Над Этной розовое небо

30

Когда с головы сдёргивают грубый мешок, мы несёмся по шоссе. За рулём тот парень, который выводил меня на встречу с отцом. Я сижу на заднем сидении джипа рядом с качком в несуразном пиджаке.

— Значит план, над, такой, — говорит он по-русски. — Приезжаем, над, в аэропорт и проходим сразу на посадку. От меня ни на шаг. Писать, над, и какать будешь в моей компании. Чуть что не так — батю твоего, над, запрессуем сразу. Моментально, над. А потом и тебя. Всё ясно?

— Ясно, над… — меня охватывает жгучая злоба и я выплёвываю это идиотское «над» прямо ему в лицо.

— Я, над, и въебать могу если чо.

— Не сомневаюсь, над, можешь…

Его глаза моментально загораются яростью, и я буквально физически чувствую, как напрягаются раскачанные мышцы, превращая его в разящего биоробота. Инстинктивно съёживаюсь, вжимаю голову в плечи ещё до того, как вижу резко поднятую руку — тело реагирует на опасность быстрее сознания. Но удар не следует.

Я поднимаю глаза, смотрю ему в лицо, и оно почему-то перестаёт быть злым и безжалостным. На нём даже расплывается улыбка.

— Да ладно, ладно. Ну да, я просто материться отвыкаю, вот это «над» и прилепилось. Но лучше, чем «блядь» после каждого слова.

Я ничего не отвечаю, испуганно глядя на него.

— Слушай, да ты расслабься. Я не хочу ничего такого делать. Всё нормально будет. Я, кстати, Андрей, как батя твой. На ближайшее время — твой лучший друг. Ты просто делай, что я тебе скажу и всё будет тип топ.

— Друг значит… но если чо и въебать можешь…

«Да помолчи ты», — одёргиваю я саму себя.

— Ну да, у друзей такое случается, — он гогочет.

Весёлый. Неожиданно.

— А ты по-итальянски говоришь?

— Нет. А мне зачем? Ты же говоришь.

— А если я скажу на паспортном контроле, что ты меня похитил и насильно вывозишь из страны, занимаешься торговлей людьми с местной мафией?

— Можешь. Но видишь ту машину перед нами. Там едет один чел, он тоже с нами полетит, но ты не знаешь, как он выглядит и не узнаешь никогда, а он будет наблюдать за тобой на расстоянии. Чуть что не так пойдёт — бате твоему пиздец. Ой, опять, над, сматерился…

Жуть какая, несуразица, дикость… В сердце тоска. И страх. Дальше едем молча. Андрей пытается со мной говорить, но я закрываю глаза и не отвечаю. Что-то меня ждёт? Что будет в Москве? Где я буду жить, что буду делать? Стану наложницей Крюкова… Как пить дать… Рабство, унижение… И как долго? А что потом, когда они закончат свой «проект»? Убьют и меня, и папу? Собственно, он им и сейчас уже не нужен, можно устранять… И зачем меня увозить, деньги тратить? Значит пока убивать не собираются… Значит поживём… Как долго это продлится? Наверно, им его имя нужно, его же все знают… Ну да…

«Ты же очень хотела уехать, — произношу я одними только губами, — вот всё и сложилось». Тупо, безучастно смотрю на мелькающий за почти непрозрачным тонированным окном пейзаж… В голове протяжно, грустно, на разные лады звучит только одно слово: «Марко». Он ведь не узнает, почему я уехала, что меня буквально похитили. Будет думать, что я из-за Инги… Да так оно и есть вообще-то… Не думаю, что он снова сможет с этой сукой… Нет, нет, конечно. Я почему-то не сомневаюсь, он действительно сбросил с себя то наважденье. Зачем тогда поехал её встречать? Ну он же сказал… Хотел мне показать, что свободен от неё. Дурак…

Наверное, я всё же немного перегнула палку. Просто, когда снова увидела их вместе, вернее даже только услышала от сторожа, что они вместе приехали, мне на глаза какая-то пелена опустилась, вселилось что-то злое, неподконтрольное и управляло мной. Это прямо одержимость была. И я готова была травить Ингу собаками, рвать на куски, сдирать кожу… Мне кажется, я бы смогла это голыми руками сделать… В схватке со мной у неё ноль шансов. Всё потому, что в моей памяти навеки выжжено, запечатлено в мельчайших деталях её тонкое белое тело, выгнутое, раскоряченное и поруганное, красное напряженное лицо, надутые вены на шее, побелевшие пальцы в момент, когда Марко… Ну да… И как бы я не хотела забыть это и сколько бы не говорила себе, что всего этого не было или, что это было лишь помутнение рассудка, стереть эту картину из памяти мне не удастся никогда. Так что Марко бы тоже досталось. Ну, собственно, и досталось.

Я даже улыбаюсь — страшна, ох страшна женщина в гневе. Я такая тонкая, нежная, ранимая, беззащитная… но только пока не претендуют на моё, моё, моё по праву. И тогда я, оказывается, могу перегрызать глотки и драть когтями. Неужели я правда такая? Я читала, в собачьих стаях, состоящих из одних сук порядки куда более жестокие и кровавые, чем в смешанных или состоящих только из кобелей… Наверное, все такие — и те, кто всегда живёт, подчиняясь инстинктам, и те, кто выпускает инстинкт лишь под влиянием яростных и диких обстоятельств…

М-да…

Холодно, почти отстранённо я думаю, что уже могу себе признаться, что люблю его… Люблю… Но только какое теперь это имеет значение? А может, только это и имеет значение… Может быть, я смогу ему позвонить, всё рассказать…

Стоп!

Он же знает! Я резко выпрямляюсь, накланяюсь вперёд.

— Эй, ты чего?

Конечно знает! Никола, допустим, мог и не сказать ему, но ведь его крестный как-то узнал, значит и Марко знает. Почему тогда он не приехал с папой, чтобы повидаться со мной? Наверное, нельзя было или… Да и правильно, зачем этот глупый риск… Риск? А я бы всё сделала, чтобы с ним увидеться, будь он на моем месте… А может он приезжал, но его не впустили… Да нет… Незачем это… Теперь же ясно, что у нас ничего не получится, что мы уже никогда не будем вместе… Ни-ког-да…

Я снова откидываюсь на спинку. Я хочу проснуться. Проснуться и понять, что всё это нелепый жуткий сон и ничего этого нет на самом деле. Пока я сидела взаперти, мне не было так плохо как теперь, была надежда, что всё скоро разрешится, что папа что-нибудь придумает, тем более Никола был на моей стороне. Но теперь всё стало по-другому. Неужели ничего действительно нельзя сделать и с каким-то мелким сицилийским уродом не могут справиться ни папа, ни Джинаро с их связями и весом? И Никола не смог помочь, а ведь почти получилось, ещё бы чуть-чуть… какая-то пара минут и всё было бы иначе… Как обидно… Но почему, почему, почему?! Причём тут я?! Этого просто не может быть! Какая-то пара минут…

Меня душит горе, злоба, тоска, в горле стоит ком, на глаза наворачиваются слёзы. Поэтому я не сразу понимаю, что происходит в следующий миг, длящийся неестественно долго. Я будто нахожусь под гипнозом. Машина, едущая перед нами, вдруг подпрыгивает, вспыхивает, как факел и заваливается на бок, но какое-то время ещё скользит вперёд. И уже потом, с нереальным и необъяснимым запаздыванием до меня доносится, вернее доходит до сознания звук взрыва и скрежет движущейся по бетону груды железа. Мы резко тормозим, срываемся в занос, крутимся, как сумасшедшая карусель и останавливаемся, с грохотом врезавшись левым передним углом в металлический разделитель автострады. Я больно бьюсь о спинку переднего сиденья. Водитель выхватывает пистолет, открывает дверь и выпрыгивает из машины. Как только он оказывается на бетоне, стекло его распахнутой двери взрывается фонтаном бриллиантовых брызг, и он молча оседает на дорогу.

Мой конвоир предельно собран.

— Ну, блядь, попали, — шепчет он, озираясь по сторонам. — Давай сюда.

Я смотрю на него ничего не понимая, тогда он орёт:

— Быстро! Перелазь через меня!

Он приоткрывает дверь и тянет меня за руку. Я перелажу через него и сползаю на дорогу.

— Ну, отходи потихонечку, а то стекло затемнённое, тебя не видно.

Я выполняю его приказы.

— Хорошо. Подними руки. Поднимай, руки, блядь! Так. Теперь сделай шаг в сторону. Так, бля, замри.

Он выскальзывает из машины следом за мной, прячась за дверью, приседает на корточки и вынимает из руки убитого водителя пистолет, потом встаёт в полный рост и приставляет пистолет мне к виску.

— Всё, молодец. Ты молодец, всё правильно сделала. Теперь очень медленно отходим назад, прижимайся к машине. Идём, над, за багажник, а потом перебираемся к подбитой тачке, спрячемся за огонь и дым. Не бойся, прорвёмся, над.

Ветер несёт огонь и черную завесу дыма прямо на нас. Дуло пистолета больно толкается в висок, левая рука Андрея сжимает мою шею. Он тянет меня к обочине, хочет увести с автострады и, если его план сработает, мне, скорее всего, придётся лететь в Москву. Значит… Ну… Давай, Лиза… Адреналин доводит сердце до невообразимой частоты. Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Стучит, колотит сердце… Сейчас… сейчас… вот сейчас!

На мгновенье, на сотую долю секунды пальцы на моей шее чуть ослабляют хватку, и я тут же делаю рывок, бросок пантеры. Я устремляюсь в дым, запинаюсь за что-то на дороге и обрушиваюсь вниз, слыша в тот же самый момент несколько выстрелов. И тут же из огня, гари и клубов дыма вырастает фигура Марко. Он сжимает автомат и идёт туда, откуда я прибежала.

— Лежи не поднимайся! — бросает он.

Раздаётся ещё один выстрел, Марко дёргается, возникает короткая пауза, замешательство, но почти сразу он нажимает на курок, посылая смертоносный свинцовый рой в сторону Андрея. До меня доносится приглушенный вскрик. А ещё через несколько мгновений я слышу голос Николы:

— Всё чисто! Он готов!

Марко опускает автомат и бросается ко мне.

— Лиза, ты цела?

— Да.

Я поднимаюсь на ноги и оказываюсь прямо перед ним. Его левая рука вся в крови.

— Ты ранен!

— Ничего-ничего. Это пустяки.

Он прижимает меня к себе, и мы стоим, обнявшись посреди огня и дыма. Я не плачу, не трясусь от рыданий, моя голова лежит на его груди, и я прижимаю его к себе изо всех сил. Он гладит меня по волосам и по плечам, а я вдыхаю его крепкий опьяняющий аромат.

Порыв ветра рассеивает дым и делает видимым Николу и ещё одного неизвестного мне человека. У Николы в руках гранатомёт, а у второго снайперская винтовка. Они подбегают со стороны, откуда мы приехали.

— Уходим! Быстро! Погнали! — выкрикивает Никола.

Мы проходим вперёд и видим несколько машин и вооружённых людей.

— Это наши, всё нормально.

Пожилой человек в соломенной шляпе машет рукой:

— Давай скорее, Никола, надо спешить. Всё в порядке?

— Да, дядя, все хорошо. Это Лиза.

— Рад видеть, Лиза, живой и здоровой. Всё, быстро в машину.

Мы забираемся на заднее сиденье и тут же отъезжаем.

— Куда мы едем?

— Домой. Больше ничего плохого не случится.