в тридцать первом году. И в сорок первом. Папины друзья хотят понять, как избежать обвала. И хотят знать всё про войну, чтобы вовремя вывести свои вложения из Германии и Японии.

— Про вложения я вообще ничего не знаю, — горячо зашептал я. — Я даже не понимаю, почему у твоей мамы случится сердечный приступ, если ты будешь первой женщиной в Верховном суде.

— Глупый! Потому что на мне тогда никто не женится! — Клер положила руку мне на плечо, развернула меня к двери в гостиную и слегка подтолкнула. — Не подкачай, Оскар!

В камине весело играло пламя. У камина сидели несколько мужчин. Очень важных. Не в высоких шнурованных ботинках из нашего фирменного обувного магазина в Кейро, а в начищенных до блеска туфлях с тончайшими кожаными подмётками; в таких туфлях можно ходить только по мраморным полам. Руки мягкие, ногти розовые, отполированные, ни одного сломанного, ни одной заусеницы. Эти руки не знали физического труда. Гости мистера Бистера улыбались, и зубы их — вычищенные, ухоженные и наверняка свои, не вставные, — сияли белизной. Эти люди были магнатами, все до одного. И все до одного были прекрасны! Да-да, другого слова не подобрать. В гостиной царила власть. Всесильная и великолепная.

— Это отец Генри — Генри Меллон-старший, — произнёс мистер Бистер. — Он коллекционирует монеты. Возможно, ты слышал о семье Меллонов.

Я не слышал. Но я смотрел на Генри Меллона, на его одежду, стрижку, на его гладко выбритый подбородок — и понимал, что этот человек даже носки сам по утрам не надевает. У него для каждого дела имеется прислуга.

Меня представили мистеру Джону П. Моргану и мистеру Биддлу. За ним, в костюме для игры в теннис, сидел молодой человек с вьющимися волосами. Его звали Нельсон Рокфеллер. А ещё дальше расположился Джо Кеннеди. Он пришёл с сыном, мальчиком лет десяти[16].

Всё лицо юного Кеннеди было усыпано веснушками, а таких густых волос я вообще никогда не видел. Меня этот мальчик как будто не заметил. Скользнул по мне взглядом и тут же зевнул.

Ещё дальше, на узком диванчике, сидели мистер Меррилл и мистер Линч.

От всех этих людей исходил знакомый запах. Запах достатка. От них пахло лимонной полиролью и выпечкой, как у Петтишанксов. И ещё дорогим одеколоном.

И вообще, эти люди были похожи на мистера Петтишанкса, даже сидели точно так же — закинув ногу на ногу. Наверняка тоже банкиры.

— Ну, привет, Оскар! — радостно обратился ко мне мистер Биддл.

И все поочерёдно поднялись и пожали мне, шестилетнему малышу, руку. Потом мистер Меллон откашлялся и произнёс:

— Оскар, послушай… твоя монета… десять центов с изображением статуи Свободы… — Он ободряюще улыбнулся. — Знаешь, у меня дома имеется фотостудия, тёмная комната, где я проявляю и печатаю снимки. Вот увеличенное фото твоей монеты. — Он передал мне чёрно-белую фотографию, на которой десять центов были в двадцать раз крупнее реального размера. — Видишь метку около ободка?

— Да, сэр.

— Это печать. Такие печати ставит только Центральный монетный двор. Кроме того, засечки на ребре. Среди фальшивомонетчиков встречаются искусные мастера, но гурт, то есть ребро монет, они делать не умеют. Ну и последнее: не занимаются фальшивомонетчики такими мелкими монетами. Подделывать мелочь невыгодно. Итак, что мы имеем? Перед нами монета из чистого серебра с печатью Монетного двора Соединённых Штатов. Монета принадлежит серии, которая пока не выпущена в обращение, и датирована годом, который ещё не наступил. Откуда она у тебя?

— Мне дал её ночной сторож, который охранял Первый национальный банк в городе Кейро, штат Иллинойс. С помощью этой монеты мы с ним запускали поезда на рождественском макете, — ответил я. — Он просверлил в монете дырку и продел в него шнурок, так что мы могли вытянуть её из автомата и запустить поезд ещё раз.

— И когда это было, Оскар?

— Примерно в середине декабря тысяча девятьсот тридцать первого года.

— Значит, ты мальчик из будущего. Так, Оскар?

— Да, сэр. Я родился в двадцатом году. Сейчас мне одиннадцать лет.

Гости мистера Бистера хмыкнули, зашевелились. Заскрипела кожа кресел.

— Одиннадцать, говоришь? — произнёс мистер Рокфеллер. — Попробуй убедить нас в этом, Оскар. Сможешь?

— Сэр, если хотите, дайте мне пример на деление в столбик. Я и дроби знаю, если они не слишком сложные.

Юный Кеннеди опять зевнул и, глядя на меня, одними губами проговорил: «Хвастун».

— Спасибо, Оскар, — сказал отец Клер. — Обойдёмся без математики… Ваши вопросы, господа! Прошу! — прибавил он таким тоном, будто я — его изобретение.

— Кто там у вас в тридцать первом году президент США? — спросил мистер Биддл.

— Герберт Гувер, — ответил я.

— Хорошо, Гувер — это то, что надо.

Несколько человек одобрительно закивали.

— Ну что вы?! — возразил я. — После обвала в двадцать девятом году в стране началась страшная неразбериха, и мистер Гувер это допустил. Он не знал, как выйти из положения. Он играл на скрипке, пока горел Рим. Так, во всяком случае, говорил мой папа. А вы хотите знать про кинозвёзд? Кто будет в моде?

— Твой отец, по всей видимости, демократ[17], — мрачно заметил мистер Меррилл.

— Да, сэр, конечно, — подтвердил я, глядя на озабоченные лица богачей. — А хотите, про машины расскажу? В сорок первом году они вообще обалденные, с нынешними не сравнить. Прямо ракеты. — Я хотел рассказать им про машину Голландца, «крайслер-тандерболт», а ещё — про цветное кино, но перескочил на бейсбол. — В сорок первом году Джо Ди Маджио принесёт победу команде «Янкиз» — пятьдесят пробежек и семьдесят шесть баз. — Я говорил без умолку, но то, что интересовало моего отца, этих людей не заботило. Джо Ди Маджио их ничуть не волновал.

— Так, значит, в сорок первом году будет война? — спросил мистер Бистер.

— Да, сэр. С японцами. Они на нас нападут. Ещё в этой войне будут участвовать немцы. И русские. А у нас будет новый президент, только не помню кто…

— Вспоминай, Оскар, — настойчиво произнёс мистер Линч.

Я задумчиво обводил ногой узор на мягком восточном ковре. Как же его зовут? Хоть убей, не помню!

Я покачал головой.

— Помню только, что мой папа голосовал за него два раза.

— Ну ладно. Расскажи теперь подробнее про двадцать девятый год, — предложил мистер Бистер. — Что произошло? Вспомни, что говорили по радио, что писали в газетах.

— Это случилось осенью, двадцать девятого октября, — начал я, для солидности понизив голос, но он звучал совсем по-детски и мне не подчинялся. — Где-то здесь, у вас в Нью-Йорке, случился обвал. На Уолл-стрит. И наступила депрессия. Да, такое слово писали в газетах. Депрессия. Бизнесмены потеряли все свои деньги. Некоторые выпрыгивали из окон, другие продавали бриллиантовые запонки и шли торговать яблоками вразнос.

Гости мистера Бистера переглянулись.

— Ты, случайно, не помнишь, какие котировки пошли вниз? — спросил хозяин дома.

— Коти… что?

— Ну, что стало с акциями «Стандард ойл»? — спросил мистер Рокфеллер. — Тоже обесценились?

— А муниципальные облигации? — спросил мистер Бистер. — А «Дженерал электрик»? Они удержались на плаву?

— А «Дженерал моторс»? — спросил мистер Меллон.

— Всё рухнуло, — ответил я. — Всё. И банки начали закрываться. Все люди в стране стали нищими. Ну, кроме самых-самых богатых. Закрылись заводы, фабрики. Работы ни у кого не было. Даже у фермеров. Из-за пыльных бурь.

И тут до меня дошло. Я понял, зачем этим богачам надо знать про депрессию. У камина в гостиной Бистеров сидели те самые пройдохи с Уолл-стрит, про которых говорили мистер Эплгейт и тётя Кармен. Магнатов интересовали только деньги. Не фермеры, не рабочие, а деньги. Как игроков на скачках. А я был для них прорицателем, который заранее знает результат и подскажет, на какую лошадь ставить.

— Оскар, а что, собственно, привело к этому кризису? — Мистер Биддл снова закинул ногу на ногу, предварительно подтянув штанины, чтобы не помялись. — Ты не знаешь причину?

Мне вспомнилось, что говорили тётя Кармен и мистер Эплгейт. И я их повторил их слова:

— Завышенные ставки. Я не знаю, что это такое, но… — Тут я набрал в лёгкие побольше воздуха и выпалил всё, что говорила тётя Кармен: — Ещё кредиты и жадность. Жадные пройдохи с Уолл-стрит, которые делают деньги из воздуха и возводят карточный домик, который непременно разрушится. Они — мошенники. Предсказывают то, чего сами не знают. Вот из-за них всё и случилось.

В гостиной Бистеров воцарилась гнетущая тишина. Только поскрипывали кожаные сиденья. Невнятное бормотание — и снова тишина.

И тут впервые заговорил мистер Кеннеди — внятно, но с каким-то непривычным для моего слуха гнусавым акцентом:

— Послушай, мальчик… — Видимо, он забыл моё имя. — Так кто же всё-таки станет президентом после Гувера? А?

Я закрыл глаза. Кто же? Кто? Ах да, он тоже Рузвельт! Как президент Теодор Рузвельт. А имя? Франк? Франклин!

— Франклин Рузвельт!

Казалось, я выстрелил из рогатки и умудрился попасть в каждого присутствующего.

— Ты уверен, Оскар? — спросил мистер Бистер.

— Да. Он дважды победил на выборах. Я видел его фото на обложке какого-то журнала. Он стоял на палубе авианосца и приветствовал сотни моряков.

Мистер Меррилл откашлялся и повертел в пальцах свой бокал. Льдинки слегка звякнули.

— Мальчик… — обратился ко мне мистер Меррилл.

— Да, сэр?

— Ты знаешь, что такое полиомиелит?

— Нет, сэр.

— Так я и думал. Это такая болезнь. Франк Рузвельт лежит на кровати пластом. Полиомиелит неизлечим. Франк Рузвельт никогда не сможет ходить. И стоять на борту авианосца не сможет. Он никогда не будет кандидатом в президенты! Он вообще никем в этой жизни уже не будет. Во всяком случае, его уродка-жена не позволит ему появиться на людях. Президент Франклин Рузвельт?.. Уморил, ей-богу!

Отец Клер повернулся ко мне. И нахмурился.

— Малыш, ты ошибаешься. Франк Рузвельт президентом не станет. Исключено. У больных полиомиелитом нет шансов на выборах. И я не верю, что он стоял на борту авианосца. Ты это выдумал.

— А я, чёрт побери, не верю, что тебе одиннадцать лет! — резко сказал кто-то из гостей.

У меня от страха свело живот.

— Оскар! — вмешалась Клер. — Прочитай им Киплинга. Шестилетний ребенок такое стихотворение не запомнит. Читай!

Гости мистера Бистера умолкли. И выжидающе закурили — кто сигареты, кто сигары. Богачи ещё не поставили на мне крест.

— Что ж, читай, Оскар, — сказал отец Клер. — Докажи, что тебе можно верить.

Я вышел на середину ковра, расстеленного перед камином.

— Когда ты мудрым сможешь… если сможешь… нет погодите… ты сможешь быть мудрым и смелым, когда… повсюду… все… тебя винят… нет, не так…

Моё сердце заколотилось в панике. Как же так? Я ведь хорошо знаю эти слова! Почему они ускользают? Почему не даются?.. Я начал забывать будущее! Мне уже никогда его не вспомнить, никогда.

— Давай же, Оскар! Тебя ведь среди ночи разбуди — ты Киплинга наизусть прочитаешь! — Огорчённая Клер начала подсказывать мне текст, как я когда-то подсказывал Сирилу. Но я читал хуже Сирила. Я вообще ничего не помнил. Стихотворение растворилось, как последняя звёздочка на утреннем небе.

— Врунишка! Мошенник! — прервал мой жалкий лепет мистер Кеннеди. — Разыграть нас вздумал! Ещё и жадными пройдохами обозвал. Я — не пройдоха!

— А Оскар не врун! — воскликнула Клер. — Он настоящий честный американец, он в церковь ходит! Он сказал вам правду, мистер Кеннеди! Но, по-моему, никто здесь не хочет знать правду! Все просто хотят заграбастать побольше денег.

— Ты лжец и обманщик, Оскар. Если ты действительно Оскар — а то, может, и это выдумка. — Мистер Бистер говорил спокойно, но жёстко. — Лжеца я всегда по глазам отличу. — Он повернулся к Клер. — Барышня, наш договор отменяется. — Он бросил монету на ковёр, к моим ногам. — Наверно, раздобыл её у какого-нибудь уличного фокусника.

Клер больше не стала спорить. Только обвела всех испепеляющим взглядом, взяла меня за руку и сказала:

— Пойдём наверх, Оскар.

Всё ясно. Мистер Бистер не даст мне денег. Ни цента. Мы с Клер медленно, молча, поднимались по лестнице.

— Что ты намерен сделать с этим щенком? — донеслось из гостиной.

— Позвоню своему адвокату, — ответил отец Клер.

— Чёрт подери, Бистер! Ты же сам адвокат! — Это сказал мистер Кеннеди, я узнал его странный выговор и гнусавый голос.

Клер молчала, но по её взгляду было понятно: я выставил её отца на посмешище и испортил замечательный план. Мы сидели у окна в её комнате и молча смотрели вниз, на машины, которые ползли по Семнадцатой улице. Клер нашла для меня зубную щётку и старую пижаму Макса. Нам давно принесли ужин — он стоял на серебряном подносе на столе, — но аппетита не было. Внезапно Клер дотронулась до моей руки и сказала:

— Пойдём скорее к бельевой трубе! Надо узнать, что делается внизу!

В коридоре она потянула за железную ручку, распахнула дверцу в гулкую железную трубу и засунула туда голову чуть ли не целиком. Снизу потянуло холодным воздухом, и до нас донеслись голоса. Гости, видимо, разошлись, а родители Клер разговаривали за ужином.

Мы слышали каждый звук, даже различали скрип стульев и звяканье ножей и вилок. Отец и мать Клер обсуждали, какие из предстоящих светских мероприятий следует посетить, а какие их внимания не стоят. Всё зависело от того, куда предположительно пойдут их важные друзья. Потом миссис Бистер икнула. А потом сказала:

— Роберт, всё-таки что мы будем делать с этим малышом? Он явно сбежал из дома.

— Я собирался посадить его в поезд и отправить восвояси, — ответил папа Клер с полным ртом. А потом, прожевав, прибавил: — Главное, чтобы он не вздумал вернуться.

— Это ребёнок! В багажном вагоне ты его не отправишь. По правилам ребенок не может ехать без взрослых. И кто, по-твоему, с ним поедет? Лично я не намерена сопровождать этого оборванца. Надеюсь, ты тоже.

Я оборванец?! Обидное слово ужалило, но мы с Клер продолжали слушать, стараясь не упустить ни слова.

— Я пытался дозвониться его отцу в Иллинойс, в этот город… как его… Кейро! Но на фамилию Огилви телефонов нет, — продолжал отец Клер.

Как нет? Я перестал дышать. И тут меня осенило. Конечно нет! Папа поставил в доме телефон только в двадцать восьмом году! Значит, я зря порывался ему звонить.

— Дорогой, этого ребёнка надо как можно быстрее отсюда выдворить. Он дурно влияет на Клер. Девочка, чего доброго, снова сбежит!

Мистер Бистер засопел.

— Наша дочь не должна общаться с таким отребьем. Мальчик маленький, но какой-то странный. И эта монета из тридцать первого года… В общем, с ним надо побыстрее распрощаться. Максвелл со мной согласен. Дорогой, будь так добр, вызови такси и сдай этого вруна в Дом для мальчиков на Сто первой улице. Очень тебя прошу!

Им подали кофе. Через минуту мы услышали голос Роберта Бистера — он говорил по внутренней связи со швейцаром:

— Да, Бруно, жёлтое такси. Сейчас, через пять минут. На западную сторону. Скажи водителю, что там придётся немного подождать, а потом обратно домой. Мы с Эвелин встречаем Новый год не дома, я заеду переодеться.

И почти сразу на лестнице раздались его шаги. Он поднимется твёрдым шагом, напевая рождественскую песенку про бубенчики. Потом остановился, закурил трубку — я услышал, как щёлкнула зажигалка. Мы с Клер бросились бежать.

— Дом для мальчиков? Что это? — спросил я, заранее предчувствуя недоброе. — Приют? Психбольница? Исправительное заведение?

— Всё вместе, — чуть не плача ответила Клер.

— Но если меня туда упрячут, я больше не увижу папу! Никогда!

Клер встала на колени возле игрушечных железнодорожных путей и взялась за пульт:

— Другого выхода нет, Оскар! Готовься! Он сейчас войдёт!

— Подожди! — воскликнул я. — Мой кошелёк! Он наверху, в комнате служанки, в кармане моих штанов. А в нём билеты! Без билета нельзя! Меня высадят!

Клер бросилась к секретеру, на котором стояла фарфоровая свинья-копилка. Разбив её об пол, Клер собрала монеты и сунула мне в руку пригоршню мелочи.

— До свиданья, Оскар! — Её душили слёзы, но экспресс «Двадцатый век» она запустила без колебаний.

Отец Клер постучал в дверь.

— Оскар, ты здесь? — вежливо спросил он и постучал ещё раз.

Я рассовал деньги по карманам и схватил Клер за руку.

— Поедем со мной! — сказал я неожиданно для самого себя. — Прыгай, Клер! Прыгай!

Дверь распахнулась. Но Роберт Бистер опоздал. Ласточкой, пробив руками невидимую стену, я нырнул — прочь из Нью-Йорка, в неизвестность… в никуда. Пальцы Клер выскользнули из моей руки в последний момент, и её комната, её отец и она сама растаяли, как звёзды на утреннем небе.