Национальность – одессит

1

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ — ОДЕССИТ

Двадцатый третий роман (двадцать девятая книга)

цикла «Вечный капитан»

1. Херсон Таврический (Византийский).

2. Морской лорд.

3. Морской лорд. Барон Беркет.

4. Морской лорд. Граф Сантаренский.

5. Князь Путивльский.

6. Князь Путивльский. Вечный капитан.

7. Каталонская компания.

8. Бриганты.

9. Бриганты. Сенешаль Ла-Рошели.

10. Морской волк.

11. Морские гезы.

12. Морские гёзы. Капер.

13. Казачий адмирал.

14. Флибустьер.

15. Флибустьер. Корсар.

16. Под британским флагом.

17. Рейдер.

18. Шумерский лугаль.

19. Народы моря.

20. Скиф-Эллин.

21. Перегрин.

22. Гезат.

23. Вечный воин.

24. Букелларий.

25. Рус.

26. Кетцалькоатль.

27. Намбандзин.

28. Мацзу.

29. НАЦИОНАЛЬНОСТЬ — ОДЕССИТ.

1

Мацзу помогла мне не только в предыдущей, но и в новой эпохе. В том направлении, куда она бежала по волнам, был берег. Я определил это по шуму разбивающихся волн. Погреб туда не спеша. Вода была теплая, агрессивных акул и кайманов здесь не бывает, потому что зимой холодновато. Голова малость потрескивала после встречи со столешницей, а на лбу зудела от соленой морской воды шишка, довольно большая. Обычно я выздоравливал, переместившись. На этот раз не повезло.

Сперва я подумал, что раздался ядреный такой раскат грома над материком. Вот, думаю, тайфун выдохнул напоследок не той стороной. Во второй раз прогрохотало еще мощнее и ближе, над морем. Звуки больше походили на разрывы бомб. Затем последовал обратный залп с моря, но взрывы я не услышал. На этом перестрелка и закончилось. Кто-то где-то неподалеку с кем-то повоевал на скорую руку. Видимо, было невтерпеж, не могли дождаться окончания тайфуна. Стреляли бомбами, значит, как минимум, попал я в девятнадцатый век. Уже хорошо. Было у меня опасение, что опять окажусь в каком-нибудь тысячелетии до нашей эры, когда перебраться из Желтого моря в Черное или хотя бы Красное — проблема трудноразрешимая, успеешь пожелтеть, покраснеть и почернеть по несколько раз. Надоела мне Азия, пора поближе к родной земле.

Берег оказался высоким. Я не сразу понял это. Темная земля сливалась с черным небом. Я почему-то ожидал, что будет низким, и не обращал внимание, что на высоте метров сто над уровнем моря цвет сменяется на более светлый. Меня больше беспокоило, не плыву ли я к скале, на которую не смогу забраться? Волны будут бить меня об нее, пока не кончится шторм. В бытность курсантом я по пьянке решил искупаться во время шторма на плохо оборудованном участке пляжа Отрада. Спрыгнуть в воду с волнореза, заливаемого волнами, не составило труда, а вот взобраться на него не получилось. Волна поднимала меня, била о каменный бок его и тут же стремительно оседала, на давая залезть. После нескольких попыток, ободравшись до крови, я рванул к берегу, покрытому валунами, где меня прокрутило, как в стиральной машине, и выплюнуло окровавленного на гальку. Глубоких ран не было, только мелкие порезы о мидии и содранная кожа, но выглядел жутковато. Впрочем, распитая на двоих с более умным однокурсником бутылка сухого кислого белого вина «Ркацители», которое мы называли «Раком до цели», судя по тому заплыву, не случайно, примирила меня с реальностью.

Я начал разворачиваться, заодно переворачиваясь на спину, чтобы выставить ноги вперед и оттолкнуться от скалистого берега, если окажется таковым, и вдруг обнаружил, что они касаются дна, причем глубина в том месте была по грудь. Дно неровное, много камней, с которых меня сбивало волнами, но все равно это лучше, чем бултыхаться, не зная, сколько еще придется. Я доплыл — и это главное. Вторым приятным открытием было то, что скала у воды оказалась пологой, с узенькой галечной полоской. Точнее, это был каменистый холм, внизу местами покрытый травой, а выше попадались кусты и низкие тонкие деревья, за которые я хватался, карабкаясь по нему. Вершина была лысой и неширокой. На противоположной стороне ветра не чувствовалось, поэтому я выбрал относительно ровную площадку между двумя деревьями по бокам и густыми кустами ниже по склону и расположился на ночлег на спасательном жилете, положив под голову мешок с барахлом. Рядом сушился лук, прислоненный к дереву, и лежало другое оружие. Черт его знает, кто с кем воюет. По моим расчетам я на территории Китая, где любой европеец во все века уж точно не друг, а во время военных действий грохнуть его — святая обязанность каждого уважающего себя патриота, желающего стать немного богаче.

Мокрая одежда не удерживала тепло, и случилось то, о чем давно уже мечтал — я замерз, причем основательно. Мое тело, привыкшее к тотальной влажной жаре, как-то слишком неадекватно реагировало на незначительное охлаждение, как будто температура воздуха отрицательная. Живи я в средней полосе России, не обратил бы на холод внимания. Пришлось встать и проделать комплекс упражнений, чтобы согреться. Подпрыгивая, заметил вдалеке справа белый луч света, который как бы рыскал по окрестностям. Я не сразу поверил в свое счастье. Сперва подумал, что это маяк, в котором перед отражателем горит масляный фонарь. Чтобы лучше рассмотреть, всбежал на вершину холма. Луч не исчез. Он двигался, причем хаотично, рывками, часто меняя направление, напоминая работу электрического прожектора, отыскивающего что-то или кого-то в штормовом море. Я подумал, что ищут меня или мою шхуну «Мацзу», но этого не могло быть. Да и слишком далеко район поиска от места кораблекрушения. К тому же, во все предыдущие разы перемещался только я. Главное, что уже есть электричество, если я, конечно, не ошибаюсь. Не помню, когда оно стало использоваться в военном деле и быту, но случилось это позже моей «американской» эпохи. Значит, сейчас, как минимум, последняя треть девятнадцатого века. От этого восхитительного вывода меня бросило в жар.

Согревшись, спустился к своему ложу, которое сразу охладило меня не только снаружи, но и внутри. Вспомнилось, что в годы моей стартовой молодости такие прожектора стояли на побережье Черного и Балтийского морей в приграничных районах. С их помощью отлавливали тех, кто пытался удрать из советского рая. А вдруг я попал в коммунистический Китай времен Мао Дзэдуна, откуда тоже старались убежать все, кто мог, особенно в период «культурной революции», когда и с СССР отношения были враждебными? Кто поверит в рассказ о путешествиях по эпохам? Меня сочтут шпионом со всеми вытекающими последствиями. При этом Советский Союз, как и любая другая страна, искренне заявит, что знать не знает, кто я такой, и откажется обменять. Надо будет на всякий случай спрятать саблю и кинжал. Они не тянут на спортивное оружие, как лук, а я — на богатого коллекционера древностей. Решил выдавать себя за жертву амнезии: во время кораблекрушения упал с кровати, ударился головой о палубу, тут помню, тут не помню. Лучше сидеть в психушке, чем в тюрьме. Или наоборот?

2

Я так и не согрелся, поэтом спал урывками, как бы проваливаясь ненадолго в небытие. Снилась какая-то незапоминающаяся муть, нагоняя тревогу. Я вскидывался, смотрел в темноту, прислушивался к шуму ветра, который становился все тише, к утру вовсе сникнув. Затем опять ложился, свернувшись калачиком, чтобы согреться, и через какое-то время опять вырубался. Проснувшись в очередной раз, увидел, что небо посерело, и решил, что пора идти менять судьбу.

Саблю и кинжал спрятал в кустах, завалив мелкими камушками и сверху засыпав прошлогодними темно-коричневыми, недогнившими листьями и пучками сухой светлой травы. Приготовил мелкие китайские бронзовые монеты и три серебряные: американский и испанский (мексиканский) доллары и британский шиллинг — на любой вкус. Сверху в вещмешок положил пару серебряных «копыт» на тот случай, если потребуется оплатить что-нибудь подороже или дать на лапу честному китайскому чиновнику. Лук почти высох, поэтому надел тетиву и в таком виде засунул в сагайдак. К бою и походу готов.

Прорываться пришлось сквозь кусты, уже обзаведшиеся зеленой листвой. Вниз по склону спускаться было легко. Зато на следующий холм, более высокий и крутой, карабкался долго и натужно. Вершина у него была шире и гуще поросшая кустами и деревьями. Выходя на противоположный край ее, заметил в просветы между деревьями большую бухту, в которой стояли серые военные корабли, железные, с трубами, артиллерийскими двух-трехствольными башнями и некоторые очень большие. Последних классифицировал, как тяжелые артиллерийские крейсера. Один с тремя трубами в ряд по продольной оси, маленьким ходовым мостиком, прикрепленными к борту рядом с узким клюзом двумя черными большими якорями и скошенным вперед вниз форштевнем очень смахивал на крейсер «Аврора», который я неоднократно видел в Питере. Флагов не было ни на одном, так что определить, чьи они, не смог. Значит, оказался я, как минимум, в самом конце девятнадцатого века или первой половине двадцатого. Очень приятная новость.

Рядом с гаванью и на склонах холмов подле нее были здания: пакгаузы, административные, производственные и жилые. Их было не то, чтобы много, но на небольшой город тянули. Осталось выяснить, что это за населенный пункт и кто в нем у власти. Помню, что в этот период территория Китая была поделена на колонии разных стран и прочие удельные княжества, в которых власть переходила из рук в руки быстрее, чем жители меняли флаги на здании местного управления. Я пошел к нему напрямую, продираясь через кусты и по диагонали спускаясь по склону холма, пока не наткнулся на узкую утоптанную тропинку.

Привела она к китайской деревне. Убогие домишки из камня и дерева, без окон, неогороженные. Такое впечатление, что вернулся в предыдущую эпоху. Если бы не видел корабли в гавани, решил бы, что перемещение не случилось. Единственный предмет, которого не было в предыдущей — рикша возле крайнего жилища. Это была простенькая повозка с двумя высокими колесами, кабиной с черным тканным тентом и кожаной подушкой, рассчитанной на одного толстяка или двух заморышей, и парой оглобель, соединенных впереди поперечным бруском. Раньше в Китае видел похожие средства транспортировки, но оглобли находились сзади, то есть толкали перед собой, как детскую коляску, а не тащили. Попадались и во Франции в семнадцатом веке в мою бытность виконтом Донж, но более роскошные. Их заводили те, у кого не хватало денег на карету и лошадь к ней. Рядом с повозкой стояла и тягловая сила — жилистый мужчина лет тридцати трех с коричневым от загара лицом с впалыми щеками, редкими усиками и жидкой бороденкой, в которой волосины явно не хотели соприкасаться друг с другом. Одет в вязаную черную шапочку, прикрывавшую макушку, из-под которой торчали черные прямые волосы, но косы не было; когда-то белую, мятую, хлопковую рубаху навыпуск длиной до середины бедер, которая спереди посередине была разрезана и застегивалась шнурами с петлями с левой стороны за деревянные короткие круглые палочки, пришитые к правой; когда-то черные, а теперь серые штаны, напоминающие шаровары, подвязанные в нижней части голени, и дальше шли грязные обмотки. Обут в коричневые кожаные тупоносые туфли без каблука и по форме, как лапти, с кожаными завязками на подъеме.

Рикша вышел из дома, когда я был метрах в двадцати. Увидев меня, сперва опешил, а потом радостно заулыбался.

— Гаспадина, исвосик! — прокричал он, показывая на свою повозку.

Я не сразу врубился, что обращаются ко мне на русском языке.

— Мне надо туда, — произнес я на китайском языке и показал в сторону города.

— Полтатул? Да, гаспадина, я отвезу! — радостно согласился рикша на китайском, вставив важное для него русское слово. — Быстро-быстро отвезу в Полтатул!

Название Полтатул мне ни о чем не говорило. Ладно, доберемся — разберемся.

— Сколько возьмешь? — спросил я на китайском.

— Пятак! — ответил он на русском и показал пять растопыренных пальцев.

Я показал бронзовую монету в пять цяней с квадратной дыркой в центре:

— Подойдет?

— Холосо, гаспадина, холосо! — радостно огласился рикша.

Он помог мне разместиться на кожаном сиденье, набитом конским волосом, пристроив рядом вещмешок и сагайдак, и при этом поинтересовался теперь уже на русско-китайском языке, видимо, потому, что исковерканных русских слов не хватало:

— Гаспадина охотился и заблудился?

— Нет, мой корабль утонул, я один спасся, — ответил ему.

— Бу-у-ум? — уточнил он, изобразил руками взрыв.

— Да, попали под… — начал я и запнулся, вспоминая, как по-китайски артиллерийский обстрел.

Вчера была пальба, так что можно приписать себя к случайным жертвам.

— Мина? — подсказал рикша.

— Да! — подтвердил я, обрадовавшись в свою очередь, что это грозное оружие уже настолько распространено, что о нем знают даже китайские рикши.

Китаец впрягся в повозку и резво побежал по каменистой грунтовой дороге в сторону населенного пункта Полтатул. Рессор не было, так что каждая колдобина и камень отзывались в моей заднице. По пути мне пришло в голову, что я, скорее всего, оказался на Ляодунском полуострове, где в начале девятнадцатого века были русские военные базы Порт-Артур и Дальний. Первое название созвучно с Полтатулом рикши, плохо владеющим русским языком. Если мое предположение верно, то здесь много моих соотечественников, включая чиновников и полицию, которым придется объяснять, кто я такой и как здесь оказался. Надо придумать правдоподобную легенду. Подрыв на мине стал хребтом ее, объясняющим многое, включая провалы в памяти.

3

Рикша бежал без остановок и, казалось, не уставая. Я вертел головой, наслаждаясь увиденным. Я уже близко к своей стартовой эпохе, очень близко. Теоретически могу дожить в ней до своего дня рождения.

Дома на окраине города были такие же убогие, как и в деревне, а вот чем ближе к порту, центру, тем становились выше и лучше, что китайские, что европейские, как и в любом другом городе. Улицы широкие, не мощеные, но, если не считать китайскую окраину, чистые. Горожане уже проснулись, заспешили по делам. Почти все двигались в сторону гавани. Пешеходами были только аборигены. Русские ехали или на извозчике, по большей части одноконном, или на рикше. Последних было намного больше. Одна пара ног дешевле трех. По обе стороны улиц на первых этажах стали все чаще появляться лавки, парикмахерские, бани… Некоторые были заколочены.

Первую гостиницу я пропустил, потому что вывеска над входом была на французско-рязанском «Hotel Париж». В жизни бы не остановился в таком заведении. У меня при виде подобных надписей возникает доходяга, который пытается щуплым задом присесть сразу на два стула, но проваливается в узенький просвет между ними. После перекрестка, по центру которого навалена куча свежих конских «каштанов», частично раздавленных колесами, было небольшое трехэтажное здание из красного кирпича с широким полукруглым крыльцом, к которому вела лестница в пять ступеней и которое защищал сверху полукруглый навес из темно-синей материи. Над ним к стене прибита деревянная вывеска, покрашенная в синий цвет, с белой надписью «Гостиница Херсонес». Перед и после букв было нарисовано по белой чайке, словно бы пикирующих в темно-синий навес над крыльцом, перепутав его с морем.

Я счел название знаком судьбы и крикнул рикше на китайском языке:

— Остановись перед входом!

Китаец с разбега проскочил малость и сразу сдал назад так, чтобы я слез с повозки прямо напротив двустворчатой двери с длинной толстой вертикальной рукояткой из бронзы, потускневшей по краям и захватанной до блеска посередине. Я ловко спрыгнул на землю, радуясь, что опять молод и полон сил. Никто не вышел навстречу гостю, поэтому я показал рикше, чтобы захватил мои вещи. Привык, что руки всегда свободны, что для переноски есть слуги.

Бронзовая рукоятка была липкой, будто открывали ее только жирными руками. Тяжелая дверь заскрипела надрывно. Внутри никого, если не считать полумрак, щедро пропитанный запахом затхлости. Справа от двери был длинный темно-синий диван, возле которого стояли два низких журнальных столика, на дальнем из которых лежали несколько газет, вроде бы. Почти напротив входной двери находилась деревянная лестница на второй этаж. Слева — стойка портье, позади которой к стене прибиты два ящика на двенадцать ячеек каждый: в большем, видимо, для почты, все были пустыми, в меньшем все заняты ключами с деревянными брелками-грушами с номерами по порядку. Или постояльцы уже умотали по делам, или их нет. Я заколебался: не свалить ли и мне? Если не встречают, значит, надо идти в другое место. Тут и послышались торопливые шаги: кто-то быстро спускался по деревянной лестнице.

Это был сухощавый южанин лет сорока. Волнистые, черные с редкой сединой волосы тщательно зачесаны назад. Стрижка короткая, виски косые, брови густые, почти сросшиеся, нос длинный крючковатый, усы аккуратно подстрижены и плавно переходят в короткую бородку. Одет в темно-серый костюм-тройку и белую рубашку, на брюках стрелки. Я уже забыл, что это такое. Галстук узкий темно-синий. На ногах черные кожаные полуботинки, начищенные. Когда-то для меня ходить в костюме да еще с галстуком было наказанием, а сейчас смотрел на одетого так человека — и радовался. Спускаясь по последнему пролету, он без радости, с недоумением смотрел на меня и рикшу с моим скромным барахлом. Зеркала с собой у меня не было и по пути не попадались, поэтому не знаю, насколько привлекательно выгляжу с шишкой на лбу и в странной для нынешней моды, мятой и грязной одежде. Судя по взгляду южанина, я не тянул на того, кому по карману поселиться в таком шикарном месте.

— Доброе утро, молодой человек! — поприветствовал мужчина, спустившись с последней ступеньки, и, видимо, на всякий случай поинтересовался: — Желаете остановиться у нас?

Я поприветствовал в ответ и добавил:

— Если не очень дорого.

— За номер люкс рубль в сутки, за другие номера на втором этаже семьдесят пять копеек, а на третьем по шестьдесят пять. Дешевле и лучше не найдете. До войны цены начинались с двух рублей, — проинформировал он.

— Пожалуй, поживу у вас на втором этаже, — согласился я и заплатил рикше шесть цяней, добавив один на чай, после чего он, положив мои вещи на ближний журнальный столик, попятился к двери, кланяясь и благодаря на ломаном русском языке, хотя знал, что говорю на китайском.

Наверное, забыл от радости, что рабочий день начался так удачно.

— Сколько дней проживете у нас? — доставая из-под стойки толстенную тетрадь в кожаном переплете, спросил мужчина.

— Понятия не имею, — честно признался я. — Пока не решу свои дела.

— По какому делу прибыли? — задал он следующий вопрос, поставив рядом с тетрадью чернильницу и деревянный стаканчик с заточенными карандашами и деревянными ручками с металлическими перьями.

— По трагическому, — шутливо произнес я и проверил свою легенду: — Работал штурманом на пароходе «Мацзу» под португальским флагом. Ночью мы подорвался на мине где-то неподалеку отсюда. Во время взрыва я ударился головой, — потрогал шишку на лбу, — потерял сознание. Когда очнулся, пароход уже тонул. Схватил, что успел, выбрался на главную палубу, а там никого и шлюпок нет. Хорошо, на мне спасательный жилет был. В нем и отправился в плавание. К счастью, берег оказался недалеко.

Судя по соболезнованию на лице собеседника, байка проканала.

— Говорят, мин много наставили и наши, и японцы, — сообщил он, после чего спросил: — Паспорт есть?

— Нет. Он был у капитана, который боялся, что сбегу в порту. Жалованье задерживал, сукин сын! — ответил я и, заметив, как напрягся мужчина, успокоил: — Деньги у меня есть. Кое-что продал китайцам в Кантоне, где мы грузились на Тяньцзинь.

— Сегодня же сходите в полицию, пропишитесь у меня и закажите новый паспорт, иначе у нас обоих будут неприятности, — посоветовал он.

Странно, я был уверен, что прописку придумали коммунисты, поэтому поинтересовался:

— Какие именно?

— Штраф. Для вас небольшой, пятнадцать копеек в день, но не более десяти рублей, а вот с меня сдерут пятьдесят целковых, — рассказал он и спросил: — Как вас запишем, молодой человек?

Я назвал настоящую фамилию, имя и отчество, от которых уже порядком отвык, даже показались фальшивыми.

— Я хозяин гостиницы. Зовут Константин Георгиевич. Фамилия Милиоти, — представился он.

Говорил он с южным акцентом, шокающем и с фрикативным «г», поэтому я задал уточняющий вопрос на греческом языке:

— Вы грек из Малороссии?

Хозяин гостиницы радостно заулыбался и уточнил:

— Из Тавриды. Севастополь, — после чего спросил: — Откуда знаешь греческий язык?

— В Одессе вырос, — ответил я. — Там все полиглоты.

— Это верно. Рядом со мной держал ювелирную лавку иудей из твоего города. Так он говорил на шести языках. Уехал, пройдоха, в самом начале войны, в феврале. И мне советовал, а я не послушал. Ему было проще, товар занимает мало места. Погрузил в купе поезда и укатил. А гостиницу в вагон не втиснешь, и оставить не на кого, — поведал Константин Георгиевич, после чего взял ключ с номером два и предложил: — Пойдем, покажу твой номер. Единственная служанка-китаянка ушла с моей женой на базар. Остальную прислугу мы распустили. Сами справляемся. Всего два жильца осталось, ты третий.

Мы поднялись по лестнице со скрипучими ступеньками на второй этаж, где в конце полутемного коридора были номер один слева и номер два справа.

— Окно на улицу, на север. Комната не так сильно нагревается днем, — предупредил господин Милиоти, открыв дверь ключом и толкнув внутрь. — Если хочешь, могу дать с окном во двор.

— Не надо, — отказался я, потому что не собирался задерживаться здесь надолго.

Комната была скромной: двуспальная деревянная кровать с двумя белыми подушками горкой поверх темно-синего покрывала, небольшой стол и два стула с деревянными сиденьями, шкаф для одежды с овальным зеркалом, вставленным в одну из дверок. Ночная посудина отсутствовала.

— Уборная и умывальник в противоположном конце коридора. Для кавалеров направо. Впрочем, можно в любой: дам сейчас нет, — проинформировал хозяин гостиницы. — Если надо что-нибудь постирать, пришлю служанку, когда вернется. К завтрашнему утру будет чистым и отглаженным.

— Надо, но не сейчас. Не во что переодеться. Сейчас приведу себя в порядок, а потом схожу в банк, поменяю деньги, в полицию по поводу прописки и на обратном пути куплю одежду, — поделился я своими планами. — Не подскажите, где они находятся?

— Русско-Китайский банк в Новом городе, но на нашей улице, ближе к порту, есть отделение его, а немного дальше участок. Не пропустите и не заблудитесь, — ответил он и вышел со словами: — Не буду вам мешать.

— Сегодня какой день недели? — спросил я вдогонку.

— Пятница, двадцать третье апреля тысяча девятьсот четвертого года! — донесся веселый голос из коридора.

Видимо, он не очень-то и поверил в мою байку, по крайней мере, не во всё, рассказанное мной.

Я остановился перед шкафом. На меня смотрел угрюмый молодой человек с набухшей и посиневшей, косой болячкой на лбу, выглядевший, судя по отсутствию перелома на ноге, старше своих восемнадцати лет. Никогда не узнаю себя в зеркале. Если бы встретил свою копию на улице, принял бы за невезучего пьяницу и прошел, не поздоровавшись.