Написано кровью

Мидсомерское безумие

Том Барнаби скучал по дочери. Она уехала на гастроли в Восточную Европу от британского Совета по искусствам со спектаклем «Много шума из ничего». Она играла Беатриче, а Николас, за которым она уже восемнадцать месяцев была замужем, получил яркую, но абсолютно второстепенную роль дона Хуана. Это после того, как Королевская Шекспировская труппа год не предлагала ему ролей, о которых он так страстно и неотступно мечтал.

Они зашли к Барнаби вечером перед отъездом, и Том, хорошо знавший Николаса, а свою дочь — еще лучше, увидел, что на горизонте сгущаются тучи. Николас просто разрывался между гордостью за успех жены и обидой на все расширяющуюся пропасть между их карьерными достижениями. Да еще Калли недавно посыпала ему соль на рану, снявшись в «Салемских колдуньях», престижном проекте Би-би-си-2, который собирались показать, пока они будут за границей.

Разумеется, Николас мог отказаться от роли в «Много шума из ничего», покрутиться в Лондоне, подождать чего-нибудь получше, но, как сказал он свекру перед самым отъездом, и речи быть не может о том, чтобы Калли одна болталась по Восточной Европе в компании дюжины актеров. Они с Барнаби беседовали в оранжерее за бокалом австралийского «шираза» с виноградников Клэр-Вэлли. Тут как раз к ним подошла Калли под ручку с матерью, и, взглянув на свою красавицу дочь, Барнаби от души посочувствовал Николасу.

Дело не в том, полагал Барнаби, что Николас не доверяет жене. Это в себе зять не уверен. Все еще не верит до конца, что ему досталось такое сокровище. Даже в день свадьбы сквозь легкую дымку блаженства Барнаби разглядел недоверие.

Прошло почти две недели с тех пор, как они уехали, оставив в качестве памятного подарка очаровательного котенка, породы русская голубая, по кличке Килмовски. Он был приобретен до того, как им предложили турне. По крайней мере, Джойс считала его очаровательным. Барнаби же зверь доставлял множество неудобств. Теперь Том не мог сесть, не убедившись прежде, что на стуле или диване никто не лежит, и не приоткрыв заранее дверь. Лучше сразу, чем когда раздастся вопль жены. Вчера «Индепендент» была располосована на коврике у двери и не годилась для чтения еще до того, как ее опи́сали.

И как будто мало ему было отсутствия дочери и присутствия котенка, Барнаби ждало еще одно лишение — диета. Будучи крупным мужчиной, пару лет назад он взялся готовить, главным образом из чувства самосохранения. Стряпня Джойс была так феерически плоха, что друзья, приглашенные на обед, часто приносили его с собой.

Он сразу прикипел душой к искусству кулинарии, которое подходило ему как апельсиновый соус — утке, и после долгих лет поглощения чего-то неописуемо неопределенного и запиваемого таблетками от изжоги открыл в себе истинно королевский аппетит. Другое дело, что королем этим оказался Генрих Восьмой[12]. Не повезло…

Даже когда в тебе шесть футов роста, нездорово таскать на себе почти шестнадцать стоунов[13]. На последнем медосмотре Барнаби предупредили, что надо сбросить минимум тридцать фунтов[14]. И он честно старался. Очень старался. Сейчас, например, он растягивал кусочек тоста, проглотив вареное яйцо в два приема.

Джойс, давя на поршень френч-пресса, одним глазом высматривала почтальона. Она надеялась на открытку из Польши, где «Много шума» будет идти следующие две недели. И надеялась, как уже поняла, напрасно, потому что Калли была, мягко выражаясь, неаккуратным корреспондентом. Скорее уж Николас пришлет весточку.

Беспокойство за них обоих не оставляло Джойс, хотя здравый смысл подсказывал ей, что такая почтенная организация, как Совет по искусствам, вряд ли подвергла бы опасности труппу английских актеров. Однако нынешняя Восточная Европа представлялась ей местом, далеким от стабильности, где спокойная сегодня страна завтра могла оказаться зоной боевых действий. В голове у нее все время толклись пугающие фразы: «не пользующееся поддержкой правительство», «подпольные ячейки фундаменталистов», «беспорядки на расовой почве», «пограничники, готовые нажать курок», «снайперы на крыше».

Эти безрадостные размышления были прерваны гневным воплем. Джойс оглянулась и увидела, что ее Том схватил котенка за шкирку и поднял в воздух.

— Да ты что! — возопила она и подбежала к мужу. — Отдай! Отдай сейчас же, Том! — Килмовски перекочевал к ней на руки. — Как ты можешь быть таким жестоким!

— Он только что наступил в мой джем.

— Он же не знал, — Джойс поцеловала серый бархатный треугольничек около носика, — правда? — Котенок прищурил желтые глазки. — Ах ты, маленький шалунишка…

Она осторожно спустила Килмовски на ковер, и он тут же вцепился в край скатерти, вонзил в нее свои коготки и снова полез наверх.

— Посмотри! Нет, ты только посмотри на это!

— Оставь его в покое. Я заварила кофе, хочешь свежего?

— Нет, спасибо. — Барнаби взглянул на часы: почти половина десятого. — Лучше я пойду.

Когда он уже надевал пальто, зазвонил телефон.

— Возьми трубку, дорогая. Скажи, я уже иду.

— Вообще говоря, это могут звонить мне, — раздраженно заметила Джойс. — У меня широкий круг друзей, и некоторые из них время от времени мне звонят.

— Ну разумеется, у тебя много друзей. — Барнаби, уже надевший толстое, черное «в елочку», твидовое пальто, натягивал перчатки. — И, разумеется, они тебе звонят. — Он поцеловал ее в прохладную щеку. — Вернусь около шести.

Уже уходя, Том с горечью увидел, что котенок горделиво восседает в самом центре его подноса. Килмовски посмотрел сквозь Барнаби, потом неохотно встретился с ним глазами и тоненько пукнул.

Паршивый выдался день. Ночью шел дождь, утром подморозило, и дороги обледенели. Барнаби очень аккуратно вел свой синий «орион» и потратил на дорогу до полицейского участка вдвое больше времени, чем обычно. Даже при очень осторожном повороте в ворота задние колеса занесло. Выезжавший на место преступления фургончик «шерпа» ловко увернулся. Барнаби осторожно припарковался на своем обычном месте, вылез из машины и медленно пошел к двери.

Женщина-полицейский за столом подняла голову:

— Доброе утро, сэр. Вам звонили домой. Что-то произошло.

Барнаби поднял руку в знак того, что понял, и направился к себе в кабинет. Он шел по крытому коридору, соединяющему уголовный розыск с собственно полицейским участком. Навстречу ему широко шагал его помощник. Гевин Трой носил длинное, туго подпоясанное черное кожаное пальто с развевающимися и шлепающими по ботинкам полами. Серая кепка прикрывала коротко стриженые рыжие волосы. И он уже — знак боевой готовности — вздел на нос очки в металлической оправе, которые носил, когда садился за руль. Выглядел он как штурмовик.

Зная, куда могут завести подобные сравнения, Барнаби немедленно выбросил это из головы. По мере сближения он все отчетливее понимал, что насупленный Трой явно не в духе.

— Доброе утро, сержант.

— Шеф, — приветствовал его Трой, — у нас убийство. — Он по-строевому повернулся на каблуках и подладился под шаг начальника. — У вас на столе.

— О, это что-то новенькое.

— Мидсомер-Уорти. Только голые факты. Женщина, обнаружившая тело, некая миссис Банди, судя по всему, колотилась в такой истерике, что от нее добились немногого. — Трой обогнал Барнаби, чтобы открыть перед ним дверь в кабинет. — Бригада только что выехала на место преступления.

— Да, я с ними встретился.

— А док Буллард там.

— Уже?

— Он живет в соседней деревне. Шарлекот-Люси.

— Да, так и есть.

Барнаби сел за свой стол и взял рапорт.

— Жертва — мужчина, — продолжал Трой. — Найден возле своей постели…

— Спасибо. Я умею читать.

Ну, дело хозяйское. Трой, скрывая нетерпение, ждал, пока Барнаби разберется с накопившимися делами. Две служебные записки, несколько довольно пространных телефонных разговоров, чтобы распределить текущую работу.

Старший инспектор не удосужился снять пальто, да и в помещении было не холодно, так что он чувствовал себя вполне комфортно, но стоило выйти наружу, как жесткий морозный воздух мгновенно выстудил все тепло. Казалось, он со свистом пронесся по трахее и заставил легкие съежиться, а сухие холодные губы — плотно сжаться.

В машине Трой надел черные перчатки из свиной кожи с отрезанными ниже костяшек пальцами и пуговками на запястьях, включил отопление на полную и покатил в сторону каустонской Хай-стрит, главной городской улицы. Он был в высшей степени умелый водитель, но уж очень гордился своим умением и даже любил при случае им щегольнуть. На работе он не позволял себе лихачить, но Барнаби мог себе представить, что выделывает его сержант в свободное от службы время. Сейчас, по крайней мере, Трой чинно вел машину по трассе А-4007. Его мрачность, столь заметная всего полчаса назад, развеялась до обычной замкнутости.

— Что с вами сегодня, в чем дело?

— Все в порядке, сэр.

Дело было, и не только сегодня, в двоюродном брате Троя, которого звали Колин. Сын сестры его матери. Колин занозой торчал в заднице Троя. Колин шутя сдавал экзамены, только для допуска к которым Трою приходилось изрядно попотеть. Едкий, с хорошо подвешенным языком, Колин постоянно потешался над вещами, святыми для его кузена. Казалось, он воспринимает всю жизнь Троя как повод для насмешек. Он считал кузена этаким заводным Рембо, о чем и говорил ему в лицо неоднократно.

Вчера вечером Колин заглянул к тетушке Бетти. Там он застал Троя, который явился по тому же поводу — поздравить с днем рождения и вручить подарок. Подмигнув кузену, Колин сбросил потасканную куртку из овчины, чтобы блеснуть надписью на футболке: «Когда дело принимает крутой оборот, крутые сваливают»[15]. Он только что окончил университет и, к глубокому удовлетворению Троя, пока не мог найти работу.

— Забавные они ребята, — буркнул Трой, обнаруживая прискорбное отсутствие чувства юмора.

Барнаби счел за лучшее оставить без ответа неизвестно откуда взявшееся замечание.

— Те, кто не уважает полицию, — продолжал сержант, посигналив и выруливая на скользкую дорогу. — Небось, когда их возьмут за горло, или ограбят, или угонят их чертову машину, сразу завопят и начнут звать нас. — Он с такой силой сжимал руль, что, казалось, его перчатки сейчас треснут по швам.

Барнаби слушал вполуха. Прошли те времена, когда он хотел докопаться до причины, приведшей сержанта в дурное расположение духа. Это могло быть что угодно. Гевин — воплощенная уязвимость. Кроме того, Трой отчаянно жаждал всеобщего поклонения, но при теперешнем взгляде людей на органы правопорядка жажда эта грозила остаться неутоленной.

А еще старшего инспектора отвлекала сосущая боль в желудке, сопоставимая с той, что терзала, по-видимому, кита с Ионой во чреве. Тоненький тост и вареное яйцо, которые он съел на завтрак, метались от одной стенки пустого желудка к другой, словно одинокий носок в сушильном барабане.

— Приехали, шеф.

Трой с хрустом объехал деревенскую зеленую лужайку по дорожке, недавно посыпанной крупнозернистым песком. Барнаби увидел фургончик экспертов-криминалистов и синий «шевроле вива» Джорджа Булларда на въездной дорожке у симпатичного коттеджа с двумя входами и жалюзи на окнах. Трой остановился в нескольких футах от других автомобилей.

Здесь было очень спокойно. Уныло крякали утки, скользя по замерзшему пруду, и голоса других птиц слышались иногда, хотя какого черта птицам вздумалось петь в этакий день, Трой даже представить себе не мог. Он охватил взглядом безупречный овал, образованный дорогими, ухоженными домами. В их садах деревья и кусты искрились инеем под лучами неласкового, но яркого зимнего солнца. Только внушительный набор систем охранной сигнализации разрушал этот совершенный образ, словно бы созданный для рождественского календаря.

Подойдя к «Приюту ржанки», старший инспектор и сержант сразу увидели на каменно твердой дорожке следы двоих мужчин, четкие, как отпечатки конских копыт.

У ворот констебль убеждал кучку зачарованно глядевших на дом зевак, что смотреть тут не на что и хорошо бы разойтись. Широко раскинув руки, он надвигался на любопытных, словно шваброй отметая их на несколько футов назад. Так он поступал уже не раз, но людская волна тут же накатывала опять. Скоро поставят ограждение, и не придется больше сдерживать охотников пощекотать себе нервы. Есть что-то очень официальное и убедительное в дырчатой оранжевой пластмассе. Даже те настырные личности, что норовят незаметно пересечь черту, намеченную полицией, редко рискуют отодвинуть ограждение или перелезть через него.

В дверях дома старшего инспектора встретил полицейский.

— Наверх и направо, сэр, — подсказал он.

Лишняя информация. Барнаби уже в прихожей почуял запах крови. На лестнице запах усилился, и желудок старшего инспектора, с которым и так сегодня обошлись жестоко, взбунтовался, предчувствуя недоброе.

Маленькая спальня была полна народа. Как всегда на месте преступления. Трое мужчин, одна женщина, у всех на руках перчатки, на ногах бахилы. Фотограф. Тело мужчины в махровом халате лежало между постелью и платяным шкафом, ногами к двери, головой, вернее, тем, что от нее осталось, к свисающему с постели одеялу.

— Орудие нашли? — Барнаби остановился на пороге, не притрагиваясь к двери и не входя в комнату.

Ему предъявили тяжелый подсвечник, испачканный в крови, с клочками волос, уже упакованный и снабженный биркой.

— А где доктор?

— В кухне, инспектор, — отозвался фотограф, кудрявый молодой человек с жизнерадостной улыбкой, которую не погасила даже его профессия. — Приятно для разнообразия увидеть солнце.

Едва Барнаби вошел, Джордж Буллард, сидевший за кухонным столом с какой-то женщиной, быстро вскочил. Он вывел Барнаби и Троя обратно в прихожую.

— Там не поговорить, — пояснил он. — Свидетельница в ужасном состоянии.

Они стояли, сбившись в кучку, посреди коридорчика, такого узкого, что в спину Троя упиралась ручка двери, ведущей в нижнюю гардеробную.

— Предвосхищая ваш вопрос, скажу: это случилось между одиннадцатью вечера и часом ночи. Возможно, чуть позже, пока точнее определить не берусь. Тому, кто это сделал, здорово крышу снесло. Сильнейший удар в середину лба. Одного этого хватило бы, чтобы прикончить жертву, но ее и дальше били…

— Да, Джордж, я видел. То есть один на один, лицом к лицу?

— Именно так. Никаких военных хитростей. — Доктор допил чай и отдал чашку Трою. Потом снял с перил свое пальто. — По-моему, вообще никакой борьбы не было.

В маленькой прихожей скопилась туча народу, потому что приехала команда технической видеосъемки, и Джордж Буллард, закончивший здесь свои дела, поспешил выскользнуть из дома. Барнаби и Трой отступили в кухню, где несчастную, обнаружившую труп, утешала сотрудница полиции. Было сильно накурено, и ноздри Троя благодарно дрогнули.

Когда Барнаби впервые услышал фамилию Банди, воображение лениво соткало образ пышки средних лет, словно сошедшей с карточки к настольной игре «Собери счастливую семью». Накрахмаленный фартук, пухлые руки в муке по самые локти с ямочками. Болтлива, несколько назойлива, но при всем том доброе сердце. Из тех, что ради вас в лепешку разобьется.

Теперь он увидел худую особу лет тридцати от силы, в клетчатом, розово-белом нейлоновом переднике, доходящем до колен, с хвостами, как у мужской рубашки, леггинсах и черном джемпере-поло. Она крепко обхватила руками предплечья, прижав их к плоской груди; ее длинные острые ногти прямо-таки впивались в тело. Барнаби подозревал, что стоит ослабить хватку, как ее начнет сотрясать неудержимая дрожь. Лицо миссис Банди пребывало в постоянном движении: она часто моргала, кривила губы, мотала головой, как будто пытаясь вытряхнуть из сознания нечто ужасное.

Барнаби сел за стол. Трой отодвинулся, пристроил свой блокнот на столе рядом с раковиной и снял колпачок с шариковой ручки.

— Миссис Банди…

Она уставилась в свою чашку, в лужицу тающего сахара.

— Для вас это, вероятно, ужасное потрясение.

Последовала очень долгая пауза, потом тщательно накрашенные губы произнесли беззвучное «да». Она кашлянула, повторила свой утвердительный ответ, а после едва слышно прошептала:

— Я никогда раньше не видала мертвых.

— Да, это ужасно, — кивнул Барнаби. Он сосчитал до пяти, выждал еще немножко. — Вы в силах помочь мне? Сможете ответить на пару вопросов?

— Не знаю. — Она отпустила предплечья и, дрожа, потянулась к золотистой пачке «бенсонз суперкинг», лежавших рядом с почти полной пепельницей. Прикурила, достав зажигалку из кармана, глубоко затянулась, прикрыв глаза, и выдохнула. — Наверх я больше не пойду, — прорезавшийся хриплый голос забрался слишком высоко и сорвался, — нет, только не в ту комнату!

У нее за спиной Трой закатил глаза, иронизируя над таким накалом страстей. Ему удалось поймать взгляд женщины-полицейского и заговорщически ей подмигнуть. Но та в ответ взглянула холодно.

— Нет-нет, конечно, нет! — поспешил успокоить Барнаби. — На самом деле меня гораздо больше интересует происходившее до того, как вы нашли мистера Хедли.

— А-а… — Она немного успокоилась, но слегка удивилась. — Вы хотите сказать, пока я сюда ехала? Я приехала на автобусе…

— Скорее, когда вы подошли к дому, миссис Банди. Вы не заметили чего-нибудь необычного?

— Чего «необычного»?

«Солнышко, если бы мы знали чего, тебя бы не спрашивали, — про себя сказал Трой. — Так они целый день будут ходить вокруг да около». Он с вожделением воззрился на блестящую пачку, в которой уже недоставало семи сигарет, и подумал, что мог бы прикончить оставшиеся.

— Ну, ворота были широко распахнуты. Значит, почтальон заявлялся. Он ни за что не желает закрывать их, хотя мистер Хедли даже надпись повесил. Так что я закрыла ворота за собой, пошла по дорожке и… Вы вот говорили, что-то необычное? Так я сразу заметила, что занавески до сих пор задернуты. Внизу, в холле, и в спальне мистера Хедли. Ну, я такая вхожу…

— У вас свой ключ?

— О да, — подтвердила она с трогательной гордостью, — все, у кого я убираюсь, дают мне ключи. Но дверь-то была заперта изнутри на задвижку. Я минуту постояла, не знала, что делать, потом решила сунуться с черного хода. Дернула кухонную дверь, без особой надежды. Замок там не ахти, но шпингалеты, верхний и нижний, намертво запирают. Однако же, подняв наружную задвижку, я открыла дверь и преспокойно вошла.

— Сразу открыли?

— Да. Я вхожу, значит, и кричу: «Привет!»…

— А почту вы видели, миссис Банди?

— Кстати, вот теперь, когда вы напомнили… нет.

— Продолжайте.

— Я надела передник…

— Вы принесли его с собой?

— Нет. Он на плечиках висит, в кладовке, где швабры. Там же и косынка, от пыли. — Она коснулась волос, соломенного цвета сооружения на голове, начесанного, залитого лаком, обесцвеченного, в общем, безвозвратно загубленного. — Потом я увидела, что он не только не завтракал, но и стол даже не накрыт. Ну и занавески задернуты, и все такое. В общем, я забеспокоилась, не заболел ли он. Растерялась, вообще-то, честно сказать. Я не любила подниматься наверх, пока он не встал. У меня муж такой, знаете, подозрительный, а с другой стороны, не могу же я приступить к уборке, не зная, есть кто в доме или нет? Ну, вы понимаете.

— Конечно, — согласился Барнаби, — очень даже понимаю.

— Ну и… — Вот она, кульминация страшилки! Женщина снова обхватила руками предплечья и вонзила в себя ногти. — Я подошла к его двери…

— Дверь была открыта?

— Да.

— Свет горел?

— Да! — выкрикнула миссис Банди и ударила себя кулачками по лбу, охваченная ненавистью к воспоминанию. — О-о! Убить себя готова за то, что потащилась туда. Запах… Я по запаху должна была догадаться. И что бы мне не спуститься вниз и не позвать кого-нибудь? Но в такие моменты ведь не думаешь, правда?

— Конечно, дорогая, — заверила ее женщина-полицейский.

— Я теперь никогда его не забуду! Знаю, что не забуду. Никогда. До конца моих дней.

Барнаби подумал, что, возможно, она права. Конечно, картина со временем поблекнет, но будет всплывать снова и снова, тысячу раз. Да, плохой день выдался у миссис Банди.

Она уже успела мысленно переместиться в кухню. Но Барнаби пришлось скрепя сердце вернуть ее наверх, в спальню.

— Вы до чего-нибудь дотрагивались в комнате?

— Господи! Да вы что, в самом-то деле! — Впервые в ней проснулась энергия. Она была возмущена. — Да я рванула вниз, только пятки сверкали.

— Но вы видели…

— Я видела его. И это все, что я увидела. Мне одного взгляда хватило, и я давай бог ноги. Всё? — Она перегнулась через стол, и ее лицо оказалось в нескольких дюймах от его лица. Барнаби понял, что свидетельница сейчас либо ударит его, либо разрыдается.

— Прекрасно, миссис Банди. Прекрасно. Спасибо. — Он произнес это нарочито спокойным голосом и обратился к молодой женщине в полицейской форме: — Мне кажется, нам всем не повредило бы…

Пока готовился чай, миссис Банди продолжала свое знакомство с сигаретами «бенсонз». Теперь в пепельнице покоилось уже девять окурков, испачканных помадой. Трой старался туда не смотреть.

Сержант был человек глубоко несчастный. Он не мог курить в отделении, не мог курить в служебной машине, не мог курить на задании (если дело было днем, конечно). И теперь, когда вред пассивного курения был доказан, ему приходилось тщательно следить за тем, где и когда он курит у себя дома. Потому что Талисе Лин, отраде его сердца, существу, ради которого только и стоило жить, было всего два года, а ведь это очевидно, что двухлетние легкие очень и очень уязвимы. Не далее как сегодня утром, после завтрака, Трой наслаждался сигареткой в туалете, да еще и дым выдыхал в окно. «Я принадлежу к вымирающему виду, да, точно», — с горечью подумал он и принял в качестве слабого утешения чашку крепкого «брекфаст бленд» из рук женщины-полицейского.

— Итак, вы вернулись в кухню, миссис Банди, — небрежно, как будто они болтали о погоде, напомнил старший инспектор.

— Вернулась, — твердо ответила миссис Банди.

— И что было дальше?

— Меня стошнило, — она повернулась в сторону Троя, — вон туда.

Хотя в данный момент раковина была безукоризненно чиста, сержант брезгливо потянул носом и тут же отсел со своим блокнотом.

— Потом я позвонила Дону на работу, и он связался с вами. Он и сам приехал, но его не впустили.

— Да, не впустили. Мне очень жаль, — извинился Барнаби. — Но я не задержу вас ни минутой дольше, чем необходимо. — Он отхлебнул чаю, который был великолепен. — В посудомоечной машине много посуды. Мистер Хедли любил принимать гостей?

Она отрицательно покачала головой:

— Это очень редко случалось. Тут у них кружок есть, они регулярно встречаются. Раз в месяц. Они, знаете, пишут, рассказы и всякое такое. — Впервые улыбнувшись и как бы извиняясь, она сказала: — Ну, люди же разные бывают, правда?

— Конечно. — Барнаби улыбнулся в ответ и, заметив, что Трой собирается что-то сказать, сделал предупреждающий жест. — Не могли бы вы, миссис Банди, назвать мне их имена?

— Кто был здесь вчера, не знаю. Но иногда приходят мистер и миссис Клэптон. Они живут по соседству. — Она показала налево. — Еще дамы Лиддиард из Гришэм-хауса. Это где-то домов через шесть по этой стороне Луга. Большой такой дом. Ананасы над воротами. Я у них тоже убираюсь.

— Семейная пара?

— О нет. Мисс Гонория и ее невестка. Она славная, миссис Л. Мне ее жаль. У них ведь даже телека нету.

— Вы давно работаете у мистера Хедли?

— Почти десять лет. С тех пор как он купил этот дом. Общая уборка раз в неделю и по мелочам в четверг. А белье сдается в прачечную.

— Вы, вероятно, довольно хорошо его знали?

— Не сказала бы. Он был очень сдержанный. Не то что некоторые из дамочек. Не успеешь начать работу, как начинается: «Что-то мне сегодня не по себе, Кэрол. Давайте сделаем перерыв, выпьем по чашечке чая». Ну и мы, бывало, сядем, так они мне всю подноготную выложат. Мистер Хедли — другое дело. Он был очень закрытый. Честно сказать, не думаю, что сейчас знаю его лучше, чем когда впервые пришла сюда.

— А какой он был работодатель?

— Очень привередливый. Все должно быть только так, и никак иначе. Украшения и книги — на место, туда, где стояли. По крайней мере, он не мешал мне убираться. Не то что некоторые.

— Значит, миссис Хедли не было?

— Он был вдовец. На буфете в гостиной — их свадебная фотография. И рядом ваза со свежими цветами, прямо как алтарь у него. Очень печально. Уж, казалось бы, пора оправиться от горя.

— А вы не знаете, когда, собственно, умерла миссис Хедли?

— Понятия не имею.

— Есть ли у вас какие-то соображения, миссис Банди, насчет того, кому могло понадобиться…

— Нет! И вообще, я хочу домой. — Она умоляюще посмотрела на женщину-полицейского, как будто голос той был тут решающим. И снова задрожала.

— Мы почти закончили, — успокоил Барнаби. — Я бы только попросил вас посмотреть внимательно, не пропало ли чего здесь, в кухне, и в гостиной.

— Здесь всё на месте. — Она встала, не сводя глаз с сотрудницы полиции: — Вы не сходите со мной?.. — Они вышли вместе и почти сразу вернулись.

— Фотография пропала. Свадебная.

— Больше ничего?

— Ничего, что я бы сразу заметила.

— Боюсь, нам с вами придется поговорить еще раз…

— Только не здесь. Я никогда в жизни больше сюда не приду.

— Не волнуйтесь. У вас дома или в участке, как вам удобнее. И нам понадобятся ваши отпечатки пальцев. Просто чтобы исключить вас из числа…

Женщина-полицейский помогла миссис Банди надеть пальто, открыла дверь кухни и тут же предусмотрительно ее закрыла. Взяв миссис Банди за руку, она отвела свидетельницу в сторонку, и Барнаби услышал приглушенное предложение помощи и поддержки, совета, если потребуется. Последовал обмен адресами и телефонами.

На узкой лестнице послышались тяжелые шаги, некоторая толкотня, спотыканья, и Джеральд Хедли покинул свой дом в последний раз. Через несколько минут вышла миссис Банди, и «Приют ржанки» остался в полном распоряжении полиции.

— Вы можете приступать, Том, — в дверях стоял Обри Марин, все еще в полиэтиленовой амуниции, — мы теперь пошуруем внизу.

Окна в спальне Хедли были раскрыты настежь, но в комнате все еще стоял запах размозженной плоти и густой, застывающей крови. На затканном цветами аксминстерском ковре темнело липкое пятно, но больше ничего не говорило о свершившемся здесь недавно насилии. Каждый костный обломок, как бы мал он ни был, каждый мазок серого вещества, каждый клочок кожи были аккуратно изъяты для тщательного и, если повезет, многое объясняющего исследования.

Комната была обставлена весьма лаконично, дорогой, но скучной мебелью-новоделом. Тяжелая дубовая кровать и большой гардероб косили под эпоху Регентства. Пара прикроватных тумбочек с золочеными филигранными ручками. Ореховый комод в георгианском духе, на нем — два стаффордширских льва со слегка удивленными мордами и черными, волнистыми, как распущенная шерстяная пряжа, гривами, припудренными алюминиевым дактилоскопическим порошком, как и все гладкие поверхности в комнате.

Одинокий бронзовый подсвечник, близнец орудия убийства. Графин с водой, накрытый перевернутым стаканом, дорожный будильник в кожаном чехле и связка ключей на прикроватной тумбочке, той, что была дальше от места, где нашли тело.

Барнаби взял ключи.

— У него «целика».

— Очень недурно.

Трой, открыв дверцу гардероба, просунул внутрь руку, нащупал обтесанный край другой дверцы и опустил шпингалет. Три четверти шкафа были заняты одеждой на плечиках: костюмы, куртки для верховой езды, аккуратно отглаженные брюки от «Бёрберри», галстуки. В восьми выдвижных ящиках лежали стопки рубашек в прозрачной упаковке, нижнее белье, носки, мягкие дорогие свитера, кашемировые или из овечьей шерсти, с бирками «Прингл» и «Бремар».

Трой достал рубашку и обозревал ее нетронутую, снежную белизну с глубоким одобрением. Метка, изображающая какое-то позвоночное в перьях, указывала на то, что своим идеальным состоянием сей предмет одежды обязан хлопотам прачечной «Коричневая птица».

Сержант осторожно положил рубашку на место, на секунду отступил назад и окинул взглядом аккуратные стопки. Прямо-таки военный порядок и чистота согревали ему сердце. Он и сам каждое утро оставлял дом в состоянии безукоризненного порядка, и горе его жене Морин, если, вернувшись, он его уже не заставал.

Иногда ему кажется, сказал однажды Барнаби, когда они с сержантом (вещь довольно редкая) выпивали после работы, что убийства претят Трою не столько как вопиющее насилие над человеческой природой, сколько как источник беспорядка.

Троя это замечание разозлило и задело, потому что в нем заключался намек на отсутствие у него нравственного начала. Расставшись с Барнаби, он еще некоторое время размышлял об этом. И чем больше он размышлял, тем пуще злился, потому что самоанализ не был его сильной стороной, и он старался по возможности избегать рефлексии.

Он и сейчас сбежал от неприятных мыслей в настоящее, продолжив работу. Быстро, но тщательно обшарив карманы всей одежды, что висела на плечиках, он не обнаружил ничего интереснее чистого носового платка.

— Посмотрите, — подозвал его старший инспектор.

Барнаби стоял у кровати, донага раздетой криминалистами. На матрасе лежала полосатая пижама. Трой послушно подошел к шефу и посмотрел, куда ему указали. Он был в некотором недоумении: и что? Большое дело, пижама! Как будто они раньше никогда не видели пижамы.

— Очень хорошо, шеф, — наконец ответил сержант.

— Почему он не надел ее?

— Что вы имеете в виду?

— Он разделся, но вместо пижамы надел халат.

— Может, собирался принять ванну.

Барнаби что-то проворчал и побрел в смежную со спальней спартанского вида ванную комнату. Она напоминала крошечную сауну. Стены, ограждение ванны и потолок были обшиты сосной.

На полочке, висевшей над раковиной рядом с двустворчатым зеркалом, стояли деревянная чашка для бритья и помазок с ручкой из слоновой кости. Там же, на полочке, старший инспектор обнаружил часы марки «ролекс ойстер».

Он открыл дверцу шкафчика, сделанную из косо закрепленных планок, как у жалюзи. Ничего, кроме обычного набора болеутоляющих, пластыря, ватных дисков, глазных капель и дезодоранта.

Ни испарины на стекле, ни капель воды на стенах, но, в конце концов, через двенадцать часов при такой температуре воздуха их и быть и не должно. Если Хедли принял ванну, перед тем как умереть, вскрытие это покажет, но не даст ничего, коль скоро он только намеревался это сделать.

Подал голос Трой, который закончил осмотр, покопавшись напоследок в коробочке с запонками и другой мелочью:

— В шкафу ничего. Посмотрю в комоде.

— Хорошо, — отозвался Барнаби, хотя прекрасно знал, насколько поверхностны их наблюдения рядом с заключением судебных экспертов, которое не позже чем через сорок восемь часов ляжет на его стол.

— Шеф!

Барнаби побрел обратно в комнату.

— Нас обокрали.

— Да, похоже.

Барнаби наклонился и заглянул поочередно в четыре ящика, два маленьких над двумя большими. Все они были выстелены внутри клетчатой бумагой, слегка вощеной — досада для экспертов. Все четыре были пусты.

— Странно, — сказал старший инспектор.

— Что же тут странного? В такую собачью погоду только одежду и красть. Любой бродяга не откажется от возможности утеплиться.

— Возможно, в ящиках была не одежда. И я не уверен, что это преступление совершено из корыстных мотивов. В ванной лежит «ролекс ойстер».

Трой присвистнул.

— Ни один мелкий воришка не оставит часы, даже если не знает их истинной цены.

— Верно, верно, — согласился сержант. — Жаль, что задняя дверь была отперта. Мы не знаем, был ли убийца из своих, или это чужак, которому пришлось бы взломать замок.

— Ну, кто бы то ни был, зашел он очень тихо, иначе Хедли услышал бы и спустился вниз.

— Может быть, он и собирался спуститься. Услышал шум, когда переодевался, накинул халат, чтобы выйти посмотреть, кто это пожаловал, но его опередили. Это объясняет, почему он был не в пижаме.

Барнаби медленно вышел на лестничную площадку, потом заглянул во вторую спальню. Она была еще меньше первой и использовалась как кладовка: банки с краской, валики, приставная лестница. Пылесос привалился к гладильной доске. Два обшарпанных чемодана из коричневой кожи. Один чуть побольше портфеля, другой — средних размеров. Барнаби мысленно сделал себе заметку: выяснить у миссис Банди, был ли третий.

Он отодвинул бежевую бархатную штору и выглянул на Зеленый луг. Привезли передвижной опорный пункт полиции и начали устанавливать у пруда с утками. Это была длинная, бесцветная, собранная из готовых блоков конструкция, буквально выпавшая (не без помощи гидравлики) из кузова грузовика.

Зеваки уже расходились. Барнаби крикнул сержанту: «Спускаемся!» — и пошел вниз.

Трой, который примерял «ролекс», вертя рукой перед зеркалом то так, то этак, быстро снял часы, в спешке испачкав хрусткую от крахмала манжету серым дактилоскопическим порошком. Он мысленно выругался, зная, что это будет раздражать его целый день. Не подвернуть ли ее, спрятав под рукавом куртки? Разумеется, с другой манжетой придется проделать то же самое. Раздраженно фыркнув, он поплелся за шефом.

Дом все еще был полон людей. В кухне работали, и вторая дверь, ведущая к гаражу, стояла нараспашку. Барнаби заметил плоскую, как у рептилии, голову инспектора Мередита, его bête noire[16]. Тот копался в деревянном ящичке для столовых приборов. В саду работали криминалисты. У соседней рощицы собралась кучка зевак. У одного мужчины на плечах сидел маленький мальчик и на что-то показывал отцу.

Барнаби вошел в большую комнату справа от входа. Он предположил, что именно здесь и собирался писательский кружок. Как и спальня, эта комната оказалась до странности обезличенной. Тут стоял длинный диван, еще один, гораздо меньших размеров, и три просторных кресла. На всей мебели были чехлы из ситца, размыто пастельные или в безвкусный цветочек. Бархатные бежевые шторы в пол, тоскливые светлые обои. Еще более скучные картины, на этот раз в довольно вычурных рамах: пирамиды фруктов на оловянных блюдах, горы битой дичи, сцены охоты. Собор в Солсбери — гравюра. Было в этой комнате что-то сонное, вялое. Что-то от клуба джентльменов или приемной пожилого адвоката.

Старший инспектор вспомнил, что хозяин, если верить миссис Банди, никогда не рассказывал о себе. Эта комната, безусловно, подтверждала ее слова. Но мог ли он — да не только он, кто угодно — быть настолько пресным и предсказуемым, насколько следует из всей этой обстановки и одежды наверху? Напрашивался ответ «да», но Барнаби не оставлял надежды, что тщательное расследование даст противоположный результат.

В дальнем углу комнаты стояло бюро светлого дуба с откидной доской, его внимательно изучал сержант Йен Карпентер. Увидев Барнаби, он поднял голову:

— Доброе утро, сэр.

— Нашли что-нибудь интересное?

— Не то чтобы. Страховка на машину и дом, выписки из банковских счетов. Обычные квитанции — за воду, телефон, электричество. Все оплачены.

— Писем нет?

— Вообще ничего личного. Кроме вот этого. — Он вынул фотографию в рамке, которая лежала лицом вниз в ящике бюро, и протянул ее Барнаби. Тот отошел со снимком к окну.

Счастливая юная чета стояла в дверях очень старой церкви. На девушке было кремовое платье и маленькая шляпка-таблетка, расшитая золотом и крошечными жемчужинками. К шляпке крепилась фата до плеч, невеста отстраняла ее от лица рукой в перчатке, в которой сжимала также букетик из гвоздик и резеды.

Джеральд Хедли, в темном костюме, с чайной розой в петлице, крепко сжимал вторую ее руку в своей. Невеста была настолько ниже его, что ей пришлось закинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза. Она радостно улыбалась, но у жениха лицо выражало скорее серьезную решимость, и упрямая складка рта заставляла предположить, что драгоценность, которую он держал так крепко, досталась ему нелегко.

Барнаби пожалел, что Хедли не смотрит в объектив. Взглянуть бы ему в глаза, попытаться отгадать его мысли, представить себе его чувства. Хедли был, безусловно, привлекателен. Насколько позволял судить профиль, сплющенная теперь голова когда-то была крупной и красивой по форме, нос — прямым, подбородок — мощным. Внушительная наружность военного. Или путешественника. Или деятельного служителя церкви.

Но почему, хотелось бы знать, фотография не стоит на своем обычном месте, рядом с букетом душистой калины, а спрятана в ящик бюро? Вот что самое интересное. Барнаби не терпелось докопаться до причины. Ему вообще, сказать по правде, не терпелось раскрыть это дело.

Что-то в случившемся сразу его взволновало, в самом начале, когда на руках у него еще не было никаких улик, предоставленных врачом и судебными экспертами. Затерянный среди безбрежной неизвестности, бог знает откуда и куда простирающейся, без надежды на помощь со стороны, Барнаби хранил невозмутимое спокойствие.

Подобное умение далось ему не вдруг, поэтому он хорошо понимал нетерпение своего сержанта и сочувствовал ему. Трой очень страдал от того, что Барнаби для себя называл «синдромом топтания на месте».

Сержант впадал в панику, когда не мог проникнуть в глубины чьего-то характера. Заранее страшился, что тайна, если ее не раскрыть поскорее, останется таковой навсегда. Трой жаждал хоть за что-то зацепиться, и поскорее. Пусть это будет любой факт или предмет, листок бумаги, сумка, зажигалка, бумажник. Что угодно, лишь бы это можно было потрогать и увидеть. Вот и сейчас, найдя окурок сигары, он внимательно его обнюхивал.

Но Барнаби слишком часто наблюдал, как такие вот соблазняющие в своей определенности, такие утешительные в своей реальности улики влекут к ложным выводам.

— Вот, — сказал Трой, катая между пальцами элегантный, тонкий, с золотистой полоской на конце цилиндр, — что я называю «дешевенькая сигара». Красота!

— Наверно, курил кто-то из гостей, — предположил Барнаби, переходя в нишу, заполненную книгами. — Сам-то он был некурящий. Это всегда чувствуется по запаху в доме.

Старший инспектор наклонял голову то вправо, то влево, чтобы прочитать заголовки. Сплошной нон-фикшн. Архитектура, путешествия, еда, вина. Несколько книг о писательском мастерстве.

И до чего аккуратно все расставлено! Не то что у него в доме, где все как перепуталось в незапамятные времена, так и стояло. По меньшей мере одна стопка всегда громоздилась на полу, несколько книжек в бумажных обложках залеживались около кресла Джойс, еще парочка — на ее прикроватной тумбочке. Здесь книги были выстроены, как танцовщицы в кордебалете — высокие по краям, а маленькие в середине.

В большинстве своем это были новые издания, правда, свежий глянец суперобложек несколько подпортили криминалисты.

Барнаби протянул руку и с истинно детским (он сам признавал это и потакал себе) удовольствием извлек книжку.

— «Анальные патологии», — прочитал он вполголоса название.

— Так он был из этих? — Трой даже оторвался от изучения розовых яблок и подстреленной куропатки с натюрморта. — Вот сукин сын!

Барнаби вышел и снова наткнулся на Обри Марина, уже свободного от полиэтиленовых доспехов. Тот нес запаянный металлический контейнер.

— «Целика» пропала, Том.

— Да? Дверь в гараже взломана?

— Не-а. Все аккуратненько заперто. Конечно, наш клиент мог просто подменить ключ Хедли и открыть им. А может, машина вообще где-нибудь в другом месте, например на техосмотре. Еще одна загвоздка. — Обри одарил Барнаби лучезарной улыбкой и пошел от дома по дорожке.

Барнаби и Трой последовали за ним. Холодный ветер тут же надавал им по физиономиям. Барнаби поежился и подумал, что сильно мерзнет из-за отсутствия полноценного питания. Он взглянул на часы, уверенный, что опоздал с ланчем лет на пятьдесят, но пока и двенадцати часов не было.

— Мы еще успеем зайти к соседям. Как, она сказала, их фамилия? Крэмптоны?

— Клэптоны, шеф.

— Что бы я делал без вашей памяти, сержант! — Это была чистая правда. Его собственная день ото дня ухудшалась. — Может, они предложат нам по чашке чая?

— Тут никогда не знаешь. Не исключено, что и повезет.

— И печенья бы.

Между тем число людей, сбившихся в кучки у заграждения, увеличилось. Прибыли молодые мамаши с детишками в сидячих колясках и даже трое школяров. Подтянулись старики в кепи, обмотанные крест-накрест, как патронташами, толстыми, ручной вязки зимними шарфами, завязанными на спине. Эти дышали на руки в рукавицах, охлопывали грудь и бока, чтобы согреться. Пришли простудиться и умереть. Женщины среднего возраста, в розовых сосисках поролоновых бигуди, торчащих из-под шерстяных, наверченных на голову шалей, передавали друг другу термос. Одна из них вводила вновь прибывших подруг в курс дела:

— Его уже вынесли, но в наглухо застегнутом чехле, ничего не видно было. — В голосе слышалось глубокое сожаление, как если бы она купила билеты на спектакль, а занавес почему-то не подняли.

— Наш Дон держит в таком чехле костюм, — подхватила ее товарка. — Они ужасно удобные.

— Мистер, мистер! — К Барнаби подбежали двое мальчишек лет восьми-девяти.

— Вам чего? — свирепо зыркнул на них Трой, и руки его дернулись.

— Мне бургер с луком и чипсы, — сказал мальчишка постарше, кивнув на передвижной опорный пункт, — а ему хот-дог.

— Очень смешно! Вы почему не в школе?

— А у меня кость в ноге, — ответил малолетний деревенский остряк.

— Если не хочешь еще и неприятностей на свою задницу в придачу, лучше проваливай.

По меньшей мере дюжина автомобилей скопилась в дальнем конце Зеленого луга. Все взгляды были прикованы к дому, как будто шеи у зевак заклинило в одном положении. Трой смерил их холодным взглядом, и его кожаное пальто заскрипело еще яростнее, обтирая ботинки при ходьбе. Он наслаждался своей начальственной ролью в самом сердце драмы.

— Послушайте! — Барнаби, уже взявшегося за калитку коттеджа «Тревельян», остановила девушка с упакованным в серо-буро-малиновый комбинезон и посиневшим от холода сопливым младенцем на руках. — У них никого нет дома. Он преподает в каустонской школе, а Сью на занятии в детском саду.

— А вы не знаете, когда возвращается миссис Клэптон?

— Обычно около часа дня.

— Спасибо.

— А зачем они вам? — поинтересовался высокий, худой мужчина в свитере со снеговиком. На кончике носа у него повисла капля.

Не ответив, полицейские отвернулись, и Барнаби решительно двинулся дальше по обледенелому тротуару. Трой поспешно его догнал.

— Хотите зайти к Лиддиардам?

— Можно попробовать.

Ананасы Гришэм-хауса пребывали в плачевном состоянии. Один лишился всех листьев, другой «подгнил» снизу. Колонны из песчаника тоже выглядели непрезентабельно, как и проржавевшие железные ворота высотой в пятнадцать футов.

Дом был уродливым нагромождением серых камней. Три этажа и маленькая круглая башенка, вскочившая на самом верху сбоку, точно бородавка. С нее дамокловыми мечами свисали сосульки. Оконные и дверные рамы, когда-то белые, давно уже стали грязно-серыми и облупились. Возможно, весной или летом, увитый ползучими растениями в цвету, с горшками пеларгонии на крыльце, этот дом мог выглядеть по-своему привлекательным. Но сейчас, на вкус сержанта Троя, он смотрелся не приветливее замка Дракулы.

Барнаби, напротив, нашел чем восхититься. Его душу садовода радовали многочисленные деревья и кустарники по сторонам дорожки. Вариегатный остролист, украшенный фестончиками мокрой паутины, красные и блестящие, как сургуч, прутья свидины. Два цветущих куста химоманта, а под ними все густо засажено весенником зимующим и ирисом алжирским. Печально висели, источая медовый запах, кисти магонии, присутствовало и несколько видов скумпии. Он узнал жесткую, но очаровательную хебе сорта «Миссис Уиндер», ее узкие, эллиптической формы листья, отливающие пурпуром при скудном зимнем освещении. А это… неужели кизильник? Да ну, нет…

— Боже милостивый! Да это же Rothschildianus! Кизильник Ротшильда…

— Точно? — Трой подозрительно уставился на обильные россыпи кремово-желтых круглых плодов размером с овечий помет.

— Какое сокровище! Exvuriensis у меня есть. Он, конечно, тоже красивый. Но это… Никакого сравнения.

— Ну да, куда уж там… — Трой просто голову сломал, пытаясь придумать умную реплику. Он ненавидел, когда от него ждали чего-то умного. Память подала слабый сигнал. — Ротшильды? Это которые богачи, да, шеф? Миллионеры или что-то вроде того?

— Они владеют удивительным садом в Гэмпшире. Эксбери-гарденс. Там можно покупать растения.

Трой рассеянно кивнул. Интерес к желтым плодикам, и прежде отнюдь не горячий, остыл совершенно. У него напрочь отсутствовала садоводческая жилка. Поселившись в маленьком домике с террасой, возведенном в семидесятых, он первым делом ликвидировал садик — устроил на его месте залитую гудроном парковку.

— Зря ноги сбивали, — с досадой констатировал Барнаби. На площадке, к которой вели растрескавшиеся ступеньки, валялись груды засохших листьев и обломки веток. Ветер подогнал их к самой двери. — Кажется, эту дверь годами никто не открывал.

Огибая дом, Трой произнес полушутя:

— Нищие и торговцы — с черного хода.

Наконец они нашли второй вход. Топорно сделанная, плохо подогнанная дверь была из тех, которые обычно ведут к уборной во дворе, но другой не было, и Барнаби постучал, довольно громко. Никакого ответа.

Он подождал несколько секунд и хотел было постучать еще раз, но Трой удержал его. С довольно унылого на вид огорода к ним через каменный дворик шла женщина. Крупная женщина средних лет в бесформенной, неуклюжей шерстяной юбке, стеганой куртке, когда-то зеленой, а теперь почти черной от старости, и непромокаемой рыбацкой шляпе. На шее у нее висела вытертая кожаная дамская сумочка, точнее сказать, сумка подпрыгивал на гранитном карнизе ее бюста, как торба для овса — на груди у лошади. У женщины было очень большое лицо, обширное пространство грубой красной плоти, к центру которого стягивались в тугой, болезненный узел все его черты, косматые брови и рот, похожий на капкан. «Страшна как смертный грех», — сказал бы про такую папаша Троя.

— Не ошибся я насчет этого места, — пробормотал сержант, понимая, что с такого расстояния его не услышать. — А вот и мамаша Дракулы.

К удивлению обоих мужчин, женщина проследовала мимо них, как будто они были невидимы, подняла наружный деревянный засов старой двери, вошла и захлопнула дверь у них перед носом. Барнаби пришел в ярость. Он поднял кулак и загрохотал по расшатанным доскам. Дверь немедленно открыли рывком.

— Как вы смеете! Вы что, читать не обучены? — Она ткнула пальцем в подернутую патиной тусклую металлическую табличку с надписью затейливо-традиционной, как узоры на свитерах с шотландского острова Фэр: «Нищим и бродягам вход воспрещен». — Уходите немедленно, а не то я вызову полицию!

— Мы и есть полиция, — ответил Барнаби, и его помощник про себя улыбнулся аккуратной учтивости ответа. Толстая старая ведьма!

— Так почему вы сразу не сказали?

— Не представилось возможности. — Барнаби засунул руку во внутренний карман пальто и достал служебное удостоверение, в котором значилось: «Старший инспектор Барнаби. Департамент уголовного розыска. Каустон».

— Что вам нужно?

— Задать несколько вопросов. Я так понимаю, вы мисс Лиддиард?

— Вопросов о чем?

— Можно войти на минутку?

Она нетерпеливо и раздраженно вздохнула, но посторонилась, пропуская их в помещение, которое принято называть подсобным, хотя по размерам оно тянуло на двухкомнатное бунгало. Здесь было полно старой мебели, томились в заточении сушилка и каландр с резиновыми валиками для прокатывания белья и пылился беспорядочно сваленный садовый и спортивный инвентарь, всякие там крокетные молотки, теннисные ракетки и сетки, а еще велосипеды. Имелся тут и длинный верстак, заваленный клубнями георгин, луковицами, выложенными на просушку, и другими садовыми разностями.

«Тут хватило бы места для семьи из пяти человек», — с возмущением подумал Трой, молча следуя за остальными, хотя, по правде говоря, ему не было особого дела до бездомных и нуждающихся.

В дальнем конце комнаты обнаружилась вторая дверь, гораздо толще первой, с забранной проволочной сеткой стеклянной панелью в верхней части. Гонория толкнула дверь, и они оказались в кухне. Еще одно огромное помещение с высокими потолками, убогое и очень холодное.

Оно было обитаемо. Маленькая кругленькая женщина в мешковатых брюках и нескольких свитерах, надетых один на другой, под кардиган, расшитый яркими бабочками, лепила пирожки на старом разделочном столе. Смущенная их внезапным появлением, она оставила свое занятие, как будто ее застигли за чем-то неприличным.

Не зная, невестка это, кухарка или кто-то еще, Барнаби ждал, что ему представят женщину, но не дождался.

— Мы расследуем весьма подозрительную смерть. — Он обращался к ним обеим. — Боюсь, что речь пойдет о вашем ближайшем соседе, мистере Хедли.

Он без удивления наблюдал одинаковое выражение недоверия на лицах дам. Интересно, сколько еще раз до конца дня ему придется это видеть. Всегда одно и то же. Люди никогда не верят, что кто-то, кого они буквально недавно видели живым и здоровым, мертв. Это невозможно. Только если умер незнакомый человек, тогда да. Неизвестное тебе имя в газетах. Фотография постороннего на телеэкране.

Женщина в кардигане смертельно побледнела. У нее было милое лицо, созданное для счастливой улыбки, а не для горестной гримасы, которая сейчас исказила его.

— Джеральд… Но ведь мы же на днях… О-о-о…

— Ради бога, Эми. Помни, кто ты такая! — Гонория схватила невестку за предплечье и довольно грубо усадила в ближайшее кресло. — Здесь посторонние.

— Извините. — Эми дрожала и озиралась испуганно, как ребенок, ищущий утешения. И Барнаби подозревал, что ждать ей придется долго.

Гонория заговорила.

— Тут явно какая-то отвратительная ошибка, — сказала она твердо, намереваясь раз и навсегда поставить обоих полицейских на место.

Барнаби вполне мог себе представить, как она стоит на берегу моря и запрещает волнам приближаться к ней. Или, находясь в эпицентре урагана, велит ветру убираться восвояси.

— Боюсь, что нет, мисс Лиддиард. Мистер Хедли был убит вчера вечером.

— Убит… Вы сказали…

— Убит. Да, боюсь, что так.

Испуг Эми излился морем слез, а Гонория села и застыла. Ее лицо выглядело странным образом оголившимся в своей бесчувственной и бездумной отрешенности. Казалось, она вдруг забыла все, что знала. Наконец она произнесла:

— Ясно.

— Я так понял, что вчера вечером у него были гости и что вы обе присутствовали.

— Как все это, право, страшно…

— Да уж.

— И это в Мидсомер-Уорти! А я ведь говорила, и не раз, но никто же меня не слушал. — Ее серые глаза смотрели на Барнаби в упор взглядом Медузы, и он просто оцепенел. Ни от кого никогда не веяло на него таким холодом. — Я предупреждала, что варвары у ворот!

— Уверен, что вы не откажетесь помочь…

— Какое отношение это кошмарное происшествие имеет к нам? Я ношу фамилию Лиддиард, как и жена моего брата. Это имя вплетено в славную историю Англии и выше всяких подозрений.

Ах ты, господи боже мой! Тысяча извинений! Уж не должен ли он в знак почтения обнажить голову? И сержант большим пальцем правой руки сдвинул кепку на затылок, а затем, не скрывая насмешки, осмотрелся. Он заметил и облупившуюся грязно-кремовую краску, и старомодные шкафы, и огромный «электролюкс», который вышел в тираж еще до того, как Адам начал гнать сидр. Он бы со стыда сгорел, если бы Морин пришлось держать в таком холодильнике свои йогурты. «Если бы я так жил, — подумал Трой с чувством глубокого удовлетворения, — я бы застрелился». К реальности его вернул голос шефа:

— …И потому я уверен, что вы согласитесь помочь нам любым доступным вам способом. — Тут Барнаби сделал паузу, задумавшись, не переборщил ли, употребив слово «долг». Кажется, нет, не переборщил.

— Естественно, мы хотели бы сделать все возможное для того, чтобы над этим негодяем свершилось правосудие. Если то, что мы наблюдаем теперь, вообще можно назвать правосудием.

Барнаби расслышал в этом ответе нотки страстной тоски и догадался, что тоскует Гонория по благословенным временам, когда виллану могли прилюдно выпустить кишки за то, что он погладил господскую собаку.

— Не могли бы вы для начала рассказать нам, кто присутствовал на вашем собрании вчера вечером и дать их адреса? — Трой приготовился записывать. — Как часто вы собираетесь?

— Раз в месяц.

— И вчерашняя встреча проходила в обычные сроки?

— Нет. У нас был гость. — Она уже проявляла нетерпение. — Какое, собственно, отношение имеет наше собрание к тому, что кто-то ворвался в дом к Джеральду и напал на него?

— Никто не врывался, мисс Лиддиард. — Барнаби понимал, что скрывать это невозможно, принимая во внимание форму опроса, которую ему придется применить.

— Вы хотите сказать, — Эми смотрела на него с недоверием, — что Джеральд сам открыл дверь и впустил убийцу?

— Открыть дверь, — Гонория произносила слова четко и раздельно и говорила громко, как будто невестка была не только умственно отсталой, но и глухой, — совсем не то же самое, что впустить кого-то. В дверь то и дело стучат, — тут она снова повернулась к Барнаби, — приносят газеты, в которых печатают всякую ерунду, собирают на благотворительность, просят еды…

— Ночью? В такой час? — Трой нарочито преувеличил свой гнусавый беркширский выговор, подвывал на гласных и глотал согласные, тем самым подчеркивая, что он не ровня Гонории.

Мог бы не трудиться. Она даже головы не повернула в его сторону — надменно смотрела прямо перед собой, и выражение лица у нее было такое, будто она только что обнаружила свежую собачью какашку посередине бесценного обюссонского ковра.

— Итак, у вас был гость, — напомнил Барнаби.

— Сплошное разочарование. Макс Дженнингс. Романист. Вроде как…

Имя показалось Барнаби смутно знакомым, только откуда — этого старший инспектор вспомнить не мог. Явно не из личного опыта, потому что Том никогда не читал беллетристики. По правде говоря, он вообще почти не читал, предпочитая в свободное время рисовать, готовить или возиться в саду.

— Итак, — заключила Гонория, — мы разошлись позже обычного. Около половины одиннадцатого.

— И вы все ушли?

— Все, кроме Рекса Сент-Джона. И Дженнингса.

— Вы сразу вернулись домой?

— Разумеется! — выпалила Гонория и тут же добавила, причем без всякой иронии: — Вечер был темный, ненастный.

— И больше не выходили?

Она воззрилась на старшего инспектора так, будто он повредился головой.

— И не возвращались в «Приют ржанки» по какой-нибудь причине?

«При-и-ют ржанки», — с удовольствием мысленно поправил Трой, хотя обычно говорил «приют».

— Разумеется, нет.

— А вы тоже… — Барнаби обратился к второй женщине, — простите, не знаю вашего…

— Миссис Лиддиард. Эми. Нет. Я тоже не выходила.

— Вы сразу пошли к себе? — спросил Барнаби.

— Да, — признала Гонория, — у меня разболелась голова. Гостю разрешили курить. Отвратительная привычка. Здесь ему бы этого никто не позволил.

— А вы, миссис Лиддиард? — Барнаби снова обратился к Эми.

— Не то чтобы сразу. Сначала я приготовила нам какао…

— Им вовсе не нужно знать все подробности нашей жизни.

— Прости, Гонория.

— Почему бы тебе не рассказать им еще, сколько сахара ты положила в какао? Опиши также чашки и блюдца.

Пухлая нижняя губа Эми задрожала, и Барнаби сдался. Было бесполезно настаивать, тем более что Гонория, по сути дела, заткнула невестке рот. Им предстояло еще побеседовать с множеством других свидетелей, и по теории вероятности среди них непременно должны были отыскаться общительные и готовые помочь люди. А с миссис Лиддиард можно потом потолковать еще раз, и лучше всего — с глазу на глаз.

Старший инспектор решил не дразнить гусей, но тут, как назло, вмешался Трой. Нарочно поправив галстук, чтобы привлечь внимание к прокуренным пальцам, он спросил:

— Каким человеком был мистер Хедли?

— Он был джентльмен.

И всё. Конец разговора, больше никаких вопросов и никаких ответов.

Барнаби объяснил, что понадобятся отпечатки их пальцев. Гонория отказалась категорически: об этой унизительной процедуре не может быть и речи! Когда Эми провожала их, они услышали пущенное вдогонку, нарочито громкое «наглые клоуны».

Он был джентльмен! По дороге к ржавым воротам Трой яростно пнул гравий. Разумеется, мы все понимаем, о чем речь. Сливки на торте мироздания. Сержант закурил. Член закрытого клуба. Правильный галстук закрытой школы. Правильный выговор. Правильная осанка. Правильные деньги. Правые убеждения. (Трой и сам был правых убеждений, но исходил из другой отправной точки и руководствовался иными резонами.) Ну и, конечно, триппер.

— Нельзя верить таким людям. — Трой открыл калитку и посторонился, пропуская Барнаби. — Ни одному их слову. Держу пари, она и дня в жизни не работала. Паразитка проклятая.

— Послушайте, сержант! — резко и раздраженно одернул его Барнаби. Спина у него болела от долгого стояния, и высокомерное обращение нравилось ему не больше, чем Трою. — Ваши предубеждения — это ваше личное дело, Гевин, если только они не мешают работе, а если мешают, то становятся и моим делом. Наша работа состоит в том, чтобы извлечь информацию, убедить человека раскрыться. Все, что мешает этому процессу, — пустая трата времени и чушь собачья. Они пусть ведут себя как хотят, но я не желаю, чтобы и мы поступали как заблагорассудится.

— Сэр!

— Вы меня поняли?

— Да понял я, понял… — Сержант с остервенением жевал свою крепкую сигарету. — Просто они так меня достали!

— Никто не просит вас делать вид, будто вы их любите или уважаете. Потому что в этом случае отношения сложатся столь же недопустимые, как и те, в которых вы увязли сейчас. Ваши чувства несущественны. По крайней мере, должны быть несущественны. Самокопание губительно для людей нашей профессии. Мы должны смотреть в оба, причем наружу, а не внутрь себя.

— Да, — повторил Трой. — Извините, шеф.

Беда в том, знал Трой, что Барнаби прав. И обычно сержант смотрел в оба, потому что любил свою работу и хотел делать ее хорошо. Трой очень гордился даже самыми скромными своими достижениями, которых, надо отметить, было немало. И он решил сделать над собой усилие. Итак, да здравствует вежливость в общении с невежами! В конце концов, она же ничего не стоит. Но пятки лизать он им тоже не будет. Нет уж, извините!

К тому времени они прошли половину Зеленого луга. Навстречу им выбежала темноволосая, хорошенькая Китти Фосс, репортер «Эха Каустона».

— Здрасьте, старший инспектор! И что у нас?

— Привет, Китти, — бросил Барнаби и пошел дальше.

Девушка-репортер, стараясь не отстать, запнулась о кочку, и Трой бросился поддержать ее.

— Народ говорит, что тело уже вынесли, — продолжала она, пытаясь вырвать руку у Троя.

— Так и есть.

— Это мужчина, который жил в доме? Спасибо, сержант, дальше я сама! Некий, — она сверилась с записной книжкой, — Джеральд Хедли?

— Мистер Хедли был обнаружен мертвым сегодня утром при весьма подозрительных обстоятельствах.

— Кто его нашел? Сказала же, сержант, я сама! — Она выдернула руку. — Как он был убит?

— Вы же знаете правила, Китти. Будет обнародовано сообщение по результатам экспертизы.

Шеф проплыл дальше, а Трой повернулся к девушке:

— Может, встретимся попозже и выпьем немного? Я раздобуду для вас что-нибудь.

— Во второй раз вы меня на этот крючок не поймаете. — Китти посмотрела на него с глубоким презрением.

— Простите?

— Восемнадцать месяцев назад. «Веселый кавалер». Не помните? — Она наивно согласилась встретиться, надеясь на какой-нибудь улов, но получила разве что несколько сомнительных предложений, на которые плевать хотела.

— Ха! Да, было, — запоздало вспомнил Трой. — Не попробовать ли еще раз?

— Не раскатывайте губу.

Следующим Барнаби планировал посетить Сент-Джона. Если действительно Рекс и Дженнингс оставались последними, очень важно выяснить время и очередность их ухода. Барнаби и Трой без особого труда нашли обшитый досками, видавший виды дом. Он стоял почти напротив «Приюта ржанки», но, хотя их встретил собачий лай, какого ни один смертный не слышал и не хотел бы услышать, никто не появился.

Оставив коттедж «Бородино» за спиной и возвращаясь обратно к коттеджу Хедли, Барнаби заметил у ворот соседнего дома женщину с велосипедом. Видимо кем-то уже оповещенная, что ее искали, она с интересом смотрела в их сторону и явно ждала, когда они подойдут. Выуживая из кармана удостоверение, старший инспектор направился к ней.

— Миссис Клэптон?

— Да. А в чем дело? — Ее тон, немного встревоженный, но явно свидетельствующий о горячем желании помочь, обещал приятный контраст с предыдущей беседой.

— Как думаете, мы могли бы поговорить в доме?

— Конечно.

Входная дверь открылась в крошечное пространство, устланное циновкой из кокосового волокна. Сразу за ней круто взбиралась вверх узкая лестница. Стены лестничного колодца были цвета берлинской лазури в звездах. Сью провела их в довольно неряшливую гостиную, где с разрешения хозяйки Барнаби быстро и благодарно погрузился в глубокое кресло, из которого потом, когда пришло время вставать, еле смог извлечь себя. Трой устроился за столом с одной витой ножкой. Вся эта конструкция так шаталась, что в конце концов сержант пристроил свой блокнот на коленке.

— Это касается Джеральда? — Она широко раскрыла глаза и часто дышала. Видно было, что предчувствия у нее самые дурные. — Люди там, на улице, разное говорят. Что с ним несчастный случай. Даже… что он умер.

— Боюсь, что так и есть, миссис Клэптон. Но о несчастном случае речи быть не может. Мистера Хедли убили.

Краска сначала отхлынула от ее лица, а потом прихлынула обратно густой малиновой волной. Она склонила голову, и выражения ее лица было уже не разглядеть из-за водопада волос. Через несколько секунд Сью выпрямилась. Казалось, она успокоилась. Ее лицо теперь было цвета слабого чая.

— Но мы же только вчера собирались нашим писательским кружком. Прекрасно провели время. — Она казалось озадаченной и слегка обиженной, как будто прекрасно проведенное время само по себе способно уберечь от несчастий.

— Я так понимаю, вы собирались регулярно?

— Да. Раз в месяц. — Она уставилась на свои сабо, неуклюжие башмаки, надетые поверх шерстяных носков и разрисованные мелкими цветочками. — Джеральд… Джеральд…

— Вы не знаете, кто-то мог желать зла мистеру Хедли?

— Что вы хотите этим сказать? — Сью в изумлении переводила взгляд с одного полицейского на другого. — Разве это не был грабитель? Разве он не ворвался в дом?

— Разумеется, мы рассматриваем и такую возможность. — Барнаби был прямо-таки отечески мягок. — Как долго вы жили по соседству?

— С тех пор как мы переехали сюда. Около пяти лет.

— Вы, вероятно, очень хорошо знали мистера Хедли?

— Я бы не сказала. Он всегда был вежлив и готов помочь. Очень хорошо иметь такого соседа. Он расчищал снег прошлой зимой, когда Брайан потянул спину. Ну и всякое такое. Но он никогда, что называется, не раскрывался.

— Но вы встречались на людях?

— Только во время собраний кружка. Вне их мы не общались. Брайану бы это не понравилось.

— Почему?

— Его не интересуют люди… этого типа.

«Юлит», — подумал Трой, однако, помня о недавнем нагоняе, спросил у Сью очень вежливо и нейтрально:

— А какого типа, миссис Клэптон?

— Брайан их называет «офицерская косточка». Нет, Джеральд не состоял на военной службе. Мне кажется, он был отставным чиновником. Просто Брайан так называет подобного склада людей. Мой муж — социалист. — Она выпрямилась и приподняла подбородок, будто только что храбро призналась в каком-то стыдном грешке. Для Мидсомер-Уорти это, пожалуй, и было грешком. — Люди, в общем, нормально к этому относятся.

— Какие отношения были между членами вашего кружка?

— Прекрасные. В основном.

— Но должны же были возникать какие-то симпатии и антипатии? Время от времени разногласия неизбежны. Скажем, ревность к успеху кого-нибудь из членов кружка.

— О нет. Мы же не профессиональные литераторы.

«Туше», — подумал Барнаби, но потом понял, что она сказала это без всякой задней мысли.

— Вы все работали над разными произведениями?

— Да. Джеральд писал рассказы, Эми сочиняет роман…

Барнаби, слушая ее, осмотрелся. Две стены выкрашены в яркий, песчано-рыжий цвет, третья — в терракотовый, четвертая имеет тот же колер, что и стены на лестнице, правда, без звезд и галактических туманностей, но зато с величавой и довольно красивой пальмой. Черный фриз с греческим орнаментом расписан ниже рейки для картин. Все это напомнило Барнаби их с Джойс поездку в Кносс. Еще взгляд его наткнулся на сушилку для белья, с которой свисали пучки каких-то трав и цветов. Большой, от стены до стены, коричневатый ковер был безворсовым, однотонным, с зернистой, узелковой текстурой. Сью продолжала:

— …«Ночь Гиены». Я в этом ничего не понимаю. Оружие, бомбы, ракеты — все это мужские дела, правда? Глупости всякие. Но не в реальной жизни, конечно, где убивают людей.

— Вы всегда собирались у мистера Хедли? — спросил сержант Трой.

— Да. У Лоры домик крошечный, у Рекса вечно беспорядок. Брайан не хотел, чтобы они приходили к нам, а Гонория ворчала, что это доставляет ей слишком много хлопот. Вообще-то Эми мне сказала, что золовка просто не хочет тратиться на кофе и печенье. О! Вы ведь не расскажете ей…

— На этот счет можете быть спокойны, миссис Клэптон, — сочувственно улыбнулся Трой.

Сью робко улыбнулась в ответ. Она сняла очки, которые ненавидела всей душой, и пристроила их на коленях. Линзы были толстые, как донышки молочных бутылок. Сью мечтала когда-нибудь увидеть фильм, где герой, распустив по плечам туго стянутые волосы героини, снимает с нее очки и говорит: «А знаешь… в них ты выглядишь лучше».

— Кажется, у вас вчера был приглашенный выступающий, — сказал Барнаби.

— Редкая удача. Казалось бы, мы всего в часе езды от центра Лондона, а как же трудно зазвать к нам кого-нибудь!

— Но на этот раз у вас получилось.

— Да. Все удивились, что он согласился. И он такой милый! Совсем не строит из себя великого писателя. Дал несколько советов, рассказал много полезного. Он и нас внимательно слушал, представляете?

— То есть вечер удался?

Она истово закивала.

— И вы не заметили никакого напряжения, никаких подводных течений?

— Разве только Джеральд? — Лицо Сью помрачнело. Вытесненная на время мысль, что его больше нет, теперь вернулась. — Он почти не разговаривал, и это было странно. Я думала, он задаст кучу вопросов. Ведь он так хотел добиться успеха на писательском поприще. Бывало, правил и правил текст, пытаясь довести его до совершенства.

— И у него получалось?

Сью заколебалась. Зная, что о покойных дурно не говорят, она не сомневалась, что это правило распространяется и на их профессиональные достижения. С другой стороны, она всегда старалась говорить правду, а в данном случае правда ведь не могла никого обидеть. Меньше всего — бедного Джеральда.

— Когда Джеральд читал свои рассказы вслух, они звучали прекрасно. Он научился хорошо их читать, понимаете? Благодаря всем этим практическим руководствам. Но стоило ему умолкнуть, как ты понимал, что не помнишь ни слова из прочитанного. — После этого убийственного вердикта она вдруг встала, как будто вспомнив о правилах хорошего тона. — Мне следовало предложить вам чай, — сказала она, виновато пощипывая радужные кружева, которыми была отделана ее жилетка.

— Это очень любезно с вашей стороны, миссис Клэптон.

Мечта Барнаби о печенье более чем сбылась. Появились чай и кекс, им предложили угощаться.

— А почему вы так подробно расспрашиваете меня о нашем кружке? — осведомилась Сью, передавая полицейским большие чашки с чаем.

— Просто меня интересует фон. Я так понял, мистер Дженнингс не ушел вместе с остальными?

— Нет. Кстати, странно, да? Брайан первый пошел к выходу. Джеральд принес нашу одежду. Потом, казалось, засобирались все разом. Но, когда мы все уже были в дверях, Макс Дженнингс словно передумал уходить и снова сел.

— Вам показалось, что это был такой маневр с его стороны? — спросил Трой.

— Нет, не думаю. Просто неловкий момент.

— Вряд ли дорога до дома заняла у вас много времени, — предположил Барнаби.

Она не ответила, но посмотрела на него очень внимательно, как будто проходила тест и ждала каверзного вопроса.

— Вы больше не выходили в тот вечер?

— Нет.

— Никто из вас?

Она нахмурилась и прикрыла глаза рукой, как будто хотела подумать. Движение было быстрым, но не настолько, чтобы Барнаби не заметил всплеска эмоций. Причем эмоций посильнее озабоченности или беспокойства. Тревога, может быть? Или даже страх?

— Было уже поздновато.

— Может быть, прогулка с собакой? — подсказал Трой, подавшись вперед. Сержант тоже понял, что они напали на след.

— У нас нет собаки.

Она заговорила быстро, сухими, короткими фразами, нанизывая их одну за другой. Брайан сразу пошел наверх. Ей надо было еще подготовиться к занятию в детском саду. И вымыть посуду, оставшуюся после ужина Мэнди. Брайан уже крепко спал, когда она добралась до постели. Она долго не могла заснуть. Ее слишком взволновал вечер. А Брайан уснул, как только голова его коснулась подушки. И так далее, петляя и возвращаясь к уже сказанному.

Барнаби слушал все это не без сочувствия, поскольку понял, какая перед ней стояла дилемма. Люди совестливые, когда хотят скрыть что-то, даже не обязательно преступное, либо впадают в защитный ступор и не говорят ничего, либо безостановочно толкуют о чем угодно, стараясь занять свой язык, чтобы он не выболтал тайну. Желая сдвинуться наконец с мертвой точки, он прервал ее:

— Раз вы не спали, может быть, слышали, как уехал мистер Дженнингс?

— Да, — она с облегчением вздохнула, — да, слышала.

— Вы не заметили, во сколько это было?

— Боюсь, что нет. Вы знаете, как это бывает при бессоннице, лежишь в темноте… Время идет совсем по-другому.

— А это точно была машина мистера Дженнингса? — встрял Трой.

— Не могу себе представить, чья еще машина это могла быть. Мотор очень мощный, и мне показалось, что разгонялась она прямо под нашими окнами.

— Но вы не выглянули в окно?

— Нет.

— Ну что ж, миссис Клэптон. — Барнаби начал упорную и длительную борьбу с креслом, пытаясь вырваться из его коварных объятий. — Нет-нет. Все в порядке. Я справлюсь.

— Мы хотели зайти к мистеру Сент-Джону, — проговорил Трой, стараясь не смотреть на шефа, чтобы не рассмеяться, — но его не было дома.

— Да. Сегодня у него «базарный день». Он получает пенсию и делает покупки, а потом занимается в библиотеке. Уходит в девять утра, а обратно приезжает на четырехчасовом автобусе. Лору вы тоже не застанете дома. Она открывает свой магазин в десять, так что, скорее всего, она ушла из дома до того, как стало известно…

— А что за магазин, позвольте узнать? — уточнил сержант Трой, закрывая свой блокнот.

— «Прялка». Антикварный. В Каустоне, на Хай-стрит.

Барнаби, которому уже удалось привести себя в вертикальное положение, вспомнил название. В прошлом году он купил там Джойс на день рождения дорогущую викторианскую скамеечку для ног.

— Боюсь, мне придется попросить вас снять отпечатки пальцев, миссис Клэптон. Просто чтобы исключить… ну, вы понимаете.

— О господи… — Лицо ее омрачилось, глаза, маленькие без сильно увеличивающих линз и испуганные, как у кролика, заморгали. — Моему мужу это не понравится. Насчет гражданских свобод у него очень строго.

— Мы не будем хранить эти отпечатки. Их уничтожат, когда закончится следствие. В вашем присутствии, если вы захотите.

— Понятно.

— На Зеленом лугу, как вы уже, наверно, заметили, поставили передвижной опорный пункт полиции. — Барнаби говорил твердо, как будто приход Клэптонов туда был делом решенным. — Или, может быть, вы с мистером Клэптоном предпочтете зайти в участок?

Они остановились у двери. К ней скотчем была прикреплена картинка, изображающая дракона. Хвост обернут вокруг тела, и его стрельчатый кончик прикрывает ноздри и упирается в перепонку крыла. Над головой красным, синим и желтым написано: «Спасибо, что не курите у нас дома».

Выражение драконьей морды, шкодливое и виноватое, встревоженное, оттого что застукали, и одновременно выражающее веселую уверенность в том, что простят, напоминало гримаску ребенка-баловня, застигнутого за чем-то недозволенным. Трой про себя ухмыльнулся, а Барнаби громко засмеялся.

— Это кто нарисовал?

— Я. Это Гектор.

— Очень славно.

— Спасибо, — Сью вспыхнула от удовольствия, — он герой всех моих рассказов.

— Вы продаете свои рисунки, миссис Клэптон? — спросил Трой.

— Э-э-э… ну… — Лицо Сью просветлело.

— Это для моей маленькой дочки, ей бы очень понравилось. Повесить в ее комнате.

— Думаю… Я бы могла… Да.

— Отлично. Будем на связи.

Они уже вышли на крыльцо. Как только Барнаби и Трой сделали несколько шагов, Китти Фосс, на сей раз в сопровождении еще двух репортеров мужского пола, а также малого с камерой наперевес и женщины, размахивающей каким-то длинным ворсистым цилиндром, ворвалась в калитку, и все они, жужжа, как осиный рой, ринулись по дорожке к дому. Полицейские посторонились, полагая, что их целью была Сью, и не ошиблись.

— Итак, — сказал старший инспектор, когда «осы улетели», — ваше мнение, сержант?

— Думаете, выгораживает его?

— Похоже, что так. Хотел бы я знать, что в действительности делал мистер К., когда якобы «крепко спал». Пожалуй, стоит поговорить с ним, прежде чем жена его не подготовила. — Барнаби оглянулся бросить последний взгляд на коттедж «Тревельян». Представители прессы уже скрылись в доме. — Если домчите за двадцать минут до каустонской средней школы, у нас неплохие шансы успеть?

— По такой-то дороге? — Они как раз дошли до машины, Трой с усилием открыл дверцу, успевшую примерзнуть, и усмехнулся. — Да без проблем!

Тем временем в школе Брайан занимался с ребятами из театральной студии, готовился на ходу конструировать пьесу. Все, кроме Дензила, расположились полукругом на блестящем, медового цвета паркете. Школьники сидели по-турецки, спина к спине, или лежали на полу. Дензил висел вниз головой, вцепившись в резиновые кольца. Вены у него на шее вздулись, с мочек уха срывались и падали хрустально прозрачные капли пота.

— Иди уже, Дензил, — позвал Брайан. — Мы начинаем.

Дензил никак не показывал, что услышал зов, да Брайан этого и не ждал. Он с самого начала дал студийцам понять, что его modus operandi[17] — демократичность и открытость. Чтобы утвердить и развить в школьниках диалектику общности, надо на место официального, академического ландшафта водворить другой и сделать его естественной средой обитания. Репетиции должны быть не противостоянием студии и ее руководителя, а увлекательным исследованием самих себя. Дети смогут наконец раскрыть свои мечты, стремления, разочарования, а Брайан придаст им форму, сотворит из них полномасштабную драму под рабочим названием «Слэнгвэнг для пяти немых голосов».

Премьера была намечена на конец весеннего семестра, и это изрядно беспокоило Брайана. Хотя студийцы, безусловно, получали огромное удовольствие от драматического самовыражения (иначе на занятия они бы не ходили) и со всей страстью и фантазией отдавалась импровизации, учить слова им совершенно не хотелось.

Напрасно Брайан записывал на пленку репетиции, брал записи домой, удалял непристойные выражения, пытался придать сухому остатку более-менее связный вид, сохранял все это в компьютере Мэнди. Получив на следующем занятии принесенные им из дому тонкие перфорированные карточки, юные актеры обескураживающе небрежно распихивали их по карманам джинсов и больше к ним не возвращалась.

Вот и сейчас Брайан спросил, нашел ли кто-нибудь время просмотреть результаты работы предыдущей недели. Дензил, медленно опускаясь, произнес:

— Да.

— И как тебе?

— Забирает, чувак. Реально забирает.

Парень повис в дюйме от пола, перекатывая под сероватой, нечистой кожей дельтовидные мышцы, словно кокосы. Потом беззвучно спрыгнул. Все зааплодировали. Дензил с притворным почтением приложил руку к груди и поклонился, показав бритый череп. В самом центре голой макушки красовалась татуировка — паук. Голубые нити паутины оплетали голову и исчезали за воротом майки с изображением группы «Ганз энд Роузез». Шею у самого основания опоясывала другая татуировка — «Разрезать здесь». Он неторопливо присоединился к остальным.

— Я б стал гимнастом на трапеции, если б свезло.

— Ладно! Народ, разогреваемся! — крикнул Брайан дурацким, нарочито грубым голосом и побежал на месте, встряхивая руками и ногами и крутя головой.

Дензил встал около Эди Картер, расставил ноги и задвигался, будто играл на гитаре, ритмично выбрасывая таз вперед, чуть ли не прямо ей в лицо. Еще двое вяло поднялись с пола. Ворот, не выносивший прикосновений к шее (откуда и прозвище), стал боксировать с тенью. Маленький Борэм, тощий и беспомощный, но одетый как спортсмен-олимпиец, несколько раз неуверенно отжался.

Эди и ее брат продолжали сидеть спина к спине, напоминая пару изящно выточенных, изысканно украшенных подставок для книг. В профиль их лица выглядели совершенно одинаковыми (брат и сестра родились в один день), разве что подбородок у Тома сильнее выдавался и был потяжелее. Длинные, густые, вьющиеся волосы цветом напоминали апельсиновый джем. Добавьте сюда изящные носы и высокие, мраморной белизны лбы, как у детей на картинах тюдоровской эпохи.

Брайан каждый день нетерпеливо ждал возможности встретиться глазами с двойняшками Картер. Они постоянно меняли стиль, придумывали себя заново, никогда не выглядели одинаково. Их ослепительная кожа, гладкая, сливочная, была как чистый холст, жаждущий, чтобы его раскрасили. Они одевались, как это делали бы маленькие дети, предоставленные сами себе, с этакой независимой, вызывающей пышностью. Сегодня Эди явилась в алой многослойной юбочке с пышными воланами, отделанной шелком и кружевом, и бананового цвета ажурном джемпере. Том был в голубых джинсах оттенка упаковки сухих завтраков из пшеничной соломки и куртке-бомбере с принтом: ночные ведьмы, горящие города и матерные фразочки из комиксов.

— Давайте, вы двое! — скомандовал Брайан.

Эди раздвинула свои яркие, цвета гвоздики губы, коротко высунула язычок и снова убрала его. И улыбнулась. Брайан быстро отвернулся и стал боксировать с Воротом, что вовсе тому не понравилось.

Когда студия только образовалась, Брайан, зацикленный тогда на невербальной коммуникации, предложил всем сесть в кружок, взяться за руки и закрыть глаза. Потом начались физические упражнения, настоящие, полноценные тренировки. Но тут же и кончились: Брайан боролся с Воротом, случайно дотронулся до его шеи и так получил в ухо, что в голове у него потом неделю звенело.

— Хорошо. Рассаживайтесь, земляне.

Брайан сел, сделав одно-единственное, стремительно ускоряющееся движение. Двойняшки повернулись к нему с улыбкой. Не чуя себя от волнения и желания, Брайан улыбнулся им в ответ. Он никак не мог решить, кто же из них красивее, — оба действовали на него опьяняюще.

— Итак, — отрывисто бросил он, — где мы остановились на прошлой неделе?

Никто не помнил. Брайан выдержал паузу, вопросительно кивнул всем по очереди (словно полоумная собака, сказал потом Ворот, с заднего сиденья «форда эскорт» его мамаши).

— Может… — Борэм наморщил лоб, — тот кусок, где Дензил спустился по социальной лестнице и ввязался в драку с пакистанцем?

— Нет, — коротко обрубил Брайан.

Он очень хорошо знал, что в студии налицо этнический дисбаланс, и тщетно пытался поправить положение. Цветные не хотели присоединяться. Возможно, из-за Дензила, который по субботам с энтузиазмом торговал на Хай-стрит «Британским националистическим журналом» правых радикалов.

— Это было классно. Можем повторить.

— Нет, не можем. — У Брайана портилось настроение.

Любая импровизация, какой бы мирной она ни задумывалась, быстро превращалась в стычку. Похоже, драки нравились всем, но хотя они, без сомнения, весьма зрелищны, даже Брайану, начинающему постановщику (или руководителю театрального проекта?), было ясно, что свет не всегда должен резать глаза, порой его стоит приглушить, пока лампы не разнесло к чертовой матери.

— Я помню, — Эди повернулась, чтобы встретиться с ним глазами. Ноги разведены, локтями упирается в колени, — свой кусок текста. С прошлой недели.

— Она помнит, Брай, — подтвердил Том, явно гордясь сестрой. Он подмигнул, показав веко, украшенное красными и синими цветочками.

Брайан много и возбужденно думал о веках Тома. Насколько он мог заметить, узор не менялся, ни единый лепесток. Яркие цвета никогда не выглядели смазанными. Однажды его пронзила мысль, что веки, должно быть, татуированы, что это такой своеобразный тест на мачизм, который выдерживают только храбрейшие. У Брайана так и не хватило смелости спросить, верна ли его догадка.

— Отлично. И что же это была за ситуация? Слушаем все! — Брайан хлопнул в ладоши.

— Я была женщиной, которая наехала на мужа.

— А не помнишь почему, Эди?

— Ну да. Он женат на мне, а кого-то еще клеит.

— Ага!

— Ну и я такая ору: «Дерьмо! Подонок! Пошел вон, жирная скотина! Плевать я на тебя хотела! И собаку свою вонючую с собой забирай!» Ну, у него там питбуль.

— Бор может сыграть собаку, — предложил Ворот.

— Щас, разбежался! — Задохлик в ярко-синем спортивном костюме мгновенно свернулся в тугой клубок, словно еж.

— А че, он маленький, — ухмыльнулся Дензил. — Беда в том, что он никогда никого не укусит. Патамушта он цыпленок, а, Бор?

— Нет! — Борэм прищурился и закинул руки за голову.

— Цыпленок… Цыпленок. Цып-цып-цып…

Дензил и Ворот семенили вокруг, хлопая руками, точно крыльями, и вертя головой. Две пары ног, в ботинках и в кроссовках, медленно поднимались и опускались на пол с нарочито выверенной точностью. Это было очень забавно и — учитывая, что все их познания о домашней птице ограничивались содержимым холодильников в супермаркете, — поразительно похоже.

Брайан обхватил себя руками и качался взад-вперед на том месте, где полагалось быть заднице, наблюдая эту буйную импровизацию. Потом Дензил клюнул Ворота, тот дико взмахнул руками-крыльями и заметался с громким квохтаньем.

Устало поднявшись на ноги, режиссер-новатор снова хлопнул в ладоши, с тем же результатом, что и в прошлый раз, и выкрикнул:

— О’кей! Кончай импровиз! Хватит!

Но, похоже, им не хватило. Куриный переполох продолжался. Борэм, увидев, что его мучители отвлеклись на другую забаву, решил все-таки согласиться на питбуля. Опустился на четвереньки, подбежал к Брайану и стал терзать его штанины.

— Хватит, Борэм! — одернул его Брайан, а потом, решив, что жизнерадостная нотка поможет восстановить статус-кво, скомандовал: — Лежать!

Щуплый Бор в ответ поднял ножку.

Том и Эди сидели, неестественно спокойные, сдержанные, и наблюдали. Сообразив, в каком Брайан оказался положении, двойняшки удвоили внимание, чем встревожили его. В пристальном этом вглядывании он уловил и жалость, и удовольствие, а если и ошибся, то только наполовину.

— Вы что, все против меня, да? — Он заискивающе хихикнул.

Вдохновленный Бор еще разок подпихнул Брайана, и тот рухнул на пол.

В этот самый момент распахнулась дверь и вошла мисс Пэнтер, секретарша директора, в сопровождении двух мужчин. Один, высокий, грузный, был в твидовом пальто. Второй, тощий как жердь, — в черной коже. Только Брайан сразу не узнал незваных гостей.

— Мистер Клэптон?

— Да.

Мужчина постарше подошел и показал Брайану удостоверение с фотографией:

— Старший инспектор Барнаби, уголовный розыск. Можно вас на пару слов?

— Конечно. — Брайан неуклюже поднялся с пола. — А в чем дело?

— Хотелось бы поговорить без посторонних глаз.

Тощий открыл дверь, и Брайан вышел за ними, не догадываясь, что его акции, так сильно упавшие, взлетели с безнадежного дна до самых небес.

Они шли к кабинету директора, Брайан — посередине, как арестант, которого конвоируют в тюрьму.

Трой вступил в свою альма-матер с важным видом, не испытывая ни ностальгии, ни гордости. Школу он ненавидел, но поскольку рано понял, кем хочет стать, когда вырастет, одинаково старательно учил как скучные дисциплины, так и те немногие (общественные науки, компьютерная грамотность), что вызывали у него интерес.

Он никогда не водился со злостными прогульщиками и хулиганами. А бешеный азарт в играх, как отвращавший его от спорта, так и привлекавший к нему, заодно охранял Гевина от язвительных насмешек, которые иначе навлекла бы на зубрилку склонность к серьезным и регулярным занятиям.

Теперь, шагая по хорошо знакомому коричневому ковролину в пятнах, Трой бормотал себе под нос:

— Боже, как я все тут ненавижу…

Барнаби завершил свое образование в начале пятидесятых, еще до того, как классические школы объединили с общеобразовательными, но его дочь училась уже в единой средней школе и выиграла стипендию в Кембридже. В то время чета Барнаби состояла в родительском комитете, и на обоих супругов произвела сильное впечатление самоотверженная стойкость учителей — часто, как им казалось, перед лицом превосходящих сил противника.

— Калли ведь здесь училась, да, шеф?

— Да, — отрезал Барнаби. Его не могла не раздражать плотоядная мечтательность, с которой мужчины произносили имя его дочери.

Мисс Пэнтер ввела всех троих в кабинет директора, мистера Харгрива, который освободил его для их беседы. Брайан сел за письменный стол, хотя двухместный диванчик и большое кресло были свободны. Барнаби, помня о своей недавней схватке с креслом, присел на краешек дивана. Мисс Пэнтер вернулась с чаем и сухим печеньем «Гарибальди», начиненным изюмом. Трой разлил чай и поставил чашку перед Брайаном.

— Прошу вас, мистер Клэптон.

— В чем, собственно, дело?

Барнаби подумал, что, возможно, этот человек недоумевает вполне искренне. Сообщения об убийстве не было в часовых новостях, с телефонной станции сообщили, что Брайану сегодня утром никто не звонил. Трой воспользовался временным затишьем, чтобы вознаградить себя печеньками, — ухватил от души, но и с оглядкой, пусть не думают, будто он отправляет в рот одну за другой, молотит без перерыва. Он был голоден. И в глотке у него пересохло (чай положения не спасал), не говоря уж о том, что сержант мечтал покурить. Он поймал взгляд шефа и поспешно вернул очередное печенье на тарелку.

— Восхитительный вкус, — сказал он, открывая блокнот, — в детстве мы называли его «печенье с давлеными мухами».

— Боюсь, у меня плохие новости, — объявил Барнаби, когда Брайан допил чай.

— Мэнди?! — Чашка стукнулась о блюдце, остатки чая расплескались.

— Нет-нет, — поспешил успокоить Барнаби, — ваша дочь тут ни при чем.

Трой наблюдал, как краски постепенно возвращаются на мертвенно бледную физиономию Брайана. «Вот и я такой же стану, — подумал он, — когда Талиса Лин пойдет в школу. Не будет ни минуты покоя». Это внезапное озарение подействовало на него чисто физически: будто чья-то ледяная рука сжала его внутренности. Пока сержант старался мысленно ослабить ее хватку, Барнаби объяснял Брайану цель их прихода.

— Джеральд? — Первоначальное удивление очень быстро сменилось взволнованной, почти радостной заинтересованностью. «Ликующей» — пожалуй, вот подходящее слово. — Подумать только… Я видел его буквально вчера, — изрек Брайан уверенным, самодовольным тоном.

— Мы знаем, что видели, мистер Клэптон. — У Барнаби не было времени наблюдать демонстрацию притворного горя и еще меньше — неприкрытое ликование перед лицом насильственной смерти. — Вы не могли бы рассказать, при каких…

— Это был в высшей степени странный вечер.

— Правда? В каком смысле «странный»?

— Напряженность. Скрытая напряженность. — Брайан откинул назад длинные, жидкие коричневатые пряди. — Скрытая, но, разумеется, не от человека по-настоящему чуткого. Именно таким и должен быть пишущий.

Барнаби поощрительно кивнул и откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее. Кажется, это надолго.

— У меня здесь театральная студия…

Брайан наконец разговорился, даже разоткровенничался, как это часто случается с людьми, все секреты которых немногого стоят. Пользуясь этим, Трой отложил шариковую ручку и, прежде чем шефу удалось вернуть свидетеля к «скрытой напряженности», успел ухватить еще два печеньица «с давлеными мухами». Так все-таки, может быть, мистер Клэптон пояснит насчет «скрытой напряженности»?

— Джеральд вел себя очень странно. Неестественно тихо. И уж очень хотелось ему от нас отделаться поскорее.

— А другие?

— Весь вечер восторгались заезжей знаменитостью! Каким же замшелым ископаемым он оказался! Вообще ничего не смыслит в современной драме. Неудивительно, принимая во внимание продукцию, которую он печет, как пирожки.

— Вы не в восторге от романов мистера Дженнингса?

— Никогда их не читал. Мне есть чем заняться.

— Не могли бы вы вспомнить, кто первый предложил пригласить его?

Ответ был прямо-таки написан на лице Брайана. Он не знал. Однако ему не хотелось в этом признаваться. Но если ответить наудачу, его могут опровергнуть, и тогда он точно потеряет лицо.

— Обождите, старший инспектор. Дайте вспомнить. — Брайан задумчиво погладил бороду. Он отрастил ее сразу, как только это стало физически возможно, чтобы спрятать крупные блестящие прыщи на подбородке.

Трой, который уже все понял о Брайане, скривил рот. Он так и видел, как этот мелкий прыщ расспрашивает других, а потом звонит и лепит, будто бы «только что вспомнил». Актер… погорелого театра.

— Вы разговаривали с мистером Хедли в тот вечер? Есть какие-нибудь предположения, почему он был такой замкнутый?

— Пожалуй, нет. Разговор был общий. Я уже упоминал. — Ответы Брайана стали краткими и отрывистыми. Он выразительно посмотрел на часы.

— Как вы думаете, кто виноват в смерти мистера Хедли?

— Как я думаю? — В центре кустистой бородки Брайана влажные розовые губы округлились, образовав мокрое блестящее «О», похожее на ротовое отверстие какого-то головоногого моллюска. — Что вы хотите этим сказать?

— Я полагал, что сформулировал свой вопрос довольно ясно, сэр, — пробормотал Трой.

— Но вы ведь не считаете, то есть я хочу сказать, вы не…

«Ну, пошло-поехало, — мысленно вздохнул Трой, отщипывая кусочек печенья. — А теперь, три-четыре, все хором: взлом, взлом, взлом…»

— Разве дверь не взломана? — не подвел его Брайан.

— Нет никаких признаков насильственного проникновения в дом, сэр, — проинформировал Барнаби, пока не упоминая о незапертой на задвижку двери кухни. — Как вы полагаете, мистер Хедли был осторожным человеком?

— В каком смысле?

— Способен он был, скажем, открыть дверь поздно вечером кому попало?

— Сомневаюсь. Вы же знаете, какая она, эта верхушка среднего класса. Накопят дорогого хлама, которым и не попользуются ни разу за всю жизнь, а потом дрожат, как бы кто-нибудь не покусился на их кусок пирога. — Трой фыркнул, но вовремя успел перевести смешок в кашель. — У него на двери цепочка, на окнах замки, и сигнализация в доме. У них у всех так, у тех, кто живет вокруг Зеленого луга.

— Учитывая нынешнюю криминальную обстановку, — сухо ответил Барнаби, — было бы глупо с их стороны не иметь всего этого.

— Да все это железо только подстегивает предприимчивых ребят, — воскликнул Брайан. — Я пытался объяснить им, но разве они послушают? — Он коротко вздохнул, сокрушаясь о косности буржуазии. — Посмотрели бы вы на дом Лоры Хаттон! Еще не были у нее?

Барнаби покачал головой.

— Это же форменная Бастилия.

— У нее, должно быть, много красивых вещей, — заметил Трой, — антиквариата. Когда имеешь дело с таким товаром…

— Тоже мне дело. Обдирать наивных стариков как липку, а потом продавать купленные задешево вещи в пятьдесят раз дороже.

— Тем не менее этой женщине не откажешь в привлекательности, — пробормотал Барнаби, вспоминая скамеечку, купленную для Джойс.

— Ну, если вам нравятся рыжие дылды, холодные, как айсберг, которым денег некуда девать…

«Если? — уже мысленно фыркнул Трой. — Если? Да этот малый просто болван!»

— Лично я всегда находил ее фальшивой.

— Вы были ближайшим соседом мистера Хедли…

— Только топографически. Мы не общались.

— Я так понимаю, он вдовел. Вы не знаете, был ли у него кто-то… душевно близкий на момент его смерти?

— Если вы о сексе, — отчеканил Брайан с нескрываемым презрением, — почему бы так и не сказать? Нет, не было. По крайней мере, в Мидсомер-Уорти.

— Почему вы так уверены? — усомнился Трой.

— Сразу видно, что вы не живете в деревне. Когда кроссворд из «Таймс» разгадан и курс акций проверен, половине здешних жителей ничего не остается, кроме как пялиться в окно. Уж они бы такого не пропустили, поверьте.

— Не знаете ли вы каких-либо подробностей биографии мистера Хедли?

— Чиновник, рано вышел на пенсию. А всем известно, что это значит. Платиновое рукопожатие[18] и жирная пенсия, разумеется из кармана налогоплательщиков. У меня нет времени на людей такого рода. — Он поймал на себе взгляд старшего инспектора и, вероятно, прочитал в нем нечто, заставившее его прикусить язык. Брайан замолчал, потом довольно неловко добавил: — Разумеется, мне жаль, что он умер.

— Не сомневаюсь, — кивнул Барнаби. — А теперь не могли бы мы вернуться к вчерашнему вечеру? Когда именно вы ушли из «Приюта ржанки»?

— В десять пятнадцать.

— А потом?

— Домой пошел, разумеется. Проверил несколько ученических работ и лег спать.

— Вы хорошо спите?

— О да. Поработай хорошенько днем — и отключишься без проблем.

По глазам Брайана было видно, что в его последней фразе таится подтекст. Барнаби совершенно спокойно перенес язвительный выпад, хотя за долгие годы службы не раз выматывался настолько, что ночью, бодрствуя или даже задремав, бесконечно брел по темным коридорам изнеможения в железных башмаках. Трой же принял сказанное на свой счет, как всё и всегда, и был уязвлен.

— Итак, подведем итог, — продолжал Барнаби. — Вы пошли домой, проверили несколько ученических работ и легли спать.

— Да-да. — Брайан поддернул рукав и еще раз выразительно посмотрел на часы. Возможно, у всех остальных в этом кабинете времени вагон, но его, Брайана Клэптона, жизнь расписана по минутам, до отказа наполнена увлекательными событиями, и вообще, пока они тут лясы точат, его ожидает самолет в Лос-Анджелес.

— Иными словами, больше из дому вы не выходили?

— Нет. — После продолжительной паузы Брайан поднял чашку, потом снова поставил ее на блюдце. Кашлянул. Высморкался и внимательно обозрел свой носовой платок, прежде чем засунуть его в карман.

— А вот миссис Клэптон, — спокойно произнес сержант Трой, как бы беседуя сам с собой, — кажется, не спалось. Она до раннего утра глаз не сомкнула. Слышала, как уехал Макс Дженнингс.

— Вот как?

— Да, так.

Последовала еще более долгая пауза, во время которой полицейские обменялись понимающими и даже веселыми взглядами, что не укрылось (и не должно было укрыться) от допрашиваемого. Их обоих забавляло замешательство, в котором тот явно пребывал, но Троя это забавляло больше, потому что он вообще был человек недобрый.

Брайан снял и протер очки, маленькие и круглые, в неказистой стальной оправе, какие не украшают даже человека приятной наружности.

— Вы ведь понимаете, почему мы задаем этот вопрос, мистер Клэптон? — наконец нарушил молчание Барнаби.

— Гм…

— Мистер Хедли был убит между одиннадцатью часами вечера и ранним утром.

Барнаби встал с дивана и теперь нависал над письменным столом, широкий, грузный. Лицо его приняло мину строгого, но доброго родителя. С высоты своего положения он улыбался Клэптону ободрительно и выжидающе. Ждать пришлось недолго.

— A-а! Вы об этом… — Брайан хлопнул себя по лбу ладонью. — Да, я выскакивал ненадолго. Просто пройтись по Лугу. Стряхнуть с себя всю эту паутину. — Он посмотрел на Барнаби снизу вверх, осторожно и слегка заискивающе, и улыбнулся совсем по-детски.

— Видели кого-нибудь?

— Нет, — помотал головой Брайан и, чтобы все было предельно ясно, добавил: — Никого не видел.

— Ну что ж, я думаю, это всё. — Добившись своего, Барнаби позволил себе слегка растянуть губы, обозначив улыбку. — Пока всё.

— Спасибо, — поблагодарил Брайан.

Когда они выходили из кабинета, мисс Пэнтер окликнула его:

— Мистер Клэптон! Ваша жена звонила, пока вы разговаривали. Сказала, что это срочно. Если хотите ей перезвонить, можете воспользоваться моим телефоном.

— Как же я проголодался! — вскричал Трой.

Пойманный в ловушку каустонским односторонним движением, полицейский автомобиль с черепашьей скоростью огибал рыночную площадь, битком забитую прилавками под яркими навесами и крикливыми торговцами, сулящими неслыханно выгодные — ловите удачу, такого больше не повторится! — сделки.

— Хочешь ограбить меня, дорогуша? — орал корпулентный продавец, потрясая кочнами цветной капусты, по одному в каждой руке. — Подходи и грабь! Я готов. Я хочу этого и в душе уже это пережил.

— Это вы-то проголодались, сержант? — Барнаби не скрывал раздражения. Способность Троя поглощать массу высококалорийной пищи, не ощущая впоследствии давления поясного ремня, всегда уязвляла старшего инспектора. — Да вы только что умяли половину продовольственного склада Хантли и Палмера. Как, скажите на милость, вы можете быть голодны?!

— Может, заскочим в столовую, переждем это безобразие? — Трой покраснел и энергично ткнул пальцем в сторону пробки, медленно ползущей по Хай-стрит. — После того как поговорим с миссис Хаттон. Кстати… Только дьявола помяни, как он и появится…

Они застряли как раз напротив антикварной лавки. На двери висела табличка «Закрыто». Гобелен в витрине изображал сцену веселой пирушки в духе Брейгеля. Румяные бюргеры за столами из неструганых досок содвигали исходящие пеной пивные кружки, сдобная плоть их женщин в белоснежных плоеных воротниках едва не выпадала из корсажей, дети в грубых башмаках глубоко вгрызались в аппетитные краюхи, набивая рты хлебом, а какой-то подвыпивший весельчак упал лицом в грязь, да так и лежал. Трой задумчиво рассматривал гобелен.

— Немного похоже на то, как у нас празднуют Рождество, — сказал он.

Нет ответа. «И чего я надрываюсь? — спросил он себя. — Прямо наизнанку вывернуться готов, чтобы внести немного веселья в эту собачью жизнь, и что? Лучше поберечь силы. Повешу-ка я, пожалуй, дракона миссис Клэптон на заднее стекло: „Спасибо, что не смеетесь у нас в машине“».

— Странно, что закрыто в среду. Казалось бы, самый бойкий день.

— Возможно, она узнала про Хедли. Наверно, позвонили один другому. Но, может быть, хозяйка еще здесь. Кажется, тут как раз образовался небольшой зазор, выруливайте…

Трой крутанул руль.

— Я же сказал, что зазор небольшой!

— Хорошо, хорошо, — едко, как всегда, когда кто-то критиковал стиль его вождения, процедил Трой. Подумаешь… Протиснулся ювелирно. Даже краску не содрал.

Он затормозил на просторной стоянке позади магазинчика. Антикварный делил его с соседним книжным под названием «Черный дрозд». На стоянке были припаркованы грузовой фургон «форд» и красный «порше» в прекрасном состоянии. На массивной задней двери лавки древностей была установлена система охранной сигнализации «Бритиш телеком». Саму дверь оснастили врезными замками, а длинные прямоугольные окна по обе стороны от нее забрали металлическими прутьями.

Барнаби постучал, сначала тихонько, потом посильнее. Никто не отзывался — и, похоже, не отозвался бы, даже если бы они таранили дверь бетонной плитой. Барнаби приложил ухо к двери, но ничего не уловил. Трой просунул руку между прутьями на окнах и постучал по стеклу.

— Внутри кто-то есть, шеф. По-моему, сейчас откроют. — Он снял головной убор и, пригладив волосы, надел под другим углом, с претензией на щеголеватость. Потом поднял воротник пальто и завершил преображение полуулыбкой, теплой и, как он полагал, загадочной. В окне промелькнул неясный силуэт и послышался многообещающе хрипловатый голос:

— Кто там?

— Каустонский уголовный розыск, миссис Хаттон, — ответил Барнаби. — Мы хотели бы переговорить с вами.

Внутри отодвинули засов. Потом второй, потяжелее, явно нуждающийся в смазке. Звякнула цепочка. Повернулся ключ в замке. Трой затаил дыхание, сообразил вдруг, что легкая, но победительная улыбка сползла с его губ и тут же торопливо нацепил ее снова.

— Не стоит, Гевин.

— Сэр?

— Она старовата для вас.

Улыбка исчезла. Трой смутился. И смутило сержанта не то обстоятельство, что прочли его мысли. Он давно убедился, что шеф это умеет (и даже слишком хорошо). Просто он посчитал еретическим само предположение, что особа, которой денег некуда девать, имеет «срок годности».

— Входите.

Лора Хаттон стояла на пороге, прикрывая ладонью лицо. Барнаби показал ей удостоверение. Она на него даже не взглянула, повернулась и пошла в сторону крошечного офиса, выгороженного стенками из стекла и досок, в углу просторного, с высоким потолком зала.

Барнаби огляделся. Все здесь напоминало реквизиторский цех любительского театра, в котором играла Джойс. Предметы мебели, громоздящиеся один на другой, картины, нередко повернутые лицом к стене. Украшения. Картонные коробки с наклеенными на них номерами лотов, набитые старыми столовыми приборами и другой домашней утварью.

В офисе стоял антикварный письменный стол, такой крошечный, что его едва удавалось разглядеть под «макинтошем», телефоном, факсом и автоответчиком. Пахло душистым мылом. Барнаби догадался, что хозяйка, должно быть, сразу услышала их стук, но вынуждена была ополоснуть лицо над хорошеньким, в цветочках, тазом для умывания, прежде чем пойти открывать. Если она таким образом надеялась скрыть следы слез, то потерпела неудачу.

Горестная гримаса искажала лицо Лоры, и стоило Барнаби извиниться за вторжение, как ее предательски заблестевшие глаза вновь наполнились слезами. «Ну наконец-то, — подумал инспектор, — кто-то плачет по Джеральду Хедли».

— Простите. — Она вытерла слезы, уже побежавшие по щекам, ярким лоскутом шелка. — Это такой шок…

О, это не просто шок. Старшему инспектору достаточно было взглянуть на скорбные складки, что залегли возле ее рта, едва она кончила говорить. Какой там шок… Все гораздо серьезнее и глубже.

— Значит, вы понимаете, почему мы здесь, миссис Хаттон.

— Да, думаю, что да. Никак не могу… — Узкие плечи дрогнули, она закрыла лицо руками. И снова произнесла «простите». — Мне не следовало впускать вас. Я подумала, что смогу справиться с собой.

Барнаби колебался, продолжать или нет. Не из сентиментальности. Он был чувствительный человек, но ни за что не отложил бы свою бесчувственную работу, если бы ее требовалось сделать без промедления. Сейчас он колебался, сознавая, что свидетельница того и гляди совсем слетит с катушек. Скорее всего, именно так и случится. И тогда он ничего не узнает, а следующий разговор сложится еще труднее, заранее подпорченный неприятными воспоминаниями.

— Вы предпочли бы, чтобы мы наведались к вам в другой раз? — спросил он.

— Нет. Раз уж вы все равно здесь.

Лора протянула руку и выключила настольную лампу. В сумраке, прячущем ее слезы, она почувствовала себя увереннее. Она села на вращающийся табурет, единственный предназначенный для сидения предмет в офисе.

Трой пристроился со своим блокнотом у шкафчика с картотекой. Правда, он опасался, что потом не разберет собственные каракули. Барнаби прислонился к двери.

— Но я не совсем понимаю, что вы хотите узнать.

— Прошу вас, несколько слов о вчерашнем вечере, миссис Хаттон.

— Понятно. — Ничего-то ей было не понятно, но ее это нисколько не волновало, судя по глухому, безжизненному голосу.

— Как проходила эта встреча?

— Встреча? Но… какое это имеет отношение к… — Кажется, ей трудно было выговорить его имя.

— Вы не заметили чего-то необычного в поведении мистера Хедли?

— Заметила. Он почти ни с кем не разговаривал, а это было на него не похоже. Болтливым он никогда не был, но любил поговорил о писательстве. Я думала, он воспользуется возможностью и задаст множество вопросов.

— У вас не возникло впечатления, что его отчужденность как-то связана с личностью гостя?

— Нет, не думаю. Хотя… странно, что вы это говорите. Потому что, когда впервые возникла кандидатура мистера Дженнингса, он…

— Мистер Хедли? — уточнил Барнаби.

— Да. Так вот он очень смутился. Даже кофе пролил. Там на ковре пятно осталось, вы можете посмотреть.

— Он был против этой идеи?

— Не то чтобы против. Мне показалось, он просто счел это пустой тратой времени. Мы часто просим известных авторов приехать и поговорить с нами, но они никогда не приезжают. Однако в конце концов он согласился отправить приглашение.

— Почему именно он этим занялся, миссис Хаттон? — спросил сержант Трой.

— В нашем кружке он был секретарем.

— Это ведь одинокое занятие — писательство, — произнес старший инспектор. Именно так считают все люди, которые сами никогда ничего не писали. — А вы что пишете?

— Я расшифровываю бумаги, которые приобрела на распродаже в Эйлсбери. Множество рецептов — «рецептур», как их называли, — записки о домашнем обиходе Тюдоровской эпохи, разведении домашних животных, лечении травами… — Лора замялась, вдруг осознав, что во всей этой мнимой деятельности больше нет никакой нужды. И никогда не будет. — В общем, еще один «Деревенский дневник эдвардианской леди»[19]? — Ее передернуло от отвращения.

— Вы вчера вечером ушли все вместе?

— Да, все, кроме Рекса, что было довольно странно.

— Почему странно? — спросил Трой. Он улыбался, но уже без дальнего прицела. Даже при тусклом свете было видно, что Лора не только старовата для него — прав шеф, — но и поглощена своим горем. Любая попытка флирта выглядела бы нелепо до гротеска.

— Обычно он рвется домой. Иногда уходит раньше всех. Беспокоится о своей собаке.

Трой понимающе кивнул. Он любил собак и являлся владельцем великолепной молодой немецкой овчарки кремового-серого окраса, бывшего полицейского пса, раненного на задании и больше негодного к работе. Трой спросил миссис Хаттон, сразу ли она отправилась к себе после вечера у мистера Хедли, и Лора ответила утвердительно.

— А в котором часу вы пришли домой?

— Незадолго до половины одиннадцатого. Я близко живу.

— Вы больше не выходили?

Она покачала головой.

— Мистер Хедли… Как думаете, его любили в деревне?

— Понятия не имею. Я не в курсе местных сплетен.

— Он ведь был вдовец?

— Да, безутешный вдовец. — Ее хрипловатый голос дрогнул. Барнаби видел, как она, пытаясь совладать с собой, сжала руки в кулаки и уставилась на экран компьютера. — Через полчаса я должна быть в Джеррардс-Кроссе, смотреть мебель. Простите, но мне придется попросить вас уйти.

— Тут собака глубже зарыта, — высказался Трой, не считавший нужным чеканить новые обороты речи, пока старые еще имеют хождение. — Моя родительница сама не своя до всей этой чепухи вроде эдвардианского дневника. Что к Рождеству, что ко дню рождения, только таких подарков и ждет. Посудное полотенце, разделочная доска, подставки для яиц, чехол на чайник — у нее этого добра… Семья в отчаянии. Осталось только заполучить книгу.

— Есть от чего отчаяться, — посочувствовал Барнаби.

— Тогда, может, ланч, шеф?

— О боже, да!

Было около трех дня, и столовая в полицейском участке стояла полупустая. Памятуя о разрешенных ему пятистах калориях, Барнаби взял кусок постного мяса, сэндвич с салатом, приправленным диетическим майонезом, и сел за отдельный столик, не в силах переносить грубоватые насмешки своего сержанта.

Потом они вернулись в Мидсомер-Уорти, опередив четырехчасовой автобус на пять минут. Было уже почти темно, когда они снова припарковались у ворот коттеджа «Бородино». Автобус остановился в нескольких ярдах от них, несколько человек сошли. Некоторые из приехавших пошли через Зеленый луг, другие отправились в противоположную сторону. Только трое двигались по направлению к ним: молодая женщина с ребенком в сидячей коляске и невероятно высокий, худой пожилой мужчина.

Мужчина шагал размашисто, какой-то развинченной походкой. Движения его были совершенно не согласованы; казалось, одна нога не знала о существовании другой. Он был увешан покупками. Особенно впечатляюще выглядела старомодная авоська, набитая какими-то измазанными кровью газетными свертками. Еще он нес через плечо связку книг, крепко стянутых ремнем с пряжкой. Его мягкие серебристые волосы трепетали, как пух одуванчика. Когда мужчина подошел ближе, стало видно, что он улыбается счастливой тайной улыбкой, как будто вспоминая о чем-то с благодарностью.

Подождав, пока хозяин коттеджа откроет калитку, Барнаби вышел из машины и направился к нему.

— Мистер Сент-Джон?

— Да. — С заинтересованной улыбкой мужчина переводил взгляд с одного незнакомца на другого. — Здравствуйте.

— Мы из полиции. — Барнаби протянул удостоверение. — Мы можем с вами поговорить, сэр?

— Боже милостивый! Да, проходите, проходите.

Пропустив их, Рекс повернулся закрыть калитку и только теперь заметил передвижной опорный пункт.

— Вы только посмотрите! — воскликнул он. — Гонория будет в ярости. Она ненавидит цыган. Я-то думаю, что каждый должен давать жить другим. Вы из-за этого пришли?

Барнаби ограничился коротким «нет». Он чувствовал, что следует подождать с плохими новостями. Хотя бы до того момента, когда они войдут в дом. Рекс достал из-под потертого коврика большой железный ключ и вставил его в такую же большую скважину. К двери была привинчена табличка с надписью: «Cave canem»[20]. Рекс открыл дверь и, прежде чем войти, бросил через плечо:

— Держитесь позади меня.

Войдя, они услышали густой, громоподобный лай, пол на втором этаже содрогнулся под тяжестью обрушившегося на него грузного тела. Затем послышался звучный топот, и огромный серый зверь скатился вниз по лестнице, бросился к Рексу и встал на задние лапы, чтобы его обнять.

На Троя это произвело сильное впечатление. Он повидал собак. Он считал, что у него самого полторы собаки. Но это было что-то! Косматая зверюга, размерами и статью напоминавшая некрупного осла. Из пасти животного вывалился изрядной длины розовый язык и, сначала облизав в знак признательности лицо и одежду Рекса, перекочевал на истинную цель — содержимое авоськи.

— Это кости, — извиняющимся тоном сообщил Рекс. — Мне придется выдать ему одну, а не то покоя нам не будет.

Трой понимающе кивнул. Барнаби — нет. Как уже говорилось, животные его не интересовали, если только не лежали аппетитными, политыми соусом порциями у него на обеденной тарелке.

Рекс открыл дверь слева от них, сильно поцарапанную собачьими когтями, и жестом пригласил полицейских войти, а сам удалился. Пес, фыркая и пуская слюни, побежал за ним.

Барнаби сел на старую кожаную кушетку, волосяная набивка которой кололась даже сквозь пальто. Трой, сразу заинтересовавшись обстановкой, бродил по комнате.

Три стены были заняты открытыми полками с фигурками солдатиков, застывшими по стойке «смирно» или демонстрирующими искусство обращения с мушкетами и пушками. На небольших подносах высились груды значков и пуговиц. Четвертую стену хозяин отвел под застекленные витрины с медалями, пару противогазов и агитационные плакаты времен Первой и Второй мировых войн. Суровый мужчина с моржовыми усами сверлил упорным взглядом Барнаби, указывая негнущимся пальцем на слова: «Китченер[21] нуждается в тебе!». На спинке стула висели обшитая галуном накидка и фуражка с узким кожаным подбородочным ремешком.

На зеленом сукне стола, занимавшего почти всю комнату, разыгрывалась битва. Смуглокожие солдаты в шапках с кисточками и странных одеяниях, как на исторических карикатурах, волнами накатывали на большую серую стену, толкая перед собой тяжелые орудия, из жерл которых должны были вылетать крошечные ватные шарики, символизирующие ядра. Все это покрывал изрядный слой пыли.

Вошел Рекс с бутылкой слабоалкогольной цитрусовой шипучки и тремя пластиковыми стаканчиками, вложенными один в другой. Он ногой затворил за собой дверь:

— Лучше закрыть, а то сейчас будет шумно.

Действительно шум поднялся изрядный: фырканье, хруст разгрызаемой кости, урчание. Собачий вариант людоедской присказки «Ох-ох! Ух-ух! Чую человечий дух!». Свободной от бутылки и стаканов рукой Рекс откинул крышку весьма неприглядного, в черных пятнах бюро. Внутри хранился большой ассортимент закусок: чипсы, шоколадки, крекеры, карамельки. Была даже баночка маринованного лука. Он разлил шипучку по стаканчикам и вручил их гостям.

— Итак, — Рекс обвел чуть дрожащей, в коричневой старческой «гречке» рукой свои богатства школьника, — что мне предложить вам?

— Ничего, благодарю вас, — ответил старший инспектор.

— Тут у меня богатый выбор. — Он снова попытался привлечь внимание к своим запасам. — И сладкое есть, и острое. Может, мороженого хотите? Полный морозильник. Земляничное, ванильное. Боюсь, что с карамелью и орехами уже кончилось.

— Нет, правда, ничего не нужно.

— О, у меня же есть шикарные орехи!

Когда и это предложение было отклонено, Рекс направился к вытертому старому креслу, на ходу поправив складки пелерины и ремешок фуражки.

— Это пелерина и шляпа Монкальма. Надевает их, начиная новый маневр. Когда выступает в роли полкового талисмана. Ну, вы понимаете…

У обоих полицейских ум зашел за разум.

Рекс указал на стол:

— Осада Константинополя. Захватывающее противостояние, хотя, разумеется, с чудовищным перевесом одной из сторон. Конец Византийской империи. Всего четыре тысячи убитых, но пятьдесят тысяч проданных в рабство. Ах, — он улыбнулся своей милой, мирной улыбкой, — в те славные дни умели воевать. Какой, я вас спрашиваю, интерес в том, чтобы просто нажать на кнопку? — Он опустился в кресло, медленно и очень осторожно. — Ну, я полагаю, вы ждете подходящего момента, чтобы сообщить мне, почему вы здесь.

И Барнаби сообщил. Сидя в комнате перед застывшей пантомимой военных действий, оловянными солдатиками и ватными пушечными ядрами, поведал о настоящей смерти Джеральда Хедли обычными словами.

Реакция же Рекса Сент-Джона оказалась необычной. Сперва он довольно долго, тупо и неотрывно, таращился в стену с разинутым ртом, потом прижал ладони к ушам, как будто надеясь таким образом отгородиться от услышанного. Затем замотал головой из стороны в сторону и выкрикнул:

— Это неправда, неправда…

Дрожал как лист на ветру.

Барнаби встал, подошел к старику и тронул его за плечо:

— С вами все в порядке, сэр?

— Это я сделал! О боже, это я…

— Минутку, мистер Сент-Джон. — Барнаби убрал руку с его плеча, а сержант Трой быстро вскочил. — Вы сознаётесь в убийстве Джеральда Хедли? Если да, то мой долг предупредить вас, что с этого момента…

— Это по моей вине! Он просил меня защитить его, а я подвел. — Пальцы в старческих пигментных пятнах туго переплелись, как прутья в плетне. — Что я наделал! Джеральд… Ох…

Барнаби пододвинул один из деревянных стульев поближе к креслу, сел и сказал:

— Мне кажется, вам лучше рассказать все, как было. И не торопитесь, нет никакой спешки. Совершенно никакой спешки.

Но Рекс заговорил немедленно и поспешно, захлебываясь словами. Как будто торопился освободиться от ужасных откровений, которые жгли ему рот. Они вылетали, как беды и напасти из ящика Пандоры. Он говорил про то, как Джеральд умолял не оставлять его наедине с Максом Дженнингсом. Как он, Рекс, обещал оставаться у Джеральда, пока Дженнингс не уйдет. Как его обманом выдворили из дома. Как он пошел домой, но потом вернулся и слонялся около «Приюта ржанки» под дождем. Как он подумал, что за ним следят, испугался и ушел домой. К концу рассказа Сент-Джон просто рыдал.

— Прошу вас, успокойтесь немного, сэр. Вам рано взваливать груз ответственности на собственные плечи. Из того, что нам пока известно, еще не следует, будто мистер Дженнингс имеет какое-то отношение к убийству.

— О да, конечно… — Рекс достал большой квадратный платок цвета хаки с медведем у сучковатого ствола, эмблемой Королевского Уорикширского полка, и вытер слезы.

— Этот разговор, который вы только что нам пересказали, — когда он состоялся?

— Вчера утром. Джеральд был очень взволнован. У меня сложилось впечатление, что он откладывал разговор до последнего.

— Он хоть как-то объяснил вам, почему не хочет оставаться с Дженнингсом наедине?

— В общем-то, нет. Просто сказал, что они водили знакомство несколько лет назад и у них вышла ссора. «И между нами случилась размолвка» — так Джеральд выразился. Он признался, что составил приглашение таким образом, чтобы тот, другой, отказался.

— Зачем вообще было ему писать? — озадачился Трой.

— Когда Джеральд стал возражать против кандидатуры Дженнингса, Брайан уперся, как истинный левый, сказал, что напишет Дженнингсу сам. Я думаю, Джеральд решил, что если возьмет это на себя, то сможет, по крайней мере, контролировать процесс.

— Вы не помните, кто первый предложил пригласить мистера Дженнингса?

— Боюсь, что нет.

— У вас не сложилось ощущения, что Хедли испытывал страх перед этой встречей?

Рекс поморщился, как от боли.

— Очень соблазнительно, не правда ли, строить мудрые предположения постфактум? Махать кулаками после драки… Честно говоря, хоть он и был явно встревожен, такого сильного слова, как «страх», я бы не употребил.

— Ну а потом, на протяжении вечера, не складывалось впечатления, что он боится?

— Пожалуй, нет. Он был спокоен и очень замкнут, погружен в себя. Должен сказать, Макс оказался на редкость приятным, дружелюбным человеком. Не знаю… Наверно, он мог сказать что-нибудь такое, что понял только Джеральд… Что-то неприятное для него…

— Вы сказали, что вас выставили. Почему вы так уверены, что это именно Дженнингс закрыл дверь на задвижку?

— Потому что Джеральд просто не успел бы дойти до двери. Он был в дальнем конце прихожей.

— И тогда вы пошли домой?

— Да, — прошептал Рекс, повесив свою одуванчиковую голову.

— Сколько было времени?

— Боюсь, я не заметил. Но зато я знаю, во сколько вернулся туда. В пять минут первого. Вот тогда я и увидел Брайана, ну то есть мистера Клэптона.

— Вот как!

— Он возвращался из деревни.

— Вы уверены, мистер Сент-Джон? — встрепенулся сержант Трой. — Вы уверены, что он шел именно оттуда, а не с прогулки по Зеленому лугу?

— Совершенно уверен. Потом я зашел за дом…

— И там почувствовали, что кто-то за вами наблюдает?

— Кто-то прятался за деревьями на краю леса. У меня возникло такое противное чувство, такой, знаете, холодок, ползущий по спине. Было темно. Я испугался и… покинул свой пост. Дезертировал.

— Не стоит судить себя так строго, мистер Сент-Джон, — посоветовал Барнаби, прекрасно зная, что напрасно сотрясает воздух.

— Но испугаться, как… как баба…

«Как баба, — хмыкнул про себя Трой. — Столкнулся бы он с кое-какими из баб, которые мне попадались. Они бы его с кашей съели».

— Как вы думаете, почему мистер Хедли именно вас попросил о помощи в этом деле? — спросил сержант.

— Затрудняюсь ответить. — Краска стыда проступила на все еще мокрых от слез щеках Рекса, когда он вспомнил то возбуждение и радостное любопытство, которые охватили его, когда Джеральд ушел.

— Значит, между вами не водилось особенной дружбы?

— Мне кажется, у Джеральда не было близких друзей. У меня их тоже нет, то есть теперь нет… Все они пали жертвами безжалостного времени. Я пригласил его как-то, когда он только что переехал сюда. Это было в восемьдесят третьем. В тот самый год, когда смертник взорвал себя возле американского посольства в Ливане. Просто визит вежливости. Он пришел и был вежлив, корректен, но ничего из этого не вышло. Думаю, я показался ему скучным, с моими военными играми.

— А он что-нибудь рассказывал о своем прошлом?

— Пожалуй, нет. Сказал, что он вдовец и сюда переехал, потому что не мог больше жить там, где умерла его жена.

— Он не сказал, где это было?

— Кажется, где-то в Кенте. Он рано вышел в отставку с государственной службы.

— Есть предположения, на каком поприще он мог подвизаться? Или где?

— Мне показалось, это было министерство земледелия и рыбного хозяйства. Не знаю, как это сейчас правильно называется. По-видимому, он ездил на службу в Лондон, поскольку жаловался, что дорога сильно его выматывала.

— Вы не знаете, когда умерла его жена?

— Непосредственно перед тем, как он переехал сюда, то есть получается, девять… нет, десять лет назад.

— А не знаете, вступал ли мистер Хедли в отношения с тех пор?

— Отношения? — Рекс был сбит с толку.

— Роман, — пояснил Трой. Вот старый хрен. Видно, за давностью лет уже позабыл, что это такое — отношения с женщиной.

— О, я уверен, что нет. Хотя…

Разговор был прерван яростным царапаньем. В дверь скреблись так громко, что оба полицейских живо представили себе, как острые когти расщепляют дерево.

— Это Монкальм. Допил свой чай. — Барнаби представил себе комичную картинку: собака, с салфеткой на шее, восседает на стуле и деликатно ухватывает с блюда сэндвичи с огурцом. — Придется впустить его.

— Мы почти закончили, мистер Сент-Джон.

— Видите ли, он не любит… — Рекс не договорил, застыл и прислушался.

Снаружи стало тихо. Похоже, Монкальм ушел. Но не тут-то было. После недолгой паузы они услышали, что пес возвращается — галопом. Раздался мощный треск, и дверь содрогнулась от удара.

Рекс пробормотал «простите», встал и впустил пса, сначала благоразумно прикрыв ящик с угощением. Животное пару раз обежало комнату, радостно виляя хвостом, который смахнул со стола несколько солдатиков. Потом залезло на кресло, втиснувшись рядом с хозяином, улеглось у него на коленях и прислонило огромную голову к его щеке.

— Мы говорили о… — Барнаби смешался и осекся. Получалось, что он беседует с парой ног в брюках, пятью футами нахальной, серой, лохматой собаки и двумя умными, заинтересованными… лицами. Опрашивает некое мифическое существо.

— Мы говорили о близких отношениях, — пришел на выручку сержант Трой, — и мне показалось, что вы изменили свое первоначальное суждение, мистер Сент-Джон.

— Разве?

— Вы сказали «хотя», — напомнил Рексу старший инспектор. — «Хотя» что?

Барнаби взмолился, чтобы Господь дал ему терпения. Трой подмигнул псу. Тот разинул огромную пасть в мощном зевке, показав ярко-красный от только что сглоданной мозговой косточки язык и острые зубы.

— Ах да! — вспомнил Рекс. — Мне стало казаться, что Лора к нему воспылала.

— У вас были основания так думать?

Пока Барнаби задавал этот вопрос, сержант насладился словом «воспылала» и поклялся использовать его в беседе с сослуживицей, констеблем Брирли.

— Просто она все время смотрела на него, — пояснил Рекс, — с таким выражением… Так смотрит Монкальм, когда я открываю пакет собачьего корма.

Они поговорили еще немного, но Рекс больше ничего интересного не сказал. Барнаби поблагодарил его и попросил зайти в опорный пункт или, послезавтра, в полицейский участок и оставить свои отпечатки пальцев. Услышав об этом, Рекс несколько оживился, ведь визит в полицию — какое-никакое, а развлечение. Его можно предвкушать. Бедняга.

— Да, старость, — вздохнул Барнаби по дороге к машине.

— Он в порядке, — парировал Трой. — У него есть солдатики. И медали. Не говоря уж о шикарных орехах.

— Что, черт возьми, у него за пес?

— Ирландский волкодав.

— Неплохой из него коврик бы получился.

Обмениваясь репликами, они пересекли Зеленый луг, оранжевый в свете натриевых фонарей, и зашли в передвижной пункт. Внутри было уютно, пахло свежесваренным кофе. Опрашивали пару средних лет, наверно последнюю из многих сегодня.

Барнаби позвонил в отделение полиции Амершема, попросил поискать в списке избирателей адрес Макса Дженнингса и, ожидая ответного звонка, прихлебывал горячий напиток. Перезвонили через десять минут.

— Беда в том, — изрек сержант Трой, перед тем как свернуть на шоссе А-413, — что, когда случается убийство, люди описывают все совсем иначе, чем при иных обстоятельствах.

— Вы имеете в виду то, как они отзываются о жертве?

— Это тоже. Но и свои собственные ощущения. Возьмите хоть Сент-Джона. Вот он топчется на заднем дворе у дома Хедли, наблюдает. Теперь он говорит, что кто-то из леса наблюдал и за ним. Но чувствовал ли он это тогда?

— Возможно, он старается себя в этом убедить, — согласился старший инспектор, — чтобы оправдать свое поведение — ведь он смылся.

— Шансов доказать обратное немного, учитывая дождь и то, что следы уже все затоптали.

Барнаби не ответил. Он мысленно на чем свет стоит проклинал судьбу-злодейку, приурочившую убийство Джеральда Хедли к ночи перед базарным днем в Каустоне. Если бы ему удалось поговорить с Рексом раньше! Если бы он знал о давнем знакомстве убитого с приглашенной знаменитостью! Конечно, он так и так собирался поговорить с Дженнингсом, но думал ограничиться несколькими короткими вопросами, касающимися времени ухода гостя из «Приюта ржанки». Вот ведь черт возьми!

Однако предаваться сожалениям — самое бесполезное в мире занятие. Барнаби скоро покончил с ним и задумался о Лоре Хаттон. Судя по тому как она оплакивает Джеральда Хедли, «воспылала» — это еще мягко сказано. Барнаби показалось, что она любила убитого, притом безответно, иначе откуда этот вопль души: «Да, безутешный вдовец»?

Потом она взяла себя в руки и пожалела, что невольно проговорилась, причем так сильно пожалела, что мигом выставила их. К тому же в ее словах о безутешности угадывалась не только горечь, но и сарказм. Подпитывался ли он исключительно озлоблением отвергнутой женщины? Или она знала о личной жизни Хедли что-то такое, что имела основание иронизировать над показной скорбью по умершей жене? Когда она успокоится, стоит поговорить с ней еще раз, если нужда не отпадет. Приняв решение, Барнаби вернулся в реальность и обнаружил, что они уже не едут, а летят.

— Ради бога, сержант! Вы что, хотите размазать нас обоих по гудрону?

— Дороги отличные, сэр.

Однако Трой сбавил скорость до пятидесяти пяти и воздержался от комментариев по поводу очередного несправедливого выпада начальства. Он никогда не попадал в аварии и никогда не бывал причиной аварии. Гевин сравнительно легко отучился на Высших полицейских курсах, а труднее ничего не придумаешь. Теперь Трой с удовольствием оттачивал свои водительские навыки.

Грамотно выжать сцепление, плавно переключать скорости, обеспечить свободный ход педали сцепления, отличную работу дворников, ловко проскочить, учитывать факторы риска при езде в городе — все это он умел прекрасно. Но ему не хватало терпения, и это очень мешало Трою стать тем отличным водителем, каким он себя считал.

Особенно часто терпение изменяло ему, когда он сталкивался с преувеличенной, как полагал, осторожностью шефа. Правда, чего еще ожидать от человека, который водит машину с автоматической коробкой передач? Если тут вообще уместен глагол «водить». Ты просто в ней сидишь, а она везет тебя, как старая ломовая лошадь. Трой никогда не слыхал о французе, который полагал, будто слуги вполне могут прокормить его, но если бы услышал, немедленно распознал бы в этом бездельнике владельца автомобиля с автоматической коробкой передач.

Взгляд в зеркало, сигнал, маневр — свет их фар залил указатель «Чалфонтс», и вот они уже кружили по уютным переулкам Уоррен-д’Эверси. Трой спокойно ехал, поглядывая вправо. Барнаби, с места которого открывался обзор другой стороны, первым увидел ворота. Такие же высокие и затейливые, как в Гришэм-хаусе, только гораздо более ухоженные и презентабельные. Золотую букву «М» на каждой створке окружал венок из листьев аканта. По сторонам — две колонны из песчаника, увенчанные фигурами хотя и многое претерпевших, но все еще надменных грифонов.

Переговорное устройство было удобно вмонтировано в бок ближайшей колонны. Барнаби нажал кнопку и произнес несколько слов. После сопровождаемых треском переговоров с обладателем глубокого мужественного голоса, в речи которого явственно проступал иностранный акцент, ворота распахнулись.

Въездная дорожка, довольно длинная, была ярко освещена подлинными уличными фонарями викторианской эпохи. Невысокие клумбы с цветущими зимой анютиными глазками перемежались геометрически правильными купами кустарников, стриженных в угоду регулярному стилю. Все это выглядело довольно мило, но не несло на себе отпечатка вкусов владельца. Как в общественном парке.

Архитектура дома, хотя и большого, не блистала оригинальностью. Типичный плантаторский особняк американского Старого Юга. Шесть белых колонн величественно высились над мраморными ступенями. Трой восхищенно прищелкнул языком. На Барнаби дом не произвел сильного впечатления. У него возникла ассоциация с бутафорским Парфеноном кинокомпании «Пёрл энд Дин».

Пока он искал на стене звонок, одна из дверей открылась и вышел невысокий смуглый мужчина. Он был босиком, в белых шортах, свободной рубашке с цветочным узором, на шее у него висело несколько позолоченных цепочек. Его темные вьющиеся волосы были мокры.

Трой сверкнул полицейским удостоверением и спросил:

— Мистер Дженнингс?

— Я Ставрос, дворецкий.

— Каустонский уголовный розыск. Мы хотели бы побеседовать с вашим работодателем, если можно.

Ставрос отступил и жестом пригласил их войти. Они оказались в большом круглом холле с куполообразным потолком, с которого свисала сверкающая люстра венецианского стекла.

Дворецкий пошел по коридору, оставляя за собой дорожку мокрых следов. Стены в коридоре были затянуты шелком цвета слоновой кости. Всюду висели зеркала в рамах золоченой бронзы и много картин, оригиналов, но незначительных. С потолка через равные интервалы свисали люстры, тонкие копья света, которые подрагивали и звякали, когда трое мужчин проходили под ними. Они миновали несколько дверей, потом Ставрос остановился перед зеркальной стенкой длиной около тридцати футов. Он нажал кнопку, и стена с приятным, еле слышным щелчком вдруг начала медленно складываться, как киноэкран.

Все трое шагнули в большую оранжерею с высоким сводчатым потолком из ребристой стали и тонированного яблочно-зеленого стекла. Оранжерея была полна экзотической флоры: пальм в кадках, растений с огромными мясистыми листьями и яркими, словно бы светящимися цветами размером с тарелку, бананов и ананасов, ползучих волосатых стеблей лиан толщиной с морского угря, гигантских кактусов, дивно пахнущих гирлянд из орхидей. Все это в густом, полном испарений воздухе сочилось капельками влаги.

Ставрос исчез, а Барнаби и Трой пошли дальше по изумрудной траве, такой пронзительно зеленой, что она могла быть только искусственной. Среди всего этого изобилия были обдуманно расставлены сверкающие спортивные снаряды, которые выглядывали из густой листвы, как робкие обитатели джунглей. Невидимые динамики передавали томные джазовые композиции американского трубача Герба Алперта и его «Тихуана Брасс».

Барнаби и сержант обогнули несколько высоких клумб, перешагивая (а в случае Троя — перепрыгивая) змеящиеся шланги, и наконец оказались перед стеной изящных папоротников. Откуда-то поблизости доносились ритмичные всплески. Трой отодвинул живую завесу и шагнул вперед. У него перехватило дыхание.

Длинный узкий бассейн был выложен бирюзовой плиткой, такой яркой, что вода светилась, как жидкая ляпис-лазурь. Цветы и деревья подступали вплотную к краю бассейна, так что женщина, которая в нем плавала, словно бы обреталась не в искусственно созданном интерьере, а в каком-нибудь уютном гроте на тропическом острове. Руки и ноги, покрытые медным загаром, подчеркивали белизну сплошного купальника. Она перевернулась на спину, и ее волосы медленно вытянулись вдоль лица.

Трой стоял и неотрывно смотрел на нее, точно погруженный в транс. Да, безусловно, это был Голливуд. Голливуд и Беверли-Хиллз. На худой конец Даллас, Техас. Он выдохнул наконец, и этот выдох был полон блаженства. Женщина вышла из бассейна и постояла с минуту, пока вода стекала с ее бронзовых плеч и бесконечных ног. Затем она отвернулась и пошла, при этом ее шея, запястья и лодыжки ярко вспыхивали. «Боже мой, — подумал Трой, — она купается в драгоценностях. Купается в драгоценностях!»

Трой вытер лоб, потом снял пальто и прикрыл то место, где уже бушевал пожар. Далее он просто последовал за шефом, осторожно ступавшим по искусственному дерну.

Они догнали незнакомку на лужайке, где стояло несколько шезлонгов и плетеных кресел, присесть в которые им так и не предложили в продолжение всего последовавшего разговора. Тут же обнаружился сервировочный столик с напитками. Серебряным совком незнакомка насыпала колотый лед в стакан, добавила огромную порцию джина и выжала струйку сока из пластиковой емкости в виде лимона.

— Миссис Дженнингс? — спросил Барнаби.

— Да.

— Мы хотели бы поговорить с вашим мужем.

— О? — Она опрокинула в себя содержимое стакана и снова взялась за бутылку. — И о чем? — Вопрос этот, прерываемый икотой, прозвучал как невнятное «ха-чем-м?». Она не без труда забралась на вертящийся барный стул и теперь взирала на них без всякого интереса.

— Он здесь? — продолжал старший инспектор. Интересно, сколько ей лет? Кожа на лице неестественно натянута, а вот лодыжки и внутренняя сторона бедер далеко не так безупречны. На тыльной стороне кистей проступали вены, а в глазах, несмотря на отсутствие морщин вокруг, читалась глубокая усталость.

— Нет. — Она не потрудилась развернуть свой ответ. Просто продолжала пить.

— Когда он будет дома, миссис Дженнингс? — Возбуждение покинуло Троя, как только он заметил аккуратный валик жира на талии богини и этот усталый, опытный взгляд.

— Без понятия.

— Может быть, вы помните, когда он вернулся домой вчера?

— Выпила три таблетки снотворного. Не проснулась бы, даже если бы случился конец света.

— Эта встреча, которая у него вчера была, в Мидсомер-Уорти…

Она не ответила. Только внимательно посмотрела на Барнаби, как будто старший инспектор медленно растворялся в воздухе и она просто выжидала мгновения, когда он исчезнет совсем.

— Он вообще говорил вам об этом?

— Нет. — Она набрала еще льда, залила его «бифитером», выдавила струйку из пластикового лимона. Буль-буль. — Этого не случилось, верно?

— Простите?

— Не случилось вчера ночью.

— Чего не случилось, миссис Дженнингс?

— Конца света.

— Нет.

— Не везет мне.

— Вы не знаете, как нам встретиться с вашим мужем? — встрял Трой.

Кажется, она вообще не поняла вопроса. За разочарованием последовало раздражение. И сержант спросил, очень громко:

— Куда он уехал?

— Финляндия.

— В Финляндию?

— Подписывать книги.

— Надолго?

— Справьтесь у его так называемого секретаря. У попрыгуньи Барбары. Они друзья не разлей вода.

— Вы знаете, когда он уехал из дома?

— Спросите Ставроса. Он за все в ответе. Горячие завтраки, чистое белье, бассейн в идеальном состоянии. Жаль, что любовник он никакой.

И она показала им спину. Барнаби поблагодарил, повернулся, задев при этом головой нежно-розовый бутон, и вышел.

— Неудивительно, что он свалил, — подытожил Трой, когда они отправились искать дворецкого.

Сержант не тратил времени на женщин-невротичек. Справедливости ради надо сказать, что и для мужчин-невротиков времени он жалел. Трой любил людей простых, без комплексов, каковым считал самого себя.

— Однако не слишком ли он разошелся? — заметил Трой дальше, подразумевая поездку Дженнингса в другую страну с целью надписать книги. — Если навострил лыжи от жены. Далековато, а?

— Ну что ж, по крайней мере, у нас есть шанс добиться его выдачи. — Барнаби обливался потом. Одежда прилипла к телу. — Боже, до чего хорошо выбраться наконец из этих джунглей!

Дворецкого они нашли на кухне, среди фантастической коллекции новейшего кулинарного оборудования. Трудно было поверить, что все это существует исключительно для приготовления пищи. Ставрос сидел за столом из нержавеющей стали и читал «Такситромос».

— Мистер Ставрос?

— Ставро.

— Простите?

— Я Ставрос Ставро.

— А, понятно. Мистер Ставро, мы хотели бы поговорить с вами.

— У меня все по закону, — грек быстро вскочил с табурета, — виза, бумаги, всё, на шесть месяцев. Я вам покажу… — Он заволновался и надумал уже бежать за документами.

— Мы не по этому поводу, — успокоил Барнаби. — Всего несколько вопросов о мистере Дженнингсе. Вы видели, как он вчера вернулся домой?

— Я всегда дожидаюсь его. Ворота открываются изнутри.

— В котором часу это было?

— Около часа ночи.

— А в каком настроении он был, не помните?

Ставрос выглядел озадаченным.

— Ну, веселый? Грустный?

— Э-э… грустный, да. Спокойный и грустный.

— Он ничего не говорил о вечере? Как все прошло?

— Мы с ним не разговариваем, как… как…

— Друзья? — подсказал Трой.

— Neh — е filos, друг. Ложится спать — просто говорит, когда будить.

— Что он за человек? Вам нравится на него работать?

Ставрос пожал плечами.

— А миссис Дженнингс?

Трой не смог удержаться от этого вопроса. И убрать нотку обиды тоже не смог. Пусть влечение к этой даме улетучилось, если не сказать больше, все-таки ему неприятна была мысль о том, что такой вот козел с масляными глазками посягает на смуглые чресла.

— Расскажите нам про сегодняшнее утро, мистер Ставро.

— О чем?

— Обо всем.

— Я разбудил мистера Дженнингса в шесть тридцать и налил ванну. Потом сложил вещи…

— Что именно?

— Для загорода, теплое, рубашки. Он надел свой любимый костюм.

— Случайно не тот, в котором был накануне? — уточнил Барнаби.

— Да. — Ставрос встревожился, увидев, как старший инспектор нахмурился. — Что-то не так?

— Когда он уехал?

— В девять тридцать.

— Он не сказал, куда едет?

— Хитроу.

— И что же в итоге он взял с собой?

— Два чумадама и сумку.

— Что? — Трой вытаращил глаза.

— Два чемодана, сержант! Не будьте тупым. — У Барнаби совсем испортилось настроение. — Мистер Дженнингс не сказал, когда вернется?

— Нет. Сказал, что позвонит.

— Где другая одежда, которую он надевал вчера вечером? Рубашка, носки, нижнее белье?

— В стиральной машине.

— Выстираны?

— Да.

— Блестяще.

— О, katalava[22]… — Ставрос опасливо посматривал на Барнаби.

— Мистер Дженнингс попросил вас постирать его вещи сразу?

— Нет, я всегда это делаю утром.

— На его одежде была кровь?

— Кровь? Mitera tou theo[23]…

— Ладно, сэр, успокойтесь. Успокойтесь.

Чертовы иностранцы. Как будто слушаешь оперу, большая часть уже позади, и вдруг «Nessun Dorma»[24] — все только начинается!

— Нам нужна выстиранная одежда, мистер Ставро, — объявил Барнаби, — а также туфли и галстук мистера Дженнингса, которые были на нем вчера вечером, если это возможно. Я надеюсь, туфли не почистили?

— Нет. — Ставрос еще больше испугался. — Я не хочу неприятностей.

— Ты не знаешь, что такое неприятности, солнышко, — пропел сержант Трой, — и не узнаешь, если только не откажешься помочь полиции в расследовании. — Гевина так и подмывало еще больше «успокоить» дворецкого, сообщив, что за отказ сотрудничать они могут разорвать его паспорт с драгоценной визой на мелкие кусочки и смыть в унитаз, но решил воздержаться. Шеф был против пустых угроз — предпочитал приберегать их для крайних случаев, и вот уж тогда — это все знали — палил ими, как из пушки.

— К вам завтра зайдут наши сотрудники забрать все, что я перечислил, — объяснил Барнаби. — Просто покажите им, где лежат эти вещи. Не трогайте их сами, хорошо? И еще одно…

Трой взял подробное описание «мерседеса» Макса Дженнингса и записал его регистрационный номер.

Вспотевший от волнения Ставрос проводил их до выхода. Когда они сели в машину, он поднялся на цыпочки, как будто собирался взлететь.

— Представляете, жить тут! — презрительно процедил Барнаби, оглянувшись на дом. Он немного опустил стекло, впуская внутрь холодный, чреватый пневмонией воздух. — По дому можно судить о хозяине. У этого на фасаде крупными буквами написано: «Хлыщ».

Не зная, что и сказать (ему лично очень понравился дом и все в нем), Трой поежился от холода и промолчал.

Примерно в то самое время, когда Барнаби и Трой спешили в Уоррен-Д’Эверси, Сью Клэптон, покончив с мытьем посуды и уборкой, начала собирать ланч-боксы на завтра. Нарезать сельдерей и краснокачанную капусту — клетчатка, добавить изюм — энергия, потом грецкие орехи — линолевая кислота и витамин В. Затем добавить ее фирменный лимонный соус из маленького стеклянного кувшинчика. Как всегда, очень стараться и не подозревать, что Мэнди регулярно меняет свежий салат и булочку домашней выпечки на чипсы, кока-колу и «марс».

Муж и дочь Сью оба задержались допоздна. Брайана двое коллег пригласили выпить после занятий, и, неправильно их поняв, то есть вообразив, будто его позвали поговорить о театре, он надоел им до чертиков подробнейшим рассказом про «Слэнгвэнг для пяти немых голосов».

Аманда, просто упомянув, что крепко спала, когда совсем рядом с домом совершалось убийство, сразу приобрела популярность среди соучеников и впервые в жизни была, что называется, нарасхват. Самым большим достижением оказалась благосклонность Хейз Стичли, довольно злобной девицы, сколотившей свою банду. Она пригласила Мэнди перекусить и посмотреть видео («Секс-рабы вампиров»).

Ни один из них и не подумал позвонить Сью, которая, ожидая их возвращения, чуть с ума не сошла от волнения. От Мэнди сильно пахло вином, но отнюдь не раскаянием. Брайан, может быть вспомнив о мгновении страха, который испытал сегодня в кабинете директора, чувствовал себя виноватым. Поэтому он злился, просто рвал и метал, отказался от ужина — приготовленного на пару лукового пудинга с имбирной подливкой, и Сью поела одна, с трудом проталкивая пищу в глотку, перехваченную от гнева. Теперь она добавила в коробку Брайана кусочек красного яблока и разложила кружочки спелого банана по краю емкости с салатом для Мэнди.

В соседней комнате орал телевизор. Брайан смеялся, неестественно громко, натужно, как всегда, когда безнадежно тщился разделить развлечения Мэнди, хотя смешно ему не было. Сью слушала, как они фыркают и хихикают. Папа и его маленькая девочка. Она не понимала, как это можно — смеяться, когда кто-то живший рядом только что умер. И такой ужасной смертью.

От всего этого шума голова у нее раскалывалась. Странно, что от детей в садике голова никогда не болела, как бы они ни галдели и что бы ни вытворяли. Сью завернулась в шаль, вышла на задний двор и закрыла за собой дверь. В темноте и безветрии что-то щебетал черный дрозд, судя по звуку — на старой яблоне. После жуткой какафонии в гостиной его чудесный щебет пробудил в ней желание плакать.

Наконец-то телевизор выключили, и Мэнди пошла в ванную чистить зубы. Сью видела ее расплывчатые очертания за толстым волнистым стеклом. Мэнди в последний раз выплюнула воду, вышла из ванной, хлопнув дверью, и через несколько секунд из окна ее спальни послышались залпы «Нирваны». Дрозд сдался. Брайан вышел во двор.

— Нам надо поговорить, — сказал он сурово и придержал кухонную дверь, показывая тем самым, что ей следует вернуться в дом.

Чувствуя себя ребенком в ожидании нагоняя, Сью вошла.

Брайан, напряженный, будто сжатая пружина, все никак не мог начать. Он побарабанил по стенке холодильника, поиграл немного с магнитными буквами. Потом втянул щеки и потеребил бороду. Сью прекрасно знала все эти приготовления. Они означали, что Брайан собирается наехать на нее, просто еще не решил, как лучше это сделать. Она попробовала медитировать. Вдох на десять счетов, выдох — на двенадцать, руки расслабленно лежат на коленях. Представить себе спокойный красивый пейзаж, такой, например, как на обертке «баунти».

— Я просто поверить не мог. Просто не мог поверить!

— О чем ты, Брайан?

— Джеральда обнаружили сегодня рано утром. Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Да. Бедная миссис Банди нашла его. — «Скоро, скоро я тебя поправлю, и вот когда ты „не сможешь поверить“ и умрешь от потрясения».

— Где-то около десяти?

— Где-то так. — «И я тоже, возможно, умру», — подумала она.

— А… А… — Нет, Брайан не мог выговорить, это казалось ему слишком невероятным. Пришлось остановиться и помотать головой, и лишь тогда он сумел продолжить: — А ты мне сообщила об этом только в три!

— Я уже объясняла… — «На прекрасном острове белый песок, на него набегают мягкие, пенистые океанские волны, и все это — под мерцающим небом…»

— Через пять часов!

— Да. Я была… — «…и чудесная райская птица, распустившая свой радужный хвост».

— Но ведь здесь, кажется, есть телефон? Я отчетливо помню, что оплачивал несколько довольно крупных счетов.

«А кто, интересно, наговаривает на такие суммы?»

— Я вернулась из садика в час дня, Брайан. Явились полицейские и объяснили, что произошло, потом налетели репортеры… — Ее голос дрогнул. «Над раскаленным пляжем повисло облачко». — Они такие напористые, они отвлекли меня…

— Они не должны были отвлечь тебя от меня! — возопил Брайан, сбившись от волнения на фальцет. — Эти профессиональные манипуляторы, играющие на жадности до сенсаций!

— Я позвонила сразу, как только они ушли, но…

— Но, но… Но к тому времени этот клон инспектора Морса[25] и его фашист-подручный уже были в школе и вели себя как персонажи этого кретинского телесериала. Боже мой, да я во сне лучше написал бы диалоги!

«А мне он не показался фашистом. Мне показалось, что он милый. У него маленькая дочка, которой понравится картинка с Гектором».

— На ходу подметки рвут. Наехать на нас, не дав нам времени поговорить друг с другом! Пытаться подловить меня!

— «Подловить тебя», Брайан? — Сью так удивилась, что на секунду забыла о своих ментальных практиках. — На чем?

— Ну… — Брайан очень внимательно смотрел на жену, словно пытаясь определить меру ее наивности. Повисла долгая пауза. Момент был щекотливый. «Как узнать, что думает человек, не спросив его об этом? Другими словами, как выведать, сколько она знает? О черт!»

— Я имею в виду… Взять хотя бы их идиотские вопросы. Когда мы пришли домой и легли спать? Не выходили ли на улицу после возвращения? Не слышали ли, как отъехала машина? Я не знаю, что ты им ответила.

— Что я пошла спать без четверти одиннадцать, не смогла заснуть и слышала, как отъехала машина. — Сью подняла глаза от сложенных на коленях рук. — А ты что ответил, Брайан?

— Что значит «не смогла заснуть»? Ты крепко спала, когда я поднялся. Храпела во всю мощь.

Сью, которая всегда притворялась, будто крепко спит, когда в спальне находился Брайан, смиренно пожала своими широкими, округлыми плечами.

— Ты не сказала им, что я выходил прогуляться?

— Нет. А ты выходил?

— Когда закончил проверять домашние задания. Пройтись по Лугу. Просто подышать… — Брайан опять расставил буквы на холодильнике в привычном порядке. — Боже мой, как это все похоже на тебя… Очень похоже.

Сью заплакала. Брайан взял «Гардиан», наткнулся на слоган: «Пусть этот год будет годом, когда ты научишься писать» и отвел душу, вырезав его и отправив по почте писателю Джеффри Арчеру.

В этот вечер Мидсомер-Уорти нескоро успокоился. «Старая буренка» была набита репортерами и впечатлительными зеваками, пристающими к местным с расспросами. Воздух полнился фразами вроде «Наверно, живя здесь, вы его хорошо знали?» и «А кстати, что это вы пьете?»

Ни один деревенский сплетник не остался невостребованным. Подробности распространялись со скоростью света, выбалтывали кто что знал, а чего не знали, то соткалось прямо из перенасыщенного сплетнями воздуха. Хотя никто не сказал ничего, даже отдаленно напоминающего правду, покойный был бы потрясен роскошной избыточностью измышлений. Наконец пивная закрылась и все разошлись, усталые, переполненные эмоциями, так ничего и не понявшие, кроме того, что не зря провели время и хорошо поработали.

Некоторые побрели, пошатываясь, мимо «Приюта ржанки». Дом был опечатан, но присутствие полиции чувствовалось. Передвижной опорный пункт все еще был на месте. Трой ушел домой, но старший инспектор Барнаби сидел там, просматривал информацию, полученную за день, пил кофе и ждал звонка из аэропорта Хитроу. Он совершенно вымотался и уже готов был уйти, не дождавшись вестей, как вдруг телефон ожил.

Они извинялись за задержку. Восьмого было несколько рейсов в Финляндию, но соответствующие офисы уже закрыты, так что потребовалось время на поиски запрошенной им информации. Но сейчас они могут с уверенностью сообщить, что ни одним из рейсов не летел пассажир по имени Макс Дженнингс.