Начальник Всего

Письмо

«Я много раз пытался объяснить тебе, в чем для меня смысл отношений с женщиной, но ты не слушала меня, вечно думая о чем-то своем. Придется изложить все на бумаге; может быть, читая и перечитывая, ты будешь внимательнее. Да, конечно, очень важна физическая сторона, праздник, который всегда с тобой, исправляющий настроение, создающий веселье в любую сложную минуту, дарованное от природы, ни с чем не сравнимое бесплатное удовольствие, одинаковое для богатых и бедных (что несколько унизительно и несправедливо, ты не находишь?), усиливаемое тренировкой с добавками „Камасутры“, а также малыми дозами спиртного, травного, афродизиаковой приправы с таковой же диетою.

Но важен момент выборочности, принадлежности к некоему определенному слою, а в идеальном варианте — и он, и она, и я, и подружка моя должны принадлежать к высшей расе, высшей касте, никакого плебейства, все самое лучшее с детства, взрастите дитя на шоколадках, отбивных, фитнесе, пусть плавает, катается на лыжах и коньках, умеет управлять автомобилем и яхтой, охотиться, стрелять и т д.; для девочки хороша художественная гимнастика (балет слишком преувеличивает поступь и стать, балет перетренировывает, в нем есть нечто рабское). А тебе многое дано от природы: тоненькая талия, округлость ляжек, икр, плеч, легкая, танцующая походка, атласная кожа. Веселая полнота жизненных чувств. В нас обоих есть данные принадлежности к высшей касте.

Само собой, люди должны быть с детства безбедные, состоятельные, никакой жалкой, позорной нищеты, штопаных чулок и носок, все в человеке должно быть шикарно — от стрижки до обуви. И у мужчины обязательно должно быть желание власти, вкус к власти над всеми окружающими его существами более низшего порядка. Истинный представитель высшей касты — вернее, хозяин, начальник всего и всех; это тест.

И у меня есть мечта повелевать людьми: чем больше людей, тем лучше; пусть постепенно, наращивая количество толп: предприятием, городом, страной, миром. Власть хороша и явная, и тайная. У меня есть такой набор бутылочек водочных, „Двенадцать апостолов“, они собраны нижней круглой подставочкой, отделанной серебром, воедино (и общей большой, тоже с серебром, пробкой); каждая бутылочка — сегмент, сектор, могут доставаться отдельно или стоять вместе. В каждой своя настойка, свой вид водочки: вишневая, сливовая, рябиновка рыжая, рябиновка черноплодная, лимонная, апельсиновая, мятная, можжевеловая, калгановая, семитравная, анисовая и одна с ядом, помеченная тайно, не скажу чем. Это моя русская рулетка. Один раз, признаюсь тебе, я ее применил на практике. Ни с чем не сравнимое чувство — знать, что один из твоих собутыльников через шесть часов умрет, а ты в роли Рока.

Во мне есть все, чтобы повелевать миром. Я изучал разные методики (в том числе гурджиевскую) и практики и понял науку шахматных виртуальных партий, где на доске стоят живые люди, а ты провидишь много ходов вперед, ты всегда начинаешь и всегда выигрываешь. Я иду к своей цели. И сам я, и моя женщина будут абсолютно свободны в передвижении, в осуществлении своих желаний, поступков, капризов, поездок, да хоть на Марс. Нам будет принадлежать весь свет.

Поэтому нужна не жена, не любовница, не партнерша; мне нужна сообщница. И я выбрал тебя. Ты мне подходишь.

Но я должен тебя предупредить: кроме „Двенадцать апостолов“, в арсенале моем наборы неопределяемых ядов и неуловимых киллеров. И предательства — любого — я не прощаю. Склонен уничтожить любого и любую, кто встанет у меня на пути, тебя в том числе, тебя тем более. Так что в словах „моя дорогая“ для меня важнее „моя“, а цена, обозначаемая вторым словом, несущественна. Мы за ценой не постоим.

Ты наконец поймешь меня, услышишь, пойдешь со мною, придешь, приедешь, прилетишь, когда позову, где бы я ни был.

И теперь я снова целую тебя всю, готов одеть тебя во все прекрасные побрякушки мира: бриллианты, жемчуга, рубины, изумруды, что там еще? и всегда помни, что твой главный выигрыш, твой главный лунный камень, твой алмаз „Раджа“ неисчислимого числа карат (или каратов?) — это я».

Письмо начиналось словом «я», им же и заканчивалось.

Филиалов читал, стоя у окна, ко мне спиной.

Прочтя, он некоторое время стоял молча, не поворачиваясь. Когда он повернулся, я подивился, как изменилось лицо его: стало маской отчасти, пролепилось, подобралось; некогда замеченное отсутствие бликов в глазах (обязательное даже для персонажей портретистов) неприятно поразило меня.

— Вы сами-то прочли?

— Да, — отвечал я.

Он щелкнул замочками маленького старомодного портфеля — конверт исчез, опущенный в портфельную тьму молниеносным движением фокусника.

— Ваша внучка — умная, наблюдательная девочка. Просто ей данная тема ни к чему. При случае — не теперь, не сейчас — постарайтесь донести до нее, что со злом должно бороться зло.

— Первый раз слышу, — сказал я.

— Вы вообще человек глубоко невинный, да у вас вся семья такая, таковыми и оставайтесь. Теперь это мое дело. Ваша задача — задержаться на даче подольше, ну хоть до середины сентября. Я позвоню вам или напишу — сам.

— Да как это — подольше? А школа? Первое сентября? Мы и так, наврав с три короба, уехали раньше.

— Где три короба, там и четыре. Мы вам поспособствуем, в случае чего.

«Что значит „мы“?» — подумал я, чувствуя холодок на загривке.

— Она согласилась танцевать со мной, — сказал Филиалов (с какой, однако, раздельной, великолепной дикцией...), — на одном из пустырей бытия, хотя, по сравнению с ее блистательными кавалерами, был я существо невнятное, некрасивое, непрезентабельное, в мятых брюках, чтобы не сказать штанах. Не захотела унижать отказом. Как-то упустил я ее из виду. Прощайте. Все у вас будет хорошо.

Он ушел, и я не видел в окно, куда он пошел: он не появился на единственной дорожке через двор от нашей парадной, словно улетучился или не было его вовсе.