Национальность – одессит - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Васильевич Чернобровкин (5) #5

5

Где-то через час поезд остановился в Мелёне. Я помнил этот город с римских времен, когда он назывался Мелодунумом. Узнал по острову посреди Сены с храмом Нотр-Дам, построенным в Средние века, до того, как я стал бригандом. Ярко светило солнце, стоянка была десять минут, поэтому я вышел без верхней одежды на перрон, чтобы прогуляться, купить газету или журнал. Книги, взятые с собой из Одессы, были прочитаны, а больше заняться нечем. В газетном киоске приобрел еженедельное иллюстрированное приложение газеты «Пти журналь» (вечерняя «Маленькая газета» с самыми большими тиражами в стране).

Едва отошел от него, как услышал милый женский голос:

— Месье, благодарю за круассаны!

Отказываться было глупо, а соглашаться не хотелось, поэтому поменял тему:

— Сегодня хорошая погода, солнце решило порадовать нас.

— Да, на перроне теплее, чем в вагоне, — согласилась она.

— Третий класс не отапливается? — поинтересовался я.

— Нет, — сообщила она.

— Не хотите перебраться в первый? Я доплачу разницу, — предложил ей.

— Вы это серьезно, месье⁈ — удивилась девушка.

— Конечно. Кроме меня, там две пожилые дамы, которым хватает общения друг с другом, мне даже поговорить не с кем, — ответил я. Заметив ее колебание, добавил: — Это ни к чему вас не обяжет. Просто доеду быстрее, потому что хороший собеседник сокращает дорогу в два раза, — и распорядился: — Идите за своим саквояжем. Надо успеть до отправления поезда, потому что переход в первый класс закрыт.

Проводнику своего вагона я сказал:

— Мадмуазель поедет с нами, доплачу разницу.

— Хорошо, месье, — согласился он и спросил у девушки, которая подошла с дешевым саквояжем в руке: — Докуда едете?

— Лион, — ответила она.

— С вас двенадцать франков, месье, — сказал проводник.

Я отслюнявил указанную сумму, после чего забрал у девушки багаж и поддержал ее под острый локоток, помогая подняться в вагон. Площадка была немного выше перрона.

— Как здесь тепло! — радостно воскликнула она, добравшись до моего отсека.

Я поставил ее саквояж рядом со своим, представился и предложил перейти на ты.

— Лилиан Годар, — назвалась девушка.

Не родственница ли будущего известного кинорежиссера? Если вдруг встречусь с ним в будущем, обязательно спрошу.

— Ты из России? — полюбопытствовала она.

— Акцент выдает или несерьезное отношение к деньгам? — задал я встречный вопрос.

Расточительность делает русских самыми желанными гостями в Западной Европе, хотя уже сложилось отношение, как к второсортным, потому что только дикари могли постоянно побеждать первосортных напомаженных грабителей. В этом отметился даже некий Карл, который Маркс, причисленный коммуняками к лику их святых, а его толковую работу по экономики объявили Библией.

— Ты очень хорошо говоришь на французском, как образованный человек, — ушла она от прямого ответа в комплимент.

— Ты из Лиона? — в свою очередь проявил я любопытство.

— Из Анси. Это город возле Альп, — ответила она.

Не стал говорить, что бывал в ее краях, задал следующий вопрос:

— Зачем ездила в Париж?

— Искала работу. В столице девушке легче найти что-то приличное, чем в Анси. Перед Рождеством люди делают много покупок, нужны продавцы, платили хорошо. Потом попробовала утроиться на постоянную работу. Брали в магазин, продающий одежду для богатых. Там, как мне сказали девушки, очень хорошие чаевые, но надо иметь несколько новых платьев и часто менять их, а Париж такой дорогой город, ни на что не хватает денег! — рассказала Лилиан Годар и сама поинтересовалась: — А ты куда едешь?

— В Женеву по делу, а потом, может, задержусь на несколько дней, покатаюсь на лыжах, — сообщил я.

— Из Анси ходит поезд в Женеву, и у нас тоже детвора катается на лыжах со склонов, — похвасталась она.

— Высокие склоны? — спросил я.

— Сразу возле города не очень, а дальше высокие горы, особенно Папрмелан, — поведала она.

— Может, приеду к тебе в гости, покатаюсь на лыжах, — шутливо молвил я.

Она поняла мои слова по-своему и спросила якобы чисто из любопытства, но на самом деле, чтобы знать, насколько раскатывать губу:

— Ты женат?

— Помолвлен, — соврал я, чем сильно разочаровал девушку. — Учусь в университете, а студентам в моей стране запрещено жениться.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что женатые быстро глупеют, — с серьезным видом произнес я.

На ее гладеньком белом лобике появились две еле заметные складки, обозначавшие, скорее всего, интенсивнейшую работу мозга, что вызвало у меня улыбку.

— Ты пошутил! — воскликнула Лилиан Годар радостно, потому, наверное, что избавил ее от неразрешимой задачи.

Дальше болтали с ней о всякой ерунде. Я рассказывал о России, она — об Анси. Когда согрелась, сняла пальто, оставшись в глухом черном платье с белым кружевным воротником. Да, в такой одёжке можно работать в лавке, но в магазин дорогих товаров не возьмут. Там продавец — часть роскошного интерьера. Должна нравиться, притягивать покупателей.

В Жьене, где стоянка была пятнадцать минут, потому что паровоз заправлялся водой, я сходил в вокзальный буфет и купил бутылку местного белого вина, названного, как и город, два бокала и дюжину разных пирожных вместе со стеклянным зеленоватым блюдом, на котором они лежали. Заплатил, не торгуясь, чем очень обрадовал буфетчицу — пухлую даму с высоченным шиньоном из черных волос и нарумяненными щеками.

Дальше дорога стала веселее. Лилиан разулась и разместилась на диване с ногами, накрыв их пальто. Поглощая пирожные и облизывая пальцы, принялась рассказывать самые разные истории о себе. Некоторые были не то, чтобы вульгарные или постыдные, нет, она была хорошей девочкой, но я бы таким не стал делиться.

В Лион поезд прибыл в седьмом часу вечера. Уже начинало темнеть. Со стороны Альп дул холодный, пронизывающий ветер. На крышах домов и кое-где на улицах белели островки снега. Я нанял закрытую кареты за три франка, приказав кучеру отвезти в лучшую гостиницу города. Наверное, переплатил, потому что ехали меньше десяти минут: сперва вниз к реке Роне, потом вдоль ее берега до каменного моста, по которому переправились на противоположный берег, где и была гостинца «Cour des Loges (Двор из домов)» — четырехэтажное пошарпанное древнее здание с толстыми стенами. Если это лучший отель города, то в Лионе сейчас все очень плохо. Ездить по незнакомому городу и искать место для ночлега получше не хотелось. Швейцара не было. Вместо него, увидев подъехавшую карету через стеклянную вставку в массивной двери, выбежал юноша лет пятнадцати с черной шапкой курчавых волос, одетый в голубую ватную безрукавку поверх серой рубашки. Я помог Лилиан выйти из кареты, расплатился с кучером, напомнил, что завтра жду его в семь пятнадцать утра, зашел с ней в небольшой вестибюль, освещаемый двумя газовыми фонарями.

На подъезде к Лиону, узнав, что Лилиан собирается ночевать в зале ожидания вокзала, дожидаясь утреннего поезда на Анси, я предложил:

— Могу снять номер на двоих.

— Как хочешь, — без выпендрежа молвила она, заталкивая в свой и так туго набитый саквояж, ненужные мне бокалы и блюдо из-под пирожных.

Портье — мужчина с головой похожей на грушу хвостиком вниз из-за тонкой длинной бородки и тоже в голубом теплом жилете поверх серой рубашки — как раз забежал за стойку, дожевывая на ходу.

— Надолго хотите у нас остановиться? — сразу спросил он.

— На одну ночь. Утром уедем в Анси, — ответил я.

Поезд на Женеву отправлялся на двадцать минут позже.

— Могу предложить номер люкс… — затараторил портье.

— Номера отапливаются? — перебил я, зная, что у скупых французов сложные отношения с холодом в домах.

— Жаровня за дополнительную плату, один франк, — сообщил он.

— Тогда номер с одной спальней. Его легче обогреть, — решил я.

— Три с половиной франка, — назвал цену портье.

— И жаровню, — добавил я.

— Всего четыре с половиной, — подсчитал он и уставился на меня.

Не сразу дошло, что ждет оплату вперед. Видимо, утром вместо этого бьют морду. Я положил десять франков, получил сдачу.

— Симон, проводи гостей, — распорядился портье.

Гостиница была из четырех корпусов, ограждавших небольшой прямоугольный дворик, защищенный сверху стеклянной крышей. Наверное, потому и получила такое название. Начиная со второго этажа, вдоль внутренних стен шли открытые галереи, на которые выходили двери номеров. Вслед за Симоном, который тащил мой чемодан, а мы несли свои саквояжи, поднялись на третий этаж по крутой чугунной лестнице, закрученной вокруг толстой круглой каменной колонны, прошли по галерее и оказались возле номера тридцать один.

Открывая дверь большим ключом, к которому и брелок не нужен, незаметно не унесешь, юноша показал в дальний конец галереи и проинформировал:

— Туалет и умывальник там, но я принесу и ночную посудину. Если вдруг заблудитесь, покричите, я приду.

Совет показался мне смешным.

Юноша зашел первым, зажег спичку, открыл боковую дверцу стеклянного газового фонаря, прикрепленный к стене на высоте метра полтора и «сделал» свет. Судя по запаху, газ получали при конверсии каменного угля. Симон положил коробок со спичками на деревянную полочку под лампой. Напротив входа у дальней стены во всю ширину прямоугольного помещения стояла двуспальная кровать, застеленная двумя темными одеялами без пододеяльников, а сверху две подушки в желтых наволочках. Над кроватью на стене икона с девой Марией. Ближе к двери стоял деревянный комод с ровной крышкой, на который Симон переставил с каменного пола мой чемодан. Рядом в углу — табуретка с круглой дырой в сиденье, под которой пока нет ночной посудины. В номере, как я и подозревал, было так же холодно, как и на галерее.

Словно угадав мои мысли, юноша сказал:

— Сейчас сделаю жаровню и принесу.

— Две жаровни. Я доплачу. А мы пока сходим поужинаем, — решил я, отдав ему еще один франк. — Где здесь поблизости хороший ресторан?

— Вон там, — показал он на противоположный корпус, — через двор на первом этаже.

— Такой же хороший, как этот номер? — пошутил я.

Юноша улыбнулся и весело произнес:

— Нет, лучше!

Ресторан, несмотря на то, что находился на уровни земли и освещался четырьмя газовыми фонарями, казался подземным. Может быть, из-за арочного свода, сложенного из больших блоков ракушечника. Восемь столов, причем половина шестиместные, и стулья были дубовые, основательные, такими не подерешься. Пять были заняты, причем явно не приезжими, что меня порадовало. В отстойное место аборигены ходить не будут.

Официант с грубым, рубленым лицом, больше похожий на одесского биндюжника и одетый в белый фартук, как ходят в России половые в трактирах, принес меню в картонном переплете и предупредил:

— Если хотите со скатертью, то еще один франк.

В этом франке вся культура Франции.

— Хочу, — ответил я.

Лилиан предложила мне сделать выбор. Я остановился на закуске под названием клакрет или «Мозги ткача» (заодно узнаю, чего и сколько в черепе у представителей этой профессии), жареном каплуне, коровьем сыре сен-марселен, каннеле (местный вариант ром-бабы) и кофе для дамы. Вино заказал местное красное божоле-ново урожая прошедшего лета, продажа которого по закону Франции разрешена с третьего четверга ноября.

Официант постелил скатерть, расставил приборы и минут через десять подал вино и закуску. У ткачей вместо мозгов творог, смешанный с белым вином, оливковым маслом, луком-шалотом, чесноком и, скорее всего, еще чем-то, что я не смог вычленить. Как ни странно, это блюдо хорошо шло под молодое вино, абсолютно не терпкое, с насыщенным малиновым вкусом. Каплун — он и в Лионе каплун. Сыр подали в специальных глиняных темно-коричневых сырных тарелках диаметром с блюдце и ровными бортика высотой сантиметров пять. По структуре похож на густой крем и такой же нежный. Каннеле с хрустящей корочкой и пористой, карамельной серединой мне тоже понравились. Все эти удовольствия обошлись нам всего в шесть с половиной франков, плюс за скатерть и полфранка на чай, чему официант, не избалованный, видимо, аборигенами, очень обрадовался.

На обратном пути немного поплутали, потому что я повернул налево, а не направо, и направились к двери в другой корпус, похожей на нужную мне, но быстро понял ошибку, вернулся к входу в ресторан и оттуда проложил правильный курс. В номере было тепло и пованивало гарью, благодаря двум жаровням — прямоугольным железным ящикам на ножках с круглыми отверстиями в верхней крышке, заполненным дотлевающими древесными углями. По мне лучше угореть, чем замерзнуть.

У француженок четкое отношение к своему телу и деньгам: ничего не дается даром, так что, если разрешила, чтобы на тебя потратились, надо отработать, иначе больше ничего не получишь. Лилиан легла со мной в постель как-то буднично, без стеснения, как делает жена после нескольких лет совместной жизни. Я был уверен, что она давно уже, как говорят французы, закинула чепчик за мельницу, поэтому, когда решил завести ее по-быстрому двумя пальцами, отстреляться и заснуть, был удивлен, наткнувшись во влагалище на податливое препятствие. Или французская провинция все еще не сдается, считая девственность частью приданого, или девушке просто не повезло встретить напористого парня. Пришлось перестраивать свои планы, действовать медленно и нежно. Меня ведь запомнят на всю жизнь в отличие от многих следующих. Когда делал очень приятно, Лилиан, не сдерживаясь, радостно стонала, а кончая, выгибалась всем телом, прилипая к моему, и часто и нежно колотила меня теплой ладошкой по спине, как кролик лапкой.

— О-о-о! — протяжно и счастливо выдала теперь уже женщина, когда я, уставший и удовлетворенный, перевалился с нее, после чего полезла целоваться, обслюнявив мне все лицо.

Проснулся я до звонка будильника. Сказывался сдвиг на два часовых пояса. В номере было темно и холодно. Утренний столбняк рвался в бой, мочевой пузырь требовал немедленно отправиться в туалет, а другие органы советовали не высовывать даже нос из-под одеяла. Лилиан тоже не спала и, как догадываюсь, решала подобные проблемы, кроме первой. Я обнял ее, теплую и податливую, поцеловал в губы, приласкал торопливо и вошел в миссионерской позе, чтобы член загибался и надавливал на клитор, обхватил женщину в районе талии, взявшись левой рукой за запястье правой, ладонью которой, нажимал на теплую попку, подсказывая, что делать, и задавая темп. Послушная ученица быстро поняла, что от нее требуется, подмахивала с энтузиазмом неофита. Улетела немного раньше меня, поколотив лапкой. Потом хотела приласкаться, но мой мочевой пузырь дал понять, что он за себя и меня не отвечает, а разгоряченное тело уже не боялось никакого холода, поэтому, чмокнув Лилиан в щеку, я на ощупь добрался до ночной посудины — высокому и широкогорлому глиняному кувшину под табуреткой, наполненному водой, судя по звукам, наполовину. Отливал сидя, чтобы не забрызгать весь номер. После чего опять-таки на ощупь нашел спички и зажег газовую лампу. Ее свет выпнул из номера романтику.

Я собрался было вернуться в теплую постель к теплой женщине, но тут затрезвонил будильник. Лилиан сразу встала, начала натягивать узкое платье, напоминая извивающуюся змею. Воспользоваться при мне ночной посудиной постеснялась, пошла, накинув пальто на плечи, в туалет — три кабинки с дверьми, закрывавшимися на крючок, и дырками в полу. Всего два года моей жизни назад, до перемещения, такой вариант казался мне верхом прогресса, да и при советской власти шел на «ура», а сейчас нос ворочу.

На вокзал нас привезла карета за полчаса до отправления поезда на Анси. Я купил в кассе первого класса два билета: для Лилиан в одну сторону, для себя в другую, после чего пошли в кафе, расположенное в здании вокзала, который называется Перраш. Зал был небольшой, уютный и обогреваемый камином, в котором потрескивали дубовые дрова. Рядом с ним был двухместный столик без скатерти, за которым мы и позавтракали по-быстрому, выпив чай с круассанами.

Прощаясь с Лилиан у ее вагона, сказал ей:

— Жди телеграмму.

Мы договорились, что, как только закончу дела в Женеве, приеду в ее город, покатаюсь там на лыжах. Все равно горнолыжных курортов пока нет, даже название Куршавель никому ничего не говорило, да и как лыжник я не ахти, так что покатаюсь в Анси в компании Лилиан, а потом отвезу ее в Париж, помогу устроиться на работу. Мы в ответе за тех, кому сломали.

Швейцария во все времена отличалась тем, что свято чтила традиции, но при этом быстро внедряла в жизнь все новшества. Не знаю, как на окраинах, а в центре города улицы были вымощены брусчаткой, фонари электрические. В четырехэтажной плюс мансарда «есенинской» гостинице «Англетер (с фр. Англия)» в двухкомнатном — спальня и гостиная — номере был телефон, ванная с горячей водой и унитаз. Стоил он семь с половиной франков в сутки. Поскольку швейцарский франк сейчас равен французскому, меня предупредили, что везде можно расплачиваться валютой любой из этих стран. Гостиница расположена на набережной, из окон номера видно Женевское озеро.

Помывшись, побрившись и переодевшись, я спустился в отельный ресторан тоже с видом на озеро. Столики застелены белыми скатертями с двумя парами широких серых узорчатых полос, пересекающихся под прямым углом. Был полдень, но в зале пока пусто. Официант в черном фраке — мужчина лет тридцати, подтянутый и серьезный, как новобранец на утренней проверке — принял меня за баварца и поздоровался на немецком языке, но после того, как я ответил на французском, перешел на этот язык.

Получив довольно толстое меню в темно-коричневом переплете, я спросил:

— Что у вас в меню местное, чего нет в других странах?

— Вы имеете в виду блюда из кошки? — задал он уточняющий вопрос.

— Нет, не настолько оригинальное! — улыбнувшись, отказался я, хотя были ситуации, когда в Средние века, заказав кролика в трактире, у меня из-за необычного вкуса появлялось подозрение, что перед забоем он даже мяукнуть не успел.

— Могу предложить папэ водуа — густой суп из картофеля и колбасы из свинины и капусты; кордон блю — котлеты с кусочками ветчины и сыра, запеченные в духовке; брускитти — мелко нарезанная говядина, которую тушат со специями несколько часов; рёшти — картофельный блин; фондю — расплавленный, горячий сыр; на десерт вишневый пирог и бизе; из спиртных напитков кирш — крепкий из черной черешни, — перечислил официант.

— Давайте суп, кордон блю, рёшти, фондю и пирог с чаем, — заказал я. — Остальное, как и спиртные напитки, оставим на ужин. У меня после обеда деловая встреча.

В первом блюде вкусной и непривычной была колбаса, второе оказалось выше всяких похвал, третье напомнило мне большой белорусский драник, четвертое — небольшая чаша, называемая какелон, с сыром, расплавленным со специями и вином, в которую с помощью специальной вилки типа спицы с рукояткой я макал маленькие кусочки пшеничного хлеба. Вишневый пирог с чаем — он и в Швейцарии такой же вкусный. Счет — чуть более четырех франков. Официант принес сдачу с пятерки.

— У нас не приняты чаевые, — назидательно произнес он.

Банк «Ломбар Одье и Ко» первым попался мне по пути. Располагался он в старом приземистом трехэтажном здании и казался устойчивым во всех смыслах слова. Над массивной входной дверью с бронзовой косой рукоятью были высечены на каменной стене цифра тысяча семьсот девяносто шесть. На второй век зашли, молодцы. Массивный бородатый швейцар в красном мундире поздоровался со мной на немецком и распахнул дверь. Внутри было тепло и тихо, ни одного клиента. Видимо, все нормальные в это время обедают. Операционный зал был разделен на две части: в большой стояли черные столики, кожаные кресла, а меньшая была отделена деревянным барьером из красного дерева, поверх которого была решетка высотой метра полтора, а за ней стенка из прямоугольных толстых стекол в деревянных рамах с пятью арочными окошками внизу, только перед одним из которых сидел скучающий, плешивый кассир. Позади него у стены стояли два несгораемых двустворчатых сейфа, похожих на те, из которых я взял деньги, привезенные сюда. Слева из двери, которую я только сейчас заметил, торопливо вышел мужчина лет двадцати шести, альбинос с редкими волосами, настолько белыми, что казались седыми, и красноватыми белками глаз и щеками, облаченный в темно-серый костюм-тройку с темно-синим галстуком-бабочкой. И этот поздоровался со мной ан немецком языке.

Я поздоровался на французском и проинформировал:

— Я русский.

— О, извините, месье! Из вашей станы у нас бывают редко, принял вас за вюртембергца. Многие наши клиенты оттуда, — произнес он.

Королевство Вюртемберг со столицей в Штутгарте сейчас как бы независимое, но входит в Германскую империю.

Клерк представился:

— Старший специалист Корсин Штайнер. Присаживайтесь, — показал на ближнее кресло, занял расположенное напротив и задал вопрос: — Чем наш банк может быть полезен вам?

Чуть не утонув в мягком кресле, изложил я цель своего визита:

— Хочу обменять русские рубли, — похлопал по своему черному портфелю, — на франки, приобрести на них надежные ценные бумаги швейцарских эмитентов и оставить у вас на обслуживание.

— Именно швейцарских? — задал он уточняющий вопрос. — Можем предложить более доходные и не менее надежные инструменты других стран.

— У меня на первом месте надежность, а у Швейцарии нейтральный статус. Это гарантирует, что мой вклад не сгорит в случае войны, — объяснил я.

— Какой войны⁈ Люди уже поумнели, не хотят убивать друг друга! — иронично усомнился беспросветный оптимист.

— Давайте вернемся к этому разговору лет через десять, когда весь мир сойдет с ума, — усмехнувшись, сказал я.

— Как скажите, — сразу согласился старший специалист. — Какую сумму хотите вложить?

— Первый транш будет сто тысяч франков, — ответил я.

Корсин Штайнер сразу внутренне сделал стойку, как охотничья собака, учуявшая крупную дичь, и сказал почти обворожительно:

— Можем предложить вам сорокалетние облигации нашего кантона с одним четырехпроцентным купоном в год. Они сейчас продаются на шесть десятых процента ниже номинала. Ничего надежнее вы не найдете во всем мире. Но если хотите что-нибудь более прибыльное и рискованное, то у нас есть бумаги многих швейцарских компаний с доходом от пяти до двенадцати процентов.

Продажа ниже номинала ясно говорила об отношении покупателей к облигациям кантона, но я знал, что в Швейцарии до, как минимум, начала двадцать первого века финансовых кризисов не будет, поэтому решил:

— На сто тысяч я приобрету облигации кантона Женева, а второй транш, который переведу из «Лионского кредита» в июле — восемьдесят две тысяч четыреста минус плата за транзакцию — и все следующие, включая ежегодный доход по купонам, передам вам в управление для создания портфеля из бумаг частных компаний среднего уровня риска.

— Очень разумное вложение, — похвалил старший специалист. — У вас есть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность? И скажите адрес, на который присылать вам ежегодные отчеты.

Я вручил ему паспорт и визитку.

— Займусь составлением договора, а к вам пришлю кассира, чтобы принял деньги, — сообщил он.

— Мне не трудно подойти к окошку, — сказал я и объяснил такое пренебрежение статусом богатого человека: — Насиделся в поезде, хочется двигаться.

— Я вас понимаю! — заверил Корсин Штайнер, хотя по красноватым глазам было видно, что сам бы с места не сдвинулся, заставил бы обслуживать себя, как султана, и приказал кассиру: — Месье Нери, примите у нашего клиента русские рубли и переведите во франки на сто тысяч.

Привез я тридцать восемь тысяч рублей купюрами от неполной пачки сотен и вниз до десяток. Плешивый кассир быстро пересчитывал их по два раза, откладывая сумму на счетах с деревянными светло-коричневыми костяшками с таким усердием, что на лысине выступили капли пота. Закончив, удержал полпроцента за обмен.

— То, что больше ста тысяч, вернуть в рублях или франках? — спросил кассир Нери.

— Давайте во франках, — сказал я, уверенный, что еще не раз приеду сюда, и спросил: — Где тут неподалеку можно попить чая, пока будет готов договор?

— Я могу позвонить, чтобы вам принесли, — предложил он помощь. — Что именно хотите?

— Черный чай без молока с лимоном и какой-нибудь десерт к нему, — заказал я.

— У них очень вкусный карак, — подсказал кассир.

Я не знал, что это такое, поэтому не стал сильно рисковать, заказал всего один.

Минут черед пять в операционный зал влетел юноша лет пятнадцати, худощавый, с костистым лицом, словно собранным из треугольников, в не застегнутой, черной, короткой курточке с покрытым золотистым лаком подносом в руках и перекинутой через левую скатертью. Поздоровавшись, поставил поднос на соседний столик, застелил скатертью тот, за которым я сидел, расставил на нем приборы для чая, белые с золотыми полосками и каемками, и блюдце с круглым песочным пирожным, покрытым сверху зеленой глазурью.

— Сколько? — спросил я.

— Один франк двадцать два сантима, включая доставку, — ответил юноша.

Значит, скатерть в счет не входит.

Пирожное оказалось тарталеткой, начиненной ганашем — смесью из шоколада, сливочного масла и молока — и покрытой глазурью на основе абрикосового джема. Есть можно.

Я допивал вторую чашку чая, когда появился Корсин Штайнер с отпечатанным на машинке на французском языке договором на трех страницах в двух экземплярах. Внимательно прочитал документ, не нашел скрытых ловушек, после чего подписал. Интересно, если меня перекинет с этим документом лет на сто десять вперед, будет ли существовать банк и, если да, сколько к тому времени накопится на моем счете и какие доказательства от меня потребуют, чтобы не отдавать такие деньжищи?

Поезд из Женевы добирался до Анси почти полтора часа, хотя расстояние между городами километров сорок. Ехал он быстро, но стоял подолгу на каждом полустанке, выгружая и загружая почту. Вагон первого класса с сильно потертыми плюшевыми диванами был пуст. Я еще подумал, кто их так испортил, если пассажиров нет? Видимо, на эту линию ссылают старые с загруженных. Ни швейцарских, ни французских пограничников я не увидел ни по пути в Женеву, ни обратно. Видимо, на коротких местных линиях они не предусмотрены. Знал бы, захватил с собой Лилиан Годар, у которой не было паспорта. С тех пор, как пересек франко-германскую границу, этот документ потребовался мне только в банке, где речь шла об очень крупной сумме.

Лилиан Годар на платформе не было. Я отправил ей вчера, как договорились, телеграмму из Женевы со словом «Четверг». Этот день недели сегодня. Поезд оттуда приходит один, и он не опоздал. Я подождал минут десять, посмотрел на белые почти до подошв горы. На полях вокруг города снег попадался местами, хотя температура была ниже нуля. Как-то мне перехотелось кататься на лыжах. Узнав, что поезд на Лион отправляется через два часа, пошел в вокзальный ресторан, где расплатился с носильщиком — сутулым суетливым пожилым мужичком с бравыми набриолиненными усами, который поставил мой чемодан и саквояж возле столика. Зал небольшой и холодный. Официант был в черной вязаной шапке и теплой коричневой куртке. До полного счастья ему не хватало только перчаток. Обедать в такой обстановке не хотелось. Я заказал рюмку кирша, который крепкий, как водка, хорошо разгоняет кровь. Дернув его залпом, сидел и думал, ждать поезд или отправиться в отель и завтра уехать утренним? Оба варианта казались плохими.

— Привет! — послышался за моей спиной женский голос.

У Лилиан Годар выработалась дурная привычка пикировать на меня сзади.

— Уже решил, что ты передумала, собрался ехать в Лион, — пожаловался я.

— Телеграмму получила мама и не сказала мне. Я случайно узнала, встретив почтальона на улице. Хотела предупредить, что жду важную телеграмму, а он сказал, что приносил вчера, и вспомнил, что было написано. Я сразу побежала на вокзал без вещей, думала, не успею, — рассказала она.

Губы девушки расползлись в улыбке, вспучив малость покрасневшие от бега щечки, а в светло-карих глазах стояли слезы.

— Успела, — успокоил я и жестом подозвал носильщика, который прятался в зале ожидания от холодного ветра с гор.

Извозчик довез нас до отеля «Савой», расположенного в центре Анси. Впрочем, город маленький, здесь всё в центре, включая железнодорожный вокзал. Многие дома построены несколько веков назад. Такое впечатление, что попал в Средневековье. Меня не покидало чувство, что был здесь раньше, но не мог вспомнить, так ли это и когда именно. Как рассказала Лилиан, раньше здесь была резиденция графов Женевских, а позже герцогов Савойских, замок сохранился. Не припомню, чтобы был знаком с первыми или вторыми, хотя пересекаться с кем-нибудь из них мог.

По словам Лилиан, отель был лучшим в городе. У нас с ней разное представление о комфорте. Трехэтажный «Савой» был маленьким, уютным и не таким холодным, как лионский, в котором мы ночевали. Удобства тоже в коридоре, но путь до них был намного короче и теплей, чем по открытой галерее. Лучший и самый дорогой номер аж за четыре франка был на втором этаже и имел две маленькие комнаты: спальню с широкой кроватью, большим шкафом для одежды и маленьким прямоугольным окном и гостиную с таким же маленьким окошком, диваном, овальным столом, застеленным бардовой скатертью, и четырьмя стульями с мягкими бордовыми сиденьями. Главным достоинством номера был камин, за поленницу дров к которому надо было доплачивать франк, а за ведро каменного угля — семьдесят пять сантимов. Я заплатил за дрова и приказал протопить, пока мы пообедаем. В отеле ресторана не было, только буфет, где подавали кофе с круассанами или бокал местного молодого вина, красного или белого. Могли что-нибудь приготовить по особому заказу с предоплатой.

Ресторан был наискось на противоположной стороне улицы в доме с аркадами на первом этаже. Этот архитектурный элемент здесь в почете. Видимо, летом в промежутке между аркадами и закрытым помещением выставляли четыре прямоугольных стола, которые сейчас расположили у стены двумя парами, один на другом вверх толстыми ножками. Внутренний зал небольшой, отапливаемый горящим в камине каменным углем неплохого качества, но наполняющего помещение специфичным запахом. Тут уж что-то одно: или от холода страдаешь, или от ароматов.

Обслуживал посетителей хозяин ресторана, упитанный мужчина с круглым, лоснящимся, улыбчивым лицом, который всем своим довольным видом рекламировал заведение. Я заказал на пробу пьершо, который оказался чем-то типа шашлыка из баранины, и тартифлет — картофельную запеканку с кусочками копченого свиного окорока, сыром, сметаной и белым вином — который подали в белых прямоугольных фаянсовых формочках с «ушками» на коротких сторонах и дополнили тарелкой с маринованными овощами. Как я понял, савойская кухня — это сыр и картошка. Можно еще что-нибудь добавить, но не обязательно. Два главных сыра — том и реблошон из коровьего молока. На десерт взяли савойский пирог с лесными ягодами, которые запасают летом и хранят в лёдниках. Есть местное молодое вино, белое и красное, но хозяин ресторана посоветовал женепи собственного изготовления — настойку альпийской полыни. Это не абсент, как уточнил он. Напиток был крепок, как водка, желтоватого цвета, сладковатый, с пряным ароматом. Пьется легко и вставляет тоже. Лилиан добавила его даже в кофе — так принято у жителей этого региона. На двоих обошлось всё, включая чаевые, от которых здесь не отказываются, в четыре франка. Если начнутся проблемы с деньгами, переберусь сюда жить.

После еды погуляли по городу. Лилиан была гидом. Расположен Анси на берегу одноименного озера, довольно чистого. Сейчас у его берегов был тонкий припой прозрачного льда. Через город проложен канал Тью, соединяющий озеро с рекой Фьёр. Наверное, в будущем Анси назовут савойской Венецией, как будут делать с любым населенным пунктом, в котором есть хотя бы один канал (не путать с организацией «Водоканал»). Рядом четыре горы высотой полторы-две тысячи метров. На холме в центре Анси, как бы нависая над городом, светло-коричневый замок герцогов Савойских с прямоугольными башнями с четырехскатными темными крышами. Построен в восьмом веке и достраивался и усовершенствовался до конца четырнадцатого. Еще один замок первой половины двенадцатого века, намного меньше, находится на островке на канале Тью. Этот построили не для жизни, а для выживания. С одной стороны стены сходятся под острым углом, похожим на нос корабля, из-за чего кажется, что замок плывет. Местные называют его Дворцом на острове. Шесть лет назад объявлен историческим памятником, став музеем. Лилиан предлагала посетить его, посмотреть тюрьму, которая выполняла свои функции до второй половины прошлого века. Я отказался. В отличие от девушки, насмотрелся такого добра вдосталь и даже посидел в подобной тюрьме. Еще один замок Ментон-Сен-Бернар находится в нескольких километрах от города на холме возле озера. Возведен в десятом веке и потом неоднократно перестраивался, последний раз в прошлом веке. Теперь служил чисто для жизни. С тринадцатого века в нем обитает бургундский дворянский род Ментон, главой которого сейчас является Анри де Ментон, Местные называют его Графом.

Как-то совершенно случайно мы оказались на площади перед большим двухэтажным магазином и Лилиан напомнила:

— Ты обещал подарить мне платье.

Вообще-то, я собирался сделать это в Париже, но здесь, как уже понял, обещание обойдется намного дешевле.

На первом этаже продавали одежду и разные аксессуары для мужчин, на втором — для женщин. Одежда — не водка, мужчина за ней в такую даль не попрётся. Мне, правда, пришлось подняться на второй этаж, чтобы своим видом подтвердить платежеспособность девушки. Там работали ее ровесницы или немного старше, возможно, подруги или одноклассницы, знающие, что не богачка.

— Выбери платье и все остальное к нему: шляпку, нижнее белье, чулки, обувь, — распорядился я, после чего вернулся на первый этаж в отдел чемоданов.

Самые красивые продавщицы всегда работают в отделах товаров для мужчин. В этом плане Анси ничем не отличался, разве что средний уровень красавиц был намного ниже, чем в Париже. Видимо, исключительные экземпляры сбегают в столицу. Меня обслуживала смазливенькая продавщица лет восемнадцати, явно засидевшаяся в девках. Наверное, много предложений, никак не определится. Она и мне построила глазки, хотя видела, что пришел с дамой. Может быть, знала, кто мне Лилиан. Я выбрал кожаный чемодан с замком. Как вспомню дешевенький старый саквояж Лилиан рядом с моим шикарным, сердце кровью обливается. Распорядился отнести его на второй этаж, чтобы сложили в него остальные покупки, расплачусь за все вместе. Все равно налички у меня не хватает, надо обменять рубли.

Отделение банка «Лионский кредит» было на другой стороне площади. Маленький зал, барьер высотой около метра двадцать и сверху стеклянный барьер высотой с полметра в деревянных рамах и с двумя кассовыми окошками, причем одно было закрыто картонкой. Возле работающего старушка, одетая по моде начала девятнадцатого века, обналичивала чек, присланный сынок, нахваливая его, сильно шепелявя, потому что зубов не осталось. От нее сильно воняло нафталином, который сейчас используют для борьбы с молью, не подозревая, что для человека опаснее, чем для насекомых. Кассиром был тип лет двадцати двух с приплюснутой головой, покрытой короткими курчавыми волосами, в очках в коричневой роговой оправе, чудом оседлавших широкий нос с вывернутыми ноздрями, из которых выглядывали черные волосины.

После того, как он обслужил старушку, мы обменялись приветствиями, и я сообщил цель визита:

— Хочу обменять российские рубли на франки, — и положил на стойку пачку пятирублевок, перевязанных тесемкой.

— Русские рубли? — переспросил он.

— Да, — подтвердил я.

— Подождите, месье, — попросил кассир и громко позвал: — Месье Леру, подойдите, пожалуйста!

Дверь в соседнее помещение открылась, и в пространство за барьером вошел, как догадываюсь, управляющий отделением — вальяжный тип с шапкой красивых черных волнистых волос, холеным лицом, одетый с иголочки — классический тип героя-любовника, которых заводят богатые перезрелые дамы, не любящие собак.

— Месье хочет обменять русские рубли, — жалобным тоном сообщил ему кассир.

— Русские рубли? — задал управляющий тот же вопрос.

Поняв, что для них это экзотическая валюта, предложил:

— Могу выписать чек на отделение вашего банка в Одессе.

— Одесса — это в России? — спросил он.

— Да, — подтвердил я. — У меня есть счет и в парижском отделении вашего банка, но срочный.

— Месье, не могли бы вы назвать свою фамилию, чтобы я связался с Парижем и уточнил? — попросил управляющий. — Поймите правильно, у нас редко бывают иностранцы, а из России впервые за все время моей службы в банке.

После того, как я назвался, он вернулся в свой кабинет.

— Не тратьте время зря, пересчитайте и переведите во франки с учетом комиссии, чтобы мне потом не ждать, — посоветовал я кассиру, придвинув к нему пачку купюр и подсказав нынешний курс обмена.

— Хорошо, месье, — согласился он, развязал тесемку, полюбовался верхней купюрой, после чего убедился, что в пачке сто штук, произвел расчеты.

Еще минут через пять появился улыбающийся управляющий, с порога кивнувший кассиру и поливший меня словесным елеем:

— Извините за задержку, месье! У нас маленький город, редко бывают такие богатые клиенты, как вы! Мы с радостью примем у вас наличные или чек! — и приказал кассиру: — Антуан, обслужи уважаемого клиента!

— Я уже посчитал по курсу два франка шестьдесят шесть сантимов за рубль и вычел комиссию за обмен, — доложил тот.

— Всё правильно, — подтвердил управляющий, после чего заверил меня: — Больше такое не повторится! Вы всегда будете для нас желанным клиентом!

Когда я вернулся в магазин, Лилиан разрывалась между двумя платьями — красным и лиловым.

— Бери оба, — разрешил я.

Остальные покупки уже лежали в чемодане. Заплатил за всё сто семнадцать франков и добавил один, чтобы отнесли чемодан в гостиницу. В Анси высококвалифицированные рабочие получали в месяц меньше, чем я потратил в магазине за раз. Уверен, что к вечеру весь город будет знать о богатом придурке из России.

В годы моего детства зимы в Донбассе были холодными, снежными. Снег ложился месяца на три, и мы катались на лыжах в балке неподалеку от моего дома. Трасса была длиной всего метров сто, но наклонена круто, и в нижней части находился холмик, который служил трамплином. Опытным горнолыжникам она показалась бы смешной, а детворе — самое то. Помню лет в двенадцать пришел туда с пацанами и девчонками со своего двора уже по темноте. Дул холодный ветер. Начало лыжни освещал фонарь, висевший на столбе неподалеку. Овал света перемещался по верхней части склона, и укатанная, заледеневшая лыжня поблескивала. Остальные забоялись, даже на санках, а я рискнул. Простенькие деревянные лыжи с ремешками-креплениями скользили легко. На склоне я разогнался так, что ветер свистел в ушах и сердце колотилось от страха. Появилось нехорошее предчувствие, что трамплин не пройду. Летел высоко и планировал, как мне показалось, слишком долго. Это жуткое и восхитительное чувство полета запомнилось мне на всю жизнь. Приземлился удачно и выкатился за зону, где обычно останавливался, уходя на поворот. Скорость была слишком высока, лыжи не слушались моих ног, свободно ходивших в кожаных петлях, из-за чего оказался на целину, где торчали светлые тонкие стебли тростника, росшего вдоль берега ручья, протекающего по дну балки. Стебли ломались с хрустом, им подпевал снег под лыжами. Остановился я у проитвоположного склона. Ехать больше не хотелось. Сняв лыжи, вскарабкался наверх и предложил вернуться домой. Наверное, испугался, что не удержусь и сделаю вторую попытку, которая будет не такой удачной. С тех пор меня каждый раз тянуло съехать на лыжах в разных стрёмных местах, а инстинкт самосохранения удерживал от этого. Чем-то эти чувства напоминали желание и страх прыгнуть, когда стоишь на краю крыши многоэтажного дома.

В этом месте склон горы Семноз был пологий. Я доехал сюда на извозчике, которых в Анси можно пересчитать по пальцам, потому что мало кто пользуется их услугами, предпочитают ходить пешком, экономя деньги. Поднялись по накатанной дороге до лесопилки — длинному бараку с высокой каменной трубой, из которой поднимались вверх дым и пар, испускаемые паровым двигателем, крутившим две пилы. Они работали то вместе, то порознь, визжа от натуги. Прибывшая со мной Лилиан осталась на краю дороги, а я заскользил на таких же, как в детстве, простеньких лыжах между редкими кривыми деревьями к открытому пространству, где лес был вырублен. Оттуда помахал девушке, чтобы ехали вниз, встречали меня там.

Снег был подмерзший, похрустывал и вминался слабо. Высота слоя сантиметров двадцать, а в ложбинах и выше. Само собой, лыжни не было. Кроме меня, никому больше в голову не приходило кататься здесь. Местная детвора предпочитала съезжать с невысокого холма на окраине города. Я счел ниже своего достоинства присоединиться к ним. Сперва заскользил под углом. Двигался слишком медленно, приходилось отталкиваться палками. Тогда развернулся и покатил прямо вниз. Скорость набирал постепенно, поэтому не сразу понял, что разогнался немного чересчур, что надо бы подвернуть и притормозить.

Не успел, потому что левая лыжа врезалась то ли в камень, то ли в пень, громко хрустнула, ломаясь — и я кувыркнулся, удивившись тому, как закрутился заснеженный склон, меняясь местами с небом. При падении больно ударился правой ногой и услышал хруст еще раз, а потом въехал мордой личика в холодный колючий снег.

В свою первую эпоху я в девятнадцать лет сломал ногу, неудачно погуляв по карнизу в Алупке, где жил во время практике в Ялтинском портофлоте. Решил, что повторил тот подвиг, хотя моему телу сейчас где-то за двадцать, точно не знаю. Осторожно перевернувшись на спину, стер снег с лица, сел. После чего проверил обе ноги, начав с правой. Лыжи на ней не было. Болела стопа, когда сгибал. Кости, вроде бы, целы. Облегченно вздохнув, высвободил левую стопу из кожаной петли сломанной лыжи и, опираясь на палки и утопая по середину голени в снегу, побрел вниз по склону. Всё равно интересней, чем в Одессе.

Лилиан не видели моего позора. Пролетка стояла на дороге у подножия склона, кучер отсоединял трос-тормоз, который блокировал заднее левое колесо, чтобы лошадь не понесла.

— Где лыжи? — поинтересовалась девушка.

— Там, — показал я на склон. — Скользили неправильно.

— А что с ногой? — спросила она, заметив, что прихрамываю.

— Споткнулся и подвернул, — соврал я.

Больше Лилиан ничего не спрашивала. Наверное, догадалась, что случилось, и поняла, что в ее положении лучше не топтаться на больной мозоли.

— Зато удовлетворил желание покататься на лыжах. Завтра поедем в Париж, — сказал я.

Найди в своем промахе что-нибудь положительное — и ты опять самый умный.

По моему мнению, выражение «Увидеть Париж и умереть» придумал хронический лузер. Мой девиз — «Увидеть Париж и оттянуться». Что я и сделал в компании Лилиан Годар. Приехали мы в столицу Франции из Анси с пересадкой в Лионе поздно ночью. Остановились в отеле «Риц». Пожилой портье, узнавший меня, даже бровью не повел, увидев, что поселюсь не один.

— Тот же номер, месье? — спросил он.

— Пожалуй, на этот раз я бы остановился в том, где есть еще и гостиная, чтобы меня не отвлекали. Есть такой с окнами на площадь? — спросил я.

— Конечно, месье. восемнадцать франков в сутки, — ответил пожилой портье.

— Моя знакомая снимает комнату на окраине за двадцать пять франков в месяц, — поделились Лилиан, когда мы вслед за носильщиками шли к лифту.

Мне кажется, французы, включая богатых, потому такие сквалыжные, что все родом из бедности. Так сказать, родовая травма.

На следующее утро после завтрака в ресторане отеля Лилиан отправилась искать работу, а я съездил в банк «Лионский кредит», оставил им письменное распоряжение, куда перевести деньги, когда истечет срок договора. Не самое приятное для них распоряжение, но продолжили улыбаться и заверять в любви с искренностью брошенной кокетки. После чего посетил книжный магазин на улице Мишле, где в очередной раз порадовал продавца с дергающейся головой, накупив свежих научных журналов.

Ужинать мы пошли в кабаре «Мулен руж (Красная мельница)». На крыше красного здания, в котором оно расположено, красный деревянный макет круглой мельницы с четырьмя крыльями без полотна, из-за чего показалась мне обгоревшей. Насколько я помню, заведение таки сгорит. Надеюсь, не сегодня. Сейчас в Париже, да и не только в нем, кабаре, как кинотеатров в будущем. «Мулен руж» пока не самое крутое, находится в тени «Элизе-Монмартр», однако выживет только оно. Подозреваю, что виноват в этом виконт Антуан де Тулуз-Лотрек, изобразивший кабаре на многих своих полотнах. Говорят, он пропадал здесь каждый вечер, приставая ко всем танцовщицам по очереди, которые обдирали коротышку, как обычного клиента. Труд рекламщиков пока не ценят по достоинству. На входе висят две его картины, изображавшие танцовщиц. Такая себе мазня. Даже хуже Поля Гогена. Если бы не был виконтом и не умер молодым, проскочил бы незамеченным.

В кабаре есть зимний зал и летняя площадка, которая сейчас закрыта. На ней высится огромный, выше крытой сцены, слон из алебастра. В зимнем зале столики стоят плотно, как принято в дешевых заведениях. Официант в белом фраке, черных штанах и выражением всезнайки на вытянутом лице, словно защемленном в двери во младенчестве, предложил нам столик у сцены.

— Мне не нравится, когда грязь с подошв летит в тарелку, — отказался я.

Всезнайка то ли не ведал, что подошвы бывают грязными, то ли просто не любил, когда с ним не соглашались, то ли, что скорее, лохи, которые садились у сцены, давали больше чаевых, но изогнул сомкнутые губы в скобку уголками вниз. Обида прошла, когда я начал заказ с розового шампанского за два франка. Конкуренция между кабаре сейчас жесткая, поэтому цену не ломят. В «Рице» все намного дороже. Впрочем, там и качество напитков и еды выше. К шампанскому выбрал устриц, нисуаз (салат из анчоусов, вареных яиц и разных трав), омара, сыр с оливками и суфле. Устрицы сейчас считаются афродизиаком. В подобных заведениях их жрут тоннами, поэтому трудно нарваться на несвежие.

Представление было так себе, на уровне тайских трансвеститов. Выступали не только женщины, но и мужчины. Пели, плясали. Главный номер — канкан (с французского — гам). Шесть длинноногих кобыл сбацали, задирая ноги и подолы длинных платьев так, что порой были видны не выбритые лобки. Кое-кто из представителей так называемого сильного пола ахал с подвыванием, как сексуально озабоченный подросток. После чего этих девиц растащили по столикам те, кто угостит щедрее. Это только за посидеть рядом. Все остальное за дополнительную плату. Немного завидую примитивным людям: им так мало надо для счастья.

Лилиан Годар представление очень понравилась:

— Как я хочу выступать так же!

— И в чем дело⁈ — удивился я. — У тебя длинные стройные ноги. Возьмут запросто.

— Я не такая красивая, как они, — огорченно молвила девушка.

— Ты красивее, — заверил я. — И для канкана главное не лицо, а то, что выше и между бедрами. Так что наведайся сюда завтра, поговори. За спрос денег не берут.

Она сходила и была принята. Правда, первые две недели училась танцевать без оплаты, что было не трудно, потому что жила и питалась за мой счет. До дебюта Лилианы Годар я не дожил, уехал в Одессу, потому что заканчивались каникулы. Дал девушке сотню франков подъемных и оплатил извозчика, который отвез ее на Монмартр, нынешнюю окраину столицы Франции, за которой начинались виноградники. Там Лилиан Годар будет жить с двумя товарками в квартирке в мансарде, пока не найдется состоятельный мужчина и снимет ей отдельную. Если бы не я, могла бы, повидав Париж, остаться порядочной девушкой, выйти замуж, нарожать детей и умереть в Анси. Не знаю, что хуже.

Я счастливый человек: с радостью уезжаю надолго из дома, с радостью возвращаюсь. В Одессе все еще стреляли и взрывали, хотя уже не так часто. На нашем хуторе, как я называл дачный район, в котором жил, и вовсе был тихо и спокойно зимой. Кроме меня, остался только художник, вечно пьяный, вечно молодой. Не знаю, на что он живет, потому что не видел с мольбертом. Может быть, работает только в студии. Несколько раз видел, как к нему приходили женщины днем и ненадолго, скорее всего, натурщицы. Или он тупо пропивает наследство, как и я, согласно легенде.

Стефани приехала в воскресенье утром, на следующий день после отправки мной телеграммы. Сообщила ответной, что купила билеты на ночной поезд в первый класс, в Одессе будут в девять сорок пять утра. Я пообещал, что встречу их. Подозреваю, что решила так потратиться из ревности. Когда я провожал сестер в Кишинев, она догадалась, что у нас с Вероник есть какой-то секрет. Видимо, младшая сестра раскололась, поэтому приедут утром, чтобы не оставаться на ночь у меня. Обе были в новых фиолетовых платьях и черных пальто с рыжим лисьим воротником. Это, наверное, чтобы я сразу увидел, что данные мной деньги на обновки для обеих потрачены по назначению. Стефана ни на миг не оставляла нас с Вероник одних. Впрочем, напрягаться ей пришлось недолго, пока не добрались вслед за носильщиком до привокзальной площади, где поджидал Павлин. Там она увидела на сиденье подарок — три французские шеллаковые пластинки для граммофона. У кого-то в меблированных комнатах есть это звуковоспроизводящее устройство, довольно хриплое, но девицы слушают его с упоением и даже, по словам моей содержанки, устраивают танцы шерочка с машерочкой. Стефани расслабилась от радости и упустила момент, когда я сжал теплую ладошку Вероник, оставив в ней свернутую трубочкой десятку. Павлин повез их в меблированные комнаты, а я пешочком прогулялся до дачи «Отрада». Для середины января день выдался солнечный, теплый, градусов пять-семь выше нуля.

Вечером мы пошли в Русский театр на пьесу Бернарда Шоу «Человек и сверхчеловек». Раньше не видел, поэтому согласился составить компанию. Пьеса сейчас в моде у интеллигенции, которая пытается свалить собственную импотенцию на царя, потому что главный герой анархист, а как по мне, такая же пародия на революционера, как Рахметов из вымученного опуса «Что делать». Видимо, поэтому цензура и пропустила пьесу.

Обе мои дамы были в новых платьях: Стефани в серебристом, Вероник в бирюзовом. Обе пользовались вниманием сильного пола. Обе прямо-таки таяли под заряженными мужскими взглядами. А я делал вид, что обе порядком надоели мне, чтобы позлить и жертв, и охотников, которые не догадывались, что играют противоположные роли.

Пьеса — английская пародия на роман Тургенева «Отцы и дети» — показалась мне так себе. Может, потому, что режиссер тужился сделать из нее легкую комедию, но юмор — дело очень серьезное. Уж у Бернарда Шоу точно. Да и игра актеров была не ахти. Главный герой казался слишком уж сумасшедшим, то есть революционным, а главную героиню играла молодая красивая актриса, на чем ее таланты и заканчивались. Вместо того, чтобы тонко сыграть пассивную одноногую росянку, выложила саму себя — активную двуногую хищницу. К тому же, пьеса понравилась всем дамам, не только моим, что было окончательным приговором.

Потом мы отправились в ресторан «Татарский», который находился в здании гостиницы «Большая Московская», построенной года полтора назад на Дерибасовской напротив Городского сада. Дамы поехали на пролетке, а я прогулялся пешком. В ресторане перед Рождеством появился новый шеф, татарин по национальности, и заведение стало модным. В Одессе легко стать, но тяжело остаться.

Большую часть меню составляли обычные блюда русской и европейской кухонь, но был несколько татарских, точнее, кочевнических, которые я ел еще до появления этого племени. Наковырял из меню несколько таких блюд: тутырму (колбаса из конской печени с рисом), шурпу из баранины, манты, кыстыбый (обжаренные лепешки с пшенной кашей) и к ним итальянское белое пино-гриджо, а на десерт к чаю яблочную пастилу и уруму (хворост) с медом.

— Мне тутырму подать холодной под рюмку водки, а дамам — горячей, — объяснил я официанту.

Когда он принес водку и колбасу, сообщил, улыбаясь:

— Шеф спросил, не татарин ли вы?

— Поскреби русского — найдешь татарина, — процитировал я савойского графа Жозефа де Местра, «Санкт-Петербургские вечера» которого купил в Женеве и прочитал в «Северном экспрессе» по пути в Санкт-Петербург, где всё ещё вечерело.

Стефани, видимо, жестко проинструктировала младшую сестру, потому что та почти не говорила со мной, только короткие ответы. Зато с сестрой с восторгом обсудила пьесу. Послушав их, понял, чего надо избегать в статье для газеты «Одесские новости». Когда закончили трапезу, Вероник сразу заторопилась в меблированные комнаты, и Стефани пошла со мной, чтобы проводить ее до пролетки. Мне даже пришлось предупредить официанта, что мы не удираем по-английски.

Вернувшись за столик, моя содержанка спросила:

— Тебе что, пьеса совсем не понравилась?

— Несколько шуток были превосходны, — коротко ответил я.

— А исполнительница главной роли⁈ Разве не красавица⁈ — удивилась она.

— Не мой типаж, крикливо-броская, — объяснил я.

— Не понимаю я вас, мужчин. На вашем месте я бы все отдала, что завоевать ее, — заверила она.

Самые щедрые — те, у кого ничего нет.

— И зачем⁈ — в свою очередь удивился я. — Чтобы убедиться, что у нее тоже вдоль, а не поперек⁈

Стефани поняла не сразу, а потом, сдержав смех, выдала комплимент:

— Ты пошляк! — и на всякий случай подсластила: — Но остроумный.

Приехав ко мне домой, она отправилась принимать ванну, а я — в кабинет, где, пока не ушли мысли, отстукал с массой ошибок (все равно откорректируют и перепечатают) свои впечатления о пьесе и ее театральном воплощении, закончив выводом, что Бернарду Шоу незачем было тягаться с Зигмундом Фрейдом, потому что тот тянет от себя.

Занятия в университете начались в понедельник шестнадцатого января. После третьей лекции я зашел в кассу, чтобы оплатить второе полугодие. Там было пусто. Начиная со второго семестра учебы в университете, студенты не спешат расставаться с деньгами. Кроме восьми обязательных, я оплатил те же, что и в прошлом полугодии, а из «химических» только за агрономическую, хотя до поступления посещал лекции весеннего полугодия. Преподававший ее, заслуженный профессор Петр Григорьевич Меликов не проявил инициативу, а я не стал навязываться.

Закрывая мне осенний семестр, он удивился, увидев, что дополнительно изучаю необязательные «агрономические» предметы:

— Собираетесь посвятить себя сельскому хозяйству?

— Пока нет, но кто знает, как жизнь повернется⁈ — ответил я, помнивший, какую важную роль играло сельское хозяйство в предыдущие тысячелетия. — Лишних знаний не бывает, их может только не хватать.

— Как я с вами согласен! — воскликнул он. — Я вот тоже собирался посвятить свою жизнь чистой химии, кислотам, но, благодаря тому, что изучал еще и агрономию, получил сравнительно быстро место экстраординарного профессора из-за внезапной смерти предшественника. Других кандидатов под рукой не было, а я числился на кафедре приват-доцентом.

После того, как казначей подсчитал общую сумму, оказавшуюся намного меньше, чем за осеннее полугодие, я спросил:

— Картузов, студент с юридического, заплатил уже?

— Нет-с! Они всегда платят с задержкой! — язвительно ответил он.

— Оплачивает восемь обязательных предметов? — продолжил я проявлять любопытство.

— Куда ему больше⁈ — усмехнулся казначей.

— Посчитайте, сколько он должен за лекции и сдачу экзаменов, и приплюсуйте, — попросил я.

— Как прикажете-с, — согласился он. — И не говорить, от кого?

— Ни в коем случае! — потребовал я и объяснил шутливо: — Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, а если сохранится в тайне, то, может, проскочу!

На самом деле Игнату Картузову я отстегнул малость за наводку на Бессарабско-Таврический банк. Мы пересечемся в четверг во дворе, когда буду возвращаться в главный корпус на лекцию по электричеству. Это сейчас отдельный курс физики. Картузов курил в компании однокурсников, но оставил их, чтобы поздороваться со мной, перекинуться парой слов.

На чисто риторический вопрос «Как дела?» Игнат ответил подробно и хвастливо:

— Во время каникул устроился охранником в одну политическую организацию. Им сам император покровительствует. Платили по три рубля в день, как во время погрома. Я приглянулся, пообещали взять к себе, когда окончу университет, и, ты не поверишь, оплатили за меня весь семестр и сдачу экзаменов. Я был уверен, что не смогу закончить в этом году, денег не хватит, только прошлогоднее полугодие добью, а тут такая удача. До этого мне всего раз помогли на втором курсе, оплатили лекции за три предмета. Я сходил к ним, поблагодарил, а Аристарх Иванович, их руководитель, говорит, что это не он помог. Ну, ты сам понимаешь, порядочные люди не хвалятся таким!

Они таки, действительно, порядочные, потому что не взяли на себя чужие грехи, но кто ж им поверит⁈

— Вот видишь, как только ты перестал маяться дурью, взялся за учебы, тебе сразу начали помогать, — подсказал я.

— Это я уже понял. Теперь поднапрягусь и, если не справлюсь до лета, досдам осенью. Надоело мне учиться, — твердо заявил Игнат Картузов.

После следующей лекции по агрономической химии я подошел к профессору Меликову, пятидесятишестилетнему армянскому дворянину, склонному к полноте, но руки при этом оставались сухими, словно принадлежат другому телу. У него наполовину седая и на четверть полысевшая спереди голова с короткими черными волосами, широкие густые усы под длинным носом и округлая борода средней длины. В темно-карих глазах печаль всего армянского народа, которую я часто встречал у его соплеменников. Время от времени их бьют жестоко и по делу из-за поведения элиты, чересчур хитрозадой и беспринципной, даже по азиатским меркам.

Профессор Меликов как раз заканчивал складывать в коричневый кожаный портфель с сильно потрепанной ручкой литографии лекции, отпечатанные крупным шрифтом, в которые иногда заглядывал во время чтения ее.

— Какие-то вопросы по лекции? — спросил он.

— Не по этой. Я в прошлом году, еще до поступления в университет, прослушал этот курс. Хочу договориться с вами, чтобы назначили удобное для вас время для зачета его, — попросил его.

— Я помню вас, как и остальных хороших студентов, и с удовольствием закрою это полугодие без проверки! — улыбнувшись, согласился профессор и поинтересовался: — Это ведь вам Павел Иванович и Василий Моисеевич уже закрыли его?

— Да, — признался я.

— Тогда тем более! — произнес он и добавил благое пожелание: — Все бы так учились!

Если бы у остальных был такой же багаж знаний и денег, как у меня, возможно, они бы действовали похоже. Впрочем, кому-то дана тяга к знаниям, кому-то только к диплому, чтобы получить теплое местечко, а кому-то, рожденному пофигистом, летать влом.

Благодаря вложению денег в облигации, зачислению на срочный счет и красивым жестам, в начале февраля вдруг обнаружилось, что налички у меня осталось маловато. Если ужаться, то дотяну до двенадцатого марта, когда будет выплата по купону, только вот экономить не хотелось. Я решил перетащить в Россию свой вклад в Национальном городском банке Нью-Йорка, он же Сити-банк. Все равно плыть в США, которые сейчас называются Североамериканскими соединенными штатами (ССШ), или куда-либо еще не собирался. Мне в этой эпохе очень понравилось. На черный день теперь есть вклад в швейцарском банке — как звучит, а, для бывшего совка⁈ Тем более, если окажусь в будущем, не смогу доказать, что вклад принадлежит именно мне, сохранившему молодость в течение нескольких десятков лет, придется мутить какую-то схему с завещанием без гарантии на успех, а если в прошлое, то и вовсе говорить не о чем.

Месье Бошен, который, как я подозревал, в отличие от своего будущего соплеменника Алена Делона, одеколон пьет и делает это неаккуратно, обливая костюм и другую свою одежду, внимательно выслушал меня, посмотрел договор на английском языке.

— Хотите перевести деньги именно на это отделение нашего банка? — задал он уточняющий вопрос.

— Да. Что-то оставлю на счете, что-то, скорее всего, вложу в облигации, — ответил я.

— Такое возможно, только займет много времени и придется потратиться, не думаю, что сильно. По-любому это будет дешевле и быстрее, чем самому плыть туда, — мило улыбаясь, произнес он, а это предполагало, что таки обдерут. — Сейчас мы с вами составим прошение к нашему банку сделать такой перевод. Позже я свяжусь с головным офисом, уточню детали и по телефону проинформирую вас о сроках и сумме затрат.

Он позвонил мне домой в конце рабочего дня и сообщил, что операция займет не меньше месяца. «Лионский кредит» удержит триста двадцать четыре франка за сопровождение этой операции, пересылку документов и другие формальности и комиссию за обмен долларов в рубли, а американский банк — комиссию за перевод денег. Я согласился.

Где один месяц, там и два, поэтому у меня появилась идея, как быстрее раздобыть деньги. Во французском химическом журнале я прочитал о получении ацетилена из карбида кальция, а в американском — о получении последнего путем прокаливания негашеной извести с коксом в электрической печи. Такая, небольшого размера, имелась в физической лаборатории университета. Лаборантом там был Стоянов Федя, прошлогодний выпускник университета, работавший над магистерской диссертацией. В университете заведено давать эту неутомительную и хорошо оплачиваемую должность талантливым, но бедным выпускникам, решившим посвятить себя науке. Физическая лаборатория находилась рядом с химической, в которой я часто задерживался после занятий, а он в своей, иногда заходя в гости к коллеге Никанору Гладышеву, поэтому стали приятелями. Договориться с ним, как и достать негашеную известь и кокс, не составило труда. Феде было даже интересно поучаствовать в изготовлении неизвестного ему продукта, который был нужен мне якобы для опытов с целлулоидом. Много на такой печи не напечешь, но мне и нужно было на первый раз всего грамм двести-триста.

Стальные газовые баллоны с латунными вентилями, трехлитровый для кислорода и пятилитровый для ацетилена, и шланги для них я достал без проблем. Все это продавалось в магазине скобяных товаров неподалеку от Нового рынка. С изготовлением резака тоже все было просто. Я зашел в небольшую мастерскую с собственной кузницей на границе Города и Молдаванки, на вывеске которой было написано, что работают с любым металлом, где заправлял кряжистый мужик, от которого разило ядреным потом, с подпаленной темно-русой бородой и точками от ожогов на лице и руках, облаченный в брезентовые шапку с наушниками и фартук, внимательно выслушал меня, посмотрел на принесенный мной чертеж, выполненный в меру моих посредственных способностей в рисовании и черчении.

— Для чего нужна будет эта штука? — спросил он.

— Для проведения химических опытов в лаборатории, — соврал я. — В нее будут поступать два разных газа под высоким давлением, которые будут смешиваться и выходить тонкой струей. Я должен иметь возможность регулировать напор каждого, чтобы отслеживать, как будут реагировать на изменение смеси другие материалы. Газы могут загореться, поэтому наконечник должен выдерживать высокую температуру.

— Для науки, значит, — сделал он вывод и пообещал: — Сделаем, как надо.

Изготовил даже лучше, чем я ожидал, всего за два дня. Правда, и плату, с учетом моих вентилей и фитингов, получил солидную — тринадцать рублей.

Труднее всего оказалось заправить баллон чистым кислородом, хотя компрессоров по заполнению сжатым воздухом в Одессе хватало, потому что сейчас много механизмов работает на нем. Я начал вспоминать, на каком производстве нужен кислород? Первым в голову пришло восстановление железа. Нашел маленькую домну, где получали чугун из железорудного окатыша и металлолома и отливали из него небольшие партии изделий на заказ. Не ошибся, они таки использовали кислород, но из больших, литров на пятьдесят, баллонов, которые заправляли на химическом заводе, расположенном на Бугаевке.

«Завод анонимного общества химических продуктов и маслобоен» Александра Абрамовича Бродского находился рядом с сахарорафинадным Александровского товарищества Льва Израилевича Бродского, и оба являлись однофамильцами или дальними родственниками обчищенного мной банкира Александра Михайловича Бродского. Предприятие было солидным. Со слов профессора Петриева, имело пять паровых машин, водяные и воздушные помпы, большую печь для получения сульфата, свинцовые камеры для производства кислот, котлы для повышения их концентрации, фосфатный цех… Главным продуктом были калийные и фосфатные удобрения, в том числе для подкормки сахарной свеклы, которой засевались принадлежащие владельцу соседнего завода Бродскому Л. И. тысячи десятин пашни по всему югу России. Для этого нужна была серная кислота, которой и производили из калийной селитры около тысячи тонн в год, а заодно соляную, уксусную, азотную, медный купорос, соду, кислород. Кстати, азотную кислоту сейчас называют крепкой водкой. Интересно было бы послушать мнение о ее крепости тех, кто пил.

Въезд на территорию завода был через распашные кованые ворота из железных прутьев. Одна створка была открыта, и возле нее стоял охранник — мужчина немного за пятьдесят, бывший солдат, судя по выправке и бравым усам.

— Барин хочут баллон заправить кислородом, — сказал ему Павлин.

— Вон компрессорная, — показал ему охранник на дверь в торце дальнего из трех, длинного, производственного здания с небольшими оконцами почти под крышей, а потом на двухэтажное административное с высокими арочными: — но сперва туда, заплатить в кассе, — и отворил нам вторую створку ворот.

Крыльцо было три ступени, широкое, с перилами и под навесом из оцинкованного железа. Я слезал перед ним из пролетки, когда со стороны ближнего производственного здания подошел быстрым шагом мужчина лет пятидесяти двух без головного убора и в темно-синем халате вместо пальто. Подтянутый, белобрысый, с еле заметными конопушками на щеках — в общем, истинный ариец, даже если русский по национальности. Лицо показалось мне знакомым, и я кивнул, пытаясь вспомнить, где видел раньше.

Он кивнул в ответ и подсказал с немецким акцентом:

— Иногда встречаемся в ресторане гостинцы «Санкт-Петербургская». Вы там бываете с красивой дамой, — после чего представился: — Шютц Матиас Карлович, главный инженер завода.

Я назвал свое имя и добавил:

— Студент кафедры химии Императорского Новороссийского университета.

— На каком курсе? — спросил он, предложив жестом зайти в здание, потому что на свежем воздухе было холодновато, немного ниже нуля.

— На первом, — ответил я.

— Мой сын учится на третьем, — сообщил он, открыв входную дверь и предложив мне, как гостю, зайти первым.

— Миша Шютц? — догадался я.

— Да, Михаэель, — подтвердил он, остановившись в коридоре, который уходил в обе стороны, возле чугунно-деревянной лестницы на второй этаж. — Знаете его?

— Пересекались в химической лаборатории, — сообщил я.

— К нам на экскурсию? — спросил он.

— Нет, баллон заправить кислородом. Нужен для опытов, — соврал я.

— Что исследуете? — поинтересовался главный инженер.

— Целлулоид. Создаю разных цветов, — продолжил я развивать легенду.

Я действительно занимался изготовлением разноцветного целлулоида. Сперва захотелось получить окраску «под малахит», какими будут корпуса у аккордеонов, баянов, гармошек. Сейчас их делают из дерева. Пытался добиться смешивания цветов, добавляя краски по очереди, а потом додумался изготовлять разных цветов, мелко нарезать и переплавить. Иногда получались очень интересные варианты. Правда, их нельзя было повторить, но, может, это и к лучшему, каждый образец будет оригинальным.

— О, так это, видимо, о вас мне рассказывал сын! — радостно произнес господин Шютц. — Если не спешите, давайте пройдем ко мне в кабинет, поговорим о целлулоиде. Меня он тоже интересует.

— Не спешу, но надо оплатить заправку баллона и дать распоряжение кучеру, чтобы потом не ждать, — сказал я. — Где у вас касса?

— Пойдемте, я распоряжусь, чтобы вам заправили бесплатно, — предложил он.

В приемной у него скучала за столом с пишущей машинкой и телефонным аппаратом секретарша в сером глухом платье, мымра лет сорока — редкие волосики и сопля из носика, для которой, судя по кислому лицу старой девы, все мужчины — враги, потому что не способны разглядеть ее внутреннюю красоту. То-то им достанется, если такое вдруг случится!

— Мариэтта Петровна, приготовьте нам… — он повернулся ко мне: — Кофе, чай?

— Чай с лимоном, — ответил я.

— … а мне, как обычно, — продолжил главный инженер. — Потом позвоните в компрессорную, пусть возьмут баллон с дрожек, что возле крыльца, и заправят кислородом.

Кабинет у него был большой. Кроме Т-образного стола с телефоном и стульями по обе стороны длинной ножки, еще журнальный столик, на котором находилась шахматная доска с незаконченной партией, два кресла и два книжных шкафа. Возле двери деревянная вешалка на четырех лапах, на которой висели черное пальто с серым каракулевым воротником и серая каракулевая шапка. Главный инженер Шютц Матиас Карлович снял и повесил на свободный крючок рабочий халат, оставшись в дорогом темно-сером костюме-тройке, чистом и наглаженном, осторожно переставил шахматы на рабочий стол, после чего пригласил меня занять кресло и сам сел во второе.

— Почему вас заинтересовал именно целлулоид? — начал он.

— Потому что за пластмассами будущее, — предсказал я. — Кто сейчас войдет в этот бизнес, тот и снимет сливки.

— Собираетесь завести свое дело? — полюбопытствовал он.

Такая мысль у меня была, но, когда денег стало больше, чем успевал тратить, как-то привяла. После этого вопроса опять постучала снизу или сверху, пока не понял.

— Почему нет⁈ — произнес я. — Если работаешь на других, богатеют они. Так что лучше работать на себя.

Зашла секретарша с подносом, поставила на журнальный столик чашку кофе для своего босса, мне чай и посередине — хрустальную конфетницу на ножке, заполненную почти до верха.

Мы поблагодарили, и она удалилась с видом выполненного не менее трех раз супружеского долга.

— Есть на это деньги? — отпив кофе, поинтересовался главный инженер.

— На такой завод, как ваш, нет, конечно, но на каменное здание, небольшую установку по производству целлулоида и пресс для изготовления продукции найду. Летом я купил в Париже журнал, в котором описана новая линия, более производительная, дешевая и простая в изготовлении. Уверен, что наши машиностроители справятся с таким заказом, а значит, обойдется дешевле. Кислоты, серную и азотную, буду покупать у вас. Сперва займусь тем, что попроще: пуговицы, расчески, портсигары, оправы для очков, футляры, пеналы, линейки, треугольники, лекала… Появятся прибыль, перейду на корпуса для музыкальных инструментов, детские игрушки: кукол вместо матерчатых, набитых опилками, солдатиков вместо оловянных, ванек-встанек, погремушек, автомобильчиков, аэропланов… Да много что можно производить. На этот счет у меня много идей, — поделился я планами, возникшими прямо сейчас.

— Что за журнал? Не дадите посмотреть? — спросил он.

— «Американского химического общества». Номер не помню. Я подарил его университетской библиотеке. Пусть Михаэль поймает меня между лекциями, сходим вместе, покажу, какой, — предложил я.

— А что за опыты вы проводите с целлулоидом? — спросил Матиас Карлович.

— Научился окрашивать его в разные цвета, делать многоцветным, в том числе под малахит, мрамор. Мне кажется, изделия такой расцветки будут покупать лучше, — сообщил я.

— Да, красивый, привлекательный вид — это очень важно для обычных покупателей, — посмотрев на меня оценивающе, согласился главный инженер.

Два дня назад преподаватель по технической химии, заслуженный профессор Петриев поинтересовался, чем я занимаюсь в лаборатории, проводя там прямо таки неприлично много времени для студента. Знать бы, какая сволочь настучала⁈ Про карбид рассказывать нельзя, поэтому я поделился своими результатами по окраске целлулоида.

— Не могли бы вы изложить все это в письменном виде: последовательность процессов, дозировка, результат? — спросил заслуженный профессор Петриев. — Опубликуем в альманахе «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей», а то от нашей кафедры давно ничего не было. Научная работа студента первого года обучения — это очень большой плюс для всех нас!

— Вы считаете, что мои опыты достойны внимания ученых⁈ — удивился я.

Никак не привыкну, что химия только набирает обороты, смотрю с высоты двадцать первого века.

— Молодой человек, в сравнение с тем, что в последнее время публикуют в альманахе, особенно с историко-филологического факультета, ваша работа по технической химии будет тянуть на магистерскую диссертацию! — похвалил он. — Жаль, что нельзя получить привилегию на это изобретение.

Привилегия — это, видимо, патент.

— Почему нельзя? — полюбопытствовал я.

— Потому что, согласно закону от тысяча восемьсот девяносто шестого года, привилегию на изобретения в химии не дают, чтобы способствовать развитию нашей промышленности. В итоге иностранные жулики воруют наши изобретения, а мы потом покупаем у них придуманное нами, как было в случае с бездымным порохом, — грустно поведал он.

Видимо, такой закон специально приняли в Российской империи десять лет назад, чтобы моя фамилия не осталась ни в каких официальных документах, повлиявших на историю. Я должен быть бойцом невидимого фронта. В Порт-Артуре проскочило с документами, может, потому, что архивы были сожжены нашими или японцами.

Я пересказал главному инженеру Шютцу свой разговор с профессором Петриевым.

— Сам сталкивался с этим. Пришлось через поручителей получать патент в Германии, переплачивать, — пожаловался он и предложил: — Пейте чай, а то остынет.

Конфеты были в фольге, на которой вытеснен номер тридцать четыре. Так сейчас продают шоколадные, положив в красивые картонные или жестяные коробки, стоившие дороже содержимого. Судя по вкусу, это конфеты «Мишка косолапый», которые я обожал в детстве. Они уже есть, и картинка на коробке похожая.

Затем главный инженер поменял тему разговора, поинтересовался, кто я по жизни, как учусь, как отношусь к студенческим бунтам, летним и осенним событиям.

— Свобода — она не снаружи, а внутри тебя. Пока что меня все устраивает, кроме бомбистов. Если станет еще хуже, перееду заграницу, — изложил я свою жизненную позицию. — На данный момент меня здесь ничего не держит, значительную часть жизни провел вне России, знаю несколько языков, деньги есть, так что иммиграция для меня не проблема.

— Молодым легко уехать в другую страну, — поделился личным опытом Матиас Карлович Шютц.

Первые испытания ацетиленового резака я провел в катакомбах, чтобы испытание проходило в условиях, приближенных к боевым, притащив туда в мешках два баллона, трехлитровый с кислородом и пятилитровый почти полный воды, шланги, кусок стали толщиной миллиметра четыре и жестяную банку с карбидом. В отсеке зажег свечу и прилепил ее к уже подгнившей доске, принесенной сюда летом, зарядил карбид в баллон с водой, успев бронзовым ключом закрутить крышку с вентилем до того, как пена полезла через край, подсоединил шланги. При этом вспоминал, как в детстве, стырив куски карбида у коммунальщиков, ремонтировавших постоянно рвущиеся трубы водопровода или канализации, делал бомбы, затолкав его в шахтерскую алюминиевую флягу, которые в Донбассе валялись на мусорниках, завинтив крышку и отправив в шлам — отстойник для воды, выкачанной из шахты — в надежде оглушить рыбу. Взрывы были не очень, как и рыба в шламе. Главное, что бабахнуло. Если в детстве ничего не взрывал, значит, ты девочка, а если продолжаешь делать это взрослым, значит, все еще мальчик.

Открыв оба вентиля на резаке и услышав шипение газов, поднес к соплу горящую спичку. Полыхнуло сразу, но пламя было жиденьким. Я добавил ацетилена и убавил кислород. Стало лучше. Покрутив вентили, добился того, что струя пламени стала узкой и синеватой. Прислоненный к щербатой стене лист стали первое время никак не отреагировал. Я уже думал добавить еще ацетилена, когда увидел, что металл начал краснеть, становиться ярче. Вскоре появилась узенькая дырочка, капельки красного, стекающего металла. Я повез резак вниз, преследуя желтовато-красную «слезу». Точно смирившись с неизбежным, металл перестал сопротивляться. Я вырезал кривой прямоугольник, второй и третий побольше, а четвертый, самый большой, не довел до конца. К тому времени отсек был заполнен дымом, глаза резало, а в горле першило. Я вышел в коридор, отдышался, посмотрел на часы, вспомнив, что не засек время начала испытания. Ладно, это не важно. Главное, что одной небольшой зарядки карбида хватит на то, чтобы прорезать не меньше двух дыр в несгораемом шкафу. Я перетащил баллон с водой и осадком — гашеной известью — в большее помещение, где вылил содержимое. Куски порезанной стали разбросал по проходам. В такой влажности они через пару недель превратятся в ржавчину.

В воскресенье утром, позавтракав у раскольников, я поехал на Молдаванку. Оставив Павлина в переулке, прогулялся к пивной. Летняя веранда была пустой. Думал, что и в помещении будет так же, но там сидело аж три компании, причем в одной из пяти человек были Бубен и Хамец. Первый сидел лицом к входу, увидел меня. Я кивнул еле заметно и вернулся на веранду.

Подельники появились через минуту.

— Думали, ты уже свалил с Одессы, — сообщил Хамец.

— Не дождетесь! — шутливо произнес я.

— Да мы и не ждали! — на полном серьезе заверил Бубен.

— Значит так, — начал я без раскачки, — медвежатник уехал на родину, поэтому банки отпадают, нужен несгораемый шкаф с драгоценностями на хорошую сумму: ювелирный магазин или мастерская.

— А шо не так с деньгами⁈ — удивился Хамец.

— Они бумажные, сгорят, — объяснил я. — Увидишь, когда буду вскрывать, сам поймешь.

— Таки есть одна! — радостно вспомнил Бубен. — Осенью Хаим Кривой со своими взял ювелирку на углу Кузнечной и Тираспольской. Там дворник ночной та еще пьянь! Подсунули ему бутылку казенки, он и отрубился. Они взломали дверь черного хода, почистили мастерскую по мелочи, сотни на две всего, а шкаф ни взломать, ни утащить не смогли, хотя работали впятером. Говорил, что еле-еле с места сдвинули.

— Сходите разведайте там всё. Если можно зайти без проблем, сработаем в ночь на следующее воскресенье, — предложил я

— Лучше на субботу. Хозяин мастерской — иудей, будет шаббатить, — иронично посоветовал Бубен.

— Таки да, — подержал Хамец.

— А ты не будешь? — подколол я его.

— Не всем же быть праведниками, кто-то должен страдать за весь наш народ! — ухмыляясь, ответил мой подельник.

Мы договорились встретиться здесь в среду после обеда, когда у меня закончатся занятия, уточнить детали. Бубен и Хамец вернулись в пивную, где сидели на хвосте у своего коллеги, ночью щипнувшему лебедя — обворовавшего пьяного, прикорнувшего в сквере на скамейке, а я поехал домой, чтобы написать очередную рецензию для газеты «Одесские новости» о пьесе, которая, как было написано на афише, с восторгом встретила московская публика, и которую без восторга посмотрел вчера вместе со Стефани. За годы жизни в будущей столице у меня сложилось мнение, что московская публика — это свита голых королей. Так вот она уже́.

Рецензию на постановку «Человек и сверхчеловек» заведующий отделом культуры Балабан прочитал по диагонали, хмыкнул и сказал:

— И от других слышал нелестные отзывы о постановке. Теперь точно не пойду.

Через несколько дней после выходы номера с рецензией Алексей Семенович позвонил мне и рассказал забавную историю. Градоначальник Одессы генерал-майор Григорьев Аполлон Гаврилович, которому принадлежит крылатое выражение «Есть только две мировые партии: сытые и голодные», запретил постановку, поскольку главный герой — революционер, а прочитав мое мнение о ней, отменил свое решение со словами «Пусть смеются над этим идиотом». Теперь на пьесу аншлаг, причем билеты проданы на месяц вперед.

— Надо же, отрицательный отзыв оказался лучше положительного! — весело сообщил завотделом.

— Реклама не бывает хорошей или плохой. Она или сработала, или нет, — подсказал я.

— Вот об этом я и хочу поговорить, — продолжил он. — Директор театра предлагает вам контрамарку до конца сезона. Можете писать что угодно, но почаще.

— Передайте ему, что я хожу с дамой, поэтому мне нужны две билета в середине первого ряда амфитеатра и полнейшее инкогнито, чтобы никто из театральных не знал, кому они выданы, — потребовал я, надеясь, что оставят меня в покое.

Не тут-то было! Алексей Семенович позвонил на следующий день и предложил зайти и забрать билеты, которые доставили в редакцию, благо идти недалеко. Что ж, теперь буду уважающим себя одесситом, который ходит в театр бесплатно. За это приходилось писать статьи чаще, чем мне хотелось.

Ювелирная мастерская занимала анфиладу из четырех комнат на первом этаже. Мы зашли с черного хода и попали сразу в кабинет хозяина, довольно скромный, с одним окном, причем решетка из толстых прутьев была перед стеклами, а не снаружи, как делают обычно. Сляпано грубо, но надежно. Из мебели только стол с бронзовой чернильницей с двумя чашами для чернил, закрытых откидывающимися крышками с женскими головками наверху, высокий стул с мягкой матерчатой подушкой, на которой лежала еще одна, кожаная и сильно смятая, и узкий шкаф со стеклянными дверцами в верхней половине, в которой на полках стояли книги на идише, а в нижней лежали папки с документами, сшитые суровой ниткой квитанции, штук по сто в каждой пачке. В следующей комнате находился большой сейф той же фирмы, что и мой, и четыре рабочих стола ювелиров, работающих с камнями, судя по шлифовальным кругам и каким-то станочкам неизвестного мне назначения. В третьей работали с драгоценными металлами, потому что на каждом из шести столов были весы, маленькие паяльные лампы, тигли, еще какие-то приспособления для плавки и отливки, тисочки, наборы плоскогубцев и круглогубцев, керны, лобзики… Здесь все еще воняло керосиновой гарью. В четвертой комнате или первой от главного входа была приемная, разделенная деревянным барьером на две части. В большей для посетителей стояли два дивана и два журнальных столика с газетами, а в меньшей — длинный стол у барьера и два стула, возле одного из которых стояла стеклянная чернильница с положенным на нее пером темной ручки и деревянный стаканчик с запасной ручкой пером кверху и тремя заточенными карандашами, а у стены — шкаф, почти пустой, только початая пачка писчей бумаги, карандаши, ручки, бутылка с чернилами, ластики.

Я вернулся к сейфу во второй комнате, где Бубен и Хамец заканчивали завешивать окно плотным темно-зеленым одеялом, принесенным ими. Я прикрыл двери в соседние комнаты не до конца, чтобы выходил дым. Перетащил один стол от сейфа, зажег свечу, прилепил ее горячим воском к деревянному полу так, чтобы свет падал на боковую стенку, покрашенную в темно-серый цвет.

Подождав, когда освободятся подельники, потребовал:

— Следите внимательно. В следующий раз будете делать вы, — и начал собирать аппаратуру.

Им было интересно, потому что не понимали, как я с помощью двух баллонов собираюсь открыть сейф. Разве что взорву его.

Закинув карбид в баллон с водой, закрутил крышку, после чего соединил шлангами с резаком. На боковой стенке сейфа нарисовал мелом овал, лежащий на боку. Если не ошибся, в этом типе нет внутренней перегородки, поэтому с этой стороны будет удобнее вытаскивать содержимое. Надев солнцезащитные очки со стеклами янтарного цвета (других сейчас нет), приказал подельникам, чтобы открыли вентили.

Тихо зашипев, газы вырвались из сопла. Я поднес его к алому язычку пламени свечи — и, пыхнув сердито, появилась узкая синеватая струя. Мне показалось, что сейф вздрогнул, когда она коснулась его стенки. Завоняло горелой краской, которая вспучивалась и вспыхивала. Стенка была толщиной миллиметра три, поэтому потекла быстро. Я вел резак слева направо по верхней белой дуге, нарисованной мелом, а потом справа налево по нижней.

Когда овальный кусок стали упал на пол, Бубен выразился предельно красочно и эмоционально.

— Закрывайте вентиля, — приказал я. — И в следующий раз делайте это сразу, как вырезанное отвалится.

Между стенками был слой асбеста толщиной сантиметров пять. Я предполагал цемент или кирпичи, поэтому захватили молотки и зубила. Выковыряли быстро, после чего я опять зажег резак и сделал отверстие во внутренней стенке. Оно получилось немногоу́же, потому что работать через первое было труднее.

В нижнем отделении было пусто, если не считать деревянную коробку со стальными клеймами. Бубен долго скреб по полке деревянной лопаточкой, как у крупье, пытаясь найти еще что-нибудь, после чего выматерился во второй раз, но короче и ёмче.

Я изнутри померил расстояние до средней полки, отложил его на внешней стороне, после чего выше нарисовал мелом второй овал. Сработал его немного быстрее. На этот раз облом прошел мимо. На средней полке лежали аккуратно завернутые в листы бумаги слитки золота, прямоугольные, невысокие, каждый весом в три фунта (один килограмм двести тридцать грамм), всего шесть штук. Если из каждого отлить золотые червонцы, которые весом восемь целых и шесть десятых грамма, то получится сто сорок три штуки. Все вместе тянули тысяч на восемь рублей, о чем и сказал подельникам. Реакция Бубна была предсказуемой, а Хамец выразился спокойнее, но тоже фигурно. По-любому, мы не зря залезли сюда.

Я отмерил расстояние, нарисовал овал и предложил Хамцу:

— Давай ты.

Он начал с опаской, а потом втянулся и довольно сноровисто вырезал первый овал, а потом и второй. Я наблюдал за ним от двери, чтобы меньше глотать дыма, который наполнил помещение. Бубен стоял на подхвате и выковыривал асбест. Не догадывается чувак, что минерал этот очень опасен для здоровья.

На верхней полке лежали готовые изделия в картонных коробках с черной бархатной подкладкой: золотое колье с двенадцатью бриллиантами круглой огранки разной величины, по краям маленькие, а в центре побольше, второе с пятью изумрудами, два золотых перстня с рубинами и пачки денег на сумму восемьсот девятнадцать рублей. Драгоценности тянули еще тысячи на три, о чем я и сказал подельникам.

— Соглашайтесь не меньше, чем на семь тысяч, — предупредил их.

— А меньше никак не получится! — весело произнес Хамец.

— Заберу восемьсот рублей. За остальным зайду в пивную в понедельник после обеда, — предложил я.

— Замётано! — быстро согласился Бубен.

Я предложил им самим разобрать аппаратуру, после чего сказал Хамцу:

— Пусть у вас будут. Раскрутишь большой баллон, выльешь воду и осадок. Это гашеная известь. Можешь отдать ее бабам, пусть стены побелят. Если что, скажешь, что нашел на пустыре в кустах. Фараоны не поверят, что у тебя хватит ума собрать и воспользоваться таким.

Они высадили меня на Порто-Франковской возле Толкучего базара. Я прогулялся пешком до того места, где стояли извозчики, и нанял за двугривенный до Старой Порто-Франковской. Возле железнодорожного вокзала разминулись с разъездом из трех казаков. В Одессе все еще военное положение. Одинокий пассажир не заинтересовал их.

На дачу вернулся через калитку, что возле моего дома. Она тихо скрипнула. В домах по соседству жильцов нет, поэтому не счел нужным смазывать. Закинув деньги в сейф, помылся и завалился в кровать. Долго не мог заснуть, потому что адреналин все еще штормил.

Утром мне позвонили из «Лионского кредита», уведомили, что деньги из Сити-банка зачислены на мой рублевый счет. Могу воспользоваться ими в любой момент в пределах рабочего дня. Сказал, что зайду, когда придет время обналичить купоны по государственным облигациям. Другой бы с такими деньгами сидел и не рыпался, а я ищу приключения на пятую точку. Отвык жить, как все.

Ограбление ювелирной мастерской стало большей сенсацией, чем даже обнос квартиры градоначальника Григорьева, случившийся немного раньше. Специалисты понимали, что в криминальном деле произошла техническая революция. Раньше вскрыть сейф могли только специалисты высочайшей квалификации, которых по пальцам пересчитать во всем мире. Возможность резать железо — пока непонятно, как, выдвигались разные способы, в том числе и ацетиленовый — резко расширяло круг тех, кто сможет сделать это. Заслуженный профессор Петриев сказал в начале лекции, что изобретатель способа быстрой резки металлов достоин докторской степени по химии. Один из его студентов тихо плакал от горя, что не сможет быстро стать доктором наук. Поскольку способ был высокотехнологичным по нынешним меркам, заподозрили заграничных специалистов или наших, прошедших там обучение. Доморощенные лапотники на такое не способны. Главное подозрение пало на эсеров (социал-революционеров), которые, как люди глубоко практичные, предпочитали экспроприации, как они называли вульгарные грабежи, метанию бомб. Среди них и искали, арестовав несколько человек. Преполагаю, что полицию больше интересовало не кто, а как?

В четверг девятого марта во время перемены ко мне подошел Михаэль Шютц или просто Миша, как его называли однокурсники, более длинная и свежая копия своего отца:

— Отец и его друг хотят поговорить с тобой по делу. Предлагают в субботу пообедать вместе в ресторане гостинцы «Санкт-Петербургская». Что скажешь?

У меня появилось нехорошее предчувствие, что Шютц-старший догадался, зачем мне был нужен кислород. Доказать он ничего не может, значит, хочет доступ к технологии. Посмотрим, что у них на руках, от этого и спляшем.

— Почему не поговорить с деловыми людьми⁈ — шутливо произнес я и добавил серьезно: — В два часа дня их устроит?

— Думаю, что да, — ответил он. — Завтра сообщу ответ.

— Пусть позвонит мне. До восьми вечера буду дома, — предложил я и дал визитку с номером телефона.

Встретились в отдельном кабинете, куда меня провел метрдотель, похожий на школьного учителя математики с больным зубом, когда я сказал, с кем встречаюсь. Третьим участником встречи был Бабкин Матвей Яковлевич, купец первой гильдии, личный почетный гражданин (не потомственный, свободен от рекрутского набора, подушной подати, телесных наказаний, имеет право занимать городские общественные должности, то есть чуть выше купца, но не дворянин) — толстоватый тип с густой шапкой волнистых русых волос, круглым благодушным лицом с как бы заплывшими глазами, глядящими со смесью доброты и лукавства, густыми и непокорными, пшеничными усами и двойным подбородком, облаченный в темно-коричневый костюм-тройку с красным галстуком-бабочкой и толстой золотой цепочкой на выпуклом пузе. По случаю Великого поста заказали севрюгу с хреном, буйабес из рыбы, осетрину по-царски, судака о’гратен и парфе мандариновое с буше (пирожные с кремом из мандарин). По моему совету заказали белое сухое сладковатое вино фалангина из Кампаньи, которое я пил еще в те далекие времена, когда был перегрином. Все трое были отменными едоками. Когда добрались до десерта, отослали трех официантов, обслуживавших нас, и мои сотрапезники, испросив у меня позволения, закурили, достав из золотых портсигаров папиросы «Герцеговина Флор», которые уже, наверное, любит товарищ Сталин, но не имеет возможности купить, потому что стоят тридцать копеек десять штук. За такие деньги можно приобрести сто двадцать папирос «Тары-бары» или «Тройка».

— Мы с Матвеем Яковлевичем решили организовать акционерное общество и построить химический завод по производству товаров из целлулоида. Я буду заниматься производством, а он сбытом. Мы предлагаем вам присоединиться к нам. На вас будут научные разработки, создание новых товаров, — перешел к делу Матиас Карлович. — Уставной капитал сто тысяч рублей. Вы внесете, сколько сможете, а мы остальное.

— Для меня тридцать три тысячи триста тридцать три рубля и тридцать три копейки не проблема, — шутливо сообщил я, произведя на собеседников приятнейшее впечатление, и продолжил серьезным тоном: — Меня больше интересует, что на первом этапе собираетесь построить и какое оборудование закупить и хватит ли на это денег? Вы уже составили бизнес-план? — и, поняв, что они не знают такое выражение, сказал другими словами: — Вы подсчитали примерные расходы? Может, надо сразу заложить больше денег или быть готовыми сделать это?

— Вот этим мы и хотели заняться совместно, если договоримся. Как я заметил, вы в курсе всех новинок, а нам хотелось бы построить самый технически передовой завод, — ответил господин Шютц.

— Я бы начал с дизель-генератора переменного тока, работающего на тяжелой нефти. У него выше КПД и дешевле топливо. Такие делают в Германии, а три года назад изготовили и поставили на торговый корабль в Санкт-Петербурге. Здание построить сразу на два с общим пультом распределения, но второй прикупить позже, когда появятся деньги. К тому времени мощности первого наверняка не будет хватать, да и два надежнее. Потом построить цеха и закупить агрегаты для производства серной и азотной кислот. Они уже будут приносить прибыль, за счет которой будем развиваться дальше. Можно сразу создать цех для производства целлулоида, но я бы посоветовал начать с камфоры, которая для этого нужна. Возить ее из Юго-Восточной Азии дорого. Видел американские и немецкие чертежи агрегатов по изготовлению ее из живицы (скипидара), но могу предложить свой вариант, который вобрал лучшие стороны обоих, большей производительности и стоить будет дешевле. Камфору тоже можно будет продавать, спрос на нее очень высокий. И уже в последнюю очередь построить цех по производству целлулоида и второй по его окраске и штамповке потребительских товаров, — поделился я соображениями, которые пришли в голову после того, как Шютц-старший сказал по телефону, что разговор в ресторане будет о целлулоиде.

Мои будущие компаньоны переглянулись, после чего Матвей Яковлевич изрек, словно я не слышу:

— Да, парень, действительно, толковый.

— Я сделал предварительные расчеты, но с паровым генератором и без производства камфоры. Сто тысяч должно хватить и вместе с ними. Если что, возьмем кредит или докинем, — сказал Матиас Карлович и задал главный вопрос: — Так вы готовы вступить в акционерное общество?

— Конечно, — без раздумий ответил я и дал еще один совет: — Счет лучше открыть в банке «Лионский кредит». У них есть отделения в Санкт-Петербурге, Москве и Берлине, где будем покупать оборудование, и в Александрии, откуда будем возить длинноволокнистый хлопок, и по всей Западной Европе, куда будем продавать свою продукцию.

— Вы думаете, нас там ждут⁈ — иронично улыбаясь, произнес Матвей Яковлевич.

— А мы у них спрашивать не будем. Предложим хороший товар — сами прибегут, — заверил я.

— Тогда выпьем за акционерное общество… — он задумался, подбирая название.

— «Одесский целлулоид», — подсказал я.

— Точно! — согласился он, а третий компаньон кивнул. — Официант, шампанское!

В мае вышел альманах «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей» с моей статьей об окрасе целлулоида в разные цвета, в том числе смешанные. Напечатанной там, статья и мне показалась вполне себе научной. Все-таки текст в журнале или книге смотрится совершенно по-другому, чем в рукописи, как бы облагораживается. Во вступлении декан физмата, заслуженный профессор Петриев указал, что написан сей шедевр студентом первого года обучения. Мол, не судите строго, как подумал я. Остальные сочли, что так он похвастался: студенты кафедры химии — самые крутые. На пару дней я стал университетской знаменитостью. Со мной стали здороваться уборщицы.

Вечером мы со Стефани пошли в Русский театр. Приходилось отрабатывать билеты. Там гастролировала труппа из «Комеди франсез» или почти. Мы попали на «Соломенную шляпку», которую я видел в варианте советского фильма. С одной стороны наши сыграли лучше и фильм давал больше возможностей рассмешить, с другой при переводе кое-что теряется, особенно игра слов, фразеологизмы. Так было и на этот раз. Игра актеров тоже была посредственная. Они брали, я бы сказал, водевильностью, чисто французским, кажущимся легкомысленным отношением к жизни. Решил написать в рецензии, что постановку обязаны посетить все, кто хочет весело отдохнуть пару часов и кому нужна практика по французскому языку. Остальные все равно не придут.

В антракте мы со Стефани вышли в фойе, где столкнулись с поручиком Суконкиным. Точнее, теперь он был штабс-капитаном, поэтому я узнал не сразу, только после того, как он, заулыбавшись, подошел ко мне и протянул руку. Звездочки на погонах новые, не потускнели, значит, повысили недавно. На груди красный крест ордена Святого Станислава третьей степени с мечами, то есть за боевые заслуги. Это самый младший из орденов. Награждают ими последовательно: Святого Станислава третьей степени — Святой Анны четвертой и третьей степени — Святого Станислава второй степени — Святой Анны второй степени — Святого Владимира четвертой и третьей степени — Святого Станислава первой степени — Святого Владимира второй степени — Святой Анны первой степени — Святого Владимира первой степени — Белого Орла — Святого Александра Невского — Святого Александра Невского с бриллиантовыми украшениями. Орден Святого Георгия был вне этого списка. Им награждали только за выдающиеся боевые заслуги. По статусу приравнивался к Святому Владимиру, а по правилам ношения следовал за Андреем Первозванным. Награжденный орденом Святого Станислава третьей степени получал личное дворянство, ежегодную пенсию в восемьдесят шесть рублей и до одного года сокращался срок повышения в следующий чин.

— Поздравляю с наградой и четвертой звездочкой на погонах! — сказал я, представил его и Стефани друг другу (офицер назвался Алексеем) и поинтересовался: — Ходили слухи, что в Одессе арестовали японского шпиона. Это не ваших рук дело?

— Наших! — улыбнувшись, признался штабс-капитан Суконкин. — Взяли целую сеть шпионов. Не только в Одессе, но и в Санкт-Петербурге, Москве и даже Варшаве, — и добавил: — Не без вашей помощи. Поэтому приглашаю вас обоих отужинать со мной. Отказы не принимаются!

Я и не собирался отказываться, потому что заметил, что между штабс-капитаном и моей содержанкой пробежала искорка. Они дуальная пара, должны притягиваться. Стефани уже надоела мне, как, догадываюсь, и я ей, потому что не собираюсь делать предложение. Не расставались потому, что не было достойной замены. Впрочем, я особо и не искал. Стефани стала привычкой, а без привычек мы такое же ничто, как и они без нас. Ждал, когда окончит курсы и уедет в родной Кишинев учительствовать, тогда и зашевелюсь.

— Какой ресторан предпочитаете? — спросил штабс-капитан Суконкин, встретившись с нами после спектакля в фойе.

— Гостиницы «Бристоль», — ответил я.

Где началось, там пусть и закончится.

По приезду он заказал полусладкое шампанское и предложил перейти на «ты». Я согласился со вторым пунктом. К первому выбрал якобы французскую фуа-гру из гусиной печени, которую первый раз попробовал еще в Древнем Египте, а потом ел в Древнем Риме, и еще говядину по-итальянски, котлеты из кур а-ля Палкин и фруктовый шербет.

Пока ждали заказ, Стефани спросила Алексея Суконкина:

— Как именно Але́кс (так на французский манер, с ударением на последний слог, называла меня) помог вам? Мне все равно не признается.

— Он рассказал об особенностях японской культуры, что очень помогла нам, — туманно ответил штабс-капитан. — Он очень эрудирован.

— Это я знаю. Мне даже интересно, есть ли хоть что-то, чего он не знает? — произнесла она, улыбаясь как-то не очень тепло, давая, видимо, понять Суконкину, что я не совсем тот, кто ей нужен.

Женщины, за исключением безмятежных дурочек, более практичны, знают свой уровень и ищут счастье на нем или соседних, выше, ниже, но не слишком далеко, насколько смогут подтянуться или присесть и почувствовать себя комфортно в этом состоянии.

— Есть. Понятия не имею, как удовлетворить женское любопытство. Задал этот вопрос богу, но он признался, что собирался спросить у меня, — отшутился я.

Во время еды вели легкий треп. Перед десертом я ушел минут на пять в туалет, чтобы они смогли договориться или хотя бы сблизить позиции. Судя по тому, как старались казаться безразличными друг другу, прогресс был. Облом случился в конце ужина, когда я выразил надежду, что встретимся еще не раз.

— Увы! Завтра уезжаю на Кавказ, — сообщил штабс-капитан Суконкин.

Подлец! Мы со Стефани так на него понадеялись!

— В Поти на торговом корабле нашли три тысячи винтовок «краг-йоргестен», которые стоят на вооружении американской армии. Наверное, предназначались горным племенам. Американцы пытаются взбунтовать Кавказ, — продолжил он.

— Янки слишком тупы для таких многоходовых операций. Как говорят арабы, если два соседа подрались, значит, у одного в гостях побывал англичанин, — подсказал я.

— Думаешь, англичанка гадит? — с сомнением спросил он.

— Даже не сомневаюсь. Англия живет так хорошо, благодаря награбленному в колониях. Добычу перевозит по морю. Все, кто хотя бы потенциально может угрожать этим перевозкам, должны быть уничтожены, причем чужими руками. Как только у России увеличился флот, большая часть его тут же был затоплена во время Крымской войны. Если бы император Николай Первый не согласился на джентльменское соглашение не развязывать каперскую войну, мы бы раздали патенты всем желающим и победили самое большее через пару месяцев. В итоге мы поступили, как джентльмены, а джентльмены — как грабители. Войну с Японией тоже они организовали, чтобы обескровить обе страны. Сейчас у Германии флот растет стремительно. Значит, скоро она будет воевать с Россией и Францией, чтобы англичане и дальше спокойно грабили весь мир, — прочел я лекцию по политической экономии.

— Надо же, никогда не думал, что всё так сложно! — воскликнул Алексей Суконкин. — Значит, буду искать английский след!

— Обрати внимание на всех неместных, не обязательно англичан, которые по роду своей деятельности будут шляться по горам. Это может быть и дервиш, и купец, и ученый-ботаник из Португалии. Он выведет тебя на резидента, который будет находиться легально в крупном городе с хорошей связью: Поти, Батуми, Тифлисе, Баку. Скорее всего, под дипломатическим прикрытием или сотрудником какой-нибудь международной организации типа Красного Креста — английского клоповника, чтобы быстро и не вызывая подозрений отправлять зашифрованные отчеты руководству, — посоветовал я.

Штабс-капитан Суконкин внимательно выслушал меня, после чего попытался свести к шутке:

— Тебе надо служить в контрразведке! Хочешь, поговорю со своим руководством? Тебя возьмут на офицерскую должность.

— И оказаться вместе с тобой в Поти⁈ — отмахнулся я. — Нет уж, лучше ты к нам в Одессу!

— Обязательно вернусь! — пообещал он.

Как догадываюсь, эти слова были предназначены в первую очередь Стефани. Надеюсь, он получит то, что заслужил, не знаю, правда, за какие тяжкие грехи.

Публикация статьи в «Записках» помогла мне и при закрытии весеннего полугодия. Все преподаватели сделали это без дополнительной проверки моих знаний, включая ректора Занчевского. Некоторые даже называли меня коллегой. Троллят, наверное. Правда, лекции я посещал регулярно, сдав все курсовые и практические работы в числе первых и вопросы задавая в жилу, не прикопаешься. На последнем занятии по геологии исправляющий должность экстраординарного профессора Ласкарев предложил всем желающим присоединиться к его экспедиции в Бессарабию. Они будут зачислены рабочими с зарплатой один рубль пятьдесят пять копеек в день на хозяйских харчах и бесплатном проживании в палатке. При шестидневке выходило около сорока рублей в месяц. Для студента неплохие деньги. За лето можно нарубить на оплату следующего учебного года. Столько же можно получить и в статистическом ведомстве и жить не в полевых условиях, поэтому желающих на моем курсе не нашлось.

Только я подошел к профессору и спросил:

— Владимир Дмитриевич, а нельзя ли присоединиться в роли ассистента без зарплаты? Даже могу нанять вместо себя рабочего из местных.

— Конечно, присоединяйтесь, и никого не надо нанимать! — обрадовался он. — Просто у многих студентов ограниченные финансовые возможности, поэтому даем им возможность и попрактиковаться, и заработать.

Я сообщил своим компаньонам, что на лето покину Одессу. Они не возражали, потому что химический завод находился на стадии строительства корпусов. Уже был готов административный, заканчивали внутреннюю отделку его, складской, для дизель-генераторов. Корпус для производства камфоры построен на три четверти, для кислот — наполовину, а остальные — на начальном этапе.

Стефани мои планы на лето не обрадовали. Наверное, надеялась досидеть на зарплате до конца месяца, когда надо будет забрать Вероник на каникулы. Я дал денег на дорогу в купейном вагоне до Кишинева и обратно, чтобы ей не так обидно было. Уверен, что поедут третьим классом, а сэкономленные деньги Стефани оставит на приданое.

За два дня до отъезда прогуливался утром вдоль моря до Ланжерона, а потом через Александровский парк до Старой Порто-Франковской. Купаться не пошел, потому что вода была холодная, около десяти градусов. Время от времени она поднимается из глубин Черного моря, омрачая жизнь курортникам на два-три дня.

В парке по аллеям гоняли пацаны на роликовых коньках, ездили бициклисты, в том числе девушки с алыми щеками и округленными от удовольствия глазками. Только я вышел из сада и повернул в сторону дачи «Отрада», как увидел на террасе небольшой пивной Бубна и Хамца. Они неторопливо потягивали пиво. Увидев меня, сразу оживились.

— Я же говорил, что он где-то здесь живет! — радостно произнес Хамец, когда я подошел к ним.

— От вас не спрячешься! — шутливо произнес я, пожав им лапы, и показал официанту — пухленькому коротышке с розовыми оттопыренными, как у поросенка, ушами — чтобы принес мне бокал пива. — Так понимаю, у вас что-то срочное.

— Таки да! — заявил Бубен. — Надыбали мы один склад, где — ты не поверишь! — хранится больше пуда золотого песочка. Его контрабандой отправляют туркам. Если разрежем несгораемый шкаф, они даже не заявят — представляешь⁈ Можно в ночь на воскресенье наведаться.

— Да, это здорово, только я послезавтра уезжаю, уже договорился, не могу подвести людей, — огорчил их.

— Так это, мы можем и без тебя провернуть, только дай нам ту фигню, которую в баллон надо засыпать, — нашелся Хамец. — А мы тебе долю отдадим без базаров. Там куш будет знатный!

Если там пуд золота, то барыга отвалит за него тысяч десять рублей, три из которых получу я, ничего не делая и имея стопроцентное алиби. У меня осталось карбида на пару таких операций. По возвращению изготовлю еще.

— Завтра утром привезу, — пообещал я.

Ушел с террасы после них и направился опять в Александровский парк, отслеживая, не ли «хвоста». Вроде бы, за мной не следили. После чего вернулся домой через калитку со стороны моря. Не хочу, чтобы подельники знали, где живу. Не то, чтобы не доверял Бубну и Хамцу, но могут запросто проболтаться по пьяне в кругу корешей, среди которых наверняка есть стукач. Если бы не болтливость и хвастовство воров, полиция раскрывала бы преступления, только при явке с повинной.

Больше бардака, чем при перемещении нашей геологической экспедиции из Одессы в Хотинский район Бессарабской губернии, я видел только в советской армии. Довольно громоздкий багаж привезли на вокзал за час до отправления поезда «Одесса-Киев», но погрузку закончили за пару минут до отправления. Профессор Ласкарев пришел в купе вагона первого класса, в котором мы ехали вдвоем, когда поезд уже тронулся. Говорить он не мог, потому что сорвал голос. Остальные члены экспедиции, не пожалевшие доплатить и перебраться в вагоны классом выше, ехали в третьем, включая бывшего лаборанта кабинета геологии, а со следующего учебного года ассистента профессора, Алексея Тонгудова, который выполнял роль заместителя. Такого понятия, как начальник геологоразведочной партии, пока нет. Наверное, потому, что, как я помнил со времен работы на научно-исследовательском судне, на эту должность будут назначать исключительно тупых дебилов, которые только и умеют, что долбать белых, пушистых и непорочно-трезвых подчиненных в хвост и гриву, а профессора типа Ласкарева явно не тянули на эту роль из-за неубедительного владения ненормативной лексикой.

У меня с собой были две бутылки белого вина и любимые пирожные, а профессору жена нагрузила в соломенную корзинку провианта дня на три, так что время в дороге пролетело незаметно. Через почти семь часов поезд прибыл на станцию Слободка, где мы высадились. Стоянка была всего двенадцать минут, поэтому мата и суеты во время выгрузки багажа экспедиции было лишь немного меньше, чем в Одессе. Ночевали в двухэтажной привокзальной гостинице, где номера делились на двух-, четырех- и восьмиместные. Самый дорогой стоил восемьдесят копеек за ночь. На этаже есть умывальник с бронзовыми кранами и цинковыми мойками. Остальные удобства для обоих полов во дворе в каменном строении без перегородок с четырьмя дырами в полу. Впрочем, в экспедиции были только представители сильного, всего восемь человек, включая меня и профессора. Остальных наймем на месте.

Утром погрузили имущество экспедиции в багажный вагон почтово-пассажирского поезда «Слободка-Новоселицы». Процесс прошел намного спокойнее, чем при выгрузке. Как пассажир второго класса (первого не было), я сдал в багаж свой рюкзак, пошитый на заказ, и двухместную палатку. Все остальное — сагайдак, который всегда беру с собой, отправляясь далеко и надолго, охотничье ружье в кожаном чехле, спиннинг, пока не ведомый одесситам и не только им, и собственный геологический молоток — разместил на полках над кожаными сиденьями, не знаю, чем набитыми, но жестковатыми. Вагон второго класса был почти пустой. От третьего, где были только деревянные скамьи, разделенные проходом посередине, отличался еще и тем, что проход был сбоку, и купе с двумя трехместными диванами были разделены перегородками, но не имели дверей.

Через восемь с половиной часов мы выгрузились на станции Липканы, расположенной на левом берегу реки Прут на границе с Румынией. По расписанию стоянка была всего шесть минут, но поезд простоял столько, сколько потребовалось, чтобы выгрузить все имущество экспедиции. Количество матерных слов при этом было минимальным. Как заметил, чем меньше станция, тем больше на ней порядка.

Переночевали в пристанционной гостинце, состоявшей всего из трех номеров: двух-, четырех- и восьмиместного. Все удобства во дворе. Все клопы — в номерах. Давно меня не настигало такое счастье.

Утром профессор Ласкарев снял комнату у местного богача, а студенты, включая меня, перебрались на берег ручья, впадавшего в реку Прут, и встали там лагерем из трех палаток. Я поставил свою двухместную палатку быстрее, чем они вшестером восьмиместную для жилья. Затем вместе занялись третьей, самой большой, для имущества экспедиции. После чего я заставил выкопать противодождевые канавки, а потом в овраге неподалеку — узкую длинную яму для отхожего места. Как-то само собой получилось, что руководством нашим лагерем перешло ко мне.

Вместе с нами туда прибыла повариха — женщина лет сорока, черноволосая, смуглокожая, но с серыми глазами, согласившаяся поработать на нас за полтора рубля в день. Нанял ее профессор Ласкарев, который казенные деньги тратил легко. Как я узнал в Липканах, у здешних крестьян полтинник в день считается очень хорошим заработком. Ладно, деньги все равно не мои, пусть женщина подзаработает. В обед выяснилось, что Аглая, как ее звали, стоит их.

После чего студенты были разбиты на три пары и отправлены в трех направлениях. Я пошел в четвертом, а профессор поехал в пятом. В поезде он проболтался, что деньги на экспедицию выделил Геологический комитет Горного департамента Министерства государственных имуществ. Цель — разведать наличие полезных ископаемых в северных районах Бессарабской губернии. Заниматься такой ерундой — не царское (профессорское) дело. Для этого есть выпускники Горного института или студенты университета. Настоящий ученый должен посвятить себя исторической геологии, стратиграфии (определение относительного возраста пород), палеонтологии. Только вот деньги дают на решение приземленных задач — разведку полезных ископаемых. Поэтому Ласкарев занимался своим делом, а студенты отбивали казенное бабло.

Я мог бы тоже забить и чисто отдохнуть на природе, но мне было интересно шляться по окрестностям с геологическим молотком и пытаться найти что-нибудь полезное. Этот процесс чем-то напомнил мне собирание грибов в лесу, где много поганок и мало съедобных. По крайней мере, так было в Хотинском районе, где мы обосновались, не шибко богатом на полезные ископаемые. Теперь смотрел под ноги совершенно по-другому. Если раньше места были ровные или не очень, сухие или мокрые, поросшие растительностью или голые, то теперь я делил на породы и вспоминал, какие ископаемые должны в них встречаться.

К полудню мы возвращались в лагерь, где показывали добычу Алексею Тонгудову, который отбирал интересные образцы и предъявлял приезжавшему в вечерние сумерки профессору Ласкареву, и тот решал, где стоит поискать тщательнее. После обеда был тихий час, пока жара не спадет. Первые дни после отдыха шли разведывать дальше, а потом догнали, что руководителя экспедиции наши находки интересуют постольку-поскольку, и начали заниматься своими делами. Кто-то шел в Липканы пить прошлогоднее, подкисшее, домашнее вино, кто-то девок охмурять, за что двое были биты, причем серьезно, кто-то (я!) купался в реке или (опять я!) ловил рыбу. В Пруте хорошо брал окунь, щука, сазан, язь, хариус и даже изредка попадалась стерлядь. За пару часов я ловил столько рыбы, что не успевали съедать всей оравой. Остальное забирала Аглая и взамен приносила на следующий день вино в глиняных кувшинах с узким горлом, заткнутым початком кукурузы, которая теперь стала главной сельскохозяйственной культурой в этих краях.

Кто ищет, тот обязательно что-нибудь найдет, но не всегда то, что искал, а если не знаешь, что именно ищешь, то любая находка будет за счастье. Рядом с селами Крива и Дрепкауцы, ребята нашли залежи гипса. Профессор Ласкарев особого интереса к этому минералу не проявил, но я подсказал ему, что надо бы пробить несколько шурфов, определить площадь месторождения, толщину пластов, примерный объем запасов, пригодность для промышленной разработки.

— Пробьем, возьмем пробы, опишем. Рядом город, где можно нанять много рабочих, не обеспечивая их едой и жильем, и денег на них потратить по ведомости, а то будет выглядеть, точно мы ничего не делали. Месторождение, вроде бы, богатое. Даже если больше ничего не найдем, скажем, что потратили много времени на него, и к нам не будет претензий, — закончил я.

— Поражаюсь вашей практичности! — произнес он. — У меня постоянно неприятности из-за того, что не могу подать результаты экспедиции так, как нужно чиновникам. Они люди приземленные, им подавай материальные ценности. Что ж, предоставим им это месторождение.

На следующее утро, воскресное, я пришел в Липканах на местный базар. Как обычно, возле входа стояло несколько человек, желающих подзаработать. Заготовка сена уже закончилась, а сбор зерновых еще не начался.

— Кто готов потрудиться за рубль в день? — громко спросил я, хотя по смете мы могли платить на пятьдесят пять копеек больше.

— Что надо делать? — почти в один голос спросили человека три.

— Мы геологи, ищем всякие полезные ископаемые. Нужно копать ямы глубиной метров пять-семь. Не могилы, — ответил я. — Кто желает, приходите рано утром с кирками, лопатами, ведрами на длинной веревке и своей едой к селу Дрепкауцы. Там вам подскажут, где наш лагерь. Работаете до захода солнца, получаете по рублю и идете домой. Скажите всем своим знакомым, кто хочет заработать. Чем больше вас придет, тем лучше.

В первый день из Липканов пришло девять человек. К ним присоединились шестеро сельчан. Пробили вместе с нашими ребятами три шурфа два метра на полтора и глубиной семь-восемь. До конца пласта гипса не добрались ни в одном. Рабочим выдали пять трехрублевок, потому что мельче купюр не было, и заставили расписаться в разных ведомостях, чтобы после проставить разные даты. Предыдущие дни мы ведь тоже не дурью маялись. Семеро поставили кресты. Здесь все еще Средневековье, особенно в селах, и в лучшем случае Позднее.

На следующий день из города привалило почти три десятка желающих заработать рубль, к которым присоединилось столько же жителей близлежащих сел. На третий день копала почти сотня. Начиная со второго дня, студенты больше не рыли землю, а руководили работами, брали образцы, складывая их в специальные ящички, и описывали стенки шурфов. Гипса в слое было процентов до девяноста с добавкой ангидрита. Профессор Ласкарев приехал на бричке на второй день, убедился, что работа кипит, оставил деньги для рабочих и умотал заниматься высокой наукой.

Организовав утром процесс, я шлялся по окрестностям в поисках фосфоритов. Во дворе одного из домов в Дрепкауцах я увидел возле кошары небольшую кучку минералов, светло-коричневых с белым. Двор был неогорожен, собака отсутствовала, поэтому зашел, посмотрел. В этот момент из дома с тростниковой крышей вышел сутулый хозяин с длинными черными усами под длинным носом с широкой переносицей и давно не бритыми щеками и подбородком, одетый в мятую желтоватую льняную рубаху и серовато-черные, застиранные штаны длиной до середины щиколотки.

— Мэй, положи на место! — сердито крикнул он с молдавским акцентом.

— Не бойся, не украду, — спокойно молвил я. — Где ты его нашел?

— Не твое дело! Иди отсюда, ворюга, а то сейчас вилы возьму! — пригрозил он.

Тут я и сказал ему на молдавском языке, куда он сейчас пойдет вместе с вилами, воткнутыми ему в точно такое же место. У бедолаги даже небритый подбородок отвис от удивления. Дальше спрашивать его было бы беспринципно. Я прошел до конца сельской улицы, но больше не увидел во дворах этот минерал. Спросил у попавшегося по пути крестьянина, у кого можно купить каменный фосфорит, удобрение, но он то ли не понял, что я имею в виду, то ли не захотел понимать. В итоге пришлось самому поискать.

Нашел только после того, как мы, закончив с месторождением гипса, пошли на восток, в сторону реки Днестр. Сперва перенесли лагерь к Бричанам, потом к Окнице. Вот там неподалеку от берега реки я и нашел в длинном овраге или короткой балке выход фосфоритов. Слой был высотой метров шесть, причем чем ниже, тем темнее, до черного. Местами его перемежали тонкие светлые слои доломитов и известняков. Во многих местах склоны балки изрядно поковыряли аборигены, причем, как я понял, нужны были не только удобрения, но и пирит на роль огнива, кремня для ружей.

Фосфорит — это более ценный минерал, чем гипс. Перемолотым, он служит отличным удобрением для кислых почв и в смеси с навозом — для нейтральных и щелочных. Россия сейчас — ведущая сельскохозяйственная держава, экспортирующая разное зерно, крупы, растительные масла, сахар во многие страны мира. Удобрения ей нужны позарез.

Вечером я сходил в Окницу, где снимал комнату профессор Ласкарев. Он сидел за столом на веранде каменного двухэтажного дома, принадлежавшего местному оптовому торговцу сельскохозяйственной продукцией, и, попивая красное местное винишко, что-то записывал в толстую общую тетрадь при свете керосиновой лампы, к которой слетелись крылатые насекомые со всей Бессарабии.

— Фосфориты с доломитом, кальцитом и пиритом. Обычно встречаются в кайнозойский и палеозойских отложениях, — сразу определил он.

— Надо бы проверить это месторождение, — подсказал я и пошутил: — Если окажется пригодным для промышленной разработки, вам простят все предыдущие и последующие недоразумения с чиновниками!

— Делайте, как считаете нужным, — согласился он и вспомнил: — И это, в фосфоритах часто попадаются окаменелости — кости, ракушки, растения. Если найдете какие-нибудь, привезите мне.

— Если пообещаем премию за такие находки, копеек по пять-десять, результат будет, — предложил я.

— Так и сделайте, — согласился профессор Ласкарев.

На обратном пути я зашел в две забегаловки, которые назвать даже трактиром язык не поворачивался, и объявил выпивавшим там, что нужны работники. К тому времени слухи о богатых и щедрых геологах уже разлетелись по всему уезду. Аборигены были уверены, что я начальник экспедиции, Алексей Тонгудов — кассир, а профессор Ласкарев — государственный инспектор, принимающий и оплачивающий работу.

Мы набили шурфов на большой площади, найдя границы месторождения фосфоритов. Занимало оно площадь в несколько квадратных верст. Слой был не очень толстый, метров от трех до восьми, зато содержание пятиокиси фосфора колебалось от шести до семнадцати процентов. В обычных осадочных породах его десятые доли. Вторым плюсом, важным для акционерного общества «Одесский целлулоид», была сравнительно большая примесь пирита, который сейчас является основным сырьем для получения серной кислоты. В Одессу его возят с Донбасса. Отсюда раза в два ближе. Для профессора Ласкарева главной удачей было то, что рабочие нашли несколько десятков самых разных окаменелостей. Среди них была огромная кость животного. Даже если это бедренная, тот, кому она принадлежала, имел рост метров пять. Профессор предположил, что принадлежала она динотерию. Мне было все равно. Палеонтология интересует меня так же, как его месторождения полезных ископаемых.

После чего мы начали перемещаться верст на двадцать южнее, останавливаться на два-три дня, изучать окрестности, и двигаться на запад. Так, челноком, прочесали значительную территорию. Еще раз задержались севернее города Сороки, где нашли небольшое месторождение кальциевой селитры. В общем, экспедиция, по мнению, Геологического комитета должна считаться очень удачной. За два с половиной месяца мы нашли два крупных месторождения и два не очень — кроме селитры, еще и чистые, технологические известняки, которые используют при производстве сахара для осветления и очистки от примесей диффузного сока: сахарный раствор пропускают через углекислый газ, полученный в результате обжига извести.

Пора было возвращаться на учебу. Мы наняли подводы до ближайшей железнодорожной станции Могилев-Днестровский. Там погрузились на поезд и доехали до станции Слободка, где пересели на киевский до Одессы.

Пока мы шлялись по Бессарабии, вышел указ о новых правилах приема в университеты. Выпускникам военных и ремесленных училищ отменили экзамены по латыни, если поступали на физико-математический факультет. Изменился и статус Одесских женских педагогических курсов, которые отныне стали Высшими педагогическими курсами Императорского Новороссийского университета. Так что Стефани после окончания получит право преподавать не только в женских гимназиях, но и в мужских школах до четвертого класса включительно, и будет получать, как преподаватели-мужчины с высшим образованием.

Встретив утром сестер Соколовых и отправив их на пролетке в меблированные комнаты, сказал Павлину, куда потом приехать за мной, и поехал на извозчике на Молдаванку. Кто-то обещал мне отстегнуть тысячи три из добычи. В пивной их не было, как и винном погребе, где на этот раз сидели всего два смурных типа и лениво посасывали бело винцо. За стойкой был тот же пожилой ашкенази, но его сын Моня отсутствовал.

Я положил на прилавок двугривенный и произнес пароль:

— Шалом, Ицик! Мне нужны Бубен или Хамец. Буду ждать их в пивной.

Пожилой ашкенази посмотрел на монету, вздохнул, подвинул ее ко мне и произнес печально:

— Вынужден сказать за этих двух поцов, шо они в начале лета залезли на склад с красками и зачем-то подожгли его вместе с собой. Вся Одесса смотрела этот пожар. К утру он потух, и там нашли два закопченных скелета возле целого несгораемого шкафа, а надо было наоборот. Кто теперь мне вернет их долг в полтора рубля⁈

Я положил на прилавок еще два рубля и приказал:

— На сдачу угостишь их друзей. Пусть помянут пацанов.

Значит, с неожиданными приработками придется завязать. Видимо, пора стать взрослым.

Дождавшись Павлина в том месте, где ранее оставлял его, когда приезжал сюда, отправился на химический завод «Одесский целлулоид». Строительно-монтажные работы там шли полным ходом. В цехе серной кислоты заканчивали крепление поглотительной башни — последнего элемента производственной цепочки для получения олеума, из которого потом делают конечный продукт нужной концентрации. Руководил работой лично директор Шютц Матиас Карлович, облаченный в черную кожаную кепку и темно-синий рабочий халат, из-за чего походил на моего школьного учителя по труду.

Увидев меня, он поздоровался и гордо сообщил:

— Заканчиваем. На следующей неделе запустим. Будем продавать серную кислоту вместе с камфарой, пока не закончим целлулоидный цех, пойдет прибыль…

— Это здорово! — порадовался и я.

— Как прошла экспедиция? — приличия ради спросил он.

— Отлично! — похвастался я. — Особенно для нашего акционерного общества.

— В смысле? — не понял директор завода.

— Мы нашли между Окницами и Могилевом-Днестровским месторождение фосфоритов с большим содержанием пирита. Я сделал копию карты. Рядом берег Десны. Можно на месте дробить и сортировать вручную. Есть у меня задумка механизма для этого. Потом грузить на баржи и доставлять в Одессу. Пирит используем сами, а фосфориты продадим, как удобрения, — рассказал я.

— Кто владеет этими землями? — сразу заинтересовался мой компаньон.

— Большая часть — неугодья казенные, а меньшую можно выкупить. Народ там бедный. Если подойти умело, обойдутся недорого, — сообщил я.

— Надо будет поговорить с Матвеем Яковлевичем. У него в тех краях есть контора по закупке зерна, масла, кож, шерсти, — решил Матиас Карлович. — Что еще нашли?

— Много гипса, из которого серу выделять слишком дорого, и немного технологических известняков, которые позарез нужны сахарным заводам. Можно и их возить сюда, — ответил я.

— Известняки далеко от фосфоритов? — задал он уточняющий вопрос.

— Далековато, но рядом с железнодорожной станцией. Можно будет возить в вагонах, — ответил я.

— Давай в воскресенье пообедаем втроем и обсудим вашу находку, — предложил он.

Встретились мы в ресторане гостиницы «Санкт-Петербургская». Поели, поговорили, решили заняться разработкой месторождений вплотную.

— Подадим прошение в Управление государственными имуществами. Выдают разрешение на один участок площадью одна квадратная верста. Надо будет подмазать, чтобы рассмотрели быстро и выдали на несколько участков на разные минералы. Если землей никто не владеет, казенная, то платить за нее ничего не надо, кроме небольшой горной подати, когда начнется добыча. Если частные, придется выкупать и потом платить оброк, средний за три предыдущие года. После получения разрешения надо будет в течение первого года начать подготовительные работы, а через три — разработку, — доложил Шютц Матиас Карлович.

— У меня в Могилеве-Днестровском есть закупочная контора. Управляющий там из местных, толковый мужик. Через него выкуплю участки, которые скажете, — сообщил Бабкин Матвей Яковлевич.

— Нам нужны только те, где технические известняки. С фосфоритами можно не спешить, если цену начнут гнуть. Участков на казенных землях должно хватить лет на десять, — подсказал я и предложил свои услуги: — Могу следующим летом отправиться туда и организовать добычу, отгрузку продукции и фрахтование барж и буксиров. Для добычи фосфоритов хватит построить деревянный барак под небольшую паровую машину, дробилки, сепаратор и склад и пристань на берегу реки, а на известняках только помещение для дробилки и хранения инструментов.

— Я договорюсь с управляющим, поможет тебе, — пообещал купец первой гильдии.

На этом деловую часть закончили и перешли к личным вопросам.

— Кто та девушка красивая, с которой видел тебя здесь на той неделе? Невеста? — поинтересовался Матвей Яковлевич.

После того, как стали компаньонами, он обращался ко мне на «ты». Немец продолжал «выкать», как догадываюсь, потому, что все еще слабо разбирался в тонкостях русской культуры и боялся ошибиться с местоимением.

— Нет, и никогда ей не будет, — коротко объяснил я свои отношения со Стефани.

— Это хорошо, — сделал вывод купец первой гильдии. — В следующее воскресенье у моей жены именины. Приезжай один к двум часам на мою дачу на Куяльницком лимане.

Его не интересовало, согласен ли я. Такое приглашение должно быть честью для молодого и не очень богатого, в сравнение с ним, человека. Поскольку именины будут у жены личного почетного гражданина, значит, меня зачислили в список «достойных партий» для одесских девиц из приличных семей. То, что мне еще учиться три года, не проблема. Для знатных и богатых руководство университетов делает исключения, позволяя жениться во время учебы. Нынешний Председатель совета министров и министр Внутренних дел Столыпин женился, будучи студентом Императорского Санкт-Петербургского университета.

Кстати, двенадцатого августа на него совершили очередное покушение во время приемного дня на даче. Два террориста, переодетые в жандармов, принесли в приемную бомбу в портфеле. Тридцать человек погибли, еще около семидесяти получили ранения. Среди последних были двое детей Столыпина. Правительство долго цацкалось с манкуртами, пыталось их вразумить, наказывая мягко, но всему есть предел. Покушение на премьер-министра стало красной линией. Царь Николай Второй понял, что следующим будет он, если беспредел не остановить. Через неделю в восьмидесяти двух губерниях, находившихся на военном положении, включая Херсонскую, в состав которой входила Одесса, были введены военно-полевые суды для совершивших тяжкие преступления. Приказом командира гарнизона из строевых офицеров назначали председателя (старшего офицера) и четырех судей. На основании данных, предоставленных жандармерией или полицией, без участия адвоката и прокурора, в течение сорока восьми часов суд выносили приговор, который в следующие сутки приводился в исполнение. Военных расстреливали, гражданских вешали. Примерили «столыпинский галстук» и трое террористов, убивших людей в кафе Либмана, а еще двое получили по семнадцать лет каторги. Поставленное на поток уничтожение манкуртов сразу дало результат: в Одессе всё реже взрывали бомбы и стреляли в полицейских и чиновников.

100

В осеннем полугодии я продолжил исправно посещать лекции и лабораторные и практические занятия. В мае придется сдавать экзамены по пяти предметам, и оценки пойдут в диплом. Надо, чтобы это были «весьма удовлетворительно». Мне захотелось получить диплом первой степени.

После лекции по курсу технической химии я подошел к заслуженному профессору Петриеву. Выглядел Василий Моисеевич не очень хорошо. В конце прошлого года он где-то подхватил туберкулез. Может быть, и раньше болел, сумев залечить, а теперь организм ослаб, начался рецидив.

— Я тут статейку написал о собственном варианте агрегата по производству камфоры. Взял за основу немецкий, добавил кое-что от американского, кое-что свое. Она установлена и работает на химическом заводе «Одесский целлулоид». Выдает процентов на пять больше немецкого и на десять-двенадцать — американского. Не знаю, будет ли это интересно «Записок Новороссийского общества естествоиспытателей»? — рассказал я.

— Без сомнения будет! Давайте! — радостно произнес он.

Я вручил ему рукопись.

— Это новый завод, который строится на окраине неподалеку от сахаро-рафинадного? — поднеся ко рту белый мятый платочек и покашляв глухо, спросил заслуженный профессор.

— Да, — ответил я. — Уже запустили производство камфоры и серной кислоты. Через пару недель будет готов агрегат азотной кислоты, а потом и целлулоидный цех.

— Вы сотрудничаете с ними? — поинтересовался он.

— Компаньон, младший, — поскромничал я. — Буду заведовать там химической лабораторией.

— Я думал, вы посвятите себя науке, — произнес он.

— Одно другому не помешает. Я оговорил условие, что не буду торчать там целый день, пока учусь и если устроюсь преподавателем. К тому же, будет своя лаборатория, и стабильный заработок не помешает, особенно в первое время после окончания университета, — поделился я планами.

— Это точно, — согласился он, вспомнив, судя по выражению лица, что-то грустное, наверное, собственные мытарства, пока не стал ординарным профессором.

Пересекая двор, чтобы попасть на занятия в физическую лабораторию, увидел в месте для курения Игната Картузова, облаченного в студенческую форму и курившего папиросы «Рекорд» по шесть копеек за десять штук, на пачке которых нарисована колесница с кучером, скакавшая по ипподрому. Видимо, выбрал эти не самые дешевые из любви к скачкам.

— Не видел тебя с начала учебного года, думал, ты уже закончил, — обменявшись рукопожатиями, сказал я.

— Еще нет. Надо пересдать государственное право, в мае завалили. Думал, что знаю всё, не стал повторять, а профессор Ренненкампф взъелся на меня, сволочь! Он в друзьях у родителей моих бывших «однопартийцев», — презрительно ухмыляясь, сообщил Игнат Картузов. — Ничего, на этот раз принимать будут другие. Мои покровители договорились.

— Важные люди? — полюбопытствовал я.

— Очень! Один звонок вчера — и мне на сегодня назначили пересдачу! — похвастался он. — И службу мне подыскали на зависть. Я думал в полицию пойти, а они договорились, чтобы меня приняли на обучение в Отдельный корпус жандармов.

— Я слышал, туда только офицеров берут после шести лет службы, — не поверил я.

— Так и было раньше, а сейчас у них стало слишком много работы, набирают и выпускников университетов, но только по рекомендации влиятельных людей, — поведал он.

— Дай угадаю: твои покровители из «Союза русского народа» или «Михаила-архангела»? — решил проверить я свои аналитические способности, вспомнив, что людям присуще кидаться из одной крайности в другую.

Игнат Картузов смутился и засопел.

— Расслабься, они сами по себе, а ты будешь сам по себе. Если не ошибаюсь, жандармам не положено состоять в политических партиях, — произнес я и поинтересовался: — Они знают, что ты раньше был анархистом?

— Нет, — ответил он.

— Это ты думаешь, что нет. Поэтому не ври, а то выгонят сразу: раз соврал — два соврешь. Скажи, что по молодости и глупости примкнул к анархистам, хотелось романтики, приключений, а потом понял, кто они такие, и ушел, несмотря на то, что грозились убить и даже покушались. Жандармы знают, что один битый стоит двух небитых, — посоветовал я.

— Ладно, — как-то не очень уверенно произнес Игнат Картузов, выкинул бычок в каменную урну и произнес решительно: — Пойду сдавать экзамен!

— Ни пуха, ни пера! — пожелал я, как охотнику.

— К черту! — традиционно послал он.

Больше мы не встречались, но от общего знакомого узнал, что Игнат Картузов получил диплом и уехал в Санкт-Петербург. Если пройдет отбор и подготовку, то до тысяча девятьсот семнадцатого года будет жить хорошо, а после, если не сгинет в Гражданской войне, или будет повешен, или окажется в эмиграции.

101

Куяльник уже стал грязевым курортом. На обоих берегах лимана расположены дачи и лечебницы, в которых можно снять номер на любой срок и кошелек. Туда ходит поезд несколько раз в день. Я доехал на пролетке. День был приятный во всех отношениях. На Одессу теплой женской грудью навалилось бабье лето в желто-красном сарафане.

Раньше я бывал только на Пересыпи, которая отделяет Куяльник от моря. Курорт не интересовал меня ни грязями, ни минеральной водой. Мы приезжали в женские общежития, в которых жили работницы многочисленных заводов, расположенных на там. Заходили с риском для жизни через окна второго-третьего этажей, что делало мероприятие намного интереснее, а частенько это был единственный увлекательный момент. Жили девушки по несколько, до шести, человек в комнате, и желания у них не совпадали. Те, кто был без пары, боролись, как умели, за справедливость: так не достанься же ты никому!

Адрес я не знал, зато прохожие без раздумий показывали Павлину, куда надо везти барина. Это был длинный двухэтажный дом с высокими стрельчатыми окнами, рядом с которым находились одноэтажный поменьше для прислуги и конюшня. Территория огорожена черными стальными прутьями-пиками на каменном фундаменте, замысловато скрепленными металлической виноградной лозой с маленькими листочками. Ворота нараспашку, но в проезде стояли два охранника: один красномордый ростом и в плечах под два метра, другой поменьше с картонной папочкой в руке. Последнему Павлин назвал мою фамилию.

Тот, заглянув в папочку, проверил по списку, после чего спросил кучера:

— Сразу уедешь?

— Нет, буду ждать барина, — ответил Павлин.

— Тогда стань рядом с конюшней, — распорядился охранник.

Крыльцо главного входа было полукруглым в четыре ступени из белого греческого мрамора под жестяным навесом зеленого цвета. В вестибюле, обшитом дубовыми панелями, седой старик в зеленой ливрее принял у меня шляпу. Другой, помоложе, открыл дверь в зал.

Внутри было роскошно, но не ахти. Разве что две большие позолоченных люстры с висюльками из кварца производили впечатление. Публика — десятка три человек, разбитых на группы по интересам — тоже не сливки общества. Так понимаю, здесь второй или третий эшелон одесской буржуазии. Нувориши поколение первое. Все в возрасте от тридцати пяти. Я уж подумал, что неправильно понял, зачем меня сюда позвали, когда увидел через окно в противоположной стене двух девиц, игравших в бадминтон на зеленом газоне.

Матвей Яковлевич представил меня своей жене Агафье Никаноровне, полной даме в свободном бирюзовом платье и с выкрашенными хной волосами, зачесанными наверх под башню из чужих ярко-рыжих. Я поздравил ее с днем ангела. Она окинула меня оценивающим взглядом, как щенка от внеплановой вязки, пытаясь, наверное, понять, пошел ли я в породистую маму, а если нет, то кто был моим папашей. Не знаю, что она решила, но протянула для поцелуя пухлую руку с тремя золотыми перстнями, два с рубинами и одним с янтарем, пахнущую лавандой. Пришлось приложиться.

— Иди в сад, молодежь там, — предложил хозяин дома.

Я взял у лакея с подноса бокал с шампанским и вышел черед другую дверь на коротко подстриженный, зеленый, плотный газон, пружинивший под ногами, по периметру которого подстриженные кусты и фигурно подрезанные туи. Кроме двух девиц-бадминтонисток, подпрыгивавших так, чтобы подолы светлых платьев подлетали и открывали их лодыжки как можно выше, присутствовали еще три в компании трех юношей, среди которых был Михаэль Шютц.

— Александр, иди к нам! — позвал он.

В костюме юноша выглядел не так выразительно, как в студенческой форме, в которой я привык видеть его. Как подозреваю, из него не получится ни бизнесмен, ни даже инженер-химик, ни, тем более, ученый, но после окончания университета будет вынужден помогать отцу, пока не подрастет младший брат, который учится в гимназии в предпоследнем классе.

Михаэль Шютц представил меня, назвав лучшим студентом на отделении химии, сестрам-гимназисткам Илларионовым, Маше лет шестнадцати и Кате лет четырнадцати, невзрачным мышкам, что лицом, что телом, старшая из которых не собиралась унывать по этому поводу, как минимум, на людях, а младшая передразнивала унылость, и Кларе Пфефель, в этом году избавившей преподавателей гимназии от своей персоны и ожидавшей, когда осчастливит еще и родителей, удачно выйдя замуж. Это была завитая голубоглазая блондинка с плотно сжатыми пухлыми губами и двумя изрядно выпирающими полушариями, собравшимися порвать оранжевое платье, если вдруг девушка кашлянет. Ее достоинства примагничивали взгляды всех трех кавалеров, причем смотрели по очереди, словно боялись, что взгляды столкнутся. Девушка отслеживала каждый, в том числе и мой. Я задержался на препятствии, прикидывая, пятый номер или больше? Почувствовал, что дама напрягается, и перестал пялиться. Напряжение сперва спало, а потом опять начало расти, причем даже быстрее.

Один из юношей, Андрей Марков — кареглазый блондин, только начавший бриться, был собран, будто приготовился отразить удар в спину. Обычно такие получают удар в псину. Одет в юнкерскую форму — двубортный пехотный мундир с погонами унтер-офицера и бронзовыми пуговицами. Учился на собственном обеспечении, то есть приезжал только на занятия и наряды, что, как он сказал, случалось всего два-три раза в месяц. В моей мореходке так учились одесситы, начиная с третьего курса.

— Ты ведь живешь в «Отраде», проезжаешь по утрам на пролетке мимо моего училища? — спросил он.

— Не знал, что так популярен! — шутливо ответил я.

— Не совсем ты. Наши поспорили, кто та красивая дама, которая иногда едет с тобой: жена или… или нет? — смутившись поведал он.

— Ты тоже? И на что поставил? — усмехаясь, поинтересовался я.

Андрей Марков смутился еще больше.

— Значит, ты выиграл, — сделал я вывод.

— Половина нашего училища влюблена в нее. Собираются с биноклями у окон третьего этажа, чтобы посмотреть, — признался он.

В курсантские годы мне тоже все женщины по ту сторону окна экипажа казались неотразимыми.

Второй, Василий Куравакали, был озорным юношей, горбоносым, со смуглой кожей, учащимся последнего класса Первой гимназии. Он хочет поступить в военное училище, как Андрей, или на физмат, как Михаэль, но не на отделение агрономии, как хочет отец, крупный оптовый торговец зерном.

— А у меня дополнительные предметы по агрономии, — признался я и объяснил шутливо: — Со знаниями, которые там дают, никогда не умрешь с голода.

— Ну, голод мне не грозит! — весело отмахнулся юноша.

— Как знать. Путь вниз всегда намного короче и легче, чем нам хотелось бы, — поделился я жизненным опытом, прекрасно зная, что через одиннадцать лет его отец потеряет если не всё, то очень многое. — К тому же, как показывает практика, дело не в дипломе, а в человеке. Столыпин по образованию агроном, но сейчас на должностях премьер-министра и министра внутренних дел сажает преступников вместо пшеницы.

Вскоре к нам присоединились бадминтонистки, Ангелина Лаврикова, рослая, мужиковатая блондинка, с туго перетянутой грудью, льстиво-улыбчивая, как горничная, и Валентина Зубчевская, шатенка с всепрощающим взглядом и сочными, влажными, алыми губами шлюхи. Обе гимназистки выпускного класса. Они бы и дальше играли, но с любопытством не поспоришь.

Мне было интересно, ради кого приглашен, или местный женский совет еще и сам не определился, устроил общие смотрины? Посадили меня рядом с Кларой Пфефель. Ее отцу-немцу (мама русская) принадлежат три паровые мельницы на Пересыпи возле порта и пакгауз, где хранилась мука перед погрузкой на суда. Видимо, одна мельница пойдет в приданое к сиськам, которые надо было срочно пристроить, пока не стали еще больше. Девушка вскоре перестала нервничать из-за того, что я не обращаю на них внимания, перестала сжимать плечи, чтобы казались меньше.

Кормили у Бабкиных отменно: паюсная икра, холодные вареные телячьи языки, ветчина со слезой (выступившим соком на разрезе), салат оливье, уха тройная с пирожками с разной рыбной начинкой, суп-пюре из дичи, баранина с лапшой, филе ренессанс (куриное филе с томатным соусом), рябчики, бифштекс по-гамбургски, бефстроганов, а на десерт секрет дагмары (маленькие бисквитные пирожные с мармеладом внутри), пироги с фруктами, мороженое, варенья, свежие фрукты, чай, кофе, сельтерская, содовая, лимонад из свежих плодов. Из спиртного — коньяки, водка, вина самые разные. Мне понравились наливка из черной смородины, изготовленная, как заверил хозяин, в Херсонской губернии. Надо будет купить несколько бутылок. Хорошо пойдет зимой, напоминая, что лето близко.

После обеда, который продолжался часа три, гости с трудом выбрались из-за стола. Теперь понимаю, почему буржуазию не загонишь на баррикады. Дамы отправились в салон потрындеть за жизнь, часть мужчин перебралась в курительную комнату, остальные расположились за карточными столами. Молодежь пошла в танцевальную залу. Там оркестр из пианиста, двух скрипачей, гитариста и аккордеониста наяривал шлягеры, как будут говорить в будущем. Я отказался, сославшись на то, что не умею танцевать.

— Совсем-совсем⁈ — не поверила Клара Пфефель.

— Юность провел в Китае, а там не принято танцевать, — соврал, разочаровав девушку, уже решившую, что я именно тот самый герой, для которого важна ее душа, а не сиськи.

Я предпочел поболтать с Шаей Лейбовичем Карапатницким, бывшим попутчиком в поезде «Киева-Одесса». Как я понял, он ведет дела с Бабкиным и другими оптовыми торговцами зерном. В Одессе Шая Лейбович слыл легендарной личностью: несколько раз члены экипажей его пароходов вытряхивали в прямом смысле слова, подняв за ноги, из хозяина свою зарплату. Он вспомнил меня и даже сделал комплимент, заявив, что сразу понял, что далеко пойду. Спринтеров в этот дом не приглашали.

— Во сколько в конечном итоге обошелся новый пароход? — поинтересовался я.

— Сто две тысячи, — тяжело вздохнув, сообщил он. — Поставил его на линию Одесса — Пирей. Туда возит зерно, а обратно — мрамор.

— Мрамор — очень опасный груз, может перевернуть судно, — предупредил я.

— Пароход застрахован. Утонет — так ему и надо, — отмахнулся Карапатницкий. — Если бы вложил потраченные на него деньги во что-нибудь другое, зарабатывал бы больше.

Заодно сэкономит на зарплатах утонувшего экипажа, и трясти будет некому.

К нам подошел хозяин дома и, выдыхая аромат дорогих папирос, сказал:

— Собирался вас познакомить. Вы почти коллеги. Мой компаньон раньше был морским штурманом.

— Знаю. Мы с ним два года назад в одном купе ехали из Киева, — сообщил Шая Лейбович.

— Подумал, а не построить ли нам буксир и две баржи? — произнес я. — Будет, на чем доставлять грузы с Днестра.

— Я могу перевезти, — сразу встрял Карапатницкий. — А что за грузы?

— Пока не о чем говорить, — сказал Матвей Яковлевич. — Достроим завод, тогда и будем решать этот вопрос.

Ему, может, и не о чем говорить, а меня эта идея зацепила. Моряком побыл, грабителем и вором-медвежатником тоже, попробую себя в судовладельцах. Из «американских» денег осталось почти одиннадцать тысяч. Плюс за два купона облигаций, мартовский и сентябрьский, привалило еще пять. Не помешало бы распорядиться деньгами с умом. Тем более, что буксир — имущество «движимое». Его можно перегнать в другую страну, когда начнется революция.

102

Главная контора «Российского общества пароходства и торговли (РОПиТ)» находилась на улице Ланжероновской, дом один, на краю обрыва, откуда открывался прекрасный вид на порт. Здание это называют дворцом графа Витта. Оно доживет до моего первого прибытия в Одессу. В нем три этажа, но верхний типа башни. Такое впечатление, что сперва строили средневековый замок, а потом вдруг узнали, что защищаться не от кого, и бросили недостроенным. Попасть на территорию можно через две решетчатые кованные калитки или ворота арочные. На входе служивый в форме пароходства. Судя по бравым седым усам и громкому голосу, бывший боцман.

— По какому вопросу изволите-с? — спросил он.

— Хочу заказать постройку буксира, — ответил я.

— Тогда вам сперва надо к главному инженеру. Его кабинет налево от входа в самом конце, — подсказал охранник.

Здание снаружи выглядело недавно обновленным. Наверное, в начале лета сделали косметический ремонт. Внутри, вроде бы, ничего не делали. По крайней мере, в коридорах стоял запах пересохшего дерева. Перед вводом в кабинет главного инженера Штерн Ф. В., как значилось на надраенной бронзовой табличке на двери, сидела за столом с пишущей машинкой смазливая пигалица с темно-русыми волосами, которые по бокам свисали волнистыми локонами, напоминавшими пейсы, концами ложась на белый кружевной воротник темно-коричневого платья. Она явно вспоминала что-то сладкое, как леденец, потому что алые губки были приоткрыты и между ними проглядывал кончик розового язычка. Увидев молодого посетителя, сразу распрямила худые плечи и заулыбалась.

Обменявшись приветствиями, я изложил цель визита.

— Сейчас доложу Феликсу Вальдемаровичу, — радостно прощебетала она и отправилась в кабинет.

Судя по фамилии и отчеству, главный инженер из обрусевших немцев.

— Заходите, — пригласила секретарша, выйдя из кабинета.

Помещение было большим. Кроме Т-образного стола, обе части которого были одной длины, и девяти стульев с мягкими темно-красными спинками и сиденьями, было три дубовых шкафа с книгами и свернутыми в рулон то ли плакатами, то ли чертежами. На стенах висели разноцветные картины с парусниками и черно-белые фотографии пароходов, включая «Россию», на которой я добирался до Стамбула. На широком подоконнике стояли три глиняных горшка с геранью. Хозяин кабинета был толст и лыс, если не считать виньетку из седых волос. Видимо, остальная растительность стекла в длинные седые усы и бакенбарды, делавшими лицо бульдожьим. Одет в черный мундир с бронзовыми пуговицами, на которых пересеченные якоря, и на воротнике по якорю и широкой золотой полоске.

После обмена приветствиями, меня пригласили присесть и изложить, что именно хочу построить. Говорил хозяин кабинета без акцента.

— Мне нужен речной дизельный двухвинтовой буксир-толкач мощность около ста пятидесяти лошадиных сил, с плоским двойным дном и электрическими генератором, лебедкой, брашпилем и прожектором и речная баржа грузоподъемностью двадцать тысяч пудов, с двойным плоским дном, двумя трюмами, электрической лебедкой для поднятия крышек и электрическим брашпилем, — коротко изложил я и передал ему папку с чертежами.

— Что значит толкач? — поинтересовался главный инженер, взяв папку.

— Буксир будет, жестко сочленившись, толкать баржу перед собой, что намного производительнее, но возможен и вариант буксировки на тросе. Видел такие в Америке, — не моргнув глазом, соврал я.

На американцев сейчас можно сваливать любое непотребство, в том числе и со знаком плюс. Они сейчас выполняют для европейцев роль мастеровитых недоумков. На самом деле видел буксиры-толкачи на Дунае в советское время. Несколько моих однокурсников попали на них по распределению. Когда года через два мое судно зашло в порт Рени, я встретился с ними. Погудели вместе, вспомнили молодость. Они побывали на моем корыте, я посетил их жабодавов, как моряки называют речные суда. Чисто из любопытства посмотрел, как толкачи сочленяются с баржами. Там была автоматическая система сцепки, но меня устроит и механическая.

Штерн Феликс Вальдемарович внимательно изучил чертежи, несколько раз хмыкнув удивленно, после чего спросил:

— Кто разработал этот проект?

— Я, — заявил, глядя ему в глаза.

Главный инженер даже не попытался скрыть, что считает меня отбитым вруном, ехидненько поинтересовавшись:

— Вы закончили кораблестроительный факультет Морского инженерного училища императора Николая Первого или даже Николаевскую морскую академию?

— Нет, но знания есть. Меня учил дядя-капитан. Вдобавок много читал специальной литературы на разных языках, и год проработал штурманом на пароходе. Сейчас студент физико-математического факультета университета, — спокойно выложил я.

— Вы хотите сказать, что в одиночку сделали все расчеты и чертежи⁈ — насмешливо произнес он.

— Нет, не в одиночку. Чертежи делал профессиональный чертежник. У меня руками получается хуже, чем головой, — честно признался я. — Могу дать его адрес, проверьте.

Главный инженер смотрел на меня и пытался понять, трепло перед ним или гений? Ни то, ни другое. Просто настолько опытный в кораблестроение человек, насколько это возможно за десятки жизней.

— В данном случае так ли важно, кто сделал расчеты⁈ — пришел ему на помощь. — Я предлагаю вашей компании заказ, плачу деньги. Сможете выполнить — хорошо, не готовы — обращусь к вашим конкурентам.

— Конечно, сможем. Дело не в этом, — сказал он. — Если это ваш проект, тогда вас надо назначить на мое место.

— Не обижайтесь, но ваше место меня не интересует. Предпочитаю заниматься химией, — отказался я.

— Есть успехи? — полюбопытствовал Феликс Вальдемарович.

— Учусь всего второй год, но скоро в университетских «Записках» выйдет моя вторая научная статья, точнее, инженерно-научная, — поведал я.

— Я знаком с вашим ректором Занчевским. Мне понравилась его работа по теории винтов, — сообщил он.

К судовым винтам эта теория имеет косвенное отношение.

— И мне, — соврал я. — Ректор хорошо знает меня, потому что у нас диаметрально противоположные мнения по поводу… прошлогодних событий.

— У меня тоже! — улыбнувшись, признался он, после чего посмотрел на меня, как на гения, и произнес: — Что ж, буду рад претворить ваши идеи в жизнь! Тем более, что, как и вы, считаю, что будущее за двигателями внутреннего сгорания.

— Вы сможете заказать их и электрический генератор в Санкт-Петербурге или мне надо самому съездить? — спросил я.

— Мы сделаем, это не трудно. Не знаю только, есть ли у них разработанная модель в семьдесят пять лошадиных сил. Свяжусь с ними, выясню, — ответил он.

— Можно больше. И хотелось бы, чтобы вы сперва подсчитали, во сколько мне обойдется этот проект, и тогда буду выбирать двигатели по оставшимся деньгам, — попросил я.

— Да, это разумно, — согласился он. — Я прямо сейчас передам ваши чертежи на обсчет. Где-то дней через… Зайдите лучше через неделю. К тому времени уже точно будут готовы все цифры, и от них примите решение.

103

На мой день рождения сгорел Русский театр. Пожар заметили в три часа ночи и справились с ним к девяти утра. Когда я ехал на занятия, гарью воняло по всему центру города. Нашли три обгоревших трупа — двух студентов юридического факультета, которые подрабатывали в театре ночными сторожами, и околоточного надзирателя. Высказывалось мнение, что эти трое напились не в меру, и кто-то из них заснул с горящей папиросой или случайно опрокинул керосиновую лампу. Правду теперь не узнаешь, поэтому похоронили их по-тихому.

Первым рассказал мне о происшествии Андрей Марков, который по пути на занятия заехал к пожарищу, удовлетворил здоровое любопытство и припозднился. Раньше мы с ним не встречались у ворот юнкерского училища. Он как раз расплачивался с извозчиком, когда мы проезжали мимо.

Я приказал Павлину остановиться, поздоровался, представил юнкера Стефани, назвав другом, и ее — ему. Девушка сидела слева, ближе к юноше, который смотрел на нее, как на богиню, снизу вверх и с придыханием, смутившись и потеряв дар речи, Мне пришлось клещами вытягивать из него подробности о пожаре.

Юнкера, стоявшие в наряде на проходной, вышли полюбоваться дамой. К ним присоединялись подъезжавшие на занятия. Наверное, еще больше пялится на нее через бинокли, стоя у окон. В общем, первый урок сегодня будет сорван. Стефани прямо таки пёрло от внимания такого количества молодых людей. Хочешь, чтобы у девушки сорвало крышу от вспучившегося самомнения, приведи ненадолго в казарму. Если пробудет до утра, ее потом не выгонишь.

— Давай выезжать пораньше и останавливаться здесь поболтать с Андреем, — шутливо предложил я.

— Не ревнуй, — потребовала она.

Не стало ее разочаровывать. Пусть тешит себя иллюзией, что значит для меня столько, сколько хотелось бы ей.

На место пожара заезжать не стали, потому что опоздаем на занятия. Стефани, скорее всего, после лекций сходит с однокурсницами посмотреть. Я видел столько пожарищ с сотнями погибших, что перегружать свою память не счел нужным. Только принял к сведению, что мои билеты в Русский театр накрылись головешками и пеплом. Теперь не надо будет писать статьи для газеты о постановках в нем, но придется покупать билеты в другие. Если честно, Русский театр мне порядком надоел. Любой театр — тот еще клоповник, но в этом кровососущих насекомых было слишком много. Наверное, место гиблое. Нельзя строить храм рядом с рынком.

После лекции по механике ректор Занчевский тормознул меня и сообщил:

— Мне позвонил вчера Феликс Вальдемарович Штерн, главный инженер «РОПиТ», спрашивал о вас. Сказал, что вы принесли им чертежи буксирного корабля с двигателем внутреннего сгорания, настолько толковые, что он не поверил, что вы сделали сами, не имея специального образования.

— У меня много скрытых талантов, — ответил я шутливо.

— Это я заметил, — произнес он таким тоном, будто узнал, что я не только реакционер, но еще и конченый поддонок, если это не одно и то же. — Не могли бы вы показать мне эти чертежи?

— Могу, как только мне их вернут, а это будет не раньше, чем через пару недель, — ответил я, понадеявшись, что забудет и отстанет.

Не хотелось мне углублять с ним отношения, даже несмотря на то, что в последнее время они заметно потеплели.

— Ничего, я подожду, — заверил он.

— Там ничего интересного. Я видел что-то похожее, только с паровым двигателем, в Америке. Так сказать, потрогал взглядом. Изучить внутри не пустили. Вот и решил воссоздать, — сделал я вторую попытку отбиться.

— Принесите, а я посмотрю и решу, интересно или нет, — сказал он приказным тоном.

Став ректором, Занчевский быстро обзавелся повадками знатного богача. Ради этого и подаются в революционеры.

104

Через неделю я наведался в «РОПиТ» во второй раз. Охранник на входе запомнил меня и только поздоровался, ничего не спросив. Секретарша тоже не забыла.

— У Феликса Вальдемаровича посетитель, подождите немного. Как только освободится, я доложу о вас, — шепотом сообщила она и показала на стулья у окна, где на подоконнике тоже стояли глиняные горшки с геранью, но всего два.

— Ничего страшного. Посижу, глазки вам построю, — сказал я.

Девушка сперва приоткрыла ротик от удивления, видимо, парадоксы не были ее сильной стороной, а потом улыбнулась, и щечки заалели. Я представился. Она назвалась Софьей. Без фамилии. У девушек эта маркировка переменная, поэтому сразу намекают, что готовы к любой другой.

— Феликс Вальдемарович очень хорошо отзывался о вас, говорил, что надо переманить к нам на работу, — видимо, прельщенная моими намерениями, поделилась она внутренней информацией.

— Я бы занял его кабинет, чтобы иметь такую красивую секретаршу, — откомплиментил в ответ.

Она порозовела от счастья и молвила огорченно:

— Главным инженером вас так сразу не поставят.

— На меньшее не согласен! — продолжил я дурковать.

Из кабинета вышел тощий тип с кислым лицом. Он шевелил губами, наверное, беззвучно выражал самые лучшие пожелания своему начальнику. Подозреваю, что вставили ему по самое не балуй, потому что, даже не глянув в мою сторону, поскакал почти вприпрыжку по коридору.

Секретарша проводила его жалостливым взглядом. Видимо, штатный козел отпущения.

Она зашла в кабинет и почти сразу вышла и сказала мне:

— Заходите. Вам чай или кофе?

— Чай без молока, с лимоном, — потребовал я.

— Феликс Вальдемарович тоже не пьет с молоком, — выдала она еще одну служебную информацию.

Главный инженер поздоровался со мной за руку и предложил сесть на ближний к нему стул.

— Я еще раз очень внимательно изучил ваши чертежи. Там столько новинок, столько интересных решений! — похвалил он. — Особенно мне понравился механизм открытия крышек трюма. Вы сами придумали или где-то видели?

Я решил поставить на трюма баржи простенький вариант крышек МакГрегора, причем одна лебедка, установленная на высокой площадке между ними, будет работать с обеими. Пока таких, вроде бы, нет, что подтверждают и слова господина Штерна. Уж он-то обязан быть в курсе всех новинок на флоте.

— Как вам сказать. Однажды я смотрел в порту, как работает конвейерная лента. На ней перемещали ящики. Один вывалился к краю и встал на попа. Тут я и подумал, что, если поставить по бокам направляющие, можно так кантовать что угодно, а когда начал проектировать баржу, вспомнил, — на ходу придумал я.

— Вы уже оформили привилегию на это изобретение? — поинтересовался он.

— Еще нет. Сначала надо решить вопрос с постройкой буксира и баржи, а потом уже пойду сражаться с чиновниками. Подозреваю, что там сил и здоровья потребуется больше, чем с вами, — шутливо произнес я.

— Да, мы с ними натерпелись! Сколько раз было: пока добьемся привилегии, иностранцы уже получат патент у себя! — пожаловался главный инженер. — Но деваться некуда, иначе отстанем от них. Поэтому у нас предложение к вам: уступите права на это изобретение.

— За сколько? — поинтересовался я.

— Три тысячи рублей, — ответил он.

— Во сколько обойдется мне постройка буксира и баржи? — задал я вопрос.

— Минимум в двадцать три тысячи, если поставить двигатели по восемьдесят пять лошадиных сил, меньших у петербуржцев нет, но по ходу строительства могут всплыть дополнительные затраты, — ответил он.

Значит, три накинули сверху, чтобы запросто уступить.

В этом момент в кабинет зашла его секретарша с подносом, на котором были голубоватые фарфоровые приборы для чаепития. Она расставила посуду, налила нам чая и сразу ушла. Напиток был крепкий и с приятным ароматом.

— Цейлонский чай? — поинтересовался я.

— Да. Капитаны привозят мне, — подтвердил Феликс Вальдемарович. — Бывали в тех краях?

— Доводилось, — сообщил я и вернулся к предыдущей теме: — Вы на моем заказе заработаете десять тысяч.

— Нет, намного меньше, — возразил он,

— Но все-таки заработаете, — сделал я вывод. — Готов заплатить четырнадцать тысяч наличными и уступить вам права на изобретение. Все дополнительные затраты будут за ваш счет.

Очень не хотелось мне продавать облигации займа, что собирался сделать, чтобы заплатить «РОПиТ», но и сокращать расходы тоже, а до следующей выплаты по купонам более пяти месяцев.

— Хорошо, — согласился главный инженер. — Вы готовы прямо сейчас заключить оба договора?

— Конечно, — ответил я.

Он записал карандашом на листе бумаги мои ФИО, домашний адрес, добавил еще что-то, наверное, цифры, после чего позвонил в небольшой бронзовый колокольчик, стоявший на краю стола.

Отдав зашедшей секретарше исписанный лист, приказал:

— Отнесите нашему юристу и скажите, пусть поторопятся, мы ждем.

Я собрался заверить, что никуда не спешу, что, так и быть, подожду ради девяти тысяч, а потом дошло, что имели в виду не только и, наверное, не столько меня.

— Есть еще одна проблема. Спасибо, что расхватили меня ректору Занчевскому, но он хочет посмотреть чертежи. Наверное, собирается что-нибудь опубликовать в университетском альманахе от отделения механики. Наши профессора любят похвастаться своими студентами. Мол, не зря учим этих бестолочей. Как понимаете, я не рискну отказать ректору. Придется вам это сделать, — перекинул я стрелки.

— Когда выйдет альманах? — спросил Феликс Вальдемарович.

— Как наберут статей на номер. Обычно в конце полугодия, но могут раньше или позже, в следующем году, — рассказал я.

— Лучше позже, хотя… — он улыбнулся хитро, — … можно попросить Ивана Михайловича, чтобы указал в конце статьи, что на изобретение оформляется привилегия. Вы не возражаете?

— Мне все равно. Это будет ваше изобретение, так что делайте, как вам удобнее, лишь бы он не обиделся на меня, — признался я.

105

Потратившись на буксир и баржу, мне пришлось немного подсократить расходы. Все процессы в природе имеют волновой характер, в том числе и уровень жизни. Одно время волна поднимается, доходы увеличиваются, потом опускается, тратишь больше, чем получаешь. Видимо, я оказался в ложбине. Нет, не бедствовал, но стал реже посещать рестораны со Стефани, только ужинал с ней в те дни, когда оставалась у меня ночевать. Само собой, содержанка перестала получать незапланированные подарки и переплаты и оказалась без халявного театра. Я объяснил ей, что походы в оперный мне запрещены свыше, не знаю, за какие грехи. Или это скрытая награда⁈ Теперь Стефана ходит туда одна, покупая билет в партер. В тех шикарных нарядах, которыми обзавелась за время жизни со мной, стоять на галерке неприлично.

Чтобы улучшить свое материальное положение, написал для газеты «Одесские новости» несколько рецензий под девизом «Каков поп, таков и приход» на «подмаксимников», как называли писателей издательства «Знание», которым руководил Максим Горький. Последнему предрек, что будет одним из первых, кого клюнет буревестник.

Придумал оба выражения, когда в институте сдавал экзамен по русской литературе Серебряного века. Именно об этом издательстве был первый из трех вопросов экзаменационного билета. Преподаватель был из «артистов». Если находился в хорошем настроении, то есть слегка выпивши, устраивал театральное представление, блистая чужими крылатыми фразами, если в плохом… В предыдущем году он принимал этот экзамен в состоянии тяжкого похмелья, что случалось частенько, и многим из тех, кто зашел первыми, пришлось пересдавать. Потом сел отвечать сынок одного окололитературного функционера высокого уровня. В институт парень попал по блату, знаниями не блистал, поэтому заранее купил бутылку дешевого портвейна, чтобы сразу залить горе, и засунул ее во внутренний карман пиджака. Пузырь выпирал заметно и силуэт имел узнаваемый.

— Что у вас там? — спросил преподаватель.

Студент замычал невразумительно. Папа, конечно, отмажет, но проблем будет много.

— Идите за мной! — потребовал профессор.

Повел не к ректору, как предполагал погрустневший студент, а в пустую аудиторию, где они напару распили потфешок из горла под сигареты. Я попытался представить на его месте профессора императорского университета. Дальше экзамен пошел намного быстрее, и преобладала оценка «отлично».

К нам на экзамен профессор пришел трезвым. Предыдущий день тоже, видимо, был неудачным. Слушал всех, в том числе и меня, в пол-уха, девочкам ставил «хорошо», мальчикам — «удовлетворительно». Последняя оценка меня не устраивала, потому что нужна была повышенная стипендия. Вот я и подкинул преподу пару веселых фраз для его театральных выступлений. Он заценил и поставил «отлично», даже не став слушать ответы на остальные два вопроса.

Во вторник двадцать первого ноября, в день Собора архистратига Михаила и прочих бесплотных сил небесных, прошло освящение и официальное открытие химического завода «Одесский целлулоид». Обряд провел епископ Хрисанф, глава Елисаветградской викарианской епархии, штаб-квартира которой находилась в Успенском мужском монастыре на Большом Фонтане. Не знаю, во что это нам обошлось. Договаривался Матвей Яковлевич Бабкин. Епископ был облачен, в добавок к обычному одеянию священника, в золотую митру с иконой Троицы наверху, омофор (нарамник) и панагию (золотой круглый образ Богоматери на золотой цепи), и вместо рясы вышитый золотом саккос, не соединенный по бокам, и вместо набедренника красно-фиолетовая палица — квадратный платок с кисточками на углах, кроме верхнего, за который подвешен на правом бедре. Все здания и большие агрегаты были омолены и окроплены. Досталось даже пегой собачонке, которая не признала пастыря и облаяла. Обрызганная святой водой, она удрала, трусливо поджав хвост, как и все черные силы, прокравшиеся ранее на территорию завода и в мою жизнь, потому что с этого дня буду числиться заведующим химической лабораторией с окладом полторы тысячи рудей в год. Мелочь, но приятно. После официальной части был банкет в доме купца первой гильдии Бабина, на котором мне наверняка посунут очередную непривлекательную девицу, поэтому уехал, сославшись на важную лекцию в университете.

В первый день зимы вышел альманах «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей» с моей статьей об агрегате по производству камфоры. Предисловие написал заслуженный профессор Петриев. Со мной опять здороваются уборщицы.

106

Все преподаватели зачли мне автоматом осеннее полугодие. На лекции и практические занятия ходил исправно, вопросы задавал, в лабораториях работал — что еще нужно от студента⁈

На зиму никуда не поехал. Несколько раз смотался на судостроительно-судоремонтный завод «РОПиТ», посмотрел, как идут работы по постройке моих судов. Хорошо шли. Суда небольшие, заклепок требуется мало. Сварки пока нет. Буксир и вовсе строят с опережением графика. Корпус уже склепан, дизельные двигатели и электрогенератор установлены. Занимаются надстройкой, главной палубой, буксирными дугами на корме, чтобы трос скользил по ним на поворотах, не цепляясь ни за что. Как мне сказал руководитель проекта, выпускник Николаевской морской академии, инженер Востряков Павел Георгиевич — тридцатидевятилетний мужчина с квадратной фигурой штангиста и раскатистым басом, который был слышен по всему заводу, несмотря на грохот сотен молотков клепальщиков — им всем интересно посмотреть, что в итоге получится.

Первый раз я приехал, когда прибыли двигатели внутреннего сгорания и дизельный электрический генератор, изготовленные в Санкт-Петербурге на «Балтийском судостроительном и механическом завода Морского ведомства». Инженер и его подчиненные смотрели на меня, как на мошенника, кинувшего их самым подлым образом, потому что слишком молод для такого замысловатого проекта. За мной следили, ожидая прокола, после чего подняли бы на смех в своем кругу. Открыто смеяться над клиентом не положено. Я делал вид, что не замечаю этого. Знали бы они, насколько больше них я знаю!

Когда с помощью парового подъемного крана, который передвигался по рельсам, установили на фундамент первый двигатель, инженер Востряков как бы между прочим спросил:

— Не слишком ли близко к дейдвуду? Трудно будет сальники набивать.

— Да, мотористу будет тесновато, но ведь не каждый день занимаются этим, если валы отцентрованы идеально, — согласился я и подмигнул заговорщицки.

Он улыбнулся в ответ и заверил:

— Постараемся!

Заодно я попросил дополнительно поместить электрические провода в резиновые трубки там, где будут соприкасаться с корпусом, и подумал, что можно поработать над материалами для изоляции проводов и электроприборов. В будущем это будет очень перспективное направление.

Остальное время проводил в лаборатории завода «Одесский целлулоид», занимался формами новых товаров для прессов. У нас был довольно широкий ассортимент. Изготовляли небольшие партии, раскидывали по магазинам и ждали реакцию покупателей. Что продавалось быстро, запускали в массовое производство. Пока самым ходовым товаром были изогнутые, разных цветов, женские гребни для волос.

Во время зимних каникул я вместе со скульптором разработал дизайн кукол трех размеров — большую, среднюю, маленькую. Каждый из них имел четыре варианта — блондинка и брюнетка с карими или голубыми глазами — на любой вкус. Руки, ноги и голова съемные. Волосы были покрашенной, выпуклой, волнистой частью целлулоидной головы. Вклеивать человеческие или искусственные оказалось слишком трудоемко. К тому же, они быстро выпадали. Лысая кукла могла травмировать нежную психику ребенка. Для раскраски наняли женщин, закончивших начальную школу. В первых классах рисование — один из главных предметов, уступает по количеству часов только закону божьему. Пробная партия разлетелась за два дня. Видимо, столько времени потребовалась девочкам, чтобы допечь родителей просьбой «Папа, подари, папа, подари, подари мне эту куклу!». Половина завода тут же была перепрофилирована на изготовление этой игрушки. Самое забавное, что вскоре швейная мастерская, которая изготовляла наряды для наших кукол, наладила выпуск других фасонов, продавая отдельно и по более высокой цене. Полет их фантазии поражал. Вскоре в отделах игрушек появились подотделы с нарядами. У богатых девочек кукла имела больший гардероб, чем хозяйка.

Половина второй половины занималась изготовлением игрушек для мальчиков — целлулоидных солдатиков: пехотинцев, гусаров, драгунов, артиллеристов с пушкой. Делали их одноцветными: красными, синими, зелеными, черными. Они получались намного дешевле оловянных или деревянных и тверже картонных. Сперва продавали порознь, а потом стали делать картонные коробки с наборами по пятьдесят, сто, двести солдатиков разных родов войск и двух цветов, свои-чужие. Розницу раскупала беднота, мелкий опт — дети богатых.

Одну маленькую куклу я дал Стефани для Вероник:

— Пусть ребенок побалуется. Будет лучик света в темном царстве института благородных девиц.

— Она уже взрослая, не будет с ней играть! — весело отказалась моя содержанка, повозилась немного с куклой и попросила: — Подари и мне такую.

Как ни прячь в себе ребенка, он все равно где-нибудь да выглянет.

107

В марте я получил доход по купонам государственных облигаций и вздохнул облегченно. Когда можешь тратить деньги, не сильно задумываясь, жизнь становится легче.

В это время Стефани начала заводить разговоры о том, что скоро закончит Высшие педагогические курсы, что надо будет менять жизнь. Я сперва делал вид, что не понимаю намеки, но она тоже не понимала, тогда прямо сказал, что женитьба на ней в мои планы не входит, что договор есть договор, что я свои обязательства выполнял исправно, чего жду и от нее.

— Моя помощь тебе больше не потребуется, так что поезжай в Кишинев, устраивайся на работу, выходи замуж, рожай детей — в общем, живи, как все, — посоветовал я.

Жить, как все, она явно не хотела, но и что-либо требовать от меня не имела права. Подулась несколько дней, а потом смирилась с неизбежным и начала планировать свою жизнь без меня. Пару раз я звонил в меблированные комнаты и не заставал там Стефани, чего раньше не случалось. Может быть, специально не отвечала, чтобы приревновал и изменил решение, может быть, уходила на свидание с другим. Мне было без разницы. Я мысленно уже расстался с ней.

В начале апреля вышел альманах «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей», в котором была моя статья о закрытии крышек трюмов методом, который когда-нибудь запатентует Мак-Грегог и назовет своим именем. По требованию заведующего кафедрой физики ординарного профессора Николая Петровича Кастерина к чертежам пришлось добавить теоретические расчеты, причем он объяснил, как это сделать лучше. Публикация прошла с его предисловием и по кафедре физики, причем меня заверили, что ее хватит для получения магистерской степени, не говоря уже о том, что будет зачтена, как письменная (дипломная) работа, если вдруг надумаю перейти в математический разряд, что мне настоятельно посоветовали сделать.

В среду двадцать пятого апреля буксир-толкач «Альбатрос» и баржа «Чайка» были спущены на воду со стапеля кормой вперед. Поскольку дно у обоих судов плоское, завалиться на борт, не говоря уже об оверкиле, слишком трудно, интриги в мероприятии не было. Шампанское тоже не разбивали о борт перед спуском. Не потому, что такой традиции на торговом флоте пока нет или во всей Одессе невозможно найти девственницу, достаточно взрослую, чтобы сильно швырнуть бутылку на веревке. Буксир и баржа малы, размах небольшой, а шампанское в бутылках из толстого стекла. Шансы, что разобьется, слишком малы. Даже при «крещении» больших кораблей не всегда получается, а это дурная примета. На всякий случай выбирают бутылку с дефектом и/или надпиливают в нескольких местах стеклорезом. Я не стал это делать, как и нанимать священника для крещения. Буксир и баржу ошвартовали к пирсу завода, где на первом продолжилась доводка ходовой рубки и жилых помещений в настройке, а на второй — установка крышек трюмов. Пообещали закончить все работы к середине мая.

По пути домой на Таможенной площади я увидел на тротуаре жандарма в темно-синей форме со штанами навыпуск поверх черных полусапожек, который, наверное, поджидал извозчика. На плечах красные погоны с одной тонкой полоской и двумя маленькими звездочками, на правой стороне груди аксельбант серебряного цвета, справа на ремне наган в кобуре, слева — драгунская шашка. Лицо показалось мне знакомым, поэтому приказал Павлину остановиться.

— Здравия желаю, корнет (лейтенант) Картузов! — поприветствовал я. — Вас подвезти?

— Не откажусь! — поприветствовав, ответил он.

Пролетка начала неторопливо взбираться по Польскому спуску, будущему спуску Кангуна.

— Так понимаю, жизнь удалась⁈ — иронично спросил я.

— На службу взяли, а дальше посмотрим, — улыбаясь, ответил он.

— Еду обедать в «Бристоль». Составишь компанию? — предложил я и, заметив его колебания, добавил: — Я угощаю, а всё, что можно съесть за раз, взяткой не считается.

Он согласился, после чего поведал, что сейчас служит в городском жандармском управлении, занимается контрабандистами.

— Служба не хлопотная. Если б еще результаты были! — закончил он.

В зале ресторана было многолюдно. Большая часть едоков — брокеры с биржи, поглощавшие комплексные обеды. Завидев жандарма, напряглись, а потом стали работать лодками-вилками намного быстрее и, доев, сразу умотали. Приятно смотреть, как едят люди с чистой совестью.

Мы выпили по рюмке холодной водки под телятину с ланспиком (бульон, вываренный до состояния желе с кусочками мяса), затем под десертную мадеру были черепаховый суп, ризотто с куриной печенью, жареный налим со спаржей, московик (фруктовое желе, края которого заморожены, а середина нет).

Мой сотрапезник, быстро захмелев, рассказал в общих чертах, как обучался на курсах. Детали не разглашал, а остальное мне было не интересно.

— На одном из собеседований тобой интересовались, — припомнил корнет Картузов. — Спрашивали, помогал ли ты другим студентам оплачивать обучение и кому именно? Я сказал, что ты человек состоятельный и не жадный, так что мог себе такое позволить, а кому — понятия не имею. — После чего, глядя мне в глаза своими посоловевшими, спросил: — Это ты заплатил за меня?

— Не помню! — шутливо ответил я. — Обычно спрашиваю казначея, кто хорошо учится, но стеснен в средствах, и по мере возможностей помогаю. Так что все вопросы к нему, — и поменял тему разговора: — Если не секрет, расскажи, как ловишь контрабандистов.

— Да ничего интересного. Жду сообщений филеров. Как дадут наводку на какой-нибудь пароход или рыбацкую шаланду, делаем обыск, но пока ничего серьезного не задержал, — рассказал он.

— Филеры на окладе или получают часть от арестованного? — поинтересовался я.

— Они в штате, но получают небольшую премию, если дадут ценную наводку, — ответил корнет Картузов.

— Так может им более щедрые премии платят за то, что молчат? — подсказал я.

— Ты думаешь⁈ — удивился он.

— Обрати внимание на своих филеров, кто живет не по окладу, и проследи за ними, узнай, кто им платит и за что. Привлеки для этого их коллегу из полиции, пообещав ему освободившееся место, — посоветовал я.

— Ты всегда даешь дельные советы! — радостно похвалил он.

— Совет не бесплатный. Мне навязывают девицу из богатой семьи, а я отбиваюсь. Может, ты за меня пострадаешь? Глядишь, подойдете друг другу — и жизнь твоя станет намного лучше, — шутливо попросил я.

— Она не уродина? — спросил корнет Картузов.

— Нет, — заверил я и, расположив ладони с растопыренными пальцами сантиметрах в тридцати от груди, добавил: — И у нее вот такой интеллект!

— Мне нравятся сисястые! — обрадовался он

— В воскресенье я приглашен на обед. Позвоню, спрошу на счет тебя. Если не будут возражать, поедем вдвоем, — предложил я.

Мы обменялись телефонами (у жандармского офицера был служебный), после чего я подвез Картузова до железнодорожного вокзала, где он поймал извозчика и поехал в сторону Молдаванки. Пока что его жалованья — семьсот пятьдесят рублей в год и по сотне квартирных и столовых — хватает только на маленькую квартирку на границе с Городом.

108

Отношение к жандармам в Российской империи, как к КГБ в СССР. Если полицию недолюбливают все слои общества, даже те, кто служит в ней, то к жандармерии отношение двойственное. С одной стороны там служат не держиморды, что признают все, включая отмороженных революционеров, а с другой никто не любит органы правопорядка. Когда я сказал, что хотел бы приехать со своим приятелем-жандармом, Матвей Яковлевич Бабкин в восторг не пришел, но отказывать не стал. Видимо, предположил, что тупого служаку я уж точно не приведу в дом компаньона. Купец первой гильдии уже перебрался на дачу. Его жене прописали лечебные грязи и теплую минеральную воду. По мнению врачей, каждый богач — полное собрание хронических заболеваний, а бедняки исключительно здоровы.

Корнет Игнат Картузов ловко щелкнул каблуками во время знакомства с хозяевами и приложился к руке Агафьи Никаноровны с ловкостью провинциального парикмахера. Видимо, в юности один из них был ее мечтой, потому что из серых глаз прямо таки полилась симпатия на молодого человека. Офицер, пусть и жандармский, и при этом выпускник университета, высокий, стройный, сильный, с грубым мужским лицом и утонченными, по ее мнению, манерами — ни одно сердце приличной дамы не устоит.

Имел он успех и у девушек, которые тусовались с парнями в саду, причем сразу у всех. Заметив, с каким восхищением корнет Картузов смотрит на ее выпуклости, Клара Пфефель, вопреки привычке, расправила плечи, увеличив свое достояние еще сантиметров на пять. Андрей Марков и Василий Куравакали сразу прекратили баловство, поняв, что не им тягаться с таким кавалером. Тем более что он был старше юнкера по званию, офицером, пусть и не военным.

— Вот тебе еще один пример, — сказал я Василию Куравакали. — Игнат закончил юридический факультет университета, а служит сейчас в жандармерии. В будущем может оказаться в другом министерстве с повышением, даже стать градоначальником Одессы. Главное, получи хоть какое-нибудь образование, докажи, что ты серьезный, целеустремленный человек.

Про градоначальника я, конечно, загнул. За оставшиеся десять лет существования Российской империи Картузов до такой должности не дорастет, но остальные об этом не знают.

— Если бы не Александр, я был бы вечным студентом, а то и каторжником. Он мне вовремя подсказал, что надо расстаться с анархистами, — поведал бравый корнет.

— Ты был анархистом⁈ — ахнули в один голос девицы.

Всё, теперь он для них еще и романтический герой.

— Да, связался ними по глупости, приключений захотелось, — признался он.

— А командование знает об этом? — строго спросил Андрей Марков, которого явно задело, что теперь внимание девушек и заодно сердца отданы другому.

— В моей организации знают всё обо всех, — важным тоном ответил Игнат Картузов.

Я оставил молодежь токовать, отправился к почетному гражданину и купцу первой гильдии Бабкину, чтобы рассказать, что примерно через три недели мои суда будут готовы взять на борт груз и отправиться в Могилев-Днестровский. Повезут туда три небольшие паровые машины, три дробилки, разобранный конвейер, металлические детали грузовых стрел и другие инструменты, необходимые для добычи фосфоритов, пиритов, технического известняка и гипса. Разрешение на разработку последнего получили недавно. Продукция нашего завода расходилась настолько хорошо, что решили расширить его, построить еще по одному цеху по производству серной кислоты, целлулоида и штамповочный. Пока недостающую серную кислоту будем покупать на соседнем химическом заводе, который производит сложные фосфатные удобрения, продавая взамен нужные им для этого фосфориты и гипс. До начала работы карьеров буксир и баржа будут возить из Могилева-Днестровского в Одессу зерно прошлогоднего урожая.

— Я смотрю, твой приятель понравился девицам, — выслушав меня, сказал Матвей Яковлевич. — Он из каких будет?

— Из небогатых провинциальных разночинцев, — ответил я. — Пока величина незначительная, но упорный, перспективный. При толковом руководстве пойдет далеко.

— Моя жена тоже так сказала, — поделился он.

— В России капитал обязан жениться на власти, если хочет выжить. На двух ногах легче стоять и богатеть, — подсказал я.

— Тут ты прав! — согласился купец первой гильдии.

Не знаю, прислушались ли к моему совету, или Агафья Никаноровна сама сделала правильный вывод, что Клара Пфефель меня не интересует и вообще достойна лучшего, или девушка сама подсуетилась, но во время обеда сидела она рядом с корнетом Картузовым. Молодые люди быстро нашли общий язык. Когда я сказал Игнату, что собираюсь уезжать, он заявил, что не поедет со мной, доберется на поезде. Он ведь, в отличие от меня, обладает важным талантом — умеет танцевать, поэтому не может оставить даму без партнера.

— Их благородие ждать не будем? — спросил Павлин.

— Он за барышней приударил, — сообщил я.

— Дело молодое, куда ж без этого⁈ — философски произнес кучер и стегнул своего мерина кнутом.

109

Поучившись в самых неожиданных местах, я сделал глубокомысленнейший вывод, что не только студенты делят преподавателей на типы, но и преподаватели студентов. На самом низу тупые, которых учить бесполезно. Значительную долю среди них занимают мажоры разных мастей, которым надо дать хоть какое-то образование и посадить на теплое место. Не мешают преподавать — и слава богу. Усердным и мажорам ставят низший проходной бал, остальных рубят. Есть болото, в нижней части которого хоть что-то понимают, а в верхней чуть больше. Этим ставят оценку по настроению, но редко высокую. Над ними находятся целеустремленные середняки, которые недостаток ума компенсируют усидчивой задницей. Как ни странно, именно из таких выходит большая часть преподавателей университетов. Они обслуживают своего наставника, подбирая крохи с его научного стола, из которых лет за пять-десять клепают магистерскую, а потом докторскую, и годам к тридцати пяти-сорока становятся профессорами, объясняя такой натужный карьерный рост кознями конкурентов. Выше расположились отличники, которым знания даются легко. Они радость преподавателей, им помогают, но в меру симпатии. На самом верху талантливые или те, кого сочли таковыми. Этим большая часть преподавателей помогает во всем, включая выдачу стипендий и перевод на бесплатное обучение, чисто из классовой солидарности, не зависимо от того, с какой студент кафедры, факультета, университета… Класс этот — ученые.

За два года обучения в университете три мои статьи были разобраны в «Записках». Преподавателям с других кафедр, особенно ботаникам и зоологам, мои труды были малопонятны, но они сделали вывод, что этот студент одной крови с ними, а своим надо помогать. Остаться при университете для подготовки к профессорскому званию можно только с диплом первой степени. Чтобы получить его, половина оценок должна быть «весьма удовлетворительно». Да, по непрофильным предметам студент не всегда вытягивает на такую, но так ли это важно⁈ К тому же, сегодня они помогут таланту с кафедры химии, завтра поддержат их протеже.

Сдача полукурсовых экзаменов началась десятого мая. В экзаменационную комиссию по каждому предмету входили председатель (ординарный профессор) и два преподавателя, среди которых могли быть и экстраординарные, и лекторы, и приват-доценты, и изредка ассистенты. Вопросы в билетах и дополнительные были по всем лекциям за два года. Если завалили, можешь сделать вторую и иногда третью попытку до конца мая, потому что, в зависимости от количества студентов на отделении, принимали два-три дня через разные промежутки времени. Кто-то попробует пересдать осенью, или следующей весной, или через год и даже два. Главное — уложиться в два года, но можно и еще год выклянчить, сходив на поклон к ректору. Обычно разрешает. Нельзя убивать в человеке тягу к знаниям.

Девятого мая я случайно встретился в коридоре с ректором университета Занчевским, который сказал, что ждет меня завтра на экзамене. Я собирался сдавать теоретическую механику самой последней. Был уверен, что мне не поставят выше или ниже удовлетворительно, что не страшно, потому предмет был дополнительным, по нему можно иметь такую оценку, но она могла повлиять на других преподавателей. Подхалимов среди них хватает. Решат, что ректор намекнул, что меня надо гасить, и подшестерят.

Взяв билет, я пошел ва-банк, заявив, что готов сдавать без подготовки, чтобы получить на балл выше.

— Кто бы сомневался! — весело произнес Занчевский и обратился к двум другим членам комиссии, приват-доцентам, которые читали лекции по курсу «Основы механики» после того, как он стал ректором: — Уверен, что вы знакомы с его работой, опубликованной в последнем номере нашего альманаха, так что не будем зря терять время, — и написал в моей книжке студента «весьма удовлетворительно».

Остальные преподаватели намек поняли. Единственный напряг был при сдаче физики, когда меня попытался завалить приват-доцент Кислевский, который вел курс «Электричество» и порой нес такую пургу, что я не сдерживался, поправлял. Даже появилась мысль, что надо было поступить на отделение физики: с моими познаниями в электричестве быстро бы стал научным светилом. К счастью, председатель ординарный профессор Кастерин урезонил его. В итоге в моем дипломе будет стоять оценка «весьма удовлетворительно» по обязательным и дополнительным предметам «Органическая химия», «Зоология и сравнительная анатомия животных», «Анатомия и физиология растений», «Морфология и систематика растений», «Физическая география и метеорология», «Минералогия», «Геология и палеонтологии», «Агрономия», «Основы механики», «Математика», «Физика».

Уже после второго курса у меня больше оценок, чем вообще надо иметь выпускнику университета (не менее восьми на диплом второй степени и десяти на первой), но нет пока полного курса по какому-нибудь предмету, который и определит мою специальность. Начиная с третьего курса, обязательными предметами будут только профильные, так что пока можно без проблем поменять отделение и, с небольшой досдачей, разряд на математический. Я не ищу легких путей, поэтому решил остаться на естественном разряде, но изучать сразу три предмета — кроме химии, еще геологию и агрономию.

110

Двадцать девятого мая, с опозданием дней на десять, была закончена доводка буксира-толкача «Альбатрос» и проведены ходовые испытания. На них прибыл главный инженер Штерн Феликс Вальдемарович и пара чинов пониже из головного офиса. На ходовом мостике места всем не хватило, поэтому свита расположилась на главной палубе в носовой части буксира. Внутри, кроме главного инженера и меня, были капитан Сватов Петр Феодорович и старший помощник Куликов Мартын Саввич. Оба раньше работали на пароходах «РОПиТ», старпомом и вторым помощником соответственно, бороздили моря и океаны, а потом женились и решили подыскать такую работу, чтобы чаще бывать дома. У предыдущего нанимателя не нашлось, а я предлагал оклад не ниже, чем получали ранее. Первому двадцать восемь лет, черноволос, скуласт, крепко сложен, молчалив. Второму двадцать шесть, белобрыс, худ и мягче, что лицом, что телом, что характером, что языком. За штурвалом пятидесятидвухлетний боцман Паскулеску Роман Ионович, кряжистый, длиннорукий, с наполовину седыми черными курчавыми волосами и мощным носом. Еще один матрос и кок-матрос стоят на главной палубе у кнехтов, ждут, когда поступит команда отшвартоваться от пирса, а потом ошвартоваться к барже «Чайка» и заняться сцепкой. Два механика, тоже с опытом работы на пароходах (свободных дизелистов не нашел) и два моториста находятся в машинном отделении, где уже с полчаса стучат главные двигатели, прогреваясь. Переходы по морю от Одессы до Днестровского лимана будут короткие, часа два-три, а на реке ходовую вахту стоять будут только днем. Как мне сказали, на Днестре нет буев с огнями, только вешки где-нигде. Все члены экипажа в темно-синей форме, пошитой за счет судовладельца. У офицеров кителя, у рядовых курточки с золотыми нашивками на рукавах согласно должности, какие введут в будущем.

Всего у меня девять работников. С таким количеством — от семи до десяти при использовании двигателей — попадаю в шестой из восьми разрядов промышленных предприятий. Промысловый налог будет двадцать пять рублей и пятипроцентный дополнительный сбор с прибыли, которая будет определена с моих слов, поскольку не обязан к публичной отчетности. В пятом придется платить пятьдесят и такой же дополнительный. Во втором, где числится сейчас «Одесский целлулоид» — от двухсот до пятисот рабочих — тысяча рублей, плюс налог с акционерного капитала в пятнадцать сотых процента, плюс сбор с прибыли по публичной отчетности: при величине ее до трех процентов на основной капитал не облагалась, выше трех до десяти — шесть процентов, выше десяти — шесть и еще пять процентов на то, что более десяти. Благодаря куклам, у нас прибыль колеблется между двадцатью и тридцатью процентами.

— Отдать швартовы, — командую я.

Несколько рабочих из полусотни, собравшихся посмотреть на маневры каракатицы, как они называют буксир-толкач за необычный дизайн, бросаются к кнехтам на пирсе, чтобы скинуть гаши послабленных концов.

Я перевожу рукоятку правого двигателя на электрическом телеграфе на сектор «Малый назад». В машинном отделении раздается трезвон, который обрывается, когда и там на телеграфе переводят рукоятку на такой же сектор. Правый двигатель начинает урчать надсаднее, глуше. Между бортом судна и пирсом протискиваются голубовато-серые струи с белой пеной, и последний как бы начинает уплывать назад и вбок.

Когда форштевень равняется с торцом пирса, я говорю боцману:

— Полборта лево! — и перевожу на телеграфе рукоятку правого двигателя в сектор «Средний назад», а после того, как в машине выполнят команду, левого двигателя в сектор «Самый малый вперед» и, выждав немного, приказываю рулевому: — Право на борт!

«Альбатрос», быстро потеряв инерцию заднего хода, начинает разворачиваться почти на месте. Даю ему возможность крутануться на триста шестьдесят градусов, продемонстрировать свои качества, останавливаю, а потом перевожу на самый малый передний ход правую машину и веду буксир-толкач к барже «Чайка». Отойти от пирса может каждый, а вот красиво ошвартоваться только опытный. Я почти три года не занимался этим, но, как говорится, навыки не пропьешь. Стукнули баржу носом в корму мягко, благо у буксира впереди и у баржи сзади деревянные кранцы — толстые бревна прямоугольного сечения, закрепленные пропущенными через них, длинными, стальными, законтрагаенными болтами.

— Хорошо швартуетесь! — похвалил главный инженер Штерн.

— Дядя-капитан научил, — скромно произнес я.

Мы ждем, когда матросы под руководством боцмана сцепят «Альбатрос» с «Чайкой». Процесс не сложный, но требует времени. Обмениваемся мнениями о маневренных качествах судов с двумя винтами. Я делюсь знаниями, просвещая в первую очередь своих работников. Перед этим два вечера читал им лекции по плаванию по морю и реке на судах с плоским дном, способах маневрирования и швартовки по течению и против него.

Когда сцепка была закончена, я сказал капитану Сватову:

— Командуйте. Меня на мостике нет.

Это для меня нет, а для него еще и как есть. Я вижу, как он старается не показать, как волнуется, как переводит сперва слишком резко, а потом слишком медленно рукоятки телеграфа, как осипшим вдруг голосом отдает команды рулевому. Буксир-толкач отходит от пирса, медленно разворачивается носом на выход из гавани. Капитан начинает успокаиваться. Дальше будет легче, пока не вернемся сюда и будем швартоваться.

— Пойдемте в кают-компанию, — приглашая я главного инженера, его помощников и инженера Вострякова. — Когда подойдем к мерной линии, нас позовут.

Мы спускаемся по трапу на палубу, где четыре офицерские каюты, потом на следующую, где обитает рядовой состав и находятся камбуз и кают-компания, совмещенная со столовой. Это помещение с двумя намертво приделанными к палубе столами, один четырехместный, второй шестиместный, и стульями с вертящимися сиденьями. Свет попадает через три круглых иллюминатора, глухих, потому что расположены всего на сорок сантиметров выше ватерлинии. При небольшой волне будет заливать. Мы садимся за больший стол, чтобы поместились все. Он уже накрыт: водка в графине, паюсная икра, соленая осетрина, тонко нарезанная ветчина, хлеб пшеничный и ржаной высшего сорта. Как ни странно, дешевый хлеб до сих пор с «песочком».

Обслуживает нас кок — мужчина с лицом бледным, будто покрытым белилами, из-за чего кажется бабьим, облаченный в белый колпак и курточку. На собеседовании сказал, что работал коком на парусниках, потом устроился в ресторан Складариса на Греческой улице. На суше платили немного больше, но половина зарплаты уходили на съем жилья рядом с местом работы, потому что трудился допоздна, а ночью опасно разгуливать по Одессе, особенно за пределами Города. Решил подзаработать у меня. Видимо, копит на собственный трактир. Я плачу меньше, зато жилье и кормежка бесплатные. Ресторан Складариса, скажем так, заведение второго уровня, в такие не хожу, поэтому не стал проверять. Все равно готовить кок будет для экипажа — людей неприхотливых. Начнут жаловаться, найму другого.

Мы выпиваем за новые два судна, чтобы они жили долго и счастливо, потом за «РОПиТ», чтобы и дальше строил хорошо и быстро, потом за автора необычного проекта и инженера, воплотившего все это в жизнь… Гости закуривают, и вскоре помещение наполняется дымом. Я терплю, благо мучиться пришлось недолго. Прибежал матрос и доложил, что подходим к мерной линии.

Это две пары створов, расположенных на берегу на удалении три мили друг от друга. Есть больше, до десяти миль, которые точнее, но мой буксир не будет ходить в океане по счислению, особая точность не нужна. Тем более, что ветер и течения будут вносить поправку, которую учесть без прибора трудно, а индукционных лагов пока нет, используют ручные, механические (опускают вертушку за борт и по количеству оборотов определяют пройденной расстояние) и электромеханические (вертушка при каждом обороте замыкает цепь и передает по проводам на мостик количество оборотов-замыканий. Именно такой стоял на крейсере «Варяг». Жаль, я забыл устройство индукционного лага, а то бы запатентовал. Говорили мне в мореходке: «Учи матчасть!».

«Альбатрос» толкал «Чайку» в балласте в одну сторону со скоростью двенадцать и девять десятых узлов, а обратную — двенадцать и две. Решили принять среднюю скорость в балласте равной двенадцати узлам. Значит, в грузу будет идти около десяти. От Одессы до Днестровского лимана добежит часа за три. Это хороший показатель. За такой короткой срок буксир с груженой баржей, выйдя по хорошей погоде, вряд ли будут застигнуты штормом на переходе по открытому морю, разве что началом его. На всякий случай я объяснил капитану, что в первую очередь спасать надо буксир-толкач, который стоит дороже.

Вернувшись в порт Одесса, сразу встали под погрузку, которая начнется утром. Количества груза увеличилось. Во-первых, мой компаньон Бабкин Матвей Яковлевич решил отправить в Могилев-Днестровский не только оборудование для карьеров, но и продукцию нашего завода. Он уверен, что гребни, расчески, линейки, куклы и солдатики там пойдут так же хорошо, как и в большом городе. Во-вторых, узнав, что по результатам успешной прошлогодней геологической экспедиции профессору Ласкареву выдели деньги на продолжение исследований в Бессарабии, я предложил бесплатно и, главное, без спешки и суеты, перевезти имущество в город Сороки. Оно там будет ждать прибытие на поезде геологической партии, в которую в этом году набралось в три раза больше желающих, причем были и с других отделений. Студенты узнали от побывавших в прошлом году, что работа будет не тяжелая, на хозяйских харчах, с большим количеством вина и широким выбором приключений по вечерам на любую задницу. Плюс благожелательное отношение преподавателя на экзамене по геологии.