На золотом крыльце – 4

Глава 15 Тайна

Вечером мы пошли в тот самый «барский» кабак — нас туда пригласил Афанасий. Он зашел за нами лично, весь нарядный, в красной шапке, кожухе с вышивкой и в модных сапогах с загнутыми носами. Все-таки есть место благодарности у местных, пусть и в частном порядке. Хотя, учитывая страсть этого бородача к трофеям — он вполне мог себе это позволить.

Стражник накрыл хлебосольный стол, центральными элементами которого стали натуральный гусь в яблоках и графин с водкой. Он сильно огорчился, когда узнал, что я больше одной рюмки пить категорически отказываюсь, а Эля даже и пригубить не собирается.

— Ничего! — заявил он, собравшись с мыслями. — Усугубим сбитнем!

От сбитня мы отказываться не стали, так что вечер вошёл в привычную для Афанасия колею. Он рассказывал про здешнее житье-бытье, про сезонные миграции стад мамонтов, которые сбились из-за Бабьего Лета, об ордах дедморозов, что не так давно осаждали Гремучий, и избытке шкур, который в результате этого образовался. Ну, и нас спрашивал о новостях на Большой Земле.

— У меня ж сын и дочка там, в Иркутске, учатся, — пояснил он. — Как раз вот вашего возраста, по девятнадцать годков, двойняшки! Она по медицинской линии, фельдшером будет, он — на механика поступил! Я как вас увидел, так чего-то на сердце защемило. Письма-то когда последний раз доходили…

Мы ему рассказали, что оба — тоже студенты, и поведали про наше задание для практики. Образцы, водичка, вот это вот все. А еще расписали в красках всякое странное и необычное, что встречали на своём хтоническом пути. Все-таки — дядька опытный, еще и из местных! Услыхав про Имбинский, он только пальцем у виска покрутил, мол, они там все ненормальные. Но укорот, который асаны дали клановым дружинникам — одобрил.

— Они думают, что тут у них охотничьи угодья! — стукнул по столу Афанасий. — А тут люди живут, такие же подданные Государя! Как они говорят? «Туземцы?» У-у-у-у, табашники!

Слово за слово — мы и не заметили, как он уговорил нас взять с собой пару писем и небольшую передачку: мол, мы всяко быстрее на Большой Земле окажемся и до почтового отделения доберемся. Клюква сушеная, медок, какие-то еще мелочи… Такой хороший папашка, получается. И подозрения, которые поселились во мне из-за его щедрости, рассеялись: у него имелась своя выгода, и это все объясняло. А еще Афанасий деньги нам совал, за пересылку — гораздо больше, чем требовалось. Но вместо денег я стребовал у него истории!

— Вы же здесь давно живете, дядька Афанасий? — поинтересовался я. — А вот расскажите: лет двадцать, восемнадцать назад не было ли тут каких-нибудь громких происшествий, чтобы там фигурировал рыжий маг с разными глазами и с волшебным мечом?

— А? Двадцать лет назад? Ого! Это ты хватил, конечно… Нет, ну… — он хэкнул, махнул еще раз водки, задумался, а потом заорал на весь зал: — А-а-а-архи-и-и-п!

На секунду смолкли разговоры и звон столовых приборов, все возмущенно зашикали, но стражник приподнялся, обвел тяжелым взглядом кабак — и всё смолкло.

— Они у меня вот где! — он показал свой огромный кулак. — Архип, где ты там? Ходь сюды!

Архипом оказался повар с кухни. Он — в довольно чистом переднике и колпаке на обстриженных под горшок волосах шел к нам и вытирал волосатые руки полотенцем. Его полное лицо было гладко выбрито, на первый взгляд человеком повар казался неплохим, добродушным. Громоздкая фигура Архипа ловко маневрировала между столов, стульев и подавальщиц, которые сновали по залу с подносами.

— Чего орешь, Афанасий? В сотники выбился — думаешь, тебе все теперь дозволено? — спросил он. — Дык щас по кумполу тебе дам, дубина стоеросовая!

Как только он заговорил, фамильное сходство стало очевидным. Судя по всему, Архип был старшим братом Афанасия!

— Да ладно, че ты… Тут вот ребята — хоть и табашники, а люди приличные, спрашивают про какого-то рыжего мужика, что у нас тут, якобы, приключался, лет двадцать назад… — поскреб бороду стражник. — Волшебник, с мечом.

— Дык! — сказал Архип. — Я его помню. Я ж тогда уже тут работал. Он хорошо кушать не умел, все время торопился! Придет, возьмет, скажем, оленину в брусничном соусе, и лопает ее так, будто это репа пареная: ам-ам-ам, встал и пошел! Торопыга такой, суетливый! Вот на тебя чем-то похож! Глазами! Родственники, что ли?

Мы с Элей переглянулись. Похоже, отрицание отрицания сработало не только на меня! Или, может быть, если узнавание не имело в виду какие-то конкретные пересечения с социальным статусом и происхождением — то никакого блока не стояло?

— Родственник, — кивнул я. — Мы ночевали на Конской Голове, там одна таинственная личность рассказала, что он примерно в этих краях лешего сжег вместе с его делянкой. А я с детства с ним не виделся… Федор его зовут, может, слышали?

Тут уже и Афанасий спохватился:

— Был! Был Федор, точно… Молодой, но ученый! Теперь и я вспомнил! Из самой Александровской Слободы, столичный человек и вправду — волшебник! И меч у него был! Мне тогда только-только двадцать стукнуло, но в страже я уже состоял, мы по всему Гремучему на упырей охотились, как раз по наводке того самого Федора, рыжего! А, Архип? Помнишь? Весь поселок перевернули!

— Как не помнить? Я ж сразу сказал — заходил сюда такой! — возвел очи горе Архип, видимо, сетуя на бестолкового младшего брата. — Баламут он был, ваш Федя этот! Но воин крепкий. Треть Гремучего сгорело, пока этих гадов из подвалов выковыряли. Если б не эльфы — конец бы нам пришел. Ну, и если б не Федор, понятно… Представь: у нас — упыри! Он тогда злющий был, все какого-то Карлайла поминал! Странное имя, да? Я как щас помню — носится, мечом размахивает и орет: «Карлайл, зесан офэ битч!» Или что-то вроде того. Наверное, проклинал его, но мне такое проклятье неизвестно.

— Проклинал Карлайла? — удивился я. — Авалонец какой-то, что ли?

— Дык леший его знает… А нет, леший не знает — его ж этот Федор спалил. Из-за девки какой-то, как раз за пару лет до того, как в Гремучем пожар случился… Любил твой родственник огонь. И жечь своих врагов любил. Я б сказал, что он пиромант, но он не пиромант, — ухмыльнулся повар. — Потому что это я — пиромант! Я в этом разбираюсь.

Он щелкнул пальцами, и в ладони его заплясало пламя.

— Так это вы на острове мерзлявцев жарили? — догадалась Эля.

— Дык дело-то привычное, — хохотнул Архип. — Жарить-то! Стал бы я вам тут все это рассказывать, если б не видел, как вы их там штабелями укладывали! Вы ребята отчаянные, сразу мне по душе пришлись, даром, что табашники!

Он погасил огонь в ладони, а потом спросил:

— А хотите, я вам сырничков принесу? На козьем творожке! На домашнем!

Мне поплохело, и я не знал, что ответить, но тут нас спас счастливый — или несчастный? — случай. В кабак ворвалась какая-то заполошная девчонка лет двенадцати — вся растрепанная, с косичками, которые торчали в разные стороны — и завопила:

— У Шпаричихи Бороду кто-то на куски рвет! А-а-а-а-а!!!

Тут же все местные во главе с Афанасием вскочили со своих мест, и мы — в том числе. Стражники похватали оружие и, сломя голову, рванули к Шпаричихе. И мы за ними. Во-первых, потому, что мы знали и Шпаричиху, так как квартировали у нее, и Бороду — он работал паромщиком. А во-вторых, потому что в общем и целом мы хорошо себе представляли, кто именно мог разорвать Бороду на куски.

Один маленький, плюшевый, милый котенок, вот кто.

Картина оказалась более, чем очевидной. Паромщик хотел спереть пулемет, а яогай его сожрал. В смысле — паромщика Бороду, которого на самом деле звали Пафнутий Палыч, да и не сожрал, а понадкусывал, но…

— Убили! Убили! — носилась по двору Шпаричиха.

— Да не убили меня, дурная баба! — стонал Борода, который, весь окровавленный и поломанный, валялся на земле, прямо у лестницы на чердак.

Сверху на нем лежал мой РПТ и несколько зарядных коробов, на чердачной дверце верхом катался плюшевый котенок с человеческим ухом в зубах и орал дурным голосом. Народ, который ввалился во двор, ошарашенно разглядывал ошметки одежды, три или четыре пальца, второе ухо, куски кожи и мяса, которые валялись повсюду. Афанасий первым вышел из ступора и сказал нам:

— Вы это… Зверя уймите! — покосился на котика, повыше подняв фонарь, внутри которого горела свечка.

Местные по ночному времени для освещения пользовались такими приблудами, а еще — факелами. А кто побогаче — у тех имелись артефакты-светлячки, но это — внутри домов.

— Р-р-р-р-рв-а-а-ау! — откликнулось плюшевое чудище.

— Вижу я, что «рвал»! — буркнул сотник, недобро косясь на котенка.

— Вор-р-р-р-р… — натуральным образом заявил яогай.

— Борода-Борода, ну, ты и скот, — покачал головой Афанасий. — Теперь еще и снадобье на тебя тратить…

— Спасите-помогите… — просипел истекающий кровью паромщик. И, увидев, что котик спрыгнул с дверцы на верхнюю ступень лестницы, заорал истошным голосом: — Уберите его от меня, уберите!

Элька мигом взобралась на лестницу, подхватила котика, заглянула на чердак и сказала:

— Он точно рылся в наших вещах. Вон, и дробовик утащить хотел, но Лапа ему помешал! Ты мой хороший, ты мой лапочка! — она осторожно, чтобы не заляпаться в кровище, почесала котику за ушком и тот замурлыкал.

Оказывается, его Лапой звали, а я и не знал. Кот себе и кот!

— Будешь, говно ты собачье, теперь без ушей и пальцев жить, — пообещал паромщику Афанасий, достал из-за пазухи кожаную фляжку, наклонился к Пафнутию Палычу и влил ему в рот порцию неизвестного снадобья.

— Ы-ы-ы-ых! — паромщик вдруг резко вспотел, завонял, а потом его травмы стали стремительно зарастать.

Это точно было зелье регенерации, какой-то его местный вариант.

— Вор есть вор! Вор будет сидеть в тюрьме! — отчеканил Афанасий и скомандовал своим подчиненным: — Давайте, берите его и тащите в поруб.

— Так он же воняет! — запротестовал один из стражников.

— Ну, можешь помыть его для начала… Вон — ручей, вон — ведро… — окинул несколько удивленным взглядом своих подчиненных сотник. А потом рявкнул: — Вы двое — взяли, понесли! Ты — собрать ошметки Пафнутия в коробку и принести мне на стол в околоток, это — вещдоки!

А потом повернулся ко мне и спросил:

— Что это за чудо-юдо такое у вас? Это же не котик?

— Это боевой голем, — откликнулась Эля с чердака.

— Вопросов больше не имею, — кивнул Афанасий. — Вы в своем праве, нечего было ему лезть в ваши вещи. Шпаричиху мы на допрос забираем, а вы можете или здесь оставаться спать, или к Архипушке обратиться, он вам комнату найдет.

— Лучше, наверное, к Архипу, — кивнул я, разглядывая залитую кровью лестницу и стражников, которые собирали куски паромщика по двору. — Мы вещи возьмем и сразу в кабак вернемся.

— Утром без моего ведома не уезжайте, надо будет бумаги подписать, — предупредил сотник.

— Если что, — сказал я. — Мы претензий не имеем. Он свое получил.

— Ну, и ладно. Мы тогда по своим обычаям поступим, — он нахмурился. — Ишь ты — пулемет он захотел! Да кто к нам придет, если мы у гостей воровать станем? Все ж в Джиживе торги вести станут, или в Северо-Енисейске! Говно собачье этот Борода… А паромщика мы другого найдем!

Определенно, в словах Афанасия был резон.

Собрав разбросанные вещи, мы отправились в кабак — предстояло привести испачканную одежду и снаряжение в порядок, и я планировал воспользоваться для этого дела знаниями из учебника Пепеляевых-Гориновичей, потому как ни стиральных машин, ни сушильных шкафов в Васюганской Хтони априори не существовало.

Интерлюдия

Стены помещения были покрыты белым кафелем, окон здесь не имелось вовсе, из мебели стоял только обшарпанный канцелярский стол и два видавших вида стула — металлические, с обивкой из дерматина. Оба были заняты.

— Не бывает эликсира бессмертия, — сказал кнзяь Воронцов, перебирая бумаги и вчитываясь в печатные строчки. — Глупости какие-то. И хоббитцев не бывает — это всякому известно. И темных эльфов.

Он сложил листки бумаги стопкой, постучал о стол, выравнивая края, и подвинул к своему собеседнику. Стул под князем жалобно скрипнул.

— О! — Федор Иванович невесело усмехнулся. — Ты совершенно прав. Не бывает! Но есть определенный круг лиц, которые так не считают.

— Это как так, ваше высочество? — удивился великий телепортатор. — Нет, я понимаю — дети верят в сказки, но…

— Ну, знаете… Есть, например, на свете мужчины, которые считают себя женщинами, — сделал неопределенный жест рукой цесаревич. — Отклонение такое, психическое. Есть они?

— К сожалению, есть, — признал кавказский наместник.

— Есть на свете ужасные мазилы, которые малюют какие-то каракули на холстах и считают себя художниками, верно? — Федор Иванович изобразил рукой, как именно мазилы что-то там рисуют.

— Верно, — снова кивнул князь Воронцов.

— А есть на Авалоне и в Галлии некие личности, которые считают себя темными эльфами. Одеваются в черное, делают себе пирсинг во всех местах, живут под землей, поклоняются паукам и приносят разумных в жертвы. Идиоты? Определенно. Темные эльфы? Конечно, нет. Но — физическое наличие тех, кто считает себя темным эльфом — факт! И несчастным, принесенным в жертву, вовсе не легче от того, что их выпотрошили не настоящие дроу, а мнимые. Вот так и с эликсиром бессмертия. Знаешь ли ты, Георгий Михайлович, что-нибудь об экспериментах Гределя в Сколевских Бескидах? А о группе носферату в деревне Лыковка, которая нынче известна всем как удел Федора Ромодановского?

— Про Сколе — да, там ведь Бабай орудовал в свое время. Была какая-то история то ли с вампиршей, то ли с эльфийкой… — задумался Воронцов. — Про некроманта этого тоже кто-то что-то рассказывал, но там было про Сарай-Бату и Астрахань, никак не про Лыковку… Менгу-Тимур, Есугэй — кажется, Ромодановский потревожил какие-то старые курганы, да?

— Не только, не только… А про ковен Кантакузенов?

— Это тот самый, где ваш Поисковый батальон отличился? — щелкнул пальцами князь, припоминая. — И где Пепеляева контузило, после чего он драконом себя осознал?

— Во-о-от… — царевич Федор сложил руки в замок и поднес костяшки пальцев к губам. — Вот! А началось все в Васюганской Аномалии, где я писал научную работу по Оазисам. Слыхал что-нибудь о Живой и Мертвой воде?

— А кто не слыхал? — пожал плечами Воронцов.

— А про магию крови, которую практиковали в некоторых сибирских кланах последние четверть века?

— Та-а-а-к! — Воронцовв резко повернулся. — Вы хотите сказать, что все те события двадцатилетней давности… Что тогда ничего не закончилось? Что война, и Орда, и дракон…

— До сих пор ничего не закончилось, Георгий Михайлович. Карлайл жив. Мне понадобилось двадцать пять лет и две Балканские войны, чтобы уничтожить его последователей в континентальной Европе и России, но сам авалонский упырь до сих пор скрывался. Может быть, вообще — впал в спячку на несколько лет. Мне позарез нужно его выманить.

— Ваше высочество, даже для вас это — чересчур, — откинулся назад князь. — Вы ведь не могли…

— … использовать в качестве приманки родного сына? — Федор невесело усмехнулся. — Знаешь, я думаю он меня ненавидит. Одна надежда: когда узнает, зачем все это было — то…

— Простит? — прищурился Воронцов.

— Не простит, нет, — покачал головой Федор. — Поймет. Если, конечно, поверит. Если не поверит — то будет ненавидеть всю жизнь. Что ж, я к этому готов. В конце концов, он растет отличным парнем. Могучий маг! Видел, как он с Петрушей в Ингрии бодался? Кровь-то наша! Хоть и не менталист… И девчонка ему подстать — Ермолова…

— … Кантемирова, — мало кто мог позволить себе перебивать младшего сына Государя, но у кавказского наместника такое право было.

— Пусть — Кантемирова, не важно. Ты говоришь — приманка, ловля на живца… — увидев вздернутую бровь князя, цесаревич отмахнулся. — Ну, ладно, это я сказал, не ты. И я сделал. Да, мы ловим Карлайла на живца. Но, знаешь, иногда что-то маленькое и плюшевое на вид на самом деле представляет собой угрозу гораздо более страшную, чем огромный бородатый мужик с пулеметом в руках.

Закончил Федор Иванович непонятно, но Воронцов к такому поведению его высочества давно привык.

— Надеюсь, я когда-нибудь услышу всю историю про вас, Дарью и Михаила, целиком, — проговорил князь странным голосом. — А пока — вы можете рассчитывать на меня, ваше высочество. Я выдерну их откуда угодно, в любой момент.

— Не сомневался в вас, Георгий Михайлович, — Федор подошел к князю и положил ему руку на плечо.

— Я — ваш человек, — просто откликнулся Воронцов.

Как только великий телепортатор растворился в мареве портала, царевич встал и легким нажатием на одну из кафельных плиток заставил стену отъехать в сторону. Его взору предстала небольшая комната, полная медицинского оборудования. Стены помещения были сплошь исписаны рунами и магическими начертаниями, по центру этой странной лаборатории располагалась большая серебряная ванна, полная черной жидкости. Неяркий свет от циферблатов, табло и экранов падал на мертвенно-бледное лицо молодой, красивой женщины, которая находилась там, в этой ванной, опутанная проводами и трубками. Ее шея слева представляла собой одну большую, страшную рану, покрытую прозрачным гелем.

— Ты будешь жить, Даша, — провел пальцами по краю ванны цесаревич. — Даже если вы оба меня в итоге возненавидите — ты будешь жить.