Национальность – одессит

6

111

Я предполагал, что расставание со Стефани выльется в скандал, но ошибся. Вечером она собрала и упаковала свое барахлишко. Мы довольно бурно позанимались любовью в последний раз. Я все ждал, что вот-вот начнется, и незаметно заснул. Утром Стефани сообщила, что выходит замуж.

— Совет да любовь! — искренне пожелал я.

— Тебе не интересно, за кого⁈ — удивилась она.

— Абсолютно, — честно признался я.

Мужчины такие тупые. Не понимают, что самая важная в жизни информация — это кто на ком женился, кто с кем развелся, кто у кого и от кого родился.

Павлин отвез ее в последний раз в меблированные комнаты, а потом меня на железнодорожный вокзал, на киевский поезд до станции Слободка. Переночевав там, утром пересел на навоселицкий до Могилева-Днестровского.

Уездный город расположен на левом, низком берегу Днестра, между рекой и высокими, скалистыми, покрытыми лесом холмами, благодаря которым в нем особый микроклимат — температура немного выше, чем в соседних районах. Назван так в честь основателя, молдавского господаря Иеремии Могилы. Проживает в городе около двадцати двух тысяч жителей. Много греков и сербов, предки которых бежали сюда от турок. Каменное здание вокзала, расположенное на северной окраине, одноэтажное и ухоженное. Работники железной дороги получают высокие по местным меркам зарплаты, поэтому держатся за свои места. Выход в город через здание. Извозчик стоит гривенник до любой точки. От вокзала к центру ведет булыжная мостовая. Вымощены еще две улицы, идущие параллельно реке, остальные грунтовые. Много домов с плоскими крышами и деревянными жалюзи, привнесенными сюда турками. В той части, где проживает много армян, которые специализируются на производстве очень тонкого сафьяна, стоит густой кислый запах закваски, в которой обрабатывают кожу. Овечьи и козьи шкуры замачивают несколько дней в чанах или цементных ямах в известковом растворе, а когда размякнут, добавляют собачий и/или голубиный помёт и держат еще несколько недель. Поэтому в городе несчитано собак и голубей. Еще много павильонов с решетчатыми стенками, в которых сушат виноград на изюм. Само собой, почти в каждом дворе своя винодельня. Из более серьезной промышленности шесть свечных заводиков, чугунолитейный, сахарный, пивоваренный и винокурня, в которой гонят спирт из разного зерна, виноградного жмыха. Есть свой театр и бронзовый бюст Николая Гоголя на каменном постаменте. Говорят, что жители скинулись на памятник после того, как здесь впервые поставили пьесу «Ревизор». Актер, исполнявший роль Городничего, настолько правдоподобно спародировал местного главу, что был бит последним прямо на сцене.

Я остановился в двухэтажной каменной гостинице «Смагард». Все удобства во дворе. Освещение керосиновыми лампами. Двухкомнатный «люкс» на втором этаже окнами во двор стоил рубль и десять копеек в день. Клопы бесплатно. Питался в трактире по этой же стороне улицы через дом. Принадлежал он сербу Ранко Вукичу — пожилому мужчине с длинными, наполовину седыми усами и массивным подбородком, покрытом многодневной щетиной всегда одной высоту, несмотря на то, что триммеров пока нет. Кормили там просто, вкусно, сытно и дешево. С местным вином обед обходился в районе полтинника.

Могилев-Днестровский стал моей базой. Из нее я на новоселицком поезде ездил в Окницу, рядом с которой на высоком берегу Днестра заканчивали строительство деревянного причала и склада с двумя бункерами, большим под фосфориты и меньшим под пириты, и общим для них лотком, выстеленным жестью и защищенным деревянным коробом, по которому минералы будут скатываться прямо в трюм баржи; в Бричаны, рядом с которыми добывали фосфориты, и следил, как в уже построенном деревянном цехе устанавливали паровую машину и дробилку и собирали конвейер, с которого рабочие будут вручную выбирать пирит (к сожалению, этот минерал не реагирует на магниты, а ничего умнее я не смог придумать); в Липканы, неподалеку от которых в уже построенных, деревянных цехах дробилки, работающие от паровых двигателей, измельчали гипс и технические известняки, затем отвозимые на арбах на железнодорожную станцию и отправляли в Одессу в деревянных на железной раме полувагонах, открытых сверху, четырехосных, длиной от четырех до четырех метров шестьдесят сантиметров, шириной два десять-два двадцать три, высотой метр десять, грузоподъемностью от восьми до двенадцати с половиной тонн и двухстворчатыми дверьми, открывавшимися наружу, или одностворчатыми, поднимавшимися вверх. Помогал мне в этих делах Атанас Христофорович Спанос — сорокадвухлетний грек, у которого крючковатый нос был лишь немногоу́же вытянутого лица, а борода шире. Даже в жару он ходил в черной шляпе и костюме-тройке и, хотя не хромал, не расставался с черной тростью с белым костяным набалдашником в виде головы собаки с прижатыми ушами — заведовавший в Могилеве-Днестровском закупочной конторой купца первой гильдии Бабкина. Это он выкупил несколько земельных участков, приобрел разрешения на разработку минералов и до моего прибытия построил большую часть необходимых нам строений.

Одиннадцатого июля мы вместе с ним поехали на поезде в Бричаны и от станции на извозчике до фосфоритного карьера. Там уже началась разработка. Одни рабочие кирками откалывали куски пласта, другие совковыми лопатами грузили в тачки, а третьи отвозили на эстакаду высотой метра два и скидывали в бункер, почти полный к нашему приезду. Паровая машина, расположенная у цехе и работавшая на дровах, была готова к пуску.

Я дал отмашку. Одновременно загудели щековая дробилка и конвейер. В первую из бункера по желобу покатились куски минералов, и она как бы зарычала радостно, начав измельчать их. Принцип ее работы прост: одна вертикальная, немного наклоненная наружу, металлическая щека неподвижна, а вторая верхним концом крепится на шатуне, который вертит паровая машина, и производит колебательные движения, с силой прижимаясь к первой. Руда, попадая между ними, крошится всё мельче по мере оседания и высыпается через щель внизу, ширину (диаметр) которой регулируют. Маленькие кусочки падают на ленту конвейера с поперечинами, плавно уходящего вверх, по разные стороны которого и на расстоянии около полутора метров сидят на стульях две женщины с деревянными лопаточками и выбирают куски пирита, кидая их в тачки, которые меняет грузчик по мере наполнения. Оставшиеся размельченные фосфориты, поднявшись на высоту метра два, падают в бункер, из которого будут ссыпаться в телеги с высокими бортами и отвозиться на склад на берегу реки. Пирит, которого намного меньше, складывают отдельно и отправляют, когда наберется партия. Работать будут шесть дней в неделю по десять часов, а зимой меньше, только светлое время суток. Никаких отпусков, пенсий и прочей лабуды, разлагающей души настоящего труженика, а не лодыря. Оклад от двадцати двух рублей у женщин до сорока у управляющего и премия за пирит после его доставки в Одессу. Для этих мест очень высокая зарплата, даже без премии.

112

Через шесть дней в Могилев-Днестровский прибыл «Альбатрос» с «Чайкой», привез несколько ящиков с товарами нашего завода, которые выгрузили за пару часов. К моему удивлению игрушки и здесь расходились очень хорошо, особенно дешевые. На что только не пойдут родители, чтобы любимое дитятко заткнулось. Впрочем, в этих краях хватало и богатых людей, которые вели себя скромнее, не светились, Наверное, потому, что в маленьких городках и так все знают, кто есть кто, незачем тратиться на пыль в глаза.

Рано утром, не позавтракав, я прибыл на буксир-толкач. Дизеля уже тарахтели. Я был одет неприлично для этих мест, как минимум, для состоятельного человека — в желтоватую соломенную шляпу, светло-серую рубашку с коротким рукавом и без галстука, серые штаны и черные босоножки без носков. Последний пункт был привилегией бедноты. Капитан Сватов посмотрел на меня неодобрительно. Я расположился со спиннингом на корме. Кок принес оловянную чашку чая и тарелку с парой бутербродов с сыром. Пока я перекусывал на скорую руку суда пошли вверх по реке, распугивая водоплавающих птиц, которых здесь тьма. Я пожалел, что оставил в Одессе охотничье ружье, а в гостинице «Смагард» — сагайдак.

Почти до конца прошлого века Днестр был мало пригоден для судоходства, но государство вложило более миллиона рублей и основательно расчистило реку. Разрыли мели, взорвали динамитом пороги и крупные подводные камни, раскидали завалы из топляков… В итоге вложения окупились сторицей. Туда-сюда мотаются по реке десятки речных пароходов, буксиры тянут баржи, сплавляют плоты. Теперь вот первый теплоход появился.

Места здесь красивые. Оба берега пока покрыты лесами. Много птиц, зверей, рыбы. Живи — не хочу! Поэтому здесь постоянно воевали. Скоро опять будут.

Я приготовил спиннинг, закинул блесну под правый берег, где глубже. Она еще не дошла до дна, как «стукнуло». Я подсек, начал вываживать. Выберу слабину — попущу малость, опять помотаю катушку — наклоню спиннинг к воде. Судя по сопротивлению, предположил, что попалась щука или судак на кило, не меньше. Вытащил небольшого, грамм на триста, темно-зеленого окуня с черными полосками, который загнул хвост почти перпендикулярно туловищу, не желая покидать воду. Второй раз блесна упала почти у обрывистого берега, даже подумал, что зацепится за кусты, потеряю ее. Опустил почти до дна и только начал потихоньку выбирать шелковую леску, как клюнуло. Вываживать было легче, хотя рыба оказалась крупнее, на полкило. Попался хариус. Это очень пугливая рыба. Странно, что работа винтов и шум двигателя не испугали его. Наверное, совсем оголодал. Дальше были окуня и щуки. Одна потянула кило на три. Так польстил мне кок. Он сперва с юмором отнесся к моим словам, что на обед будет свежая рыба. Когда где-то через час вышел из надстройки и увидел, что палуба на корме завалена уловом, сразу приуныл. Тяжело вздохнув, он сходил на камбуз за ножом, разделочной доской и большой кастрюлей. Расположившись неподалеку от меня, принялся быстро шкерить рыбу. Каждый раз, когда я вытягивал следующую, кок становился всё грустнее.

На причале нашего погрузочно-складского комплекса уже ждали два работника. Они приняли швартовы, накинули на деревянные кнехты, которые были продолжением свай, вбитых в дно. Матросы открыли крышки второго трюма. Рабочие тросами завели поворотная часть желоба. Одни свистнул — и вскоре зашуршали кусочки фосфоритов, скользящих по жести. Первые падали в пустой железный трюм громко, с эхом. Когда покрыли дно, шума стало меньше. На палубу, надстройку, причал полетела желтоватая пыль.

Глотать ее у меня не было желания, поэтому с носа баржи помахал рукой проплывавшей мимо лодке с двумя гребцами и рулевым, везущих корзины с яблоками, и предложил:

— Подвезите до Могилева, заплачу рубль!

Простые, искренние слова нашли отклик в черствых сердцах лодочников. Судя по тому, что были похожи друг на друга, за рулевым веслом сидел отец лет за пятьдесят. длинноусый и с седой многодневной щетиной, а на веслах — сыновья, тоже усатые, но с выбритыми подбородками. Все трое в черных вязаных шапках-блинах, белых рубахах и штанах из поскони, босые. На дне лодки хлюпала водица. Я сел на носовую треугольную банку. Попробовал из ближней корзины яблоко, крупное, красно-желтое, оказалась мягким, сочным, сладким. После чего полулег, поместив ноги на узкий планширь, накрыл лицо шляпой и попробовал прикорнуть, слушая, как отец и сыновья обсуждают меня на местном диалекте молдавского языка, уверенные, что я не понимаю. Быстро пришли к выводу, что я тот самый богатый, мягко выражаясь, чудак, который живет в гостинице и сорит деньгами. Так уж и сорю⁈

113

Вернулся в Одессу поездом двадцать седьмого июля, в пятницу. Компаньоны выдали мне двести рублей премии за организацию процессов добычи и поставки минералов в Одессу. К тому времени пирит еще не привозили, но гипс, известняки и фосфориты поступали исправно и продавались хорошо.

В понедельник заглянул в университет, чтобы узнать, не вернулась ли геологическая экспедиция. Нет, еще работают где-то южнее Кишинева, в котором проживает профессор Ласкарев. По крайней мере, оттуда он прислал телеграмму в середине прошлой недели. Заодно узнал новость, не удивившую меня: в день моего возвращения Занчевский Иван Михайлович, статский советник, кавалер двух орденов и медали, получавший от государства оклад ординарного профессора в две тысячи четыреста рублей, надбавку за ректорство в полторы тысячи, три сотни столовых и казенную квартиру, снят с должности и находится под следствием по обвинению в принадлежности к партии социалистов-революционеров (эсеров). То ли ему недоплачивали, то ли без зазрения совести брал деньги у врагов и гадил им на всю зарплату. Администраторы университета в панике: до пятнадцатого августа продолжается набор абитуриентов, а подписывать бумаги некому. Из отпуска срочно отозвали проректора Васьковского Евгения Владимировича, ставшего ординарным профессором юридического факультета только в прошлом году и тогда же избранного на высокую должность за активную поддержку студенческого движения. В то время революционеры были в моде.

Сейчас, когда бомбистов вешают пачками и становится всё спокойнее, маятник полетел в другую сторону. Двадцатого августа новым ректором, точнее, временно исполняющим обязанности, стал заслуженный профессор Петриев Василий Моисеевич. Так понимаю, выбрали его потому, что в порочащих связях с политикой замечен не был и при этом являлся ученым с именем, поэтому «наверху» одобрят. Только вот со здоровьем у Василия Моисеевича становилось все хуже, поэтому он сказал, что послужит, пока может, но просит быстрее выбрать и согласовать с министерством просвещения другую кандидатуру.

После лекции по геологии мы с профессором Ласкаревым поболтали о летних мероприятиях. Он рассказал о результатах экспедиции, которая дала много материалов по геологическому строению Бессарабии и палеонтологии. К тому же, так сказать, был и побочный продукт — нашли немного кальциевой селитры, нефти, глины для гончарного производства. В этом плане губерния была бедновата.

— А как вы провели лето? — поинтересовался профессор.

— Наладил добычу гипса, технического известняка, фосфоритов и пиритов, найденных нами в прошлом году, — коротко доложил я.

— Вы практик, у вас это хорошо получается. В экспедиции мне очень не хватало ваших организаторских способностей, — похвалил он и предложил: — Почему бы вам не написать статью об этих месторождениях и в конце добавить, как именно добываете их? Я дам вам прошлогодние материалы.

— Давайте попробую, — пришлось мне согласиться, хотя особого желания не было.

Мне хватало работы в химической лаборатории на заводе, где пытался получить пластик, не такой горючий, как целлулоид. Теперь у меня в штате два лаборанта — студенты химического отделения, решившие поработать год, чтобы накопить на дальнейшую учебу в университете, что сейчас в порядке вещей среди малоимущих. Я пообещал, что в качестве премии завод оплатит им все предметы за следующий учебный год. На самом деле оплачу я, но им знать это не обязательно. Теперь мне не надо самому проводить сотни опытов. Я давал лаборантам задание, что, с чем и в каких дозировках смешивать, а потом просматривал результаты. Если было что-нибудь интересное, проверял сам.

Вдобавок пописывал критические статьи для «Одесских новостей». Поскольку Русский театр еще не восстановили после пожара, хотя работы шли полным ходом, переключился на литературу. Прочитаю какую-нибудь графоманию, а уровень ее зашкаливал, как повторится в девяностые этого века — накалякаю на нее пасквиль. Издатели поняли, что плохой рекламы не бывает, или есть, или нет, поэтому отстегивали газете за подобные статьи и присылали бесплатные экземпляры, а та давала их мне и, может, еще какому-нибудь критику и делилась деньгами, увеличив гонорар почти вдвое. Я еще подумал, что, если бы был малоимущим студентом, мог бы за счет газетных публикаций оплачивать учебу и жить скромненько.

Но самым доходным способом убивать свободное от учебы время была логистика — управление речными грузовыми перевозками. На Одессу груз был всегда. Если не накопилось достаточного количества фосфоритов и пирита, грузились в Могилеве-Днестровском зерном для купца первой гильдии Бабкина, благо урожай уже собрали и засыпали в элеваторы. Более того, однажды приехав в порт к приходу своих судов, с удивлением обнаружил, что с них выгружаются пассажиры, причем не только с ручной кладью. Оказалось, что экипаж имел нехилую подработку. Сделал капитану Сватову втык, предупредив, что еще раз попадется — лишится хорошей работы и получит черную метку, но, понимая, что соблазн слишком велик, договорился, что будут отдавать мне половину денег с попутных пассажиров и грузов не больше десяти пудов. Во избежание махинаций пассажирам выдавались квитанции, которые надо было хранить до выхода с территории порта, чтобы я мог сделать выборочную проверку. Иногда приезжаю и останавливаю «попутных» перед тем, как зайду на «Альбатрос» за деньгами и для отдачи распоряжений. Пока без замечаний.

Зато до того, как набрал постоянных клиентов, грузы на днестровские порты надо было искать. Иногда помогал компаньон, которому надо было перевезти товары в Бендеры, Тирасполь или Могилев, где у него были конторы. Случалось это не так часто, как мне хотелось бы, да и партии были небольшие. Я дал рекламу в газете «Одесские новости», оплатив ее из гонорара, и в порту развесил объявления. Пока билбордов нет, но есть щиты для объявлений на служебных зданиях и люди, готовые заработать, расклеив на них листовки. Недостатком этого метода было то, что у меня нет офиса в порту (зачем он мне⁈), приходилось указывать домашний номер телефона. Несмотря на то, что требовал звонить по будням с трех часов до семи пополудни, беспокоили меня в самое неожиданное время. Слава богу, появилось небольшая очередь из клиентов, нужда в рекламе пропала, беспокоить перестали.

114

Телефон зазвонил в начале восьмого вечера. Я работал над статьей о результатах прошлогодней геологической экспедиции в Северную Бессарабию и способах разработки найденных там месторождений. Профессор Ласкарев дал мне почитать две диссертации, на похожие темы: докторскую о геологическом строении одного из районов на Урале и магистерскую о промышленной разработке месторождения малахита. Благодаря им, понял, как придать наукообразность своей статье.

Я решил, что звонит очередной грузоотправитель, невнимательно прочитавший мое давнишние объявление и довольно холодно произнес в трубку:

— Алло.

— Привет! Это Игнат!

— Привет, корнет! — шутливо срифмовал я.

— Приглашаю тебя поужинать в ресторане «Бристоля», — радостным голосом сказал он. — Приходи со своей девушкой, а я со своей…

— Мы с ней расстались. Она замуж вышла, — сообщил я.

— За кого? — удивленно спросил Игнат Картузов.

— Понятия не имею, кто этот неудачник, — честно признался я.

— Так уж и неудачник⁈ — не поверил он. — Ладно, приезжай один. Жду в восемь.

Ждать пришлось мне. Игнат Картузов и Клара Пфефель опоздали на четверть часа. Дама держалась уверенно, плечи не сжимала. Под руку с таким видным парнем-офицером у девушки не может быть недостатков. Метрдотель, предупрежденный мной, сразу показал им, к какому столику идти.

— Извини, немного задержался… — начал было оправдываться корнет.

— Это по неопытности. Если хочешь куда-то попасть вовремя, надо говорить даме, что встреча назначена на полчаса раньше, — посоветовал я.

— Запомню! — весело согласился он и первым делом распорядился, чтобы официант приготовил бутылку полусладкого шампанского.

— Что отмечаем? — поинтересовался я, угадав ответ по счастливому лицу Клары — и промахнулся.

— Задержание большой партии контрабанды и премию в двести восемьдесят семь рублей! — победным тоном доложил корнет. — Начальник Одесского управления полковник Безсонов перед строем похвалил меня, привел в пример другим и пообещал, что следующий чин получу за отличие на год раньше!

Мы сделали заказ, и Игнат Картузов рассказал, как он заработал «плюшки»:

— Как ты посоветовал, я договорился с филером из полиции, чтобы последил за моими. Он и нашел одного, которому приплачивал чаеторговец Тейтельбойм. Проследили за ними и в начале августа ночью взяли шаланду в районе четвертой станции Большого Фонтана с двадцатью большими ящиками по пуду индийского цветочного чая в каждом. Заодно сделали обыск на его складе и обнаружили еще шесть ящиков, не прошедших через таможню. Товар конфисковали, продали. Тейтельбойм попался во второй раз, к тому же не имел свидетельств на зарубежную и оптовую торговлю, поэтому был оштрафован на полторы тысячи рублей и выселен из приграничной зоны. Вообще-то ему грозило лет пять каторги. Наверное, с судьей договорился.

В Российской империи пошлины на чай — один из главных источников дохода казны. За дешевые сорта надо заплатить по одиннадцать с половиной рублей с пуда, за дорогие — тридцать один с половиной. Контрабандисты закупали его в Румынии или Болгарии, перепаковывали в большие ящики, чтобы были похожи на другой товар, и переправляли тайно в Россию.

Клара Пфефель, наверное, слышала эту историю раз пять, если не больше, но все равно восхищалась, как в первый. Пока замуж не вышла, рот надо затыкать себе, а не ему.

— Поздравляю! — искренне произнес я, ведь был как бы соавтором задержания контрабанды.

Официант принес заказанные нами холодные закуски и мы начали трапезу, болтая о всякой ерунде. Теперь больше говорила Клара, которая, как я понял, берегла фигуру, поэтому поклевала креветок и осьминога под шампанское, после чего перешла на кофе и штыбовку наших ушей. Я съел соленого лосося, нарезанного тонкими красновато-оранжевыми ломтиками, утку с яблоками, сыр камамбер, мороженое с темным шоколадом.

К концу трапезы Игнат Картузов поставил меня в известность, что через воскресенье они с Кларой Пфефель венчаются, и пригласил на это торжественное мероприятие.

— Извините, друзья! Я рад за вас, желаю вам счастья, но у меня строгое правило: не хожу на свадьбы и похороны, даже на собственные, — отказался я.

— Почему? — удивилась невеста.

— Путаю, когда надо горевать, а когда радоваться, — ответил я.

Клара Пфефель поверила. Наверное, прохожу у нее по разряду чудаков. Ведь разве может нормальный мужчина не пялиться на ее сиськи⁈

115

Я всегда с удовольствием заезжаю в редакцию газеты «Одесские новости». Не только потому, что получаю там деньги. Мне нравится беседовать с заведующим отделом «Театр и музыка» Алексеем Семеновичем Балабаном. Он хорошо разбирается во всех видах искусства, но пиетет перед людьми творческих профессий мешает ему быть объективным. Редактор уверен, что каждый из них наделен божьим даром, надо только разглядеть, в чем именно. Если к таланту относить и умение убеждать в собственной талантливости, что является козырем большинства известных представителей богемы, то Алексей Семенович, безусловно, прав. Единственный напряг в общение с ним — это не ляпнуть мнение о том, чего еще нет. Как-то мы обсуждали творчество Куприна, и я заявил, что лучше всего у этого писателя получается описывать быт проституток, подразумевая повесть «Яма».

— В каком именно произведении? — спросил удивленно редактор.

Тут я понял, что забежал в будущее, поправился:

— Уверен, что Куприн скоро напишет о проститутках сборник рассказов или повесть, и «жареная» тема сделает его известным

После чего перевел разговор на умение разрекламировать себя. По моему твердому убеждению количество таланта и пробивных способностей в человеке составляют в сумме сто процентов. Чем больше одного, тем меньше другого. Абсолютные гении абсолютно непрактичны и наоборот.

Увидев меня в дверях своего кабинета, куда я заглянул после визита в кассу, Алексей Семенович сразу заявил, передавая мне конверт:

— В воскресенье Русский театр возобновляет работу. По случаю открытия после пожара антреприза из бывших актеров театра Комиссаржевской представит лирическую драму Александра Блока «Балаганчик» в постановке Всеволода Мейерхольда. Для вас лично прислали два билета на места в амфитеатре в середине первого ряда, как вы любите. Собирался вечером позвонить, сообщить об этом.

— Даже не знаю, идти ли? Я и так не очень высокого мнения об этом поэте, за исключением стихотворения «Незнакомка». Боюсь, что после пьесы оно изменится не в лучшую сторону. Плохо, когда сапоги тачает пирожник, — поделился я сомнениями, взяв конверт, чтобы отдать билеты кому-нибудь.

— В Санкт-Петербурге постановка была главным событием прошлого сезона. Мнения разделились, причем очень сильно, — сказал он.

— Мейерхольд — выпендрёжник, конструктор зрелищ, для которых пьеса, да и вообще драматургия не важна. Ему нужен скандал, внимание к своей напыщенной особе. Надо подсказать ему, чтобы сделал постановку Библии. Скандалище будет такой, что станет всемирно известным, — высказал я свое мнение.

— Вот и напишите об этом! — радостно воскликнул редактор. — Нашей газете всегда интересны оригинальные точки зрения. Я даже поговорю, чтобы вам повысили гонорар.

Видимо, последний аргумент безотказно действует на авторов. Я даже прикинул, как сильно отразится на моем бюджете лишняя пара рублей. Наверное, от счастья уйду в загул. Редактор думает, что я студент из обеспеченной семьи, не догадываясь, что могу купить газету вместе с редакцией или завести собственную.

Вечером я поехал ужинать, решив по пути подарить кому-нибудь этот конверт. Возле входа толпилось много людей, спрашивали лишний билетик. Это были представителю среднего класса и внешности. Первым я не подаю, не бедные, вторым искусство все равно не поможет. Выискивал среди них студентов не самого неопрятного вида, чтобы не шокировали тех, кто будет сидеть рядом с ними. Вдруг наткнулся на довольно таки красивую блондинку в черной шляпке с опущенными вниз полями и черном шерстяном костюме с красными полосками, которые на жакете с длинными рукавами были косыми, а на юбке вертикальными, Между лацканами выглядывало красное кружевное жабо. Наши взгляды встретились — и блымнул разряд, острый, щемящий. Обоим природа выдала одинаковую подсказку: «ОНА(ОН)». Это единственный случай, когда все остальное меня уже не интересует. Девушка улыбнулась — и я узнал Вероник Соколову. Надо же, только сейчас «разглядел» ее. Может, потому, что раньше были помехи, выставляемые сестрой.

Поздоровавшись, признался честно:

— Не сразу узнал тебя. Богатой будешь.

— Сильно изменилась? — кокетливо спросила она.

— Стала еще красивее. Не думал, что такое возможно, — откомплиментировал я и, подождав, когда насладится вволю, спросил: — Ждешь Стефани?

— Нет, она уехала с мужем в Санкт-Петербург. Его направили учиться в военную академию, — рассказала Вероник и пожаловалась: — Я хотела попасть на спектакль, даже пришла за полчаса, а тут аншлаг. Решила подождать, может, кто-нибудь продаст билет, но здесь столько желающих…

— Ты одна? — на всякий случай уточнил я.

— Да, — ответила она.

— Не хотел идти на этот спектакль, собирался подарить билеты, но красивая девушка должна быть при кавалере, — сказал я. — Отпущу кучера и вернусь.

До начала спектакля оставалось минут десять. Мы прошлись по фойе под руку. Я кивками приветствовал знакомых. В основном это были университетские преподаватели и богатые студенты, но встретил и сестер Илларионовых с родителями. Обе скривились, увидев мою спутницу.

Вероник отследила это и спросила:

— Знаешь их?

— Да. Профессиональные невесты, дочери друзей моих компаньонов, — доложил я.

— Стефани говорила, что ты совладелец химического завода, на котором делают игрушки, — сказала она и воскликнула: — Ой, забыла поблагодарить за куклу! Спасибо! Она такая лапочка! Скрасила мне жизнь в институте. Я делилась с ней своими радостями и бедами, как с подружкой. Поговорю — и сразу легче становилось.

— Значит, не зря потратил жизнь, — сделал я вывод.

— Ты так много всего делаешь, не то, что я. Стефани всё время хвалила тебя, — возразила она.

— Давай будем говорить не о ней, а о тебе, — попросил я. — Учишься?

— Да, курсистка, как и старшие сестры. Только они учили французский язык, а я выбрала зоологию, как ты советовал, — рассказала девушка.

Хоть убей, не помню, когда это сделал, но вполне мог, потому что знал, что после революции в эмиграции окажется много знающих французский, но мало зоологов, легче будет найти работу.

116

И пьеса, и постановка оправдали мои самые худшие ожидания. Решил, что назову статью «Много шума из-за ничего». Ругать сильно не буду, потому что встретил Вероник, а хвалить не за что. Напишу, что стоит посмотреть, чтобы потом выдавать себя за эстета, который проникся высоким искусством, непонятным быдлу. Уверен, что таковыми считает себя большая часть обитателей Города, которые подтвердят это, сходив на балаган, и директор театра опять будет присылать мне билеты.

Вероник, не ломаясь, согласилась вместе отужинать. Пока что это ни к чему не обязывает. Повез ее в ресторан гостиницы «Санкт-Петербургская». Оттуда ближе к меблированным комнатам, в которых, наверное, живет, как раньше Стефани. Метрдотель и официанты, судя по восхищенным взглядам, одобрили мою новую даму. К огорчению официанта, нам обоим было не до еды. Кое-как поковырялись в тарелках и даже не допили шампанское. Мы обменивались ритуальными фразами, говоря невпопад, потому что думали о другом, если вообще думали, а не захлебывались от эмоций. Когда наши взгляды встречались, мое тело наполняла щемящая теплота, медленно стекающая в пах и тающая там. Мы замолкали, замирая от наслаждения.

На крыльце гостинцы, вдыхая теплый осенний воздух, наполненный запахами моря и сухих листьев и травы, я спросил, волнуясь, как юноша на первом свидании:

— Отвезти тебя домой или поедем ко мне?

— Как хочешь, — тихо молвила Вероник.

Очень хочу. Удивительно чисто, возвышенно и при этом удивительно первобытно, на уровне инстинкта.

Мы сели в пролетку. Я левой рукой сжал ее правую, маленькую, теплую и податливую, и почувствовал, как в меня перетекает покалывающая струйка энергии. Наверное, и моя сейчас наполняет девушку. Мы отдаем избранному противоположного пола отрицательную энергию, которая для него положительная.

Войдя в мою квартиру, Вероник остановилась перед зеркалом и медленно сняла шляпку и расправила густые светло-русые волосы, как когда-то сделала ее сестра. Может быть, повторяла услышанное от Стефани, может быть, сказалось родство, может быть, чисто женское — привлечь, пленить. Она добилась своего — обнял и поцеловал в губы. Девушка прильнула ко мне всем телом, обхватила руками за шею. Меня пробило так, что забыл все навыки обольстителя, тупо поднял ее на руки и понес в спальню, где вместе рухнули на кровать. Я стремительно, не жалея пуговиц, раздел ее и себя и без прелюдии вошел в миссионерской позе. Вероник оказалась девственницей, но быстро вошла во вкус, вскрикивая-всхлипывая удивленно-радостно. Кончая, попыталась выскользнуть из-под меня, протяжно заскулив, как маленький щенок. Я тут же последовал ее примеру, словно упав в глубокую «воздушную» яму, после чего придавил ее размякшее горячее тело своим, таким же. Сил не было, даже пошевелиться. При каждом движении по телу разбегались покалывающие пузырьки, как а затекшем, онемевшем теле, но не болезненные, а приятные.

Вдыхая тонизирующий запах ее волос и касаясь губами маленького теплого ушка, прошептал:

— Я люблю тебя!

Вероник всхлипнула и, тыкаясь, как слепой щенок, начала касаться влажными губами моего лица, а потом произнесла со слезами в голосе:

— Я ждала этого с тех пор, как мы встретились первый раз на вокзале!

Умом понимал, что после женской тюрьмы под названием «Институт благородных девиц» любой мужчина кажется принцем на белом паровозе, видимо, для этого и было задуманы данные заведения, но хотелось быть счастливым — верить в услышанное.

117

Проснулся я от пристального взгляда. Вероник, как раньше ее сестра, лежала на боку, подперев голову кулачком, и смотрела неотрывно в мою сторону, но в полумраке не был уверен, что ее глаза видит меня, а не что-то или кого-то внутри себя. Лицо у нее было, как у блаженной.

— Зачаровываешь? — шутливо спросил я.

— Нет, — ответила она, слегка раздвинув губы в материнской улыбке, наполненной жертвенной любовью. — Когда спишь, ты совсем другой. Мягкий и беззащитный, как ребенок.

— У меня много недостатков, — согласился я.

— Это другое, — сказал она. — Как будто видишь незнакомого человека и думаешь, а вдруг он, проснувшись, не вернется в прежний образ?

— Тогда ты тоже заснешь и проснешься другой, — подсказал я.

— Не хочу быть другой! — отказалась она.

— Вот и не думай о всякой ерунде, — порекомендовал я, подвинул ее к себе и поцеловал в сухие мягкие губы.

Как будут советовать одесские проститутки, не бери дурное в голову, бери в рот: легче выплюнуть,

Будильник зазвенел в самый неподходящий момент. Дребезжал настырно, с явным намерением обломать любой ценой. За что и поплатился. Я долбанул его, не глядя, но всего лишь сбил на пол, где эта гадость продолжила издеваться над нами. Вероник нежно погладила меня по спине, успокаивая, но я чувствовал, как ее тело мелко трясется от беззвучного смеха. На меня накатила волна бешенства и быстро схлынула, вернув желание продолжить. К тому моменту и будильник заткнулся, издав что-то среднее между скрежетом и хрюканьем. Мне захотелось сделать больно Вероник, и продолжил напористо, думая только о себе. К моему удивлению, она сразу подстроилась, застонав громче и с животной радостью, Перед тем, как захочешь наказать женщину, подумай, какое удовольствие доставишь ей.

Выбравшись с кровати, нашел на полу будильник. Это кайфолом тикал, как ни в чём ни бывало, и показывал, что у нас на сборы двенадцать минут, иначе я опоздаю на первую лекцию.

Я сказал это Вероник и добавил:

— Позавтракаешь в кафе между парами. Я дам денег.

— Я с тобой не ради денег, — обиженно заявила Вероник.

Значит, обойдется еще дороже.

— Это не должно лишать меня удовольствия заботиться о тебе, — напомнил ей.

Одеваясь, Вероник обнаружила, что на жакете не хватает пуговицы, вырванной «с мясом». Так и не нашли ее.

— Вернусь с занятий, посмотрю еще раз, — пообещал я. — В пролетке никто не заметит, а дома переоденешься.

Заметив, как погрустнела Вероник, сделал вывод, что этот костюм, если не единственный «пасхальный», то самый красивое, и предложил:

— После занятий заеду за тобой, пообедаем вместе, а потом купим новый костюм. Я порвал, поэтому обязан возместить ущерб.

— Я не покупаю готовые, шью на заказ, — сообщила она.

— Закажу новый. Договорись с портнихой, — согласился я.

Проезжая мимо юнкерского училища, увидел Андрея Макарова, помахал рукой. Он козырнул, как положено курсанту, и проводил мою спутницу взглядом. Теперь у пацанов в училище будет новый объект обожания.

— Кто это? — спросила Вероник.

— Поклонник твоей сестры, — шутливо ответил я.

— Стефани всегда нравилась военным и замуж вышла за офицера, — поведала она.

— В каких он чинах? — полюбопытствовал я.

— Ты разве не знаешь⁈ — удивилась она. — Ты же сам познакомил их.

Я перебрал в уме наших общих знакомых-офицеров. Припомнилась только одна кандидатура.

— Неужели штабс-капитан Суконкин⁈ — предположил я.

— Да, — подтвердила Вероник.

— Сразу понял, что они подходят друг другу, — поделился я и пошутил: — Пора мне устраиваться свахой. За последние полгода повенчал две пары.

— Тебе не обидно, что она с другим? — не унималась Вероник.

— Мне обидно, что не додумался встретиться с тобой в начале каникул, — сказал я.

Видимо, это были именно те слова, которые она хотела услышать, потому что взяла меня под руку, прижалась, положив голову на мое плечо, и надолго замолчала

Я смотрел, как дворники метут на тротуарах разлапистые желто-красные листья каштанов, и думал, как иногда мало надо для счастья. Впрочем, и для несчастья не больше.

После занятий я забрал Вероник возле здания Одесских высших женских педагогических курсов, как она просила. Наверное, чтобы показать подружкам, какого парня отхватила. На ней серая шляпка с белыми искусственными цветочками на узких полях, бирюзовое платье, в котором была, когда встречал ее из Кишинева, с бежевым шейным платком и серая жилетка с короткими рукавами. Духи такие же, как были у сестры и нравились мне. Учтены все мелочи.

Мы пообедали в ресторане гостиницы «Бристоль», потому что был по пути к портнихе. Чтобы не ждать заказ, взяли по комплексному обеду из пяти блюд: соленые опята, уха из стерляди с расстегаями с ней же, жареные дупеля, мягкий сыр реблошон из Савойи и свежий ананас. Оба ели с аппетитом, восстанавливали калории, затраченные ночью и утром.

Ателье «Мадам Женевьева Бертран» находилось на первом этаже соседнего дома на Полицейской улице, прошлись пешком. По обе стороны от входной двери по два арочных окна. Внутри они завешены белями тюлевыми занавесками и темно-красными плотными шторами, открытыми и пристегнутыми ремешками к стене со светлыми обоями с разноцветным цветочным узором. В фойе стояли диван и два кресла с темно-красной бархатной обивкой. В одном сидела пожилая толстая дама с маленьким песочно-белым пучеглазым чихуахуа. Видимо, я не понравился хозяйке, и собака, свободная от человеческих правил приличия, почуяла и озвучила это.

На ее лай к нам вышла портниха — сорокалетняя русская женщина со спрятанными под косынку волосами и сосредоточенным, не ведающим улыбок, невыразительным лицом и нескладной фигурой, которую не облагораживало даже элегантное черное платье с белым кружевным воротником и длинными рукавами с белыми кружевными манжетами.

— Вы заказать костюм, да? — спросила она Вероник.

— Два, — подсказал я, — и вечернее платье.

Моя спутница собралась было возразить, но я опередил:

— Нам на следующей неделе идти в гости к моим богатым компаньонам. Там надо выглядеть на высоте, — после чего сказал: — Так понимаю, это надолго, ждать не буду. Поеду домой, надо кое-что сделать. Позвонишь мне, скажешь сумму, и я с кучером передам деньги. Потом он повозит тебя по магазинам, подберешь аксессуары к новым платьям.

На самом деле пригласили только меня, а ей дорога заказана, пока отношения не будут оформлены официально.

Выходя, услышал за спиной голос портнихи, довольно громкий, чтобы я хорошо разобрал:

— Какой щедрый у вас муж!

Уверен, что она знает семейное положение Вероник, точнее, полное отсутствие такового, но у богатой клиентки все должно быть в рамках приличия.

118

По окончанию осеннего полугодия ректор университета, заслуженный профессор Петриев Василий Моисеевич сдал полномочия и убыл в Карловы Вары лечить туберкулез. На освободившееся место был избран по приказу сверху Левашов Сергей Васильевич, выпускник Санкт-Петербургской медицинской академии, действительный статский советник, ординарный профессор, декан медицинского факультета, потомственный дворянин, активный член Союза русского народа и вдобавок довольно толковый хозяйственник. Было ему пятьдесят, темные густые волнистые волосы, пенсне на длинном носу, аккуратные короткие усы и борода, одет с иголочки, врожденная привычка командовать. После его назначения революция в отдельно взятом учебном заведении закончилась. Всех причастных к любой нелегальной политической организации и даже состоявших на подозрении в жандармерии исключали по малейшему поводу, благо у таких хватало проблем с обучением.

Как моему удивлению, новый ректор хорошо относился ко мне, причем не только, как к подающему надежды студенту, но и считал своим политическим единомышленником после случая с дымовухой. Он даже пригласил меня присоединиться к Союзу русского народа. Я отказался, сославшись на занятость: учеба на трех отделениях, научные исследования, управление, полное и частичное, двумя предприятиями, сотрудничество с газетой «Одесские новости».

— Если не секрет, под каким псевдонимом публикуетесь? — поинтересовался новый ректор и, услышав ответ, воскликнул: — Надо же, я всегда с интересом читаю ваши рецензии, но был уверен, что на такой глубокий и порой парадоксальный анализ способен лишь мой ровесник или даже старше!

Тут он прав, но признаваться в этом я не стал.

Во время зимних каникул я проводил опыты в заводской лаборатории, пытаясь получить новую пластмассу, не такую легковоспламеняющуюся, как целлулоид. Скоро их будет много. Жаль, что в свою первую эпоху не поинтересовался, как их получают.

Как-то незаметно Вероник Соколова перебралась жить ко мне. Я заметил, что почти каждую ночь проводит у меня, и решил, что нет смысла оплачивать меблированную комнату. Эта почетная обязанность тоже перешла ко мне. Теперь девушка якобы снимает у меня комнату, хотя это верх неприличия в нынешнем русском обществе. Впрочем, у революции был и положительный эффект: на многие замшелые правила перестали обращать внимание. Студентам все еще не разрешалось жениться, но и не запрещалось. Наверное, кто-то умный подсказал правительству, что у женатого студента не останется времени и сил на учебу и революцию одновременно, придется делать выбор, который ему накукуют ночью.

В конце февраля вышла моя работа по геологии в альманахе «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей». Исправляющий должность экстраординарного профессора Ласкарев заверил, что это готовая магистерская диссертация. Как только окончу университет, смогу защититься и стать его коллегой, как минимум, приват-доцентом, потому что на отделении геологии и минералогии не хватает преподавателей. Исправляющий должность экстраординарного профессора отделения агрономии Набоких Александр Игнатьевич, читавший лекции по курсам технологии минеральных и органических веществ, сказал, что, поскольку работа касается получения удобрений, мне зачтут ее, как письменную на выпускном государственном экзамене.

Я даже задумался, отчего мне такая пруха в этой жизни, да и не только? Дело ли в знании истории? Или в статусе «вечного капитана, воина, контрабандиста, преступника, ученого (нужное подчеркнуть)»? Или добавляется богатейший жизненный опыт, позволяющий обходить острые углы в делах и с властью и отдельными людьми, хотя порой поступаю очень неразумно и рискованно? Наверное, все вместе, но выделил бы оружие стариков — не заморачиваться идеями, а выживать любым доступным способом. Я не считаю себя великим ученым, не заморочиваюсь идеей получить Нобелевскую премию (свою фамилию в списках лауреатов не встречал), поэтому беру, что есть — знания и на всякий случай магистерскую диссертацию, которую, можно сказать, склепал на коленке из говна и палок, а потом, если получится, докторскую. Глядишь, пригодятся.

Молодым это не дано. Редко кто из нас рождается стариком. Я как-то пересекся с Алексеем Тонгудовым, ассистентом Ласкарева, с которым у нас были прекрасные отношения во время геологической экспедиции, рассказал, что мне светит за публикацию в «Записках Новороссийского общества естествоиспытателей», и посоветовал написать магистерскую диссертацию по месторождениям полезных ископаемых всей Бессарабии, а не только северной части.

— Станешь приват-доцентом или даже исправляющим должность экстраординарного профессора, потому что преподавателей на отделении геологии и минералогии не хватает, — нарисовал я перспективу.

— Предпочитаю заниматься чистой наукой, — высокопарно повторил он слова своего наставника.

Что ж, если помогать читать лекции исполняющему должность экстраординарного профессора — это чистая наука, флаг ему в руку. Пусть и дальше перебивается зарплатой ассистента и ждет, когда Ласкарев напишет и защитит докторскую диссертацию и поможет ему с магистерской. Это если успеет до войны. Иначе попадает на фронт и погибнет или резко поумнеет. Нигде так, как на войне, не учат добиваться результата, используя только то, что есть.

119

В январе я начал работать с вискозой, благо завод изготовлял сырье для нее — высококачественную целлюлозу из тонковолокнистого хлопка. Изобрели синтетическую нить лет пятьдесят назад, а в тысяча девятьсот втором запатентовали три английских химика, как синтетический шелк. Еще один их земляк наладил выпуск химической ткани. Текстильная отрасль меня не интересовала, но решил на основе вискозы изготовить менее горючий пластик. Перепробовал самые разные добавки, пока в конце апреля не додумался использовать глицерин. Получилась прозрачная пленка, которая легко гнулась, сворачивалась, шурша, и, если с трудом надорвешь, дальше расходилась запросто, из-за чего напомнила мне целлофан. Возможно, это он и есть. Для изготовления игрушек он не годился. Разве что на упаковку, которая нам пока не нужна. Решил использовать открытие чисто в научных целях.

Я принес целлофан в кабинет химического отделения, показал трем профессорам — заслуженному Клименко Евфимию Филимоновичу и ординарным Петренко-Критченко Павлу Ивановичу и Меликову Петру Григорьевичу — и спросил, не знают ли они, есть ли что-то подобное, потому что в научной литературе упоминаний не нашел. Может, пропустил, а они больше в теме. Профессора как раз гоняли чаи. Угостили и меня. Подстаканник и ложечка серебряные. К чаю были сушки с маком в чаше из красноватого стекла. Наверное, добавили оксид меди. Пока они рассматривали пленку, я выдул стакан крепкого чая и слопал треть сушек.

— Как вы его получили? — спросил ординарный профессор Петренко-Критченко.

— Добавил в вискозу в качестве пластификатора глицерин, — ответил я.

— Ни о чем подобном я не слышал, — признался он.

— Я тоже, — поддержал заслуженный профессор Клименко и шутливо добавил: — Как обычно, все гениальное просто! Если бы у меня в свое время под рукой оказался глицерин…

— Я тоже в бытность магистром повозился с вискозой, сделал вывод, что там ничего интересного, время зря трачу, — грустно сообщил ординарный профессор Меликов.

— Решили, как назовете и где эту пленку можно использовать? — поинтересовался Павел Иванович.

— Может, целлюлон? — с сомнением произнес я, прикинувшись не определившимся. — И где ее использовать, тоже не знаю. Пока на ум приходит только красивая обертка для дорогих подарков или букетов цветов.

— Название и применение — это дело технарей. Для вас главное, что это открытие тянет на докторскую диссертацию, — подсказал Петр Григорьевич.

— Согласен, — опять поддержал Евфимий Филимонович и подковырнул: — А мы уж решили, что вы перебежали на отделение геологии!

— Нет, я там гость. Геология для меня — хобби. Химия больше нравится, — открестился я. — Предлагают защитить магистерскую у них. Наверное, соглашусь. Может, где-нибудь предложат кафедру геохимии, если получу доктора по химии.

— Мудрое решение, — поддержал ординарный профессор Меликов.

— Уверен, что для вас найдется место и у нас, — со значением произнес заслуженный профессор Клименко. — Оформите открытие в виде статьи, принесите мне. Отдам в «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей». Только следующий номер выйдет в конце года или в следующем. Некому писать научные статьи, все заняты политикой. Эта работа будет вашей письменной для экзамена, а потом докторской диссертацией. Если Василий Моисеевич не вернется к преподаванию, я буду вашим руководителем. Не возражаете?

— Конечно, нет! — радостно согласился я и задал уточняющий вопрос: — Сразу докторской, минуя магистерскую?

— Да, такое разрешено в исключительных случаях, как ваш, — ответил он.

В очередной раз я искал одно, а нашел другое, не менее ценное. Заодно восстановил отношения с отделением химии. Не учел, что преподаватели ревниво относятся к хитрым маневрам студентов.

120

В воскресенье первого июня в ресторане гостиницы «Санкт-Петербургская» в отдельном кабинете прошло заседание совета директоров акционерного общества «Одесский целлулоид». Сперва мы отобедали, а потом подвели итоги предыдущего финансового года. Чистая прибыль была почти шестнадцать процентов и продолжала расти. В этом году мы начали экспорт кукол, неваляшек и погремушек, пока в Румынию и Болгарию.

— Ты был прав: сами прибежали и купили, — сказал Матвей Яковлевич Бабкин. — Сейчас веду переговоры с турками, греками и сербами, а там, глядишь, до Франции доберемся

— Если французы не наладят собственное производство, — возразил я. — Патента у нас нет, так что украдут идею и не поперхнутся.

— Это да, — согласился со мной Матиас Карлович, — но нам и русского рынка хватит. Заказы уже идут с Урала. Скоро до Дальнего Востока доберемся.

— А что с корпусами для гармошек и баянов? — поинтересовался я.

— Наладили отношения с тульской фабрикой гармоней «Братья Киселевы» и ливенскими мастерами-кустарями, ждем ответ из Вятки, Саратова, Череповца, Вологды, — перечислили купец первой гильдии и лукаво добавил: — Мои люди сказали, что с нашими корпусами гармошки расходятся лучше, но мастера хитрят, хотят скидку. Нам спешить некуда, подождем, когда примут нашу цену.

— Давайте решим главный вопрос — будет расширяться или часть прибыли поделим? — предложил директор завода.

— И то, и то хорошо, но мне нужны деньги на постройку нового буксира-толкача и баржи. Они приносят больше прибыли, чем завод, — высказался я.

— Вот об этом мы и хотели с тобой поговорить, — встрепенулся Бабкин. — Сколько они принесли тебе за год?

— При цене в двадцать три тысячи дали без малого четыре с половиной, то есть девятнадцать с половиной процентов. И это при том, что я не сразу нашел грузоотправителей в ту сторону. Большая часть грузов у меня не выше Могилева, до которого река глубже, поэтому хочу построить буксир в два раза мощнее и баржу в два раза больше, чтобы перевозили за раз тысяч сорок пудов. Чертежи уже готовы, с «РОПиТ» договорился. Стоить будут около тридцать пяти тысяч, но приносить намного больше прибыли. Если все пойдет хорошо, закажу третью пару, — рассказал я.

— У тебя и так забот много: учеба, наша лаборатория и ты парень молодой, хочется погулять. Давай мы выкупим твой корабль и закажем новый по твоим чертежам, за которые тоже заплатим, а потом сделаем еще несколько? Цену дадим хорошую, с учетом прибыли, — предложил он. — Грузами на Одессу обеспечу я, и откроем контору в порту, посадим управляющего, который быстро найдет, что везти на Днестр. По реке перевозки намного дешевле, чем по железной дороге. Уж я-то знаю! А не будет хватать, можно на Днепр и Буг отправить. В ту сторону грузов еще больше.

Видимо, в этой эпохе заниматься бизнесом мне не положено.

— Ладно, покупайте, — согласился я.

Мы сошлись на тридцати тысячах с учетом чертежей на новые суда, обмыли сделку шампанским.

— Видел тебя с другой девушкой, тоже красавицей, — как бы между прочим произнес Матвей Яковлевич.

Поняв, что вопрос задан не просто так, сообщил подробно, чтобы от меня отстали с девицами на выданье:

— Младшая сестра предыдущей. В прошлом году окончила Институт благородных девиц, теперь учится на Высших педагогических курсах. Если ничего не случится, женюсь на ней, когда получит диплом.

Купец первой гильдии одобрительно гмыкнул и предложил:

— Приезжай с ней ко мне на дачу в следующее воскресенье.

— Будет ли удобно? — на всякий случай задал я вопрос.

— Если вы помолвлены, то по нынешним временам вполне прилично, — ответил он. — Это в годы моей молодости нравы были строже.

Так понимаю, Агафья Никаноровна лопается от любопытства, поэтому приличия можно немного нагнуть. Чай, не дворяне.

121

Вероник отнеслась к приглашению настолько серьезно, что мне стало не по себе. За пять дней было пошито новое платье, куплены шляпка, туфли и даже нижнее белье — кружевные панталончики с разрезом между ног.

— Кому ты там собираешься их показывать? — шутливо поинтересовался я.

Она обиделась. За три дня мы поругались дважды. Угомонилась немного только после того, как я пригрозил, что больше никуда не возьму ее с собой.

— Мне абсолютно безразлично, что они о тебе подумают. Это не мои родители, а всего лишь компаньоны, причем доли у нас равные, и я для них важнее, чем они для меня, — сообщил я, приврав, конечно, потому что мотором в нашей троице был Матфей Яковлевич Бабкин.

Мне кажется, купец первой гильдии, даже попав в Сахару без копейки денег, тут же организовал бы продажу песка аборигенам.

Выехали минут на двадцать раньше, чем следовало бы, потому что мне надоело смотреть, как суетится Вероник. Она через каждые две-три минуты подходила к зеркалу и оглядывала себя со всех сторон. На ней темно-бордовая шляпка среднего размера, напоминающая скомканную вверх чалму с опушкой, серо-фиолетовой платье с рукавом до локтя, перехваченное в талии матерчатым ремешком, с вертикальными широкими полосами вишневого цвета от ключицы до талии и на рукавах, разделенными по горизонтали парами кружочков, и на подоле еще двумя рядами таких же, коротких и под ними средних, которые пары кружочков разделяли по вертикали, из-за чего казалось, что это буквы i, но с двумя точками. Платье сидит идеально и красиво. У Вероник врожденное чувство стиля.

— Барыня нарядная! — похвалил Павлин, что можно считать крутейшим комплиментом, потому что Стефани называл пренебрежительно барышней.

Собравшиеся на даче Бабкиных тоже оценили красоту моей спутницы и ее наряд. Агафья Никаноровна даже напялила на мясистый нос изящное пенсне с золотой оправой, которое обычно покоилось без дела на мощной груди, пристегнутое тонкой золотой цепочкой к перламутровой пуговице.

— Что тут скажешь⁈ При такой яркой внешности и умении одеваться не обязательно иметь хорошее приданое, — сделала она вывод, как мне потом передал ее муж.

Значит, моя спутница не зря старалась. У баб свои бои без правил: кто лучше оделся, тот и победил. Теперь ей открыт вход в этот дом. Когда я передал Вероник слова купчихи первой гильдии, мне была прощена нервотрепка, устроенная не мною в предыдущие дни.

Судя по кислым физиономиям сестер Илларионовых, они не ожидали от меня такой подляны. Теперь на них уж точно не будут смотреть два ученика последнего курса коммерческого училища Иоган Куртц и Валерий Очеретный, оба прыщавые и бесцеремонные, как цыгане на конской ярмарке. Так оно и случилось. «Коммерсанты», позабыв о богатых невестах, вертелись возле Вероник, будто собирались увести ночью с пастбища.

Оказалось, что моя девушка шапочно знакома с Ангелиной Лавриковой и Валентиной Зубчевской, учится с ними на одном факультете, но разных отделениях: первая на математическом, вторая на ботаническом. Супругов Картузовых не было. Клара в интересном положении. Как сказала Агафья Никаноровна, бог одобрил их брак, которому она поспособствовала.

Андрей Марков и Василий Куравакали старались делать вид, что не влюбились в Вероник с первого взгляда. Впрочем, у юнкера это был уже второй, если не считать в бинокль из окна.

— Ты почему не в офицерской форме? — полюбопытствовал я.

— Еще летний лагерный сбор обязан пройти, только тогда получу звание, — ответил он.

— Подпоручика? — задал я уточняющий вопрос.

— Так точно. Закончил по первому разряду. Зачислен в Симферопольский сто тридцать четвертый полк и получил триста рублей подъемных на пошив формы, экипировку, — доложил он.

— А по второму разряду какой чин присваивают? — спросил я.

— Тот же, но не ранее, чем в следующем году и при наличии вакансии, а тем, кто получил лишь свидетельство об окончании за дурное поведение или плохую успеваемость — черед год после того, как произведут всех из второго разряда его выпуска и освободится место, — рассказал юнкер.

— В военном училище всё так же? — продолжил я расспрашивать, пока Вероник налаживала отношения с другими обитательницами этого террариума невест.

— Есть отличия. У нас среднее образование, а там дают высшее и учатся по большей части дворяне, которым делают много поблажек. Первому разряду, как и у нас, присваивают звание подпоручика, но лучших берут на годичный испытательный срок в гвардию и, если выдержат, зачисляют. Второму разряду дают прапорщика. Третьему — портупей-юнкера на полгода и потом без экзаменов и сверх вакансий производят в офицеры. Выпускник юнкерского может служить только в пехоте или кавалерии, а они везде. Нам надо сдавать экзамен в военную академию, если захотим расти дальше, им нет, а без нее выше подполковника не поднимешься и потомственное дворянство не получишь. При переходе на гражданскую службу некоторые должности для нас закрыты, — поведал он.

— Почему ты не поступил в военное училище⁈ — удивился я.

— Родители были против. Ее уговорил, чтобы отдали в юнкерское. Надоели мне эти древние языки в гимназии! К тому же, я своекоштный, жил дома, было легче учиться, чем остальным. Не понравится служба, уволюсь в любой момент, а личное дворянство останется, — подробно ответил он.

— В университете на физико-математическом факультете отменили латынь, — подсказал я.

— Знаю. Уже думал об этом, — признался Андрей Марков.

Тут слуга пригласил всех к столу. Восемь перемен за три часа. Подаваемые гостям черная икра и наливки измерялись, наверное, ведрами, все остальное — тазиками. После обеда мы с Вероник откланялись. Я не умею танцевать, поэтому и она тоже. У каждого из нас свои достоинства, но общие недостатки.

122

В конце июля в Карловых Варах умер заслуженный профессор Петриев Василий Моисеевич. Похоронили его в Одессе. К счастью, я узнал об этом только двадцатого августа, в первый день занятий, поэтому совесть не мучила, что не пришел на похороны. В феврале прошлого года, когда почил Дмитрий Иванович Менделеев, мы начали лекцию по технической химии с минуты молчания, после чего Василий Моисеевич сказал как бы в шутку, что теперь и ему можно умереть, и не ошибся. Мне кажется, мы знаем, когда придут за нами, но боимся поверить в это.

В Одессе перестали взрывать бомбы и стрелять в полицию и чиновников. Стоило повесить по всей России всего-то неполных семь сотен манкуртов и раза в два больше отправить на каторгу, как остальные свалили заграницу или попрятались, затаились. Если бы не Первая мировая война, империя имела шанс постепенно и без крови преобразоваться в конституционную парламентскую монархию, а со временем и в республику. В университетской среде именно такой точки зрения и придерживаются сейчас. Они не знают того, что знаю я, и живут счастливо. Иногда, глядя на них, мне хочется рассказать, что их ждет, чтобы подготовились хотя бы, но знаю, что мне не поверят, сочтут психом, от которого надо держаться подальше.

Я исправно ходил на лекции, работал в заводской химической лаборатории, придумывал новые игрушки, наблюдал за постройкой буксиров-толкачей с более мощными, два по сто пятьдесят лошадиных сил, двигателями и барж грузоподъемностью шестьсот тонн, по выходным ездил на стрельбище, где подкармливал мятежную часть души, чтобы не сорвалась раньше времени. Жизнь стала размеренной, скучноватой. Вероник все еще не надоела мне, поэтому не хочу перемен. Они и так ждут впереди.

В феврале вышел альманах «Новороссийского общества естествоиспытателей» с моей статьей об изобретении целлюлона (целлофана). Профессора, даже с других отделений и факультетов, принялись называть меня коллегой, и я перестал подозревать их в тонком троллинге.

В начале июня я получил на руки диплом первой степени. Это лист дорогой, плотной бумаги без обложки размером пятьдесят сантиметров на сорок, который складывали двое, с двуглавым орлом в верхней части, а под ним крупными буквами слово «ДИПЛОМЪ» и ниже текст: 'Предъявитель сего (ФИО), сын разночинца, вероисповедания православного, родившийся (дата), в бытность студентом физико-математического факультета ИМПЕРАТОРСКОГО Новороссийского университета подвергался полугодовому испытанию, на котором оказал следующие успехи: (перечень предметов и оценки). По зачете определенного уставом числа полугодий на названном факультете, поотделению естественных наук, подвергался испытанию по предметам государственного испытания: а) в бытность в Университете, при чем оказал следующие успехи (перечень предметов и оценки); и б) в Физико-математической испытательной комиссии при Новороссийском университете в апреле и мае месяцах 1909 года, при чем оказал следующие успехи: (перечень предметов и оценки).

Посему на основании ст. 81-й общего устава ИМПЕРАТОРСКИХ Российских университетов 23 августа 1884 года г. (фамилия) удостоен в заседании помянутой комиссии 27 мая 1909 года диплома первойстепени со всеми правами и преимуществами, поименованными в статье 92-й устава и в V-м пункте ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного в 23-й день августа 1884 года мнения Государственного Совета. В удостоверение сего и дан этот дипломг. (имя, фамилия) за надлежащею подписью и приложением печати Канцелярии Попечителя Учебного Округа.

Одесса 10 июня дня 1909 года.

Подписи Попечителя Одесского учебного округа, Председателя Физико-математической испытательной комиссии, Правителя канцелярии. Печать. Номер'.

Отныне при поступлении на государственную службу я стану чиновником десятого ранга (коллежский секретарь). Первый шаг в этом направления мне предложил ректор Левашов — остаться при университете для получения профессорского звания. Штатный преподаватель — государственный чиновник.

— К сожалению, у университета не хватает денег на стипендию для вас, и сейчас нет ни одной свободной должности ассистента, заведующего кабинетом или хотя бы лаборанта, но, как только освободится, сразу получите, — признался он.

— Мне не нужны стипендии, должности, отдайте их малообеспеченным кандидатам, — отказался я.

— Предполагал, что вы так и скажите, и рад, что не ошибся! — похвалил он. — Тогда с началом учебного года будете зачислены на двухмесячный курс по подготовке к чтению лекций, чтобы после защиты магистерской диссертации сразу получили возможность преподавать.

Я согласился, хотя у меня были другие планы на следующий учебный год. Подумал, что появились казнозарядная нарезная артиллерия, из которой стреляют совершенно не так, как я умел. Надо бы подучиться, тем более, что условия льготные, всего год, причем половину срока в звании унтер-офицера, и с ночевкой дома. К тому же, осенью будет жеребьевка рекрутского набора, появится шанс загреметь на службу без льгот на три года или придется откупаться, что, конечно, не проблема для меня.

123

Кабинет полковника Мефодия Петровича Старукова по размеру немного не дотягивал до баскетбольной площадки. Кроме Т-образного стола с длиннющей перекладиной, с каждой стороны которой стояло по двенадцать стульев с черными кожаными сиденьями и вогнутыми невысокими жесткими деревянными спинками, были еще три стола с шестью стульями каждый, а также шесть шкафов с закрытыми глухими деревянными створками и три деревянные вешалки с круглыми подставками и дюжиной рогов сверху, напоминающими чашечку росянки.

— Не сразу вспомнил, кто вы такой. Адъютант передал ваши слова, что мы ехали в одном купе из Санкт-Петербурга, но я там бываю по несколько раз в год, всех попутчиков не упомнишь, — признался он, погладив усищи указательным пальцем правой руки. — По какому вопросу пришли?

Ответ читался на его лице: просить отсрочку.

— Не хочу ждать жребий. Готов поступить вольноопределяющимся, — улыбнувшись, четко доложил я.

Судя по удивленному лицу собеседника, от меня не ждали такого безобразного нарушения традиции. В этот кабинет ходят с прямо противоположными просьбами, подкрепленными кредитными билетами.

— Хотите поступить на службу⁈ — не поверил он.

— Чует мое сердце, что скоро будет большая война, и лучше попасть на нее офицером, — подтвердил я.

— Нет, в ближайшие годы мы ни с кем воевать не будем! — уверенно заявил полковник Старуков.

— Давайте вернемся к этому вопросу лет через шесть и посмотрим, кто был прав. Пари́на бутылку шампанского? — предложил я.

— Принимаю! — радостно согласился он и перешел к делу: — Итак, вы хотите поступить на воинскую службу вольноопределяющимся и, наверное, в кавалерию?

— Нет, в артиллерию. Закончил физико-математический факультет университета по первому разряду, тяготею к точным наукам, — объяснил я.

— Это хорошо! В артиллерии не хватает офицеров резерва, — сообщил он и спросил: — Вы уже договорились с начальником дивизиона?

— Именно за этим и пришел к вам, чтобы объяснили, что мне надо сделать, чтобы поступить на службу, — объяснил я.

— Надо получить согласие начальника воинской части, в которой желаете служить. Пусть он подаст рапорт на мое имя, что готов принять вас, — рассказал полковник Старуков. — Есть у вас знакомый начальник артиллерийского дивизиона?

— Увы, пока нет, — признался я, — Надо будет поспрашивать знакомых. Постараюсь успеть. Когда крайний срок?

— За два месяца до жеребьевки, но лучше раньше, — проинформировал он. — А знаете что, давайте я позвоню своему бывшему однокурснику, полковнику Джанелидзе, начальнику четвертого артиллерийского дивизиона, который базируется в Одессе.

— Буду признателен! — пообещал я.

Он связался по телефону с дивизионом и, пока ожидал, когда соединят с абонентом, спросил:

— Служить будете на своем содержании?

— Конечно, — ответил я.

— Это хорошо! — повторил он.

Когда полковник Джанелидзе поднял трубку, они обменялись приветствиями, поинтересовались здоровьем друг друга, состоянием дел (у обоих все было хорошо), после чего полковник Старуков сказал, что есть один выпускник физмата университета, который мечтает послужить в артиллерии вольноопределяющимся на своем содержании. Парень толковый, патриотично настроенный и так далее. В ответ, наверное, сказали что-то типа «Харашо, дарагой, для тэбя всё, что пожелаэшь! Тэм более, такую малость!». Им ведь позарез нужны офицеры резерва, иначе получат при мобилизации каких-нибудь необученных уродов. После того, как полковнику Джанелидзе сообщили мою фамилию, имя и отчество, последовало заверение, что рапорт будет написан вот прямо сейчас и доставлен завтра, или послезавтра, или по оказии. Это уже было не важно.

— Вот и уладили! — обрадовался полковник Старуков. — Сколько вам потребуется времени на подготовку к службе?

— Осталось пошить форму. Сегодня закажу ее, — ответил я.

— На противоположной стороне улицы мастерская портного Вайсмана. Прекрасный мастер! Всегда заказываю у него, и мои офицеры тоже. Можете сослаться на меня, тогда сделает быстро, — посоветовал он.

Портной Вайсман оказался сорокавосьмилетним ашкенази, таким тощим, будто все остальное мясо ушло со значительным уплотнением на формирование хрящей носа, который делал похожим на птицу-ту́пика.

— Вам нужна форма вольноопределяющегося! — торжественно произнес он, когда я вошел в мастерскую.

— Как вы догадались⁈ — удивился я, предположив, что источником сообразительности является нос.

— Сразу видно, что вы человек образованный, и пролетка поджидала вас возле военного присутственного места (будущие военные комиссариаты), а потом сразу ко мне поехали. Наверное, их превосходительство господин полковник посоветовал. Прекраснейший человек! Заказывает у меня форму уже столько лет! — признался он в склонности к дедукции.

Меня обмерили вместе с помощником, судя по носу, внуком, и заверили, что полный комплект летней формы будет готов через неделю, а зимнюю сделают позже — не к спеху ведь, да?

124

Четвертый стрелковый дивизион сейчас приписан к Пятнадцатой артиллерийской бригаде и состоит из трех пеших батарей, хотя пушки, боеприпасы и прочее имущество перевозят лошади. Во время участия в Русско-японской войне имел пять, но четвертая осталась на Дальнем Востоке, а пятая, входившая в укрепленный район Инкоу, была расформирована после окончания боевых действий. В каждой пешей батарее под командованием подполковника в военное время должно быть восемь трехдюймовок (семьдесят шесть миллиметров), разделенных на две полубатареи под командованием капитанов и нескольких (от одного до трех) младших офицеров, в каждой из которых по два двухорудийных взвода под командованием унтер-офицеров, шестнадцать повозок с зарядными ящиками, двести тридцать четыре человека и сто шестьдесят лошадей. В мирное время количество пушек и зарядных ящиков сокращено в два раза, людей — до ста восьмидесяти шести, лошадей — до сорока девяти.

Начальнику дивизиона полковнику Джанелидзе Василию Николаевичу пятьдесят пять лет. Типичный грузин, усатый, шумный, дружелюбный и непоседливый, несмотря на возраст. Он окончил Кутаисскую гимназию, Второе Константиновское военное училище и Офицерскую артиллерийскую школу. До пенсии осталось два года (надо прослужить тридцать пять лет, включая учебу в училище и школе), когда и получит, как заведено, следующий чин, генерал-майора. Раньше, как догадываюсь, не светит, потому что после проигранной войны не повышают кого попало. Поэтому полковник живет в свое удовольствие и дает жить другим.

Второй батареей, в которую попал я, командовал подполковник Шкадышек Михаил Федорович. Сорок один год. Окончил Московской кадетский корпус и Третье Александровское военное училище. Среднего роста и сложения. Темно-русые волосы с залысинами спереди по бокам, из-за чего посередине образуется смешной хохолок. Зато усы и короткая борода густые. Хочет стать генералом до пенсии, поэтому роет землю.

Начальником единственной полубатареи был тридцатичетырехлетний капитан Кретилин Михаил Петрович, уроженец Херсонской губернии, потомственный военный — сын лейтенанта флота, погибшего в Русско-турецкой войне. Окончил Владимирский (в Киеве) кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище по первому разряду. В боевых действиях не участвовал. Форма сидит на нем, как влитая. Флегматичен, неразговорчив. Лицо напряженное, словно постоянно решает какой-то очень важный вопрос. Серые глаза с поволокой. Усы подстрижены очень коротко, как будто обязан иметь по статусу, но очень хочет сбрить.

Самым младшим офицером в батарее был поручик Рыбаков Борис Степанович двадцати пяти лет от роду, окончивший Тульскую гимназию и Михайловское артиллерийское училище. Высок, толст, причем пузо выпирает так, что пуговицы на кителе стоят рубом. Лицо круглое румяное, густые русые брови нависают козырьками над голубыми глазами, усы пушистые, а под ними пухлые, алые, всегда влажные губы. Оставленный без присмотра, что-нибудь жрет.

Еще один важный пока для меня человек — двадцативосьмилетний фельдфебель Якимович Антон Иванович, коротко стриженая голова которого была похожа на покрытый пушком персик. Светло-русые усы короткие, в форме низкого равнобедренного треугольника. Приметлив, исполнителен, хитроват. С командирами ладит, поэтому имеет должность и чин не по возрасту. Он сразу дал понять, что напрягать меня не будет, чего ждет и от меня, если вдруг останусь на сверхсрочную или буду призван по мобилизации. Не знаю, что рассказал нижним чинам Павлин, который привозит меня утром и ждет, когда освобожусь, болтая с нарядом на воротах, но относятся ко мне с уважением, причем не только из предусмотрительности.

— Господин вольноопределяющийся (так ко мне обращаются все, включая командира дивизиона), а правда, что вы в Порт-Артуре воевали? — как-то поинтересовался фельдфебель Якимович.

— Воевал — это громко сказано! — отмахнулся я. — Так, болтался на гаубичной батарее на Золотой горе, помогал нашим, пока начальник дивизиона не прогнал, и по пути в Мукден расстрелял конный разъезд из трех японцев.

На Золотой горе я действительно бывал, и командир дивизиона меня прогонял, когда начали стрелять по японскому миноносцу, так что сказал почти правду.

— Тогда понятно, откуда вы службу знаете! — сделал вывод фельдфеьель.

Он имел в виду мой уровень строевой подготовки и владения оружием. В первый же день меня погоняли по плацу, убедились, что знаю, где лево и право, умею делать разворот через плечо, отдавать честь за четыре шага и есть начальство глазами, после чего был освобожден от строевых занятий.

С оружием получилось еще интереснее. Через два дня батарею повели на стрельбище, то самое, на котором я оттягивался почти каждое воскресенье. Располагалось оно неподалеку. Старшим назначили поручика Рыбакова. Он мог отправиться верхом, но день был жаркий.

— Вы можете поехать на пролетке, — разрешил поручик, — и заодно меня подвезете.

Я согласился. Мы доехали быстрее. Караул узнал пролетку, поэтому без вопросов открыл ворота. Внутри нас встретил фельдфебель Губарев. Отдав честь поручику, он удивленно уставился на меня, одетого в солдатскую форму, правда, из тонкой льняной ткани, с белым ромбиком с синим крестом выпускника университета на правой стороне груди, пока не разглядел черно-желто-белый кант по краям погон, который положен вольноопределяющимся.

— Решили стать офицером, ваше благородие? — обратился он ко мне не по чину.

— Так точно! — признался я.

— Прикажите принести вашу винтовку? — предложил фельдфебель Губарев.

— Да, — согласился я.

— Откуда знаете его⁈ — удивленно спросил поручик Рыбаков.

— Иногда по выходным приезжал сюда отвести душу, — ответил я.

Само собой, стрелял я намного лучше остальных, что из винтовки, что из нагана.

— На дуэль вас лучше не вызывать! — пригладив пушистые усы, сделал вывод поручик, который решил потягаться со мной в стрельбе по мишени с десяти шагов.

За участие в поединке обоих приговаривают к виселице, но часто заменяют на разжалование в рядовые или каторгу.

125

В воскресенье шестого июля я отправил Вероник к маме в Кишинев, потому что через четыре дня отправлялся на летний лагерный сбор неподалеку от Очакова. Участие хотя бы в одном таком мероприятии — обязательное условие для получения офицерского чина. Отправились своим ходом, верхом и на повозках. Каждую пушку со стальным лафетом и деревянными колесами, но без бронещита, тянула шестерка лошадей. Зарядные ящики с восьмьюдесятью восьмью снарядами в каждом — четверка. Мне разрешили ехать на пролетке. К концу третьего дня добрались до места назначения.

Полигон располагался рядом с берегом Березанского лимана и был длиной верст десять и шириной около четырех. Имелись несколько построек из красного кирпича: командный пункт, склады, подсобные помещения, кузница, столовая, конюшни, общежитие для офицеров. Солдат размещали в палатках по тридцать человек. Кто хотел из офицеров и единственный вольноопределяющийся, могли жить за пределами полигона в чем-то типа одноэтажной гостиницы без названия, в которой имелись двухкомнатные номера со всеми удобствами во дворе по цене семьдесят копеек в сутки, включая утренний чай или молоко с баранками. Коровы были свои и умели дурную привычку мычать в самый сон.

После завтрака отправлялись на стрельбы. Позиции были оборудованы много-много лет назад, их только поправляли в первый день. Рядом стояли деревянные вышки с четырехскатными крышами, чтобы отцы-командиры могли отслеживать результат, а впереди располагались командные наблюдательные пункты (КНП), из которых командиры батарей управляли стрельбой по трем парам телефонов. На каждую пару катушка с проводом длиной двенадцать верст. Есть еще сигнальщики флагами, если произойдет обрыв. По команде «К бою!» расчет готовил пушку: наводчик снимал чехол с прицела и устанавливал панораму; замковый, правильный, заряжающий помогают ему, снимая с лафета все лишнее, откидывают правило, предназначенное для поворота пушки; ящичные достают снаряды; коноводы уводят лошадей. Трехдюймовка била на восемь верст, но мишени располагали на расстоянии от трех до семи. Начинали со стрельбы прямой наводкой с открытой позиции, переходя с увеличением дальности до цели к непрямой с закрытой, что в русской армии стали делать только лет пять назад, с привязкой к местности и без.

Я научился пользоваться артиллерийской буссолью системы полковника Михайловского. Это тот же компас с пеленгатором, только разбитый не на градусы, а на шесть тысяч делений, каждое из которых будет равно одной тысячной радиуса, измеренного нами. В результате мы может намного легче, быстрее перевести градусы в метры: на одну тысячу делить удобнее, чем на три шестьсот. Вскоре запросто делал привязку к местности, расчеты на карте, составлял схему переносов огня, пользовался панорамным прицелом Герца — механизма для наведения пушки в горизонтальной и вертикальной плоскостях — и оптическим дальномером Петрушевского, основанном на принципе вычисления высоты равнобедренного треугольника, когда известна длина основания (расстояние между окулярами) и острый угол напротив него. Кстати, это Василий Фомич Петрушевский изобрел динамит, а Альфред Нобель, учившийся у него химии, поменял один компонент, запатентовал и разбогател. Я увидел, как военные используют прозрачный целлулоид в виде изготовленного немцами круга, разделенного на шестьсот частей (каждая равна десяти делениям буссоли), и треугольником-линейкой, и подумал, что и нашему заводу не помешало бы освоить их производство. Показали мне, как и без приборов делать примерные расчеты, используя ладонь со сжатыми пальцами, растопыренными, согнутыми, карандаш, спичечный коробок…

Несмотря на то, что настрелялся из пушек в предыдущие эпохи и прочитал всё, что имелось по теории на данный момент, я с радостью отправлялся по утрам на полигон. Мне вставляло привязывать огневую позицию и КНП к точкам местности, наносить их на карту, определять расстояния до ориентиров, исходную установку уровня, буссоль целей, составлять список ориентиров, схему переноса огня… Офицеры батареи, у которых это всё уже сидело в печенках, с радостью перепоручали мне свои обязанности. Через неполный месяц, к концу сборов, я мог запросто заменить любого из них, а нижние чины настолько привыкли выполнять мои приказы, что обращались ко мне «Ваше благородие».

Отметил мои старания и полковник Джанелидзе:

— Уверен, что у вас не будет проблем со сдачей экзаменов на офицерский чин.

После обеда мы отдыхали, готовились к вечерним бесхитростным мероприятиям. Кто-то с наступлением сумерек ехал на извозчике в Очаков — захолустный городишко с пыльными улицами, тихий и сонный. Активное население отсюда высасывалось крупными городами. В Очакове был зачуханный публичный дом, где трудились потасканные проститутки, вышедшие из тиража в Одессе, Николаеве, Херсоне. Имелось несколько ресторанчиков с незамысловатой кухней. Остальные развлечения были для солдат. Я объехал город в первый же вечер, понял, что делать там нечего, и отпустил Павлина в Одессу, договорившись, что приедет сюда к окончанию лагерного сбора.

Во второй половине дня я отправлялся на охоту на уток и/или рыбалку, для чего арендовал у местного крестьянина маленькую лодку. Предложил ему в оплату отдавать весь улов. Хитрозадый крестьянин решил, что я такой же умный, как он, потребовал деньги. Сошлись на рубле в неделю. Когда он увидел, сколько я привез рыбы в первый день, сделал вывод, что обхитрил сам себя. Я брал с собой и охотничье ружье, и спиннинг, и донки. В южной части лимана, где он соединяется с морем протокой шириной метров четыреста, хорошо брали бычки разных видов (кнуты, кругляки, рыжики, зеленчики), камбала-глосса, иногда заплывала кефаль, а в северной, разделенной песчаной косой на два залива, в западный из которых впадала река Сосик, а в восточный — Березань, преобладала пресноводная рыба: карп, щука, сазан, окунь. На середине лимана, где глубины были три-пять метров, лучше ловилась рыба, а ближе к берегу часто под выстрел садились утки. Я откладывал снасть, бил птицу, после чего возобновлял рыбалку.

Вечером крестьянин, у которого арендовал лодку, разжигал возле нашей «гостиницы» костер из дров акации и сухой виноградной лозы, из которых образуются более жаркие угли, чем из дуба, а его жена и две дочки потрошили пойманную рыбу и общипывали убитую птицу, которую замачивали ненадолго в местном дешевом вине и запекали на гриле — железной решетке из тонких прутьев, которую сковал за рубль полигонный кузнец. На аромат печеного мяса и рыбы подтягивались офицеры — и начинались чисто армейские посиделки без понтов и особых манер. В Одессе каждый из них был сам по себе. Иногда отмечали вместе праздники, но обычно в кругу равных. Здесь тоже сперва вели себя сдержанно, а потом, так сказать, расслабили поясные ремни и расстегнули верхние пуговицы на гимнастерках, отдыхая душой и телом. Время от времени к нам захаживал даже начальник дивизиона, обладавший чисто грузинским талантом быть компанейским парнем и при этом держать дистанцию. Мяса и рыбы было много, местное вина, простенького и дешевого, еще больше. Ешь-пей — не хочу! Если бы не комары, прямо таки рай земной. Благодаря моему хлебосольству, к концу летнего сбора дивизион превратился в спаянный коллектив, хоть завтра в бой.

126

Седьмого августа Четвертый стрелковый артиллерийский дивизион вернулся в Одессу. Павлин повез меня и капитана Кретилина, снимавшего квартиру в доме в конце Канатной улицы, неподалеку от дачи «Отрада», с Пересыпи сразу домой, а остальные проследовали в расположение части. По улицам шли молодые и не очень женщины в красивых и не очень нарядах. Цивилизация била по ушам скрипучими голосами из патефонов, которых в Городе стало несчитано, и в ноздри — ароматами изысканных духов. У меня появилось впечатление, что вернулся из рейса.

Дома, наполнив ванну горячей водой, я отмокал часа два, после чего загорелая кожа начала слезать под жесткой мочалкой. Рядом на табуретке стояли бутылка белого десертного сотерна и бокал, из которого отхлебывал время от времени. После очаковской кислятины французское вино казалось нектаром.

На следующий день съездил в часть, поболтался там до обеда, а потом отправился на завод, где от директора Шютца узнал, что дела идут хорошо. Запустили линию по производству разработанных мной игрушечных автомобильчиков с крутящимися колесиками. Продажи были выше самых оптимистичных прогнозов.

Настоящие автомобили уже появились на улицах Одессы, причем не только легковые, но и грузовые. Все были без ветрового стекла и в лучшем случае с крышей, причем над головой водителя могла отсутствовать, поэтому рулил, одетый в кожаную шапку и куртку и в больших ветрозащитных очках. Цены на заграничные легковушки начинались с двух тысяч рублей. Говорят, российские марки «русо-балт» стоят дешевле, но до Одессы они еще не добрались.

Оба новых буксира-толкача исправно возят зерно нового урожая с портов Днестра в Одессу и разные попутные грузы обратно, а старый продолжает доставлять фосфориты и пирит. Мы стремительно богатеем вместе со страной.

Во время нашего разговора позвонил купец первой гильдии и личный гражданин Бабкин. Узнав, что я в кабинете, пригласил отобедать вместе со своей девушкой завтра у него на даче. Я заверил, что, как минимум, наполовину исполню его просьбу, потому что не знаю, приедет ли сегодня Вероник. Я отправил ей телеграмму два дня назад, что пора возвращаться в Одессу, но ответ пока не получил.

Телеграмму от Вероник вручил мне дворник, поимев гривенник на чай. Вечером мы встретили ее на вокзале. Я по привычке хотел было идти сразу в конец поезда, но заметил девушку в окне вагона первого класса. Когда увидел ее, подумал: «Черт возьми, неужели эта красавица моя⁈». Да, улыбается в ответ, рада мне. Я вдруг понял, что мечтал именно о такой — красивой, женственной, элегантной, образованной и в то же время не зацикленной на эмансипации, понимающей и принимающей свою природную роль.

На Вероник были новые широкополая соломенная шляпа с синей лентой вокруг тульи и летнее бело-голубое платье с короткими рукавами и красно-желтым шейным платком. В руке закрытая темно-синяя парасоль — легкий зонтик для защиты от солнца. Большие тяжелые зонты для защиты от дождя дамам не положены. С такими могут ходить простолюдинки, которые вынуждены в плохую погоду топать по улицам, потому что нет денег на извозчика. Уезжала с одним чемоданом, вернулась с двумя. Значит, с умом распорядилась деньгами, выданными на пошив нарядов.

В пролетке я крепко сжал ее маленькую теплую руку и, вдыхая приятный аромат горьковатых духов, прошептал на ушко:

— Я считал каждый час до встречи с тобой!

Почти не соврал. Как отправил телеграмму, так и начал отсчет. На полигоне вспоминал Вероник только в кровати перед сном, потому что место рядом пустовало, а хотелось…

Зайдя в квартиру, я подождал, когда Павлин занесет чемоданы, отпустил его до утра и сразу направился к Вероник, которая сняла перед зеркалом шляпу и распустила волосы. Всем своим видом она показывала, что сделал это без всякого умысла, но, когда моя рука крепко сдавила ее ягодицу и подтолкнул к спальне, улыбнулась еле заметно и пошла к кровати.

— Подожди, я разуюсь и сниму… я сама… я… — успела она пролепетать до того, как оказалась на кровати с задранным вверх подолом платья, открывшим белые ноги и низ живота с покрытым светлыми короткими волосками лобком.

Обняла меня крепко, словно боялась, что упадет, и застонала радостно и протяжно, как не делала раньше. В первый раз кончила быстро, вцепившись зубами в мою грудь через рубашку, как я советовал, но без одежды, чтобы потом мышцы щек не болели. Раньше почему-то стеснялась делать так. Во второй раз растягивала до последнего, чтобы вместе со мной. Тогда кровать уплывает под нами.

Вероник поплакала, а потом призналась:

— Я думала, что мы больше не увидимся. Почему ты не писал мне⁈

— Потому что во время стрельбы из пушки закладывает уши, в них звенит до следующего утра, а я не могу писать, если не произношу текст про себя и не слышу его, — придумал я.

Чем невероятней вранье, тем скорее в него верят.

— Ты что, произносишь про себя, когда пишешь⁈ — поразилась она.

— А ты разве нет⁈ — в свою очередь удивился я.

Вероник зависла, вспоминая.

— Наверное, да. Ты знаешь, никогда раньше не обращала на это внимания, — призналась она.

— Потому что пушки рядом не стреляли, — подсказал я.

— Не дай бог! — пожелала она и попросила: — Но в следующий раз напиши хоть пару слов, чтобы я знала, что ты не забыл меня.

— Это несерьезная причина, потому что тебя нельзя забыть, — отклонил я просьбу и принялся целовать ее размякшее от счастья лицо.

— Подожди, я сниму туфли и разденусь! — взмолилась Вероник.

Разуться таки успела.

127

Шестнадцатого декабря в час дня состоялась защита моей докторской диссертации «Получение пластической массы целлюлон». Проходило мероприятие в аудитории, присутствовать и задавать вопросы имел право любой из причастных к университету и науке. Пришли и заняли первые ряды ректор Левашов, профессора и приват-доценты с кафедры химии, исполняющий обязанности экстраординарного по геологии Ласкарев, и десятка три студентов с разных курсов и отделений физмата, расположившись на галерке. Последние, видимо, мечтали в свое время защититься, перенимали опыт.

Первым выступил заслуженный профессор Евфимий Филимонович Клименко, представил меня, как своего ученика, что было правдой лишь отчасти, потому что лекции он не читал, но принимал у меня экзамены, рассказал о других моих работах по химии и даже по геологии и агрономии. Мол, личность многогранная. Затем я прочитал диссертацию и показал на специально нарисованном плакате, как проходит процесс и что получается в итоге.

К тому времени все, кто хотели, прочитали статью в «Записках Новороссийского общества естествоиспытателей», повторили описанный там процесс и получили то же вещество, так что особых дебатов не было. Только один студент поинтересовался, как мне пришло в голову добавить глицерин? Я ответил, что это вещество приснилось мне. Решил, что сон в руку — и так оно и оказалось. Байка о том, что Менделееву приснилась таблица элементов, уже в ходу, хотя Дмитрий Иванович всячески опровергал ее, утверждая, что бился над этой задачей двадцать лет. Мне с радостью поверили. Люди обожают фантастические истории. После чего Евфимий Филимонович спросил, есть ли еще вопросы? Их не было, поэтому объявил, что защита докторской диссертации состоялась, поздравил меня, себя, отделение химии, физико-математический факультет и Императорский Новороссийский университет с появлением нового ученого.

Это на историческом отделении, где я однажды побывал на защите магистерской диссертации, баталии могут продолжаться до вечера и хрипоты. Там у каждого своя точка зрения, но никто ничего не может доказать, поэтому побеждают количеством. Диссертант просто должен привести как можно больше сторонников своей теории, чтобы переорали оппонентов.

Решение Ученого совета будет отправлено на утверждение в Академию наук и Министерство просвещения. Обычно ответ приходит в течение полугода. При положительном ответе я стану доктором наук, чиновником восьмого ранга (коллежский асессор, а в армии — капитан, ваше высокородие) и получу личное дворянство. Если в придачу займу должность экстраординарного профессора, как предложил мне заслуженный профессор Клименко, которому влом было читать лекции по технической химии вместо умершего Петриева, то перепрыгну сразу в шестой ранг (коллежский советник, полковник). Прослужив в ней два года, могу стать ординарным профессором, чиновником пятого ранга (статский советник). Выше только ректор университета — четвертый ранг (действительный статский советник, генерал-майор) и потомственное дворянство.

По окончанию мероприятия я пригласил всех присутствовавших на защите преподавателей отобедать в ресторане гостиницы «Пассаж», расположенной на углу Дерибасовской и Преображенской. Согласились все, даже ректор, который поехал со мной на пролетке.

— Вы не перестаете меня удивлять, — признался он. — Ваше решение пойти служить вольноопределяющимся было настолько неожиданным, что я решил, что хотите посвятить себя военной службе или преподаванию в военном училище, а только что Евфимий Филимонович сказал мне, что вы согласны в следующем учебном году занять вакантную должность экстраординарного профессора, будете помогать ему.

— Отправиться на службу в армии, стать офицером запаса я решил потому, что есть у меня предчувствие, что скоро будет война, очень большая, кровавая. Грядет передел мира между великими державами, и Россию ждут тяжелые времена, когда солдат станет нужнее профессора, — изобразил я доморощенного пророка.

— Вы знаете, меня тоже беспокоит происходящее в империи. Народ, что высшее сословие, что низы, ведут себя, как тяжелый больной, который, вместо того, чтобы срочно лечиться, убеждает себя, что все хорошо, и ведет разгульный образ жизни. Нам бы собраться, объединить усилия, найти компромиссные решения, но нет, каждый думает только о себе, одна болтовня! Вся надежда на Столыпина! — пламенно произнес он.

Не стал говорить ректору Левашову, что надежды юношей питают; что премьер-министра скоро чужими руками застрелят свои и именно потому, что мешает разгулу; что империя рухнет, а в том, что образуется на ее развалинах, не будет места членам партии «Союз русского народа», которую советские историки старательно извозят в грязи, превратив из патриотов-государственников в гопников-антисемитов.

128

Перед Рождеством, по выслуге положенных шести месяцев, мне присвоили звание младшего унтер-офицера (младшего сержанта). Начальник Четвертого стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Джанелидзе сообщил мне, что теперь я могу сдавать экзамены на офицерский чин по мере готовности и желания. Для подготовки мне выделялся срок до окончания службы, во время которого я мог не появляться в расположении части. Договорись, что начну после Нового года. Надо будет проявить «достаточные знания» по артиллерийскому делу, фортификации, тактике, топографии, уставу строевой службы пешей артиллерии. Уровень достаточности будет определять экзаменационная комиссия из трех офицеров: председателя — командира дивизиона или командира батареи — и двух членов в звании не ниже капитана.

Я готовился сразу ко всем экзаменам, но собирался сдавать по одному, чтобы не перенапрягаться. У меня впереди еще почти полгода. Лучше было бы, конечно, уложиться до начала учебного года в университете, потому что я записался на двухмесячный курс по подготовке к чтению лекций. По большому счету это формальность. За четыре года обучения студент успевает насмотреться разных вариантов, как читать лекции, и выбрать подходящий для него или выработать свой. Мне придется каждое утро появляться в кабинете отделения химии, чтобы в случае аврала подменить какого-нибудь преподавателя. Такое случается частенько. Руководить моей подготовкой будет заслуженный профессор Клименко Евфимий Филимонович, который приходит в университет, чтобы попить чайку и поболтать с коллегами за науку, хотя иногда с большой неохотой подменяет приват-доцентов, которые по каким-то причинам в этот день не могут прочитать лекцию.

Первой решил сдавать топография, как самый легкий предмет, потому что за время учебы в университете освежил знания по картографию и геодезии, частью которых она является. Экзамен принимали полковник Джанелидзе Василий Николаевич, командир второй батареи подполковник Шкадышек Михаил Федорович и командир первой князь подполковник Кропоткин, но Петр Васильевич, а не Петр Алексеевич, идеолог русского анархизма, который сейчас прячется в Англии.

Во время учебы в институте я делал о нем доклад по предмету история философии, чтобы не читать всю остальную муть. Академик, коммунист-антисоветчик (чего только не было в антисистеме!), ставил на экзамене оценку, ничего не спрашивая, только по посещаемости: ходил и делал доклад — отлично, ходил, но не делал или наоборот — хорошо… У Кропоткина не было научных и каких-либо других трудов — на кой они анархисту⁈ — поэтому доклад свелся к биографии и констатации, что в данном случае философией был образ жизни, то есть типа русский вариант Конфуция. Что помню, так это отрицательное отношение князя Кропоткина, который Алексеевич, к террору. Так что не знаю за всех, но одесские анархисты явно пошли не в своего идейного папашу.

Экзамен начался с вопроса, заданного строгим тоном полковником Джанелидзе:

— До меня дошли слухи, что вы перед Рождеством защитили докторскую диссертацию по химии. Так ли это?

— Да, — ответил я. — Жду утверждения. Говорить до этого — дурная примета.

— Вай мэ! Боитесь сглазить, да⁈ — радостно произнес грузин, узнав, что я не проявил уважение к нему по уважительной причине.

— Это, видимо, как погоны нельзя покупать до присвоения следующего чина, — подсказал князь Кропоткин, который Васильевич и всё никак не станет полковником, скорее всего, из-за мутного родства, но виновата, конечно, какая-нибудь примета.

— Я уверен, что будущий профессор отлично разбирается в теории — топографии, фортификации и тактике, а познания по Уставу и артиллерийскому делу мы видели на летних сборах, так что не будем мучить его всякими вопросами. Он уже доказал на деле, что достоин быть офицером и частью нашего дружного дивизиона! — провозгласил полковник Джанелидзе, которому осталось служить до пенсии полтора года, а после него в дивизионе хоть потоп.

Остальные, которым до пенсии далеко, но ведь, по их мнению, и войны в ближайшие семь лет, когда я буду в запасе, не предвидится, тоже не стали напрягать меня. Тем более, что, как они и предполагали, были приглашены отужинать со мной в отдельном кабинете ресторана гостиницы «Санкт-Петербургской», отметить сдачу экзаменов. Поскольку старшим офицерам неприлично сидеть за одним столом с унтер-офицером, я заехал домой и переоделся в штатское. Оттуда позвонил в ресторан, зарезервировал столик и велел поставить на лед три бутылки полусладкого шампанского, которое считается сейчас мерилом успеха и победы — пробки в потолок!

После окончания срока службы мне будет присвоено звание прапорщик (младший лейтенант), которое ничего не дает вне армии, даже личное дворянство, положенное любому офицеру. Зато, если останусь служить или меня призовут, получу подпоручика и всё полагающееся с этим званием плюшки.

129

В конце апреля пришел диплом из Санкт-Петербурга — прямоугольный лист плотной бумаги со сложной красивой виньеткой: «Под высочайшим покровительством всепресветлейшего, державнейшего великого государя Николая Второго, императора и самодержавца Всероссийского и прочая, прочая, прочая. Императорский Новороссийский Университет. Сим свидетельствует, что… (ФИО)… защитив публично и с совершенным успехом перед Советом университета… господином министром народного просвещения утвержден пятого апреля тысяча девятьсот десятого года в степени Доктора Химии с присвоением всех прав и преимуществ… Дата, подписи (золотыми чернилами), текстурная печать». Вместе с дипломом мне выдали в университете бумагу для полиции, что отныне я дворянин на службе в Императорском Новороссийском университете. Ректор Левашов подтвердил, что в силе наш разговор после защиты диссертации — со следующего учебного года я буду зачислен в штат на должность экстраординарного профессора, о чем я и написал ему прошение, которое было тут же завизировано и отдано секретарше, довольно смазливой даме двадцати семи лет. Видимо, я недооцениваю господина Левашова, считая только хозяйственником и политиком. В мои обязанности будет входить чтение лекций по курсу технической химии вместо почившего профессора Петриева и ленивого профессора Клименко, возможно, каких-нибудь еще, если кто-то из приват-доцентов откажется. Некоторые ординарные профессора предпочитают заниматься «чистой» наукой, то есть жить на оклад, больше ничего не делая. Жена покойного, согласно его завещанию, передала на кафедру литографии лекций и наглядные пособия: схемы, чертежи, рисунки, макеты… Так что мне даже не пришлось делать собственный конспект, лишь добавил сведения, появившееся за последние два года.

Вторым следствием получения звания доктор наук было предложение руки и сердца Вероник Соколовой. Я убедился, что способен терпеть ее и дальше. Этому способствовало то, что занимаясь с ней любовью, мне не надо было вспоминать других женщин, чтобы получить больше удовольствия или наконец-то добраться до него. Во время этих процессов я был именно с ней и только с ней.

Седьмого мая утром мы довольно эмоционально покувыркались в постели, после чего Вероник заняла туалетную комнату, а я приготовил чай в электрическом чайнике, изготовленном по моему проекту. Хотел его запатентовать, но, как мне сказали на отделении физики, это уже сделали ушлые американцы лет двадцать пять назад. Подозреваю, что не один скитаюсь по эпохам.

Во время легкого завтрака — чай и бутерброды со сливочным маслом и соленой семгой — я положил на стол, накрытый белой скатертью, рядом с Вероник картонную коробочку, обклеенную черным бархатом:

— С днем рождения!

Внутри в специальный паз, украшенный красным атласом, был вставлен золотой перстень с бриллиантом овальной огранки в полтора карата.

— Ах, какая прелесть! — воскликнула Вероник, потом посмотрела на меня и спросила напряжено: — Это?… — и запнулась, боясь услышать не тот ответ.

— Да, — подтвердил я. — По правилам Западной Европы с сегодняшнего дня мы помолвлены.

Пока что в России такого обычая нет. Действуют по-старинке: сватаются, просят руку у родителей девушки, договариваться о приданом, совершают рукобитие, которое можно считать помолвкой, оглашают трижды в церкви имена желающих связать себя семейными узами, чтобы каждый, кто знает что-то мешающее этому, сообщил, проводят брачный обыск (не состоят ли в родстве, не в браке ли кто-то из них…), который подписывают поручители, и только потом происходит венчание в приходе, в котором проживаешь, а если в другом, то нужна справка о том, что в своем регулярно посещал службы, исповедовался…

— Ты просишь моей руки? — все еще не веря или ради приличия, задала она уточняющий вопрос.

— Я сделал это года три назад на крыльце гостиницы «Санкт-Петербургской», — ответил я и добавил шутливо: — Напомнить, что ты ответила⁈

— Я не забыла, — смутившись, молвила она.

— В конце июня, когда закончу службу в армии, получим заграничные паспорта, поедем в Швейцарию и там поженимся. Российское законодательство не признает светский брак, поэтому там ты будешь считаться моей женой, а здесь — незамужней, сможешь продолжить учебу, — выложил я свой план.

— А вдруг признают и здесь и выгонят меня? — усомнилась она.

— И что⁈ К тому времени у тебя будет богатый муж, продолжишь учебу в Швейцарии. Все равно мы переедем туда самое позднее в четырнадцатом году, — пообещал я.

— Почему? — поинтересовалась она.

— В Порт-Артуре жила китаянка-ясновидящая. Меня на нее вывел матрос-китаец. С аборигенов она брала продуктами, а с русских деньгами, не больше полтинника. Наши редко к ней обращались, потому что не знали китайский язык. Я сходил в январе четвертого года, дал серебряный рубль и попросил, чтобы рассказала не обо мне, не хочу это знать, а что будет дальше в мире. Она и поведала, что Порт-Артур захватят японцы следующей зимой, а в конце лета четырнадцатого года начнется большая война в Европе. В России свергнут царя и примутся убивать друг друга, после чего, как она сказала, те, кто был никем, станут всем и наоборот. В тридцать девятом начнется еще одна мировая война. Только в маленькой стране в горах, где все прячут деньги, будет мир. Дальше мне знать не надо, потому что в первый раз море отпустит меня, а во второй нет, — выдал я творчески обработанный текст из учебника истории. — Само собой, я решил, что наговорила ерунды, пожалел потраченный рубль, но недели через три неожиданно началась война с японцами, в апреле мой пароход подорвался на мине и я едва спасся, в декабре сдали Порт-Артур. Теперь плаваю в море только у берега и часть денег храню в швейцарском банке, а к лету четырнадцатого собираюсь перевести все остальные и поселиться там.

— Я бы обязательно расспросила ее о себе, — выслушав с приоткрытым от удивления ротиком, заявила Вероник.

— Чтобы узнать, что суженый урод будет у ворот? — подковырнул я.

— Суженый не может быть уродом, — возразила она.

Слушая ее, все больше проникаюсь мыслью, что институт благородных девиц — очень мудрая придумка.

130

До отъезда заграницу я успел доработать совместно с инженерами «РОПиТ» чертежи нового судна с двумя дизельными двигателями, двумя электрогенераторами и тремя трюмами общей грузоподъемностью две тысячи тонн. При этом я настоял, чтобы стальные детали скреплялись электросваркой. Ее придумал русский Николай Бенардос, умерший пять лет назад. Сейчас электросварку используют в основном при ремонте паровозов. Инженеры «РОПиТ» согласились поэкспериментировать за наш счет. Если попытка окажется неудачной, отвечать не им.

Идею о постройке сухогруза закинул еще зимой купец первой гильдии Бабкин. Ему так понравились наши буксиры-толкачи, которые исправно возили в Одессу не только фосфориты и пирит для завода, но и зерно для него из портов Днестра, Южного Буга и Днепра, что решил замахнуться на поставки последнего на экспорт. Ранее он продавал зерно с доставкой к борту судна, которое отвозили в Грецию или другие страны, наваривая немало. Мы могли бы сами получить эту прибыль и еще сэкономить на доставке длинноволокнистого хлопка из Александрии для нашего завода. Производство расширялось, сырья требовалось всё больше. Раньше проблема было в том, что Матвей Яковлевич несведущ в морских судах и перевозках, а теперь появился компаньон, который очень хорошо разбирался в этом. Акционерное общество «Одесский целлулоид» заплатило мне за разработку проекта пятьсот рублей и «РОПиТ» купил за тысячу, собираясь запустить серию дизельных сухогрузов. Не стал их предупреждать, что скоро начнется война и почти весь их флот будет заперт в Черном море или арестован в иностранных портах.

Швейцарский банк управлял моим вкладом настолько хорошо, принося около семи процентов прибыли, что я решил избавиться от российских пятипроцентных облигаций внутреннего займа. У меня теперь две зарплаты — полторы тысячи в год за заведование лабораторией на заводе и две будут за профессорство — и за чтение лекций что-то капнет, и приработок в газете «Одесские новости», и случайные гонорары, как за разработку проекта судна, так что должно хватить на жизнь. Оказалось, что облигации подорожали. У меня их выкупили на две десятые процента дороже номинала. Прошлой осенью в Одессе отменили военное положение, и народ воспринял это, как окончание революционного бардака, занялся бизнесом, вложением денег в ценные бумаги. Полученное от продажи облигаций было переведено в швейцарский банк «Ломбар Одье и Ко». Перед этим отправил им письмо, что приеду в конце июня или начале июля, попросил до моего приезда денежный перевод, который придет, подержать на счете, чтобы я сам распорядился им, и заодно, в качестве личной услуги, сообщить мне, какие документы нужны для заключения брака в их кантоне. В Швейцарии в каждой кантону́шке свои погремушки. Вскоре из Женевы пришел ответ из банка: а) мои указания на счет денег будут исполнены; б) для заключения брака иностранцам нужно предоставить паспорт либо иной документ, содержащий указание на гражданство, и справку о том, что холост, или свидетельство о разводе или смерти супруга(-и).

Заодно я собирался получить там патент на целлюлан под названием целлофан, но в конце мая узнал в университете, что это уже сделал шустрый швейцарец Жак Брандерберген. Наши решили, что он, как это принято в цивилизованном мире, слямзил русскую идею, узнав о ней из альманаха «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей». Может быть, они правы. Тогда получается, что я изобрел целлофан в прошлом потому, что знал о его существовании в будущем.

Паспорта мы получили в канцелярии градоначальника, заплатив по пятнадцать рублей за каждый. Из этих денег полтинник шел в казну за паспортную книжку, девять рублей пятьдесят копеек в фонд помощи инвалидам и пять рублей Российскому обществу Красного креста. Причиной отъезда указали туризм. Это слово уже прижилось и даже появились туристические агентства. Заграничный паспорт, в отличие от таможенного, оказался, так сказать, одноразовым. Для следующей поездки придется получать новый. Указанный в них срок в пять лет — это сколько ты можешь находиться заграницей, если не продлишь в посольстве. Документы принимал в небольшой комнатенке с одним окном, столом и стулом за барьером пожилой чиновник с красной, обгоревшей лысиной между взлохмаченными седыми волосами. Он старательно выводил буквы красной деревянной ручкой с железным пером, шевеля при этом губами.

Прочитав справку из призывного участка, в которой указывалось, что я два дня назад отбыл службу в качестве вольноопределяющегося, чиновник улыбнулся искренне, по-детски и произнес счастливо:

— Как приятно выдавать документы такому сознательному молодому человеку! Нынешние юноши не хотят служить Отечеству, норовят только взять с него! Вам, как никому другому, полагается съездить заграницу, отдохнуть после армейских тягот!

Самая главная моя тягота за время службы стояла рядом со мной и улыбалась вместе с ним. Чиновник пообещал, что нам паспорта будут сделаны без очереди, сможем забрать через день.

Из канцелярии градоначальника мы поехали в церковь, расположенную на улице Екатерининской рядом с Одесскими высшими женскими педагогическими курсами, которую Вероник посещала постоянно. Там она, сказав, что собирается выйти замуж в другом городе, по месту жительства мужа, и пожертвовав три рубля, быстро получила «Предбрачные сведения» — два листика-четвертушки, на которых было указано, что девица находится в здравом уме и твердой памяти, исправно посещает службы и исповедуется, со стороны причта никаких препятствий в совершении брака не усматривается. На втором листике ниже даты и подписи священника стояла синяя церковная печать.

С этим документом мы поехали на Старую Порто-Франковскую к переписной мастерской, расположенной в небольшой передней комнате полуподвальной квартиры. У окна, часть которого находилась на полметра ниже уровня тротуара, выложенного плитами, за прямоугольным деревянным столом, застеленным зеленой скатертью и заваленным папками и разной толщины стопками исписанных чернилами листов, сидел в дешевой белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей и черной жилетке худощавый белобрысый мужчина лет тридцати с васильковыми, невинными глазами и редкими усиками, которым безуспешно пытались придать бравый вид,

Поздоровавшись, я сказал:

— Наш общий знакомый Станислав Цихоцкий как-то говорил мне, что вы можете помочь с разными документами. Мне нужны «Предбрачные сведения» из любой церкви, даже вымышленной. Типа вот такого, — показал я выданные Вероник.

— Давно его видели? — с еле заметным польским акцентом спросил мужчина.

Я попытался припомнить и не смог, признался честно:

— Давненько! Последний раз тут, неподалеку, в парке Александровском. Он играл сам с собой в бильярд на террасе кафе. Обыграл меня на пиво!

Поляк кивнул, согласившись, наверное, что я не вру, и предложил:

— Если срочно, то пять рублей. Будут готовы завтра.

— Очень срочно, — сказал я и положил на стол документ Вероник, свой старый таможенный паспорт и купюру в десять рублей.

— Погуляйте часик, — попросил он.

Мы отправились в то самое кафе в Александровском парке, где на террасе возле незанятых зеленых бильярдных столов моя будущая жена съела мороженное, а я выдул два бокала прекрасного немецкого пива с высокой горьковатой пеной.

Через час у меня были «Предбрачные сведения» не хуже, чем у Вероник, через день у нас появились загранпаспорта, а через два дня мы ехали в двухместном купе вагона первого класса курьерского поезда «Одесса-Санкт-Петербург».

131

«Северный экспресс» прибыл в Париж в четыре часа дня. Мы наняли извозчика, которому я приказал повозить по городу. Ночной поезд на Лион отходил в девять сорок пять вечера и прибывал на станции назначения в семь десять утра. Оттуда через сорок минут уходил дневной на Женеву, добиравшийся за три часа с небольшим. Можно было бы пересесть в Берлине, но экспресс прибывал туда в одиннадцать ночи без нескольких минут, через час после отхода поезда на Цюрих с другого вокзала. Пришлось бы ночевать в гостинице и утром ехать дальше почти сутки, а потом делать пересадку и тарахтеть до Женевы еще почти семь часов на сидячих местах. Лучше уж добраться в суперкомфортном «Северном экспрессе» до Парижа и потусоваться по нему пять с половиной часов. Правда, хватило нас всего часа на два с половиной. После чего отправились на Лионский вокзал.

Я купил без очереди, поскольку ее не было, в кассе для пассажиров первого класса два билета в спальное двухместное купе, которые стоили раз в пять дороже, чем сидячие в третьем классе. С ними нас пропустили в зал ожидания первого класса, напоминавшего гибрид ресторана с салоном для игры в бридж, плюс курительная комната. В специальном месте носильщик оставил наш багаж под присмотром пожилого коренастого мужчины с мордой корсиканского пирата, облаченного в темно-синюю форму железнодорожника. Официант — лет двадцати, рослый, смазливый, явно пользующийся спросом у бальзачек, как я называю увядающих женщин — проводил нас к столику, вручил меню и, догадавшись по акценту, что мы русские, посмотрел на Вероник так, будто минут пять назад перепихнулся с ней по-быстрому в туалете.

— Привыкай к таким клоунам. Они уверены, что их голая задница интересна не только старухам, — сказал я на французском языке довольно громко, чтобы поставить этого придурка на место, потому что у западноевропейцев деньги являются мерилом всего, и они искренне не верят, что может быть как-то иначе.

— Зачем ты так грубо⁈ — упрекнула Вероник на русском.

— Чтобы ты сразу поняла, что французы, за редким исключением — это всего лишь обнаглевшая прислуга, — объяснил я.

Метрдотель тоже услышал мои слова и что-то коротко, четко и тихо сказал молодому наглецу. Значит, я не первый, кому не понравилось его поведение. Глядишь, выгонят и найдет более достойную работу — станет альфонсом.

По моему кивку к столику вернулся совершенно другой человек — льстивый и скромный, как и положено слуге.

— Начнем с устриц, — сказал я. — Откуда они?

— Есть шарантские, нормандские, бретонские и ирландские, — перечислил официант от, по моему субъективному мнению, посредственных к лучшим.

— Ирландские каких номеров? — задал я следующий вопрос.

— Нулевой, первый, третий, четвертый и шестой, — ответил он, следуя тому же принципу, теперь уже по общему мнению.

Нулевой номер — это самый большие, кое-где называют конским копытом, поэтому их обожают иностранцы, особенно русские, и самые безвкусные, поэтому французы едят только термически обработанными с приправами. Шестой номер — самые маленькие, так сказать, детский размер, и со слабым, ненасыщенным вкусом. Лучшими считаются третий и четвертый с ярко выраженным вкусом и размером «под глоток вина».

— По полудюжине ирландских, для мадам четвертый номер, мне третий. К ним соус нормандский, гренки и сливочное масло. Вино белое шардоне позапрошлого года из Бургундии, желательно из Шабли. Потом принесете марсельский рыбный суп буйабес, щуку под соусом бешамель, жюльен с грибами и сыр рокфор, — сделал я заказ.

Пока что нет вина торговой марки шабли, которое будет ассоциироваться устрицами.

В Одессе я очень редко заказывал устриц, как во Франции не буду есть камбалу-глоссу или утку по-пекински, поэтому Вероник не знала, как их употреблять. Когда официант принес нам по блюду с выложенными по кругу на колотом льду нижними половинками раковин, а в центре стояла чашечка с яблочным уксусом и мелко нарезанным луком-шалотом, я объяснил.

— Сперва понюхай и капни на нее соус. Устрица должна пахнуть морем и шевелиться там, где обожжет уксус. Любые другие есть неразумно. Затем ножичком отдели ее от створки с боков и снизу, подцепи вилкой и съешь. Можешь полить соусом и проглотить сразу, что рекомендуется новичкам, можешь пожевать без добавок и почувствовать вкус. У этих, — я попробовал, — сперва солоноватый, а потом становится сладковатым с привкусом зеленого яблока.

— Мне говорили, что они пищат, когда жуешь! — сморщив личико в гримаске, произнесла она.

— Видимо, мне медведь на ухо наступил, потому что ни разу не слушал, — признался я.

Первую она проглотила, сделав над собой усилие. Ничего не поняла. Со второй попытки тоже. Пятую пожевала немного, но тоже не въехала, поэтому, наверное, дальше будет употреблять время от времени из снобизма и повторять чужие слова о моллюсках. Как по мне, устрицы — это не про вкус, а про мечту стать грозным половым разбойником по кличке Неутомимый. Любой съедобный морепродукт полезен для здоровья и потенции.

132

Документы на бракосочетание принимал чиновник мэрии Фларин Кун — подтянутый мужчина в поношенном, но аккуратном черном костюме-тройке, сидевший за массивным столом в небольшой комнате с узким окном с видом в сторону озера. Ему лет сорок восемь. На носу очки с круглыми стеклами в стальной оправе. Густые светлые усы подстрижены и приглажены, ни одной непослушной волосинки. Остальные части строгого лица тщательно выбриты. Оно вытянутое, костистое, какие бывают у скандинавов.

Их предки, прозванные норманнами или викингами, топали за добычей со Скандинавского полуострова в Италию, остановились на привал в этих краях, осмотрелись и решили не переться дальше, а затем позвали сюда родственников, друзей, приятелей… Здесь были такие же горы, как на родине, но климат теплее, мягче. В итоге со временем появилась Швейцария, состоявшая из кантонов — разросшихся нормандских родов, занимавших долины и ущелья, как на исторической родине.

В паспортах наши имена даны на трех языках, включая французский и немецкий, которые считаются здесь государственными, а вот предбрачные сведения пришлось переводить и заверять у нотариуса, который абсолютно не знал реалий России, как и переводчик, консультировавший его, благодаря чему, документы стали выглядеть солиднее. По крайней мере, на Флориана Куна они произвели хорошее впечатление, несмотря на то, что ему очень понравилась Вероник, поэтому не хотелось, чтобы выходила замуж за другого. Наверное, вдовец.

— Если у вас есть какие-либо сомнения, могу предоставить поручителей, — предложил я, положив на стол визитку Натана Мозера, директора банка «Ломбар Одье и Ко». — Они управляют моими капталами уже четыре года.

Эту помощь мне предложил старший специалист банка Корсин Штайнер, когда я зашел к ним, чтобы уведомить, что прибыл в Женеву, что займусь размещением недавно переведенного сюда капитала после того, как решу личные дела — женюсь.

— Вдруг по каким-то причинам здесь не получится, тогда придется перебраться в другой кантон, — без всякой задней мысли, чисто в порядке информирования выложил я.

Банковский служащий понял по-своему и побежал к руководству, чтобы предупредить, что могут потерять клиента, у которого на счету без малого шестьсот тысяч франков. Вернулся с визиткой директора и просьбой сразу позвонить, если вдруг возникнут недоразумения с чиновниками мэрии.

Флориан Кун внимательно ознакомился с визиткой, после чего спросил:

— Не возражаете, если я позвоню?

— Конечно! — согласился я. — Для того ее и дали мне.

Чиновник поднял трубку довольно громоздкого темно-коричневого аппарата все той же фирмы «Эриксон», попросил барышню соединить именно с Натаном Мозером, директором банка «Ломбар Одье и Ко», хотя на визитке был указан номер, и, когда ответили, объяснил, по какому вопросы беспокоит. Я не слышал, что ему сказали. Судя по тому, как быстро сползла строгость с лица Флориана Куна, я думаю о себе хуже, чем другие.

Положив трубку на аппарат, чиновник важно заявил:

— Ваши документы успешно прошли процедуру проверки. Вы можете вступить в брак не ранее, чем через десять дней, и не позже, чем через три месяца, иначе придется начинать сначала и еще раз платить пошлину в восемь франков. Если желаете, можете прямо сейчас выбрать удобную дату.

— Какая ближняя? — задал я вопрос.

— Двенадцатое июля, понедельник, — ответил он, не воспользовавшись календарем.

— Понедельник — тяжелый день, тринадцатое — несчастливое число. Пожалуй, можно на среду четырнадцатого, — перебрал я и спросил Вероник: — Ты не против?

— Нет! — ответила она, улыбнувшись, видимо, все еще не веря, что скоро станет женой.

— Значит, я записываю вас на четырнадцатое июля, — сказал чиновник, открыв толстый талмуд в кожаном переплете. — Девять утра вас устроит?

— Да, — подтвердил я.

— Приходите с двумя свидетелями, — предупредил он.

— Если не затруднит, просветите меня еще по одному вопросу. Как получить гражданство вашей страны? — спросил я. — В России в последнее время стало слишком много революционеров. Боюсь, как бы не случилось, что и во Франции век назад.

— Это сейчас общая беда. У нас тоже смутьянов развелось немало. Работать не хотят, требуют всяких незаслуженных благ. Наверное, слышали, как у нас двенадцать лет назад итальянский анархист убил Элизабет, императрицу Австро-Венгрии? — с радостью подхватил он тему, после чего просветил: — В нашем кантоне по закону надо прожить десять лет, чтобы получить гражданство, но в некоторых случаях срок может быть сокращен вдвое. Один из них — это значительный вклад в экономику кантона, как у вас. Директор банка сказал мне, что четыре года назад вы купили облигации Женевы на сумму сто тысяч франков и еще владеете акциями некоторых наших предприятий, так что через год можете подать прошение на гражданство. Оно будет рассмотрено в ускоренном порядке. Мы с радостью принимаем в кантон состоятельных и законопослушных налогоплательщиков.

Ударение на слове «состоятельных». Швейцарских банкиров никогда не интересовало, откуда у человека деньги. Если они есть и он не в тюрьме, то по протестантской логике этот человек под божьим покровительством, с которым не им тягаться.

133

Мы решили дождаться мероприятия в Женеве, а потом поехать в Париж в свадебное путешествие. Как по мне, приезд сюда — тоже часть этого путешествия. Первые дни с утра мы нанимали извозчика и ездили по городу: по старой части возле холма с собором Святого Петра, который начали строить в двенадцатом веке и закончили через сто пятьдесят лет, простого, скромного, как и когда-то служивший в нем Кальвин; по набережной Монблан до Английского сада, где находятся Цветочные часы — стрелки установлены на невысоком склоне, засаженном цветами — и мавзолей герцога Брауншвейгского, почившего здесь тридцать семь лет назад и оставившего городу двадцать четыре миллиона швейцарских франков, на два миллиона из которых и была построена усыпальница, спроектированная под веронскую Скалигеровскую гробницу, а на остальные — несколько общественных зданий, включая Большой оперный театр — двухэтажное здание из белого или выкрашенного в белый цвет камня на площади Нев, в котором мы побывали на представлениях дважды, больше я не выдержал; по новой части города на противоположном берегу реки Роны, переехав туда по мосту Монблан (самое популярное название в Швейцарии); просто вдоль берега Женевского озера, которое француза называют Леман, любуясь утками и белыми лебедями, которых здесь охраняют лучше, чем людей, небольшими пассажирскими пароходами, двухмачтовыми грузовыми барками с латинскими парусами и корпусами, как у голландских тьялков. Места, конечно, красивые. Я заметил, что это помогает Вероник постепенно примиряться с мыслью, что придется жить здесь, вдали от родины.

Однажды мы переехали по мосту через реку Арве и оказались в Каруже, пригороде Женевы. Небольшое поселение, которое начали расширять богачи, желающие жить подальше от назойливой бедноты. В одном месте строилось что-то типа элитного поселка. Земля по обе стороны улицы, по которой прокладывали трубы для водопровода и канализации и на которой вкапывали столбы для подведения электричества, была разделена колышками на участки. На трех уже закладывали фундаменты. В начале и конце поселка стояли деревянные щиты на двух ножках с плакатами, призывающими купить и построиться, с последним помогут. Неподалеку от первого стояла деревянная будочка — так сказать, полевой офис. В нем сидел за столом с телефоном усатый итальянец лет тридцати в светло-кремовом, как и у меня, костюме, но мой был из более дорогой ткани. Это было сразу отмечено, и ко мне обратились со всем уважением, а к Вероник — со всем восхищением. Поскольку я знал, что итальянцы лучше рассказывают о своих любовных подвигах, чем их совершают, иначе бы давно передохли от перегрузок, отнесся к его воздыханиям с юмором.

— Сколько стоит участок? — поинтересовался я.

— Это зависит от расположения, кто будет соседями, будем ли мы строить или кто-то другой… — начал он штыбовать мне уши.

— Назовите вилку от и до, — оборвал я.

— Две тысячи франков и выше. Это вам придется обсудить в нашем главном офисе в Женеве, — сообщил он.

— Какие номера у этих участков? — показал я на два примерно посередине поселка.

— Семь и восемь, — ответил он, после чего назвал адрес офиса и пообещал позвонить туда, предупредить о нашем приезде.

Главный офис «Женевской строительной компании» располагался в двухэтажном здании в итальянском стиле на берегу Роны. Кабинет директора Роберто Мойера, к которому сразу проводили меня, был на втором этаже. Вероник оставил в кофейне неподалеку, иначе, как я понял, деловой разговор не получится, всё внимание будет направлено на нее. Швейцарки, как и француженки, в лучшем случае, всего лишь симпатичные, до русских девушек им далеко.

Большой кабинет был обставлен богато и со вкусом. Директору немного за пятьдесят, полноват, лысоват и, хотя внешне походил на итальянца, неэмоционален. Одет в белый костюм и рубашку и красный галстук-бабочку. Поздоровавшись, сперва посочувствовал мне, что приходится ездить по такой жаре, а на улице было градусов тридцать пять. Поскольку в кабинете было всего-то около тридцати, он имел на это право.

— Видите ли, именно сейчас дом не нужен мне. Собираюсь переехать сюда года через четыре, но хотелось бы застолбить землю, — объяснил я. — Можно ли купить сейчас участки семь и восемь, а где-то года через три начать строительство, чтобы было закончено к июню четырнадцатого?

— Можно. Сейчас оплатите землю, ограждение ее, подведение коммуникаций, разработку проекта, закладку фундамента, а месяцев за десять-двенадцать переведете две трети суммы на наш счет в банке «Ломбар Одье и Ко», и мы начнем строительство. К вашему приезду дом будет готов, после чего заплатите последнюю треть, — подробно ответил Роберто Мойер.

— У меня счет в том же банке, — проинформировал я.

— Тогда совсем хорошо, — сказал он, после чего пригласил архитектора Леонарда Стахели — высокого мужчину лет сорока, который переставлял длинные ноги, как ножки циркуля.

Я объяснил, что мне надо: двухэтажный особняк с винным погребом, сухой кладовой, лёдником и прачечной в подвале, с кухней, столовой, гостиной, кабинетом, санузлом на первом и с пятью спальнями и еще одним санузлом на втором, а также гараж на три машины и над ним квартиру для слуг. Никаких архитектурных излишеств, в протестантском духе.

134

Эскизы были готовы через два дня. Мы с Вероник посмотрели их, внесли небольшие правки. Она попросила сделать окна большего размера, я потребовал увеличить гараж, расширить въезды в боксы и площадку перед ними. Видимо, архитектор слабо представлял, как управляют автомобилем. Их в Женеве не так уж и много. Город небольшой, старые улицы узкие, особо не погоняешь. После чего мы подписали договор, и я перевел первый транш в оплату за участки, подведение к ним коммуникаций и фундамент.

За день до того я побывал в банке «Ломбар Одье и Ко», где меня заверили, что у акционерного общества «Женевская строительная компания» прекрасное финансовое положение и уведомили, что я владею небольшим пакетом акций ее. Заодно я посмотрел, во что вложены остальные мои деньги. Доли были маленькие, поэтому список был длинным. Увидел в нем три химические компании: «Гейги», «Химический завод Сандоза», «Компания химической промышленности Базеля». Решил именно в них вложить деньги, полученные от продажи российских облигаций.

— Хотел бы увеличить свои доли в этих компаниях до девяноста тысяч франков в каждой. Пусть это будут портфельные инвестиции, — попросил я и объяснил: — За химией будущее. Это знакомая мне область. Я доктор химических наук.

Корсин Штайнер, с которым мы обсуждали это, посмотрел на меня с подозрением. В Швейцарии, как я узнал, доктором наук становятся годам к тридцати пяти, а чаще после сорока. Чтобы это случилось раньше, уезжают в Германию, Франции или Англию. Нет пророка в отечестве.

— Можете проверить, написав в Императорский Новороссийский университет, где в новом учебном году буду служить профессором на отделении химии, — предложил я.

— Нет-нет, я вам верю! — произнес старший специалист, но по лицу было видно, что обязательно проверит.

— Вы женаты? — спросил я, меняя тему разговора.

— Обручен, — ответил он.

— Не могли бы вы помочь мне и в личном деле? — обратился я.

— Если это будет в моих силах, — уклончиво ответил Корсин Штайнер.

— У меня регистрация брака в ратуше в следующую среду. Нужны два свидетеля. Не могли бы вы со своей девушкой стать ими? — попросил я. — С вашей стороны не будет никаких расходов. Я оплачу извозчика, который довезет вас обоих туда и обратно.

— Только регистрация в ратуше? — уточнил он. — Потому что я протестант. Неудобно будет присутствовать на венчании в храме другой конфессии.

— Только светская часть. Венчаться мы будем на родине, — заверил я

— Я поговорю с директором и со своей девушкой. Скорее всего, они не будет возражать, — согласился старший специалист.

Богатому клиенту надо помогать, поэтому в среду Корсина Штайнера отпустили на три часа с работы, когда к банку подъехал извозчик с его девушкой Манон — симпатичной, белобрысой, одетой в простенькое желто-зеленое платье, то есть явно из бедной семьи. Наверное, для нее выйти замуж за старшего сотрудника банка — предел мечтаний.

Процедура в ратуше — в старинном здании с открытыми арочными переходами между крыльями в самом центре Женевы — была короткой. Провел ее другой чиновник, толстый и потому важный или наоборот, в помещении побольше, чем у Флориана Куна, в котором было два стола. За вторым сидела секретарша — вобла, что в фас, что в профиль, но с красивым почерком. Прочитав короткую инструкцию, чиновник объявил нас мужем и женой, заставил расписаться вместе со свидетелями в книге регистрации и брачном договоре, составленном в двух экземплярах. Швейцарцы — люди предусмотрительные, поэтому при заключении брака надо выбрать одну из трех форм брачного договора на случай развода: имущество, нажитое в браке, делится поровну, а приобретенное ранее нет; общим становится всё или чье-то одно и потом делится пополам; каждый остается при своём. Я выбрал русский вариант — третий. Пусть думают, что Вероник — богатая невеста, а она делает всё, чтобы сохранить семью. Затем мы обменялись обручальными кольцами. Я надел жене широкое золотое, а она мне — серебряное узкое, как сейчас принято в России. Свидетелей и чиновника удивило, что на правую руку. Католики и протестанты носят обручальное кольцо на левой, а на правой после развода или овдовев. Секретарша заполнила от руки бланк свидетельства о браке — лист плотной бумаги размером сантиметров десять на пятнадцать. Текст был в красивой золотой виньетке. Этот документ нужен для венчания, если мы пожелаем. В отличие от России, здесь светский брак выше церковного, без первого второй недействителен. Все было так буднично, что я не поверил, что в очередной раз стал мужем.

Когда мы вышли во двор, Манон, сломав две спички от счастья, сожгла венок из флердоранжа, который был на невесте в момент бракосочетания — единственный ритуальной элемент, потому что платье было обычное, фата отсутствовала. У швейцарцев пока не принято швырять его в толпу на удачу, но считается, что сжегшая чужой скоро и сама примеряет. Женятся здесь поздно, когда добьются чего-либо. Видимо, девушка заждалась. При этом свидетели в два голоса пропели свадебный гимн, слов которого мы не знали.

Извозчик, нанятый за десять франков на полдня, отвез нас в ресторан отеля «Англетер». Там мы распили бутылку французского шампанского брют «Вдова Клико» под десертные закуски. Затем извозчик отвез Корсина Штайнера на работу, а его девушку домой.

Когда мы поднялись в номер, там на столе стояла корзина с цветами и карточкой от администрации отеля с пожеланиями долгой и счастливой семейной жизни. Понятия не имею, как они узнали, ведь мы никому не рассказывали. Увидев цветы, Вероник разревелась. Так понимаю, наконец-то поверила, что стала женой, что три года стараний в подвешенном состоянии не пропали даром, что участь средней сестры миновала ее.

135

В Париже мы провели всего две недели, причем инициатором преждевременного отъезда была Вероник. Видимо, ей не терпелось поскорее похвастаться перед родными и друзьями переменой семейного положения. Жилы в гостинице «Риц», но на этот раз в трехкомнатном номере: спальня, гостиная, кабинет. В последнем я написал несколько статей о театральной жизни в Женеве и Париже и вышедших в прошлом году романах Жозефа Рони «Борьба за огонь» и Джека Лондона «Мартен Иден», которые мне нравились в юности. Оба прочел на языке оригинала, купив в книжном магазине на улице Мишле, куда заглянул за научной литературой. Если первый роман еще можно каким-то боком прислонить к науке, то второй, наверное, попал сюда потому, что был на английском языке.

Самое главное — мы сфотографировались на фоне Эйфелевой башни. Фотография была цветная. Для этого нам пришлось долго стоять, не моргая и не шевелясь, пока в специальном аппарате велась съемка на фотопластину размером восемь на двадцать четыре сантиметра с тремя цветоделенными негативами. Потом их наложили друг на друга — и получилось то, что получилось. Стоило это удовольствие двадцать франков. Зато теперь никто не усомнится, что мы увидели Париж и остались живы.

В «Северном экспрессе» Вероник начала штыбовать меня, что приедем задолго до начала учебы, поэтому будет время наведаться в Кишинев к ее маме, хотя бы на пару дней. Жизненный опыт научил меня откладывать знакомство с тещей до ее смерти. Уговоры продолжались и в курьерском поезде «Санкт-Петербург-Одесса» и по возвращению на дачу «Отрада». Отмазы не канали. Я сдался, оговорив условие, что пробудем две ночи и одни день. Мол, работы выше крыши, надо готовиться к началу учебного года, помогать компаньонам.

Во Франции я накупил литературы по производству пленки для киноаппаратов и предложил выпускать ее в принятом в прошлом году, международном формате тридцать пять миллиметров с четырьмя отверстиями по обе стороны каждого кадра. В России уже есть несколько киностудий, которые называют себя ателье или мастерскими. Одна со знакомой мне фамилией «А. Ханжонков и Ко». Клепают кинухи на пленках зарубежного производства, очень дорогих. Если мы предложим на четверть и даже на треть дешевле, наша продукция все равно будет с очень высокой добавленной стоимостью. Компаньоны приняли мое предложение, попросили наладить производство.

Кишинев и в советское время был захолустьем, а сейчас и вовсе большая деревня. Хотя трехэтажный железнодорожный вокзал производил приятное впечатление. В городе попалось еще четыре трехэтажки. Более высоких зданий не заметил. Одноэтажный каменный дом, в котором жила моя теща, находился в новой части города, застроенной после присоединения к России. Придем, настроим, разовьем, облагородим, а нам потом из благодарности плюнут вслед и начнут вылизывать наших врагов, презирающих плюгавых аборигенов. В доме кухня, столовая, она же гостиная, кабинет, превращенный в библиотеку, две спальни, взрослая и детская, и закуток без окон для служанки Глаши — пожилой женщины, покорной и суетливой. Теще Светлане Владимировне Соколовой сорок восемь лет, но выглядит моложе. Она из ягодок опять. Старшую дочь пока не видел, но обе младшие пошли в маму, все еще красивую. Когда знакомились, подумал, что вдул бы ей. Теща «услышала» меня. И Вероник тоже. И каждый из нас понял, что другие поняли, что он понял…

Светлана Владимировна нашлась первой, прервав неловкую паузы:

— Представляла вас совсем другим.

— Я тоже рад, что вы оказались красивее, чем предполагал, — честно признался я, заставив ее смутиться еще больше.

— Мама, мы проголодались с дороги, — пришла на помощь Вероник.

— Да-да, мойте руки, проходите к столу. Глаша сейчас накроет, — засуетилась Светлана Владимировна.

Когда ночью мы с Вероник легли в детской комнате на широкую кровать, пахнущую девичьими снами, на которой сестры раньше спали втроем, жена задала вопрос тоном учительницы:

— Мама понравилась тебе?

— Почему спрашиваешь? — задал я встречный. — Ты ведь знаешь ответ.

— Интересно, что ты скажешь, — произнесла она.

— Если хочешь знать, как будет выглядеть твоя жена лет через двадцать, посмотри на тещу. Ты будешь выглядеть очень привлекательно, — вывернулся я из надвигающейся ссоры, после чего приласкал ее так, что Свете и Глаше тоже было не до сна.

Утром обе старались не встретиться со мной взглядом. Зато Вероник смотрела затянутыми поволокой глазами, словно я продемонстрировал такое впервые. Наверное, для нее важно было, чтобы мама поняла, почему увела меня у сестры, хотя вполне хватило бы и того, что я не беден.

Обедали мы в самой престижной сейчас гостинице «Швейцарской», расположенной на углу улиц Московской и Семинарской, в кругу родни — тещи и семейства Антиохиных: мужа Андрея Исааковича, тридцати двух лет, окончившего юридический факультет Императорского Новороссийского университета и служившего помощником городского головы; жены Ирэн (Ирины) Юрьевны, в девичестве Соколовой, двадцати девяти лет; их десятилетнего сына Николя (Коли), который в этом году начет учебу в гимназии; семилетней дочери Мэри (Маши). Есть еще двухлетний Жан (Иван?), оставленный дома с няней. Как догадываюсь, французские вариантами имен появились в семьях после того, как дочери Соколовы попали в Одесский институт благородных девиц. Их мама, закончившая гимназию в Кишиневе и сразу выскочившая замуж за одного из своих учителей, этим не страдала. Мой свояк стремительно полнел, причем в первую очередь лицом, круглым и улыбчивым, с длинными казацкими усами. На замечания жены не реагировал от слова совсем. Свояченица не так красива, как ее мама, желания не вызывала. Скорее всего, пошла лицом в папу. Впрочем, я видел его только на пожелтевшем фото, висевшем на стене, на котором он с густыми темно-русыми усами и бородой. Если эту растительность поместить на лица средней и младшей дочерей, то тоже будут в папу. Коля и Маша разглядывали меня с детской непосредственностью. Видать, что-то подслушали из разговоров родителей о моей связи по очереди с обеими их тетями.

Я заказал полусладкое шампанское для дам и местное каберне для себя и свояка. Дальше каждый выбирал по своему вкусу. Я, как обычно, попробовал местные блюда: яйца, фаршированные грибами и куриной печенью; суп чорбу на борше (кислом квасе), в котором маленьких кусков баранины было больше, чем всего остального вместе взятого; токану — рагу из кусочков говядины, свинины и курятины, которые долго томят с томатами, паприкой и другими специями; сармале — голубцы из завернутой в виноградные листья, рубленой телятины с рисом; титимеи — колбаски без кожуры из баранины и говядины, типа кебаба; бабу нягре (черную бабку) — пухлый, как омлет, шоколадный пирог. Маша смотрела с неподдельным любопытством, как я умолачивал все это, и, наверное, пыталась понять, почему я до сих пор не такой толстый, как ее папа.

Андрей Исаакович Антиохин был сыном головы Могилева-Днестровского и знал моего компаньона, купца первой гильдии Бабкина, с которым, как я догадался, его отец мутит дела. Так что, если будет нужна помощь в Кишиневе, всегда пожалуйста. В ответ я пообещал, что помогу Коле, если надумает учиться в университете. К тому времени, когда пацан окончит гимназию, уже будет не до университета. Так и помощь в Кишиневе нам не нужна.

Засиделись допоздна, потому что все были обязаны выслушать, как мы расписывались в Женеве и о самом городе, а потом впечатления о Париже. Каждый интеллигентный человек обязан побывать в столице Франции или хотя бы послушать рассказы тех, кто сподобился этой чести.

136

Не скажу, что сильно волновался, когда шел читать первую лекцию не под присмотром старшего коллеги. Успокаивала мысль, что, если не получится, так тому и быть, займусь чем-нибудь другим, благо выбор есть. Зашел в аудиторию, увидел десятка три первокурсников, пришедших на первое занятие по технической химии, и мне стало почему-то смешно. Они, наверное, думают, что профессора в университете отличаются от гимназических преподавателей в лучшую сторону, а тут всё еще более запущено. С трудом справился с собой, поздоровался с ними серьезным тоном. Рассказал, чем именно мой предмет отличается от других, изучаемых на отделении химии, перешел к первой теме — технологии неорганических веществ и как-то незаметно увлекся и проболтал до звонка на перемену — дребезжания обычного колокольчика, с которым, отчаянно тряся его, расхаживал дежурный по коридорам. В общем, преподаватель — этот тот, кто любит поболтать, но чтобы его не перебивали. Сразу вспомнил свое капитанство в британском военном флоте.

— Как прошло боевое крещение? — иронично спросил ординарный профессор Петренко-Критченко, когда я пришел в наш кабинет.

— Незаметно, — коротко ответил я.

— Тогда это ваше, — сделал он вывод.

В университете я был занят шесть-восемь часов в неделю, а потом ехал в заводскую лабораторию или в порт, чтобы посмотреть, как строится наш теплоход. С помощью сварки процесс продвигался намного быстрее. Если бы клепали, то закончили бы месяцев через пятнадцать, а так обещали уложиться в десять, максимум двенадцать. Уже привезли два дизельных двигателя мощность пятьсот сорок лошадей каждый и два дизельных генератора.

В лабораторию на нас трудились один штатный сотрудник и четыре студента, решившие передохнуть годик, накопить денег на учебу. В университете уже знали, что тем, кто проработает у нас год, завод, то есть я, дополнительно оплатит обучение на двух семестрах. Мне нужны были помощники, которые не просто выполняют указания, а понимают, что и зачем делают.

Меня беспокоила изоляция электропроводов на судах. Обычно использовали каучук, который расплавляли и окунали в него провод, или промасленную бумагу. Первый тек при нагревании провода, а вторая ломалась при механическом воздействии и со временем начинала промокать. Вот я и занялся разработкой чего-нибудь более надежного. Работал с ацетатными волокнами, полученными из ацетилцеллюлозы и придуманными до меня. В итоге получил триацетатные гидрофобные нити — более надежный электрический изолятор, гибкий, устойчивый к воде и даже щелочам. Заодно придумал, как окрашивать их в разные цвета, чтобы электрику не надо было прозванивать каждый, а сразу видел, где плюс, где минус, где земля. Использовал для этого собственные варианты азокрасителей, разработанные ранее для целлулоида, и свой процесс крашения в мягкой воде в присутствии ализаринового масла.

Мы изготовили с запасом медные провода с новым разноцветным изоляционным покрытием и передали их в «РОПиТ», чтобы использовали на нашем строящемся судне. Там их высоко оценили и обратились к нам с предложением изготовлять и для них. Затем к судостроителям присоединились фирмы, которые занимались электрическими приборами. Пришлось нам строить дополнительный цех и выпускать разноцветные провода, оказавшиеся довольно выгодным товаром.

Поскольку изобретение относилось к химии и патентованию не подлежало, а рано или поздно его освоят и другие, я решил застолбить хотя бы свое первенство и написал научную статью. Альманах «Записки Новороссийского общества естествоиспытателей» выходил в последнее время всего раз в год. Ждать так долго не хотелось. Отправил статью в конце ноября в «Журнал Русского физико-химического общества», образованного при Императорском Санкт-Петербургском университете, который выходил каждый месяц, кроме трех летних. В журнале было два раздела — «Часть физическая» и «Часть химическая», в каждом из которых по два отдела — российских авторов и переводы иностранных. Сейчас главным редактором был ординарный профессор Фаворский Алексей Евграфович (знакомая фамилия по будущему), преподававший, как и я, техническую химию, что и указал в сопроводительном письме. Ответ пришел недели через три. Главный редактор Фаворский благодарил коллегу за интересную научную работы и обещал, что статья выйдет в апрельском номере.

137

В конце зимних каникул мне позвонил ректор университета Левашов Сергей Васильевич и спросил, не хочу ли я преподавать общую химию на Высших женских педагогических курсах? После того, как курсы стали высшими, их как бы присоединили к университету, хотя числились самостоятельным учебным заведением. Многие предметы теперь преподавали наши профессора и доценты.

— А доцент Лапицкий отказался? — удивился я, потому что этот недалекий, но умеющий обрабатывать начальство, смазливый тип тридцати четырех лет от роду, так и не удосужившийся до сих пор накропать и защитить докторскую диссертацию, постоянно жаловался на нехватку денег.

— Ему пришлось сделать это по требованию жены, — насмешливо произнес ректор.

— Как я ее понимаю! — весело поддержал я.

— А вы у нас неженатый. Может, счастье свое там найдете, — продолжил Сергей Васильевич.

— Я не против, но вынужден признаться вам, что состою в светском браке, зарегистрированном прошлым летом в Женеве, с одной из курсисток. Пришлось поступить так, чтобы она не сомневалась в серьезности моих намерений и могла продолжить учебы. Формально по российскому закону она считается незамужней, — сообщил я.

— Надо же, а я собирался познакомить вас с дочерью своих друзей! — со смехом произнес он, после чего спросил: — На каком она факультете и курсе?

— Отделение зоологии, последнее полугодие, — ответил я.

— О-о, тогда не проблема! — сделал вывод ректор Левашов. — Надеюсь, у вас не будет из-за этого недоразумений с женой, тем более, что формально вы не женаты.

— У нас нормальная семья, поэтому муж всегда в чем-нибудь виноват, — пошутил я. — Чуть больше, чуть меньше — уже не важно.

— Теперь буду знать, что у меня тоже нормальная семья! — поддержал он.

Мы договорились, что я поеду завтра на курсы и согласую, когда буду читать лекции, чтобы не было накладок с университетскими.

— Кто звонил? — спросила Вероник, выйдя из спальни, где примеряла платье, пошитое к весеннему полугодию.

— Ректор. Сказал, что у вас какая-то пикантная история случилось с приват-доцентом Лапицким, преподававшим общую химию, — ответил я.

— Я разве не рассказывала⁈ — удивилась она. — Там такие страсти были! Одна первокурсницы влюбились в него, а он игнорировал. Тогда одна попыталась покончить с собой, наглоталась таблеток и написала письмо, что Лапицкий соблазнил ее. Родители заявили в полицию. Оказалось, что она девственница. После пришла жена приват-доцента и закатила скандал в кабинете директора Богоявленского, заявив, что курсистки пристают к ее мужу. Кому он нужен, кроме той дурочки⁈

— Ты бы на ее месте так не поступила, — предположил я.

— Конечно, нет, — уверенно подтвердила она.

— Это очень хорошо, потому что мне предложили читать у вас лекции вместо него, — услышав то, что хотел, проинформировал я.

— Ты будешь читать у нас лекции⁈ — не поверила Вероник.

— А что тебя удивляет⁈ Я это делаю в более солидном учебном заведении, а уж у вас-то и подавно справлюсь, — пообещал я.

— Ну, не знаю. Привыкла, что у нас все преподаватели в возрасте, никому не интересные… — произнесла она и посмотрела на меня, как городовой на подозрительного типа.

— Значит, курсистки все-таки пристают к преподавателям, — сделал я вывод. — Но ты сказала, что не будешь устраивать скандалы в кабинете директора.

— Нет, конечно, — повторил она и, глядя мне в глаза, пообещала: — Я выцарапаю этим гадинам глаза!

С директором Одесских высших женских педагогических курсов Сергеем Ильичем Богоявленским я встретился на следующее утро. Ему сорок один год. Среднего роста и сложения. Черный мешковатый костюм-тройка с черным галстуком-бабочкой и длинные темно-русые волосы и борода делают его похожим на попа-расстригу. Говорит мягко, словно опасается громко произнесенным словом обидеть собеседника. Получает он оклад в тысячу двести и восемьсот рублей столовых в год и живет в казенной квартире при курсах.

Узнав, что я буду преподавать общую химию вместо приват-доцента Лапицкого, смирено вздохнул и спросил с надеждой:

— Вы холосты?

— Нет, но не переживайте. Моя жена пообещала, что устраивать вам скандалы не будет, сама разберется, — успокоил я.

— Не уверен, что этот вариант лучше, — еще раз смирено вздохнув, произнес он.

138

Девиц оказалось легче учить. Они реже сачковали, слушали внимательно, старательно конспектировали и работали в лаборатории. Доходило до них медленнее, но оседало основательно. К тому же, я старался показывать им, где именно и в каком виде присутствует химия в их жизни на примере мыла, косметики, приготовления пищи… Разве что глазки порой строили, но это, видимо, от скуки. На первом же занятии я предупредил, что женат. На ком, не говорил, но это была та еще тайна. Трудно скрыть, если мы с Вероник по вторник, когда у меня была на курсах первая пара, приезжали вместе, а по пятницам после последней уезжали. К тому же, женщина никогда и никому не расскажет то, что надо хранить в тайне, разве что по секрету всему свету. Уверен, что уже в первый день весеннего полугодия все курсистки знали, что Вероник сочеталась светским браком с богатым профессором университета. Нравы стремительно легчали, надзор за личной жизнью учащихся ослабевал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не метало бомбы.

В апреле вышел «Журнал Русского физико-химического общества» с моей статьей, а в следующих номерах были письма читателей с положительными отзывами. Публикация в столичном издании считается более престижной без связи с научной ценностью. В Императорском Новороссийском университете теперь никто не сомневался, что я достоин степени доктора наук по химии, хотя мой вклад в науку ничтожен, «провинциален». Впрочем, для Одессы этого было достаточно. В университете не хватало профессоров, потому что все стремились в Санкт-Петербург и Москву. Мне предлагали читать лекции по агрономии и геологии, потому что там не хватало даже приват-доцентов. Я отказался. Деньги у меня не на первом месте, а в преподаватели уже наигрался. Сказал ректору Левашову, если найдут приват-доцента для чтения лекций на Одесских высших женских педагогических курсах, с радостью уступлю.

В конце мая, когда Вероник сдавала выпускные экзамены, спустили на воду теплоход, который по предложению купца первой гильдии Бабкина назвали ее именем. До середины июня на судне закончили работы, и оно встало под погрузку зерном на греческий порт Пирей. «РОПиТ» подождал, убедился, что сварные швы не текут, после чего заложил на стапеле второе по моему проекту, но уже для себя.

Мне вполне хватало светского брака, но Вероник хотела, чтобы всё было, как у людей, поэтому в конце июня мы повезли в Кишинев ее свадебное платье. Перед отъездом я заказал поляку-переписчику новые фальшивые «Предбрачные сведения», а Вероник получила настоящие в Свято-Пантелеймоновском храме, расположенном напротив железнодорожного вокзала, в который стала ходить по моему совету с осени прошлого года. Кстати, в честь этого культового сооружения улицу Новую Рыбную два года назад переименовали в Пантелеймоновскую. Поселились мы в гостинице «Швейцарской» — символично — на втором этаже в трехкомнатном номере люкс за три рубля двадцать копеек в сутки. Там были все радости нынешнего уровня прогресса: лифт, телефон, ванная с горячей водой, унитаз. Жить у мамы Вероник не захотела — с чего бы это⁈ — хотя выходить в свадебном платье из номера, в котором до этого две недели жила с женихом, сейчас считается верхом неприличия, несмотря на то, что мы состоим в светском браке. В Российской империи он ничто без церковного.

Венчались в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, в которой Вероник знали с детства, поэтому особо с розыском не напрягались, положились на привезенные нами «Предбрачные свидетельства». Объявили трижды о предстоящем браке, чтобы каждый, кто знает причину, мешающую этому, высказался. Таковых не нашлось. На венчании присутствовали обе старшие сестры с семьями. Стефани приехала с мужем за два дня до мероприятия, поселились на третьем этаже гостинцы «Швейцарская». Алексей Суконкин уже капитан, служит в Киеве. У них родилась дочь, но умерла через год.

Если честно, на венчании мне было скучно. Столько раз уже женился, что скоро аллергия начнется. Наблюдал за Вероник, которую переполняли эмоции. Как бы в обморок не грохнулась. Священник был стар и дряхл, с трясущимися руками. Ему бы пора на покой, но что-то, видимо, мешает. Он привычно отбубнил ритуальные фразы и, как мне показалось, вздохнул облегченно, что справился, не подвел. На выходе из церкви Вероник заплакала, наклонив голову, чтобы не заметили это. Значит, весь год не верила, что все-таки замужем. В пролетке вытерла слезы платочком, который достала непонятно откуда.

Отмечали в банкетном зале гостиницы «Швейцарская» в семейном кругу. Не потому, что мне жалко было денег. В банкетный просто не вмещалось больше, а сдать весь ресторан администрация отказалась. Заботились об остальных постояльцах.

На следующее утро дамы отправились по магазинам, а мы с капитаном Суконкиным зашли в винный погреб неподалеку от гостиницы. Вниз вела каменная лестница из двенадцати крутых ступеней. Представляю, сколько клиентов поплатилось на ней здоровьем из-за неумение пить. Внутри было так прохладно, что меня в пот бросило. Зал был разделен на две части: в правой находились большие бочки, на тонну, не меньше, положенные на бок, а в левой — шестиместные, тяжелые, дубовые, под старину, столы и скамьи. При этом помещение освещалось двумя трехламповыми люстрами. Юный половой, черноволосый и смуглолицый, одетый в чистый белый передник, сразу поставил перед нами две глиняные тарелки с нарезанным большими кусками пшеничным хлебом и тонкими — брынзы, после чего предложил по карте вин.

— Мне каберне прошлого года, — сразу сказал я.

— Давай и я попробую, чтобы знать, что тебе нравится! — иронично произнес свояк.

Вино было тяжелое, терпкое, густо насыщенное танинами, сушило нёбо и оставляло привкус черной смородины. Вообще-то, мне нравятся сладкие вина. Каберне — единственное исключение, появившееся еще в молодости, когда я не шибко разбирался в спиртных напитках. Для капитана Суконкина оно оказалось открытием.

— Надо же, какой интересный вкус! — молвил он восхищенно.

Я бы удивился, если бы было иначе. У нас ведь вкусы совпадают, особенно на женщин.

— Как служба на новом месте? — завел я разговор.

— Скучновато. Я теперь не занимаюсь оперативной работой, все больше в кабинете сижу, анализирую информацию, добытую другими, — рассказал он.

— Столыпин не собирается к вам в гости? — поинтересовался я.

— Нет, а что? — задал он встречный вопрос.

— На него будет совершенно покушение в театре, — сообщил я.

— На него уже было десять покушений! — весело отмахнулся свояк.

— Это будет последним, успешным, — предсказал я, — потому что направлять убийцу будут из дворца.

— Откуда ты знаешь⁈ — удивленно спросил он.

— Одна бабка сказала! — отшутился я. — Если будешь передавать эту информацию, на меня не ссылайся и учитывай, что знающих слишком много отправляют слишком далеко.

— Вероник рассказала Стефани, что китайская провидица открыла тебе будущее. Так это? — зашел он с другой стороны.

— Да, — признался я.

— Не поделишься со мной? — предложил он.

— Запросто! Ты все равно не поверишь! — улыбнувшись, заявил я. — Летом четырнадцатого начнется война, которую позже назовут Первой мировой. В результате нее развалятся четыре империи: Российская, Германская, Австро-Венгерская и Турецкая. В семнадцатом в России случатся сразу две революции: в феврале капиталистическая, в октябре социалистическая. Власть перейдет к рабочей партии большевиков. Начнется гражданская война, которую они выиграют, после чего национализируют все богатства страны и загонят стадо в такое стойло, в сравнение с которым крепостное право покажется раем. Так что в феврале семнадцатого, когда станешь свободен от присяги царю, которого расстреляют вскорости, собирай вещички и двигай в Швейцарию, где будем жить мы. Помогу обустроиться на новом месте.

— Ты это серьезно говоришь⁈ — как я и предполагал, не поверил капитан Суконкин.

— Серьезней не придумаешь, — ответил я. — Надеюсь, это дойдет до тебя после убийства Столыпина в киевском театре.

— Не дойдет! Не хочу и не могу даже слышать такое! — заявил он.

Да, нормальному человеку в это трудно поверить. Я вот тоже думал, что СССР будет вечен, что так и умру в тюрьме народов.

139

С нового учебного года я избавился от лекций в Одесских высших женских педагогических курсах, передав их новоиспеченному приват-доценту, защитившему весной магистерскую диссертацию, а Вероник устроилась преподавателем зоологии в частную еврейскую гимназию. Работа там не считалась государственной службой, да и деньги небольшие, поэтому соглашались только совсем уж отчаявшиеся или, как в нашем случае, скучающие богачки.

Первого сентября в киевском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» застрелили Петра Аркадьевича Столыпина. Оружие ему выдали в охранном отделении, потому что был их тайным агентом. По совместительству, наверное: с полуночи до полудня — революционер, а вторую половину суток — филёр или наоборот. Не знаю, сообщил что-либо своему начальству капитан Суконкин и был наказан за многиязнания или это просто совпадение, но через два месяца его отправили с повышением в должности ловить японских шпионов на острове Сахалин. Перевестись оттуда, если начальство не хочет, можно только через пять лет.

В начале зимы я нашел интересное развлечение. Раньше много раз видел воздушные шары, парящие над Одессой. Были они разноцветные, напоминали елочные игрушки. С год назад наблюдал полеты биплана — решетчатой этажерки с крыльями. Аэродром, если можно так назвать грунтовую площадку, располагался неподалеку от дачи «Отрада», на четвертой станции Большого Фонтана, возле ипподрома, на котором в дни полетов собиралась вся Одесса. В последние время появился несколько монопланов, не далеко ушедших от предыдущего летательного аппарата.

Кстати, первый аэроплан и первый полет в России случились в Одессе, благодаря купцу первой гильдии Артуру Антоновичу Ана́тра, коренному одесситу, потомку итальянского капитана. Его дед Анжело Анатра, приплывавший сюда напарусниках из Италии, решил осесть на берегу и построил несколько лодок, чтобы переправлять грузы с рейда на берег. Со временем раскрутился и стал одним из богатейших людей города. Его дело продолжили четыре сына, которые организовали компанию «Братья Анатра», занимавшуюся судоходством, экспортом-импортом, владевшую самой большой в свое время мукомольной паровой мельницей, несколькими доходными домами. Артур-Виктор, внук от старшего сына Антонио, окончил Третью Одесскую гимназию и в тысяча девятьсот третьем году, всего-то за семь лет — отделение химии в Императорском Новороссийском университете с дипломом первой степени и был оставлен сверхштатным лаборантом без содержания для подготовки к профессорскому званию. Я пересекся с ним пару раз во время неофициального обучения, когда он забегал в университет на пару минут, чтобы отметиться и поболтать. В то время это был пухлый двадцатишестилетний мажор с тщательно выбритым, не по-итальянски круглым лицом, только мощный загнутый нос выдавал национальные корни, чистенький, прилизанный, одетый дорого и вычурно, с множеством блестящих предметов на разных частях одежды и тела. Я сразу понял, что ученый-химик из него уж точно не получится, несмотря на то, что парень неглупый и с хорошими организаторскими способностями. Слишком он непоседливый, готовый заниматься сразу всем, что интересно, и ничем долго. Это Артур Антонович Анатра закупил во Франции оборудование и открыл первый в Одессе кинотеатр на Гаванной улице, организовал и принял участие в первых в России автомобильных гонках, стал соучредителем «Одесского акционерного общества автомобильного сообщения», членом правления двух банков, председателем «Новороссийского общества почтово-голубиного спорта», вице-президентом «Новороссийского общества поощрение рысистого коннозаводства», в сферу которого и входил ипподром, ставший первым аэродромом города, с которого сперва запускали воздушные шары…

Теперь он организовал первую в России школу летчиков, в которой сперва бесплатно учил военных, а с лета этого года начал набор на платные курсы для всех желающих. Цена вопроса — шестьсот рублей. Это годовое жалованье моей жены. Объявление об этом разместили, в том числе, и в газете «Одесские новости», о чем мне и рассказал редактор Балабан, когда я принес очередную рецензию на спектакль в Русском театре.

— Издатель ищет добровольца, владеющего пером, чтобы описал обучение в этой школе и впечатления от полетов. Готов оплатить половину расходов, — добавил Алексей Семенович.

И я подумал, а почему не попробовать? Что-то скучновато мне стало. Да и новая профессия не помешает. Я ведь по жизни из категории «Хочу всё знать». Отношения с высотой у меня двойственные. С одной стороны стараюсь не выходить на балкон, начиная этажа с седьмого-восьмого, из-за закона притяжения пропасти — труднопреодолимого желания сигануть, а с другой в самолетах чувствую себя превосходно. К тому же, привык, что опасно для меня море, а кому суждено утонуть, тот не погибнет при крушении аэроплана.

Обучение проходило в большом брезентовом ангаре, где стояли французские монопланы — три новые двухместные, привезенные на пароходе и собранные здесь с месяц назад, два «Антуанетт-семь» и один «Блерио» — и расположенном рядом каменном здании, где были кабинеты директора и преподавателя, большая комната с двумя тренажерами — местом пилота и рычагами и педалями для управления рулями намного меньшего размера, чем оригинальные, и аудитория с шестью школьными партами в два ряда и черной доской на стене. Впрочем, теорию почти не преподавали, потому что сами не знали. Пришлось мне вспоминать, что знал о воздухоплавании, и учить учителей и других учеников, которых в то время было еще пять, уже заканчивавших курс. Сказал, что прочитал в разных журналах, французских, английских и американских, забыл названия и куда подевал их, потому что не собирался учиться на пилота. Убедившись, что я знаю хоть что-то, преподаватель-инструктор Владимир Николаевич Хиони — двадцатидевятилетний одесский грек, невысокий, худощавый, с копкой густых волнистых черных волос на голове, широкими и длинными усами, параллельными горизонту, темно-карими глазами и оттопыренными ушами, закончивший во Франции на деньги Артура Анатры летную школу «Антуанетт» и получивший лицензию за номером двести пятьдесят (во всем мире летчиков сейчас сотен шесть) — тут же позвонил своему покровителю и сообщил об обнаружении уникального типа, университетского профессора, который знает о воздухоплавании больше, чем все вместе, с кем он когда-либо имел дело. В итоге через день, чтобы я успел изготовить наглядные пособия, мне пришлось прочитать лекцию для всех, причастных к авиашколе.

Артур Антонович Анатра прибыл на красном праворульном «роллс-ройсе». У автомобиля была черная кожаная крыша и лобовое стекло, а также переднее, боковые и заднее в двухместной кабине для пассажиров. Шоферу в кожаных шлеме, куртке и штанах, зачем-то нацепившего большие очки, защита от ветра с боков не полагалась.

Когда инструктор Хиони представил меня владельцу школы, тот узнал и удивился:

— Вы уже профессор университета⁈

Разведя руки в стороны и подняв плечи, я произнес виновато:

— Так получилось…

Он засмеялся, дружески приобнял меня за плечи и повел к зданию школы со словами:

— Друг мой, я был уверен, что вы добьетесь этого, но не ожидал, что так быстро!

В аудиторию набились все причастные к авиационной школе, пришлось даже дополнительные стулья принести и поставить в проходах и у двери. Я развесил на стене плакаты со схемами и рисунками будущих самолетов, которые вызвали наибольший интерес.

— Возможно, я буду говорить что-то, что вы уже знаете. Не перебивайте, пожалуйста, чтобы не сбился с темы. Когда закончу, отвечу на все ваши вопросы, — начал я лекцию.

Рассказал все, что знал о влияние ветра и погоды, аэродинамике, глиссаде, «коробочке» — полетах по прямоугольнику над аэродромом, о двигателях толкающих (расположенных в корме) и тянущих (спереди), КПД которых выше, и предсказал, как, по моему мнению, будут развиваться самолеты: монопланы с одним-двумя-четырьмя винтами на носу или крыльях, закрылки, элероны, киль с рулем направления и стабилизаторы с рулями высоты на хвосте, закрытые кабины пилотов, а когда поятся мощные двигатели, начнут делать из алюминия с корпусом, как в гондолах дирижаблей, и будут так же перевозить пассажиров и грузы. Мои пророчества слушали с горящими глазами. В помещении собрались люди, помешанные на воздухоплавании. К тому же, это сейчас самая модная профессия, даже круче, чем шофер.

Затем я долго отвечал на вопросы, которых было много и почти все о будущем. Настоящее не очень интересовало их. Отвечал, как умел, стараясь не забегать вперед слишком далеко, иначе сочтут трепачом. Чтобы мои слова звучали правдоподобнее, сказал, что уже летал в качестве пассажира в Париже, не уточнив, когда это было и на каком самолете. В двухпалубный «аирбас» с четырьмя турбореактивными двигателями и восьмьюстами пятьюдесятью пассажирами на борту они не поверят.

По окончанию лекции слушатели разбились на группки и продолжили обсуждение того, что услышали, а Артур Антонович Анатра подошел ко мне, похвалил и сделал щедрый жест:

— Я решил вернуть вам деньги за обучение. Вы заплатили своей лекцией. Это лучшее, что я слышал об авиации за все время!

— Для меня триста рублей тоже не проблема, — попробовал отказаться я. — Вторую половину заплатила редакция газеты «Одесские новости», как гонорар за цикл статей о вашей школе, обучении в ней.

— Так вы будете еще и продвигать воздухоплавание в народ⁈ Тогда с вас ни копейки! Завтра же вам вернут всё! — решил он.

140

Когда я приехал на занятие, разминувшись по пути с электрическим трамваем, который с прошлого года начал ходить и мимо дачи «Отрада», начальник школы Харлампий Федорович Стаматьев, подполковник, заместитель командира Одесского батальона морской пехоты, вручил мне три «катеньки» от господина Анатра. Я не стал выпендриваться, взял их.

Мы перекинулись с подполковником парой слов. Я сообщил, что являюсь прапорщиком артиллерии в запасе, отслужив год вольноопределяющимся, чем значительно повысил свой статус в его глазах и еще трех офицеров, заканчивавших курс обучения. Они все служили в разных воинских подразделениях, размещенных в городе и окрестностях. Написали рапорта о желании освоить новую военную профессию, и им дали разрешение отсутствовать на службе пять месяцев с сохранением зарплаты и зачетом выслуги. Сейчас офицер может взять отпуск только на месяц раз в год или на два раз в два года. При более продолжительной отлучке, которая возможна по разным причинам, деньги не платят, выслуга не идет, должность отдают другому, и по возвращению надо будет ждать, когда освободится такая же.

День выдался холодноватый, но с легким ветром, поэтому курсантам разрешили полетать. Из ангара выкатили «брелио-11» версии два-бис и два «антуанетт-7».

Первый был более старой моделью. Размах крыльев с деревянной, обтянутой снизу тканью, покрытой лаком, из-за чего имела желтоватый цвет, и длина были почти одинаковыми — около семи метров. Каркас прямоугольного сечения из сосны. Обшита фанерой только передняя часть, где установлена стальная моторама с семицилиндровым звездообразным двигателем мощностью пятьдесят лошадиных сил, двулопастным винтом длиной два метра тридцать сантиметров и шасси с двумя колесами. В хвостовой части только костыль. За двигателем располагались баки с топливом и касторовым маслом, а за ними два кресла рядом для пилота (справа) и пассажира. Рулем высоты управляли с помощью длинной рукоятки, рулями направления — педалями, поперечное управление — специальной рукояткой, изгибавшей задние части крыльев одновременно в разные стороны — вверх-вниз (гошение), двигателем — простой дроссель, регулировавший подачу топлива. В кабине установлены спидометр, тахометр и авиагоризонт. Разгонялся в воздухе километров до восьмидесяти. Из-за расположения сидений в ряд его использовали для натаски начинающих учеников.

«Антуанетт-7» более свежая модель и при этом более медленная. Длина одиннадцать с половиной метров, размах крыльев двенадцать и восемь. Корпус почти треугольного сечения, полностью обшитый фанерой. Двигатель восьмицилиндровый V-образный мощностью тоже пятьдесят лошадей, но разгоняющий всего километров до семидесяти. Управление похожее, приборы те же. Хотя сидений два, расположенных одно за другим, летают по одному, потому что с пассажиром плохо отрывается от земли, только против сильного ветра, и набирает высоту.

Пилоты в кожаных шлемах, куртках и очках. Шиком считаются пошитые в Швеции. Там знают толк в сильных сырых ветрах. На мне такие же, только новенькие, купленные сразу после зачисления в школу и сегодня надетые впервые. На шее длинный шарф. Это не понты, а суровая необходимость, потому что время от времени надо вытирать очки, которые заляпывают капли масла, топлива и прочая грязь. Касторовое масло создавало и второе неудобство. При продолжительном полете оно срабатывало, как слабительное. Так что пилот, выпрыгивавший из только остановившегося аэроплана и рысью скакавший к ближнему сортиру, снимая на бегу штаны — суровая реальность.

— Слетаем? — спросил меня инструктор Хиони.

— Запросто! — согласился я.

Я занял место справа и на уровне вдруг ожившего инстинкта поискал, как в автомобиле, ремень безопасности, но не нашел.

— Мы не пристегиваемся, — проинформировал, догадавшись, пилот.

— Трусливые французы требовали, — произнес я в оправдание.

Двигатель запускался вручную в прямом смысле слова.

— От винта! — предупредил один из учеников и резко толкнул лопасть винта, успев убрать руку, когда он завертелся. Два техника придержали хвост, не давая аэроплану двигаться, дожидаясь, когда двигатель прогреется, и отпустив, когда пилот добавил оборотов и махнул рукой. «Брелио-11» покатился по земле, подскакивая на кочках, причем, как мне показалось, по очереди то левым, то правым колесом. Я увидел, как инструктор Хиони потянул на себя рукоятку управления рулями высоты, и вскоре аэроплан перестало трясти, потому что незаметно оторвался от земли. Набирали высоту медленно, неохотно. Я понимал, что уже летим, но земля была очень близко. Это был самый неприятный момент полета.

Постепенно мы поднялись выше, и я успокоился. В лицо дул холодный ветер, малость обжигая. Такое впечатление, что едешь на мотоцикле. Благодаря очкам, глаза не слезились, и я принялся рассматривать Одессу с высоты. Совершено другой город. Найдя знакомый ориентир — Пантелеймоновский храм, определил дачу «Отрада», но дом со своей квартирой вычленить не смог.

— Попробуешь поработать рулем высоты? — крикнул мне пилот Хиони.

— Да! — кивнув, крикнул я в ответ.

Рукоять была тугая. Наверное, специально сделали такой, чтобы не совершали резких движений. На самолете, как и на судне, между поворотом руля и началом действия есть временной лаг, к которому надо привыкнуть. Неопытные, не заметив мгновенную реакцию, продолжают перекладывать руль, а потом, поняв ошибку, в обратную сторону так же круто, совершая вторую. У меня был навык, поэтому медленно снизился, поднялся, снизился. Мы закончили полет по кругу, направились в сторону «аэродрома». Инструктор, протерев за это время очки, дал понять, что дальше сам, повел аэроплан на посадку. Сели сравнительно мягко, хотя рессор на шасси нет, подпрыгнув пару раз. Аэроплан, теряя скорость, потому что обороты были сбавлены до минимума, покатился к брезентовому ангару, где стояли зрители.

Полет бы коротким, касторка не успела накопить нужный эффект, поэтому оба, выбравшись из кабины, не рванули к деревянной будке сортира.

— Как слетали? — спросил подполковник Стаматьев.

— Нормально. Видно, что не первый раз, имеет навыки, — доложил пилот Хиони.

— Это хорошо! — похвалил начальник школы.

Вернувшись домой, я написал под своим именем восторженную статью о полете на аэроплане, как будто это первый в моей жизни. Впрочем, на таком примитиве, действительно, раньше не летал.

141

В начале февраля я вернулся к преподаванию в Одесских высших женских педагогических курсах, потому что приват-доцент неосмотрительно пожалел и откликнулся на домогательства несчастной некрасивой курсистки, но жениться, подлец, не захотел. Мамаши девицы пришла к директору и… с начала февраля общую химию опять преподаю я. Директор Богоявленский на этот раз вздохнул облегченно.

— Ваша супруга была прилежной, воспитанной курсисткой, — объяснил он.

Не стал его разубеждать, посвящать в семенную хронику.

Девицы не приставали ко мне. Может, потому, что знали, на ком женат, может, считали, что у меня и без них хватает воздыхательниц, потому что богат и еще пилот. Статьи в газете «Одесские новости» о воздухоплавательной школе сделали меня популярным во всем городе. Даже новый градоначальник Иван Васильевич Сосновский соизволил прислать мне приглашение на пасхальный обед в воскресенье двадцать пятого марта.

Мы познакомились на строительстве новой воздухоплавательной школы. Артур Антонович Анатра в январе частично выкупил, частично получил в дар от города по распоряжению императора Николая Второго большой участок земли рядом со стрельбищем, которое я посещал по выходным, и начал строить там каменные ангары, учебные и жилые здания, каменно-деревянную смотровую вышку пятнадцатиметровой высоты. Аэродрому дали название «Школьный» в честь воздухоплавательной школы. Насколько я помню, он сохранится, и рядом будет жилой микрорайон с таким же названием. В начале марта туда перегнали два аэроплана «антуанетт-7», на которых к тому времени летал и я. Сорокачетырехлетний градоначальник Сосновский, приехавший посмотреть, как идут дела, был высок ростом и крепок телом, с бравыми, гусарскими усами, и в мундире чиновника смотрелся кадровым военным, хотя закончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Впечатление немного портили пенсне и странная походка. Сосновский болен радикулитом, поэтому и оставил пост архангельского губернатора, перевелся с понижением в Одессу, чтобы лечиться грязями в Куяльнике.

Вероник сразу начала подготовку к визиту, заказав новое платье, шляпу и туфли. Все эти дни я скрывался в кабинете, чтобы не слышать жалобы на бестолковую портниху, шляпницу, сапожника. Все трое счастливо улыбались, когда я приехал оплачивать работу.

Метров за сто до двухэтажного дома градоначальника на Дерибасовской уже стояли кареты, ожидавшие отправившихся на поклон господ. Павлин высадил нас напротив парадного входа, который охраняли два полицейских при карабинах и шашках, и отправился искать свободное место.

В вестибюле слуги приняли верхнюю одежду, а потом мажордом в белом парике, ярко-красной с золотом ливрее и белых, обтягивающих панталонах спросил мое имя и должность и, открыв дверь в гостиную, громко объявил:

— Коллежский советник, экстраординарный профессор (имярек) с супругой!

Мы троекратно полобызались с градоначальником и его супругой Любовью Семеновной, приятной женщиной, довольно рослой, крупноватой для своего пола, одетой в фиолетовое платье с красными треугольными вставками спереди, одна до пояса, а вторая ниже, соприкасавшимися острыми углами, которая была на четырнадцать лет моложе и при этом во втором браке. Он сообщил жене, что я еще и будущий пилот, после чего Любовь Семеновна простила мне красавицу-жену. Мы отправились дальше, к гостям, разодетым в мундиры с орденами и обвешанным драгоценностями, целуясь, с кем попало. Правда, чаще прикладывались к розовым щечкам моей жены, которая прямо таки лучилась от счастья, что попала в высший свет города.

Я взял бокал шампанского у официанта в белом парике, красной ливрее и белых панталонах, и встал у стены, чисто по-научному исследуя эту ярмарку тщеславия. В отличие от жены, мне от них ничего не надо, даже внимания, поэтому и не суетился. Меня тоже разглядывали ненавязчиво. Я новый фаворит новой метлы в довольно высоком для своего возраста чине. Чем черт, то есть градоначальник, не шутит! Завтра запросто могу занять кабинет кого-нибудь из них. Надо присмотреться, найти слабое место.

Этим мелким интриганам даже в голову не приходит, что более ушлые игроки, англосаксы, уже сколотили Тройственный союз с Россией и Францией, чтобы натравить их на усиливающегося конкурента Германию и одним махом ослабить и врага, и союзников. Через пять лет от всего, в чем и ради чего они жили, накроет военно-политическое цунами и утащит за собой на дно, выкинув потом на разные берега, кого живым, а кого не очень.

Не то, чтобы я переоценивал императорскую Россию, не видел изъянов, которых было слишком много даже для такой большой страны, но это пока что лучшая ее версия из тех, в каких я успел побывать. Может быть, я тоже во время скитаний по эпохам (или родился таким?) стал манкуртом, человеком будущего, как уверяли в двадцать первом веке, который вне семьи, национальности, страны, религии — чистейший индивидуалист, думающий только о себе, конечная точка развития, после чего устремившая резко вверх гипербола должна рухнуть к горизонтальной оси, к небольшой сплоченной стае-семье, выживающей охотой и собирательством, где абсолютно всё общее. Именно поэтому переходное положение России на пути к чистейшему капитализму устраивает меня больше всего. Умному человеку сейчас не надо подаваться в подлецы или бандиты, чтобы нормально устроиться. Здесь всё еще строго блюдется такое абстрактное и потому хрупкое понятие, как честь, поэтому высший и средний классы живут очень хорошо, да и низший, кто умеет работать и не пьянствует, тоже. Скоро Россия сделает рывок в сторону индивидуализма, отказавшись от собственности, национальности, религии и даже самой себя, точнее, подменив эти понятия суррогатами — и окажется на противоположной стороне, где все будут неразличимыми частичками большого стада, одинаково бедными и бесправными, нахваливающими то, чего не имеют, и даже господа станут рабами своих рабов.

142

Через три дня после Пасхи я досрочно окончил курс обучения в Одесской школе воздухоплавания, сдав выпускной экзамен — самостоятельно взлетел на «Антуанетт-семь», поднялся на высоту метров пятьсот, после чего сделал «восьмерку» и, медленно снижаясь, три большие «коробочки», а потом благополучно и плавно приземлился, пробыв в воздухе тридцать четыре минуты. В сортир не побежал, потому что в двигателе использовалось масло, изготовленное из мазута по технологии, разработанной мной, если так можно назвать воспоминания о будущем.

Я задумался над этой проблемой сразу, когда столкнулся с ней. У касторового был еще один, более значимый недостаток — загрязняло движок нагаром и смолистыми отложениями, из-за этого приходилось через каждые восемь-десять часов полета разбирать и чистить двигатель. Я уговорил компаньонов соорудить на заводе небольшую установку по вакуумной дистилляции мазута. Сырья оставалось много на нефтеперегонных заводах, как малоиспользуемого остатка. В итоге мы из мазута получали моторное масло и гудрон. Последний использовался для изготовления асфальта, облагородив внутренний двор и прилегающие улицы. Моторное масло очищали концентрированной серной кислотой, остатки которой нейтрализовали щелочью. В результате получалось чистенькое, янтарного цвета, достаточно вязкое и при этом намного меньше загрязнявшее двигатель. Стали использовать его на своих судах и продавать в аэроклуб со значительной скидкой, чем облегчали жизнь мотористов в разы. Они с тех пор сперва делали для меня, а потом для остальных учеников. Зато с владельцев автомобилей и мотоциклов, которые быстро оценили новый продукт, мы драли три шкуры, компенсируя предыдущие потери.

Заодно я послал статью со схемой установки и описанием процесса изготовления моторного масла в «Журнал Русского физико-химического общества». Главный редактор Фаворский сообщил письмом, что статья очень интересная и полезная для общества, поэтому будет опубликована в майском номере. Еще он поинтересовался, не ли у меня желания перейти в Санкт-Петербургский университет, когда на отделении химии появится свободная вакансия ординарного профессора? О таком предложении мечтают многие, даже ординарные профессора из других высших учебных заведений. Если бы не знал, что через два года начнется Первая мировая война, принял бы предложение с криком «ура!». Я написал, что это большая честь для меня, но сырой и холодный климат столицы вреден для моего здоровья. Такой отказ уж точно не сочтут обидным.

О получении лестного приглашения рассказал Вероник и коллегам. Первая взвизгнула от радости, а потом пригорюнилась, когда я объяснил, что свободные вакансии появляются в Санкт-Петербургском университете раз лет в десять. К тому времени мы будет жить в Швейцарии. Коллеги, наверное, позавидовали молодому и шустрому, но вида не подали. Кто-то из них поделился этой новостью с ректором Левашовым.

Однажды мы пересеклись с Сергеем Васильевичем в коридоре учебного корпуса, и он тоном обиженной девицы, заподозрившей ухажёра в неверности, поинтересовался:

— До меня дошли слухи, что вас переманивают в Санкт-Петербургский университет. Так ли это?

— Да, но я пока не принял решение, — сказал ему не всю правду, чтобы больше ценил.

— И не делайте это. Заслуженный профессор Клименко сказал мне, что ему уже трудно служить, годы берут свое, поэтому по окончанию весеннего полугодия уйдет в отставку. К тому времени у вас уже будут необходимые два года стажа в должности экстраординарного профессора, поэтому займете освободившееся место ординарного, — сделал ректор щедрое предложение.

Положительное решение экзаменационной комиссии авиашколы было отослано в Санкт-Петербург в представительство Международной воздухоплавательской федерации «Императорский Всероссийский аэроклуб». Почти через два месяца мне вручат присланный из столицы синий, картонный, складывающийся сертификат соответствия, внутри на правой стороне которого моя погрудная фотография, печать, захватывающая левый нижний угол ее, и левее «Подпись пилота» (мои каракули), а справа шапка с названием МВФ «сим удостоверяющей, что (имярек), родившийся в гор. Одесса в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, православный, получил звание пилота-авиатора, дата, подписи председателя и секретаря, номер шестьдесят два».

Я заказал на вечер трактир «Неклюдов и сыновья», расположенный неподалеку от старой школы, куда приглашу всех, причастных к воздухоплаванию. Шампанского выставил столько, что потолок был весь в отметинах от пробок. Народ потребовал чего-нибудь покрепче — и получил коньяк и водку. К ночи я убедился, что рожденный летать умеет ползать.

Не обошлось без мордобоя. В трактир затесался некто Уточкин Сергей Исаевич, тридцатишестилетний тип плотного сложения с темно-русыми волосами, зачесанными на пробор посередине, и четырехугольным туповатым лицом с трехдневной щетиной. Он вертелся возле школы, выпрашивая разрешение полетать на халяву или деньги на наркоту, но ему отказывали, потому что был негативом Артура Анатры. Если бизнесмен добивался во всем успеха, то Уточкин, тоже занимаясь десятком дел сразу, перепробовал себя во всех видах спорта, побывав велосипедистом, мотоциклистом, автомобилистом, полетав на воздушном шаре и одним из первых в России на аэроплане, причем два года назад был очень популярен, устраивая чёсы по стране, где собирал деньги с любопытных, взлетая на несколько минут, вместо трех-пяти заявленных продолжительных полетов с пассажиром, ни в чем не добиваясь успеха, всегда оказываясь вторым, третьим и т. д., но при этом выпендривался, как первый. В придачу разбил два аэроплана, сильно покалечился и подсел на кокаин и гашиш. Уточкин был из тех, кто живет, чтобы находиться в центре внимания любой ценой, платить которую обязаны другие. Его жалели, как бывшего коллегу, подавали на выпивку и наркотики, но к аэропланам не подпускали. Вот и на моей вечеринке он, напившись, начал орать, что самый лучший в мире пилот, и оскорблять других матерно. Сперва пытались угомонить его по-хорошему, а потом наши техники и мотористы, ребята простые и обожающие инструкторов и учеников школы, вломили горе-пилоту от души и вышвырнули на улицу. Очередной его полет закончился падением мордой в грязь. Днем изрядно лил дождь, словно знал, что надо подготовить посадочную полосу для такой неординарной личности.

143

В прошлом году министр народного просвещения Кассо Лев Аристархович выдвинул идею проводить защиту диссертаций в заграничных университетах: Берлинском, Карлсруэйском, Тюбингенском и Парижском. Это при том, что иностранцы признавали, что даже российские магистерские на уровне или выше тамошних докторских. Император в этом году подписал данный указ. Не знаю, чем руководствовались эти болваны, но явно не заботой об отечественной науке. В итоге деньги потекли на содержание иностранной профессуры, которая не шибко заинтересована в увеличении количества конкурентов. В российских университетах и так не хватало преподавателей, а по мере убытия старых кадров недостача будет увеличиваться.

Ректор Левашов не обманул. Перед началом осеннего полугодия я был переведен в ординарные профессора. Теперь у меня пятый ранг, статский советник. Для моего возраста это прекрасный карьерный рост. Буду получать оклад в две тысячи четыреста рублей, квартирные и столовые по три сотни и за чтение лекций в университете и на Одесским высших женских педагогических курсах. К большому моему удивлению, в этом году традиция была нарушена, никто из приват-доцентов, как женатые, так и холостые, не захотел нарываться на неизбежные неприятности. Молодой мужчина в окружении толпы одиноких девиц обречен. Это я стар душой, мне не опасно. С учетом зарплаты заведующего лабораторией и литературных гонораров я перестал жить в минус. Доходы значительно перекрывают расходы, несмотря на старания жены.

До конца года компания «Одесский целлулоид» полностью погасила все кредиты, которые брала на постройку судна и цеха с оборудованием для производства моторного масла. Купец первой гильдии Бабкин хотел заказать еще один теплоход, но стапель был занят. Я посоветовал не напрягаться, подождать, когда накопится нужная сумма, чтобы не кормить банки. Уже начал готовиться к продаже своей части бизнеса, а отсутствие долгов приятно смотрится в отчетности и положительно влияет на цену компании.

В мае месяце написал в швейцарский банк «Ломбар Одье и Ко», поинтересовался, как обстоят дела у «Женевской строительной компании»? Сообщили, что финансовая отчетность у нее хорошая. Чтобы была еще лучше, я перевел деньги на строительство особняка и уведомил, что надо закончить до пятого июня следующего года

Отпуск мы с Вероник провели в Одессе. Последнее мирное лето. Купались и загорали на пляже, ездили в гости к Бабкиным на дачу в Куяльнике, моя жена смотрела все фильмы, которые показывали в расплодившихся электротеатрах, как сейчас называют кинотеатры. Они стали продолжительнее, «сюжетнее». Даже мультфильмы появились. В том числе российский «Прекрасная Люканида или Война рогачей с усачами». Я его уже видел лет восемьдесят вперед, поэтому, забывшись, посоветовал жене посмотреть.

— Откуда ты знаешь, что хороший⁈ — удивилась она.

— Редактор «Одесских новостей» благожелательно отзывался о нем, просил написать, — соврал я.

В наказание за длинный язык пришлось сходить вместе с ней в электротеатр и сотворить положительную рецензию, хотя с высоты двадцать первого века выглядел мультик примитивненько.

В начале зимы я сообщил компаньонам, что хочу продать свою долю бизнеса и в следующем году перебраться на постоянное жительство в Швейцарию. Новость эта их не сильно удивила, потому что и раньше давал понять, что собираюсь покинуть Россию. Купец первой гильдии Бабкин тоже хотел завязать с химическим производством и сосредоточиться на экспорте зерна и другой сельскохозяйственной продукции. Он надеялся получить свою долю нашими теплоходами и заказать еще пару сухогрузов. Не стал его предупреждать, что следующим летом турки вступят в войну на стороне немцев и перекроют проливы, из-за чего Одесса окажется отрезанной от рынков сбыта зерна, как и директора Шютца о том, что через год хлопок придется возить по суше из Средней Азии, поэтому станет намного дороже. Если узнают это, могут повести себя не так, как мне хочется. Цена на завод уж точно обрушится.

Устраивающий всех выход нашел Матиас Карлович Шютц. Он связался со своим бывшим работодателем Бродским, который Александр Абрамович, владелец «Завода анонимного общества химических продуктов и маслобоен», расположенного неподалеку от «Одесского целлулоида». Года три назад, увидев, как мы стремительно растем и богатеем, конкурент предлагал нам продать завод за четыреста тысяч рублей. Тогда мы отказались. Теперь, в конце января тысяча девятьсот четырнадцатого года, сговорились за полмиллиона без учета транспортно — логистического подразделения, которое оценили в двести пятьдесят тысяч и выделили Матвею Яковлевичу Бабкину. Я свою долю забрал деньгами, сразу переведенными на счет в швейцарском банке «Ломбар Одье и Ко», а Матиас Карлович Шютц стал совладельцем и директором «Завода анонимного общества химических продуктов и маслобоен», увеличившегося за счет «Одесского целлулоида». Все были счастливы, потому что не все знали, что ждет впереди.

Первого мая я съездил к портному Вайсману и заказал парадную и полевую офицерскую форму, потребовав, чтобы все было готово к концу месяца.

— Хотите поступить на военную службу⁈ — удивился он.

— Нет, но призовут, — сказал я.

— Думаете, начнется? — с сомнением спросил портной,

— Уверен. В ближайшие годы у вас будет много заказов, а потом еще больше неприятностей, — напророчил я.

На следующий день подал прошение об увольнении со службы по причине отъезда заграницу новому ректору Кишенскому Дмитрию Павловичу, профессору патологической анатомии, занявшему это место потому, что Левашова избрали депутатом Государственной думы. Сказал, что хочу поездить по миру, посмотреть, как развивается химическая промышленность в других странах, послушать лекции известных химиков, и пообещал, что вернусь, когда удовлетворю здоровое любопытство. Он не обрадовался, но и не сильно огорчился. Не в Императорский Санкт-Петербургский университет ведь сбегаю.

144

Распродав все лишнее имущество и запаковав все нужное, отправились в Женеву пятого июня. Вместе со мной и Вероник, которая была на четвертом месяце беременности, поехали ее мама Светлана Владимировна Соколова и служанка Глаша, она же Глафира Ивановна Никоненко. Мне пришлось долго уговаривать тещу, которая не хотела уезжать надолго заграницу. Додавил тем, что, если не поедет, ее младшая дочь-любимица будет рожать одна в чужой стране, среди незнакомых людей, и пообещал, что через год вернется домой. Я не собирался надолго задерживаться на войне. Посмотрю, как сейчас сражаются, и при первом же удобном случае свалю через Румынию, Грецию. Заодно теща оставит свой дом старшей дочери, которая снимает квартиру, поможет Антиохиным накопить на собственное жилье.

В Санкт-Петербурге переночевали в гостинце «Большая северная», чтобы с таким большим багажом не носиться стремглав с вокзала на вокзал. В субботу утром заняли два соседних двухместных купе в вагоне первого класса «Северного экспресса» и продолжили путь. В Париже сразу переехали на Лионский вокзал и там дождались ночного поезда. Утром пересели на следующий в Женеву, где поселились в гостинице «Англетер», отправив большую часть привезенного барахла сразу в особняк, разместив пока в гараже.

Выглядело наше новое жилье не так красиво, как на эскизах. Зато было свое, а не арендованное. Жена с тещей неделю носились по магазинам Женевы, подбирая обои, мебель, разные мелочи. Из них мигом улетучилось раздражение, накопившееся за время путешествия. Гнездование — процесс увлекательный для дам.

Гаражи пока будут пустовать. Вероник боится ездить на машинах, а уж управлять самой — и подавно. Нанимать шофера не имело особого смысла. В Женеве все рядом, доедет на извозчике, которых здесь хватает. Гражданство тоже решил пока не получать, чтобы не платить налоги, которые здесь больше, чем в России. Хватит им налога в полпроцента на земельный участок и теперь дом на нем.

Квартиру над гаражами заняла бездетная семейная пара Кистлеров. Муж Рафаэль — плотный коротконогий молчаливый мужчина с черными волнистыми волосами и насупленными густыми бровями — был поваром, довольно таки хорошим, а жена Лу — тоже плотная и коротконогая, но блондинка, общительная не в меру, как по мне, хотя Вероник это нравилось — работала служанкой. Они перебрались в Женеву, чтобы накопить денег на собственный трактир. Глаша была повышена до гувернантки. Нанял заодно и приходящего раз в неделю садовника, чтобы ухаживал за двумя яблонями, двумя грушами, сливой, вишней, кустами крыжовника, черной, красной и белой смородины, грядкой земляники и большим количеством роз и других цветов, которые были посажены еще во время строительства, до нашего приезда.

Одновременно с домом я занимался нашими финансовыми делами. На часть переведенных зимой денег еще тогда были куплены по моему распоряжению облигации кантона Женева на двести тысяч франков, чтобы дохода от них и приобретенных ранее хватало на приличную жизнь. Деньги будут переводиться на банковский счет Вероник. Большую часть остальных вложил в строящую гидроэлектростанцию на реке Рона. Закончат ее не скоро, но мне спешить некуда. Промышленность Швейцарии будет расти, электричества потребуется много, предприятие будет прибыльным. На всякий случай написал завещание. Если пропаду без вести, через три года наследниками станут жена и ребенок, родившийся до конца этого года.

Как-то утром с Вероник и Глашей поехал на извозчике по магазинам. Мне надо было в один, а жене во все, какие попадутся по пути, поэтому расстался с ними возле оружейного, сказав, что сразу вернусь домой, пусть добираются сами. Хозяином и продавцом в магазине был сухощавый подтянутый мужчина лет пятидесяти трех с черными, гладкими, коротко стриженными волосами, седыми на висках, голубыми глазами и длинноватым носом, под которым были тонкие усы, визуально увеличивавшие верхнюю губу, такую узкую, что еле заметна. Костюм-тройка смотрелся на нем, как военная форма. Может быть, бывший офицер, а может быть, выправка осталась с тех времен, когда служил в армии. В Швейцарии обязательная воинская повинность, но можно закосить официально, платя три процента от дохода в возрасте от двадцати до тридцати лет. Бедные такими деньгами не швыряются, поэтому предпочитают отслужить пять месяцев, а потом до тридцати лет раз в два года переподготовиться в течение трех недель, даже если со здоровьем не все в порядке.

Я приехал зарядить ружейные патроны для охоты на уток, которых можно отстреливать в определенных местах в четко указанные сроки без ограничений по количеству. Вот я и настрелял столько, что половину добычи раздал соседям и случайным прохожим. Набивать патроны самому было влом. Мне сказали, что это можно сделать в любом оружейном магазине, оплатив заряды и работу. Я привез патронташ с двадцатью четырьмя латунными гильзами.

— По франку за патрон, две дюжины за двадцать два, — назвал цену продавец. — Будут готовы через три часа.

Я заплатил, сказал, что заеду завтра, и решил посмотреть, что еще есть в продаже. В первую очередь меня интересовали снасти для рыбалки. Ловить рыбу удочками можно в любом месте, где не мешаешь другим, что в озере, что на реке, и в любое время, кроме мая месяца, когда здесь нерест. Я прошел вдоль витрины, где под стеклом лежали крючки, поплавки, грузила, леска из шелка с добавлением смол и еще чего-то, что производители держат в секрете. Нейлоновых пока нет, как и самого нейлона. Ничего интересного не увидел, пока не дошел до последней секции, самой большой. Там лежали оптические приборы: лупы, монокуляры, бинокли, перископы, дальномеры и даже артиллерийская буссоль. Попросил показать мне восьмикратный бинокль, дальномер и буссоль. Все оказались производства немецкой фирмы «Карл Цейс Йена». Ее продукция в Российской империи и не только считается самой крутой. Купил без раздумий, выписав чек на банк «Ломбар Одье и Ко». Сделал на всякий случай чековую книжку на три тысячи франков. Мало ли куда судьба занесет⁈

— Месье — офицер-артиллерист? — поинтересовался продавец, запаковывая покупки.

— Лейтенант резерва, — ответил я.

— Я тоже служил в артиллерии, — сообщил он, не уточнив звание.

Вернувшись домой, я оставил оптические приборы в гостиной на столе, потому что в моем кабинете горничная Лу делала приборку, и, развязывав на ходу галстук и сняв пиджак, поднялся по деревянной лестнице с массивными перилами на резных столбиках на второй этаж. Проходя мимо спальни тещи, увидел ее стоящей у окна. Светлана Владимировна была в тонком платье, белом с мелкими желтыми цветочками. Ткань просвечивалась, хорошо было видно тело, стройное, с полноватой задницей рожавшей женщины. В последнее время Вероник потеряла интерес к любовным утехам, поэтому силуэт у окна показался мне предельно сексуальным. Теща повернулась в самый последний момент. Встретившись со мной взглядом, сразу опустила глаза и тихо пискнула, когда сильно сдавил ее, обняв. На поцелуй отозвалась, не ломаясь, и, поваленная на кровать, сама подобрала подол платья. Нижнее белье отсутствовало. Влагалище было сухим, поэтому завелась не сразу, а потом левой рукой закрыла рот, чтобы приглушить стоны, а правой вцепилась в мою левую ягодицу, царапая ее, когда кончала бурно, резко дергаясь всем телом.

Отдышавшись, я перевалился с нее на темно-красное покрывало, которым была застелена кровать. Теща лежала с закрытыми глазами и размякшим от счастья лицом. К покрасневшему, влажному от пота лбу прилипла светлая прядь волос. Как догадываюсь, для нее важнее было не полученное удовольствие, а то, что интересна, как она думает, молодому мужчине. Значит, не все потеряно…

— Уходи, — тихо попросила теща.

Я чмокнул ее в щеку, поднял с темно-красного деревянного пола темно-серый пиджак и синий в красную полоску галстук и пошел в туалет.

Вероник сразу догадалась, что произошло. Ничего не говорила, просто показывала мне всем своим видом, что знает. С мамой не общалась, потому что та сказалась больной и ни на обед, ни на ужин не вышла. Когда легли спать, жена начала ласкаться.

Поцеловав ее в губы, сказал:

— Я люблю тебя! — и добавил: — Отдыхай, думай только о ребенке.

Вероник расслабилась, легла на спину, тесно прижавшись и взяв меня за руку.