Надвигающийся шторм

Глава 29

Амелия

Габриэль сидел, скрестив ноги, перед Амелией. Он молча скормил ей несколько чипсов. На вкус они показались ей соленым картоном, но она все равно их съела.

Его лицо оставалось закрытым, челюсть сжатой. Она не могла его прочитать. Но ему необязательно ее кормить. Не нужно давать ей воду. Эта доброта должна что-нибудь да значить. «Используй то, что у тебя есть».

— Могу я спросить?

Он уставился в смотровое окно и потер затылок. Челюсть стиснута, лоб нахмурен.

— Неужели все это просто уловка?

— Конечно. — Мышцы на его щеке дернулись.

— Даже… даже у джакузи? Даже здесь?

Он не сводил глаз с окна.

— Именно это я только что сказал.

— Хорошо. — Она старалась не чувствовать боли, пронзившей ребра. — Но почему? Зачем ты это делаешь?

— Тебе лучше замолчать, — жестко проговорил Габриэль.

— Считаешь, что я не заслуживаю знать?

Долгую минуту он молчал. Может быть, она неправильно его поняла. Или неправильно просчитала свою игру. Она совершила ошибку, даже не начав.

— Жаль, что мне пришлось обмануть тебя, — признал он наконец. — Я бы не стал… Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе.

Амелия постаралась не выдать нахлынувшее на нее облегчение.

— Я хочу понять. Я думала… я верила, что ты хороший человек.

Что-то мелькнуло на его лице.

— Я хороший.

— У тебя пистолет и заложник. В этом нет никакой логики.

— Иногда нам приходится заниматься тем, что мы предпочли бы не делать. Справедливость требует жертв.

— За какую справедливость вы боретесь?

Его глаза вспыхнули.

— Справедливость во всем. Справедливость для всех. Для людей.

— Для каких людей?

— Для всех, кроме вас в ваших стеклянных башнях или дворцах из слоновой кости, называй как угодно. — Габриэль почти выплюнул эти слова. — Вся ваша элита с частными самолетами, лекарствами от рака и процедурами по восстановлению возраста — кто, по-вашему, платит за это? Это наше — купленное нашей кровью, потом и слезами.

— Это не правда…

— Ты хоть представляешь, каково сейчас простому человеку? Инфляция настолько высока, что мы больше не можем позволить себе свежие овощи — если они вообще есть в продаже. Они кормят нас готовыми лабораторными помоями, а ваши люди забирают все, что осталось от настоящей еды, не уничтоженной эпидемией грибковой гнили. А рабочие места? Никто больше не может позволить себе колледж. Чтобы устроиться на дерьмовую должность менеджера по надзору за ботами в «Макдональдсе», нужен бумажный диплом. Эта работа — просто насмешка.

Ее пальцы подергивались, зудя в поисках браслета. Неужели все действительно так плохо? Заголовки новостей, появляющиеся на ее смартфлексе, постоянно кричали о смерти и катастрофах. Критическая нехватка воды. Эпические штормы. Засухи и голод. Беспорядки в Чикаго и Атланте. Террористические атаки. Но никто из ее знакомых не говорил об этом, разве что как о проблеме, требующей решения, бедствии, от которого нужно избавиться.

— Ты злишься.

Габриэль вскочил на ноги и начал вышагивать.

— Да, мы злы. Люди злы. Хуже того, люди болеют. И умирают. И никто ни черта не делает, чтобы помочь. Нет справедливости. Не в этой стране. Больше нет.

— Как я могу помочь? У моего отца есть власть и влияние. Я могу поговорить с ним. Я могу…

Он резко дернул головой.

— Время для разговоров прошло.

Амелия облизала губы.

— Что вы собираетесь делать?

— Собираемся делать? Мы уже делаем.

— Но что дальше? Что вы получите?

Он натянуто улыбнулся, но улыбка не достигла его глаз.

— Мы проникнем и уничтожим этот бастион роскоши, этот символ предосудительной расточительности и излишеств, а затем поставим на колени всю эту раздутую, коррумпированную систему. Президент, Конгресс, Коалиция Единства — все узнают. Вторая революционная война началась.

Габриэль слишком разгорячился, в его глазах светилась ярость, пистолет дико раскачивался в руке. Она плохо его знала, но это не похоже на него. Не похоже на его собственные слова.

Тактика похоже выбрана неверно. Она хотела его успокоить, а не распалить. Следовало заставить Габриэля увидеть ее по-настоящему, а не в его предвзятом, искаженном представлении, превращающем Амелию во врага. Для него она олицетворяла все, что он ненавидел: излишества, жадность, коррупцию, тщеславие. Она должна показать ему, что тоже человек.

В один момент его бдительность исчезла. Когда она оступилась. Когда зрение помутилось, и очередной жестокий припадок обрушился на нее. Она проявила слабость — слабость, которую ненавидела, но именно тогда Габриэль ей посочувствовал. В его глазах она увидела искреннее беспокойство. Сострадание. И когда он поцеловал ее — все произошло по-настоящему. Она знала точно.

Амелия все еще чувствовала это. Вопреки себе, вопреки всему. То головокружение, когда Габриэль смотрел на нее, то трепет в животе. Часть ее проклинала свое предательское сердце. Она не должна чувствовать к нему ничего, кроме ненависти, страха и отвращения. Но она чувствовала. И не могла остановиться.

Габриэль так отличался от всего, что она знала всю свою жизнь, от повального безразличия, от всего блестящего, фальшивого и ненастоящего. Он кипел страстью, силой и отчаянным желанием. Рядом с ним ее сердце бешено билось в груди, ей хотелось быть другой. Она хотела быть сильнее. Быть той, кого он мог бы уважать.

Это ее слабость — одна из многих, но Амелия знала, что и его тоже. Она должна отыскать ее снова, найти в нем и надавить, просунуть пальцы в крошечную щель и протиснуться внутрь.

— Похоже, твоя жизнь трудна.

— Жизнь каждого человека трудна. — Лицо Габриэля наполнилось не только гневом. Боль омрачила его глаза. — В этом нет никакого секрета. Это повсюду во влогах и новостных лентах — ну, во всяком случае, их собственная извращенная версия. Но вам все равно. Никому из вас нет дела.

— Это неправда. — Но так и было, и Амелия это знала.

— Ты читаешь ленту новостей и оповещения на своем смартфлексе? Или проматываешь потому, что это тебя раздражает? Потому что не можешь справиться со всем негативом?

Амелия открыла рот, но обнаружила, что не может ничего сказать. Она вспомнила день за несколько лет до этого, когда вернулась домой с репетиции оркестра и застала свою мать, рыдающую перед голоэкраном. Амелия бросила сумку на кухонный стол и поспешила в гостиную.

— Что случилось? — Должно быть, умер кто-то важный или…

Когда мама подняла голову, ее лицо заливали слезы, хотя макияж по-прежнему оставался безупречным.

— Слонов больше нет.

— Что? — Амелия замерла, уставившись на нее.

Мама показала на голоэкран.

— Последний слон только что умер в заповеднике дикой природы Намибии в Африке. Слоны официально вымерли.

— Но мы только что видели одного в зоопарке.

Она пренебрежительно махнула рукой.

— Это не… это не настоящие слоны. Они модифицированы. Генетически модифицированные.

— Но почему ты плачешь? — Амелия недоумевала, но вместе с тем испытывала беспокойство и легкую тревогу, как будто ей не хватало какого-то важного кусочка головоломки. Но она не знала, что это за кусочек и даже какой формы.

Ее мать всегда расстраивалась из-за подобных вещей, как будто трехпалые ленивцы, черные носороги и белые медведи — это драгоценные семейные питомцы, которых она знала и любила, а не картинки на голоэкране или муляжи, которые они видели во время школьных экскурсий в зоопарк раз в год. Слоны, носороги и другие животные в зоопарке казались вполне реальными. За определенную плату на них можно даже покататься.

Сейчас Амелия испытывала то же чувство тревоги и растерянности. Только она уже начинала видеть нечеткие очертания недостающей части. Это всегда казалось таким далеким — вымершие животные на других континентах, голодающие дети в Аризоне, беспорядки в Тампе и Чикаго, тонущие города в Новом Орлеане.

Только здесь перед ней стоял Габриэль, и на его лице застыла боль.

— Мне жаль, — произнесла она.

— Если бы у меня не нашлось нужных связей, верного друга, который мне помог, то я бы остался ни с чем. Ни безопасности, ни работы со льготами, ни возможности иметь крышу над головой для меня и моего брата. — Он остановился, прислонился к лестнице и глотнул воды. — Американская мечта, черт возьми.

— А твои родители?

Выражение его лица смягчилось.

— Они старались изо всех сил. Мой отец работал в строительстве до того, как большинство вещей стало автоматизированным. Даже после целого дня тяжелой работы он приходил домой и готовил для нас ужин. Мама ненавидела готовить, но папе нравилось. Он готовил аррос кон хабичуэлас, простой рис и фасоль, но умел придать им потрясающий вкус. Однажды у Мики был день рождения. Наверное, лет десять исполнялось. Мама решила приготовить его любимые тостоны, жареные бананы, но отвлеклась, читая одну из своих книг. В следующий момент раздался сигнал пожарной тревоги, тостоны почернели, а она била по клубящемуся дыму мягкой обложкой книги.

— Это прекрасное воспоминание.

— Я рассказываю тебе это, потому что она была живым человеком с настоящими чувствами, а не просто статистикой, цифрой или таблицей анализа затрат и выгод. Мама заболела, когда мне было четырнадцать. Она спала, когда мы приходили домой из школы. Потом у нее начали выпадать волосы. Страховая компания не давала добро на лекарства, которые могли бы ее вылечить, например, средство твоего отца. Слишком дорого. Хоть представляешь, каково это — знать, что есть нужный препарат, но никто тебе его не даст?

Голос Габриэля дрогнул. Он сделал еще один глоток воды и закрыл бутылку дрожащими руками.

— Мой отец, он просто… он не выдержал. Он сдался. Мы все вместе мастерили железную дорогу в подвале. Он строил дома и маленькие деревянные поезда, чтобы мы с Микой в них играли. Но после… Он начал принимать Шелк, чтобы справиться, чтобы прожить еще день. Постепенно он перестал что-либо делать. Готовить, убирать, строгать, работать. Даже есть, в конце концов. Ты когда-нибудь видела, как человек умирает от голода? Вот что делает Шелк. Мы с Микой наблюдали, как они оба умирают.

Каждое слово раскаленной кочергой пронзало ее внутренности. Ее переживания по поводу карьеры скрипачки и желание угодить своему суровому отцу выглядели настолько несущественными, что казались просто непристойными.

— Габриэль, мне жаль.

Он уставился на нее, по его лицу пробегали тени, во взгляде клубилось столько темных эмоций.

— Что ты можешь знать? Ты ничего не знаешь.

Это правда. Она не знала. Какие бы проблемы у нее ни случались, привилегии и богатство избавили ее от худшего. Она и в самом деле была эгоисткой, поглощенной своим собственным миром.

— Мне правда жаль.

Все слова, что Амелия собиралась сказать, пытаясь выглядеть слабой, вызвать симпатию, манипулировать им, превратилось в пепел на ее языке.