Начало Отечества

Глава пятая Куликовская битва

Со времени убийства Джанибека-хана в 1357 году начались в Золотой орде усобицы и беспорядки. И продолжались они двадцать четыре года. За это время на ханском престоле умудрились побывать двадцать пять ханов! Сначала Бердибек, потом Кульна-хан, после него Кидырь, затем Темир-Ходжа — всех не перечислишь. В 1362 году удалось вскарабкаться на трон Абдуле-хану, ставленнику хитрого ордынского темника Мамая. Мамай чувствовал себя в обстановке постоянных распрей и стычек как рыба в воде. Однако и Абдуле не удалось, как ни старался Мамай, овладеть Ордой. Одновременно с ним правил еще один хан — Мюрид, выдавший ярлык на великое княжение малолетнему московскому князю Дмитрию Ивановичу. Продолжались и выступления других «правителей»: Булат-Темира, Хаджи, Джанибека Второго…　

Но постепенно «старейшинство» в государстве перешло к Мамаю. К 1373 году ему удалось усмирить противников внутри Орды. С этого времени все чаще стал Мамай вспоминать Батыя.　

Призвал кормившихся при ханском дворе ученых арабов — те притащили из дальних подвалов старую хронику Рашид-ад-Дина и «Сокровенное сказание о поколении монголов». Приказал зачитывать места, где говорилось о разорении Руси. Слушал внимательно. Огонь жировых светильников плавал в ханских глазах отблесками давнего великого пожара, зажженного в русских землях Батыем. Мамай представлял себе Русь после нашествия — жизни в ней было на один вздох. Отсюда, рассуждал он, покорность, отсюда послушание, согласие на любую дань.　

Потом правитель стал выстраивать в голове, словно нанизывал на цепочку — одно к другому, события последних лет.　

Сначала пришлось согласиться на меньшую дань. Это первое. Потом вспомнил Мамай 1373 год. Тяжелый год, когда пришлось выдержать натиск и сокрушить соперников внутри Орды. Что сделал Дмитрий, когда трудно стало хану? Тут же порвал с Мамаем.　

Следующий год пришел — опять дурные вести из русского улуса. В Нижнем Новгороде перебили русские ханское посольство во главе с верным Сарайкой. Полторы тысячи лучших слуг полегли на улицах города, сопротивляясь ярости нижегородцев.　

Конечно, смерть их была отомщена: посланное Мамаем войско разгромило несколько нижегородских волостей, вернулось с добром и полоном. Но не об этом сейчас речь, рассуждал Мамай. Вспомним, что было дальше. Через три года, в 1377 году, московский князь послал войско Дмитрия Волынского на волжских булгар. А ведь это верные союзники Орды! Не помогли бесерменам, как прозвали булгар на Руси, ни крепкие стены, ни пушечная пальба, ни отчаянные вылазки. Правившие в булгарах Мамай-Салтан и князь Асан сдались. Да еще согласились Москве выкуп заплатить! Совсем непослушен стал Дмитрий. Если и дальше так пойдет, скоро с Орды дань будет требовать!　

Мамай сквитался за этот позор и поругание союзников серией стремительных набегов на окраины Руси. А потом, знойным летом семьдесят седьмого года, послал в русские пределы, к Нижнему Новгороду, войско хитрого и опытного Арапши. Навстречу Арапше выступила великокняжеская рать, к которой примкнуло нижегородское ополчение. Трудно сказать, как бы все кончилось, если бы случилось правильное сражение.　

Русская дружина переправилась через реку Пьяну, и здесь получили известие: Арапша далеко, на Волчьей воде, и подойдет нескоро.　

Нескоро так нескоро. Русское войско расползлось по окрестным селам и деревням, загуляло. Тяжелые доспехи свалили в обозные телеги. Сбросили с плеч толстые военные рубахи-тегиляи. Отстегнули от поясов мечи и кинжалы. Некоторые разъезжали, впрочем, с луками — гоняли зверя в ближних лесах. Другие по селам охотились за медовухой и пивом. Знойное стояло лето, гудели головы от жары. Беспечно веселилось войско день, второй, неделю…　

Не знали русские, что глухими дорогами, не разводя костров ночами, не оставляя живых свидетелей, тайно и быстро крадется к войску Арапша.　

2 августа в шесть часов вечера пять ордынских туменов Согласованно ударили по отдыхающим русским дружинам.　

Мало кто из ратников успел добраться до оружия.　

Бросилось войско бежать назад, за Пьяну-реку. Один из командующих — нижегородский князь Семен Михайлович — бесславно погиб, убегая. Второй — князь Иван Дмитриевич — бросился на коне в Пьяну и утонул. В панике кидаясь в воду, погибли те, кого не настигла вражеская сабля или стрела.　

После победы Арапша оставил небольшой отряд охранять пленных и добычу, а сам с основными силами бросился к Нижнему Новгороду, надеясь достичь его раньше, чем придут туда вести о разгроме и город успеет приготовиться к осаде.　

Но весть о событиях на Пьяне на день опередила ордынцев.　

Старый нижегородский князь Дмитрий Константинович ринулся в Суздаль за помощью. Бегство князя породило панику. Сотни горожан с семьями и скарбом грузились в ладьи и лодки и устремлялись, кто под парусом, кто на веслах, вверх по реке — в Городец.　

В среду 5 августа Арапша на взмыленных лошадях примчался к городу, с ходу бросился на штурм и взял Нижний. Оставшиеся в городе жители были перебиты, а сам он во многих местах подожжен.　

Одних церквей было сожжено тридцать две! А домов — бесчисленно.　

В Нижнем царевич задержался недолго: дым пожаров разъедал глаза, а еще, как он считал, ждали-дожидались его неразграбленные волости Нижегородской земли. Уж в пятницу 7 августа Арапша покинул дымящиеся развалины и остаток лета грабил Нижегородский уезд и Засурье.　

В середине августа приехал в сожженный город суздальский князь Василий Дмитриевич, брат утонувшего в Пьяне Ивана. Врага не застал, сражаться было не с кем. Похоронил останки брата в уцелевшем каменном соборе…　

Возвращались в город разбежавшиеся жители. Во многих концах дружно отбивали нехитрый ритм топоры — это строились заново погорельцы. Горожане спешили — начинали работу засветло, уходили со строек затемно.　

Наступала осень.　

Тяжело Нижнему Новгороду. Ставят погорельцы дома и не знают, надолго ли. Пройдет зима — и, глядишь, снова враги обрушатся.　

И точно!　

Едва приспело лето красное — приспели и ордынцы. Князя с дружиной в городе не было — взяли Нижний легко и расположились как дома. Подошел из Городца Дмитрий Нижегородский. Видит — враги в городе. Предложил выкуп.　

Отказались ордынцы. Подожгли едва отстроившиеся улицы. Напоследок разгромили уцелевший в прошлый их приход храм святого Спаса — выломали иконы и в воротах храма, отделанных дивной золоченой медью, сложили из них огромный костер…　

И умчались грабить уезд.　

Успешные рейды Арапши подняли Мамаю настроение. Полоса лютых, как февральский холод, неудач как будто сменялась оттепелью новых побед. Однако ясно было, что и грандиозные пожары в Нижнем Новгороде, и рязанские погромы, ослабляя расположенные на русской окраине княжества, мало влияют на центр Руси, на час от часу растущее, набирающее силы Московское княжество. А разорение земель Олега Рязанского, давнего соперника Москвы, в политическом смысле вообще играло на руку великому князю, позволяя не тратить силы на борьбу с рязанским правителем.　

Именно поэтому Мамай решил: в новом, 1378 году рубец от татарской сабли должен появиться на сердце Руси. И будет этим рубцом сожженная Москва!　

Долго думал хан, кому поручить ответственное предприятие. Кто может крепкой рукой взять за горло непокорную страну? Сжать так, чтобы подкосились ноги у великого князя, чтобы рухнул он на колени перед Золотой ордой?　

Выбор Мамая пал на неукротимого мурзу Бегича.　

Всю зиму, всю весну мурза формировал войско. Утро, день и вечер проводил в неутомимой работе. Казалось иногда, что он знает и своими руками проверил каждую стрелу в колчанах, каждую подпругу, любую саблю в войске. Армия была сколочена большая — уже много лет не собиралось подобного воинства против Руси. Лучшие темники Орды возглавили легкие в походе, тяжелые в боевом ударе тумены. Удалая собралась конница! Диким воплем устрашала врага, оглушала слитным гулом копыт, вселяла ужас свистом сизых клинков.　

В июле выступили в поход.　

Без затруднений и потерь проторенными путями въехали в Рязанскую землю. Поживиться, правда, особенно нечем было: в предыдущие годы вытряхнули ордынцы из Рязани серебро, скот из сел угнали, деревни сожгли и ограбили церкви.　

Москва с весны знала о готовящемся походе, и Дмитрий не сидел сложа руки, а энергично собирал войско для отпора. В июле под стяги великого князя сошлась военная «тяжкая сила» из многих земель. И впервые за последние годы борьбы против татаро-монголов русскую рать возглавил сам великий князь Московский.　

Двинулся Бегич на Русь — и почти в тот же день тронулось из Москвы войско Дмитрия. Он намеревался встретить врага как можно дальше от столицы, чтобы сохранить от разорения окружающие ее земли — опору московского могущества.　

Началось неотвратимое встречное движение.　

Впереди армий сновали стремительные сторожевые отряды, каждый день донося о маневрах противника.　

Каков будет итог неизбежного столкновения? Где оно случится?　

Течет в Рязанской земле маленькая неспешная речка Вожа, приток полноводной Оки. На левый берег Вожи вышло в начале августа русское войско. И почти одновременно на правом берегу объявился Бегич. Дмитрий изготовил полки к сражению и замер, выжидая. Вперед не шел, зная изощренную тактику противника. Пропустят и вдруг ударят с флангов, а потом вынырнут невесть откуда на рысях свежие тумены и довершат дело. В этом сила врага. Зачем давать ей раскрыться?　

И другое знал Дмитрий: знал, сколь стоек русский воин во встречном бою. Можно разгромить русскую рать, расчленив ее на части, зайдя с тыла, охватив с флангов, заморочив передвижениями, но прорваться через частокол русских рогатин напрямую, опрокинуть дружину, стоящую лицом к неприятелю, — это для любого врага задача стократной тяжести. И решить ее можно только тогда, когда падет на поле брани последний русский воин.　

Ждал и Бегич. День ждал, второй, — не идут русские на правый берег. Раз не идут, рассудил мурза, значит, боятся. С занятого Ордой берега хорошо просматривались построенные в боевом порядке русские полки: левый, большой и правый. Щетинились копьями. Прикидывал Бегич, велико ли русское войско. Большое. Да у них не меньше! Несколько дней раздумывал мурза. Советовался с темниками: наступать, не наступать?　

Изменились времена! Куда исчезла былая нахрапистая стремительность ордынских туменов?　

В какую воду канула безоглядная уверенность в силе туменского конного удара?!　

А если, рассуждал Бегич, не наступать, то с чем в Орду вернуться? Как предстать пред темные очи правителя? И получалось, что хочешь не хочешь, а путь у мурзы один — через Вожу, на московские полки. Коль послан — иди! Отступлений Мамай не прощает.　

10 августа Бегич решился.　

И августа бросились ордынские тумены в теплые, как парное молоко, августовские воды Вожи. Переправились через реку, и без остановки и перестроения, настегивая коней, ринулась вражеская лавина на выстроенные полукружьем русские полки. Боевые вопли огласили берег. С разбегу ткнулось войско Бегича в русскую рать.　

Кремень!!　

Устоял полк правой руки под командой великокняжеского окольничего Тимофея. Выдержал на левом фланге Данила Пронский. Выстоял ведомый Дмитрием большой полк, куда пришелся главный удар врага.　

Стремительная атака Бегича столь же стремительно — в одночасье — захлебнулась. Напоровшись на русские копья, передние ряды наступавших отпрянули и, теснимые, обратились в бегство. На берегу Вожи возникла костоломная мешанина: отступавшие сталкивались с переправлявшимися, падали с коней или вместе с ними в кипящую под множеством конских ног грязную воду. А двинувшееся вперед полукольцо русского войска неумолимо теснило в воду утратившее последнее подобие боевого порядка скопище.　

Скоро опрокинутые в реку, откуда они только что выбрались, ордынцы ударились в безоглядное бегство. Напрасно бесновались темники, пытавшиеся повернуть воинов. Их отчаянные попытки остановить бегущих, лично возглавить наступление (а к этому ханские военачальники прибегали исключительно редко) провалились, и многие — Хазибей, Коверга, Карабулук — сложили головы на пологом берегу. Бесславно пал (в воде или на берегу — неведомо) и сам знаменитый Бегич.　

Кипела вода в теплой реке. Опрокинув врага в реку, Дмитрий не остановился. Догоняя бегущего врага, бросилась в Вожу русская конница. Переправилась и на рысях пошла за убегающим разрозненным войском мурзы-неудачника.　

Пришел вечер. Солнце зашло, и померк свет. Остановилась ставшая слепой погоня. Спешились усталые конники. Разгоряченные битвой, не могли заснуть, а ранним утром вновь запела боевая труба: Дмитрий приказал продолжать погоню. Солнце взошло — а русское войско уже скачет, догоняет врага.　

Но не настигли убегающих. Те, оказывается, на ночь не остановились, а бежали, бежали, бежали… Многочисленные следы этой панической (в кромешной тьме!) гонки нашли русские на дорогах и полях. Телеги сломанные и исправные, полные награбленного добра, грязные шелка втоптанных в грязь шатров, сложенные по-походному мышиного цвета войлочные юрты, шапки, оружие, загнанные мертвые лошади…　

А остатки ордынского войска пылили по степным дорогам далеко за горизонтом. Скорей из русских пределов, поближе к спасительной Орде!　

В середине августа галдящая оборванная толпа достигла Сарая, и оставшиеся в живых тысячники и сотники, пряча глаза, рассказали Мамаю о неудачной битве на Воже-реке, о непокорности Дмитрия Московского.　

Почти через пятьсот лет, изучая историю России, Карл Маркс записал об этой битве: «Дмитрий Донской совершенно разбил монголов на реке Воже (в Рязанской области). Это первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими».　

Разгром мурзы Бегича на Воже раскалил Мамая до предела. В ответ он — какой раз! — совершил нападение па Рязань. Заслышав о приближении ордынцев, Олег Рязанский не стал думать об обороне. Сопровождаемый обозом, под защитой верной дружины он бросился за Оку — подальше от Мамаева воинства, оставив совершенно беззащитной столицу княжества Переяславль-Рязанский. Татары легко взяли город, разграбили окрестные деревни и села.　

Нагрузив обозы, навязав длинными цепочками пленных, тумены возвратились в Орду, творя по дороге обычное военное зло — саблей, стрелой и огнем.　

Люто опалился Мамай на Дмитрия! Злился за своих погибших любимцев, за отборную конницу, побитую на Воже. Злился и за то, что дань с русских земель была теперь невелика. Предыдущий хан — Джанибек — получал гораздо больше. Когда удалось Мамаю вскарабкаться на ханский трон, он согласился, чтобы признали его русские правителем на меньший «выход». Однако теперь, когда он набрал силу и привел в повиновение ордынских противников, можно было потребовать с русского улуса побольше серебра. Но все намеки и заявления ханских послов у Дмитрия словно мимо ушей пролетали. Московские дипломаты говорили о «великой христианской истоме», о том, что дань платить следует по крестьянской силе. Говорили витиевато, но твердо, а заканчивали в конце концов примерно так: как платила Русь по новому уговору, так и платить будет. В то же время «христианская истома» не помешала Дмитрию выстроить новый огромный — каменный! — кремль, вокруг которого не раз безуспешно топтался, пытаясь взять штурмом, искусный полководец Ольгерд Литовский. Есть у Дмитрия возможность выстроить огромную крепость, есть на что содержать большое войско! На все есть у русского царя серебро. Только для Орды серебра нет.　

И создавалось у Мамая впечатление, что Русь уже не отдает себе отчета о том, с кем имеет дело. Словно не помнит, как лежала перед всесильной Ордой растерзанная, согласная на все — только не наноси последнего удара.　

Обычная неблагодарность раба! Чуть зажили раны — он уже смотрит, как расквитаться с господином.　

Но и хозяин не прост! Застонет Москва от нашествия, какого не видела!　

Большой войне, решил Мамай, должна предшествовать большая дипломатия. Не чувствуя себя способной в одиночку расправиться с Русью, Золотая орда занялась активным поиском союзников.　

На кого мог рассчитывать золотоордынский правитель?　

Прежде всего, конечно, на лютого врага Дмитрия — литовского князя Ягайло. В 1377 году, умирая, великий князь литовский Ольгерд завещал Ягайло, одному из двенадцати своих сыновей, великокняжеский престол. Это было нарушением феодальных традиций — престол обычно переходил к старшему сыну. Поэтому старшие братья новоиспеченного великого князя литовского — Андрей и Дмитрий Ольгердовичи — сочли себя обиженными и начали борьбу с братом. В том же году Андрей, не желая подчиняться Ягайло, бежал из Полоцка во Псков, где стал князем. Псковская земля была в то время самостоятельным государством, и Андрей стал независимым правителем. Второй брат, Дмитрий, получив от Ягайло во владение города Брянск и Трубчевск, захваченные у Руси Ольгердом, на время смирился со своим положением.　

Неизвестно, сколь долго сохранилась бы его вынужденная верность Ягайло, если бы не Дмитрий Московский. Он не собирался уступать Литве захваченных земель, и в 1379 году русское войско вторглось в Северскую землю, где находились владения Дмитрия Ольгердовича. Вместе с русскими участвовал в этом походе и Андрей Ольгердович. Московское войско овладело Стародубом и Трубчевском — таков был военный итог похода. А политический его результат состоял в том, что Дмитрий Ольгердович тоже перешел на сторону Москвы, заключив с ней договор. Таким образом, два старших Ольгердовича — Андрей и Дмитрий — за год до Куликовской битвы стали союзниками московского князя.　

Ясно, что военные и политические успехи Дмитрия Ивановича на западных границах московских земель заставили Ягайло искать союза с Золотой ордой. Такой союз сулил ему большие выгоды: в случае разгрома Москвы он закрепил бы за собой все земли, захваченные у Руси отцом, а также мог существенно расширить владения на востоке, присоединив еще ряд земель, включая, возможно, и саму Москву!　

Такая игра стоила свеч. Поэтому в первой половине 1380 года Ягайло направил к Мамаю посольство с грамотой, в которой предлагал правителю союз против Москвы. Точный текст этого документа неизвестен, но дух его вполне передает пересказ, помещенный в одном из сказаний:　

«Восточному великому царю Мамаю!　

Князь Ягайло литовский, присяжник твой, много тебя умоляет. Слышал я, что ты хочешь наказать свой удел, своего служебника, Московского князя Дмитрия. И потому пишу тебе, вольный царь, раб твой, что великую обиду делает князь Дмитрий московский слуге твоему, князю Олегу рязанскому, да и мне также делает великие неприятности.　

Господин, царь вольный Мамай!

Пусть теперь придет держава твоего царства к нашим пределам, пусть ты сам, царь, обратишь внимание на злые обиды московского князя Дмитрия Ивановича, причиненные нам».　

Мамай прекрасно понял, чего домогается и к чему стремится Ягайло. Понял и то, что собственных сил для борьбы с Москвой литовскому князю явно не хватает. Поэтому он обошелся с литовскими послами надменно, заявив, что помощь ему не очень и нужна: он сам в одиночку вполне может расправиться с Москвой. Но, сказал Мамай дальше, желая чести не одному себе, но и Ягайло тоже, он согласен принять его войска в свои ряды и вместе идти на Москву.　

С тем и поспешили литовские послы к своему князю. Итак, один союзник объявился!　

Вторым приспешником Орды стал рязанский князь Олег. Положение Рязанского княжества в это время было сложным. Оно располагалось между Ордой и Москвой, поэтому каждый поход ордынцев в московские земли сопровождался грабежом Рязанского края. Олег пытался сохранять с Ордой хорошие отношения, а это, естественно, вызывало гнев Дмитрия Ивановича. А любая попытка помириться с Дмитрием рождала злобу в Орде. Так и жила Рязань между двух огней.　

В 1380 году в обстановке складывающейся коалиции Золотой орды и Литвы Олег склонился к союзу с Мамаем. Расчет его был прост. Решительное ослабление или даже полный разгром Москвы в результате совместного нападения Мамая и Ягайло круто изменит политическое положение. И если вовремя не примкнуть к победителям, захватчики на обратном пути разорят и Рязань. А если войти в антимосковский союз, то можно будет не только сохранить то, что есть у Рязани, но и еще кое-что присоединить. А коль раздобрится хан, то, может, даст Олегу и ярлык на великое княжение! Тогда станет Олег великим князем всея Руси!　

Но хотя и кружилась голова от таких радужных перспектив, подумал Олег и о другом. Опыт последних лет показывал, что может случиться всякое. Разве стоит до конца полагаться на Ягайло? Этот трусливый хитрец может предать в любой момент, когда угодно отказаться от союза, а то и направиться совсем не туда, куда обещал. А разве можно быть до конца преданным Мамаю? Сколько рязанских сел и деревень дымом развеялись от его набегов? Сколько жителей погублено ордынскими стрелами и саблями?　

Вдруг развалится задуманный союз? Не жди тогда, Олег, пощады от Москвы за предательство. Мучительно искал рязанский князь такого пути, чтоб выгадать в любом случае. Подобно Ольгерду, он направил к Мамаю посольство во главе со своим боярином Епифаном Кореевым. Епифан передал хану Олегову грамоту.　

«К восточному царю, сильному среди царей Мамаю. Ставленник твой и присяжник Олег, князь рязанский, тебя умоляет. Слышал, господин, что ты хочешь идти на русскую землю на своего слугу, на великого князя Дмитрия Ивановича московского и хочешь его страшить. Всесветлый царь царей, пришло твое время: золотом и серебром, и всяким богатством наполнилась земля Московская. А князь Дмитрий — человек христианский, когда услышит о твоей ярости, то убежит в дальние земли или в Великий Новгород, или на Двину к морю, а многое богатство в руки твои попадет и твоему великому войску.　

Меня же, раба твоего Олега Рязанского, да пощадит, царь, твоя держава. Я рад твоему, царь, приходу и устрашу Русскую землю. А князь великий Дмитрий Иванович и все князья русские сильно устрашаются твоей угрозы.　

Еще, царь, молю тебя, оба мы, твои рабы Олег рязанский и князь Ягайло литовский, о своем великом бедствии. О том много тебя умоляем. Князь великий Дмитрий Иванович сделал зло и наши города захватил силою. Но не только это одно. Когда мы за свои обиды погрозим царским твоим именем, он не только не уступит, но еще хуже делает: держит град Москву за собою, сильному царю царей много злословит. Князь Дмитрий Иванович хочет идти на тебя, а ведет с собой полчище немцев, и много у него русских людей. И они все сказали ему подробно. А мы оба, царь, идем к тебе на помощь».　

Епифан Кореев получил от Мамая тот же приказ, что ранее был дан Ягайло: 1 сентября 1380 года все войска — ордынские, литовские и рязанские — должны сойтись на Оке, чтобы с этой линии нанести удар по Москве.　

Третьим союзником Орды стала расположенная на берегу Черного моря купеческая Кафа. Обосновавшиеся здесь генуэзские купцы, получившие от Мамая большие обещания, дали ему серебро, на которое он навербовал и вооружил громадное число наемников. Союз с Кафой был нужен Мамаю не только для усиления общих антимосковских сил. Шальная разбойничья братия наемников должна была усилить Мамая и в глазах союзников. Он понимал, что и после разгрома Дмитрия должен иметь достаточно войск, чтобы продиктовать условия нового порядка Ягайло и Олегу.　

Зловещий союз воплощался в четкий военный план.　

Приказ, полученный от Мамая, поверг Олега Рязанского в новые раздумья. А ну как известно Дмитрию Ивановичу о готовящемся нашествии? И, не дожидаясь нападения — а решительность Дмитрия рязанский князь хорошо знал, — Москва сама начнет военные действия? Мамай далеко — до него Москве не дотянуться. Ягайло тоже не близко, а Рязань — вот она, под боком! Ринется Дмитрий на Рязань — и нет спасения! Даже если потом он будет разгромлен союзниками, Олегу-то в этом какой прок? Как избежать такого поворота?　

И надумал Олег. Тайком от многих своих бояр снарядил посольство в Москву. Не везли послы подарков, была с ними только короткая, хорошо спрятанная (вдруг на врага посольство наткнется) грамотка.　

«Мамай идет со всем своим войском в мою землю Рязанскую, — писал Олег Дмитрию, — на меня и на тебя, и о том знай. И князь литовский Ягайло идет на тебя же со всею силою своею».　

Олегова грамота подтвердила худшие предположения Дмитрия. Еще раньше узнал он о движении Мамая от сбежавшего из ордынского плена Андрея Семенова. Чуть позднее вести об этом же принесли ограбленные ордынцами, но уцелевшие купцы. А теперь вот Олег…　

Огромной подковой охватил Русь союз сильных и на все готовых врагов. Положение стало критическим.　

Первое, что решил Дмитрий, — попытался расколоть возникшую коалицию. Эта труднейшая дипломатическая задача была поручена совсем еще молодому дипломату Захарию Тютчеву. Зная Мамаеву жадность, большое посольство Тютчева повезло в Орду чуть не телегу золота — задаривать хана, заставить его хоть ненадолго поверить в покорность русских. А коль получится передышка, рассчитывал Дмитрий, и выйдет из игры Мамай, много легче станет положение страны.　

Захарий добрался с посольством до рязанских земель и здесь проведал о сговоре Олега с Мамаем. Он знал о послании рязанского князя к Дмитрию и первым разгадал двурушничество рязанского князя. Дмитрий Иванович, видимо, еще надеялся если не на союз, то, по крайней мере, на нейтралитет Олега. Тютчев сразу понял, какую роковую ошибку может совершить московский князь, полагаясь на честность рязанского правителя.　

Тайком послал Захарий самого надежного человека из своей свиты с письмом об измене Олега. Значение этого известия, вовремя полученного Москвой, трудно переоценить: после него расстановка вражеских сил стала ясна окончательно. Перестала быть тайной и предательская позиция Олега. Тютчев, хотя и не смог впоследствии выполнить главной задачи — отговорить Мамая от нападения, сделал для общего дела очень много.　

После этого сообщения Дмитрий немедленно разослал гонцов к союзным и подручным князьям. Те сразу откликнулись на призыв великого князя — вот когда дали плоды столетние усилия Москвы по сплочению русских земель.　

Военно-политический совет съехавшихся князей принял решение о сборе общерусского ополчения. Вновь во все города поскакали гонцы с великокняжескими грамотами, смысл которых одинаково отражен в большинстве сказаний.　

«Чтобы все были готовы, — писал Дмитрий, — идти на мою службу, на войну против безбожного царя Мамая. Соединимтесь все в Коломне на успеньев пост…» (15 августа).　

Совет принял еще одно решение: поставить в степи твердый сторожевой отряд. В первую «сторожу» включили семьдесят человек. Все это были опытные и проверенные воины, великокняжеские оружники: Родион Ржевский, Андрей Волосатый, Василий Тупик, Яков Ослебятев… Отряду было приказано достичь реки Быстрой Сосны, стеречь этот рубеж и, кроме того (главное!), попытаться добыть «языка», узнать «Мамаево хотение».　

«Сторожа» ушла в назначенный район степи и как в воду канула — не подавала вестей. А времени на промедление не было. Поняв, что отряд Ржевского «замедлился» и не может по каким-то причинам справиться с заданием, Дмитрий послал в разведку дополнительную группу. Вторую «сторожу» возглавил опытный страж Климент. Вместе с ним ушли в степь Григорий Судаков, Фома Гацабесов и еще тридцать три человека. Отправляя их, Дмитрий приказал: не медлить! Как можно скорее взять пленного! Как можно скорее узнать планы Мамая!　

Однако второй «стороже» не пришлось вступить в дело. Едва отъехав от Москвы, отряд встретил Василия Тупика, который вез в столицу пленного ордынца. «Язык» был знатный — из Мамаева окружения.　

Пленник еще раз подтвердил все, что было известно Дмитрию: намерение Мамая расправиться с Русью, союз Ягайло с Олегом. Кроме того, от него удалось получить важную информацию о сроках нападения: Мамай собирался соединиться с союзниками в начале осени и поэтому начал продвижение в сторону Руси.　

Все подтверждало правильность предыдущих расчетов Дмитрия: он приказал войскам сойтись в Коломну 15 августа.　

Русское войско, таким образом, будет готово к походу раньше, чем объединятся его противники.　

Во вторую неделю августа Москва провожала великокняжеские полки. Множество людей сошлось к Кремлю, заполнило ближние улицы. Войско вышло из Кремля.　

Дмитрий простился с княгиней Евдокией. Матери благословляли сыновей. Сестры провожали братьев. Жены навсегда прощались с мужьями, идущими на верную смерть…　

По нескольким дорогам стекались в Коломну войска русских княжеств.　

С далекого севера пришли князья белозерские — Семен Михайлович, Федор Семенович. С ними — крепкая дружина.　

Прибыли андомские князья — Андрей Кемский, Глеб Каргопольский.　

Подошли князья ярославские со своими силами.　

Прискакал с дружиной Дмитрий Ростовский.　

Пришел Глеб Брянский.　

В Коломне собрал ополчение воевода Микула Васильевич.　

С костромичами пришел воевода Иван Родионович Квашня.　

С переяславцами — воевода Андрей Серкизович.　

Явилась дружина князя Юрия Мещерского. Подъехал с отрядом князь Андрей Муромский.　

Следом прибыл со своим полком князь Федор Елецкий.　

Владимирцев привел Тимофей Валуевич, тот самый, что отличился на Боже.　

Десятки тысяч вооруженных людей — большие конные полки, пешие отряды, маленькие группы из небольших сел — спешили к назначенному дню в Коломну. Войско заполнило город, потом выплеснулось за его пределы. Окрестная равнина запестрела походными шатрами князей. Большие и малые станы подходивших ратей сначала казались островками на окружавшей Коломну равнине, но, быстро сливаясь, превратились в огромное море. Его тяжелый шум нарастал, переплескивался через городские укрепления и долетал до хором, в которых остановился Дмитрий. Вслушиваясь в нараставший к вечеру гул, всматриваясь в отблески множества походных костров, Дмитрий думал о предстоящем столкновении.

Полтора века готовилась Русь к этой схватке! Князь вспоминал рассказы покойного митрополита Алексея, троицкого старца Сергия и других монахов, которые слушал в юности долгими осенними вечерами во время поездок по монастырям. Тогда казалось ему, что сам он видел, как залечивала после нашествия свои раны страна. Как медленно — десятилетиями — набирало новую силу се гигантское тело.　

Русский крестьянин приходил на пустоши, заново поднимал пашню на поросших лесом — в кол, в жердь, а то и в бревно толщиной — полях. Ставил на пепелищах новые постройки. Рядом с избой вырастала клеть, появлялся загон для скота, банька у ближнего ручья. И возникала деревня. Подрастет сын — строит рядом свой двор. А то уйдет жить на новое место, поставит двор за отцовским полем, расчистит под пашню новый участок. Река близко — лодку смастерит, дед научит сети вязать, корчаги плести. Если дичи много в лесу, перевесье сделает, петли и силки поставит. Помогай, охота, крестьянину!　

Созреют хлеба — тут как тут боярский ключник. Каждый третий сноп — боярину, монастырю или великому князю. Чья земля — тому и оброк.　

Ключник зерно своей мерой отсыплет, лен большими горстями отсчитает, выбеленный холст собственным аршином отмерит, баранов пожирней в сторону отгонит, бочку соленой рыбы присмотрит. Вези, крестьянин, на своей телеге в боярские погреба и ледники. Да гривну серебра не забудь поднести владельцу! Если нет — иди да наторгуй, есть серебро на большой Руси! Феодал оброки сосчитает, что продаст, что себе оставит. Часть серебра — в отдельный кожаный мешочек. Княжеская дань! Скоро прискачет отряд сборщиков, серебро получит — и в Москву. Богатеет казна. Но медленно: львиную долю серебра приходится в Орду направлять, хану «выход» платить. Тяжело бремя! И позорно!　

Чавкают лаптями по глухим болотам рудознатцы, ищут болотную руду. Качают мехи плавильных печей подмастерья. Рдеют в глиняных формах остывающие железные крицы. В задымленных кузницах стучат молоты по раскаленным заготовкам. В углу аккуратно сложены готовые сошники, топоры, подковы, наконечники стрел, копья и мечи. Торговец появится, купит все вместе, и заскрипит его воз в сторону Москвы — великий князь за хорошее оружие хорошо заплатит.　

Вспоминались и рассказы про деда — Ивана Калиту. Старательно собирал Калита (за то и прозвище такое получил) земли вокруг Москвы. Волостью можно завладеть — давай волость, село хозяина лишилось — великому князю, деревня новая появилась — подавай и деревню! Серебряная деньга завелась у крестьянина — отобрать — и в казну, в дальний угол, чтобы не высмотрели ханские послы.　

С ханом Калита не ссорился: мало сил у Руси. Ездил в Орду, кланялся, многочисленных ханских жен и приспешников подарками задабривал, жаловался на соперников, клянчил ярлыки на право владения то одним городом, то другим. Но за покорностью своей ни на час не забывал о поставленной цели — всячески укреплять Московское княжество, оберегать русские земли от набегов, копить силы. И была при Калите, как записал в одной из летописей безвестный монах, «тишина великая, перестали поганые воевать Русскую землю и отдохнули христиане от великой истомы и многой тягости, от насилия татарского».　

Коль не доведется самому, полагал Калита, набрав сил, схватиться с Ордой, то сын сбросит его. У сына не получится — внук выйдет на бой! И Дмитрий понимал, что меч, лежавший сегодня в его изголовье, закалился пламенем того горна, угли в котором тайно и старательно раздувал дед.　

Сорок лет назад, в 1340 году, похоронили Ивана Калиту в Успенском соборе, а московский престол занял его сын Семен Гордый. Характер у него был круче и надменнее отцовского, потому и прозвище такое. Дело отца он выполнял неукоснительно. Княжество росло, и скоро стал Семен называть себя великим князем всея Руси, подчеркнув этим свое превосходство над тверским, рязанским, нижегородским и всеми прочими князьями.　

В 1353 году унесла его черная смерть — чума, выморившая чуть не половину Руси.　

Отца Дмитрия, Ивана Ивановича, народ прозвал Красным. Его шестилетнее княжение было бесцветным, хотя прозвище он получил яркое. Таким могла гордиться деревенская красавица, но великому князю в нем особого почета не было.　

А какое прозвище по давней традиции заслужит у русских людей он, Дмитрий?　

Сложный узел военно-политической обстановки затянулся настолько туго, что развязать его с помощью дипломатических крючков уже было нельзя. Лишь отточенный меч безупречной военной стратегии мог его разрубить.　

Думая об угрозе, нависшей в том памятном году над Русью, чаще всего вспоминают только Мамая. Да, Мамай был главной фигурой возникшей антирусской коалиции. Но войском Мамая, кочевавшим в донских степях, угроза не исчерпывалась. С запада двинулся на Русь Ягайло. У берегов далекого южного моря фряжские купцы нанимали пехоту в помощь новому Батыю. И совсем рядом заставил дружину точить мечи против Москвы Олег Рязанский.　

Сегодня, исходя из знаний, которыми мы располагаем, можно уверенно сказать: в тот год речь шла об исторической судьбе русского народа.　

Если бы удалось задуманное его врагами, то судьба эта могла бы попросту закончиться, как за полтора века до этого прекратилась оборванная вражескими саблями историческая судьба некогда могущественных половцев.　

Дмитрий смотрел на запад — и чудился ему за тысячу верст перезвон мечей, в темной ночи шла-поспешала пехота Ягайло, стремясь в назначенный день и час соединиться с Мамаем.　

С юга из степных глубин катилась окутанная клубами пыли ордынская волна, скрипела обозами. Колчаны набиты стрелами, сабли отточены, кони откормлены. С юга же от моря тащилась наемная фряжская пехота — черные шапки, черные кафтаны, лес копий.　

А на юго-востоке от Коломны, в Рязанской земле, сосредоточивалась дружина Олега. Два-три дневных перехода отделяли ее от войск Дмитрия Ивановича.　

Три злых, несущих смерть реки текли к одному заранее обусловленному месту, чтобы, соединясь, взломать плотину собранного Москвой войска и потопить Русь в крови нашествия.　

Отсюда, из Коломны, начинался сложнейший стратегический маневр, без осуществления которого нельзя было рассчитывать на успех.　

Следовало обезопасить войско от внезапного нападения любой из этих сил. Кровавый урок, полученный русскими дружинами на Пьяне, вновь и вновь вспоминался Дмитрию. Ему ясно было, что противники объединились в злобном порыве не из любви друг к другу. Никто из них — ни Мамай, ни Ягайло, ни тем более Олег — не рассчитывал справиться с Москвой в одиночку. Будь иначе, любой из них уже рвал бы Русь на части. Из осознания этого факта и родилась антирусская троица, исполненная, как оказалось позднее, внутренней подлости и предательства.　

Как нужно поступать, каким путем идти, чтобы не допустить их соединения в единый кулак? Обычно при рассмотрении Куликовской битвы вспоминают о двух главных моментах — собирании общерусского войска и самом сражении. При этом движение русского войска от Коломны к Куликову полю выступает как само собой разумеющееся и малопримечательное звено, соединяющее эти кульминационные события.　

Но если приглядеться, то двухнедельный поход был не менее важен для победы, чем само сражение.　

Кратчайший путь навстречу главному врагу — Мамаю — лежал через рязанские земли. Но пойти так — значит оказаться в угрожающей близости от рязанской дружины, подтолкнуть Олега в объятия Мамая. Вряд ли, конечно, решится Олег на открытое нападение. А если решится? Схватка с ним хотя и будет наверняка победной, но ослабит войско и на день, два, три, неделю (кто знает?) задержит московское войско в рязанских землях.　

Что это значит? Ничего хорошего для Руси. А Ягайло, трусоватый, но хитрый политик, получает свободу действий. В этом случае он может спокойно идти, как обещал, на соединение с Мамаем или даже повернуть в сторону незащищенной Москвы и разгромить ее. Еще вольготнее Мамаю, который, чуть повернув на запад со степных дорог Придонья, быстро соединится с Ягайло, а затем, неспешно маневрируя, они будут искать встречи с Дмитрием в нужном месте и в нужное время. И еще одно удерживало московского князя. Обещали присоединиться к нему Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. В Коломну они не успевали. И если двинуться кратчайшей дорогой, их войска, чтобы соединиться с московскими, должны пройти в непосредственной близости от армии Ягайло, пересекавшей русские земли почти строго с запада на восток. Тогда могла возникнуть ситуация совсем уже критическая. Олег Рязанский свяжет действия Дмитриевой рати, Ягайло скует маневры Ольгердовичей, а Мамай, получивший стратегическую инициативу, сможет делать все что угодно. Все усилия пойдут прахом.　

Таким образом, кратчайший путь навстречу Мамаю победы Дмитрию не сулил.　

За день до отхода из Коломны была послана в степь третья русская «сторожа». Девяносто бойцов, отличавшихся в прошлых сражениях, бывалых «поляников», как называли знавших Дикое поле, были отобраны в отряд. Имена некоторых из них сохранились в сказаниях и летописях: Игнатий Кренев, Фома Тынина, Петруша Чураков, два неразлучных друга — Петр Горский и Карп Олексин… Возглавил «сторожу» отважный и опытный Семен Мелик. Ему была поставлена ясная и тяжелая задача: встретиться в степи с ордынскими сторожевыми отрядами, идущими впереди основных сил, и, обнаружив их, любой ценой и любым способом дать знать об этом войску.　

Переправившись через Оку, отряд ускакал в южную сторону.　

Прошла последняя ночь, и ранним утром русские полки в строгом, заранее установленном порядке вышли из Коломны. Путь, избранный в результате долгих расчетов и раздумий, на первый взгляд выглядел странно. Вместо того чтобы ринуться навстречу Мамаю — на юг, огромное войско двинулось вверх по Оке — на запад и через четыре дня подошло к месту, где в нее впадала река Лопасня. Предпринятое Дмитрием движение — в сторону от рязанских земель и одновременно навстречу Ягайло — имело громадное значение для общего успеха. Этим маневром Дмитрий, во-первых, достиг соединения с дружиной своего двоюродного брата, серпуховского князя Владимира Андреевича, которая в назначенный день прибыла к месту переправы через Оку. Во-вторых, московский князь дал понять Олегу Рязанскому, что не желает нападать на него. Олег, сконцентрировавший силы на правом берегу Вожи — для прикрытия Рязани, занял после этого выжидательную позицию. Наконец, движение общерусского войска поставило в тупик и взволновало Ягайло.　

Дмитрий шел в его сторону! Не с ним ли ищет встречи московский князь, двинувшийся к пределам Великого княжества Литовского? Мамай еще далеко, чуть не двести верст отделяло его от русского войска. А от литовского войска до русского едва сотня наберется — три-четыре дневных перехода! Задумался Ягайло. Перспектива оказаться лицом к лицу с громадным и мощным войском его ни в коей мере не устраивала. Одно дело — идти крушить Москву сообща с бесчисленным воинством Мамая, и совсем другое — сойтись с русскими один на один. Угрожающее движение русского ополчения деморализовало Ягайло, заставило из осторожности существенно замедлить продвижение на соединение с Мамаем и ждать, как развернутся события. В конечном итоге это привело к тому, что на Куликово поле он не успел подойти.　

Прослеживая движение русских ратей, не перестаешь удивляться продуманности и высокой точности этого первого этапа похода к Куликову полю. Сразу несколько целей — военных и политических — были достигнуты простым трехдневным переходом армии. Подошла серпуховская дружина — умножились силы Руси. Значительно приблизилось время соединения с Ольгердовичами. Призадумался Олег Рязанский, увидевший, что в грозный для родины час Дмитрий отрешился от внутрирусских споров, хотя одним ударом мог решить судьбу Рязани. Заметался Ягайло, перед которым во весь рост встала угроза прямого столкновения с московским войском. А когда опомнился и получил известие о скором продвижении Дмитрия на юг, навстречу Мамаю, оказалось поздно.　

Вот маневр! Талантливый, логичный, стремительный… Началась последняя неделя августа. Достигнув устья Лопасни, Дмитрий приказал строить переправы. 24–25 августа русское войско перешло через Оку и устремилось на юг, навстречу Мамаю.　

Последующее движение русского войска позволило Дмитрию Ивановичу держать на равном расстоянии, примерно в ста километрах, и Олега и Ягайло. Один замер на востоке, второй маневрировал на западе.　

За Окой начиналось Дикое поле — так называли в те времена почти нетронутую, опасную степь, где на каждом шагу грозили нападением быстролетные, как степной ветер, ордынские отряды.　

Осень еще не тронула лесов, учились летать подрастающие птенцы, дозревали хлеба на полях. По широкой дороге мимо знакомых сел двигалась общерусская рать. Впереди — княжеская дружина, снаряженная в дальний поход. У каждого в обозной телеге уложен тяжелый боевой доспех, до времени ослаблена тетива на крепком луке, покоится в ножнах отточенный меч.　

Впереди двигались конники, а следом, с трудом поспевая за дружиной, шла пешая рать. Здесь не слышался металлический шелест дорогих кольчуг, на каждом колечке которых мастер выбил свое клеймо, не блистала сталь заморских доспехов. Неказистый меч, выкованный сельским кузнецом, лук из орешины, срезанной на краю родной деревни, шлем из бычьей кожи, сшитый зимним вечером, да самодельный щит — вот оружие крестьянской посохи.　

Шли сорокалетние бывалые мужики, вспоминали свирепые ордынские набеги, родных, убитых или увезенных в плен. Рядом легко шагали юноши на первый бой, для многих — последний. Вспоминали слышанные в детстве рассказы прадедов о разорении родной земли…　

На седьмой день похода увидели ратники, как далеко на западе запылила дорога.　

Скоро прискакал с далекого горизонта передовой отряд подходившего войска. Кто такие?　

Оказалось — дружины братьев Ольгердовичей, Андрея и Дмитрия, набранные в брянских и псковских землях.　

Подошедшие полки встроились в ряды общерусского ополчения. Еще больше растянулась по извилистым разбитым дорогам русская рать. Скрипели телеги, нагруженные доспехами и припасами. Мерным шагом шли неутомимые кони. Тяжело ступала крестьянская посоха.　

Ночами, во время привалов, когда загоралось вдоль дорог множество убегающих к горизонту костров, неслись от костра к костру и улетали в ночную непроглядную даль — к темным лесам и высоким звездам — протяжные песни. И тогда казалось, что вся русская земля, оставив очаги, заколотив двери родных домов, двинулась в этот поход.　

Никогда не собиралось на Руси такого войска!　

Четвертого сентября в урочище Березае, в двадцати трех верстах от Дона, два сторожевых — Петр Горский и Карп Олексин — взяли в плен крупного ханского военачальника. Его привели к Дмитрию. Пленный показал, что татаро-монголы находятся недалеко за Доном, медленно движутся в сторону русских земель.　

Медлительность врага была понятна: Мамай ждал подхода литовских войск и отрядов Олега. Те обещали явиться к первому сентября, но наступило второе, пришло третье, а союзники не подходили, и это начинало все больше злить раздражительного Мамая.　

Шестого сентября русские полки вышли к Дону и двинулись по левому берегу вниз по течению.　

На следующий день войско остановилось.　

Седьмого сентября, после того как был разбит лагерь и воины впервые за время двухнедельного похода смогли отдохнуть, Дмитрий созвал совет. В княжеский шатер собрались предводители дружин. Пришел Владимир Серпуховский, следом за ним появились братья Ольгердовичи, опытный брянский воевода Дмитрий Боброк, князья из других русских земель, московские воеводы.　

Было ясно, что гроза, которая собиралась долгие годы, должна грянуть в один из ближайших дней. Сейчас на совете Дмитрий снова вспомнил допрос сановитого «языка».　

«Не спешит царь. Ожидает Ягайло Литовского и Олега Рязанского, — говорил пленный. — А о твоем войске и вести у него нет. Не ждет царь встречи против себя…»　

«Не ждет царь встречи против себя»! Значит, 4 сентября, когда был взят пленник, Мамай не знал о том, что русское войско подходит к Дону. Пленный, наверное, сказал правду. Иначе он не стал бы носиться по степи с небольшим отрядом.　

Вспомнил Дмитрий Иванович, как спросил пленного о силах Мамая.　

«Не счесть сил его никому, — надменно ответил ордынец. — Такое множество!»　

«Такое множество»! Если ждать, то сил у него будет еще больше — Ягайло совсем рядом, со дня на день должен подойти.　

Что же делать сейчас? До сих пор все как будто бы совершалось правильно. Доказательство тому — огромное войско, отдыхающее на берегу Дона. Ведь никогда еще не собиралась такая могучая русская рать! Никогда не объединялось для отпора врагу столько земель и городов, никогда, не был таким единодушным порыв русских людей!　

Как поступать теперь, чтобы не пропало зря столь крепкое и твердое дерзание мужества тысяч воинов? Оставаться ли на левом берегу Дона, ждать, пока приблизится Мамай, и сражаться с ним на своей стороне? Или перейти Дон и заставить неприятеля вступить в сражение? Но если оно сложится неудачно, тогда прижатая к берегу русская рать будет загнана в реку и целиком уничтожена. А остаться на левом берегу — при поражении можно и отступить.　

Сомнений было много. Потому Дмитрий и собрал совет, чтобы вместе с опытными воинами наметить план действий. Первыми выступили воеводы, считавшие, что лучше не переходить Дон. Им возражали порывистые Ольгердовичи: «Хочешь, князь, стойкого войска, вели перевозиться через Дон-реку!» Долго и обстоятельно говорил о возможном сражении, о построении полков воевода Боброк. Сказал слово серпуховский князь, затем другие воеводы… Дмитрий вслушивался в эту разноголосицу, оценивал предложения, и все яснее становился план сражения…　

Дон нужно переходить!　

Этот решительный шаг укрепит боевой дух войска, никто не будет помышлять об отступлении. Но это не все. Топтаться на левом берегу, ждать врага — значит отдать инициативу Мамаю. А он перейдет Дон, во-первых, только дождавшись Ягайло, а во-вторых, навяжет Дмитрию бой на равнине, где особенно сильна и быстра ордынская конница. Между тем прямо за Доном напротив русского лагеря лежит холмистое, изрезанное оврагами Куликово поле. Со всех сторон сжато оно большими и малыми реками. Вражеская конница здесь не разгуляется и не сможет применить своего излюбленного приема — ударить по флангам и в тыл, со всех сторон охватить противника и потом изрубить окруженные полки, как уже не раз бывало.　

Дон нужно переходить!　

Войско построить так, чтобы края его прикрывались реками, — это не позволит неприятелю зайти сбоку. Кроме того, Дмитрий объявил на совете, что решил направить Владимира Серпуховского и Дмитрия Боброка во главе большого засадного полка в Зеленую Дубраву — большой лес, отделявший Куликово поле от Дона. В нужный момент этот полк, состоящий из самых удалых и крепких витязей, должен вступить в бой и помочь основным силам. Войскам был дан приказ готовиться к переправе, наводить мосты, искать и проверять броды.　

Когда день склонился к вечеру, в лагерь прискакал сторожевой отряд Семена Мелика. За ним гнались ордынцы, которые, вдруг увидев громадный русский лагерь, повернули коней и скрылись. Семен рассказал, что Мамай находится совсем рядом и к утру подойдет к Куликову полю. Теперь медлить было нельзя. Завтра переправа станет невозможной.　

Один день пути оставался войску Ягайло до Куликова поля. Но чем ближе подвигался литовский князь к месту генеральной битвы, тем больше смешанных со страхом сомнений его одолевало.　

Ясно, рассуждал Ягайло, что случится, если победит Мамай: правитель ворвется в русский улус и, учинив разгром, обложит его земли непосильной данью. А что получит он, Ягайло? Жалкие объедки от кровавого ханского пира? Не этого хотелось князю. Смоленские земли, Новгород, Псков — богатые зверем и птицей, железом и солью, полные крестьян и мастеров края — вот на что он рассчитывал. Но отступится ли Мамай от огромного куска великолепного русского пирога?　

Впрочем, это были не новые мысли. Гораздо больше тревожило его другое. Дмитрий Иваныч, князь Московский, и его дела все чаще лезли в голову, отодвигали мысли о хитром Мамае.　

Гигантскими клещами охватил Русь направленный против Москвы союз. Огромная сила! Что оставалось Дмитрию, как не упасть на колени и молить о пощаде, откупаясь от нашествия хлебом, серебром, пушниной и изделиями русских мастеров.　

Так нет же! Дмитрию и мысль об этом не пришла. Выступая в поход, Ягайло считал, что происходит такое безрассудство от небольшого ума Дмитрия Ивановича. Воин он, конечно, неплохой и доказал это. Но давно известно, что война — это не бесшабашный бой.　

Прежде чем сойтись в полевом сражении, все нужно рассчитать, взвесить свои возможности и силу противника. Для этого нужен тонкий политический ум, которого Дмитрию, видно, не хватало. Себя погубит и княжество свое, которое предки с таким трудом собирали, по ветру пустит! Кто на всей земле сможет устоять, если соединятся Мамаева конница, рыцари Ягайло, рязанская дружина и генуэзская пехота? Какие границы не затрещат, какие города не рухнут после удара этого страшного кулака? Ягайло полагал, что, едва узнав о таком союзе, многие русские города своих дружин к Дмитрию не пошлют — испугаются.　

Но совсем другие вести стали приходить от верных людей, посланных в московские пределы. Со всех концов русской земли шли к Дмитрию боевые дружины! Больше того, решительные сыновья Ольгерда, от которого принял престол Ягайло, Андрей и Дмитрий, тоже пришли к нему со своими полками. Не прост оказался князь Московский, все продумал, знал, на кого опирается. И судя по всему, силы врага тоже ему известны.　

И уже в походе появилась у Ягайло третья причина беспокойства. За ржанием лошадей, звоном доспехов и скрипом обозных телег не слышно было, о чем говорили простые ратники, набранные в подвластных Ягайло русских землях. Но верные люди были у него везде, а в этих полках — тем более. Сообщения о глухом брожении в войске беспокоили с каждым днем все больше.　

А вдруг? Вдруг произойдет такое, о чем и думать не хотелось, хотя упорно твердили об этом доносчики. Слишком много в войске сторонников Дмитрия и Андрея Ольгердовичей. Слишком много русских, которые вынуждены шагать в полках Ягайло, но победы желают Дмитрию Московскому. А вдруг? Вдруг на поле боя повернутся копья, стрелы полетят в другую сторону и не тех, кого нужно, начнут разить длинные прямые мечи? И в один миг Ягайло превратится из главнокомандующего огромным войском в бойца-одиночку, который будет смят собственной ратью, перешедшей на сторону Дмитрия.　

Может, пока не поздно, изменить планы?　

Пусть схлестнутся две гигантские волны — русская и ордынская — и в скрежете невиданной битвы погасят друг друга. Победит Мамай, и Ягайло со свежим войском добьет Москву и возьмет себе все, что пожелает, несмотря на возражения Мамая.　

Ну, а если победит Дмитрий, хотя в это плохо верится? Что ж, тогда у Ягайло останется его главный козырь — армия и он продиктует обескровленной Москве свои условия.　

Такие мысли бродили в голове Ягайло во время похода. 8 сентября — в день сражения — утренняя заря застала его войско в тридцати верстах от Куликова поля.　

Разные мнения высказывают на этот счет историки. Одни говорят, что Ягайло просто не успел к месту битвы, хотя и спешил. Другие утверждают, что он не хотел успевать.　

Ранним утром, когда еще не рассеялась мгла и только первые проблески рассвета появились в туманном воздухе, боевые трубы возвестили о начале переправы. По мостам и бродам московское войско начало переходить через Дон. Все шло организованно и быстро, каждый воин шел со своим отрядом, под своим стягом.　

Перешедшие на правый берег дружины строились в полки. Полки занимали места, определенные на вчерашнем совете. Ушел в Зеленую Дубраву засадный полк. Полк правой руки встал у крутого берега реки Нижний Дубяк. В центре войска строился большой полк, перед ним занимал свои позиции передовой. На левом фланге укрепился полк левой руки, прикрытый рекой Смолкой. В тылу войска сосредоточился небольшой резерв под командой Дмитрия Ольгердовича.　

Когда отряды были расставлены, Дмитрий вместе с воеводами объехал войско. На правом фланге блистала доспехами кованая рать Андрея Ольгердовича. У многих всадников были тяжелые копья, предназначенные для таранного удара во встречном бою. Пехотинцы вооружились мощными рогатинами — оружием первого соступа в любом сражении. У ополченцев-крестьян были сулицы — небольшие копья, удобные в рукопашной схватке, годные для метания в наступающего врага. В крепких руках многих воинов видел Дмитрий боевые топоры: у знатных — дорогие секиры-чеканы, отделанные серебром, у простых ратников — обыкновенные, с клиновидным лезвием. В северных полках преобладали длинные прямые мечи с рукоятью в полторы, а то и в две руки. Много было и сабель. Еще больше булав, кистеней, шестоперов, простых дубин с железными нашлепками — ослопов.　

Тела воинов защищали кольчуги или сложные доспехи — «бехтерцы». Эти «дощатые», то есть собранные из похожих на дощечки металлических пластин, брони блистали как серебро. Правда, и самый крепкий доспех не спасал воина от прямого удара копья или меча. Только надежный щит мог его отразить или отвести в сторону. Шитов было много, и самых разных. Попадались круглые, как в древние времена Святослава. В дружине Ольгердовичей больше всего было треугольных двускатных щитов — по их скатам соскальзывали вражеские копья и сабли. В московских и ярославских дружинах преобладали большие щиты, закрывавшие воина от шеи до колен. Такой щит можно было выставить против копья во время сшибки, он закрывал лицо и плечи от сабли, спасал от стрел, останавливал удары шестоперов.　

Но дорогие кованые брони, шлемы с наносниками и наушами, прикрывавшие шею кольчужные бармицы, крепкие топоры-булавы, стальные мечи, купленные у европейских купцов и искусных московских ремесленников, умные боевые лошади — все это было лишь у знатных воинов. А главной силой выстроившегося войска была неисчислимая крестьянская посоха — ратники, набранные в деревнях, от сохи по человеку. Грубые толстые рубахи, самодельные щиты, кожаные шапки — вот все, что их защищало. Крепкое простое копье, топор, кистень или прочная дубина были их оружием. Но именно на крутые плечи посохи должна была упасть основная тяжесть страшной битвы.　

Дмитрий ехал вдоль войска, растянувшегося на несколько верст, слушал тяжелый гул. Когда всадники въехали на небольшой холм, войско показалось им огромным, протянувшимся до горизонта морем, по которому шли, словно от сильного ветра, тяжелые волны. От непрестанного движения гудела земля, шумело множество знамен, слышалось конское ржание, звон доспехов…　

Объехав все отряды, Дмитрий прискакал к передовому полку. Здесь он сошел с коня, снял золоченый великокняжеский доспех. Любимый боярин князя Михаил Бренк надел доспехи Дмитрия, сел на коня и встал под великокняжеским знаменем. Все произошло на глазах у тысяч воинов, и скоро весть эта, передаваемая из уст в уста, стала известна во всех концах громадного войска. И когда позднее в ходе сражения фряжское копье пробило золоченый доспех и убитый Бренк рухнул с коня, когда, пробившись к знамени великого князя, ордынцы подрубили его и оно, упав, скрылось в шквале бушующей битвы, это не вызвало смятения и отчаяния у воинов: все знали, что одетый в простой и крепкий доспех Дмитрий сражается в большом полку, а под великокняжеским стягом сражался один из его бояр.　

Дмитрий сел на боевого коня, ему подали копье и железную палицу. Несколько князей, с которыми он объезжал полки, подъехали к Дмитрию, стали уговаривать его не вставать впереди войска. Лучше встать в стороне, наблюдать за боем, отдавать нужные распоряжения.　

«Княже! — сказал один из них. — Не становись впереди, но стань сзади, или на крыле, или где-нибудь в другом месте…» — «Да как я скажу: «Братья, станем крепко на врага!» — а сам стану сзади и лицо свое скрою? — спросил великий князь. — Не могу я так сделать, чтобы таиться и скрыть себя, но хочу как словом, так и делом прежде всех начать…»　

Как ни пытались убедить его, он остался непреклонен.　

Теперь все было готово к сражению.　

Из-за Дона окнами темных изб смотрела на выстроенные полки русская земля. Замерли белые города, смолк колокольный звон. Не кричали в торговых рядах купцы-зазывалы, молча сидели у домов старики, и дети бросили игры.　

Что там, за Доном?　

Прилетит ли оттуда белым облаком победная весть, или, как полтора века назад, новой бурей, сметая села и города, обрушится на русские земли ордынская облава?　

Взошло солнце, рассеяло покрывавший землю мглистый туман и осветило Куликово поле.　

Со стороны Красного холма сплошной лавиной шло ордынское войско. В центре его сосредоточилось огромное количество пехоты, набранной в зависимых от Золотой орды землях: ясы, бесермены, фряги, буртасы… Впереди войска — большое конное формирование, предназначенное для первого, дезорганизующего ряды противника удара. А по бокам — две конные тучи — лучшие тумены Мамая.　

Намерения неприятеля ясно выступали из такого построения. Вязкая масса пехоты должна связать мощный центр русских — большой полк. А затем ханская конница, сломав фланги Дмитриевой рати — полки левой и правой руки, окружит этот пыльный кровавый клубок и упьется победой.　

Вдалеке за войском, на Красном холме, торчал огромный ханский шатер. Здесь расположилась ставка Мамая, отсюда он намеревался командовать сражением.　

Мамай не надевал доспехов и не проверял, отточена ли сабля. Ордынские ханы никогда не участвовали в битвах, а выбирали высокое место у поля, чтобы видеть, как развивается сражение, когда бросить в бой свежие тумены, где ослабить натиск, а где удесятерить его. Эта черта — управление боем на всем его протяжении — выгодно отличала татаро-монгольскую военную тактику от европейской.　

Впереди дружин неслись в бой русские князья.　

Взгромоздившись на коней, устремлялись навстречу противнику бронированные по макушку западно-европейские короли.　

Отчаянно бились мечами магистры и гроссмейстеры католических орденов. А ханы смотрели на битвы с высоких холмов, высчитывали, когда зажечь сигнальный костер, черный дым которого заставлял устремляться в сражение новые толпы воинов, или дать сигнал трубачу — и наблюдать, как, услыхав дикий рев боевой трубы, совершает нужный маневр, вплетается в канву четкого плана послушный тумен.　

Поле с Красного холма — как на ладони. Место, полагал Мамай, было не очень удачным. Посреди болото, везде овраги и овражки, островки кустов. С трех сторон реки, большие и малые… Смотрел Мамай на место будущей битвы и злился на строптивого улусника, на Дмитрия. Уж коль задумал драться, так хоть место выбери подходящее! Ну да ладно. Будет твое войско лаптями в болоте чавкать, гнилую воду кровью разбавлять. Построятся русские, конечно, как обычно. Главную силу в центр собьют — большой полк называется. С боков к этой толпе две поменьше приставят — левая рука да правая рука. Вот и вся недолга. Как крушить такие порядки, хану хорошо известно. Пехотным топором врубиться в большой полк, а отборной конницей ударить по крыльям — и по левому и по правому. Какое затрещит, — срочно туда подмогу из свежего резерва. Быстро доломать, прорвать и окружить неверных. А там — пиши, Дмитрий, как русские говорят, пропало! Обойдутся ордынцы без помощников — без Ягайло трусливого и без рязанского Олега. Добыча и слава любят быстрых, а кто не успел, тот еще и сам приплатит хану.　

Когда, сблизившись на расстояние полета стрелы, армии остановились, из вражеского войска выехал огромного роста всадник и проскакал по широкому коридору вдоль русского войска. Он вызывал себе противника. По тому, как ордынец держался на коне, как хорошо был вооружен, было видно, что это умелый полевой боец, взявший верх во многих схватках. Ордынец осадил лошадь, остановился, уверенно взмахнул копьем, приглашая на поединок возможного соперника и одновременно угрожая ему.　

И тогда тронул своего коня и выехал из передового полка навстречу ордынскому поединщику Александр Пересвет.　

Немногое известно об этом герое Куликовской битвы. Пересвет происходил из знатного брянского рода. В молодости отличался удалью и отвагой, хорошо владел мечом, крепко держался в седле. Одно из сказаний говорит, что он «в ратные времена, как великий наездник, двести человек гнал», когда сражался.　

Потом ушел в монастырь. Причины такого поворота в его судьбе неизвестны. Но толстые стены Троице-Сергиева монастыря не отделили Пересвета от судьбы народа. Основатель и игумен монастыря старец Сергий Радонежский благословил монахов Пересвета и Ослябю на ратный подвиг. Александр Пересвет выбрал в монастырских конюшнях крепкого коня и вместе с Андреем Ослябей присоединился к московскому войску.　

Военного искусства он не забыл, и руки, хотя и немолодые, все еще были крепкими.　

Александр Пересвет не надел перед боем доспехи и сейчас, держа в руке тяжелое копье, выехал навстречу татарину одетый в черное, расшитое крестами облачение монаха-схимника с островерхим капюшоном-куколем.　

Ордынец заметил, что вызов его принят, развернулся и, выставив копье, подхлестнул коня.　

Покрепче перехватив свое оружие, ринулся ему навстречу Пересвет.　

Замерли оба войска. Слушали топот коней, смотрели, как, привстав в стременах, неудержимо сближаются, начинают битву два человека.　

Всадники сшиблись, и столкновение было настолько яростным, что не помогли ни щиты, ни доспехи. Пробив друг друга копьями, оба замертво упали с коней. Конец неистовой схватки Пересвета с Темир-Мурзой явился сигналом к началу сражения.　

Сразу вслед за этим содрогнулась земля от грозного топота тысяч боевых коней. Тревожный шелест пробежал по деревьям ближних и дальних рощ — так заревели боевые трубы. Мгновенно сузившись, исчезла полоса, разделявшая войска.　

Сошлись!　

Дадим слово современнику-летописцу:　

«Вступились обе силы великие на бой, и была брань и сеча зла зело, и лилась кровь, как вода, и пало мертвых бесчисленно от обеих сил, от татарской и русской. Всюду мертвые лежали, и не могли кони ступать по мертвым. Не только от оружия умирали, но и под конскими копытами, от великой тесноты задыхались, потому что не могло вместить поле Куликово такое множество».　

Первым съехался с золотоордынцами передовой полк во главе с Семеном Оболенским и Иваном Тарусским. Около часа бился он с врагом, пока не полегли все до единого человека, смертью доказав, что недаром славились воины «сторожи» как самые мужественные бойцы.　

После этого мощным клином врубилась в оглушенный налетом ордынской конницы русский центр наемная пехота. В первом соступе с ней, изрядно затупив этот клин, полегли, где стояли, не сойдя с позиций, передовые отряды большого полка. Положение в центре на какое-то время стало критическим. Пешая рать большого полка уже лежала скошенным сеном. Сокрушив первые ряды, татары вступили в бой с владимирскими, суздальскими и московскими дружинами. И здесь их страшный натиск был остановлен. Выдержал большой полк! Несколько раз пробивались ордынцы к великокняжескому стягу, не раз исчезал он в волнах разбушевавшейся битвы. В одной из схваток пал сражавшийся под ним Михаил Бренк. Но вновь и вновь знамя появлялось над войском, возникало как символ несломленной стойкости.　

На правом фланге дело обстояло лучше. Полк Андрея Ольгердовича стоял крепко, отразив все атаки. Больше того — Андрей мог сам перейти в наступление и смять наседавшую конницу, но не делал этого, учитывая общую обстановку. Продвижение вперед могло оголить стык между большим и правым полками. И в этом случае, если бы последовал удар в стык между полками, русское войско могло оказаться расчлененным, а тактический успех полка правой руки обернулся бы общим поражением.　

Один за другим на разных участках врубались в битву ханские тумены — искали уязвимое место в многоверстном фронте русских войск.　

И нашли.　

Дрогнула пешая рать, составлявшая полк левой руки!　

Едва уловив это, Мамай стал посылать сюда отряд за отрядом. Дмитрий Ольгердович со своим полком пытался подпереть начавшие отход к Непрядве дружины. Не помогло! Не принесли успеха и перестроения, предпринятые воеводами полка левой руки Василием Ярославским и Федором Моложским.　

Ханская ставка бросала на левый фланг последние резервы. Ордынская конница навалилась на русских, и скоро весь фронт на этом участке стал прогибаться, как гигантская стальная пластина.　

Вот-вот она не выдержит напряжения и сломается!　

То-то радовался Мамай!　

Много раз, бросив орду в сражение, упивался он кровавым торжеством победы. Но нынешнее чувство было ни с чем не сравнимо. Грандиозная, какой не видывало средневековье, битва ворочалась на Куликовом поле, гудела слитным гулом, звенела слитным звоном, ревела единым хором. Никогда не было таких битв, а значит, никто не одерживал таких великих побед!　

И на момент почудилось Мамаю, что два солнца сияют над полем, ближними лесами и недальними реками. Одно меркло и опускалось, а второе, разгораясь, устремлялось к зениту. Блекла и падала к горизонту древняя легендарная слава Чингиса и Батыя, и все ярче разгоралась, по мере того как гибло и теряло боевой порядок русское войско, слава нового повелителя Вселенной. Его, Мамаева слава!　

Уже не имело значения то, что выдержал удар и выровнял положение в центре большой полк русских. Неважно было и то, что крепко стояла на правом фланге кованая рать Ольгердовичей. Еще одно усилие — и, сокрушив левый фланг, неудержимая лавина выйдет в тыл Дмитриеву войску. И тогда…　

Полной и великой будет победа. Имя Мамая потомки поставят рядом с именами Чингиса и Батыя!　

Щурил глаза на Красном холме золотоордынский правитель. Слышал за ревом битвы, как трещит мощный скелет русского войска, радовался и предвкушал.　

А в Зеленой Дубраве горевал Владимир Андреевич.　

Не мог смотреть Владимир Андреевич, как, продвигаясь вперед, устилает поле телами русских конный ордынский таран.　

«Какая польза в стоянии нашем?! — кричал он Боброку. — Какой будет у нас успех? Кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают… Как трава клонятся».,　

Сердце Боброка тоже было там, где кончалась в последних отчаянных схватках жизнь сотен и тысяч его товарищей. Но не сердце выбрал он советчиком, а долгий свой, горький военный опыт.　

«Беда, князь, велика, — отвечал он Владимиру, — но еще не пришел наш час: начинающий не вовремя получает для себя вред… Потерпим немного до подходящего времени и в тот час воздадим своим противникам».　

Роптала дружина в Зеленой Дубраве, видя на поле поражение. Ропот сливался с шумом столетних деревьев. Самые горячие уже готовы были, ослушавшись приказа, пришпорить коней и устремиться в битву — если не победить, то погибнуть вместе со всеми.　

Но запрет Волынца был неколебим.　

«Подождите немного, — останавливал он воинов, — будет ваше время».　

И только спустя примерно час после того, как дрогнул и стал отходить, а затем почти побежал сломанный и разрозненный полк левой руки и увлеченное кажущейся победой татарское войско повернулось флангом к Зеленой Дубраве, когда вконец истомились сердца воинов, раздался боевой клич воеводы Боброка: «Князь Владимир, наше время приспело и час подходящий пришел!»　

Словно каленая стрела из натянутого до мыслимого предела лука вылетел на Куликово поле засадный полк. Удар из Зеленой Дубравы был ошеломляющим и роковым. Он пришелся во фланг и тыл победно наступавшему ордынскому войску.　

Что-либо предпринять в стремительно изменившейся обстановке, перестроиться и противодействовать фланговому удару ордынцы уже не смогли. Не было ни резервов, ни, главное, времени.　

Смятая конница заметалась в тисках между белозерцами и витязями Боброка, пыталась вырваться, но наткнулась на боевые порядки большого полка. Вслед за этим паника, как огонь по соломенной крыше, перекинулась на сражавшихся в центре наемников. Победный монолит ордынского войска зазмеился паническими трещинами и стал рассыпаться на глазах.　

Увидев такой поворот, двинулась вперед рать Ольгердовичей, сокрушая второй фланг ордынского войска. Некоторое время по инерции еще длился встречный бой, но скоро отступление врага превратилось в бегство. Конпики, пытаясь спастись, давили хватавшихся за стремена друзей-наемников, натыкались на их длинные копья, а сзади на эту беспорядочную, пришедшую в ужас массу Мамаева воинства накатывался сокрушающий вал.　

Скоро после вступления в битву засадного полка Мамай понял, что воздвигнутый им в мечтах дворец славы и величия никогда не будет построен. С небольшой группой телохранителей и ближайших приспешников, бросив шатер и обоз с награбленным добром, на свежих лошадях ринулся несостоявшийся победитель с Красного холма, подальше от злосчастного Куликова поля.　

На закате солнца, когда длинные траурные тени легли на Куликово поле, Владимир Андреевич встал под великокняжеским стягом и приказал трубить сбор.　

С разных сторон стали сходиться воины на звуки боевой трубы. Один за другим возвращались большие и маленькие отряды, преследовавшие разбитого врага. Пришли, собрав свой поредевший полк, Ольгердовичи. Сходились к Владимиру уцелевшие воеводы.　

Прошел час. Звякало в сумерках затупившееся, избитое оружие. Устало ржали лошади. Загорались многочисленные костры, у которых перевязывали раненых, прикладывали к ранам целебные травы.　

Все больше беспокоился Владимир: не было Дмитрия. Разослал гонцов по полкам. Гонцы вернулись — князя нигде нет! Сам вскочил на коня, поскакал от полка к полку, от костра к костру, задавая один вопрос: «Кто видел или кто слышал вождя нашего и начальника?»　

Разное рассказывали те, к кому он обращался. Один из бойцов сказал, что видел князя в седьмом часу крепко бьющимся палицей. Другой сообщил, что видел Дмитрия позже этого времени, когда великий князь сражался с четырьмя напавшими на него ордынцами. Подъехал Степан Новосильский и сказал Владимиру: «Я видел его перед самым твоим нападением идущего пешим с побоища, тяжело раненным. Но я не мог ему помочь, потому что преследовали меня три татарина…»　

Время шло, и скоро почти все уцелевшие собрались, лишь одиночки подъезжали еще на свет костров.　

Дмитрия не было.　

Тогда Владимир Андреевич приказал искать его среди убитых.　

Рассыпались воины по великому, страшному и грозному побоищу. Скоро кликнули Владимира: нашли! Прискакал он — лежит на земле убитый воин в иссеченном великокняжеском доспехе. Владимир узнал в нем любимца Дмитрия Михаила Бренка, которому перед битвой передал свой доспех великий князь. Скоро позвали в другое место. И снова ошибка. Здесь лежал очень похожий на Дмитрия белозерский князь Федор Семенович.　

Вместе со всеми участвовали в поисках два костромича — Федор Сабур и Григорий Холопищев. Обыскав окраину поля, они уклонились вправо, в дубраву и здесь неожиданно наткнулись на Дмитрия Ивановича. Князь лежал без памяти под сломанным деревом, в помятых, изрубленных доспехах. Сабур поскакал сообщить об этом, и скоро подоспел Владимир со многими князьями, воеводами и простыми воинами.　

Дмитрий пришел в себя и спросил: «Скажите мне, как теперь?»　

«Враги наши побеждены!» — ответил Владимир и рассказал князю об исходе битвы.　

Дмитрий встал, ему подвели коня, и вместе с князьями и воеводами двинулся он по Куликову полю.　

Ломаные копья, куски закаленных клинков, зазубренные топоры, сорванные подковы, затупившиеся рогатины, конская упряжь, стрелы, наручи, ослопы, секиры, кистени, поножи, шестоперы, панцири, чеканы, бармицы, кинжалы, сулицы, шпоры, русские шлемы, ордынские шапки, черные колпаки наемников…　

Все иссечено, помято, окровавлено. И среди военного металла, на изрытой, напитанной кровью земле, на бурой траве — невероятное число убитых.　

Проехали немного и остановились. Рядом друг с другом, сжимая в руках оружие, лежали несколько белозерских князей. Вместе бились, один умирал за другого. Потом кто-то указал Дмитрию место, где пал Михаил Бренк. Князь подъехал, склонил голову над убитым другом. Недалеко от Бренка лежал стойкий страж, отчаянной смелости разведчик Семен Мелик. Здесь же — воевода Тимофей Валуевич.　

Проехали дальше, туда, где лежал, раскидав полы черного монашеского одеяния, начавший битву Александр Пересвет.　

Рядом громоздился сраженный им в поединке ордынец. Дмитрий глянул на врага — от такого многие испили бы смертную чашу.　

Князь ехал по полю и многих узнавал среди убитых. Федор Белозерский, а рядом Иван, сын его… Знаменитый богатырь Григорий Капустин. Князь Дмитрий Монастырев, Андрей Серкизов, Лев Мозырев, Михаил Акинфович… Бесстрашные бойцы, верные соратники многих битв.　

Ночь накрывала поле крупнейшей битвы средневековья. Огромными светляками плавали над полем факелы — это продолжали искать раненых уцелевшие бойцы.　

Объехав поле, Дмитрий остановился у стяга и приказал: «Считайте, братья, скольких воевод и скольких служилых людей нет!» Через некоторое время искусный в счете московский боярин Михаил Александрович доложил князю: «Нет у нас, государь, сорока бояринов московских, да двенадцати князей белозерских, двадцати бояринов коломенских, сорока бояринов владимирских, пятидесяти бояринов суздальских, сорока бояринов муромских, двадцати трех бояринов Дмитриевских, шестидесяти бояринов можайских, тридцати бояринов звенигородских, семидесяти бояринов ярославских, ста бояринов нижегородских, ста четырнадцати бояринов тверских. А убито, государь, от безбожного Мамая двести тысяч без четырех человек!»　

Число погибших в сказании преувеличено. Но потери были огромными — несколько десятков тысяч русских воинов полегло на Куликовом поле. Восемь дней стояло войско у Дона — «на костях» — хоронили павших в братских могилах.　　

После этой битвы прозвал народ Дмитрия Донским. А Владимира Андреевича — Храбрым.　

Огромно и неоценимо значение Куликовской битвы. Исход затеянной Мамаем большой войны был решен одним сражением, до основания потрясшим Орду. В ходе «Мамаева побоища» было разгромлено стотысячное войско завоевателей. Ни до этой битвы, ни после нее не было на полях средневекового мира таких схваток. Спустя много столетий историки назвали Куликовское сражение генеральной битвой средневековья. Это был первый удар — удар страшной силы, нанесенный Русью поработителям. И хотя от полного освобождения страну отделяло еще целое столетие тяжелейшей борьбы и уже вызревала в недрах Орды злоба нового хана — Тохтамыша, никогда отношения Руси и Золотой орды не были такими, как до Куликовской битвы. Москва навсегда и бесповоротно изменила эти отношения.　

Мгновенно развалился и антирусский союз. Получив известие об исходе битвы, без промедления повернуло коней и «побежало назад с великой скоростью» войско Ягайло. Олег Рязанский, узнав о разгроме Мамая, заметался на своих землях, словно в горящем доме. Оставив пешее ополчение, бросив незащищенную столицу княжества, правитель устремился на литовский рубеж, чтобы в случае чего укрыться от московского гнева в литовских владениях. «Хочу здесь ждать вести, — говорил Олег, — как князь великий пройдет мою землю и придет в свою отчину. И тогда я возвращусь». Но возвратился он не скоро, так как Дмитрий посадил в Рязани своих наместников.　

Слава о русской победе разнеслась по всему миру. О ней услыхали в Риме и Крыму, в византийском Константинополе и в болгарской столице Тырнове, в польских, чешских и германских землях. От купцов и путешественников узнавала Европа о подробностях самого «страшного сражения, какое только известно было на памяти людей».　

Но никто не осознавал значения произошедшего так глубоко, как сам русский народ. Великой ценой, огромными потерями заплатил он за свою победу. Ликование и горе соседствовали в сердцах людей. «Была на Руси радость великая, но печаль еще оставалась об убитых Мамаем на Дону князьях и боярах и воеводах и многом воинстве.　

Оскудела вся земля Русская воеводами и воинами…»　

Давно уже отжив свой век, упали и истлели дубы Зеленой Дубравы, но уже шесть веков живет в сердце народа нетленная память о героях, ставивших свободу родины выше жизни.　

Остатки разгромленного войска разными путями стекались в Орду, шли в Сарай, где пуще прежнего ярился прискакавший первым Мамай. Уцелевшим темникам был дан приказ — набирать тумены и снова готовиться к походу на Русь — брать немедленный реванш за тяжелое и позорное поражение.　

Однако новой авантюре не суждено было осуществиться. Скоро узнал Мамай, что на него двинулся предводитель Белой орды Тохтамыш. Пришлось думать не о разгроме Руси, а о собственном спасении.　

Снова, как семь лет назад, все закачалось в Орде. Ханский трон шатался, словно стоял на полированных костяных шарах, — того и гляди вытряхнут Мамая из дворца. Тогда, в 1373 году, ему удалось совладать со своими противниками. Но теперь их стало гораздо больше. Слишком много недовольных появилось после рокового сентябрьского дня! Всюду вопили они о позоре Мамая. А верные тумены, которые были сейчас очень нужны, полегли у Дона.　

Ох Куликово поле, Куликово поле!　

Наспех собранные войска были двинуты навстречу новому претенденту на золотоордынский престол. Противники встретились на реке Калке, той самой, где 157 лет назад в первый раз разгромила Орда русские рати. Мамай готовился к сражению, но произошло неожиданное. Почти все его «верные» сподвижники, сговорившись, ускакали в лагерь Тохтамыша, где, едва сойдя с коней, присягнули ему на верность. Войско Мамая стало таять, как утренний туман под лучами солнца, и скоро превратилось в кучу испуганных, растерявшихся приспешников. Мамаевой армии не стало, а сила Тохтамыша удвоилась.　

Выход был один — бежать!　

И Мамай побежал, да так быстро, что спустя несколько дней достиг Кафы.　

Разбитый Тохтамышем, проклятый теми, кому он принес поражение, преданный ближайшими мурзами, тайком проник в купеческий город вчерашний властелин половины Вселенной.　

В голове его еще продолжали возникать фантастические планы мести всему миру. Тохтамышу — за свержение, Дмитрию — за разгром, Кафе — за презрение, каким она его встретила, Ягайло — за трусливое предательство… Ему, навсегда уже сброшенному с политической сцены в пыльный вонючий переулок приморского города, все еще казалось, что возможен и близок какой-то невероятный поворот судьбы — и вновь станет Мамай гребнем Великой Ордынской Волны. И он искренне не понимал, почему не спешат к нему со своим серебром генуэзские купцы, почему те, кто вчера был счастлив, если ловил его случайный взгляд, сегодня не внемлют его мольбам, почему рычаги, с помощью которых он вчера заставлял двигаться целые народы, превратились в тонкие никчемные прутья…　

Мамай так и не успел до конца прочувствовать свое новое положение, вжиться в новую — до конца дней — роль свергнутого и оставленного всеми господина. Темной южной ночью ищейки Тохтамыша выследили и убили свергнутого правителя. Горькой издевательской насмешкой оказалась для Мамая случайно прочитанная при въезде надпись на воротах гостеприимного купеческого города: «Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы!»　

Новый хан Золотой орды быстро понял, каких огромных доходов лишает его восставший против ига русский улус. Едва справившись с Мамаем, Тохтамыш стал думать, как восстановить ордынское владычество над Русью.　

Потрясенная Куликовской битвой Орда была не способна на немедленное военное вторжение, и ханская ставка решила превратить проблему подчинения Руси из военной в дипломатическую. Сразу после разгрома Мамая по белесым осенним степям устремилось на север, в русские земли, Тохтамышево посольство.　

Положение Москвы в это время было исключительно сложным, на чем, собственно, и строился расчет ордынских дипломатов. Обескровленный гигантским сражением русский край нуждался в мирной передышке. А ее не получалось! Пуще прежнего зарился на западные русские земли Ягайло. Пользуясь военным ослаблением Москвы — почти вся Дмитриева дружина полегла на Дону, — открыто претендовал на великокняжеский престол давний соперник московского князя тверской князь Михаил.　

Дмитрий Иванович понимал: главное сейчас в отношениях с Ордой — это попытаться закрепить достигнутое, причем не оружием, а с помощью переговоров, которые можно было тянуть бесконечно, собирая силы для нового удара.　

Он принял посольство с почетом, приказал казначеям не скупиться на подарки для ханских вельмож.　

Как ни кажется это странным, но речи свои послы начали с благодарностей. Новый хан благодарил Дмитрия за то, что он разгромил на Дону беззаконного темника Мамая, силой захватившего власть в Орде. Теперь же, когда справедливость восторжествовала и трон по праву занял великий Тохтамыш, все должно вернуться на свои места. Пусть русский улус начнет исправно платить «выход» хану — и тогда благосклонная милость Тохтамыша осенит русские земли, защитит их от врагов, даст мир и покой.　

Московские дипломаты в ответ много говорили об уважении к новому восточному царю, о том, что принять его посольство — большая честь для Руси.　

Тешили послов богатыми подарками, не скупились на дорогие безделушки и приговаривали, что Тохтамышу-царю тоже готовятся великолепные дары. Много было в речах красивых слов, но не было того, за чем приехали татаро-монголы, не было выражения покорности и готовности возобновить выплату дани.　

Провожали послов с честью, передав телегу подарков Тохтамышу. Но что значил этот жалкий воз в сравнении с сокровищами, которые ежегодно в течение полутора веков тянула из Руси Золотая орда!　

Попытка подчинить Русь с помощью дипломатического нажима с треском провалилась. Тохтамыш стал готовиться к походу.　

Из дальних кочевий подтягивались военные силы, пополняя побитые на Дону тумены. Велась тщательная разведка — ордынцы выясняли, какие княжества поддерживают Москву в данный момент, кто придет ей на помощь в случае нашествия. Вновь призван был сослужить черную службу Олег Рязанский. Всячески поощрялись антирусские выступления Ягайло.　

Прошел год, и летом 1382 года Тохтамыш открыл военные действия.　

Собранные им силы форсировали Волгу и широким фронтом двинулись на Русь. На границе рязанских земель встретил хана князь Олег и вызвался сопровождать его на Москву, причем направил ордынцев окраинами рязанских земель, чтобы сберечь свое княжество от разбоев и грабежей. Доведя врагов до Оки, он услужливо показал им броды для скорейшей переправы.　

Скоро Москва получила первую весть о нашествии. Вновь, как два года назад, Дмитрий бросил клич по всем княжествам: «Подымайся, Русь, на борьбу!»　

Но результат на этот раз был печален. Мощным всплеском дали знать о себе законы и традиции феодальной раздробленности. Словно забыли те, кто два года назад стоял на Куликовом поле, что только в единстве сила Руси, только оно может освободить страну. Не пришли подручные рати, а одной московской дружине в полевом сражении немыслимо было справиться с силами всей Орды.　

И Дмитрий Донской, с горечью «уразумев в князьях и боярах своих распрю», принял единственно верное решение — отступить на север и, может быть, там собрать войско для отпора. Оставив столицу, он с небольшой дружиной отошел в Кострому.　

Каменная Москва сдаваться хану не думала. Правда, на первых порах нашлись паникеры, предлагавшие горожанам, бросив город, разбежаться по лесам. Но паника была решительно прекращена, видимо участниками Куликовской битвы. Они «во всех городских воротах с обнаженным оружием встали… не пуская никого уйти из города».　

«Не устрашимся нахождения татарского, — говорили эти мужественные люди, — потому что имеем град каменный и ворота железные. Не станут татары стоять под городом нашим долго, потому что боятся нас из города, а извне князей наших боятся».　

Столица готовилась к осаде.　

Запылали подожженные по приказу руководителя обороны князя Остея окружавшие крепость деревянные посады — и скоро вокруг города образовалось открытое, засыпанное пеплом и угольем пространство, на котором захватчикам негде было укрыться от стрел.　

День и ночь слышался из московских кузниц дробный перестук молотков — спешно ковалось оружие для горожан и многочисленных беженцев, которых столица приняла за свои стены. Из окрестных деревень свозилось продовольствие и создавались запасы на случай длительной осады.　

В полдень 23 августа к стенам Москвы подошли передовые отряды, а затем прихлынуло и все ордынское войско.　

«Есть ли князь Дмитрий во граде?» — кричали, став под стенами, конники.　

«Нет», — отвечали со стен.　

На предложение сдаться Тохтамыш получил твердый отказ и 24 августа приступил к осаде.　

И тут как гром среди ясного неба обрушился на ордынцев грохот пушек с московских стен. Сами по себе пушки не были диковинкой для ордынцев. Но неожиданностью было их присутствие на московских крепостных башнях. Впервые применила Русь знаменитый огненный бой.　

«Фанг!» — громко бухала пушка.　

«Ту-у-у» — гудело каменное ядро. «Фанг!» — грохотала соседняя.　

Воодушевлявший защитников огнестрельный грохот разносился по городу и окрестным равнинам, пугая ордынских всадников.

Закупленные у черноморских купцов пушки-туфанги через тысячи километров были тайно доставлены в Москву и установлены на стенах Кремля.　

Освоив новую боевую технику, безвестные русские весельчаки пушкари прозвали длинные, словно слоновьи хоботы, орудия «тюфяками», на свой лад переделав турецкое название «туфанг».　

Еще одной новинкой для ордынцев стали дальнобойные самострелы москвичей. В первый же день осады московский суконник Адам с высокой крепостной стены «пустил стрелу из самострела и убил некоего из князей ордынских сына, нарочитого и славного, и великую печаль причинил Тохтамышу-царю».　

Решимость москвичей, совершенная по тем временам боевая техника и крепостные сооружения позволили им успешно отбить два первых приступа ордынцев. Лобовой военный штурм провалился, и на первый план вновь вышла изощренная ордынская дипломатия.　

«Хан вас хочет жаловать, — лицемерно заявили ордынцы москвичам, — не на вас пришел хан, а на князя Дмитрия. Ничего не требует от вас хан, только встретьте его с честью и легкими дарами, а вам всем мир и любовь!»　

Трудно сказать почему, но москвичи поверили этим уверениям. Московское посольство во главе с Остеем открыло ворота и вышло к Тохтамышу с дарами. Прямо у стен города этот храбрый князь был убит. Изрубив посольство, враги ворвались в город. К семи часам вечера 26 августа он был полностью захвачен. Начались грабежи и избиения жителей. Москва запылала. Двенадцать тысяч человек полегли на залитых кровью улицах.　

Вскоре, получив известия о возможном подходе Дмитрия Донского и Владимира Серпуховского, Тохтамыш покинул Москву и, взяв по дороге несколько русских городов, отошел к Оке. Затем хан по тем самым бродам, которые указал ему Олег, перешел Оку и оказался в рязанских пределах. По приказу Тохтамыша вся Рязанская земля была пройдена широкой облавой, сожжена и разграблена. Олег бежал. Вновь не спасло его предательство.　

Осенью вернулся в родной город великий князь. Лежала перед Дмитрием обугленная белокаменная Москва, выжженное Тохтамышем сердце Руси. Вновь сгустился над Русью мрак ненавистного ига. Вернулась на время изнурительная и позорная зависимость, тяжелая ордынская дань.