Национальность – одессит - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Васильевич Чернобровкин (2) #2

2

Первым на моем пути был большой двухэтажный магазин с вывеской на русском и французском языках «Марсеру. Одежда и обувь из Франции», который я миновал, потому что надо было определиться по деньгам. Отделение Русско-Китайского банка располагалось на первом этаже двухэтажного каменного здания. К входу вела каменная лестница в три низких широких ступени под полукруглым жестяным навесом. Наверное, во время ливня звон капель о металл слышит вся улица. Наружная сплошная толстая деревянная двухстворчатая дверь была открыта, причем створки пристегнуты крючками к стене. Внутренняя была одинарная и со стеклянной вставкой в верхней половине. За ней стоял массивный бородатый то ли швейцар, то ли охранник, то ли два в одном, облаченный в красный с желтым мундир и фуражку с черным козырьком. Через стекло он окинул меня грозным взглядом, остановившись на шишке на лбу, после чего открыл внутреннюю дверь и поприветствовал. Видимо, по утрам он видел и не таких красавцев.

Операционный зал был большой и высокий. По обе стороны от входа стояли два длинных темно-коричневых кожаных дивана и рядом с каждым по два журнальных столика, на коричневых лакированных столешницах которых лежали по несколько экземпляров местной газеты «Новый край», одностраничной, с текстом на обеих сторонах и обязательным уведомлением «Дозволено цензурою», и на одном книга, открытая примерно на середине. Предполагая, что читал ее клерк — молодой человек лет двадцати, светло-русые короткие волосы зачесаны на пробор посередине и тщательно прилизаны, концы тонких усов загнуты кверху, одет в костюм в красно-коричневую клетку, белую рубашку и черный тонкий короткий галстук завязанный бантиком — сразу направившийся ко мне, улыбаясь, как лепшему френду. В глубине зала была выгорожена зона для кассиров: деревянный барьер, покрытый лаком, на котором стеклянный в железной раме из прямоугольников, через которые не протиснется взрослый человек. Вроде бы и не решетка, но и защищает надежно по нынешним временам. Окошек для кассиров было три, но всего перед одним, средним, сидел пожилой мужчина с буйной черной шевелюрой, немигающим взглядом питона выпученных серых глаз, будто сам себя и удавливал.

— Как к вам обращаться, сударь? — поздоровавшись, поинтересовался молодой клерк.

Тут я и завис малость. Придумывая легенду, забыл определиться со своим социальным статусом, да и путался в «благородиях». Поскольку я гражданский штурман, а не офицер или дворянин, за которых выдавать себя рискованнее, значит, человек образованный, то есть разночинец, которые, как я знал, не являются податным сословием, но и особое обращение к ним не предусмотрено.

— Можно просто Александр, — разрешил я.

— По какому вопросу пожаловали к нам? — спросил он.

— В Кантоне китайцы расплатились со мной серебряными слитками. Обменяете их на рубли, чтобы смог добраться домой? — сказал я и коротко изложил, как, благодаря мине, оказался в Порт-Артуре.

На гладеньком лбу молодого клерка появилось бегущая строка «Какая интересная жизнь у людей, а я тут гнию в банке!». Предполагаю, что в последнее слово он вкладывал не менее двух смыслов. Пожилой слушал с явными признаками жалости, что не помешало ему тщательно осмотреть принесенные мной серебряные «копыта» и взвесить их на небольших рычажных весах с маленькими гирьками. После чего долго щелкал кругляшками деревянных счетов, определяя, сколько содрать с меня за обмен. В конце концов, мне выдали несколько купюр, которые назывались государственными кредитными билетами и в любом банке обменивались на золото, и горсть серебряных и медных монет на общую сумму семьдесят два рубля пятьдесят шесть копеек.

Все купюры были тысяча восемьсот девяносто восьмого года, но, в зависимости от номинала, разного размера (чем выше, тем больше) и оформления. Так на билетах от одного рубля до десяти изображение размещалось по вертикали, а начиная с двадцати пяти — по горизонтали. Рубль сейчас крепок, как никогда. Каждый можно обменять на ноль целых семьдесят семь сотых грамма золота. Дороже только американский доллар в полтора раза, португальский мильрейс в три и английский фунт стерлингов почти в девять с половиной, но если сравнивать с шиллингом, то валил двух запросто.

— Можно отсюда по суше добраться до Москвы и там пересесть на поезд до Одессы? — полюбопытствовал я.

— Конечно. Ходят поезда, скорый и пассажирский, — ответил молодой клерк.

— Не знаете, как долго ехать и сколько стоит билет? — задал я следующий вопрос.

— На скором поезде доберетесь за тринадцать дней, четыре часа и двадцать минут. Билет первого класса стоит двести семьдесят два рубля шестьдесят пять копеек. На пассажирском — за шестнадцать суток, четырнадцать часов и девятнадцать минут. Билет третьего класса на нем стоит шестьдесят четыре рубля двадцать копеек. У вас как раз хватит денег на него, — четко доложил пожилой клерк, видимо, тоже подумывавший о бегстве из Порт-Артура.

У меня и на первый класс хватит, но остальное серебро решил не менять пока. Уж слишком обрадовались оба клерка, увидев его. Наверное, на черном рынке, а такой всегда есть в любом приличном китайском населенном пункте, этот металл ценится дороже.

Полицейский участок находился через квартал от банка. Если бы не вывеска с двуглавым гербом Российской империи, я бы прошел мимо. Почему-то казалось, что перед входом должен торчать городовой при полном параде, с саблей на боку. Не было постового и за дверью. Дальше по коридору справа находилась дежурная комната с большим окном из шести стекол в два ряда в темно-зеленой деревянной раме, и в нижнем среднем была форточка, закрытая изнутри. В помещении сидел за узким столом пухлый мужчина с роскошными усами, загнутые вверх метелки которых, казалось, щекотали мочки ушей, и сонным взглядом смотрел на меня. На нем была белая рубаха, и зелено-желтые подтяжки поддерживали темные штаны. Темно-зеленый китель был перекинут через спинку соседнего стула. На столе лежала темно-зеленая кепка с бронзовой кокардой в виде двуглавого орла и черный револьвер в темно-коричневой кобуре.

— По какому вопросу, господин хороший? — с легкой иронией спросил полицейский, открыв «кормушку».

— Зарегистрироваться и паспорт восстановить. Мой утонул вместе с пароходом, на котором я работал штурманом. Наскочили на мину, — дотронувшись до шишки на лбу, чтобы стало понятно, где обзавелся ею, ответил я.

— Столько народу мрёт от этих мин! Каждый день регистрируем! — пожаловался полицейский, после чего сказал: — Пройдите к провинциальному секретарю, пока он не ушел. Третья дверь слева.

— А куда все подевались? — полюбопытствовал я, логично предположив, что в таких заведениях не должно быть так пусто и нижние чины так нарушать форму одежды.

— Обеспечивают порядок на вокзале. Наместник адмирал Алексеев сегодня уезжает, — проинформировал он.

Я постучал в массивную дубовую дверь, третью слева, услышал невнятное «Войдите» и открыл ее. Внутри сидел сухощавый мужчина лет двадцати шести и уже с приличной лысиной и подслеповатыми глазами, и тонкими короткими редкими усиками, причем волосины торчали порознь, как иголки у ежика. Он дожевывал что-то, спрятав остальное в ящик стола, который как раз закрывал, когда я зашел. Этот был в кителе с серыми погонами с красной продольной полоской посередине, на которой располагалась звездочка из желтого металла. В СССР такие погоны носили младшие лейтенанты, самому приходилось, когда забрали на переподготовку в Кронштадт, только у морских офицеров цвета были другие.

Я поздоровался и сразу выложил причину визита, коротко описав свои мытарства. Неудобно было отнимать время у голодного человека.

Он слушал меня с таким видом, будто старался припомнить, где встречал ранее, а потом сказал:

— Странно вы как-то говорите. Вроде бы по-русски, а не сразу понимаешь.

Что тут странного⁈ Мне нужно время, чтобы перейти на нынешний русский язык. Как и любой другой, он постоянно меняется. С начала восемнадцатого века, когда я говорил на нем много, до двадцатого изменится смысл некоторых слов, иногда на прямо противоположный, как в случае с прелестью и заразой, которые поменяются местами. Да и за время моей первой жизни, довольно короткой по историческим меркам, в предложении «Мальчик в клубе склеил модель» неизменным останется только смысл предлога.

— Вы кто будете по национальности? — поинтересовался провинциальный секретарь.

— Одессит, — ответил я в шутку.

— А-а, слышал о вашем городе! Один мой знакомый был там по делам служебным, рассказывал, что простолюдины говорят на такой тарабарщине, что не сразу поймешь, — сказал он, после чего перешел к делу: — Вы можете получить полугодичный вид на жительство в канцелярии градоначальника и с ним вернуться домой по суше.

— Мне бы хотелось устроиться на какой-нибудь пароход и заработать, пока буду добираться домой, — высказал я пожелание.

— Тогда вам придется написать прошение на имя их высокоблагородия полицмейстера Вершинина Павла Антоновича, заполнить анкету и купить две марки по восемьдесят копеек каждая. Вас проверят, и в случае положительного решения вопроса получите свидетельство, дающее право обратиться в канцелярию градоначальника. Приложите фотографический портрет и заплатите десять рублей за бланк, и через несколько дней вам выдадут таможенный паспорт, — рассказал он.

Чем отличается таможенный паспорт от заграничного, я понятия не имел, но, если по нему можно выехать заграницу, сойдет и такой. Мне нужен хоть какой-нибудь документ, дающий возможность легализоваться в Российской империи. Еще при советской власти я усвоил поговорку «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек». К началу двадцать первого века она станет злободневной во всем мире. В неразберихе военного Порт-Артура, как мне кажется, это сделать проще.

— Сколько времени займет это всё? — поинтересовался я.

— У нас день-два и в канцелярии управлялись раньше за столько же, но сейчасу них много работы: война-с, — многозначительно ответил он.

Что ж, придется подождать.

— Ваше благородие, я не уверен, что смогу правильно написать прошение и заполнить анкеты. Не подскажите, кому можно поручить это и сколько будет стоить? — попросил я, потому что сильно сомневался, что справлюсь с нынешней орфографией, этими ятями, фитами, ижицами и твердыми знаками в конце.

— Конечно, можно. Вам его напишут за рубль. Оставьте деньги, я передам тому, кто этим занимается, — предложил он.

Значит, напишет сам. Это я и хотел узнать, после чего положил на стол зеленовато-красную невыразительную купюру в три рубля:

— Это за марки и помощь.

Ловко цапнув кредитный билет, провинциальный секретарь искренне произнес:

— Благодарствую!

Видимо, не избалован взятками.

— А нет ли здесь людей, которые бы от моего имени получили у вас справку и подали документы в канцелярию градоначальника? Само собой, не бесплатно. Я бы заплатил такому человеку десять рублей, — закинул я и показал две красные купюры в десять рублей, на которых была изображена сидящая баба в древнерусской одежде (княгиня Ольга?), державшая в левой руке лавровую ветвь, а правой опершаяся на щит с гербом империи.

— Я знаю такого человека, — потупив глаза, тихо ответил он.

— Заранее благодарен! — произнес я и положил купюры под толстую прошитую тетрадь в картонном переплете, на которой было написано «Регистрация дел».

— Мой знакомый говорил, что в Одессе живут очень обходительные люди! — шутливо произнес провинциальный секретарь.

С ним не поспоришь: в городе у моря давать и брать взятки умели даже в сталинские времена.

После этого провинциальный секретарь ручкой с железным пером записал темно-синими чернилами на чистом листе бумаги мои фамилию, имя, отчество, дату рождения (день и месяц я назвал настоящие, а год тысяча восемьсот восемьдесят пятый, то есть мне скоро будет девятнадцать) и место (Одесса), название португальского парохода («Мацзу»), социальный статус (разночинец), профессия (штурман), вероисповедание (православный), воинский учет (не состою), семейное положение (отсутствует), где сейчас проживаю (гостиница «Таврида»).

— Приходите на следующей неделе, когда заживет ушиб и сделаете фотографический портрет, — закончив, теплым тоном произнес он.

Покидая кабинет, я краем глаза заметил, как провинциальный секретарь, положив левую ладонь на толстую тетрадь, под которой спрятаны десятки, перемещает ее по столешнице. Наверное, давно уже никто не подогревал его так щедро.

За время скитания по эпохам я сделал вывод, что мы то, во что одеты, причем провожают нас не лучше, чем встречают, независимо от того, как блистали умом. Чем дороже будет шмотьё, тем лучше ко мне будут относиться. Поэтому после визита в полицейский участок я пошел в обратную сторону, к пропущенной ранее «Мастерской Трахтенберга. Лучшего портного в Порт-Артуре». Видимо, он единственный в городе.

Хозяин ее был лет тридцати, мелковат и худ, как камбала. Наверное, женат на горячей толстушке с черными усиками, способной выжать все соки и вынести напрочь мозги дюжине таких, как он. На голове у портного черная кипа, но нет ни пейсов, ни бороды, ни даже усов, причем выбрит идеально. Зато пучки черных волос торчали из ноздрей и ушей. Пухлые губы, казавшиеся чужими на худом узком лице, расплылись в плотоядной улыбке, когда я вошел. Портной отложил отрез белой материи, которую обметывал, и заспешил мне навстречу.

— Я уже вижу на вас новый идеальный костюм, однобортный, с двумя пуговица… — на ходу затараторил он.

— С тремя, — перебил я. — Третью не буду застегивать.

— О, да, для вашей фигуры лучше таки три пуговицы! — тут же согласился он. — Приятно встретить человека с таким отменным вкусом!

То, во что я сейчас одет, тянет на полную безвкусицу и критичное отставание от моды.

— Если вы закончили обработку шлимазла (недотёпы), давайте перейдем к делу, — предложил я.

Показав в более искренней улыбке пустоты вместо половины зубов, портной сделал вывод:

— Вы приехали с Одессы? Да что я спрашиваю⁈ И так видно! Где там жили?

— Где только ни жил, за исключением катакомб, — признался я.

— А я на Пересыпи три года. Учился у лучшего мастера Одессы! — похвастался он.

Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в портных, но знаю, что лучшие держат мастерскую не на окраине, а в центре города.

— Потом вернулся в Бердичев, но там и без меня портных много, и полтора года назад занесло меня сюда за грехи мои. Всё шло хорошо, и вдруг, ой-вей, война! — продолжил он, яростно жестикулируя и брызгая слюной.

— Так надо переехать, — посоветовал я.

— Жду, когда старший сын закончит первый класс гимназии. Деньги немалые заплачены — двадцать пять целковых, — сообщил он и показал на висевшие на специальной раме образцы материи: — Выбирайте, какой цвет нравится.

Я остановился на темно-сером.

— Цвет для настоящего джентльмена! — похвалил портной.

Мы обсудили другие детали, после чего я был обмерян.

Пока портной занимался этим, я полюбопытствовал:

— Давно здесь гимназия?

— Когда мы приехали, уже были и мужская, и женская, только маленькие. Обе в одном здании, разделенном на две части, и директор у них один. В классах по семь-восемь учеников. Это даже лучше: больше внимания к каждому, — рассказал он и не удержался от хвастовства: — Мой Яша — первый в своем классе! Учителя хвалят его, ставят по всем предметам оценку «хорошо»! На «отлично» знают только преподаватели!

— И по закону божьему тоже? — подколол я.

— Мы крещеные, православные, — шепотом, как важную тайну, поведал ашкенази.

На что только не пойдешь, чтобы дать детям приличное образование!

— Когда закончится учебный год? — поинтересовался я.

— Должен был первого июля, а сейчас кто его знает⁈ Директор гимназии написал в Иркутск, чтобы из-за войны дали позволение закончить раньше срока. Все равно во время обстрелов занятия отменяются, а стреляют почти каждый день. Это сегодня что-то тихо. Теперь ждем ответ начальства, — рассказал он.

— А договориться индивидуально нельзя? — задал я каверзный вопрос.

— Я не пробовал, — после паузы ответил он. — За все платить надо, причем немало, а из-за войны и так одни убытки. А какие цены сейчас на рынке⁈ Фунт пшеничной муки стоил шесть копеек, а теперь просят десять! Вот скажите мне, разве можно так бессовестно драть по три шкуры с людей, пользуясь бедой⁈

По поводу цен портной возмущался, как догадываюсь, чтобы оправдать ту сумму, которую хотел содрать с меня. Сошлись на семнадцати рублях. Предполагаю, что сильно переплатил, но портной пообещал сшить костюм-тройку ко вторнику и первую примерку назначил на воскресенье.

Зато в «Марсеру» сильно сэкономил. Там была распродажа по случаю закрытия магазина. Владелец, пожилой француз с пенсне, которое чудом держалось на тонком покатом носу, сам обслужил единственного покупателя. Ему помогал мальчик-китаец, плохо понимавший русский язык хозяина и приносивший не то, что надо, доводя месье Марсеру до бешенства, пока я не начал переводить с французского на китайский. За это мне сделали дополнительную скидку. Впрочем, накупил я на сорок три рубля, начав с дорогого кожаного чемодана фирмы Луи Виттон, которая, как сказал хозяин магазина, пока что не является изготовителем люксовых вещей, и заканчивая хлопковыми носками. Покупки были сложены в чемодан, кроме соломенной шляпы-канотье с темно-зеленой лентой на тулье, которая помялась бы, поэтому надел ее на выходе из магазина. Слуга-китаец, пыхтя, донес чемодан до моего гостиничного номера, за что получил бронзовый цянь на чай и, перепрыгивая от счастья через несколько ступенек, понесся вниз по лестнице.

Я переоделся в купленное — черные брюки, голубоватую рубашку с коротким рукавом, повязав на шее бантом черный шелковый галстук, черные полуботинки. Видел на улице одетого так молодого мужчину, правда, всего одного. Видимо, это молодежный тренд, пока не ставший модой. Преодолев желание завалиться и выспаться, я отправился в трактир «Самоедов», который располагался в одноэтажном здании наискось от гостиницы «Таврида». Пора было подзаправиться. Пока ехал на рикше, перекусил прихваченным со шхуны, но захотелось подзаправиться основательнее. Солнце только подбиралось к зениту, однако внутри трактира уже сидела компания из четырех военных. Судя по нашивкам на погонах, сержантский состав, не знаю, как они сейчас называются. Количеству бутылок на столах, покрасневшие лица и громкий говор сообщали, что сидят давно и от души.

— Половой! — закричал один из военных, обладатель трех нашивок, типа сержант, помахав рукой трем молодым мужчинам в белых фартуках и с перекинутыми через согнутую руку белыми салфетками, стоявшим у барной стойки, за которой размещался четвертый, пожилой, похожий, благодаря длинным пушистым усам, на вальяжного кастрированного кота.

Один их молодых метнулся к столику и, угодливо согнувшись, пролебезил:

— Принести-с еще водочки графинчик, господин старший унтер-офицер?

— Нет, давай бутылку казёнки, нераспечатанную и еще по кружке пива! — приказал тот.

Неужели я дожил до настоящего пива⁈ Приятные новости следуют одна за другой!

Я сел за столик возле входа, подальше от пьянствующих, на деревянный стул с низкой спинкой, верхняя планка которой упиралась в мои лопатки, когда прижимался к ней. Соломенную шляпу положил на соседний.

Ко мне неторопливо подошел другой половой, обладатель тонких рыжеватых усиков и конопушек на носу, глянул на мой лоб и спросил, улыбаясь сообщнически:

— Изволите-с похмелиться, сударь?

— Я не пил вчера. Это ушиб после подрыва на мине. Зашел позавтракать и заодно пообедать, — прояснил я ситуацию.

— Как прикажите-с! — тут же строгим деловым тоном молвил половой и быстро выложил: — Есть селедка соленая, салат «Московский», уха из морской рыбы, котлеты с макаронами или рисом и чай китайский. Если хотите чего-то другого, придется подождать, когда приготовят.

— Неси всё, кроме селедки и чая. Вместо них две кружки пива, — распорядился я.

— Котлеты с каким гарниром хотите-с? — уточнил он.

— Без гарнира, две порции, — ответил я.

Соскучился я по котлетам за последние несколько эпох. Они мне напоминали о детстве, в первую очередь о школьной столовой. Там в котлеты добавляли много хлеба, и этот вкус стал для меня эталонным. Дурные привычки мы приобретаем в детстве и отстаиваем их в зрелости. Я несколько раз пытался организовать изготовление котлет в предыдущие эпохи. Вроде бы, простое блюдо, но без мясорубки настоящий фарш не получишь, а даже очень мелко нарезанное мясо — это не совсем то и даже совсем не то.

— Рюмочку водочки-с или коньячка-с? — спросил половой.

— Нет, голова и так болит, — отказался я.

— Понял. Сейчас принесу заказ, — заверил половой и ушел в дверь рядом со стойкой бармена, которому на ходу показал два пальца, что, как догадываюсь, обозначало две кружки пива.

Салат «Московский» оказался жалкой пародией на оливье, уха — жидковатой и без картошки, строго с пшеном по древнему рецепту, который мне не нравился, и котлеты разочаровали своим правильным, слишком мясным вкусом. Только пиво приличное, несмотря на то, что подали в оловянных кружках, которые, как мне показалось, добавляли напитку привкус, не противный, но без него было бы еще лучше. Я даже заказал и осилил третью.

— Свежее, утром привезли из немецкой пивоварни. Она на склоне Перепелки, — сообщил половой.

— Перепелка это…? — задал я уточняющий вопрос.

— Гора Перепелочная, — ответил он и показал в окно, которое смотрело на возвышенность с частично застроенным склоном.

Видимо, одна из построек — пивоварня предприимчивого немца. Представляю, как он влетит, когда Порт-Артур захватят японцы. Что немцу хорошо, то японцу по барабану.

После обеда меня сильно клонило в сон, поэтому решил прогуляться по городу. Надо было дотянуть хотя бы часов до десяти вечера и только тогда лечь спать. Иначе проснусь в самом начале ночи, а потом буду маяться до утра от бессонницы и днем ходить вялым. Я взобрался на склон Перепелки выше крайних домов, чтобы осмотреть Порт-Артур. Меня сопровождал нанятый за пятак пацаненок лет одиннадцати по имени Никита, белобрысый, сопливый, в отцовской клетчатой кепке, которая постоянно сползала на глаза. Тоном учителя математики он показал и рассказал мне, где что.

Город располагался на берегу бухты с узким входом, который становился несудоходным во время отлива, огражденным с запада полуостровом Тигровый хвост, а с востока — горой Золотая. Восхитительное место для военной базы: два раза в сутки можно расслабиться на несколько часов, потому что враг не сможет войти и взять на абордаж. На горе и мысу расположены артиллерийские батареи. Мой гид без запинки перечислил, сколько и какого калибра пушек на каждой и на других, которые находились, как по моему скромному разумению, в самых неожиданных местах. Может быть, мнение у меня такое потому, что знаю, чем закончится оборона Порт-Артура. Бухта разделена на маленькую Восточную гавань и большую Западную. Первая является торговым портом и возле нее находится Пресноводное озеро, вторая — военно-морской базой, хотя и там, и там были «заблудившиеся». Район возле Восточной называется Старым городом. В него я и въехал с северо-востока. Новых было два — Китайский, расположенный рядом со Старым, у подножия горы Большой, где, как сказал Никита, жили косоглазые в фанзах (от китайского фанзи — дом), и просто Новый, который находился по другую сторону Перепелки, за речушкой Линхе, на берегу Западной гавани. Центром там был двухэтажный белый дворец наместника, а остальные здания принадлежали армии и военно-морскому флоту. Впрочем, и в Старом городе хватало казарм, военных складов, штабов, арсеналов… На границе между этими районами на склоне горы построили собор, поэтому получила название Соборная. Сообщение было по воде на катерах, шлюпках и сампанах, которые русские называли шампуньками. Не знаю, изобрели ли уже шампунь для волос, пока мне не попадался, поэтому предполагаю, что это исковерканное произношение слова сампан. Видимо, в этих лодках частенько пили шампанское. В Старом городе находятся городская больница и Сводный госпиталь, а также свидетельство их совместного труда — два кладбища, христианское и языческое, как назвал последнее мой гид. В Новом был Морской госпиталь. Железная дорога проходила между берегом реки Линхе и Перепелкой, огибая гору. Привокзальная площадь служила местом праздного гуляния. В Новом городе для этого был Николаевский бульвар, который называли Этажеркой, потому что проложен уступами на крутом склоне, но частенько живущие там приплывали оттянуться в Старый. До недавнего времени прибытие поезда, особенно скорого, являлось важным событием в жизни скучающих горожан. Наверное, приходили посмотреть на неудачников, которых занесло в это богом забытое место, и порадоваться, что не они одни такие дебилы. Теперь это развлечение в прошлом. Поезда приходят сюда почти пустыми, а в обратную сторону вагоны третьего и даже второго класса заполнены битком.

— Как япошки стали город обстреливать, все, у кого деньги есть, начали уезжать. Мой батя в сухом доке работает клепальщиком, зарплата всего девяносто пять копеек в день, еле хватает нам, поэтому никуда не едем, — грустно поведал сопливый пацаненок. — Не этой ночью, а прошлой наши отбили атаку япошек. По всему городу снаряды падали. У нас на Перепелке в два дома попали, мужика одного убили. Мы ходили смотреть. Кровищи было, как с кабана.

Расплатившись с Никитой, я отправился на вокзал, чтобы узнать расписание и не изменились ли цены на билеты. При таком спросе возможны были самые разные варианты. На площади возле одноэтажного белого каменного здания стояли десятка три рикш, ждали клиентов.

Один из них, увидев меня, схватил свою повозку и кинулся наперерез, радостно крича:

— Гаспадина, исвосик!

Он был первый человек, встреченный мной в новой эпохе, поэтому я решил, что это знак судьбы, и поменял свои планы. Расписание поездов никуда не денется и цены, если меняются, через несколько дней, когда получу паспорт, будут другими, так что лучше заняться неотложным делом — сгонять за своим холодным оружием, пока его не нашел какой-нибудь зоркий абориген.

— Вези в твою деревню, — на китайском языке приказал я рикше, расположившись на кожаном сиденье.

В первый раз, утром, удивился, откуда здесь столько конского волоса? В предыдущую эпоху китайцы не шибко жаловали лошадей. Теперь знал, что в городе и окрестностях базируются несколько русских кавалерийский подразделений и много гужевого транспорта, причем китайцы сменили волов на ослов и мулов, у которых тоже подстригают хвост и гриву.

По пути в нескольких местах нам попались группы китайцев, которые под командованием русского офицера или унтера сооружали редуты и рыли окопы. У некоторых аборигенов, даже у молодых, были длинные косы, но большинство стриглось коротко. Значит, власть маньчжуров стала чисто номинальной, по крайней мере, на территориях, отжатых европейцами. Как мне поведал Никита, Порт-Артур первыми захватили японцы, а потом наши отобрали. Так что можно сказать, что осада города — это попытка вернуть своё, которая окажется успешной. Бог на правду выведет.

Рикша высадил меня возле начала тропинки, уходящей вверх по склону, и остался ждать, чтобы еще раз отвезти в гостиницу. Место, где ночевал, нашел не сразу. В ярком дневном свете все выглядело иначе. В очередной раз зарекся закапывать клады. Появилась даже мысль, что, как и при предыдущий попытке что-то спрятать надолго, кто-то уже подшустрил, сделав меня беднее. Наткнулся на свою лежку случайно, уже собравшись плюнуть и вернуться в гостиницу налегке. Затем поднялся на гребень, посмотрел, где шхуна налетела на камни, где высадился на берег. Само собой, никаких обломков не увидел и берег не узнал. Ночью страх темноты дописывает пейзажи.

По возвращению в гостиницу «Таврида» я узнал от хозяина ее, что вчера высадился на берег не один. То же самое проделали японские войска, но севернее, в бухте Кинчан. Точнее, они все еще высаживались, и никто им не мешал. Название бухты не говорило мне ни о чем.

Утром, основательно выспавшись, я спросил у него:

— Железная дорога далеко от того места?

— Не думаю, — дал господин Милиоти уклончивый ответ.

Ехать в Дальний было влом, поэтому я прогулялся на железнодорожный вокзал Порт-Артура. Там было пусто. Кассирша, пухленькая голубоглазая девица, с удовольствием уделила мне минут пятнадцать, выслушав рассказ о чудесном спасении после подрыва на мине и ответив на все вопросы, потому что не появились желающие купить билеты и помешать нашему общению. От нее я узнал, что пассажирский поезд вчера без проблем преодолел участок, который, как предполагали в Порт-Артуре, захвачен японцами. Об этом сообщила бригада товарного поезда с боеприпасами, который разминулся с ним. Товарняк сейчас разгружают на запасном пути. Из Порт-Артура в Дальний ходило три поезда: почтово-пассажирский, который отправлялся в одиннадцать ноль шесть утра и прибывал в половине второго дня, и два товарно-пассажирских, в восемь вечера и в ноль-ноль пятьдесят ночи, которые добирались почти на полчаса быстрее, потому что на станциях не грузились почтой. Время в расписании санкт-петербургское. Не знаю, какой здесь часовой пояс, не интересовался этим вопросом, потому что своих часов у меня не было, отвык от них, но в одиннадцать утра здесь уже будет вечер, а в полночь — утро. Билеты можно купить на любой поезд в любой класс, но место получишь, так сказать, в порядке живой очереди. Кто нахален и смел, тот и сел. Единственное исключение — первый класс скорого поезда номер один, в котором свободные места есть всегда.

— Он отходит по вторникам и субботам в одиннадцать часов вечера по петербургскому времени. Можете у меня купить билет до Москвы и по нему проехать в почтово-пассажирском поезде в своем классе до Дальнего и там пересесть на скорый, подождав девять с половиной часов в зале для пассажиров первого класса. Цена билета одинаковая, что отсюдова, что оттудова, — объяснила кассирша и посмотрела на меня влюбленными голубыми глазами, словно я пообещал выкрасть ее и увезти в купе первого класса в будущую столицу России.

У ветреных провинциальных девиц только мечты не меняют направление.

— Если до вторника улажу все свои дела, так и сделаю, — пообещал я.

Выйдя из здания вокзала, сел к чистильщику обуви, китайчонку лет пятнадцати. Наверное, чтобы потешить свое самолюбие. Ничто не надувает спесью так легко и быстро, как человек, обслуживающий нас, стоя на коленях. Пока он двумя щетками полировал до блеска мои черные полуботинки, используя ваксу, я думал, чем заняться. Решил пройтись в торговый порт и разузнать, нельзя ли без документов, рекомендательных писем устроиться штурманом на какое-нибудь судно, пусть даже парусное. Надо вырваться из Порт-Артура, а там уже как-нибудь доберусь до Владивостока или поплыву прямо в Одессу.

В торговом порту было почти так же пусто и тихо, как на железнодорожном вокзале. Ни возле каменного пирса, ни возле деревянных причалов на сваях не было судов под грузовыми работами. Только в одном месте, где к воде спускался ступенчатый мол, стояло много «шампунек», гребцы которых, увидев меня, дружно заорали на китайском варианте русского языка, предлагая свои услуги. Услышав от меня на китайском, что не собираюсь никуда плыть, замолкли ненадолго, после чего начали тихо обсуждать залетевшего к ним, редкостного попугая, заучившего пару фраз на языке избранного народа.

Я прошелся по порту, убедился, что нигде не спрятался от моих глаз пароходик или хотя бы купеческая джонка. Последние имелись, причем несколько десятков разной величины, купеческих и рыболовных, но были вытащены на берег, где в них наделали пробоины ниже ватерлинии, явно вырубленные топорами, причем недавно, судя по светлому цвету древесины в поврежденных местах.

— Кто и зачем это сделал? — спросил я ближнего хозяина сампана, хотя уже знал ответ.

— Русский начальник приказал, чтобы мы не помогали гуйцзы, — ответил он.

Гуйцзы (привидение, нечисть) называют всех иностранцев. Через несколько десятков лет, а может, уже есть, но я пока не слышал, для японцев придумают отдельное оскорбление — гоугоужень (обитатель собачьего острова). Чем провинились собаки, не смог объяснить мне ни один китаец.

В это время в Западной гавани на большом корабле, наверное, броненосце, зазвенел сигнал, как предполагаю, боевой тревоги. Его тут же прорепетовали на других. Видно было, как на кораблях началась суета. От них к берегу и в обратную сторону рванули самые разные мелкие плавсредства. Наверное, доставляют на корабли офицеров, которых в большом количестве встречал на улицах. Вроде бы форма не сильно отличалась от советской и построссийской, но с каким чувством достоинства ее носили. Сейчас офицеры — элита страны, а у морских еще и бонус романтический.

Был прилив, значит, эскадра собирается выйти в море. Пожелал бы им удачи, но знал, что из Порт-Артура сумеют вырваться только несколько малых кораблей, которые будут интернированы в китайских портах.

Потихоньку врубаюсь в специфику жизни в Порт-Артуре. Как я и подозревал, бумажные деньги обесцениваются. Начали еще до войны, когда российские интенданты, покупая у аборигенов, особенно у кочевых монголов, лошадей и продовольствие, расплачивались всякими разрисованными бумажками, включая этикеты с бутылок из-под вина. На счет этикеток — это, скорее, утрирование, но дым явно не без огня. Металлические монеты ценятся сейчас раза в полтора дороже бумажных того же номинала. Серебро в слитках можно обменять у китайских торговцев и по более высокому курсу, который подрастает каждый день, так что у меня в планах проделать это перед отъездом.

Рассказал мне это портной Трахтенберг во время первой примерки в воскресенье. Глаза у него были красные, воспаленные после бессонной ночи. В субботу днем он не работал, потому что после захода солнца в пятницу и до захода солнца в субботу у «православного христианина» был шаббат. Пришлось нагонять ночью, чтобы успеть сшить костюм до утра вторника.

— Сын помогал. Он у меня очень способный мальчик: и учится хорошо, и руки золотые! — похвастался портной.

Наши дети всегда гении. Это даже не подлежит обсуждению. Узнать правду о ашкенази можно, стравив его мать и жену. Что вас рассмешит из услышанного, то и правда, а если ничего, то окажешься еще ближе к истине.

В понедельник шишка на лбу сошла и болячка отодралась, осталось еле заметное, более светлое пятнышко. Уверен, что будет неразличимо на фотографии или сойдет за типичный брак при проявке и печатании. Воспользовался услугой ближайшего ателье, над входом в который была вывеска «Фотографiя Рокеро Хига». «Нерусские» буквы и твердые знаки в конце меня уже не раздражают. Мастером был японец с непроницаемым худым лицом, довольно сносно говоривший на русском языке. Ведет бизнес, то есть шпионит, в Порт-Артуре уже четвертый год. Я сразу понял, что это синоби. Подвела его походка. Если тебя с детства приучили передвигаться бесшумно, то от этого навыка уже не избавишься. Сдавать его властям не счел нужным. Доказательств у меня никаких и печальную судьбу города не изменит разоблачение одного шпиона. Мне интереснее было узнать, как он передает информацию своим. Никита рассказывал, что китайцы сигналили японцам фонарями во время обстрела Порт-Артура. Он плохо знает, как аборигены относятся к гуйцзы.

Фотография на паспорт обошлась мне в бумажный рубль. Шпиона не волновал курс купюр, взял без разговоров. Перед камерой пришлось сидеть, не шевелясь, непривычно долго. Других клиентов не было, поэтому мастер сразу приступил в проявке пластины. Когда я вернулся часа через два, фотография уже была наклеена на картонку, на обратной стороне которой отпечатанные в типографии название ателье и адрес. Как объяснил японец, это сейчас обязательное требование. Так борются с распространением порнографии и, как говаривал какой-то советский замполит, однографии.

Фотографию я отнес в полицейский участок провинциальному секретарю, который опять что-то жевал. Наверное, не женат или еще хуже.

— Сегодня же отнесу документы в канцелярию градоначальника, — пообещал он.

— А когда будет ответ? — поинтересовался я.

— Думаю, дня через три-четыре, — ответил он.

— Нельзя как-нибудь ускорить? — спросил я. — Хотелось бы успеть на поезд в субботу.

— Лучше не привлекать внимание, иначе дело может… затянуться, — посоветовал провинциальный секретарь.

То есть, в переводе с чиновничьего, придется давать взятку еще кому-нибудь, причем сумма будет в разы выше той, что получила мелкая сошка, но и вопрос решится сразу. Русский вариант американского постулата «Время — деньги».

— Зайдите в четверг, а лучше в пятницу. Думаю, к тому времени вопрос будет решен, — продолжил он, после чего поделился новостями: — Вполне возможно, что поезда в субботу не будет. Японцы сожгли станцию Пуландян, оборвали телеграфные провода, повредили мост и отступили на восток, потому что к нам на помощь спешит Четвертая Восточносибирская дивизия под командованием генерал-майора Фока. Уже выслали ремонтные бригады, но неизвестно, когда восстановят движение поездов.

Не стал ему говорить, что эта дивизия не поможет, что впереди осада Порт-Артура, во время которой уж точно никто никуда не сможет проехать по железной дороге. Пусть живет по нашему коренному принципу «Авось, да небось, да как-нибудь».

На обратном пути зашел к портному Трахтенбергу и уведомил, что отъезд во вторник отменяется, так что может не спешить. Глядишь, костюм получится на пару швов красивее.

Да и стоит ли сейчас уезжать? Еще в первой жизни у меня выработалось правило: если что-то не прет, значит, и не надо оно мне. Оглянись по сторонам. Наверняка есть что-то более интересное, или важное, или выгодное. Вот я и повертел головой, оценил ситуацию в городе. Если не считать артиллерийские обстрелы, под которые я пока не попадал, главной проблемой были стремительно растущие цены на продукты. И это несмотря на то, что много народа уже выехало из Порт-Артура. Сказывалось и то, что комендант крепости генерал-лейтенант Стессель приказал вывести из строя все джонки, прекратив тем самым лов рыбы и подвоз товаров по морю, а по суше в арбах или на мулах много не навозишь, и то, что китайцы решили, что русские проиграют, поэтому отказывались принимать бумажные деньги или сильно задирали цену. Если наладить подвоз самого необходимого, можно нехило заработать. Деньги мне пригодятся. Из-за сильной инфляции того, что мне удалось протащить в эту эпоху, надолго не хватит. Придется устраиваться на работу и начинать сначала, даже если подамся на флот. Диплома об окончании мореходного училища у меня нет, как и денег на покупку собственного судна, на котором мне никакие документы были бы не нужны. Еще я умею воевать, но быть рядовым влом, а для получения офицерского чина надо окончить военное училище, поступление в которое возможно только при наличии аттестата о среднем образовании. Разве что с горя давать уроки древнегреческого и латыни. Говорят, сейчас спрос на преподавателей этих мертвых языков. В общем, чем ближе к моей первой эпохе, тем больше трудноразрешимых проблем. Как я понял, многие можно будет решить при наличии денег. Значит, надо их нарубить здесь, пользуясь чрезвычайной ситуацией. Перефразируя китайскую стратагему, богатей во время войны.

В пятницу вечером пришло сообщение, что скорый поезд номер один не смог проехать через станцию Пуландян. Пути были разобраны. Одни говорили, что сделали это наши, другие валили на японцев, а я предполагал, что подшустрили китайцы. Каждая стальная рельса — это целое состояние для бедного крестьянина.

Воскресенье оказалось удачным днем для нашего флота. В десятом часу утра я вышел на прогулку. Добравшись пешком до Торгового порта, заметил, что народ движется на Золотую гору. Как мне сказал рикша, на горизонте появились японские корабли. Поддался и я стадному инстинкту и нанял китайца, чтобы доставил и меня в нынешний вариант «открытого кинотеатра». Переться пешком на гору мне было влом. Место выбрал на галерке — немного выше и в стороне от береговой батареи, к которой не подпускали часовые. В восточном направлении увидел японскую эскадру, следовавшую в кильватерной колонне, во главе которой три больших военных корабля.

— Впереди японские броненосцы с флагманом «Ясима», — подсказал мне стоявший рядом, сорокалетний мужчина в пенсне и с короткой острой бородкой а-ля Антон Чехов, одетый в черную шляпу, помятую, словно по ней потоптались немного, и строгий черный костюм, с еле различимыми стрелками на брюках и очень заметными потертостями на локтях и коленях, благодаря которым походил на преподавателя физики.

Еще в школе я сделал вывод, что эта наука любит неряшливых, но не всех, отпустив кое-кого в писатели.

Мы представились. Господин Изотов оказался не учителем, но все-таки был связан с просвещением. Как он выразился, служил заведующим канцелярией гимназии, то есть секретаршей мужского рода, хотя сейчас это может быть вполне приличная по зарплате и потому вполне мужская профессия. Из таких получаются самые крутые диванные полководцы и по совместительству подкаблучники.

— Занятия еще продолжаются? — полюбопытствовал я.

— Если нет обстрелов, — ответил он. — Без разрешения вышестоящего начальства не можем отменить полностью, хотя некоторые преподаватели пренебрегли своим святым долгом и уехали в Иркутск, — пожаловался господин Изотов и добавил таким тоном, будто подразумевает себя: — Нам приходится работать за них.

В это момент на горе и батареи раздалось дружное ура, почти полностью заглушившее звук взрыва. Передний броненосец «Ясима» то ли налетел на мину, то ли в него попала торпеда. Я высказался за второй вариант.

— Нет, это мина, обязательно мина! — горячо заявил диванный полководец. — Вы разве не слушали, что этой ночью подорвался японский крейсер «Асама»⁈

Я не понял, как связано ночное событие с нынешним, поэтому честно признался:

— Нет.

— Прапорщик флота Дейчман с охотниками переставил буйки, которыми японцы отметили расчищенный проход в наших минных полях — и вот результат! Герой, ей богу, герой! — поведал он настолько восторженно, размахивая руками, что я порадовался, что рядом нет стульев.

Тем временем «Ясима», испуская облака пара, начала крениться на левый борт. Ее медленно несло приливом в нашу сторону. На воду спускали шлюпки, которые перевозили членов экипажа на два других броненосца, которые палили из бортовых орудий по воде. Наверное, предположили, как и я, что атаковала подводная лодка.

Подбитый корабль выровнялся. К его дальнему от нас левому борту подошел другой броненосец и, видимо, ошвартовавшись лагом, начал буксировать на юго-восток.

— Надеюсь, не дотащат до Сасебо! — злорадно предположил секретарь гимназии.

Название ни о чем не говорило мне, поэтому спросил:

— А что такое Сасебо?

— Порт японский. Там у них военно-морской арсенал, ремонтная база, — ответил мой собеседник, всезнающий военный специалист.

Третий японский броненосец встал по главе кильватерной колоны и начал поворот влево, на юго-восток, уводя за собой меньшие корабли. Издали он напоминал утку с выводком утят.

— Уходят! Уходят, черт побери! — заорал господин Изотов. — Почему наши не преследуют их⁈

Тут возле носа третьего японского броненосца вспучилась вода, поднявшись выше его мачт, и до нас долетел глухой звук взрыва.

— Ура! — завопил мой новый знакомый, а вместе с ним и другие зеваки, включая целую стайку пацанят.

Не успели они замолкнуть, как броненосец налетел на вторую мину и начал стремительно тонуть. Следовавший за ним крейсер спустил шлюпки на воду, когда над поверхность ее оставались только верхушки труб и мачт, погружающиеся медленно. За них цеплялись уцелевшие моряки. Спасти их не успели. На поверхность выбросило воздушный пузырь, который словно бы прихлопнул тонущий корабль, отправив на дно морское. Спасательные шлюпки, спешившие на помощь, резко развернулись, чтобы не затянуло в воронку, образованную им.

Следующие минут десять вершина и восточный склон горы Золотая напоминали мне футбольный стадион во время финального матча, когда хозяева на последней минуте забили решающий гол.

Повернувшись в сторону Западной гавани, где стояла наша эскадра, господин Изотов заорал:

— Моряки, братушки, вперёд! Догоните и добейте их!

Почти у всех русских кораблей из труб не шел дым, то есть паровые машины не работали.

— Эх, нет на них адмирала Макарова! Он бы показал всем, как надо воевать! — прокричал диванный полководец, глядя в сторону Западной гавани. — С этим немчурой проклятым мы никогда не победим!

Видимо, он имел в виду контр-адмирала Вильгельма Витгефта, который стал командующим эскадрой после гибели вице-адмирала Макарова.

— Они не смогут выйти, потому что прилив только начался, на входном канале слишком мелко, — подсказал я.

Часа через два, когда зеваки уже начали расходиться, из Порт-Артура вышли семнадцать миноносцев, у которых осадка была небольшая, причем один, «Новик», сразу встал на якорь в миле от берега. Остальные исчезли в тумане, который начал сгущаться над морем. С той стороны с полчаса будут доноситься звуки пальбы из пушек. Вернутся вечером ни с чем. К тому времени по всему Порт-Артуру, включая корабли в Западной гавани, будут исполнять «Боже, царя храни», и по улицам разгуливать празднично разодетый народ, поздравляя друг друга с великой победой. Если мины были японскими, что вполне вероятно, потому что обе стороны накидали их много, то можно сказать, что победили наши враги, но сами себя.

В новеньком костюме при галстуке темно-синем и узком по нынешней моде, и фетровой черной шляпе я кажусь самому себе непохожим на себя. У меня, начиная со школьной формы, не складывались отношения с костюмами. Они на мне смотрелись хорошо, а я в них чувствовал себя не очень. Костюм был обязаловкой, любой вид которой не переносила моя юная мятежная душа. При этом курсантская форма не тяготила, а вот китель офицера торгового флота почти все время висел в шкафу. В советские времена надевал его только на экзамены в морской инспекции и пару раз брал с собой в рейс, решив затем, что и так слишком много барахла таскаю туда-сюда. Однако время сейчас такое, когда почти все, начиная с дворников, ходят в форме. Для неохваченных какой-либо службой, уважаемых людей заменителем таковой служит приличный костюм.

Господин Милиоти тоже не узнал меня, увидев в первый раз в новом костюме:

— Совсем другой человек!

Для этого и была пошита обновка. Теперь надо было проверить ее в сложном деле. Я решил воспользоваться общей радостью от воскресной победы над врагом и в понедельник утром отправился в к коменданту Порт-Артура. Доехав до Торгового порта на рикше, я пересел в «шампуньку», которая за пятак отвезла меня в Новый город и, подождав там, доставит обратно. Штаб коменданта крепости охраняли серьезно: улицу патрулировали два разъезда казаков по пять человек в каждом, перед контрольно-пропускным пунктом стояли два солдата с примкнутыми штыками к винтовкам, а в нем самом еще два солдата, младший унтер-офицер (младший сержант) и подпоручик (лейтенант), который в глубине помещения задумчиво пил чай из стеклянного стакана в подстаканнике из белого металла.

— По какому вопросу, ваше благородие? — спросили меня унтер.

Новый костюм резко повысил мой социальный статус.

— Подать прошение на имя их превосходительства коменданта крепости генерал-лейтенанта Стесселя по поводу снабжения горожан и гарнизона продовольствием, — коротко, четко, тоном офицера доложил я.

Образованные люди, включая многих офицеров, сейчас говорят слишком многословно, длинными сложными предложениями, витиевато, я бы даже сказал вычурно. Поток информации пока жидковат, вот и заполняют пустоты необязательными словами.

Мой ответ пробудил подпоручика, который глянул на меня со смесью интереса и удивления, наверное, приняв за отставного офицера, после чего приказал одному из солдат с круглым смуглым лицом монголоида:

— Буракаев, проводи господина в канцелярию к капитану Галицинскому.

Мой провожатый явно закончил курс Ивана Сусанина, потому что долго и молча плутал по полутемном коридорам, хотя попадались рядовые, мог бы спросить, пока не привел меня в помещение, где сидели каждый за отдельным столом два, судя по одной полосе и четырем звездочкам на погонах, штабс-капитана и один, судя по одной полосе и отсутствию звездочек, капитан. Как мне объяснил господин Милиоти, который неровно дышит на офицеров, лет десять назад отменили чин майора, и его место занял капитан, уступив свое штабс-капитану.

— Вашсокбродь (видимо, сокращенное «выше высокоблагородие»), к вам! — прокричал капитану, наверное, от радости, что наконец-то нашел, рядовой Буракаев.

Галицинскому было под сорок. Высокий лоб, благодаря залысинам, лихие усы с загнутыми кверху концами. Он внимательно выслушал меня, потом не менее внимательно прочитал прошение, написанное за рубль провинциальным секретарем, когда я на прошлой неделе приходил за таможенным паспортом, который оказался внутренним со сроком действия пять лет, но дающим право на выезд заграницу, в том числе и для устройства на работу на судне под флагом другой страны. Мне нужно было разрешение на свободный выход и заход в Порт-Артур для китайской джонки, чтобы мог привозить продукты из других портов Желтого моря. Купить и отремонтировать судно собирался, если мое прошение будет удовлетворено. В противном случае доеду на поезде до Дальнего, а оттуда на любом попутном транспорте, в том числе на своих двоих, обогну место высадки японцев, доберусь до первой действующей железнодорожной станции и опять на поезде отправлюсь в провинциальный пока город Москва, а там посмотрим, куда дальше и чем заняться.

— Есть у вас какие-нибудь документ, удостоверяющий личность? — спросил капитан.

Я предъявил ему таможенный паспорт в картонной обложке с гербом Российской империи, в котором было указано, что являюсь штурманом. О том, что офицеры торгового флота, работающие на судах под российским флагом, обязаны иметь диплом, он, видать, не знал или джонка была слишком мала, чтобыподпадать под указ.

— Я передам их превосходительству, — пообещал капитан Галицинский. — Зайдите за ответом в четверг.

— А нельзя ли пораньше? — задал я вопрос. — Все-таки проблема касается большого количества мирного населения.

— Есть более важные дела, — строго произнес он и положил мое прошение в стопку других на левом углу стола.

Обратно я пошел впереди солдата Буракаева, поэтому путь оказался раза в три короче.

Надо признать, что в царской армии делалось всё медленно, зато в срок. Когда я пришел в четверг, капитан Галицинский вручил мне приказ за подписью генерал-лейтенанта Стесселя, согласно которому все командиры обязаны были предоставлять предъявителю сего документа (имяреку) свободный выход из порта и заход в него, если это не мешает действиям военных кораблей или других воинских частей. При этом они имели право на досмотр груза и арест запрещенного, «кабы такой будет найден».

— На днях будет обнародован приказ о свободное движение купеческих и рыболовных судов, получивших разрешение у коменданта Торгового порта. Для их выдачи будет назначен морской офицер, — сообщил капитан Галицинский.

Я в полной мере использовал инсайдерскую информацию. К тому времени уже присмотрел двухмачтовую джонку, тупорылую, с поднятыми носом и кормой, навесом от грот-мачты и почт до ахтерштевня, низкими фальшбортами, но с закрытой палубой. Трюм был тонн на сорок пять. В нем все еще воняло тухлой рыбой. Хозяин был уверен, что судно с пробитым бортом или погибнет под обстрелом, или сгниет до окончания боевых действий, или будет разобрано на дрова, оставленное без надзора, потому что хотел покинуть Порт-Артур. Он с радостью уступил мне джонку за несчастливое число четыре серебряных «копыта». Мы прямо возле товара ударили по рукам в присутствии полутора десятков свидетелей-китайцев, половина которых готова была уступить мне свое судно за меньшую сумму.

Еще семь «копыт» и несколько купюр ушло на замену проломленных досок, наращивание фальшбортов на полметра, удлинение форштевня, повторное покрытие бортов смесью из извести и пальмового масла, которая намертво затвердела через двое суток, замену тяжелых прямоугольных парусов из расщепленного бамбука и циновок на два триселя, два стакселя и кливер, хлопковые, трехслойные, покрашенные в серый цвет, и покупку других мелочей. Всё, кроме парусов (самая затратная часть), стоило очень дешево, потому что китайцы не знали то, о чем рассказал мне капитан Галицинский, продавали и работали за гроши. Приказ-разрешение для остальных обнародовали уже после моего ухода в первый рейс. Знания в умелых головах — деньги.

Порт назначения выбирать не надо было. Примерно в ста милях от Порт-Артура на южном берегу Желтого моря находился порт Чифу, открытый для международной торговли после Второй опиумной войны. При дующем сейчас летнем, юго-западном, муссоне попасть туда можно было, следуя курсом крутой бейдевинд, за неполные сутки, а обратно, курсом полный бакштаг, за световой день. У меня была русская карта Желтого моря, купленная в китайской лавке в Торговом порту. На ней красным карандашом обвел на всякий случай остров Хайлв, расположенный милях в ста двадцати восточнее Чифу. Вдруг там ждет меня тайфун, который опять перекинет в другую эпоху? Мне пока нравилось в этой, хотя к новому костюму еще не привык.

Экипаж джонки состоял из трех человек. В принципе, хватило бы и двух, но руль был подвесной тяжелый, при высокой волне один матрос не справится, и еще один должен быть на подхвате. Обходились они дешево и соглашались получать зарплату бумажными деньгами. Это в Порт-Артуре курс был невыгодный, а в Чифу, как мне сказали, купюры меняли без проблем и с маленькой комиссией в любом банке, которых было четыре: русский, английский, американский и французский. Магнитный компас, произведенный в России, мне подогнал за три мексиканских серебряных доллара ушлый китаец. Подозреваю, что стырил с какого-нибудь военного баркаса, потому что почти не торговался.

С ворами-аборигенами разбираются китайские власти. Суд короток и жесток: преступнику отрубают кисть руки, после чего ставят на колени рядом со столбом, прибив косу к нему гвоздем, зажав ноги в колодках и привязав локти к поперечной жерди. Я видел наказанного в начале мая, когда уже неплохо припекало. Часам к одиннадцати утра выбритая передняя часть головы, которую раньше защищала шляпа, уже сильно покраснела, обгорев. Не знаю, сколько дней он обязан простоять, больше там не бывал, но даже время от восхода до захода солнца покажется вечностью. Наверное, поэтому одноруких китайцев встречал часто, а вот безрукие пока не попадались.

Вышли из Порт-Артура перед заходом солнца, с отливом. Ночью у нас больше шансов проскочить незамеченными. Меня предупредили, что в этом районе много японских миноносцев и крейсеров, которые к китайским джонкам относятся с пренебрежением, но могут расстрелять от скуки. На всякий случай я захватил два флага, китайский и русский. Последний гарантировал, что судно не потопят, а захватят, и команда попадет в плен. К европейцам, особенно к благородным, к которым я себя причислю, японцы относятся с уважением. Уверен, что найду с ними общий язык — японский.

Порт Чифу на самом деле один из районов уезда Дэнчжоу. Британцы, привыкшие к сити (городам) и таунам (селам), выделили его в отдельный населенный пункт, чтобы занести в договор, как один из портов для свободной торговли, потому что находился для них достаточно близко (миль двести морских) от столицы Поднебесной империи и достаточно далеко для аборигенов. Теперь это европеизированный город с деловым центром, застроенным типичными британскими двух-трехэтажными каменными зданиями.

Разгуливал по Чифу я мало, не хватало времени. Первым делом узнал, что отсюда раз в неделю ходит пароход до Шанхая, где можно пересесть на другой, до Александрии, Стамбула и даже Одессы, билет в первом классе до которой стоит пятьсот рублей. Второй маршрут — на том же пароходе, но в противоположном направлении через Тяньцзинь в Инкоу — еще один порт, открытый для международной торговли и пока контролируемый Россией. Он расположен на берегу Бохайского залива в северо-западной части Ляодунского полуострова. Я собирался проложить туда маршрут из Порт-Артура, но в одну сторону пришлось бы идти навстречу муссону, а галсы там выписывать мало места, пришлось бы постоянно менять курс. Да и до Инкоу дальше раза в полтора. Также мне рассказали, что из Чифу можно добраться до Владивостока на попутном торговом судне под флагом какой-нибудь нейтральной страны, но не было точных дат отправления и цена договорная. Я подумал, что определюсь с вариантом, когда в Порт-Артуре станет невмоготу. К тому времени, надеюсь, нарублю и на первый класс до Одессы, а может, устроюсь штурманом и доберусь с приплатой.

В порту Чифу был длинный каменный пакгауз, принадлежавший американской компании «Торрес и Ко». Заправлял в нем полукровка Ян Томпсон со светло-русыми волосами и раскосыми глазами и смуглой кожей. Поскольку подчиненные-китайцы обращались к нему «мистер Ян», Томпсон — это имя. В пакгаузе хранились и продавались оптом товары, привезенные из Америки, и покупались для отправки в обратную сторону.

Я прибыл с пустым трюмом, поэтому купил дешевую пшеничную муку в бочках. Тара оказалась чуть ли не дороже содержимого. Договорились, что ее можно будет возвратить в следующий раз. В Порт-Артуре напряги с мукой. Запасы у оптовых купцов исчерпались, поэтому пекарни покупают ее у армейских интендантов. Генерал-лейтенант Стессель приказал цену не повышать, но для желающих приобрести по фиксированной товара не было. При этом лучшая мука шла армии и флоту, а мирному населению продавали старую, спекшуюся. Частенько, когда проходишь мимо частной пекарни, слышишь гулкие удары: деревянными молотками размельчают комки.

Денег у меня хватило почти на четыре с половиной тонны. Всё серебро я обменял на русские кредитные билеты в Порт-Артуре у китайского менялы по курсу процентов на тридцать выше, чем в Русско-Китайском банке. Мистер Ян без проблем взял бумажные деньги по тому же курсу, что и в местном отделении американского Национального городского банка Нью-Йорка, который позже будет известен в России, как Ситибанк. Я еще подумал, что имею шанс во второй раз стать его клиентом. Или в первый, потому что предыдущий будет только через век с лишним? Бочки с мукой перекатили к джонке и погрузили с помощью грузовой стрелы за световой день, и вечером мы отправились в обратный путь. Теперь ветер был попутным, трюм практически пустым, поэтому шли ходко. На рассвете меня, спящего на корме, разбудил вахтенный рулевой. Кают на джонке нет, даже для капитана. Впереди, лишь немного возвышаясь над уровнем моря, появилась верхушка горы Лаотешань, расположенная в южном берегу полуострова Ляодун.

Я загнал подвахтенного на фок-мачту, чтобы осмотрел горизонт. Молодой матрос взобрался с ловкостью обезьяны. Кстати, у китайцев это животное считается умным, хитрым и очень сильным, поэтому обозвать кого-либо обезьяной не является таким же оскорблением, как у европейцев. Хотя, конечно, многое зависит от ситуации, контекста. В одном случае может обозначать ушлого, бойкого человека, а в другом — баламута, пустозвона, кривляку.

Горизонт был чист, поэтому я повел джонку сразу к Порт-Артуру. Утро было чудное. Небо чистое, ветер стабильный и силой балла четыре, море с низкой волной и голубой водой, несмотря на название Желтое. Светло-коричневый цвет у него только возле Тяньцзиня, где впадает мутная река Хайхе. Мое судно, получившее традиционное для меня в Китае название «Мацзу», плавно и легко шло к порту назначения.

Вскоре мы приблизились к мысу Лаотешань, крайней юго-восточной точке полуострова Ляодун, после чего пошли на удалении около мили от берега, чтобы при взгляде с востока, где могли быть японские корабли, сливаться с ним. С полуострова Тигровый хвост нас видели хорошо, как и мы батареи на вершинах прибережных холмов, с первой по одиннадцатую, кроме второй, третьей, шестой и седьмой, которые были в глубине. После пятой поджались еще ближе к берегу, потому что там начинались минные поля. Я выставил на баке впередсмотрящего. Мины были якорные, и их постоянно срывало приливно-отливным течением. За каждую выловленную и уничтоженную дрейфующую власти Порт-Артура платили охотникам, как их называли, по двадцать пять рублей. Некоторые из них успевали получить деньги при жизни. Мористее был фарватер между тремя минными полями для кораблей с большой осадкой, который считался секретным, не знаю, правда, для кого. Безалаберность царской контрразведки поражала особенно в сравнение со сверхбдительной советской. И ведь один народ, не ведающий золотой середины.

Найти покупателей на муку оказалось нетрудно. По пути в гостиницу «Таврида», где собирался провести остаток дня и ночь, я заглянул в пять частных пекарен и проинформировал, что утром в Торговом порту будет распродажа оптом американской пшеничной муки хорошо качества, привезенной из Чифу, по цене три с половиной рубля за пуд, что примерно на четверть дешевле, чем у интендантов, и в два раза дороже, чем в Чифу. Приезжать со своей тарой. С хозяином ближней договорился, что за небольшую плату подгонит на время свои большие весы. Денег на покупку собственных у меня не осталось, вложил все в товар.

Господин Милиоти встретил меня, как родного. У него остался всего один жилец — геолог Раставин, молодой, суетливый и чрезмерно важный, как чиновник высокого ранга, прибывший с секретной миссией, а на самом деле, чтобы исследовал на полуострове месторождения железной руды. Ранее мы с ним встречались пару раз в коридоре и раскланивались, не проявляя желание познакомиться.

Вечером я пошел в трактир «Самоедов» поужинать по-человечески, то есть с приличным немецким пивом. Там меня и прихватил важничающий геолог. Впрочем, на этот раз он был простецким парнем, душа и карман нараспашку. Есть такие люди, называю их неэтническими китайцами, для которых ты ничто, если не нужен, и наоборот. Во втором случае вылижут тебя так тонко, что искренне подумаешь, а не ошибался ли ты раньше на их счет⁈ Вот и геолог Раставин Михаил — «Можно просто Миша!» — вдруг осознал, что я самый приятный человек на планете Земля и двух соседних, и решил со мной поужинать и распить бутылку водки. Я не стал отказываться. Любопытно было, что ему надо от меня, не богатого, не знатного, не чиновника и прочего множества «не».

После третьей рюмки водки, причем не дешевой «казенки», она же «красноголовка», названной так из-за красной крышечки, бутылка которой емкостью в шестьдесят одну сотую литра стоила сорок копеек, а «белоголовки» двойной очистки по шестьдесят копеек плюс накрутка трактира, Раставин решил, что я прогрет достаточно, и поделился последними новостями с фронта:

— Ходят слухи, что японцы прорвали нашу оборону у Кинчжоу и скоро будут в Порт-Артуре.

— Всё возможно, — равнодушно ответил я.

Перипетии Русско-японской войны я знал плохо, в основном печальную военно-морскую часть из романа Новикова-Прибоя, но помнил, что Порт-Артур продержится долго и русская эскадра будет расстреляна японской сухопутной артиллерией в гавани. Пока до этого далеко во всех смыслах слова. Гавань, конечно, уже обстреливали несколько раз, но с моря. В любом случае у меня есть «европеизированная» джонка, на которой в любой момент смогу покинуть город.

— Ты говоришь так спокойно, точно не боишься погибнуть или попасть в плен! — удивился просто Миша.

Тут он попал в точку, даже не подозревая об этом. Я уже настолько привык к своей неистребимости, что чувствую себя тараканом и предположения о возможной гибели воспринимаю с ухмылкой.

— В плен точно не попаду. Как только японцы подойдут к Порт-Артуру, умотаю в Чифу или Тяньцзинь, — сказал я.

— А в ближайшее время не поплывешь? — спросил Раствин.

Тут я и догадался, почему вдруг стал интересен ему.

— Когда привезенную муку продам, — отвтеил я и уточнил: — Может, завтра вечером, может, послезавтра.

— Возьмешь меня с собой? — попросился он.

Не был бы он ранее таким выпендристым, перевез бы бесплатно, а за гордыню надо платить, причем дорого.

— У меня не пассажирское судно, — как бы не въехав, отказал я.

— Я заплачу десять рублей, — предложил он и, не заметив радостного блеска в моих опьяневших глазах, удвоил сумму.

— Двадцать пять, — потребовал я.

Миша Раставин облегченно вздохнул (видимо, предполагал более высокую цену) и сделал красивый жест:

— За ужин плачу я!

И таки заплатил, и мы даже в обнимку, как два другана, допетляли до гостиницы, где разошлись по своим номерам.

Утром я контролировал продажу муки с джонки. На причале рядом с ней стояли большие весы, которые владелец называл немецкими амбарными. Я их знал по предыдущей эпохе, как весы Квинтенца или десятичные, потому что отношение груза к гирям было десять к одному. На предоставленных мне можно было взвесить за раз до семи пудов. Пятеро хозяев пекарен, узнав, сколько всего привез муки, поделили ее поровну. Все понимали, что этот товар будет только дорожать. Мои матросы переправляли грузовой стрелой бочку с мукой из трюма на причал, где содержимое ее пересыпали деревянными чашами в мешки, принесенные покупателями. Набрав два, взвешивали и передавали покупателю, который грузил в арбу или на ослов. Я подсчитывал сумму и получал деньги.

Занят был не сильно, поэтому обратил внимание на приличного сухощавого господина лет двадцати семи, обладателя аккуратной темно-русой бородки и еле заметных тонких усиков под длинным носом, который опирался, как на трость, на сложенный черный зонт, хотя день был сухой, ни намека на дождь. Он явно желал пообщаться со мной, но стеснялся помешать торговому процессу, ждал, когда освобожусь.

Я подумал, что хочет прикупить мешок муки, и спросил:

— Вам что-то надо от меня?

— Извините, что отрываю от важного дела, но мне сказали, что вы приплыли из Чифу и собираетесь туда вернуться… — преодолев смущение, начал он.

— Да, а что? — перебил я.

— Не могли бы вы захватить нас? — поинтересовался он. — Мою жену, меня и двоих наших маленьких детей. Мы заплатим вам столько же, сколько китайцам, по пятьдесят рублей за взрослого и двадцать пять за ребенка. С русским человеком нам будет спокойнее.

Надо же, я вчера перед сном подумал, не заняться ли перевозкой пассажиров в Чифу, а оказывается, эта услуга уже существует и даже имеет твердый тариф, и хитрозадый просто Миша Раставин, воспользовавшись моей неосведомленностью, объегорил меня на двадцать рублей минус ужин! Наверное, это мне обратка прилетела за то, что поимел непроинформированных китайцев, когда покупал и ремонтировал джонку.

— Могу взять, — согласился я, — но вы понимаете, что у меня грузовое судно, никаких удобств?

— Как-нибудь потерпим сутки! Лишь бы выбраться из этого ада! — радостно заулыбавшись, произнес мужчина, после чего уточнил: — Нам сказали, что именно столько добираться до Чифу.

— Если будет дуть ветер и ничего не случится, — уточнил я.

— Да-да, я понимаю, — сказал он и спросил: — А еще кого-нибудь можете взять? Наши соседи, приличные люди, муж горный инженер, тоже хотят уплыть.

— Могу. Приходите завтра часам к пяти вечера. Надо будет по светлому миновать минные поля. На всякий случай захватите еды на трое суток и одеяла. Ночи уже теплые, но всякое может быть, — предупредил я, посчитав, что, если успею до вечера продать всю муку, то матросы сильно устанут, так что лучше отправиться в путь на следующий день.

Утром я купил доски, бревна и нанял бригаду китайцев-плотников, чтобы по-быстрому сколотили в трюме подобие частично разборных, сплошных нар, как на пиратском судне. Разница была только в том, что располагались немного выше, чтобы под них можно было закатить и закрепить часть пустых бочек. Остальные разместим на главной палубе. Нары застелили соломой и накрыли запасными парусами. В носовой части сделали выгородку для ночной посудины.

Пассажиры начали прибывать в начале пятого вечера. Первым прикатил геолог Раставин Миша на двух рикшах, потому что багажа у него было много, как у купеческой дочки приданого. Наверное, менял наряды перед каждым походом в горы на поиски железной руды. Матросы помогли перенести барахло в трюм.

— Наконец-то уеду из этого чертового места! Как оно мне надоело! — искренне воскликнул он, переходя по мостку на борт джонки.

— Не торопись прощаться! — шутливо посоветовал я. — Может, нас перехватит японский миноносец, и ты еще долго пробудешь в этих краях.

— Типун тебе на язык! — как бы тоже в шутку бросил Миша Раставин, после чего спросил: — Они что, и стрелять по нам могут?

— Конечно, — подтвердил я и, поскольку не хотел видеть его на палубе, посоветовал: — Так что лучше сиди в трюме. Туда попадут в последнюю очередь.

Минут через двадцать приехала на извозчике семья горного инженера, обладателя роскошной бороды, из-за которой походил на старообрядца. У него была чопорная смуглокожая жена, напоминавшая копченую селедку, и трое детей — мальчики трех, шести и восьми лет. Вот кто радовался путешествию. Они облазили джонку от киля до клотика. У меня даже создалось впечатление, что детей на ней не меньше трех десятков. Следом за ними прибыло семейство парикмахера, щуплого мужичка, шедшего довеском к своей жене-толстушке и четырем детям, мальчиков и девочек поровну. Они прикатили на всякий случай, а если я не соглашусь, уедут, но сразу же устремились на борт джонки. Впрочем, я не возражал, потому что заплатили строго по тарифу. Последними, опоздав минут на пятнадцать, прикатил стеснительный мужчина, договаривавшийся со мной вчера. Когда глянул на его расфуфыренную жену, на голове которой шиньон из черных волос был высотой с полметра, я понял, что они прибыли очень даже вовремя, это часы куда-то спешат вместе со мной. Их сын и дочь присоединились к ватаге, уже обжившейся на джонке, и я сразу вспомнил старые добрые времена, когда командовал пиратской шхуной с открытыми бочками рома на палубе. Вместо спиртного в бочках были остатки муки, поэтому детишки вскоре напоминали крупные пельмени перед варкой.

Джонка сразу отправилась в рейс. Пользуясь слабеющим отливом, понеслась с попутным ветром по проливу сперва на внешний рейд, а потом медленнее против ветра между берегом полуострова Тигровый хвост и минными полями. Опасный участок добили уже в темноте, после чего я малость подкорректировал курс и пошли прямо на Чифу. Если не считать маневры в порту и проливе, линия Порту-Артур-Чифа — мечта экипажа. Один курс, постоянный ветер, мало работы с парусами. Детвора к тому времени выбегалась и завалилась спать в трюме. Их родители еще с полчаса стояли на высокой корме, глядя на огни в городе, фортах и на батареях, точно ждали, когда в головах перевернется страница жизни в Порт-Артуре и откроется следующая, пока чистая. После чего удалились в трюм, сперва дамы, потом мужчины. Там покачивалась на вбитом в подволок, железном крюке стеклянная масляная лампа, дававшая тусклый свет, достаточный, чтобы осветить проход между нарами и к загородке с ночной посудиной. Как там разместились пассажиры, я не смотрел. Это их проблемы. Главное, что жалоб не было. Не тот случай, чтобы требовать комфортные условия.

Я долго не ложился спать. Перед выходом мне сообщили, что с наблюдательного поста на горе Золотая видели на горизонте два японских корабля, ждали нападения. Только когда миновали гору Лаотешань, посеребренную вышедшей, стареющей луной, я решил, что южнее полуострова вражеские военные корабли вряд ли заплывут, нечего им тут делать. Расположился на тюфяке, набитом соломой, на корме под навесом. Днем уже жарко, но не очень, а ночью тепло, и дожди идут редко. Самое лучшее время суток лучшего времени года в этих краях. Сон не шел, поэтому пялился на небо, щедро усыпанное ядреными звездами, и думал, кто я есть такой и какая есть моя задача? Ответов было много и все мимо. Как только начинаешь думать о смысле жизни, появляется желание удавиться.

Перевозка пассажиров оказалась очень выгодной, особенно если взять их раза в три больше, сделав нары двухъярусными. Из Чифу пришлось бы брать меньше грузов, но и возни с ними тоже поубавилось бы. Жадность нашептывала, что нет стопроцентной уверенности, что наберу пассажиров на следующий рейс, поэтому на всякий случай опять купил муку в бочках. На этот раз загрузил почти двенадцать тонн, но закидали их в трюм так же быстро, как предыдущую партию, потому что у меня появились деньги на грузчиков. Рядом с пирсом постоянно тусовались с сотню китайцев, готовых за скромную плату выполнить любую работу.

В рейс вышли часа за два до вечерних сумерек. Ночью ветер подубился, но к часам десяти утра увидели гору Лаотешань, причем западнее, чем я предполагал. Наверное, течение снесло джонку. Примерно на таком же курсовом углу и расстоянии, но восточнее, увидел темный силуэт корабля, скорее всего, японского. Я взял круче к ветру, чтобы быстрее поджаться к берегу. На его фоне джонка с серыми парусами будет не так заметна. Впрочем, пока случаев нападения японцев на китайские парусники не было.

В Торговый порт прибыли во второй половине дня. Только ошвартовались, как прибыл хозяин ближней таверны, довольно рослый мужик с грубоватым лицом. Раньше я видел таких только в гренадерских ротах. Видимо, изготовления хлеба стало не менее опасным делом.

— Готов забрать у тебя весь товар. Сейчас привезут весы, — предложил он. — Больше не буду продавать на развес, а только в бочках, — сообщил я.

Слишком дешевый товар, чтобы возить его туда-сюда, создавая помехи пассажирам, и возьми много. Предполагал, что покупатели попробуют отказаться, чтобы продавить цену, но хозяин пекарни согласился сразу. Правда, он предположил, что будет, как в прошлый раз, всего четыре тонны, и больше не потянул.

— Не хочу кредит брать в банке. Время смутное, всякое может случиться, — объяснил переквалифицировавшийся гренадер.

Я нанял за пятак русского вихрастого пацаненка для доставки писем от перевезенных в Чифу пассажиров, которые, как догадываюсь, информировали своих друзей-приятелей, что добрались благополучно — запустил сарафанное радио, хотя даже последнего слова пока нет, насколько знаю. Мои матросы и нанятые помощники-китайцы до темноты перегружали бочки с мукой из трюма на две телеги и одну арбу, запряженную парой длиннорогих волов, нанятые хозяином пекарни.

Пока занимались этим, подошли приказчики из других пекарен. Я объяснил им новые правила и предложил, если согласны, приезжать утром за товаром. Так понимаю, выбора у них нет, потому что интенданты тоже продавали муку вместе с тарой, которая потом сгодится разве что на дрова, а у меня товар дешевле и качество намного лучше.

На следующее утро продолжили перегрузку бочек на транспортные средства других хлебопеков, закончив до полудня. Всё это время подходили разные люди, желавшие узнать, сколько будет стоить перевоз в Чифу и когда отправление. Наученный горьким опытом, я назначил отход на вторую половину дня. Кто первым придет, тот и уплывет. Будет гарантия, что до захода солнца уж точно снимемся.

Когда осталось выгрузить восемь бочек, уже оплаченных, ко мне подошел офицер в белом кителе, представившийся капитаном интендантской службы Павловским.

— Нам бы поговорить наедине, — тихо сказал он.

— Сейчас отдам распоряжения работникам, и сходим пообедаем в трактире, — предложил я.

На причале уже лежали дески и брусья для сооружения второго яруса нар в трюме джонки и стояли рабочие-китайцы, готовые быстро выполнить эту работу. Я выбрал из них самого смышленого с виду, спустился с ним в трюм и объяснил на китайском языке, что именно надо сделать, а своим матросам — проконтролировать, пока меня не будет,

Трактир назывался «Старый город», причем первое слово иного, более светлого цвета. Видимо, поменяли недавно. Помня китайскую методичку, что за одного пьяного делового партнера двух трезвых дают, я заказал бутылку водки двойной очистки и услышал отказ.

— Их превосходительство генерал Стессель запретил продавать белое и красное вино, только пиво-с, — объяснил половой — конопатый малый с дергающимися веками левого глаза, будто подмигивал.

Я еще подумал, что с таким тиком надо продавать резинки, как сейчас называют презервативы, прыщавым гимназистам старших классов. Кстати, резиновое изделие номер один стоит в зависимости от производителя (британские и немецкие дороже) от шести до тридцати пяти копеек за штуку. За такие деньги можно наесться. В общем, для бедняков та еще вилка. Из салатов нам предложили только квашеную капусту, а из мясных блюд — пожарские котлеты из рубленого куриного мяса с кусочком сливочного масла в середине, панированные в пшеничных сухарях. Видимо, это предки котлет по-киевски. Как сообщил половой, с другим мясом сейчас проблемы. Только конины много, но господам ее не предлагают, а кур у китайцев не пересчитать.

— Вот о мясе я и хотел с тобой поговорить, — подхватил тему мой сотрапезник, с которым еще по пути к трактиру перешли на ты. — Не мог бы поставлять нам, армии, солонину или мясные консервы? Мы заплатим хорошую цену: за фунт солонины пятьдесят копеек, за фунтовую банку консервов семьдесят.

Как во время первой примерки костюма нажаловался мне портной Трахтенберг — ходячий справочник рыночных цен — до начала войны свежее мясо стоило двадцать-двадцать пять копеек. Солонина должна быть немного дешевле. Про консервы, которые и в России называют «дохлым французом» в память об их изобретателе, портной ничего не говорил, но, наверное, порядок цен был такой же, как предложенный капитаном Павловским. После начала боевых действий всё подорожало. К моменту моего визита в ателье — раза в полтора. Предложенные интендантом оказались выше втрое. Я подумал, что взяли с прицелом на будущий рост. Всё оказалось проще.

— Но десятую часть полученной суммы придется вернуть, — закончил офицер царской армии и посмотрел напряженно, предполагая, наверное, как вариант, нервную реакцию.

— Откат нормальный, — успокоил я.

— Откат? — не понял он.

— Так в Одессе называют процесс взаимовыгодного сотрудничества с чиновниками, — на ходу придумал я объяснение.

На этот благословенный город можно списывать любые чудачества, особенно в сфере коррупции.

— Буду знать! — весело произнес он, после чего мы обсудили детали.

Расставаясь с капитаном Павловским, я подумал, что в России настоящее отличается от прошлого и будущего только названием основополагающих традиций.

Вечером джонка отправилась в рейс, набитая пассажирами до отказа. Нескольким мужчинам пришлось спать на парусах, расстеленных на главной палубе, используя вместо подушек кранцы из джута. Я предлагал им подождать до следующего рейса, но сказали, что как-нибудь потерпят. Не врали, никто не ныл, хотя ночь выдалась удивительно холодной, точно март решил вернуться на несколько дней. Как по мне, не такое уж и суровое испытание, хотя выросшим на перинах будет, что вспомнить. Может, этот опыт пригодится им, если доживут до революции и Гражданской войны.

Когда пришли в Чифу, там как раз швартовался грузопассажирский винтовой пароход «Сирса» с тремя мачтами и парусным вооружением, как у баркетины, принадлежавший Британо-Индийскому пароходству, который работал на линии Гонконг — Инкоу. Он стоял до утра, поэтому у привезенных мной беженцев было время купить билеты, разместиться и написать письма своим знакомым в Порт-Артуре с сообщением, как удачно всё сложилось у них. Лучшей рекламы для меня не придумаешь, поэтому пообещал, что почта будет доставлена бесплатно.

Солонину для русской армии я купил в британской фирме «Дуглас и партнеры». Обслуживал меня задумчивый шотландец Фергус Макклинток — тридцатишестилетний высокий худой мужчина с вытянутым костистым лицом, на котором темно-русые брови по длине и густоте спорили с усами, плавно переходящими в бакенбарды. Одет он был в темно-коричневый сюртук, от которого, как мне показалось, пованивало дедушкиным сундуком. После каждого моего вопроса шотландец зависал на несколько секунд, а потом отвечал подробнейше занудным тоном учителя младших классов. Стандартную бочку солонины емкостью сто шестьдесят три литра он предложил в пересчете на рубли по семьдесят семь, потом сбавил до семидесяти пяти. Получалось почти в три раза дешевле, чем купят у меня. Русские кредитные билеты Фергус Макклинток брать отказался, поэтому прогулялись с ним в британский банк «HSBC» («Банковская корпорация Гонконга и Шанхая»), довольно помпезное двухэтажное здание с колоннами, где неторопливый клерк-ирландец без разговоров обменял бумажные рубли на бумажные фунты стерлингов. Я купил почти на все деньги двадцать шесть бочек солонины, часть которых разместил на нарах, убрав на время солому и парусину. Пассажиров на Порт-Артур все равно не было.

Ночью на переходе попали в грозу. Поливало, громыхало и блымало от души. Молнии были ослепительно яркие, продолжительные и «кустистые», словно должны были запустить «щупальца» в каждую волну. Матросы, включая рулевого, сдрыстнули в трюм, не реагируя на мои ругательства и угрозы на китайском языке, и выбрались на палубу только после окончания грозы. Пришлось мне, закутавшись в кусок брезента, порулить немного, вспомнить юность. От злости собрался уволить матросов по прибытию в порт, а потом успокоился и пришел к мысли, что новые будут не лучше. Для необразованных людей молния — это что-то запредельное, божественное, чему противостоять бессмысленно и даже безрассудно. Впрочем, и для многих образованных тоже.

Кстати, на Аппенинском полуострове еще со времен римлян из деревьев, пораженных молнией, делали музыкальные инструменты. Считалось, что звучат лучше. То ли мне медведь на ухо наступил, то ли попадались подделки, но разницу не замечал.

В Торговом порту ошвартовались перед сумерками. На пирсе уже ждал капитан Павловский. Наверное, оповестили о нашем приближении с наблюдательного поста на горе Золотая. Джонка у меня приметная, не перепутаешь. Узнав, что солонина английская, капитан даже проверять не стал.

— У них поставщики не такие жулики, как наши, — объяснил он.

Мы договорились о цене и откате и что выгрузку начнем утром, после чего отправились в трактир «Старый город», чтобы обмыть сделку. Я прихватил с собой бутылку бордо, купленную в Чифу.

Сразу вспомнилась советская молодость, когда приносили с собой спиртное в столовые и кафе. Распивать там запрещалось, но, если не наглеть, никто не обращал внимания, а уборщица с радостью забирала пустые бутылки, чтобы сдать их в пункт приема стеклотары по цене двенадцать копеек штука. Там выдавали чек, на который можно было отовариться в магазине, которому принадлежал этот пункт. Обычно покупали что-нибудь дешевое и получали сдачу наличными.

Не знаю, принимают ли сейчас стеклотару в Порт-Артуре, но половой тоже обрадовался, увидев бутылку вина. Может быть, считал, что подвыпившие клиенты больше дадут на чай. Приняв заказ, он принес бокалы, откупорил бутылку, налили нам. Темно-красное вино было ароматным и вкусным.

— Черт, как мне хочется вернуться домой, в Киев, к нормальной жизни! — сделав несколько глотков, горько воскликнул капитан Павловский.

— Скоро разобьете японцев, и вернешься, — сказал я в утешение, хотя знал, что будет совсем наоборот, что те защитники Порт-Артура, которые не погибнут, до конца войны просидят в плену.

— А победим ли⁈ — эмоционально возразил мой сотрапезник. — Наши были разбиты под Кинчжоу, отступили к Волчьим горам. Все госпитали заполнены ранеными. К ним добавляются беженцы. Из Дальнего, бросая всё, люди пешком идут сюда через горные перевалы.

— Дальний уже сдали? — задал я уточняющий вопрос.

— Еще нет, но все к тому идет. Там наши основные склады. Они до отказа заполнены боеприпасами, другим военным имуществом, продуктами. Мой начальник подполковник Доставалов предлагал перевезти всё в Порт-Артур, но генерал Стессель отказал и еще обозвал паникером. Теперь наши запасы достанутся японцам! — раздраженно продолжил капитан Павловский.

Как мне объяснили, воинскими подразделениями руководят начальники, а командуют временно исполняющие обязанности. Так что привычное мне слово «командир» могли счесть оскорблением. И что я знал и раньше, в любой армии боевые подразделения считают интендантов ворюгами, а те их — кретинами. Как по мне, правы обе стороны.

— Кормить прибывших нечем, цены на рынке подскочили вдвое. Кто может, уезжают. Говорят, что китайцы за перевозку в Чифу берут по сто рублей с человека, — продолжил он.

Оказывается, я сильно демпинговал! Завтра повышу расценки вдвое.

Моя джонка исправно работала на линии Порт-Артур — Чифу. Туда везла пассажиров, обратно — солонину или мясные консервы. Я потихоньку богател. Со временем денег стало больше, чем требовалось для торговых операций, поэтому открыл счета в Русско-Китайском банке и Национальном городском банке Нью-Йорка. Я пока не знал, где именно осяду после Порт-Артура. Первый банк имел офисы в России и один в Париже, а второй интересовал, как американский, который, как я точно знал, не обанкротится до начала двадцать первого века.

В это время русская армия потихоньку отступала. Двадцать первого мая в Дальний пришли пятнадцать японских пароходов с десантом, сопровождаемые всего броненосцем, крейсером и пятью миноносцами. Об их подходе знали, но не предприняли ничего, чтобы помешать врагу. Такое впечатление, что русская эскадра, более многочисленная и мощная, играла в поддавки.

В тот день, закончив выгрузку бочек с солониной и проведя взаиморасчеты с капитаном Павловским, я занимался погрузкой пассажиров. Их было очень много, поэтому брал в первую очередь тех, кто с детьми. Исключение сделал только для красавицы лет девятнадцати, жены поручика, который был старше лет на семь. Она была дерзко красива и резка, а он мягок и нежен. Я еще подумал, что им бы напару сниматься в порнофильмах о садомазохизме: она в черном мундире, высоких сапогах и с хлыстом в руке, а он на коленях в чем мать родила — в одних наручниках. Сейчас она была в темно-фиолетовом, глухом и длинном, дорожном платье и черной шляпке с вуалью, а на ногах черные туфли на высоком каблуке. Переменчивая женская мода пока отставала от мужской, которая в силу консервативности стала почти той, что будет в годы моей молодости. Жена явно не хотела уплывать из Порт-Артура. Ее можно понять. В городе мужчин на порядок, а то и на два, больше, чем женщин. Любая нарасхват, включая старые, подкрашенные брандеры, как моряки называют перезрелых кокоток, а каждую красавицу, как течную сучку, должна сопровождать целая стая кобелей с высунутыми языками, с которых капают слюни.

— Поручик Энкович, Шестнадцатый восточносибирский стрелковый полк, — представился муж. — У меня к вам нижайшая просьба: отвезите мою жену в Чифу.

— Извините, больше нет мест! — сперва отказал я. — Через трое суток вернусь и возьму ее.

— Я не могу ждать так долго. Начальник полка отпустил меня всего на сутки. Утром я должен быть в части. Возможно, будет бой, — поведал он.

— Я вам честно говорю, мест нет! — повторил я.

— А в вашей каюте? — продолжил давить поручик Энкович. — Я заплачу вдвойне.

Иногда мямли бывают жутко навязчивыми.

— На джонке нет кают, даже у капитана. Дети и их матери будут в трюме, там все уже забито до отказа, а мужчины, включая меня, проведут ночь на палубе, — проинформировал я.

— Черт, как же нам не повезло! — ругнулся он, после чего предложил: — А если она тоже не палубе? Переход ведь всего сутки, не так ли?

— Если согласится, почему нет⁈ — ответил я, уверенный в обратном.

Поручик вернулся к жене, которая стояла шагах в пяти от нас и всё прекрасно слышала.

— Люси, дорогая, тут такое дело… — как-то не очень уверенно начал он на французском языке.

Видимо, из богатых дворян. Французский язык уже не так распространен среди русских, как в предыдущем веке. То есть его все еще изучают в гимназиях и других учебных заведениях для состоятельных людей, но уровень заметно просел. Разбогатевшим купцам, капиталистам да и большей части разночинцев французский ни к чему. В моду вошел английский — язык буржуазии.

— Мишель, ты хочешь, чтобы я всю ночь провела на палубе среди мужчин⁈ — оборвала она.

— Нет, конечно, нет, но следующий рейс будет только через три дня, а отправлять тебя с китайцами я опасаюсь. Потерпишь одну ночь, а потом пересядешь на пароход до Инкоу в каюту первого класса, выспишься… — начал поручик Энкович штыбовать жену.

Не знаю, как давно они в браке, но у Люси уже выработался условный рефлекс на нытье мужа. С непроницаемым, окаменевшим лицом она молча смотрела мимо него, давала выговориться. Наши взгляды встретились, и — черт меня дернул! — я озорно подмигнул. Это был поступок дворового хулигана, на которого я, надеюсь, не походил, а не человека благородного, за которого старался себя выдать. Так сказать, подкинул ей катализатор когнитивного диссонанса. Хочешь заинтересовать женщину — разбуди в ней дьявола (любопытство). Они уставилась в мои глаза с таким решительным, напряженным видом, будто наши взгляды занимались армрестлингом. Игра в гляделки продолжалась с минуту или дольше. Я выиграл. В первый раз надо обязательно переглядеть, иначе место тебе под каблуком. Когда Люси опускала глаза, я почувствовал волну яркого, щемящего чувства влюбленности. Видимо, всех предыдущих она ломала запросто, наконец-то встретив ЕГО.

— Хорошо, если я так безразлична тебе, если тебе все равно, что со мной будет, я поплыву на этом… — не закончив предложение оскорбительным сравнением, оборвала Люси монолог мужа.

Он не сразу поверил в это, продолжил уговаривать, а потом вдруг резко замолк и после паузы спросил удивленно:

— Так ты согласна⁈

— Да, — коротко бросила она. — Неси вещи, пока не передумала.

Муж рванул к двум рикшам, махая им рукой, чтобы несли багаж его жены, которая старалась не встретиться со мной взглядами еще раз, боясь, как думаю, выиграть и разочароваться.

До наступления темноты Люси Энкович сидела под навесом, непринужденно общаясь сразу с несколькими мужчинами, которые вели себя скромно, с оглядкой на жен. С наступлением темноты, когда лучшие половины спустились в трюм, число поклонников резко выросло. Забавно было наблюдать, как они бьют копытом без смысла и толка. Если мужчин два и более, они нейтрализуют друг друга. Да и Люси надо было внимание другого, который изображал из себя капитана джонки, чрезмерно занятого обязанностями. Я не спешил, давал ей время вытомиться на медленном внутреннем огне, чтобы стала мягче, податливей. В итоге все остальные были мило посланы к черту: даме надо отдохнуть. Матросы по моему приказу заранее соорудили для нее под навесом в кормовой части судна ложе из моего тюфяка и подушки. Перед тем, как лечь, Люси сняла шляпку, распустила каштановые волосы, густые и волнистые — соблазнять так соблазнять. Укрылась клетчатым сине-красным пледом, хотя было не холодно. Не спала, ждала.

— Утомили озабоченные придурки? — сев на палубу рядом, тихо спросил я на французском языке.

Мои резкие слова, произнесенные на языке любви, каковым сейчас в России считают французский, видимо, смутили ее, потому что заговорила после паузы и о другом:

— У вас почти нет акцента. Бывали во Франции?

— Прожил там несколько лет. Мой отец был представителем Торгового дома Родоканаки в Марселе, — на ходу сочинил я (о крахе три года назад этого когда-то самого богатого предприятия на юге России, созданного греком, рассказал мне господни Милиоти) и предложил вернуться к предыдущей теме: — Давай перейдем на ты и поговорим о тебе. Комплиментов не жди. Уверен, что сегодня ты их наслушалась до тошноты.

— Не от всех, — улыбнувшись, произнесла она.

— У меня еще будет возможность исправиться. Если доберемся до Чифу завтра вечером, придется ждать двое суток прибытия парохода на Инкоу и еще ночь до отправления. Мы проведем их в номере люкс во французской гостинице. Русских там не бывает: слишком далеко от порта и дорого для беженцев, — поделился я планами.

— Ты спутал меня с женщиной легкого поведения, — резко бросила она.

— Наоборот. Я считаю тебя послушной женой, которая строго выполняет наказ мужа. Он приказал тебе во всем положиться на меня. Вот и положишься, — возразил я, поиграв словом. — А меня он попросил позаботиться о тебе, как о своей жене. Неужели ты думаешь, что я поселил бы свою жену одну в дешевой припортовой гостинце⁈

— Мишель порой бывает чересчур заботливым, — улыбнувшись, сказала она.

— Каждый бы стал таким, имея жену-красавицу, — не сдержал я свое слово обойтись без комплиментов.

Уверен, что в книгу достижений, которую ведет каждая уважающая себя женщина, была внесена запись «И этот», но Люси вида не показала, поинтересовалась:

— Ты женат?

— Бог миловал! — пошутил я.

— А сколько тебе лет? — задала она следующий вопрос.

— Девятнадцать, — ответил я, не уточнив, в который уже раз.

— Мы ровесники, но у меня такое чувство, будто ты старше лет на двадцать, — призналась Люси.

Она даже не догадывается, какой шикарный комплимент сделала мне: всего-то на двадцать…

— Рано повзрослел. Мои родители и сестры умерли от холеры, когда мне было четырнадцать. Дальше пришлось самому пробиваться, — добавил я возможность посочувствовать мне.

Женщина обязательно должна иметь повод пожалеть мужчину, иначе он пожалеет.

— Прими мои соболезнования! — искренне произнесла она и продолжила допрос: — Как оказался в Порт-Артуре?

Я поведал легенду о подрыве на мине, закончив объяснением своего нынешнего положения:

— Остался без документов и почти без денег. Теперь вот зарабатываю, как умею, на обратную дорогу и учебу в университете. Хочу стать инженером-химиком. За химией будущее.

На счет учебы в университете я приврал. Без аттестата гимназии или реального училища в него не попадешь. Собирался походить на лекции неофициально, узнать, что нового в производстве взрывчатых веществ. Глядишь, пригодится, когда и если вернусь в прошлое.

— Мишель тоже мечтал стать инженером, но его отец, купец второй гильдии, настоял, чтобы поступил в военное училище, получил дворянство, — рассказала Люси.

Как я узнал, сейчас всего две купеческие гильдии, да и те дышат на ладан, потому что попер капитализм. Третью отменили лет сорок назад. Члены первой обязаны иметь объявленный уставной капитал в пятьдесят тысяч рублей, и им разрешалось вести международную торговлю, члены второй — двадцать тысяч и торговать только внутри страны. То есть семейство Энковичей было не родовитым, но далеко не бедным.

— И, по мнению отца, он обязан был иметь жену-дворянку, красивую и образованную, — сделал я вывод.

— Не угадал! — радостно возразила она. — Отец хотел женить его на дочери своего делового партнера, чтобы получил хорошее приданое. Мишель отказался, предпочел меня, дочку обедневшего дворянина. Иногда мой муж бывает очень упрям.

— Неужели он хотя бы раз переупрямил тебя, если ты этого не хотела⁈ — шутливо усомнился я.

— Я не желала уезжать из Порт-Артура, собиралась устроиться сестрой милосердия в Морской госпиталь, который был неподалеку от квартиры, которую мы снимали. Может быть, получилось бы, если бы выбрала госпиталь Красного креста. Мишель жутко ревнует меня к морским офицерам, — поведала она.

— Чем больше женщину ревнуем, тем меньше нравимся мы ей, — перефразировал я русского классика и посоветовал: — Относись к поездке, как к романтическому путешествию со случайными попутчиками, с которыми, если не захочешь, никогда больше не встретишься, и которые ничего не расскажут твоим знакомым. Это редкий случай, когда можно быть самой собой и делать всё, что пожелаешь.

Французский отель в Чифу назывался «Нант». Удивительно, что не «Париж». Как меня заверил господин Милиоти, в каждом русском городе, если хочет считаться таковым, должны быть гостиница, магазин женской одежды и парикмахерская, названные в честь французской столицы. Отель был длинным, двухэтажным, каменным, с толстыми стенами. Если бы находился ближе к порту, я бы подумал, что сперва возвели пакгауз, а потом стал не нужен, перепланировали. Едва оба рикши, один вез нас с Люси, второй — наш багаж, остановились перед входом, как массивная красная дверь распахнулась. В проеме стоял китаец в европейских черной жилетке поверх белой рубашки с красным галстуком, завязанным бантом, и черных брюках, но на босых ногах коричневые кожаные шлепанцы, улыбавшийся радостно, будто из морга привезли труп тещи.

— Мадам и месье, добро пожаловать! — произнес он на ломаном французском языке и прикрикнул рикшам на китайском, словно боялся, что мы передумаем и поедем дальше: — Быстро заносите вещи гостей!

Портье — пожилой француз с зачесанными на пробор посередине и напомаженными, черными с сединой волосами и мягкой улыбкой, облаченный, несмотря на жару, в черный костюм-тройку и узкий красный галстук, завязанный узлом — окинул нас быстрым и как бы абсолютно нелюбопытным, нейтральным взглядом, оценив до сантима мой кошелек и наши отношения с Люси, после чего поприветствовал и предложил на выбор:

— У нас есть свободные номера люкс за десять франков за ночь, двухместные с удобствами за семь и без удобств за четыре.

Французский франк сейчас стоит тридцать семь с половиной копеек, так что цены с поправкой на комфорт сопоставимы с порт-артуровскими.

— Конечно, люкс, — выбрал я.

— Как долго прогостите у нас? — спросил он.

— Три ночи. До отхода парохода на Инкоу. Убегаем от войны из Порт-Артура, — четко доложил я.

— Какое несчастье! — искренне воскликнул портье, после чего сухим тоном задал следующий вопрос: — Как вас записать?

Я назвал свою фамилию и достал паспорт, предполагая, что и в Китае теперь надо регистрироваться.

Портье, мило улыбнувшись, показал жестом, что не надо это делать:

— Для гостей номеров люкс формальности не обязательны! — после чего проинформировал, показав на дверь в другом конце вестибюля: — В нашем ресторане очень хороший шеф-повар из Нанта и обширная карта вин.

— Есть даже гренаш? — лукаво поинтересовался я, потому что это вино, если не смешать с другим, быстро скисает и не любит продолжительные перевозки морем.

— Не уверен, — честно признался портье и, как и каждый уважающий себя француз, проявил хорошее знание виноделия: — Но всегда в наличии похожее на него сира, с которым обычно смешивают гренаш для продолжительного хранения.

— Неплохая замена, — согласился я, — правда, не знаю, урожаи какого года считаются лучшими.

— Из имеющихся у нас, тысяча девятьсот первого, — подсказал он.

— Обязательно воспользуюсь вашим советом! — заверил я.

Хочешь наладить хорошие отношения с французом, поговори с ним о еде и особенно о вине и внимательно выслушай совет, какое выбрать. Следовать подсказке не обязательно.

Портье вручил ключ с номером один китайцу, встречавшему нас на пороге, приказал отнести багаж в номер и добавил уже вдогонку:

— Сейчас пришлю горничную, чтобы приготовила ванную для мадам.

Люси Энкович во время моего разговора с портье держалась позади меня, пряча лицо за вуалью. Я чувствовал ее напряжение, готовность сбежать, будто мы что-то украли и вот-вот будем разоблачены. Расслабилась только в номере из двух больших комнат, гостиной и спальни с широченной кроватью под балдахином, которые уже вышли из моды, и совмещенного санузла с ванной — цинковым корытом с высокими стенками на мраморном пьедестале, над которым, как и над мраморным умывальником, нависало всего по одному бронзовому крану в виде морды то ли крокодила, то ли длинноносого дракона с гребнем-вентилем. Водопровод и канализация уже добрались сюда, но горячая вода заблудилась. Электричество тоже пока не нашло дорогу, номер освещался керосиновыми лампами с нижней частью из желтого металла и стеклянной верхней. Рядом с каждой лежал деревянный коробок со спичками, толще и с головкой немного больше, чем те, к которым я привык в свою первую эпоху. На этикетке написано «Спичечная фабрика Иранда В. А. Лапшина. Безопасн ыя спички».

Я захватил керосиновые лампы в детстве. Тогда во всех городах, располагаясь на отшибе, потому что частенько горели, были каменно-деревянные будки по продаже керосина, которые называли керосиновыми лавками или попросту керосинками, как и маленькие кухонные печки на этом топливе. Обычно его разливали в специальные бидончики или трехлитровые стеклянные банки со стеклянной крышкой. Одна лавка была неподалеку от дома моего деда, и я частенько проходил мимо нее, начиная метров за двести чуять специфичный запах. Земля рядом с ней была темного цвета и ничего там не росло. Потом все частные дома в том районе электрифицировали, керосиновые лампы и примусы исчезли и будку закрыли. Через несколько лет деревянные стены потихоньку растащат на дрова, а затем и каменные на другие постройки.

Когда слуга-китаец, получив медный цянь на чай, выпулился из номера, Люси воскликнула смущенно:

— Портье догадался, что мы не супруги! Боже мой, как мне было стыдно!

— Знаешь, чем ты отличаешься от француженки? Тебя беспокоит, что о тебе подумают другие, а ее — что она подумает о других, — поделился я жизненным опытом. — У французов не принято лезть в личные дела других, особенно в любовные отношения постояльцев номера люкс, — добавил я, после чего поднял и перекинул на поля шляпки черную вуаль, пахнущую горьковатыми духами, и впервые поцеловал Люси Энкович.

Напряженные, напомаженные губы женщины расслабились не сразу, только после того, как моя все возрастающая сексуальная энергия обволокла ее полностью.

В это момент в дверь постучала горничная — китаянка средних лет, страшненькая, коротконогая, плоскогрудая и плоскозадая, с двумя небольшими ведрами горячей воды в руках. Она влюбилась в белокожую мадам с первого взгляда, даже раскатала большие темные губы от восхищения. Подозреваю, что ее влюбленные глаза лучше помогли Люси справиться со стыдом, чем мой поцелуй.

— Освежись и переоденься к ужину, а я съезжу по делам, — сказал на русском своей почти любовнице, после чего приказал китаянке на ее родном языке: — Помоги госпоже и приготовь горячую воду для меня, я скоро вернусь.

— Да, господин, — угодливо поклонившись, произнесла горничная и посмотрела на Люси со счастливой улыбкой, будто я разрешил им позаниматься любовью.

Французский банк «Индокитай» располагался в довольно скромном здании. В первый раз, гуляя по Чифу без цели, я прошел мимо, приняв за китайскую двухэтажную лавку, в которой на первом торгуют, а на втором живут хозяева. Только в какой-то из следующих заходов увидел, что оттуда вышел европеец, и только тогда заметил вывеску на французском языке. Внутри было намного круче, начиная с четырехлопастного электрического вентилятора, прикрепленного к потолку между двумя люстрами с электрическими лампами и довольно мощно гонявшего горячий воздух по операционному залу. Охраны не было и кассиры отделены от клиентов лишь барьером, деревянным снизу и стеклянным сверху. Возле двух окошек скучали кассиры-французы, молодые, немного за двадцать, а третий, лет на десять старше, пил чай за столом в глубине служебной части зала. Младшие обменивались мнением об отведанном в обед китайском блюде, которое называли тухлыми яйцами. У аборигенов оно числится «Столетним яйцом». Берут куриное или утиное, обмазывают смесью из глины, извести, золы, чая и соли, после чего покрывают рисовой шелухой и соломой и закапывают в землю месяца на три-четыре. В итоге белок становится темно-коричневым, полупрозрачным и упругим, напоминая подкрашенный холодец, а желток — зеленовато-черным и желеобразным, и при этом издают резкий аммиачный запах. Я пробовал, зажав нос. Вкус на любителя. Я в их число не затесался. Неочищенное яйцо может храниться несколько лет. Удовольствие недешевое даже для французов — три франка за одно, нарезанное ломтиками, напоминающими дольки апельсина, поэтому обсуждение было бурным.

— Их надо есть с устричным соусом, — вмешавшись в разговор, что у французов в порядке вещей, подсказал я.

— Что за соус? — спросил сидевший напротив правого окошка, обладатель феноменального орлиного носа, круче не изогнешь.

— Устриц долго варят, а потом бульон выпаривают, пока не потемнеет и загустеет. Иногда добавляют кукурузный крахмал и получается местный вариант бешамеля (французский соус из термически обработанной смеси муки, жира и молока), — рассказал я.

Все трое внутренне приняли стартовую стойку, точно собирались прямо сразу рвануть по указанному мной адресу, и старший, у которого кончики усов были похожи на хвост лайки, поинтересовался:

— Где его можно попробовать?

— Здесь не знаю. Ел в Шанхае, — сообщил я.

— Осталось всего-ничего дождаться, когда переведут в шанхайское отделение! — огорченно бросил сидевший у левого окошка, настолько бледный и невзрачный, что казался материализовавшимся привидением, после чего обратился ко мне: — Подходите, месье! Что желаете?

— Во-первых, обменять русские рубли на франки. Надо заплатить за отель. Мы с женой остановились в «Нанте». Во-вторых, узнать, есть ли у вашего банка отделения в Одессе? — ответил я и, зная, что большинство французов во все времена даже о географии своей страны имеют смутное представление, в основном о винных регионах, подсказал: — Это крупный русский порт на берегу Черного моря.

— Я слышал о нем, когда работал в «Лионском кредите». У них было отделение там, — вспомнил старший служащий. — У нашего банка, к сожалению, нет.

— Жаль! Так бы открыл у вас счет, — произнес я и положил в оцинкованное углубление в виде мелкой тарелки в барьере под окошком кассира-«привидения» русские кредитные билеты, две десятки и две пятерки.

Мелкие купюры других стран берут лучше крупных, потому что их реже подделывают.

— Вы не из Порт-Артура следуете? — полюбопытствовал старший.

— Да, — подтвердил я.

— Я слышал, вы воюете с японцами, — сказал он, предлагая мне или продолжить разговор, если желаю, или прекратить.

— Чем-то же надо заниматься между приемами пищи и сном! — шутливо произнес я.

— Интересное развлечение! — поддержал он.

Французы за любой шухер, кроме скучного, поэтому первые пару часов воюют здорово.

— Семьдесят восемь франков шестьдесят сантимов, — сказал кассир и отслюнявил мне банкноту в пятьдесят франков и пять пятерок и отсчитал три серебряных монеты в один франк и шесть бронзовых в десять сантимов.

Значит, взял за обмен два процента. Американцы отбирали всего один. Желание открыть счет в банке «Индокитай» у меня пропало. Когда имею дело с французами, становлюсь таким же мелочным.

Люси Энкович в нижней белой рубашке сидела в спальне на пуфике перед трельяжем — низким темно-вишневым туалетным столиком с высоким трехстворчатым зеркалом. Китаянка желтоватым костяным гребнем расчесывала ее влажные, потемневшие волосы плавными, аккуратными движениями. В этом процессе было больше эротики, чем в половом акте. Обе были настолько увлечены или делали вид, что не сразу заметили меня, остановившегося в дверях.

— Приготовь мне ванну, — подсевшим вдруг голосом приказал я горничной на китайском языке.

— Да, господин, — с ноткой огорчения молвила она и ушла, проскользнув мимо меня осторожно, точно боялась обжечься.

Я подошел к Люси, которая наблюдала за мной, глядя в зеркало. Вырез у рубашки был овальный и широкий, частично открывал ключицы и спину. Кожа белая — загар сейчас считается признаком черни — и теплая, и шелковистая. Раздвинув влажные волосы, я поцеловал спину сразу ниже шеи, в «кошачьем треугольнике». Люси вздрогнула от удовольствия и отклонила голову. Я продолжил целовать, делая паузы, и руками сжал ее упругие груди с набухшими сосками. Потом правую руку запустил под подол рубашки, добрался до влажных волос в низу живота и между ног. Мои движения были такими же плавными и аккуратными, как у китаянки, но доставляли намного больше удовольствия. Когда Люси завелась и сильно сжала ноги, я высвободил руку, подхватил женщину на руки и перенес на не расстеленную кровать. Скинув только пиджак, занял место рядом. Люси лежала с закрытыми глазами. Вытянутыми вдоль тела руками и немного раздвинутыми ногами. Подол нижней рубашки задрался, оголив их до середины бедер. Правой рукой я возобновил ласки, а левой торопливо расстегнул и приспустил штаны. Люси не мешала и не помогала мне. Напряглась немного, когда поднял ее ноги, согнутые в коленях, чтобы проникновение было глубже, и вошел медленно, осторожно. Первые несколько фрикций пыталась сдерживаться, потом сдалась и, когда покрывшийся смазкой член, проезжал по клитору, застонала тихо и высоко, по-детски. С голодухи я кончил раньше, поэтому довел партнершу рукой.

— Как мне хорошо с тобой! — горячо прошептала Люси в мое правое ухо и поцеловала по несколько раз в щеку, шею, ключицу.

— Ты тоже прелесть! — похвалил я в ответ, нежно касаясь ее недосохших волос.

Когда моя рука проходила в нескольких миллиметрах над теменем, моя любовница замирала, чтобы насладиться щемящим удовольствием.

— Я была уверена, что ты будешь таким же торопливым и неделикатным, как Мишель, и даже более, — поделилась она и. хихикнув, добавила: — Как я ошибалась!

— Внешность обманчива, — молвил я банальность, потому что расслабуха мешала блистать оригинальностью.

— Для своего возраста ты очень опытен, — похвалила Люси.

— У меня была отзывчивая учительница французского языка, — изрек я самое правдоподобное объяснение и пообещал: — Тебя ждут еще много приятнейших сюрпризов.

Желание завести ее завело меня. Я предложил Люси лечь на бок, расположился позади нее, целуя в «кошачий треугольник», левую руку просунул под ее телом и сжал левую грудь, правой занялся клитором, левую ногу положил между ее ног и ввел член во влагалище, еще не остывшее после предыдущего раза. Высокий темп в такой позе затруднителен да и не нужен. Она для продолжительного неторопливого релакса, женщина успевает кончить несколько раз. Во время первого Люси застонала так громко и испуганно, будто умирала. Впрочем, оргазм и есть маленькая смерть.

Наверное, эти звуки и привлекли китаянку. Я не слышал ее, но спиной чувствовал взгляд, неотрывный и наполненный наслаждением, будто ублажал одновременно и страшненькую горничную. Китайский вариант ménage a trios (фр: тройничок).

Два дня и три ночи пролетели, как два-три часа. Мы с Люси Энкович выползали из постели, только чтобы поесть в отельном ресторане. Нет, вру. Умудрились сходить в порт, где я купил солонину в бочках, предоставив матросам-китайцам самим заниматься погрузкой, и приобрели билет до Инкоу в каюте первого класса английского грузопассажирского парохода «Сирса». У меня появилось острое желание взять два билета и умотать отсюда с чужой женой. Был бы помоложе, так бы и поступил. Тем более, что Люси хотела и боялась этого. Но я был стар душой и знал, что стоит связаться с одной красавицей, как тут же нарисуется другая, еще краше. Хватит того, что я сильно расширил ее горизонт в сексе. Судя по скованности Люси в начале наших отношений, с мужем занималась любовью в строгой миссионерской позе, когда ноги раздвинуты, но не согнуты, а про многое другое даже не слышала. Теперь ей будет нескучно и с другими мужчинами. И им тоже, потому что один теперь не справится. Золотая середина досталась мужчинам, а женская сексуальность тяготеет к крайностям.

Прощанье было в меру слезливым. Уверен, что остальное Люси Энкович отревет в каюте первого класса. Мужу было написано сухое письмо, больше похожее на отчет бухгалтера. Билет на пароход тоже был включен в расходы, хотя купил я, но из денег, переплаченных мне ее мужем. Уверен, что приобретет на сэкономленное что-нибудь блестящее, которое будет ей светить во дни тягостных раздумий.

Моя джонка была загружена, как ни странно, более-менее правильно, и можно было отправляться в Порт-Артур, но я отложил отход до второй половины дня, чтобы подойти к полуострову Ляодун утром. Вчера оттуда прибыла китайская джонка с русскими пассажирами, которую среди бела дня и всего милях в трех от мыса Лаотешань ограбили пираты. Их здесь называют хайдао. Судя по тому, что все члены экипажа остались живы и даже не получили ни разу по морде, в отличие от некоторых пассажиров, в том числе и женщин, явно был договорняк. Забрали всё ценное. Чековые книжки не заинтересовали хайдао, поэтому пострадавшие смогли получить деньги в чифуском филиале Русско-китайского банка и купить билеты на пароход до Инкоу. Заодно передали через меня письма своим знакомым в Порт-Артуре. Уверен, что после их получения ни один русский не поплывет на этой джонке, хотя за каждую ходку экипаж зарабатывал больше, чем достанется при разделе награбленного. Как мне сказал один из пострадавших, перевоз обошлось ему в сто пятьдесят рублей, и при этом джонку заполнили так, что пассажиры спали сидя.

Мы проскочили в Порт-Артур без происшествий. Может быть, потому, что подошли к полуострову Ляодун на рассвете, когда все приличные хайдао отдыхают. К моменту ошвартовки к пирсу Торгового порта рабочий день уже был в разгаре, и нас ждал капитан Павловский, которого очень обрадовал полный трюм бочек с солониной. Не знаю, сколько обломится именно ему, но, судя по блеску в глазах, нимало по его мнению. Надеюсь, больше, чем стоит веревка, на которой, как завещал мой старый знакомый Петр который Первый, надо вешать вороватых интендантов.

Пока шла перегрузка бочек на телеги, кучерами на которых были солдаты интендантской роты, я прогулялся в расположенный неподалеку магазин «А. Витков. Товары для охоты, спорта и путешествий». Помещение было большое, но места для покупателей мало, человек семь вряд ли поместятся. Высокий, мне по грудь, барьер отделял их от приделанных к стенам полок, на которых лежали и стояли товары: оружие, как длинноствол, так и короткоствол, готовые патроны к нему и латунные гильзы, порох, капсюли, пули, дробь, картечь, жаканы; рыболовные снасти, начиная от крючков и заканчивая сетями; лыжи, коньки, боксерские перчатки; мячи разной величины и для разных игр, теннисные ракетки, биты для крикета и лапты… На звон дверного колокольчика из соседнего помещения через дверь, расположенную напротив входной, в пространство за барьером вышел бодрый блондин с круглым румяным лицом, которое можно использовать для рекламы здорового образа жизни. Концы усов были загнуты вверх и как бы поддерживали снизу пухлые розовые щечки.

Поздоровавшись, он спросил:

— Что хотите прибрести, сударь? У меня лучший выбор товаров в этом городе! Цены снижены: распродаю товар из-за закрытия магазэ́на, пользуйтесь моментом!

— Мне нужно огнестрельное оружие для защиты от пиратов. Я хозяин джонки, которая перевозит людей в Чифу. Третьего дня напали на моих конкурентов, ограбили пассажиров, — рассказал я.

— Боже мой, я собирался сегодня сходить на причал и договориться с вами о перевозке! На ловца и зверь прибежал! — радостно воскликнул продавец и, как я понял, хозяин магазэ́на, как сейчас принято называть лавку. — Можно арендовать ваш корабль для перевозки моей семьи и товаров?

— Семьи можно. Сто пятьдесят рублей за каждого взрослого, пол этой цены за ребенка, младенцы бесплатно. Мужчины плывут на палубе, женщины и дети — в трюме, — сразу выложил я расценки и условия перевозки. — На счет товаров надо посмотреть. У меня есть свободное место в трюме под нарами и на палубе, но много взять не смогу.

— Хоть что-то уже хорошо! — весело произнес он и предложил: — Давайте выберем оружие для вас, потом сходим на корабль, глянем, сколько можно будет погрузить на него и произведем взаиморасчет.

— Сначала я хотел узнать, какое оружие имею право купить и носить при себе или хранить дома, на судне? — поинтересовался я.

— Запрещено только оружие, используемые в армии. У меня такого нет. Для нарезных скорострельных ружей нужно разрешение градоначальника. Сейчас его выдают в штабе коменданта крепости их превосходительства генерала Стесселя, — ответил он, снял со стенда и положил передо мной на прилавок винтовку: — Могу предложить винчестер девяносто четвертого года под бездымный патрон. Последний, остальные разобрали, когда началась война.

— Придется долго ждать разрешение, а мне нужно прямо сейчас, — отклонил я.

— Гладкоствольные охотничьи ружья, револьверы и пистолеты можно приобретать и носить без ограничений, — сообщил он и, показывая рукой на расположенное на стендах оружие, продолжил: — С началом войны раскупили почти все. Остались шомпольные одностволки от двенадцати до двадцать восьми рублей, сделаю скидку в десять процентов, и дорогие двухстволки: «гусятница» восьмого калибра фабрики «Братья Нейман» из Льежа длиной двадцать вершков (около девяноста сантиметров), затвор тройной с круглым болтом Гринера, цевье пружинное системы Энсон, вес четырнадцать футов (пять килограмм шестьсот грамм), стоит сто десять рублей, отдам за сто; двенадцатого калибра фабрики «Зауер и сын» со стволами из стали Круппа «Три кольца», цевье Ричардса, отдам за девяносто; безкурковка двенадцатого калибра фабрики «Националь» из Герсталя, стволы длиной семнадцать вершков (семьдесят пять с половиной сантиметров), оба чок-бор (улучшает кучность дроби), затвор тройной с болтом Гринера, предохранителем и показателями, вес семь с половиной фунтов (три килограмма), последнее слово оружейной техники, все части машинной работы и заменяемы, отдам за семьдесят рублей.

— Можно посмотреть бескурковку? — попросил я.

У моего отца были две ижевского завода, двенадцатого и шестнадцатого калибра. По его словам, выбрал их потому, что курки постоянно цеплялись за одежду. Танцор (охотник) он был неважный, но не факт, что и мне курки не будут мешать. Приклад «лег» в плечо, как родной.

— Если возьмете, добавлю в подарок пачку с двадцатью патронами с «утиной» дробью, — прельстил продавец.

— Хорошо, отложите, — согласился я и спросил: — А что есть из короткостволов?

— Предпочитаете револьверы или пистолеты? — задал он уточняющий вопрос.

Последние быстрее перезаряжать и удобнее носить под одеждой, поэтому я выбрал их.

Продавец взял со стенда и положил передо мной на прилавок деревянную кобуру, покрытую коричневой кожей, в которой был железный пистолет с деревянной рукояткой:

— Рекомендую маузер С96 — лучшее оружие для защиты от пиратов. Это не самозарядный пистолет, а короткоствольный карабин. Убойная дальность до версты. На двести шагов убивает лошадь. Кобуру можно использовать, как приклад. Калибр семь шестьдесят три, обойма на десять патронов. Это модель «Люкс». Продавал за шестьдесят пять рублей. Вам уступлю за шестьдесят и дам бесплатно коробку с сотней патронов, которая стоит восемь с половиной рублей.

Я достал из кобуры оружие, которое ранее видел только в музее, прицелился в стену. Рукоятка «легла» в руку, но маузер был тяжеловат, килограмма полтора.

Видимо, продавец понял мои мысли по выражению лица и положил на прилавок два пистолета поменьше:

— Вот более легкий немецкий люггер с обоймой на восемь патронов. Это новейшая модель, в продаже с конца прошлого года, под девятимиллиметровый бездымный патрон и имеет собственное название парабеллум в честь последних двух слов латинского выражения «Si vis pacem, para bellum» (Хочешь мира, готовься к войне). Обладает высокой точностью на пятьдесят шагов. Отдам с коробкой патронов за сорок два рубля. А это бельгийский браунинг калибром семь шестьдесят пять и обоймой на семь патронов. Он в два раза легче маузера. Любимое оружие молодых людей, в том числе дам. Удобен для ношения в кармане или сумочке. С его помощью предпочитают наказывать изменщицу или изменщика и сводить счеты с жизнью из-за неразделенной любви. Уступлю с патронами за тридцать пять рублей.

Тут меня и разорвало, как мартышку между умными и красивыми: с одной стороны, парабеллум мощнее и точнее, но больше и тяжелее, в кармане не поносишь, а с другой — легкий и удобный браунинг не для серьезных разборок. После непродолжительных колебаний купил оба и вдобавок сотню патронов с картечью для ружья. Набивать гильзы самому влом, хотя еще в юности был обучен делать это.

С покупками, которые мне помог донести продавец, закрывший на время свой магазэ́н, я вернулся на джонку, где полным ходом шла выгрузка бочек с солониной, показал, где можно будет разместить товары. Оружейник заверил меня, что упакует так, что всё влезет под нары в трюме. Договорились, что следующим утром начнем погрузку.

У меня есть большое подозрение, что скорость распространения слухов не зависит от развития технических средств. Да, с появлением мобильников они должны разлетаться быстрее, но и количество увеличивается кратно, так что каждый отдельный доходит до всех за одинаковое время во все эпохи. Это я к тому, что по приходу в гостиницу «Таврида» с удивлением узнал от хозяина ее об ограблении пиратами китайской джонки. Насколько знаю, из Чифу мы привезли эту весть первыми. Я никому не рассказывал. Члены моего экипажа могли, но они по-русски ни бельмеса. Остается предположить, что проболтались пираты. Только зачем им лишние неприятности⁈

— Черт возьми, а я собирался уплыть в Чифу! Жена пилит с утра до вечера, что давно пора это сделать, иначе погибнем здесь! — пожаловался господин Милиоти.

Я видел его жену, полную даму с почти гусарскими черными усами, всего несколько раз мельком. Она предпочитала не смущать постояльцев своей красотой.

— Могу перевезти. На меня вряд ли нападут, — предложил я и озвучил расценки.

— Не хочу оставлять гостиницу. Три года труда и столько денег… — печально сказал он.

— Есть у меня подозрение, что японцы захватят Порт-Артур, — предупредил я.

— Для патриота своей страны странные слова, — язвительно молвил грек. — А все остальные утверждают, что этого не случится никогда.

— Видимо, я неправильный патриот, думающий. При том бардаке, который творится в городе, будет удивительно, если его не сдадут, — сказал я, не решившись сослаться на учебник истории.

Утром ту же новость я услышал от другого знакомого, господина Изотова, заведующего канцелярией гимназии. Поправив пенсне, он рассказал мне историю нападения с подробностями, которые не знали даже пострадавшие. По крайней мере, не рассказывали мне, хотя детали очень сочные, не забудешь.

— Так что одна надежда на вас, голубчик! — сделал он вывод из своего рассказа и, перекрестившись размашисто, выложил второй: — Православный не оставит в беде православного!

— Можете не бояться. Если нападут на мою шаланду, получат достойный отпор, — заверил я.

Шаландами местные русские называют джонки. По большей части китайские суда беспалубные и этим и только этим похожи на черноморские рыболовецкие, полные кефали.

— Я в этом не сомневаюсь! — радостно воскликнул он, но после того, как узнал, во сколько обойдется путешествие семьи с четырьмя детьми, сразу пригорюнился.

— Могу перевезти вас бесплатно, если окажете мне услугу, — закинул я. — Мне нужен аттестат об окончании вашей гимназии в прошлом году. Хочу поступить в университет.

Аттестат зрелости выдают только мужчинам. Женщины получают справку, которая дает право быть школьной учительницей по предметам, по которым хорошо успевала, или домашней воспитательницей и право поступления на женские учительские курсы.

— Вы разве учились у нас⁈ — не сразу въехал он, потом врубился и произнес возмущенно: — А-а, вы хотите, чтобы я сделал фальшивый⁈ За кого вы меня принимаете⁈

— За человека, которому нужно спасти себя и своих детей, — спокойно ответил я. — Если японцы захватят Порт-Артур, документы гимназии будут уничтожены. Если нет, сгорят при обстрелах, или просто потеряются, когда будет закрыта, или раньше кто-то случайно вынесет их и сожжет. Война всё спишет. Использовать аттестат я буду в европейской части России, где никто не сможет проверять на подлинность. Так что вы ничем не рискуете.

Господин Изотов подзавис на пару минут, после чего сердито, будто собственные мысли обидели его самого, возразил:

— В университете сразу поймут, что вы не учились в гимназии!

— Наоборот. Решат, что в вашей гимназии были очень хорошие преподаватели. У меня прекрасное домашнее образование, полученное во Франции, где служил мой отец. Французский, латынь, греческий, математику и физику я знаю лучше, чем ваши выпускники.

Он опять завис, на этот раз на более короткий срок, после чего опять произнес сердито:

— А как же подписи директора, инспектора, законоучителя, преподавателей⁈

— Вы уже выдали аттестаты за этот год? — спросил я.

— Нет, еще не заполнили. Выпуск завтра, но никого не поймаешь, все собираются, пакуют вещи, хотят уехать побыстрее, — сообщил он.

— Вот и дайте им на подпись чистые бланки. Якобы вы тоже слишком заняты, заполните позже. Если кто-то не захочет, подделаем, — посоветовал я.

— Думаете, получится? — не поверил он.

— Конечно. В такой опасной обстановке никто не будет обращать внимание на всякие мелочи, — заверил я, добавив: — А не получится, с вас спроса все равно не будет, — и поделился крылатым афоризмом времен постсоветского бардака: — Вы хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

Господин Изотов не сразу врубился в афоризм. Тормозной путь у него длинноват.

— Ха-ха-ха! — радостно выхлопнул он, после чего произнес решительно: — Хорошо, я попробую. Скажите мне свою фамилию, имя, отчество, дату и место рождения, из каких, вероисповедание.

Я показал ему свой паспорт и предложил переписать данные.

— Не надо, у меня прекрасная память, — заверил заведующий канцелярией

— По закону божьему и немецкому языку можно поставить «удовлетворительно», по русскому и старославянскому языкам, истории и географии — «хорошо», по остальным — «отлично», — предложил я. — Это будет не слишком?

— Золотая середина, — ответил он.

— Вернусь из Чифу через четыре дня и на пятый опять отправлюсь туда. Если к тому времени аттестат зрелости будет готов, вы и ваша семья бесплатно получите места, сэкономив шестьсот рублей, — пообещал я.

Я не был уверен, что заведующий канцелярией гимназии справится с поставленной задачей. Не похож он на человека, способного на смелые поступки. Подумал, что придется сдавать экзамены экстерном в Одессе. Такое тоже возможно. Домашнее образование сейчас порой лучше государственного и даже частного. Как со мной поделился информацией капитан Павловский, когда рассчитывался за солонину, вопрос можно решить через любую частную гимназию. Обойдется это в среднем в тысячу рублей. Обычно так получают аттестаты зрелости бестолковые дети богатых родителей.

Господин Изотов встречал меня на пирсе. Аттестат зрелости на мое имя, сына разночинца, православного, уроженца города Одесса, был оформлен по всем правилам. Я закончил гимназию в прошлом году с очень приличными оценками. Теперь можно получать высшее образование и соответствующий ему социальный статус.

— Сделал, как вы подсказали. Мол, подпишите, а я потом заполню. Никто ничего не заподозрил! — радостно сообщил он.

— Если уничтожите папку с делами прошлого года, никто не подкопается, — подсказал я.

— Она уже сгорела в моей печке в тот же день, когда директор гимназии и инспектор со своими семьями, бросив остальных на произвол судьбы, уплыли в Инкоу на миноносце «Лейтенант Бураков». Жена всё допытывалась, что я там палю, — с юношеским задором поделился заведующий канцелярией.

После этого я решил продолжить традицию оплаты перевозок бартером и по пути в гостиницу «Таврида» наведался к портному Трахтенбергу, теперь уже точно самому лучшему в Порт-Артуре, потому что двух его коллег, имевших мастерские в Новом городе, я вывез предыдущим рейсом. Его сын получил табель с оценками за первый класс, но семья пока не уезжает из Порт-Артура. Портной все еще надеялся распродать запас тканей, которые шлемазл, как он себя назвал, накупил за несколько дней до начала войны. Я заказал ему летний костюм из светло-коричневой ткани, белые летние брюки и запасные из темно-серой плотной шерсти к первому костюму. Все вместе обошлось мне всего в двадцать пять рублей, как постоянному клиенту. Других все равно не было. Во время примерки я рассказал, как вывез в Чифу товары магазина «Все для охоты, отдыха и путешествий».

— Велосипеды не помещались, и мой знакомый офицер-интендант помог выгодно продать их военным для курьерских подразделений. Теперь солдаты с почтовыми сумками на боку носятся на велосипедах по горам и долам, — закончил я.

— А что, так можно⁈ — удивился господин Трахтенберг. — Я слышал, что китайцы переправляют в Чифу, но пассажиров постоянно грабят пираты, и еще миноносец «Лейтенант Бураков» ходит с депешами в Инкоу, но возит только семьи офицеров и важных чиновников. Думал, что до конца войны отсюда не выберешься.

Я заверил, что можно, потому что не желал тратить наличные, и сообщил расценки. Портной поохал, поплакался и согласился. Десять рублей станут платой за перевозку тканей, которые можно будет продать коллегам в Чифу или повезти дальше, а остальное пойдет в зачет за пассажиров. Мы договорились, что, вернувшись в Порт-Артур, я загляну на примерку, а следующим рейсом вывезу семью шлемазла, который оставит здесь всё, заработанное за полтора года. Посоветовал ему обосноваться в Харбине, который, как мне сказали, сейчас стремительно разрастается. В этом городе петлюровцы и бандеровцы не будут устраивать холокосты местечкового масштаба, как в Бердичеве. Правда, со временем придется обкитаиться, но лучше жить с прищуренными глазами, чем лежать в могиле с закрытыми.

Утром я пришел проконтролировать выгрузку солонины. Мы с капитаном Павловским стояли рядом с джонкой, наблюдали, как нанятые мной грузчики с помощью грузовой стрелы переправляют бочки из трюма на телеги и обсуждали последние новости с фронта. Японцы медленно и упорно продвигались к Порт-Артуру, несмотря на героизм наших солдат. Флот попытался уйти во Владивосток, нарвался на японскую эскадру и вернулся. Теперь время от времени выходил из порта, чтобы поддержать артиллерией нашу пехоту. Судя по боевому настрою капитана Павловского, победа будет за нами. Чем дальше от линии боевого столкновения, тем больше победителей.

— Генерал-лейтенант Стессель отправил депешу начальнику Маньчжурской армии генерал-адъютанту Куропаткину с просьбой о помощи. Скоро наши ударят по японцам с севера и прорвут осаду Порт-Артура! — пафосно произнес он.

Капитан Павловский не знает два пункта из устава советских воздушных десантников: первый — продержаться два часа до подхода основных сил; второй — основные силы не придут.

Ко мне подошел щуплый пожилой китаец без косы, одетый довольно прилично, и на плохеньком русском попросил уделить ему немного времени для важного разговора.

— О чем ты хочешь поговорить? — поинтересовался я на китайском языке.

Он вывалил ворох комплиментов по поводу моих лингвистических способностей, после чего перешел к делу:

— Маоцзы (бородачи, то есть русские) отказываются плыть на наших джонках в Чифу, боятся нападений хайдао. Нельзя ли нам присоединиться в тебе? Поплывем все вместе большой флотилией, и тогда никто не будет страшен нам.

Я тут же просчитал, что можно поиметь с этого предложения, и сказал:

— Конечно, можно. Вопрос только в том, сколько вы будете отдавать мне за покровительство.

Торг начался с двадцатой части и быстро закончился на пятой, предложенной мной, из чего я сделал вывод, что готовы были отдать треть. Решил не жадничать. Все равно получать буду практически ни за что.

— Хорошо говоришь на китайском! — похвалил капитан Павловский.

— У меня способности к языкам, — скромно произнес я.

— Если не секрет, о чем с ним говорил? — полюбопытствовал он.

Я рассказал.

— Слушай, у меня есть знакомые среди шпаков (так офицеры называют штатских из-за черных «хвостатых» фраков), которые хотят выехать, но с китайцами боятся, а на военные корабли их не берут. Могу порекомендовать им тебя, — предложил он.

— Буду признателен, — сказал я.

Раньше мне хватало тех, кто еще в день прибытия договаривались о перевозке, а теперь мест будет намного больше. Щуплый китаец заверил, что подгонит столько джонок, сколько потребуется, потому что, как догадываюсь, с каждого пассажира будет капать и лично ему.

В четыре часа пополудни из Порта-Артура в Чифу отправилась флотилия из четырех джонок. Вышел раньше, потому что остальные три шли медленнее «Мацзу», а до темноты надо проскочить минные поля и. желательно, мыс Лаотешань, возле которого нас могли поджидать пираты. Двигались плотной группой. На каждой джонке по несколько мужчин, вооруженных охотничьими ружьями или короткостволом. Видимо, у хайдао разведка налажена хорошо, потому что на нас не осмелились напасть.

В последнее время они предпочитают грабить своих земляков на суше. Много китайцев, работавших прислугой в русских семьях и магазинах или на малых предприятиях, остались без работы и потянулись в родные места, подальше от войны. Само собой, увозили заработанное. Как мне рассказал господин Изотов, который имел прекрасную память и неутомимую тягу к новостям и особенно к сплетням и слухам, воинские патрули стали часто находить в окрестностях Порт-Артура трупы китайцев, убитых мотыгами, иногда целые семьи. В Китае во все времена умели эффективно бороться с перенаселением.

На ночь на корме «Мацзу» повесили фонарь, который был виден с направления прямо по корме до шестидесяти семи с половиной градусов с каждого борта — строго по Международным правилам предупреждения столкновения судов тысяча девятьсот семьдесят второго года, которые пока не приняты, но мной не забыты. Остальные джонки ориентировались на него. До утра никто не потерялся. Когда во второй половине дня увидел берег в районе Чифу, я приказал раздернуть рифовые узлы, увеличить площадь парусов и, как следствие, скорость судна, чтобы ошвартоваться в порту до темноты.

Десятого июля я отправился в следующий рейс на Чифу. Вышли на час раньше, чтобы уж точно пройти опасные районы засветло. На это раз во флотилии было пять джонок. На моей, имеющей закрытый трюм, были семьи с маленькими детьми, на других — остальные желающие поскорее удрать от войны. Таким способом я вносил свой вклад в оборону Порт-Артура. Чем меньше в городе останется мирного населения, тем больше продуктов питания получат армия и флот. Самому отправиться на фронт желания у меня нет. Я бы согласился офицером, но кто меня назначит⁈ Могут взять вольноопределяющимся, то есть рядовым, к которому командиры, не все, конечно, будут относиться чуть лучше. Это при моем-то боевом опыте какой-то сопляк будет командовать мной⁈ Я не юный, романтичный Лев Толстой, в вольнопёры, как их обзывают, не согласен.

Рейс протекал спокойно. Мы без проблем миновали полуостров. Когда берег скрылся за горизонтом, и я расслабился, с других джонок, а они шли восточнее, передали по цепочке, что увидели силуэт военного корабля. Русских здесь нет, все в гавани отсиживаются, надеясь, наверное, переждать там войну. Находился вояка милях в десяти от нас и шел на сближение вплотную. Солнце уже садилось. Примерно через час станет темно. Если поменять курс, смогли бы разминуться. Моя джонка, благодаря косым парусам, способна пойти круче к ветру, но остальные — нет. Как вариант, можно лечь на обратный курс, поджаться к берегу под защиту наших артиллерийских батарей.

— Что скажите, господа? — обратился я к пассажирам, которые стояли на главной палубу и слышали предупреждение о военном корабле на горизонте. — Повернем назад или понадеемся на авось, да небось, да как-нибудь?

После короткой паузы один из них, бывший начальник метеорологической станции Порт-Артур, солидный мужик с окладистой бородой и золотой цепочкой от карманных часов поперек пуза, отец семерых детей, пробасил:

— Только вперед! Иначе не успеем на пароход до Инкоу.

Его дружно поддержали остальные.

Обычно солнце заходит как-то неприлично быстро, но на этот раз не спешило. Военный корабль, опознанный диванными специалистами, как японский миноносец, стремительно приближался к нам. Он был милях в трех от нас, когда светило нырнуло за горизонт. Пеленг на миноносец менялся на корму, значит, шел не по нашу душу. Видимо, китайские джонки его не интересовали. Постепенно начало темнеть, и я опять расслабился и опять зря.

Я не сразу понял, откуда доносятся крики. Подумал, что кто-то свалился с одной из китайских джонок, следовавших восточнее моей, ближе к вражескому кораблю.

— Какой-то болван машет белым платком и зовет на помощь! — сердито оповестил бывший начальник железнодорожной станции.

— Где? — спросил я.

— Вон там, на носу самой дальней джонки, — показал он. — Наверное, шпион японский!

С сожалением я отметил, что он видит лучше меня. Я сколько ни пялился в ту сторону, так и не заметил, чтобы кто-то махал платком, хотя, вроде бы, что-то белое мелькнуло там. Зато разглядел, что японский миноносец поворачивает в нашу сторону, и чуть не плюнул на палубу от злости. Попасть в плен к японцам в мои планы не входило. Я, конечно, не военный, и, как мне сказали, с гражданскими непростолюдинами японцы обращаются прилично, но это ломало все мои планы.

Темнело слишком медленно. К счастью, и миноносец сбросил ход, чтобы остановиться неподалеку от джонки, откуда подавали сигналы. Я еще успел разглядеть, как с него спускали шлюпку для досмотровой партии. После чего стало совсем темно, и на корабле включили прожектор. Желтоватый луч пробежался по темному морю, выхватил одну джонку, потом вторую, к которой шла шлюпка, и замер на ней.

Я приказал рулевому взять левее и матросам поработать с парусами под новый курс, чтобы набрать скорость и быстрее уйти из опасной зоны. Само собой, кормовой фонарь зажигать на стал. Теперь каждый сам за себя. По корме у нас еще долго был виден луч прожектора. Один раз он даже пробежался по широкой дуге, осветив китайские джонки и зацепив «Мацзу», но мы к тому времени оторвались от флотилии кабельтовых на три-четыре. Если даже и заметил нас, то, пока будет возиться с ближними, мы уйдем еще дальше.

— Дамы и господа, ложитесь спать. Завтра у вас будет трудный день, — как можно спокойнее произнес я.

Пассажиры погомонили немного и разошлись по, так сказать, спальным местам. Я тоже прилег часа через полтора, когда желтоватое пятнышко, в которое постепенно превратился луч прожектора, рассосалось окончательно. Когда меня разбудили на рассвете, горизонт был чист. Только во второй половине дня, на походе к Чифу, увидели рыбацкие джонки.

К моему удивлению, еще три джонки добрались до порта назначения. Японцы захватили только ту, с которой их звали на помощь. Проделал это некто Купчинский, журналист по профессии. Зачем нормальный человек захотел оказаться в плену, никто понять не мог. Высказывали самые невероятные и нелепые предположении, причем по большей части оправдательные. Они не догадывались, что слово «журналист» скоро станет ругательством. Впрочем, оно таким было с момента появления, просто не все об этом знали. В этом плане не везет обеим древнейшим профессиям.

Пассажиры тепло попрощались со мной и заверили, что напишут много лестного обо мне своим друзьям и знакомым в Порт-Артуре. Некоторые так и сделали, отправив со мной письма. Утром они погрузились на пароход «Сирса» и поплыли в Инкоу.

Я предлагал трем китайским джонкам задержаться в Чифу, взять на борт попутный груз, на котором заработали бы малость. Все три капитана отказались и ушли в ночь. Я на следующий день погрузился солониной и отправился вслед за ними. Дошли без происшествий. Первой новостью, услышанной в Порт-Артуре, была о захвате Инкоу японцами десятого июля. Если бы мы вернулись, убегая от японского миноносца, то услышали бы ее, и моим пассажирам не пришлось бы прятаться от вражеских солдат на борту английского парохода, добрались бы до своих другим путем.

Двадцать пятого июля японцы подошли настолько близко, что начали обстреливать Порт-Артур из осадных орудий большого калибра. Случайное это совпадение или нет, но первый снаряд прилетел, когда по городу проходил крестный ход. Я стоял возле джонки, руководил выгрузкой бочек с солониной, когда услышал пронзительный свист, переходящий в шипение и гул, а потом хлесткий взрыв в Новом городе, вдали от процессии.

— Одиннадцатидюймовый (двести восемьдесят миллиметров), — тоном опытного артиллериста произнес стоявший рядом со мной капитан Павловский.

Двадцать восьмого июля русская эскадра, оказавшаяся в гавани под обстрелом, предприняла еще одну попытку прорваться во Владивосток. Ее встретили превосходящие силы противника. После гибели в бою контр-адмирала Витгефта наши вернулись в Порт-Артур, кроме нескольких кораблей, которые продолжили путь к Владивостоку, чтобы погибнуть или быть интернированными. Остальные достанутся японцам сильно поврежденными артиллерией после сдачи крепости.

Каждый прилетевший японский снаряд добавлял по несколько десятков желающих умотать из Порта-Артура и несколько рублей к цене перевозки в Чифу. К началу августа она уже была триста рублей, потом сразу четыреста, пятьсот… Ктому времени я уже вывез в Чифу семью портного Трахтенберга и хозяина «Тавриды» Милиоти, до которого наконец-то дошло, что жизнь дороже гостиницы. Прибавилось и китайских джонок, хозяева которых хотели быстро разбогатеть, причем без выпендрежа принимали бумажные деньги. В Чифу кредитные билеты с небольшим дисконтом обменивали у китайских менял на серебряные «копыта» и «лодочки».

В середине сентября капитан Павловский обратился ко мне с просьбой:

— Интендант крепости подполковник Доставалов потребовал раздобыть свежие овощи: капусту, лук, чеснок. Много солдат и матросов заболели цингой. Привези, сколько сможешь.

Груз этот был не такой выгодный и удобный к погрузке-выгрузке, как солонина в бочках, но работать не мне, а китайцам, труд которых стоил дешево, и навар от торговых операций меня теперь не сильно интересовал, хватало дохода от пассажиров. Мои счета в банках, русском и американском, росли стремительно.

До начала ноября я перевез в Порт-Артур около пяти тонн свежей капусты, килограмм двести пятьдесят лука и пару больших корзин чеснока, опустошив склады в Чифу. В каждый приход фиксировал новые разрушения в городе. Снарядов прилетало все больше, потому что японцы приближались к городу и к их осадной артиллерии присоединялась полевая меньшего калибра. Ходили небезосновательные слухи, что в городе много вражеских корректировщиков. Попадало и по Торговому порту, из-за чего многие хозяева джонок отказались от рискованного бизнеса, остались в Чифу. К тому же, японские корабли теперь постоянно крейсировали возле Ляодунского полуострова, расстреливая китайские джонки. Пару раз и я чуть не попал под раздачу на обратном пути. Начался зимний муссон, ветер сменился на северо-восточный, и теперь до Порт-Артура приходилось идти медленно, курсом крутой бейдевинд. К тому же, возле полуострова японцы и наши накидали столько мин, что в темное время суток туда лучше не соваться.

Четырнадцатого ноября вражеская армия начали штурм горы Высокая, которая доминировала над всем Порт-Артуром. Я не знал точно, сколько продержится крепость, но понимал, что дни ее сочтены. Пора и мне завязывать со стрёмной рубкой бабла. На безбедную жизнь накопил, документы есть, так что пора сваливать в глубокий тыл, пока не поймал осколок или не попал к японцам в плен.

На следующее утро я выгрузил привезенную капусту, рассчитался с капитаном Павловским и объявил желающим покинуть Порт-Артур, что поплыву не в Чифу, а в Хулудао, расположенный на северо-западном берегу Бохайского залива, западнее Инкоу, захваченного японцами. Заодно сэкономят на английском пароходе до этого порта. Оттуда по суше добреемся до Мукдена, который наши пока удерживают, где можно сесть на поезд до Москвы. Количество мест на джонке ограничено, поэтому получат те, кто заплатит больше. Торг начался с шестисот рублей за взрослого. Четыре места были проданы по восемьсот.

Переход начался паршиво. Только с попутным ветром прошли быстро минные поля, как увидели два японских миноносца, которые шли на запад. Мы поджались к берегу возле четвертого редута, легли в дрейф на несколько часов, хотя я собирался засветло обогнуть полуостров Ляодун. Вражеские корабли вышли на траверз мыса Лаотешань и легли на обратный курс. Я приказал поднять паруса. С попутным ветром побежали на юго-юго-запад, после чего уже в темноте, благо берег был высокий, заметный, в полветра обогнули полуостров с юга и, повернув на северо-запад, пошли неторопливо курсом бейдевинд к Хулудао.

Ветер был холодный, колкий. Часть мужчин не выдержала, спустилась в трюм, где спала под нарами и в проходе. Самые стойкие расположились на главной палубе в шерстяных или драповых пальто или полушубках, укрывшись одеялами, которые я посоветовал захватить с собой, как минимум, по одному на человека. Я тоже обзавелся в Чифу английским пальто, темно-серым, с черным воротником. Лицевая сторона была гладенькая, а изнанка ворсистая с подкладкой из светло-серого сатина. Оно было тяжеловато, плохо гнулось, зато никакой ветер не страшен. На голове у меня была китайская шапка из овчины с коротким козырьком, подвернутая мехом наружу сзади и с боков, которые можно опустить. В конце этого века что-то похожее будут называть «жириновкой» в честь популярного в то время демагога. В них и покемарил на палубе несколько часов, положив под голову свернутую, китайскую, стеганую, ватную, темно-синюю куртку типа русской фуфайки, купленную вместе с черными кожаными штанами и высокими сапогами для верховой езды.

Проснулся за пару часов до рассвета. Вышла луна, и впереди справа стал виден берег — темная припухлость над водой. Значит, мы заходим в Ляодунский залив. Порт-Артур и Дальний остались за кормой. Я приказал взять круче к ветру, чтобы потом не выписывать галсы, не поджиматься к захваченному японцами берегу.

Хулудао оказался типичным китайским населенным пунктом с кривыми грунтовыми улицами. Только на берегу моря возле деревянного пирса было три каменных пакгауза и чуть дальше несколько каменно-деревянных двухэтажных домов, в которых жили и вели бизнес европейцы. Как мне рассказали, обычно это представители европейских или американских фирм, продающие аборигенам заморские товары и скупающие у них фарфор, гаолян (красновато-бурое сорго) и разное сырье. Чай здесь не растет и шелкопрядов не разводят, потому что холодновато.

В одном из пакгаузов заправлял белобрысый конопатый американец лет двадцати пяти, довольно хваткий малый по имени Брюс Смит. Он сносно говорил по-китайски, а ругался так и вовсе отменно. Работники у него прямо таки летали, и при этом я впервые услышал, как китайцев называют не просто лодырями, а с добавлением разных прилагательных, в том числе и английских. Я даже спросил, не работал ли он раньше боцманом на паруснике? Оказалось, что нет. Восемь лет назад Брюс Смит добрался сюда на пароходе в роли помощника кока с полусотней серебряных долларов в кармане. Теперь пакгауз принадлежал ему.

— Эти бездельники ничего не умеют делать! — очень искренне отозвался он о своих работниках.

Я с ним согласился, поэтому, наверное, за джонку получил немного больше, чем ожидал. Впрочем, предполагал, что самым вероятным вариантом будет продажа ее на дрова. При этом Брюс Смит умудрился организовать тройной бартер: я получил взамен двух верховых монгольских лошадей, низкорослых и выносливых, каждая из которых продавалась в Порт-Артуре в начале войны рублей по тридцать-сорок, и европейское седло рублей за пять, а владелец их, узкоглазый круглолицый смуглокожий кочевник — бочонок виски, стоивший не намного дороже конской упряжи и попоны.

— Мне как раз нужна шхуна, чтобы возить продукты японской армии в Баюйцюань. Желтокожие хорошо платят, — поделился Брюс Смит после окончания сделки.

Пассажиры «Мацзу» с моей помощью, как переводчика и консультанта, арендовали подводы, почти не отличающиеся от русских, с которых, наверное, и скопированы, до Мукдена из расчета рубль в день. Оплата только серебром, но по прибытию. Там есть отделение Русско-китайского банка. По словам возниц, ехать придется неделю, если не спешить. Верхом можно добраться за три-четыре дня. Брюс Смит предупредил, что на дорогах, особенно в районах рядом с боевыми действиями, шалят хунхузы (красно(рыже)бородые), как здесь называют разбойников. Видимо, основную часть их составляли истинные монголы, которые были светловолосы и голубоглазы. Я решил не рисковать, не отрываться от народа. Среди пассажиров было с полтора десятка мужчин, вооруженных охотничьими ружьями и револьверами или пистолетами. Не уверен, что они толковые бойцы, но ведь и хунхузы этого не знают.

В путь отправились рано утром. Дети и женщины ехали на подводах, сидя на собственном багаже. Мужчины шли пешком. Правда, надолго их не хватало. Как-то само собой получилось, что я продолжил быть «капитаном». Вооруженных мужчин распределил так, чтобы могли дать отпор при нападении с любой стороны. Сам, переодевшись в фуфайку, кожаные штаны и переобувшись в сапоги, скакал впереди каравана, а вторая лошадь шла на поводу за телегой, нагруженная чемоданом, саквояжем и баулом с пальто и одеялами. У меня на коричневом кожаном поясе справа кобура с парабеллумом, слева — сабля в ножнах, в подмышечной кобуре — браунинг. В чехле, притороченном справа к седлу, двустволка, заряженная картечью, слева сагайдак с луком и колчаном, сзади в седельных сумках боеприпасы и небольшой запас продовольствия, если проголодаюсь в пути. В общем, давно я не чувствовал себя таким большим и сильным.

Грунтовая дорога шириной метра четыре петляла между холмами, которые ярко выкрасила осень. Везде, где только есть возможность, разбиты поля. Выращивают гаолян, пшеницу, пшено, овощи… Урожай давно собран, но, пользуясь сухой теплой погодой, на многих участках копошились крестьяне. Завидев нас, прекращали работу и молча провожали взглядом.

В первый день привалы делали через каждые два-три часа на окраинах деревень, потому что путешественники сильно уставали с непривычки. Сперва спрашивали у крестьян коровье или козье молоко, пока не убедились, что здесь такой скот не разводят. Точнее, коровы изредка попадались в зажиточных дворах, но держали их на мясо и для производства бычков, которых кастрировали, превращая в волов — основную тягловую силу в этих краях. Зато крестьяне с удовольствием и сравнительно дешево продавали копченую свинину. Ее как раз заготавливали сейчас, забивая откормленных за лето поросят. Ночевали на постоялых дворах в больших помещениях с низкими деревянными нарами, застеленными соломой. Не знаю, кого там было больше — клопов или мышей.

Второй день дался труднее, а утром третьего все смотрели на меня так, будто предлагаю отправиться на казнь.

— Можете отдохнуть здесь до завтрашнего дня, — предложил я. — Но где гарантия, что за это время японца не перережут дорогу? Тогда попадем в плен или придется идти в обход. Продержитесь до вечера. Втянетесь, и с завтрашнего дня будет легче.

Они справились. Отдыхали, правда, на привалах дольше, но километров тридцать за день одолели. С утра четвертого не надо было никого подгонять. Теперь мужчину почти все время шли пешком и даже курили на ходу, хотя сейчас это считается дурным тоном. Старшие дети тоже начали покидать подводы, бегать вдоль каравана, смеясь. Это было самое интересное приключение в их жизни.

Видимо, мысль о перерезанной японцами дороге пришла мне в голову не просто так. На шестой день пути, ближе к полудню, я решил проехать вперед, посмотреть, где можно остановиться на привал. Проскакал трусцой с километр, после чего перевел коня на шаг. Впереди дорога поворачивала круто влево и дальше шла между низкими холмами. Я еще по старой привычке подумал, что здесь можно было бы устроить засаду, и остановился, чтобы осмотреть склоны. На топот копыт обратил внимание не сразу, потому что начал вспоминать, как в похожем месте напал на купеческий караван. В воспоминания вдруг ворвалось, что слышу эти звуки спереди, а не сзади, как обычно.

Их было трое. Наверное, разведка или конный патруль. Впереди скакал на коне «коровьей» масти, так любимой японцами, высший рядовой, судя по трем тонким красным полоскам на зеленых обшлагах, а следом, парой, два рядовых второго класса с одной тонкой желтой полоской. На головах темно-синие фуражки с высокой тульей и зеленым околышком с желтой эмблемой цветка сакуры, похожей на пятиконечную звезду, и коротким черным козырьком. У нижних чинов нет черного горизонтального узкого просвета на околышке, а у младших офицеров одни, у старших два, у генералов три. Вот где раздолье для снайперов, которых, как отдельной военной профессии пока нет. Штаны на японских кавалеристах были красные, сапоги высокие черные. Слева на поясе в железных ножнам слабозагнутый меч, который, как мне сказал капитан Павловский, называют кю гунто. Спереди — две кожаные сумки на тридцать патронов каждая. За спиной карабин системы Мурата тип двадцать два с подствольным магазином на пять патронов калибра восемь миллиметров с бездымным порохом.

Спрятавшись на склоне среди низких деревьев и высоких кустов, я позволил японскому патрулю проскакать мимо засады, после чего поразил их из лука с дистанции метров пятнадцать. Задние рядовые второго класса даже не успели понять, что произошло, поникли к шеям своих лошадей, а передний высший рядовой услышал шум за спиной, начал поворачиваться, одновременно правой рукой ловко снимая карабин. Из-за этого свалился с коня навзничь на дорогу, сломав древко стрелы. Он еще был жив, когда подошел я, пытался ослабевшими руками поднять карабин и направить на меня. Я ударом ноги выбил оружие, после чего оттащил раненого японского солдата в кусты, где и нанес удар милосердия, перерезав сонную артерию. Затем вернулся на дорогу, отвел оттуда в кусты две другие лошади с мертвыми наездниками, которых скинул рядом с первым. Сняв с трупов темно-коричневые ремни с патронными сумками и мечами в ножнах и стянув сапоги, вернулся на дорогу, где присыпал землей небольшую лужицу крови. Сейчас прохладно, трупы завоняют и будут обнаружены дня через два-три или дольше. По обломку стрелы в одном из них и форме повреждений у других сделают вывод, что убиты из луков — типичного оружия кочевников, то есть хунгузов, которые и обшмонали жертвы.

Приатачив добычу к седлам и привязав лошадей поводом к хвосту передней, я поскакал дальше по дороге, за поворот, потому что сзади слышался шум нашего каравана. Не надо, чтобы они знали об убийстве японских солдат. Тогда точно не проболтаются. Заехав за следующий поворот, где холмы по обе стороны дороги сходили на нет, я завернул в небольшой островок леса и оставил там трофейное оружие, сапоги, седла, попоны и упряжь, а лошадей перегнал через него и отпустил пастись в неглубоком длинном овраге. Кто найдет все эти богатства, тому и счастье. Или наоборот, если японские солдаты увидят их у нового хозяина.

Японские деньги может иметь любой, уликой не являются, поэтому оставил себе найденные в кармашках, пришитых к внутренним сторонам ремней, девятнадцать маленьких медных монет без дырок номиналом в один сен, название которых было отчеканено, в том числе, и на английском языке, четыре серебряных в пять сен и у высшего рядового аккуратно свернутую трубочкой банкноту в десять йен зеленовато-серого цвета со светло-коричневой, темно-серой, черной и красной раскраской. На одной стороне слева в овале изображен храм, справа — мужик в черной шапочке и с усами и бородой и везде надписи иероглифами, прочесть которые мне не по силам, на другой — в центре бегущий кабан между цифра десять на соприкосновении четырех вычурных кругов, напоминающих лепестки цветка, дальше надписи красными иероглифами, а выше рисунка крупно темным цветом на английском языке написано «Великая Япония» и ниже и мельче — «Обязывает к выплате предъявителю десять иен золотом». В одной йене сто сенов. Ее сейчас обменивают на полтора грамма золота — в два раза дороже, чем рубль. Когда я отправился в путешествие по эпохам, за рубль, который тогда презрительно называли деревянным, давали около трех йен.

Поехав еще немного по дороге, добрался до перекрестка, неподалеку от которого, восточнее, валялись конские «каштаны», свежие. Наверное, вывалил один из жеребцов японского патруля. Возле них скакали, чирикая, два воробья. Нет на них Мао Дзедуна!

Там я и дождался караван.

— Сделаем привал здесь? — спросил ехавший на первой подводе, бывший начальник железнодорожной станции Порт-Артур, облаченный в красно-оранжевую фуражку и черную двубортную шинель с расположенными поперек плеча, зелеными погонами с серебряными косыми полосками в два ряда, который за день проходил пешком от силы километр, и при этом вид у него был такой же смурной, как у лошади, которая тянула его.

Я показал на конские «каштаны» и сообщил:

— Оставил японский патруль, поскакавший в ту сторону. Так что нам надо убираться подальше и побыстрее.

Весть эта разнеслась по всему каравану. Возницы, не говорившие на русском настолько хорошо, чтобы понять мои слова, тоже догадались, что я сказал, и без понуканий начали постегивать своих малорослых лошадок. Никто не хотел застрять в этих краях надолго.

Мукден оказался средним городом по китайским меркам. Когда-то был столицей маньчжуров, но потом они захватили Пекин и перебрались туда. Возле железнодорожной станции находился русский поселок из одно-двухэтажных домов, по большей части деревянных, хотя попадались и гибриды — первый этаж из камня. Там были магазины, бани, парикмахерские, фотоателье, рестораны, церковь и даже гостиница «Амур», причем портье так и не смог ответить на мой вопрос, название это в честь бога или реки? Я снял номер люкс за четыре рубля, в котором были гостиная, спальня и отдельная комната с ночной посудиной и жестяным красным умывальником. Водопровод пока не добрался сюда, как и электричество. Улицы освещались газовыми фонарями. Каждый вечер фонарщик с лестницей на плече переходил от одного к другому, зажигая их, а утром тушил. Зато в гостинице была своя конюшню, причем, как постояльцу номера люкс, постой одной лошади был бесплатен, а за вторую надо было доплатить двадцать копеек в сутки.

Первым делом я сходил в русскую баню. Поскольку пришел первым из нашего каравана, а других посетителей не было, банщик успел от души отхлестать меня распаренным березовым веником. Потом подошли остальные, и я охладился в купели с холоднючей водой и отправился в ресторан, который назывался — да-да! — «Париж». Впрочем, официант во фраке, а не половой в переднике, как в трактире, заверил меня, что шеф-повар у них француз. Позже у меня были основания поверить ему. Я еще подумал, за каким чертом француза занесло в эти (е…я) далекие от цивилизации места⁈ Видимо, платили здесь намного больше, чем на его родине. Работало заведение до поздней ночи. В зале на невысоком помосте играл ансамбль из пианиста, скрипача и флейтиста. Мешали они не сильно, не сравнить с пьяными офицерами, составлявшими большую часть посетителей. Официант, достаточно гибкий для его лет пятидесяти, вручил мне толстое меню в кожаном переплете, в котором каждый вид блюд и вин был на отдельной странице с золотой виньеткой. День был постный, поэтому я, уставший от мясной пищи за время перехода, решил отдать дань религии и заодно сыграть в гастрономическую рулетку, поскольку многие названия были неизвестны мне. Под рюмку водки заказал знакомую осетрину с хреном, а вот под бутылку белого легкого сухого сотерна — загадочный борщок с дьяблями, оказавшийся французским свекольным супом, к которому подали гренки, натертые перцем и сыром, затем не менее неизвестное тюрбо отварное с голландским соусом, оказавшееся палтусом, и на десерт шарлот глясе из фисташкового мороженого — слои бисквитов с вареньем из красной смородины и мороженого. Всё это удовольствие обошлось мне с чаевыми в два рубля с полтиной — раза в два дороже, чем в недешевом порт-артуровском трактире. Порции были большие, из-за стола выбрался с трудом. До гостинцы прогулялся пешком по освещенной газовыми фонарями улице, хотя возле ресторана поджидали десятка два рикш-китайцев. Ночью мне снилось, что я завернул на перекрестке не в ту сторону и наткнулся на японцев, которые не поверили, что купюра в десять йен принадлежит мне.

На завтрак я продолжил играть в гастрономическую рулетку, заказав консоме. оказавшееся обычным куриным бульоном, с пирожками с капустой и гурьевскую кашу — похабную манку — с кедровыми орешками, запив привычным черным чая со свежим кренделем.

Поленившись побриться в номере, сперва отправился в «Парикмахерскую Паскулеску И. В.», расположенную на первом этаже соседнего каменно-деревянного двухэтажного здания, где обходительный курчавый валах, как сейчас называют румын, в белой рубашке с длинным рукавом и черных фартуке и брюках коротко подстриг меня и тщательно выбрил. Обычно я редко доверяю свою шею опасной бритве в чужой руке, но на этот раз сделал исключение и не пожалел. Рука у мастера была легкая. После опасной бритвы у меня долго «горит» кожа на шее и часто бывают порезы, а на этот раз ни одного и дискомфорта почти не было, может быть, благодаря компрессу салфеткой, смоченной теплой водой с «О-де-Колонъ (Вода из Кёльна) Освежительный товарищества Брокар и Ко» с непривычным для меня, но не раздражающим ароматом. Заодно мастер рассказал последние новости с фронта: Порт-Артур еще держится, а южнее Мукдена позиционные бои.

Следующим пунктом был расположенный рядом с железнодорожной станцией, впрочем, весь поселок возле нее, воинского склада — длинного высокого одноэтажного здания из красно-коричневого кирпича, образующего прямоугольник с арочным проездом в северной стороне, где по моей просьбе старший караула, ефрейтор, позвал штабс-капитана интендантской службы Ерёмина — сухощавого верзилу, который плавно покачивался на ходу из стороны в сторону, словно на высоких длинных волнах. Я передал ему привет от капитана Павловского, после чего быстро и взаимовыгодно продал лошадей вместе с упряжью, седлом и сумками за сто рублей и откат в червонец.

Полученные деньги стали частью оплаты билета на поезд, купленного в здание вокзала, где был большой зал с длинными деревянными скамьями и буфетом в дальнем конце и двумя окошками кассиров в ближнем, причем одно было закрыто и изнутри завешено темно-коричневой шторой. Во втором сидела смазливая девица с такими же мечтательными голубыми глазами, как у ее коллеги в Порт-Артуре. Скорый пассажирский поезд номер один на Москву стоял на запасном пути рядом с разгружающимся военным эшелоном. Мукден теперь был конечной станцией, но расписание не меняли, и отход по-прежнему был в воскресенье, то есть завтра, в час и пять минут дня по санкт-петербургскому времени. Часы на здании станции показывали именно его. Не знаю, какой здесь часовой пояс, не интересовался этим вопросом, потому что своих часов у меня до сих пор нет, отвык от них. Счастливых время не колышет. Билеты продавались во все три класса. На всякий случай я приобрел в первый, чтобы уж точно уехать. Какие-то у меня неприятные ассоциации со словом Мукден. Наверное, читал о нем плохое, но не мог вспомнить, что именно. Может, тоже окажется в осаде? Лучше в нем не задерживаться. Стоил билет на четырнадцать рублей и пятьдесят копеек дешевле, чем из Порт-Артура. Мне выдали зеленоватую картонку с текстом, частично напечатанным, частично заполненным рукой кассирши, без знаков препинания, но шрифтом разного размера и разделенным на строки по смыслу: «Билет для следования — по Восточной Китайской железной дороге — от станции Мукден до станции Москва — двадцать седьмого ноября — скорого поезда первого вагон номер один — (моя фамилия)». Назваться можно было кем угодно, паспорт не спрашивали. Место не указано, займу свободное.

Можно было купить сразу до Одессы, пересев в Москве в течение недели на любой, следующий туда, если будут свободные места, но я решил сперва провести несколько дней в будущей столице, посмотреть, что там творится. Может, укачу в Европу. Деньги у меня теперь были немалые. Война, как обычно, произвела перераспределение их, и на этот раз и в мою пользу.

Вагон первого класса синего цвета. Он единственный и прицеплен вторым от паровоза, сразу за багажным, куда пассажиры первого и второго класса сдают лишнюю поклажу. Имеет четыре (две по две) колесные пары, что обеспечивает уменьшение тряски. У остальных вагонов по две. Внутри два двухместных купе слева от прохода, потом салон, который пересекаешь по диагонали и еще три купе справа. В конце вагона туалет — умывальник над тумбой с оловянной миской и невысокий помост с дыркой по центру и приделанной к переборке внизу слева рукоятью, чтобы держаться за нее, когда сидишь орлом. Ни слива, ни туалетной бумаги, вместо которой сейчас состоятельные люди используют газеты, а остальные — листья, траву, солому… Освещение в проходах и салоне от подвешенных к потолку электрических ламп, которые с наступлением темноты зажигал проводник. В купе от настольной. Внутри у переборок два мягких дивана, обитых бархатом. Над ними зеркала. Еще выше сетки для легких вещей. Под узким окном маленький столик. Ни подушек, хотя в салоне на диванах есть кожаные, ни одеял, ни постельного белья. Предупрежденный заранее, я купил перьевую подушку и прихватил оба одеяла, с которыми путешествовал до Мукдена. Чтобы не было слишком скучно, накупил книг и газет.

Вагонов второго класса три. Они желтого цвета. Внутри почти, как в купейном вагоне моей молодости: два мягких дивана, оббитых сукном, а нам ними две полки, не поднимающиеся. За ними вагон-ресторан, тоже не сильно отличающийся от тех, к которым я привык, разве что стулья мягкие.

Вагоны третьего класса зеленые. Их пока пять. По мере приближения к Москве будет больше. Они похожи на плацкартные из моего прошлого-будущего. Все полки деревянные. Отличие в том, что нет столика, и полки не поднимаются, но раскладываются, образуя еще одно спальное место в проходе между ними. Три человека могут спать на первом ярусе ногами к боковым полкам, три — на втором. Боковые места с единственным отличием от будущих — верхняя полка не поднимается. Пассажиров из низшего класса не пускают без приглашения в высший. За этим строго следят проводники, которых сейчас называют кондукторами. Прогулки в обратном направлении не запрещены. Во время остановок я заглянул в желты и зеленый вагоны. В последнем табачный дым столбом, вонища, гомон, как в припортовой забегаловке. Кто-то жрет, кто-то режется в карты, кто-то тренькает на гитаре, кто-то болтает, а дети или плачут, или смеются…

Говорят, что есть еще и четвертый класс, серый, для военнослужащих. После третьего трудно представить, куда можно дальше опускаться. Разве что все места сидячие, причем прямо на полу. К счастью, к скорым поездам такие не прицепляют.

Кондуктором в синем вагоне был мужчина лет сорока, важный, как швейцар пятизвездочной гостиницы, и облаченный в черную фуражку с красным околышком и черный мундир с красными поперечными погонами и бронзовыми пуговицами, на которых были вместо привычного мне колеса с крыльями пересекающиеся топор и якорь. Если пароходы, как и паровозы, нуждались в топорах для растопки котлов, то на кой черт нужен на суше якорь⁈ Кондуктор, представившийся Петром Ивановичем или просто Иванычем, ответ на этот вопрос не знал.

Первые два купе в синем вагоне заняли бывший начальник железнодорожной станции Порт-Артур, его жена, болтливая толстушка, и два их сына четырнадцати и одиннадцати лет, по виду истинные балбесы. Оказывается, ему с семейством положен бесплатный проезд первым классом на место службы и обратно, иначе бы ехали, в лучшем случае, во втором классе. Возвращались они в Иркутск. Я занял первое купе после салона, так что почти не слышал соседей. Больше никто не ехал в нашем вагоне. Простому работяге надо полгода пахать на билет до Москвы в первом классе.

Ехали не спеша, в среднем выходило километров сорок в час. Стоянки были от двух минут на маленьких станциях до двух часов в Харбине, где паровоз отцеплялся, чтобы забункероваться водой и углем и почистить топку. Там, где стояка была продолжительной, в расписание, висевшем на стене в проходе, была пометка «Буфет». Можно было сходить в вокзальный ресторан и поесть. Цены там были ниже. Главное — вернуться в вагон с одним или двумя ударами вокзального колокола. Три оповещали: кто не успел, тот опоздал.

На станции Танхой наш поезд погрузился на железнодорожный паром-ледокол «Байкал». Построили его в Англии, в разобранном виде привезли сюда по железной дороге и склепали. Имел три паровые машины и почему-то четыре трубы. На нижней палубе три нитки железнодорожных путей, рассчитанных на двадцать пять вагонов; на главной — каюты трех классов, в которых располагались пассажиры поезда и те, кто хотел только переправиться через озеро; верхняя служила для прогулок, но день был холодный, немного ниже нуля, и ветреный, поэтому задерживались там ненадолго. Переход продолжался часа два с половиной.

Как мне рассказал кондуктор Иваныч, зимой, когда озеро покрывается толстым льдом, с которым ледокол не справляется, между двумя берегами организовывают зимник со столбами с фонарями и несколькими станциями для обогрева. Раньше перевозили только на санях, поэтому зимой один поезд ходил между Дальним и Мысовой на южном берегу озера, а второй между станцией Байкал, которая на северном, и Москвой. Прошлой зимой проложили по льду шпалы и рельсы и начали таскать по ним по одному вагону тройкой лошадей, а пассажиров и их багаж, как и раньше, переправляли на санях. Многие сильно замерзали. Сейчас строят железнодорожный участок в объезд озера с востока.

На станции Байкал поезд выгрузили, сформировали, пассажиры заняли свои места и поехали дальше по суше, чтобы часа через два застрять почти на час в Иркутске, где сошли мои соседи, и к поезду прицепили еще один вагон сразу за багажным, потому что был частным, принадлежал певице Анастасии Вяльцевой. Это имя не говорило мне ни о чем. Зато кондуктор Иваныч был от нее в восторге и всячески пытался увидеть. Сомневаюсь, что у него получилось, потому что певица не выходила из своего вагона даже на станциях, где стояли подолгу, а на вторую ночь его отцепили. Где точно, не знаю, проспал.

До Челябинска я оставался единственным пассажиром в вагоне. Там подсели два богатых купца, которые утром уходили в вагон-ресторан и вечером официанты и кондуктор Иваныч заносили их обратно. После Байкала поезд останавливался намного реже, хотя населенные пункты проносились мимо моего окна всё чаще, и только на средних или крупных станциях, где стоянки были не меньше десяти минут. Во время этой поездки я проникся огромностью России.

Поезд прибыл на Рязанский вокзал. В будущем я такого не знал. Унылое двухэтажное здание ничего не напоминало. Тут еще налетевшие со всех сторон носильщики и извозчики сбили с толку. Увидев, что пассажиров в вагоне первого класса всего семеро (в Уфе и Самаре подсели еще по два купца, составившие предыдущим компанию в вагоне-ресторане), большая часть ломанулась к вагонам второго класса, которые были почти полными.

Кондуктор Иваныч, проживший в Москве большую часть жизни, посоветовал мне остановиться в гостинице «Лоскутная» на Тверской улице. Я о такой не слышал, хотя пять лет учился неподалеку, на Тверском бульваре, двадцать пять, где все деревья подстригают ровно, умудрившись выскочить лохматым. Меня цепануло простецкое название, а по словам Иваныча она была шикарной, то есть дорогой. Из нее присылали на вокзалы двуконные коляски на четыре человека и багаж, и кондуктор, сопровождавший извозчика, встречал на перроне поезда, в первую очередь скорые. Он был в черной суконной поддёвке и фуражке, на околышке которой золотым шнуром были вышито название гостиницы. Я сказал, что собираюсь остановиться в «Лоскутной», после чего кондуктор, попросив меня подождать, уговорил двух моих соседей по вагону, которые немного заполдень были уже изрядно пьяны и согласны ехать, куда угодно, где наливают. Я нанял за гривенник крупного бородатого носильщика в форменной железнодорожной фуражке и фартуке поверх зипуна, на котором в районе сердца была прикреплена бляха с номером четырнадцать. Мои вещи были погружены на тележку с маленькими колесами, отвезены на привокзальную площадь, уложены в багажное отделение из железных решеток на крыше четырехместного омнибуса с литыми резиновыми шинами и накрыты брезентом.

Напротив через широкую площадь находились еще два железнодорожных вокзала. Я спросил у носильщика, как они называются, чтобы проверить свою догадку.

— Е тот, — показал он рукой на ближний, — Николаевский, на Петербург, а вон тот, — показал на дальний, — Ярославский.

Значит, Николаевский — это будущий Ленинградский, а Рязанский станет Казанским. Наверное, к моменту переименования второго и здание новое построят в восточном стиле.

Я сел в омнибусе по ходу движения, другие два пассажира напротив меня.

— А куда мы едем? — спросил вдруг один из них, лицо которого так опухло от пьянки, что даже глаза заплыли.

— Сказали, что там хороший ресторан, — икнув, ответил второй.

Россия, которую мы не потеряем.

Пока ехали до гостиницы, у меня в голове чередовалось вразнобой «это помню», «это не помню» и «помню, но не это». Единственное, что осталось неизменным — плотность потока транспортных средств, только вместо машин были самые разные конные повозки, от маленьких, элегантных, одноконных кабриолетов до длинных, тяжелых рыдванов и пассажирских конок, которые тянули по рельсам две пары битюгов. Трамваев не видел, но изредка попадались автомобили без крыши, лишь иногда складной верх над двухместным пассажирским сиденьем, и переднего стекла. Водители в кожаных шлемах, куртках и перчатках с раструбами и больших очках, закрывавших чуть ли не половину лица, ехали медленнее некоторых лихих конных троек. Никакой регулировки движения, хотя большая часть придерживалась правой стороны, но некоторые, как и в будущем, играли в шашки, маневрируя между попутчиками и встречными, не всегда успешно. Пару раз видел разборки с матом и размахиванием руками — всё, как в следующем веке.

Гостиница располагалась в самом начале Тверской, между переулками Обжорный и Лоскутный, от которого, видимо, получила название, в доме номер пять, неподалеку от Арсенальной башни Кремля, потому что улица была длиннее, начиналась до Моховой, а не от нее, как в будущем. Состояла «Лоскутная» из двух частей: левой, более старой, трехэтажной, оштукатуренной и потому серого цвета, с чугунным узорным балконом на втором этаже, средняя часть которого, опираясь на чугунные столбы, нависала над тротуаром перед парадным входом, и правой, поновее, четырехэтажной из красного кирпича. На входе стоял швейцар в красном с желтым мундире, больше похожий на генерала британской армии, чем многие, которых я встречал. Мне стало понятно, на кого пытался походить кондуктор Иваныч. Наверное, приходит сюда время от времени и любуется своим идеалом. По зову швейцара к омнибусу выбежала целая стайка подростков в черной форме и фуражках с названием гостиницы на околышке и потащила наш багаж в фойе.

Места там было много, как и кожаных диванов с подушками и кресел для постояльцев. Все дорогое и блестит в силу своей природы. Под потолком огромная люстра со стеклянными висюльками и электрическими лампочками с «капелькой» внизу, из-за которой по форме напоминали лимоны, сейчас выключенными, хватало света с улицы через высокие и широкие окна. На стойке работали сразу три портье: пожилой и два лет тридцати. Все трое улыбчивые и услужливые — патока ложками. Меня, видимо, как трезвого и непонятного социального статуса, а потому сложного постояльца, обслужил самый опытный.

— В каком номере желаете поселиться? — спросил он.

— В красном корпусе на втором этаже, — без раздумий ответил я.

В новом все должно быть не слишком старым.

— На втором этаже у нас номера люкс, и все заняты. Есть свободный люкс в этом корпусе, — сообщил он.

— Тогда на третьем этаже, — сказал я.

— Свободен полулюкс со всеми удобствами и телефоном за четыре с полтиной в день, — предложил пожилой портье.

О том, что телефоны уже вошли в быт, я знал от капитана Павловского, которого с помощью этого вида связи оповещали наблюдатели с Золотой горы о подходе моей джонки, и видел на вокзале в Мукдене приделанный к стене, громоздкий, деревянный ящик с полочкой для письма ниже раструба, в который надо говорить, с круглым железным динамиком, которую подносишь к уху, и рукояткой, которую надо покрутить, чтобы связаться с оператором. Оказывается, телефоны, по крайней мере, в крупных городах, расползлись даже по номерам дорогих гостиниц.

Как мне рассказали, работают телефонистами только незамужние девушки, как более внимательные, вежливые и редко имеющие дурные привычки. Рост должен быть не менее метр шестьдесят пять и длинные руки, чтобы дотягивалась до дальних гнезд панели коммутатора. Мужчины там не выдерживают, несмотря на зарплату около сорока рублей в месяц при восьмичасовом рабочем дне и одном выходном в неделю, как у высококвалифицированного рабочего.

— Подойдет, — небрежно бросил я и положил на стойку свой паспорт для регистрации в полиции.

— Сколько дней собираетесь гостить у нас? — со смесью удивления и настороженности поинтересовался он, открыв паспорт и увидев, наверное, место его выдачи или мой социальный статус.

— Пока не знаю. Надо уладить кое-какие дела и отдохнуть после двухнедельного путешествия на поезде из Порт-Артура, — честно признался я.

— Сейчас все только и говорят о мужестве защитников этой крепости! — с довольно искренним восхищением произнес портье.

— Да, этого у них не отнимешь, но со старшими командирами беда, одни немцы, — поделился я.

Иностранцы всегда виноваты в наших бедах, как и мы в их.

— Они везде! — улыбнувшись мне, как соучастнику, согласился он, после чего дал одному из подростков в форме ключ с номером двадцать три и проинформировал меня: — Он вас проводит. Паспорт вернем завтра. Ресторан на втором этаже, но можете заказать еду в номер по телефону, — и поинтересовался: — Умеете им пользоваться?

Я иронично хмыкнул в ответ и жестом показал пацанятам, которые занимались моим багажом, что можно начинать движение. На третий этаж поднялись на лифте немецкой фирмы «Карфлор». Кабинка была застекленной в верхней части и шахта лифта ограждена только металлической сеткой, видишь, мимо чего движешься, и людей на чугунной лестницу с замысловатыми перилами, выстеленную ковровыми дорожками красного цвета. Внутрь вместе со мной вошел только пацаненок с ключом от номера. Остальные поднимутся следующей ходкой. Внутри был еще один подросток в форме гостиницы, который сперва закрыл металлическую сетчатую дверь шахты лифта, затем деревянно-стеклянную двухстворчатую дверь кабинки.

Перед нажатием кнопки два, потому что первая была ноль, лифтер предупредил:

— Сейчас начнем подниматься.

— Мне надо испугаться⁈ — насмешливо поинтересовался я.

Рассказать бы ему, что чувствуешь, когда на скоростном лифте поднимаешься на сто второй этаж, а еще больше впечатлений при спуске оттуда.

— Нет, ваше благородие, — зардевшись от смущения, повысил он мой социальный статус.

Лифт еле полз, поэтому юный сотрудник гостиницы не удержался и полюбопытствовал:

— Ваше благородие, говорят, вы воевали в Порт-Артуре.

— Не долго. Убил всего трех самураев, — с важным видом сказал я и, порывшись в кармане штанов, достал последнюю японскую медную монету в один сен и подарил ее мальчишке, чтобы мои слова казались правдоподобнее. — Нашел у одного из них.

Не знаю, как ко мне будет относиться остальная прислуга, но, уверен, для всех гостиничных пацанов стал кумиром.

В номере, состоявшем из гостиной, спальни и санузла, было чистенько, стены с обоями, мебель из ясеня, покрытого лаком, большие зеркала в самых неожиданных местах, на окнах тюлевые занавески и бархатные темно-красные шторы. В туалете унитаз в виде чаши из желтоватого мрамора с толстыми стенками и педалью сбоку, при нажатии на которую происходил слив воды из приделанного к стене чугунного бачка, о чем мне сообщил одни из пацанят. У другой стены мраморная тумба-умывальник и вешалка с четырьмя парами идеально белых новых полотенец разной величины. Два самых больших, банных, были махровыми. На одном вышита желтыми нитками большая буква М, на другом — Ж. Видимо, первое для морды. Чуть дальше ванная с двумя надраенными, бронзовыми кранами в виде цветов с четырьмя лепестками, служившими вентилем, под которыми на полочке лежали два куска мыла, красное с ароматом роз и желтоватое с ароматом лаванды, и бронзовая пробка, которую я сразу вставил в отверстие и включил горячую воду.

Раздав пацанятам по медному пятаку, полученным на сдачу в железнодорожных буфетах и вагоне-ресторане, я разделил вещи на три части. В первой, оставленной на полу, была одежда, нуждающаяся в стирке. Вторую — чистое — разложил на полочках в объемном шкафу и повесил на деревянные тремпеля. Третью — одеяла, подушку, оружие, опустевшие чемодан и баул — поместил в большой комод расписанный под хохлому. После чего подошел к небольшому, меньше городских аппаратов в уличных будках в годы моей юности, черному железному телефону, висевшему на стене. На нем было написано желтой краской на русском языке «Шведско-датско-русское телефонное акц. общ.», а ниже латиницей «L. M. Ericsoon Co Stockholm». Сбоку на рычажке висела трубка с одним микрофоном и двумя динамиками, второй ниже, видимо, для длинноголовых. Рукоятки для кручения и вызова оператора не нашел.

Я снял трубку, тяжеловатую в сравнение с мобильного телефона фирмы «Эрикссон», услышал в динамике тихий гул, задумался, что дальше делать, и услышал милый женский голос:

— Добрый вечер! Чем могу помочь вам?

За окном, действительно, начало темнеть.

Я поприветствовал в ответ, после чего попросил:

— Барышня, соедините меня сперва с портье, а потом с рестораном.

Ответил с французским акцентом какой-то из молодых сотрудников:

— Слушаю вас, месье.

— Пришлите в номер двадцать три горничную, чтобы забрала одежду в стирку. Будет лежать на полу в гостиной, а я — в ванной, не беспокоить.

— Сейчас придет, месье! — заверил он.

Затем меня связали с рестораном, где заказал ужин через час в номер двадцать три. Выслушивать меню не стал, спросил, что посоветуют мясное. Решил не наедаться на ночь, поэтому остановился на холодном из рябчиков по-суворовски, седле английского барашка с картофелем разным (?) и салатом, мороженом пломбир (уже есть!) и бутылке бордосского красного шато грюе лафит тысяча восемьсот восемьдесят первого года.

После чего отправился в ванную, дождался, когда наберется наполовину, после чего лег в нее, не закрывая кран, пока не наполнилась почти до краев. В детстве и юности недолюбливал принимать ее. Душ мне нравился больше, но в нашей квартире, как в гостинице «Лоскутная», его не было. Так что сейчас, лежа в горячей воде, разомлевший, как бы возвращался в свою первую эпоху. Заодно корректировал свои планы на будущее. К черту заграница! Поживу в России в свое удовольствие. Денег у меня много, на несколько лет приятной жизни, а там посмотрим, чем заняться. Может, к тому времени меня опять перекинет в будущее или прошлое, и нажитое на чужом горе сгорит синим пламенем.

Как меня просветил гостиничный портье, извозчичьи повозки делятся на дрожки, пролетки и тарантасы, открытые или с поднимающимся, кожаным верхом, которые обычно показывали в советских фильмах, и экипажи, то есть закрытые кареты, одноконные, пароконные и т. д. От этого и зависели расценки на проезд. У каждого извозчика должна быть таблица с таксой, которую он обязан показать по первому требованию. Само собой, никто ничего не показывал, договаривались по обстановке. В Москве, как и в любом другом губернском городе, цена на извозчика начиналась с двадцати копеек. Дешевле могут довезти только до соседнего дома. Повадки наглые, как и у будущих столичных таксистов, в которых, видать, переселятся души извозчиков. Я нанял одноместные дрожки с поднятым верхом, потому что время от времени с неба сыпала сухая мелкая крупа, за два рубля на полдня, чтобы покатал меня по городу. Захотелось вернуться в будущее. Получалось скверно, хотя многие здания узнавал.

Кучер оказался болтливым и эрудированным в меру своего церковно-приходского образования, поэтому заодно был гидом, рассказывал разные истории о домах и учреждениях в них, порой интересные, но чаще смешные, или пикантные, или, не побоюсь этого слова, фривольные. Когда проезжали по Рождественке мимо доходного дома Третьяковых, кучер показал на вывеску банка «Лионский кредит», написанную на русском и французском, и поведал, что у них в подвале самые надежные стальные сейфы в Москве. Более того, на ночь подвал заливают водой из реки Неглинки, которая протекает по большой трубе неподалеку. Я прикинул, что время на заполнение и откачку будет уходить столько, что не останется времени воспользоваться сейфами, но, может, недооцениваю достижения нынешней техники. Заодно вспомнил, что у этого банка есть отделение в Одессе, и, когда дальше по пути попалось отделение Русско-китайского, приказал кучеру вернуться к предыдущему финансовому учреждению.

Перед входом во французский банк стоял швейцар в темно-синих с желтым шапке, шинели и штанах, заправленных в черные сапоги, рослый и крепкий, оправдывающий происхождение этого слова: раньше швейцарцев нанимали охранниками. Он поприветствовал меня на французском языке и открыл массивную дверь с большой бронзовой рукояткой. Внутри стоял второй швейцар в мундире и без головного убора, который тоже поздоровался со мной. Операционный зал был большой. Кассы отгорожены стеной из дерева, железных решеток и стекла. Окошек семь. Все кассиры в синих пиджаках. Возле четырех окошек стояли клиенты. По залу, где три темно-синих дивана, три столика, заваленных газетами, и пять темно-синих кресел, перемещались два молодых человека в синих костюмах, напоминавших мундиры.

Один из них метнулся ко мне и, радостно улыбаясь, обратился на русском языке с сильным французским акцентом:

— Доброе утро! Вы наш клиент или хотите им стать?

Уже заметил, что в России, особенно в больших городах, очень много иностранцев. Если в начале двадцать первого века среди них преобладали бизнесмены, желающие стать еще богаче, то сейчас беднота понаехала, чтобы жить не так плохо, как на родине.

— Скорее, второе, если у вас есть отделение в Одессе, как мне сказали. У меня счет в Русско-китайском банке, а в Одессе, куда я решил перебраться из Порт-Артура, у них нет отделений, — поведал я на французском языке.

— Да, есть, вас не обманули! У нашего банка имеются отделения почти во всех столицах европейских государств и крупных городах, а также в некоторых азиатских. Наш банк обеспечивает операции одесских зерноторговцев в Константинополе и покупателей хлопка в Каире и Александрии. Мы можем произвести межбанковский перевод за небольшую комиссию, — радостно затараторил он на родном языке, приняв меня за купца.

— Чужими деньгами расплачиваться легко! — шутливо произнес я французскую поговорку. — Лучше сам перевезу их.

— Это может быть опасно. Здесь столько грабителей! — попробовал надавить клерк.

— Если вы их не предупредите, то и не нападут, — все еще шутливо произнес я.

— Нет-нет, как вы могли подумать такое⁈ Безопасность клиентов превыше всего для нас! — приняв мои слова всерьез, горячо произнес он.

— Я пошутил, — сказал ему, иначе не умолкнет.

В Русско-китайском банке операционный зал был еще больше и кассовых окошек десять, хотя клиент был только возле одного. Там все говорили на русском. Мое желание закрыть счет, само собой, не обрадовало их, а забрать все наличными и вовсе расстроило. Не буду перечислять все способы, которыми пытались отговорить меня от такого безумного, по их мнению, поступка, но я был непреклонен, как и положено сумасшедшему, который, в отличие от них, знает, что будет со всеми российскими банками после тысяча девятьсот семнадцатого года. В конце концов, мне выдали вклад пачками по сто купюр, перехваченными накрест бумажными лентами с символикой банка, по одной пятисоток, пятидесяток и двадцатипяток, четыре сотенными и немного, так сказать, россыпью. В купюрах такого достоинства мое состояние казалось маленьким, теряющимся на дне саквояжа, купленного мной по пути в этот банк.

На выходе из него я переложил браунинг, с которым не расставался после высадки из поезда, из подмышечной кобуры в карман пальто. Кондуктор Иваныч нарассказывал мне страстей о криминальной ситуации в Москве, я даже подумал, что там сейчас так же, как будет через девяносто лет. Может, на окраине, на Хитровке, где он живет, оно так и есть, но в центре города тихо и спокойно. Кстати, Хитровский рынок, как я понял, находится внутри бульварного кольца, то есть в будущем станет самым центром города.

Кучер мигом и без приключений перевез меня на улицу Рождественка к банку «Лионский кредит». Тот же клерк встретил меня почти у двери и, когда я сказал, какую сумму собираюсь положить на счет, отвел в глухую комнату с двумя дверьми, освещенную люстрой в три электролампы, где были квадратный стол, накрытый темно-синей скатертью, и по мягкому стулу с каждой стороны. Через одну дверь зашли мы, через другую через минуту кассир лет сорока с узкой залысиной от лба и почти до затылка и очках с металлической оправой. В руках у него был сложенный мешочек из черной плотной материи, деревянные счеты с черными и белыми костяшками, лист бумаги, карандаш и бумажные ленточки. Он поздоровался, после чего не произнес ни слова, только в самом конце объявил итоговую сумму, полностью совпавшую с указанной мной. Несмотря на то, что ленты на пачках купюр не были нарушены, разорвал все и содержимое пересчитал по два раза. После первого подводил итог на счетах, после второго записывал карандашом на листе бумаги и перехватывал пачку своей бумажной лентой, не заклеивая, и бережно клал в черный мешочек. Делал это монотонно и без эмоций. Зато клерк, сидевший сбоку, между нами, облизывал взглядом каждую купюру.

Затем уже в операционном зале он оформил документально вклад и выдал мне расписку для одесского отделения. Предложил за полтора рубля получить у них чековую книжку. Она будет готова на третий день. Я отказался, потому что не знал, сколько пробуду здесь. Как-то не в масть мне была морозная погода после трех эпох в тропиках. Сделаю чековую книжку в Одессе, если будет нужна. Последние черт знает сколько лет привык оперировать наличкой.

Я дал клерку рубль на чай, и меня проводили до извозчика. Никому и в голову не пришло поинтересоваться, откуда у меня почти девяносто восемь тысяч рублей, не считая счет в американском банке и кубышку в номере гостиницы еще с пятью тысячами на мелкие расходы. Такого понятия, как отмывание денег, пока не существует. Все деньги чистые. Грязными бывают только ваши подозрения.