Наковальня

ДОРОГА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Дневник Элспет:

Секретарша в «Паралайн Киберсферы Инкорпорейтед» посмотрела на Габриела сквозь радужные ресницы. Даже если бы он не чувствовал густой лавандовый запах ее духов, он отличил бы ее от голограммы по атмосфере легкого неодобрения. И землянин не мог поставить этого ей в вину. Несмотря на все ухищрения Изадоры с косметикой, он все равно выглядел как беглец из пьяной свалки после шумной попойки.

— Уэстлейк, Магнус. Вы не могли бы произнести по буквам, сэр?

— Э… У-э-с-т-л-е-й-к, — сказал Габриел. Она повторила вслух:

— У-э-с-т-л-е-й-к, — пальцы защелкали по клавиатуре, — Магнус… функция, произносится: Уэстлейк, запятая, Магнус… Верно. Все в порядке.

Землянин нервно глянул через плечо в салон ожидания, где Изеки, Чуен и Изадора пытались казаться незаметными. Что его дернуло согласиться идти всем вместе? Но Чуен едва не ударилась в панику, когда Габриел предложил им снова разделиться, и Изеки удивительно быстро ей уступил. По-видимому, не было ничего необычного в том, что люди приходят группами навещать ушедших в ВНУТРИмир членов семьи. Вероятно, здесь это воспринималось так же, как в низкотехнологических обществах визит к бабушке. Однако Изеки настоял на том, чтобы оставить Исаао и Айшу в отеле, и строго-настрого приказал им никуда не выходить, пока он не позвонит.

— Ваше имя, сэр? — вежливо повторила секретарша.

— Гм? О, прошу прощения… э… я бы предпочел анонимность.

Габриел затаил дыхание.

Но секретарша только кивнула:

— Конечно, сэр, вы не обязаны говорить, и ваша анонимность будет соблюдена. Пожалуйста, подтвердите оплату.

Она указала на ладонную пластинку.

Как только Габриел это сделал, словно из ниоткуда возникла еще одна улыбающаяся личность из обслуживающего персонала. Это была седовласая дама лет шестидесяти с царственной осанкой. Белый облегающий комбинезон подчеркивал хорошо сохранившуюся фигуру. Глаза у нее были бледно-карие, а лицо — почти без морщин, и если она проходила какие-либо восстанавливающие косметические процедуры, по ней это было незаметно. Секретарша сказала:

— Пожалуйста, пройдите с техником Миа. Она проводит вас и ответит на любые ваши вопросы.

— Прошу сюда, сэр, — пригласила Миа.

В отличие от секретарши она воплощала собой резкую, но вежливую деловитость.

Она повела Габриела в устланный коврами коридор, по обеим сторонам которого тянулись одинаковые двери. Цветовая гамма была настроена на нейтральные пастельные тона. Звучала обволакивающая музыка, и успокаивающий аромат перекрывал снижающие стресс феромоны. Габриел изо всех сил старался не хромать. Перед уходом из отеля Изадора чуть ли не выкупала его в обезболивающем спрее, и его левая нога онемела до колена.

Где-то в этом здании постоянные обитатели ВНУТРИмира лежали, парализованные, в своих индивидуальных ваннах. Там их кормили внутривенно, кровь насыщали кислородом с помощью сложной цикличной системы, непрерывно проверяли все жизненные показатели и охраняли днем и ночью. Свыше одной трети платы за проживание во ВНУТРИмире шла на армию высокооплачиваемых дезинсекторов и киберпространственных хирургов, чья единственная работа — охранять жителей ВНУТРИмиров от вторжения чип-тараканов и тонконогов. Тысяча индивидуумов лежали здесь бок о бок, недосягаемые и неподвижные. Только их разум витал где-то в другом месте.

— Вы уже бывали в Действительности? — поинтересовалась Миа.

— Гм, нет, — признался Габриел. — Я бывал в виртуальной реальности, но…

Миа взглянула на него недоуменно, но, должно быть, она заметила его просьбу об анонимности на терминале, потому что просто кивнула и сказала:

— Конечно, тогда я объясню вам процедуру.

Они вошли в одну из дверей и оказались в маленькой, маткоподобной комнате. Ее стены, пол и потолок мягко закруглялись, без швов перетекая друг в друга. В центре комнатки стояла невысокая — Габриелу по колено — кровать, принимающая форму тела. Землянин ощутил первые приступы дискомфорта. Хотя задуманная таким образом, чтобы посетитель чувствовал себя спокойно, своей теснотой эта комнатка сразу напомнила ему камеру в тюрьме ЦУРЗ.

Миа показала закуток, где можно повесить одежду или, по желанию, утилизовать ее и набрать новую.

— Когда разденетесь, просто ложитесь на кровать, головой к внутренней стене. Для запуска программы вы должны произнести слово «активировать», все остальное будет сделано автоматически.

Когда все электроды, глазные и ушные элементы и осязательные нервостимуляторы будут на месте, вас парализуют, начиная от шеи. Это совершенно безопасная процедура, ее цель — предохранить вас от нечаянных травм из-за непроизвольных мышечных спазмов. Прежде чем вы войдете во ВНУТРИмир, вы получите десятисекундное предупреждение. Когда будете ВНУТРИ, вы сможете выйти по своему желанию, произнося слова: «направление — внешний мир».

В том маловероятном случае, если вы вдруг окажетесь в ситуации, где не сможете говорить, никакой проблемы это не составит, так как аппаратура регистрирует субпроизнесения, и сознательного желания будет достаточно. В любом случае программа закончится ровно через два часа после запуска. У нас есть полный штат специалистов, которые помогут вам справиться с любыми физиологическими и психологическими проблемами, возникшими в результате вашего визита во ВНУТРИмир, но я должна добавить, что ваше согласие на отказ от предъявления судебных исков было зарегистрировано, когда вы платили.

Последнее было высказано в том же ритме, что и остальная речь, и Габриел не сразу понял, что женщина закончила.

— Спасибо, я уверен, все будет в порядке, — сказал он, пытаясь скрыть тревогу. Но техник ВНУТРИмира не уходила.

— Так как это ваше первое путешествие во ВНУТРИмир, — медленно проговорила она, — есть несколько вещей, которые вам будет полезно знать… в частности, о человеке, которого вы навещаете, и я не нарушаю никаких законов, говоря вам это. Конечно, вы знаете, что все жители нашей Действительности постоянно и полностью отключены, вследствие долгого времени, которое они провели ВНУТРИ. То место, где они находятся, — реальное, и если бы мы заново подключили их нервную систему и вывели их НАРУЖУ, они бы реагировали на это, — женщина обвела рукой комнату, — как на сон наяву. Или кошмар, — добавила она с притягательной сухостью.

Габриел решил в этот момент, что техник Миа заслуживает доверия.

Женщина продолжала:

— Однако жители будут узнавать в вас чужака и могут изгнать вас с помощью одного заранее определенного слова или жеста. Это слово или жест — индивидуальны для каждого жителя, и нам не разрешается открывать их. Но если вы вдруг полетите вверх тормашками и снова окажетесь здесь — то что он там сказал или сделал последним? Это было оно. Если вас прогонят, вам больше никогда не разрешат посетить этого жителя, если он устно не попросит вашего присутствия. Более того, посещения любых других жителей Действительности также будут запрещены без обращения к Низшему Суду. Это должно отбить охоту у любопытных туристов, приезжающих в однодневные экскурсии, и защищать права законных гостей — таких, как вы. Вы понимаете?

— Я понимаю. Нетерпение Габриела росло.

— Хорошо, — продолжала Миа, ничем не показывая, что заметила это. — Теперь о мистере Уэстлейке. Прежде чем уйти ВНУТРЬ, кандидаты Действительности имеют право ограничить визиты в свой мир посторонних лиц до одного визита в шесть месяцев. Большинство выбирает символическое oграничение. Мистер Уэстлейк выбрал максимальное.

— Вы хотите сказать, что если бы кто-то посетил его за последние полгода, меня бы сейчас к нему не пустили? — изумленно спросил Габриел.

— Именно. — Глаза техника Миа блеснули. — И если вы не знали мистера Уэстлейка до того, как он ушел ВНУТРЬ, тот факт, что он выбрал этот минимум, должен вам кое-что о нем сказать.

«Иными словами, Магнус Уэстлейк — нелюдимый тип», — подумал землянин, а вслух сказал:

— Так вы говорите, что он может вышвырнуть меня еще до того, как я получу возможность вытереть ноги?

— Тем самым серьезно ограничивая ваш доступ в Действительность на будущее.

Габриел задумался:

— А вы не можете сказать, в каком мире он живет? Это могло бы пригодиться.

Миа покачала головой:

— Сожалею, но ничем не могу помочь. Запрещено по Закону о неприкосновенности частной жизни.

— Но я буду там через пять минут.

— Вот тогда и узнаете. Уверена, что вам, как путешественнику, не привыкать к таким вещам.

Габриел похолодел.

— Что вы сказали?

— Ну, вы же не с Тора, не так ли? Судя по акценту, — спокойно заметила Миа.

— Нет, я не с Тора. — Габриел выдавил улыбку. — Я с Гелиоса.

— Добро пожаловать на Тор, — ответила женщина. — Еще есть вопросы?

Габриел сделал беззаботный жест:

— Нет. Большое спасибо.

Техник ВНУТРИмира пожала плечами:

— Что ж, желаю приятного путешествия. Эта комната совершенно безопасна. Если вам понадобится еще что-нибудь, просто крикните.

Уже закрывая за собой дверь, она добавила:

— Хорошей вам рыбалки.

Хорошей рыбалки? Лежа на спине, он ломал голову над ее прощальными словами, чувствуя, как кровать автоматически приспосабливается к его телу. Теперь, когда Габриел смотрел на потолок, он заметил крышку, похожую на перевернутый гроб, которая, очевидно, вскоре опустится и полностью закроет его.

— О черт! — прошептал он в внезапной панике. — Куда же это я полез?

Его руки стали липкими от пота.

Зажмурив глаза, Габриел глубоко вдохнул и сказал:

— Активировать. — Голос вышел сдавленный и слишком писклявый.

«Безбрежные открытые равнины, — велел он себе, — думай об безбрежных открытых равнинах, и широких долинах, и лесах, и горах, и океанах, и голубых небесах…»

«Которых ты, возможно, никогда больше не увидишь», — ответил внутри него другой голос.

В это мгновение Габриел почувствовал, как крышка накрывает его, а в следующее мгновение его с головы до ног окутало в объятие перины. На уши были поставлены чашки, заглушающие все звуки, кроме биения его сердца; лицо закрыла маска, оставив свободными одни глаза. Затем он ощутил легкий укол в шею и понял, даже не пробуя пошевелиться, что его тело парализовано.

«О Боже!»

Вдруг ласковый женский голос сказал ему в ухо:

— Вам плохо? Пожалуйста, ответьте «нет» в течение пяти секунд, или программа будет остановлена.

«Да! Черт побери, ДА!»

— Нет, — ухитрился выдавить он.

— Программа будет продолжена, как только дыхание и сердцебиение вернутся к нормальному ритму, — промурлыкал голос.

«О Боже, да включай ты ее, и все!» Габриел приказал своему дыханию замедлиться. Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох, вдох, выдох, вдох, выдох, вдох…

ВЫДОХ… ВДОХ… ВЫДОХ… вдох…

Выдох.

Вдох.

Выдох…

Внезапно он очутился по пояс в ледяной воде. Задохнувшись от холода и потрясения, Габриел почувствовал, как его яички втянулись и съежились до размера арахиса. В то же мгновение его глаза резко открылись, и землянин увидел, что стоит в медленно текущей реке, одетый в одну лишь набедренную повязку из мягкой кожи. Он стоял согнувшись, и вытянутые руки по локоть уходили в прозрачную воду.

— Ну и ну! — хрипло проговорил Габриел. — Ну и ну. Не двигая ни единым мускулом, он осмотрелся. Судя по длине теней, здесь наступал вечер. Берега были из красного песка. Тут и там из него пробивались островки желто-зеленой травы высотой до бедра. Но внимание Габриела привлекли деревья. «Красные речные камедные деревья», — изумленно подумал он. Красные камедные деревья, точно такие, что растут вдоль водных артерий Австралии, с их бумажно-белой корой, многочисленными изгибающимися стволами и поникающими ветвями. Но, продолжая смотреть, он понял, что эти деревья — единственные знакомые элементы. Оливковой рощице, зеленеющей на пригорке в пятидесяти метрах от берега, определенно нечего было делать у антиподов.

Немного выше по течению в реке, у берега, стоял худощавый мужчина. Подняв руку с тонким, обожженным на огне копьем, он, не отрываясь, смотрел на воду. Его кожа была бронзовой от загара, по плечам ниспадали вьющиеся седые волосы с проблесками рыжины. Габриел видел напряженные мускулы под его натянутой кожей, когда мужчина приготовился к удару. Внезапный выпад — и копье вонзилось в воду. Через несколько секунд оно вышло — неокровавленное. Ничего удивительного с Точки зрения Габриела, учитывая неуклюжесть удара. Пo-видимому, сам охотник разделял это мнение, ибо до землянина донеслось его ворчание:

— Бывают дни, когда утром даже не стоит вставать.

В этот момент что-то защекотало ладонь Габриела. Стараясь не двигаться, он всмотрелся в прозрачную воду и разглядел мелькание ртутного сиропа. Щекотание на миг вернулось. Дальше все было просто. Габриел дал своему осознанию опуститься в кончики пальцев, ожидая… ожидая… ожидая. Касание пера. Его ладони резко сошлись, смыкаясь на увертливом теле, пальцы автоматически отыскали жабры, он выхватил форель из воды и поднял над головой: «Есть!»

В радостном ошеломлении землянин уставился на свою добычу, смакуя атавистический восторг удачной охоты. Краем глаза он заметил, что мужчина смотрит на него, теребя плоский камешек, висящий у него на шее. Размахивая рыбой, Габриел пошел к берегу, весело крича на ходу:

— А вот и ужин! У вас тут отличная рыбалка.

Он бросил форель на берег и стряхнул с себя воду. Вечернее солнце теплыми пальцами погладило его спину. Мужчина сухо заметил:

— Я пятнадцать лет пытаюсь овладеть этим маленьким трюком и еще не овладел.

— Рыба — она как те точечки в глазу, — откликнулся Габриел, садясь обсыхать на большой белый валун. — Они вечно не там, где вам кажется.

— Я достаточно сведущ насчет угла преломления между воздухом и водой, — хмуро заметил мужчина, внимательно разглядывая свою подвеску. — У вас есть другие рекомендации?

— Тишина и незаметность, — добродушно сообщил Габриел и закрыл глаза, нежась на солнце.

— Действительно, — проворчал мужчина.

— Честные умения обитателя лесной глуши. Прервав созерцание камня, мужчина выбрался на берег.

— Ловкость не всегда ассоциируется с честностью.

Землянин открыл один глаз и увидел у своего носа наконечник копья. На самом его кончике висела прозрачная капелька воды. Изумрудные глаза мужчины изучали Габриела с тихим весельем.

— И откуда ты такой взялся? — задумчиво спросил он. Габриел мирно уставился в ответ, ничем не выдавая своего внутреннего напряжения.

— Я родился среди людей, которые считают жизнь сном наяву, а сны — отражением более истинной реальности.

Мужчина сардонически вздернул бровь.

— Напомни мне не спрашивать у тебя дорогу в городе. Наконечник не дрогнул.

Не обращая внимания на копье, Габриел выдернул из земли сухую травинку и зажал ее в зубах.

— Все это, — он обвел взглядом окружающий пейзаж, — мой сон. Но думаю, то место, откуда я пришел, было бы сном для вас. — Землянин указал на тень от ближайшего дерева. — Такие красные камедные деревья растут вдоль рек у меня дома. Я видел там духов, называемых духами Кутджи, которые приходят из Времени Снов и живут в тенях камней и кустов. Они кажутся птицами и маленькими млекопитающими, но мудрец может прочесть послание, которое они приносят с собой. — Он скривился. — Как большинство новостей, оно обычно плохо пахнет.

— Так ты — предвестник дурных вестей?

— Нет. Я просто малый с хорошим аппетитом и несколькими вопросами на уме, который насладился бы маленькой образованной компанией вокруг костра.

— Понятно. Могу я узнать твое имя?

— Габриел.[3]

— Хм. Подходяще библейское, учитывая обстоятельства. — Копье опустилось, и мужчина отступил на шаг. — Я Магнус Уэстлейк, хотя ты, я думаю, это знаешь.

— Я знаю.

Габриел улыбнулся своей непринужденной улыбкой и затаил дыхание. Талисман Уэстлейка перелетал от пальца к пальцу. Наконец Уэстлейк сказал:

— Ладно, лесной житель. Ты отведешь нас обратно в мой лагерь, пользуясь своим умением, и мы немного поболтаем у костра. Раз ты обеспечил ужин, думаю, ты заслужил некоторое гостеприимство.

Уэстлейк нацепил на копье еще трепыхающуюся рыбу и жестом указал Габриелу идти первым. Землянин испустил долгий вздох.

«Пока тебе везет, Габ, — подумал он. — Предложить дармовую еду — всегда первый шаг к дружбе».

След был так очевиден, что даже слепой мог пройти по нему. Дядя Буль засмеялся бы и сказал, что турист с рюкзаком, набитым кирпичами, играл в классики после четырех бутылок пива. Но вероятно, этого и следовало ожидать. Габриел уже заметил, что в окружающем ВНУТРИмире есть что-то неуловимо несообразное, что-то, что выдает его нетелесное происхождение. Главным образом это проявлялось через осязание: вода была холодной, но какой-то не совсем мокрой, галька выглядела менее однородной, чем ощущалась под его босыми ногами, даже тепло уже краснеющего солнца не соответствовало тому, что видели глаза. Но это несоответствие было так незначительно, что минутами Габриел забывал, где находится, и воспринимал этот мир как истинно реальный. И он хотел, он стремился воспринимать его как реальный.

Сам Уэстлейк шел вялой походкой, походкой ленивого человека и горожанина — пятка-носок, пятка-носок. Когда они вышли из леса возле его лагеря, Уэстлейк одобрительно хмыкнул и пошел вперед.

Его хижина из коры стояла на холме, смотрящем в неглубокую долину. Внизу неровным кругом расположились хижины, красноватые в закатном свете. Между ними неторопливо ходили черные блестящие фигуры в ярких накидках, выполняя простые работы, обычные для общества охотников-собирателей. До Габриела и Уэстлейка донесся звенящий детский смех.

Уэстлейк прислонил копье с рыбой к выбеленному солнцем бревну и направился к густым кустам дальше по косогору.

— Мне надо отлить, — бросил он, не оглядываясь. — Почему бы тебе не развести костер?

Осмотревшись, Габриел сразу заметил тонкую твердую палочку и парную к ней дощечку из мягкой древесины: на ее поверхности чернели обугленные ямки. Сев на землю, он зажал дощечку между ступнями, вставил конец палки в одну из ямок и стал добывать огонь, вращая палку в ладонях и надавливая ею вниз. За работой землянин размышлял о том, что Уэстлейк не проявляет тех характерных черт, которых он ожидал бы от человека, который — как выразилась техник Миа — постоянно отключен. Также было очевидно, что Уэстлейк испытывает его. Несомненно, тот эпизодик с рыбой помешал ему дать Габриелу пинка под зад ботинком сорок девятого размера, не дожидаясь и привета. В этом Габриелу повезло с окружающей средой, которую Уэстлейк выбрал для своего ухода во ВНУТРИмир.

«Похоже, на этот раз обстоятельства складываются в мою пользу». Постепенно Габриела охватило чувство благополучия, чувство, которого он не испытывал в течение… неужели меньше недели с тех пор, как он прибыл на Тор?

Дерево уже скрипело, из ямки вилась тонкая струйка дыма. Вскоре Габриел развел отличный костерок и занялся рыбой. Острым камнем, лежавшим возле орудий для добывания огня и, видимо, предназначавшимся именно для этой цели, землянин потрошил свой улов, наслаждаясь потрескиванием невызревшего дерева и запахом костра. Высоко над головой, по темно-синему небу летела стая белых птиц, ставших розовыми в заходящем солнце. Вое было так, как и должно быть в конце дня. Костер, стихающий ветерок, запах ранней росы. Габриел задышал всей грудью.

Он как раз закончил сооружать простейший вертел для рыбы, когда услышал легкий топот ног по шуршащей гальке. Габриел поднял голову. На краю поляны стоял мальчишка, недоуменно наблюдая за ним. Его веснушки и пылающие рыжие волосы так и бросались в глаза, его сходство с Уэстлейком поражало. Неужели у этого человека есть дети во ВНУТРИмире? Габриел сохранил лицо бесстрастным, когда до него дошел весь смысл этого. Конечно, если человек может охотиться или наслаждаться закатом во ВНУТРИмире, почему бы ему не жениться и не растить детей? Но Габриела беспокоило другое. Что будет, когда Уэстлейк умрет? В тот же миг его потомки, его семья, весь этот сотворенный мир умрут вместе с ним, исчезнут, будто никогда и не существовали.

Хотя они и не существует. Во всяком случае, за пределами монтажной платы.

Габриел встряхнулся. Это становится слишком запутанным. Если он не остережется, то сам окажется отключенным.

«И все-таки, — не успокаивался внутренний голос, — это место, эти люди в долине, этот мальчишка. Все это будет существовать в пределах восприятия одного человека. И в памяти другого. Я буду это помнить».

На него навернулась скорбь о двух тысячах поколений мягких, добрых людей, которые впели жизнь в ту землю, где он родился, а теперь существовали лишь в памяти очень немногих. И он наконец понял выражение в глазах Старика в тот день, когда умер дядя Буль.

Все это пронеслось в его голове за одно мгновение, и когда Габриел снова сосредоточился на мальчике, тот смотрел на него все так же недоуменно. Землянин небрежно Помахал ему и сказал:

— Эй, там, привет. Ты успел как раз к ужину. Я сам ее поймал.

Габриел показал на рыбу.

— Где мой папа? — спросил мальчуган.

Габриел мотнул головой в сторону кустов и подмигнул:

— Пошел отлить, но, боюсь, застрял в кактусе.

— Я знаю, кто ты. Ты из плохих людей, — важно сообщил ему мальчик. — Папа сказал, что я должен сходить за ним, если вдруг увижу одного из вас, и он заставит вас убраться.

«Оп-ля».

Габриел хотел ответить, но передумал, услышав шуршание травы. Уэстлейк вернулся. Чем он, интересно, занимался? Уж конечно, не просто общался с природой; для этого его не было слишком долго. Вероятно, еще одна проверка: костер, потрошение рыбы. Кроме того, Габриел уже точно знал, как Уэстлейк вышвыривает непрошеных гостей: с помощью талисманчика на шее, который он продолжал гладить.

— Все в порядке, Колм, — указал Уэстлейк. — Он может пока остаться.

— Мама спрашивает, ты спустишься в деревню ужинать? Уэстлейк посмотрел на Габриела:

— Думаю, я поем здесь, наверху, с моим гостем. Передай маме, что я приду домой позже. Ну-ка, кыш-ш! — добавил он, увидев, что сын не двинулся с места, а с. любопытством разглядывает Габриела. Нехотя повернувшись, Колм побежал вниз, к деревне. Через минуту с косогора донеслось высокое гиканье. Габриел усмехнулся. Билли Полпинты всегда так делал. Он просто не мог пойти куда-нибудь, не сообщая всему Лендингу, куда идет.

Уэстлейк лениво растянулся на земле по другую сторону костра, вяло смахнул с лица прядь волос.

— Итак, вот я и вот ты. Что дальше?

— Дальше будем ждать заката. Выглядит замечательно. — Габриел перевернул рыбу. — Ей нужно немного времени.

— Вряд ли у тебя столько будет, если не изложишь свое дело, ужин там или не ужин. — Уэстлейку надоедала игра. Сжав губы, он возбужденно теребил пальцами свой талисман.

— Я пришел поговорить о снах.

— Твоих?

— Ваших.

— Да. Ты уже говорил это. О нынешнем сне?

— О прошлом.

— О моем прошлом.

— И моем. Моя сестра погибла. Ее убили. Я подумал, что вы, возможно, знаете людей, виновных в ее смерти. Я подумал, что вы поможете мне найти правду.

— Это все? — спросил Уэстлейк слегка насмешливо.

— Все, что у меня есть.

Уэстлейк потер глаза и доброжелательно промолвил:

— Теперь позволь указать тебе на одно обстоятельство, мой любезный друг-рыболов. Я не знаю тебя. Ты можешь быть кем угодно…

— Но я не кто угодно. Я коренной австралиец с Земли. Моя сестра прилетела с Земли и умерла на Торе. И я… я просто хочу узнать — почему? — объяснил Габриел и глухо добавил: — Прежде чем меня убьют.

— Тор.

Лицо Уэстлейка затвердело. Там, где висел его талисман, был только сжатый кулак. Габриел не шевелился.

— Тор, — повторил Уэстлейк, и его мышцы расслабились, кулак разжался. Потом он усмехнулся. — Прошлый сон.

Габриел пожал плечами и занялся вертелом, чтобы скрыть дрожащие руки.

— Когда я рос, меня учили, что Время Снов, Создание, — это истинная реальность, а настоящее — всего лишь эхо того прошлого, с которым мы связаны.

— Выходит, мы — призраки в нашей собственной реальности, — заметил Уэстлейк. Эта мысль приглянулась ему. — Это не такая уж неслыханная парадигма. Ее отголоски есть во всех религиях. Духи в материальном мире и тому подобное. Но это всегда вызывает у меня вопрос: в чем смысл? И я не имею в виду софистику постфактум — непознаваемая цель Божия и все такое… хотя культ Отсутствия Замысла на Лас-Пальмасе считает — и могу добавить, абсолютно серьезно, — что все мы просто пешки в виртуальной игре Всемогущего Бога. Вот почему все это — это все — имеет примерно столько же смысла, как компьютерные игры обычного пятилетнего ребенка. Тебе так не кажется?

— Угм.

Габриел немного разровнял угли. Он предпочитал не перебивать. Перед ним сидел горожанин, живущий вдали от города и тоскующий по городской компании. Пока Уэстлейк говорит, меньше вероятности, что Габриела вышвырнут.

Уэстлейк продолжал:

— Вот-вот. Откровенно говоря; я думаю, что мы век за веком позволяем пророкам вводить нас в заблуждение, но это не их вина, а наша. Мы упрямо требуем ответов на вопрос, который сформулирован неверно. А именно: «В чем смысл жизни?» Имей мы зоркость, а вернее, мужество переформулировать его так, как надо, и вместо вопроса «В чем смысл жизни?» спросить: «В чем ее, черт побери, значение?» — мы бы оказали себе — да и самой истории — великую услугу. Тогда мы могли бы отбросить в сторону всю прочую чепуху и приступить к выбиванию порожденных компьютером чужаков из наших дружественных небес.

Поджав губы, Уэстлейк задумчиво посмотрел на Габриела.

— Земля, — сказал он.

— Австралиец, — подтвердил Габриел. Уэстлейк кивнул:

— Я много читал о Земле. Ты знаешь, что Эверест, до того как его разбомбили, был самой высокой горой на Земле?

— Нет, я не знал.

Габриела изрядно удивил этот пробел в его собственных познаниях.

— Впервые он был покорен… ах, как я люблю это слово, «покорен». Никто ничего не переходит, никуда не взбирается и ни через что не переплывает, они всегда «покоряют». Но так или иначе, он был покорен тибетцем Тенцингом и новозеландцем по фамилии Хил лари. По сути, их великий подвиг был не в достижении вершины Эвереста, а в достижении ее от подножия. Измени они свою точку зрения и пожелай взяться за эту проблему с другого конца, сверху вниз — на воздушном плоту, например, — все это упражнение могло бы завершиться с гораздо меньшим риском и усилиями для его участников. Но тогда риск — это главное? Ибо чем можно восхищаться в легкости? И это, — рассуждал Уэстлейк, — возможно, отвечает на вопрос относительно смысла и показывает основную вину пророков. Если бы их хрупкое эго не требовало каждый раз создания тысячестраничного тома для оправдания их существования, возможно, они бы избавили всех нас от массы дебатов, просто отвечая: «А кто, черт возьми, сказал, что вам должно быть легко?» Ты так не думаешь?

Габриел понятия не имел, что и как он думает. Медленно текущая река монолога Уэстлейка обволокла его своей музыкой, отвлекая внимание от содержания.

Уэстлейк заметил это и кивнул, немного разочарованно:

— Да, ну, ты пришел сюда не за этим, не так ли? Искусство разговора имеет мало представителей в наши дни, если вообще когда-либо имело.

— Рыбы? — предложил Габриел.

— Готова?

В ответ Габриел отрезал кусок нежнейшего мяса, истекающего соком через трещины в почерневшей коже, и передал его Уэстлейку. Они ели в молчании, с должным почтением смакуя добычу. Наконец Уэстлейк облизал пальцы и удовлетворенно рыгнул,

— Так что ты хочешь узнать?

— Я хочу узнать о голубом ящике. Я знаю, откуда он появился. Я знаю о «Далеком Крике», я знаю, что они нашли там. Я знаю, что это был какой-то голубой кристалл…

— О, это был больше чем кристалл! — перебил Уэстлейк. — Гораздо больше. Он был… а-ах… он был красив, Красив! Почти трансцендентальный в своей простоте. По всем физическим характеристикам — кристалл. Но посвети лазером в его центр, прямо в центр, и будешь вознагражден голографической проекцией из его противоположной грани. Некий символ, картинка. Изменяешь угол падения луча — даже на микроградус — и картинка меняется. Изменяешь длину волны — и картинка снова меняется. Фактически они проходят весь диапазон от простых до самых сложных понятий формирования идей, когда ты перемещаешься по шкале видимого спектра. Чем ближе к красному, тем проще изображаемое понятие. Грандиозно! Грандиозно!

Но, конечно, проблемы перевода инопланетного языка — поистине инопланетного! — намного значительнее, чем проблемы расшифровки забытых языков из истории нашего собственного биологического вида. А ведь и те временами достаточно непреодолимы, если не повезет наткнуться на Розеттекий камень.[4] Или, в данном случае, если — и это был тот найденный ключ, — если этот кристалл создавался не как послание per se,[5] но для потомков, если его создатели не выживут. Эти символы придуманы для того, чтобы их понял кто угодно!

— Эпитафия?

— Как оказалось. Но не только. Хранилище полной суммы их знаний и культуры. Но так или иначе, ты берешь это предположение и начинаешь искать систему, порядок, некую методологию. Самым очевидным примером могла бы стать основная ньютоновская геометрия. Однако существуют подводные камни. Даже если это послание создавалось, чтобы быть понятым, существовала ли на самом деле общая структура ссылок? Их сольмизация длин волн видимого спектра наглядно показала, что мы видим в одном и том же спектральном диапазоне — я даже подозреваю, что их видимый диапазон был немного уже нашего.

— Так… что случилось с ними?

— А, война. Война и окончательные пирровы победы. Представь себе, — Уэстлейк наклонился вперед, — космическую цивилизацию и все, что из этого вытекает. Цивилизацию, охватывающую полдюжины миров. Уровень технологии… о, намного выше нашего, я даже не возьмусь описывать все эти чудеса — кроме!.. Да-да, кроме… одной вещи.

Уэстлейк сделал паузу — явно для драматического эффекта.

— Гиперпространственного двигателя. Способности превышать в полете скорость света. Где-то на своем пути развития эти удивительные люди — а я называю их людьми — выбрали ту развилку технологической дороги, которая увела их от скимзонной динамики и оставила их прозябать в эйнштейновском пространстве-времени. И все же… и все же… они рвались в космос, медленно переползали от звезды к звезде, строя новые миры, пока не встретили Других. В пограничном мире, на ведущем крае туманности под названием Штопор, они встретили еще одну расу, еще других людей… чья цель отражала их собственную, но с кем не могло быть никакого диалога, никакого компромисса, никакого взаимопонимания. По крайней мере с их точки зрения.

Уэстлейк покачал головой и, взяв палку, помешал угли. Костер затрещал, снопики искр взметнулись к небу.

— Я так и не добрался до причины этого. Война длилась годы… и они проиграли. Стоя перед лицом уничтожения, последние несколько тысяч сделали Пирров выбор. Они похоронили себя в холодильниках, глубоко под землей… и взорвали свое солнце.

Габриел моргнул.

— Простите?

— Нажатием… кнопки, — Уэстлейк убрал палку из костра и тихонько подул на тлеющий кончик, — они уничтожили Других и послали весть своей родной планете. Все, что осталось от их солнца, — это быстро расширяющееся облако газа в центре — с пульсаром, последним тлеющим угольком великого пламени, вспыхивающим и гаснущим, вспыхивающим и гаснущим. Как маяк.

У Габриела перехватило дыхание.

— Значит, Маяк действительно был маяком?

— Автоматическим маяком, послушно передающим свое послание… никому. Странно, что никто — кроме меня, разумеется, — так и не додумался, что экваториальная плоскость вращения Маяка точно пересекает то место, где звезда Куерина находилась 350 ООО лет назад. Тебе это число ничего не говорит?

Габриел ответил сразу:

— Теория ван Стратен. Она утверждает, что куеринцы застряли на их нынешнем уровне развития в течение 350 000 лет.

— Совершенно верно. Откуда могли те последние, забытые выжившие там, в туманности, знать, что на их родной планете тоже все неладно?

— Они послали сигнал бедствия, который так никто и не получил.

Уэстлейк мрачно кивнул:

— Еще одна цивилизация уходит неоплаканной, еще один дух умирает неуслышанным.

Наступило долгое молчание. Капелька жира упала с вертела в костер и зашипела на тлеющих углях. На горизонте горы тонули в зареве гаснущих сумерек, и лента новорожденных звезд высыпала на небо. Габриел поднял глаза и там, вверху, прямо над головой, увидел светящийся Штопор и в конце его — мигающий огонек.

— Господи, — прошептал землянин.

— Я принес их с собой как напоминание, — мягко сказал Уэстлейк.

Глаза Габриела расширились.

— Вы вовсе не отключены!

— Дошло наконец? — Уэстлейк подмигнул и ткнул большим пальцем вверх. — Как я мог сопротивляться возможности захватить с собой мой собственный кусочек неба из Старого мира в Новый?

Габриел тихо засмеялся, и Уэстлейк недоуменно поднял брови:

— Не желаешь поделиться источником веселья? Не веря самому себе, землянин покачал головой:

— Из всех людей, кого я встретил, связанных с этим делом, вы — единственный, кто знает, где его место, но это никакое не место вовсе!

— Если быть откровенным, феномен отключения больше связан с неспособностью различать так называемую реальность и так называемую компьютерную реальность. Сейчас этот сон достаточно реален, в эту минуту он — единственная реальность. Трудность состоит в переходе и необходимости выбирать, что сон, а что — нет.

Габриел посмотрел на Уэстлейка.

— Почему вы это сделали? Почему вы… ушли ВНУТРЬ? Конечно, все это очень мило, но ведь есть целых Семнадцать Планет. Есть места с низкотехнологическими культурами, куда вы могли бы уехать.

Уэстлейк молчал. Потом его рот скривился в печальной и горькой улыбке.

— Мужество, мой друг. Вернее, его отсутствие. У меня не хватило духу встретиться лицом к лицу с теми трудностями, что может преподнести низкотехнологический образ жизни. Вся эта грязь и… ты заметил здесь хоть одно кусающее насекомое?

— Хм, нет.

— Вот то-то же. Не говоря уж о погоде! Потом, моя семья была достаточно богата, чтобы я мог выбирать. И кроме того, я ленивый малый, да и зачем ломать привычки целой жизни? Высшая лень недостижима без твердой целеустремленности к превосходству в выбранном человеком деле.

— Ну, уж не знаю, как вы здесь преуспеваете. — Габриел посмотрел вокруг. — По-моему, одной ленью тут не справиться.

— Действительно. Ты прав. — Уэстлейк как будто встревожился. — Впрочем, я никогда не требовал от себя ничего более великого, чем успешно достичь вершины посредственности.

— Поздравляю. Уэстлейк пожал плечами.

— Для ВНЕШНЕГО мира я все равно что мертв, но для меня смерть еще впереди. Так почему бы не насладиться аперитивом небес, прежде чем встретить сладкое забвение. Или то, что ты заслужил.

Габриел хмыкнул, но покачал головой.

— Это все равно не объясняет мне — почему.

— Чтобы выжить, друг мой.

— Выжить!

— Голубой ящик — это… власть. Конечно, это власть. Но для его власти необходима секретность, и как долго, по-твоему, я бы прожил, зная его тайны? Меня нанял лично Саксон Рейнер, чтобы, так сказать, взломать код. Я бился над этим полтора года. К тому времени мне стало ясно, что в тот день, когда я передам им ключ, они пришлют мне взамен мою голову на блюде. Поэтому я еще шесть месяцев водил их за нос, закончил все нужные приготовления ив тот самый день, когда я представил им анализ, я вошел ВНУТРЬ.

Уэстлейк опять улыбнулся, все так же печально.

— Как и все, я боюсь умереть, поэтому я воспользовался этим парадоксом и умер, чтобы выжить.

— Может, это не такой уж парадокс, — заметил Габриел. — В большинстве культур, когда мальчик племени посвящается в мужчины, он умирает, некоторые говорят — символически.

— Некоторые?

— Большинство, но не все. Уэстлейк широко улыбнулся:

— Что-то подсказывает мне, что ты — номер один из этих немногих.

Габриел, подумав, ответил:

— В представлении моего народа смерть всегда присутствует. Миг должен умереть, чтобы родиться вновь, и течение времени — просто цикл перемешанных смерти и жизни. Женщины живут, чтобы дать жизнь, и дают жизнь, чтобы по-настоящему жить. Мужчина, воин, живет не для того, чтобы убивать, но чтобы умереть, и он должен умереть, чтобы возродиться собой. Возможно, в этом сила женщин. Женщина умирает каждый раз, когда дает жизнь. Нам, мужчинам, приходится самим выбирать свой момент. Думаю, это и есть самое трудное.

Уэстлейк засмеялся.

— Мой друг, спроси того, кто знает. — Он провел пальцем по золе возле костра. — Это просто линия. Ты считаешь, что стоишь по одну ее сторону, а не по другую, но можешь ли ты быть уверен? А любой из нас? И имеет ли это значение? Эта линия — страх, это ужас, это скорбь. Это — первый и самый трудный шаг. Ужас вовсе не в том, что лежит по другую сторону, он — в переходе, и я всегда спрашивал себя: почему? В конце концов, ты никогда не знаешь наверняка, с какой стороны этой линий ты отправился в путь и на какую сторону шагаешь.

— Может быть, и так, — согласился Габриел.

— Так зачем ты на самом деле пришел сюда?

Габриел уставился на долину, где мерцали костры деревни, посылая в ночь обещание тепла и уюта. Кто-то пел — тихий, но навязчивый мотив, от которого зашевелились волосы у него на затылке.

Габриел стоял на коленях среди малги и баюкал смерть в ладонях. Он не знал, что привело его сюда… нет, Габриел знал, что привело его сюда. Или по крайней мере что погнало его в буш. Билли Полпинты, в свои восемнадцать лет все еще ростом по колени кенгуру, хвастающий своими шрамами посвящения и присоединяющийся к издевкам и насмешкам Диг-Дига. Никого больше это, казалось, не заботило, даже Старик казался бесстрастным, но Габриел знал. Старик — это Закон. Билли Полпинты и Диг-Диг приняли Закон, и то, что говорилось Габриелу из уст Билли и Диг-Дига, было вложено туда Стариком.

Поэтому Габриел ушел из Лендинга, игнорируя мольбы друзей не обращать на них внимания, и очутился здесь, на поляне из округлых камней и зарослей малги. Он сразу понял, что это — джанг-место, что каждый камень, каждая веточка здесь пропитаны силой. В любой другой день он, не раздумывая, ушел бы отсюда. Но не сегодня. Его гнев нуждался в выходе, и Габриел пополз среди камней и кустов, ища сам не зная что.

Пока не нашел. Под гладким камнем. Крошечный узелок из перьев и табачных листьев. Габриел сразу понял, что это такое. В благоговейном страхе, ибо он никогда не видел этого раньше, он обеими руками поднял узелок и стал снимать листья, пока не обнаружил кость. Ее заостренный кончик был накрыт комочком засохшей глины.

Смерть.

Так просто. Внутри этой кости покоилась чья-то душа, чья-то жизненная сущность, всосанная внутрь и запертая в ловушке комочком глины. Однажды эта кость и листья будут церемониально сожжены, и кто-то уйдет из этого мира. Габриелу вдруг захотелось сорвать глину, разбить этот символ Закона, разбросать его по зарослям в неистовстве осквернения. Обмануть этого вора еще одной человеческой жизни.

Конвульсивным движением он сорвал глину и встал, тяжело дыша, в эйфории и в ужасе от того, что только что сделал. Но тут его внимание отвлек крик попугая. Взглянув вверх, Габриел увидел, как розовогрудый какаду вылетает из деревьев, устремляясь по крутой дуге к нему. Габриел инстинктивно пригнулся. Какаду пролетел Над его головой и исчез в зарослях на дальней стороне поляны.

И там, где он исчез; стоял Старик, неподвижный как горелый куст. Габриел похолодел, не в силах сдвинуться с места. Старик стоял с пустыми руками, в одних своих зеленых шортах, с примечательным поясом, полным хитроумных вещей. Его фон блестел на запястье, и глаза сверкали.

Ив этот момент Габриел понял, что смерть, которую он держит в руке, — его собственная.

Он не мог пошевелиться. Все, что он должен был сделать, это раздавить заклинание, раздавить его в пыль, и он был бы свободен. Но кость выскользнула из его онемевших пальцев и исчезла в щели между камнями.

Старик протянул руку.

— Габриел, — мягко сказал он.

— Нет! Еще нет! — закричал Габриел. Задыхаясь от ужаса, он повернулся и побежал в буш.

Он бежал.

Спустя три дня у Габриела случился тяжелый сердечный приступ. Врач довольно едко заметил, что если бы не племенные ограничения, то врожденный порок, который и привел к инфаркту, можно было легко обнаружить и вылечить еще при рождении. Однако теперь Габриелу придется довольствоваться мемпласовым сердцем. Возможно, он даже выиграет на этой сделке, если, конечно, переживет эту ночь.

Певица замолчала. Уэстлейк все еще ждал. И неожиданно для себя Габриел ответил:

— Я пришел сюда умереть.

— Быть посему, — промолвил Уэстлейк, спокойно зачерпнул горсть песка с земли и бросил Габриелу в глаза.

Землянин с криком схватился за глаза и услышал голос Уэстлейка, шепчущий:

— Сон жизни.

Эти слова отозвались странным эхом, и боль в глазах Габриела внезапно утихла, и землянин понял.

— Нет! — закричал он. — Нет! Еще нет!

Он заставил свои глаза открыться и был ослеплен ярким светом. Смазанные лица зарябили, сгустились. Уэстлейк, смеющийся на фоне закатного солнца, Изадора, разговаривающая с ним губами, которые превратились в губы Пелема Лила, зубы, щелкающие как медвежий капкан, рука Часовщика, тянущаяся к его глазам.

Боже, он умирает! Он должен проснуться. «Проснись! — закричал себе Габриел. — Все это не реально!»

Он еще слышал пение в долине, но поющий голос был голосом техника Миа, и она говорила:

— Отключение! Код белый!

— Это не настоящее! — закричал Габриел, пытаясь отбиться, но его конечности не слушались.

А затем… а затем он лежал на спине в комнате Действительности, с ее пастельными стенами и мягко загибающимся потолком. Его тело все еще было парализовано. Техник Миа склонилась над ним, озабоченно всматриваясь в его глаза.

— Как вы себя чувствуете? Вы узнаете меня?

Рядом с ее лицом появилось еще одно, и Габриел задохнулся:

— Нет, подождите, это неправда. Пелем Лил самодовольно ухмыльнулся:

— О, никакой ошибки, мистер Кайли. Это — реальный мир.