Наполеоновские войны

Зёрна и плевелы

И всё-таки? Наполеоновские войны — плод непомерного честолюбия одного человека или стремление ряда европейских держав низвергнуть его? С другой стороны, не продолжение ли это идеологической борьбы Французской революции со старым режимом? Опять же, не следствие ли они борьбы между Британией и Францией за экономическое господство? Поскольку ответы весьма противоречивы, то начинать любое исследование наполеоновских войн приходится с этого.

Хотя в каждой из этих теорий, видимо, есть рациональное зерно, некоторые из них можно на самом деле сравнительно легко опровергнуть. Возьмём, например, утверждение о том, что Наполеон по натуре был мирным человеком, благородные порывы которого постоянно разбивались о неослабевавшую враждебность противников французской революции. Для этого довода, разумеется, решающий характер имеют утверждения самого императора, его главное сетование, что «Европа никогда не прекращала войну против Франции, против французских принципов и против меня»[11]. Тем не менее, хотя эти аргументы и увековечены поистине огромной армией апологетов, в действительности они не имеют силы. Если в 1792–1793 гг. Европа действительно втянулась в идеологическую войну, то вскоре многие государства либо забыли о неприязни к Революции, либо вступали в войну только, когда возникала угроза их насущным интересам. Так, Россию, главным образом, заботил раздел Польши, и она вступила в войну, когда Франция покусилась на Балканы и Левант[12]. Пруссия держала большую часть своих войск на востоке, чтобы довести до максимальных пределов свои приобретения в Польше, и в конечном счёте пошла на поспешное заключение соглашения с Францией в 1795 г., а Испания не только заключила мир с Францией в 1795 г., но и вступила с ней в следующем году, союз против Британии. Наконец, Британия и Австрия, две самые непримиримые по отношению к Франции державы, не очень стремились к реставрации Бурбонов и никогда не сбрасывали со счетов возможность компромиссного мира[13].

Когда Франция к тому же отходит от воинствующей проповеди идей революции 1792–1793 гг., становится ясно, что она никогда не сможет жить в постоянном мире. Поэтому попытка объяснить наполеоновские войны с точки зрения столкновения идеологий поверхностна[14], равно как и известное представление о том, что они начались, главным образом, из-за англо-французского экономического и торгового соперничества. В отличие от идеологического объяснения этот довод по крайней мере покоится на правдоподобной основе. Самый последовательный противник Наполеона, Британия, была главной движущей силой во многих создаваемых против него коалициях[15]. В ходе революционных и наполеоновских войн Британия приложила большие усилия для захвата колоний у Франции и её союзников, существенно расширив свою индийскую империю, отогнав соперников от моря и выказав такую настойчивость при продвижении на новые рынки, что даже способствовала революциям, которые в 1810 г. разразились в латиноамериканских владениях союзной ей Испании. И здесь вновь возникает некоторая сложность. Если Британия являлась самым последовательным противником Франции, то правдоподобное объяснение тому может заключаться в её стремлении обрести гарантии безопасности в Европе, чего она в самом деле хотела, идя на значительные уступки в спорах о колониях. Между тем нелепо приписывать все конфликты наполеоновского периода враждебности Британии[16]. Она была слишком далека от роли кукловода во всеевропейском театре марионеток и правильно подозревала, что у многих стран достаточно причин опасаться её претензий и возмущаться ими. При её военно-морской мощи, обеспечивающей как колониальную экспансию, так и торговое господство, при её блокаде, разоряющей европейскую экономику, и её армиях, по крайней мере до 1812 года почти незаметных в войне на континенте, возникали подозрения, что Британия ведёт игру с целью ослабления всех остальных держав. Эти опасения, естественно, раздувались французами, тогда как дела не шли по причине неспособности Британии удовлетворить финансовые запросы потенциальных союзников и несостоятельности её дипломатии, которая чересчур часто принимала вид надменного лицемерия. Действия Британии были крайне беспринципны, о чём свидетельствуют неожиданные нападения на Испанию в 1804 г. и на Данию в 1807 г. Если бы единственным двигателем войны была враждебность Британии, то она, вероятно, воевала бы в одиночестве[17]. Что же касается её наступлений в колониях и морской блокады, то они полностью сообразны с ситуацией, где у неё было мало средств для непосредственного нападения на Францию, наступления в колониях в самом деле начались, когда возможности британской интервенции на континент были ограничены. Во всяком случае захват французских колоний был совершенно необходим в оборонительных целях, поскольку они могли использоваться как база для нападения на британские колонии и подрыва торговли. И если их приобретение приносило пользу британской торговле, то уже это существенно и для ведения войны.

Утверждать, что наполеоновские войны были главным образом экономическим столкновением между Британией и Францией, так же бессмысленно, как и доказывать, что они являлись идеологическим конфликтом между Францией и старым режимом. Нельзя и утверждать, что без Наполеона первые 15 лет XIX века были бы периодом абсолютного мира. Франция вышла из революционного десятилетия с сильно увеличившейся за счёт аннексии Бельгии, левого берега Рейна, Савойи и Ниццы территорией, располагая значительным влиянием за пределами новых границ, с армией, сильно выросшей в результате введения воинской повинности, сокращению которой мешала чрезвычайно опасная экономическая ситуация. Между тем в стране образовалась мощная группа, интересы которой были связаны с войной. В центре её стояли молодые, честолюбивые генералы, получившие в связи с военным положением по существу неограниченные преимущества, а по слабости Директории и необычайное влияние в Париже. Война всегда война, но, несмотря ни на что, нельзя отрицать огромного вклада в военное искусство, сделанного Наполеоном Бонапартом — политиком и выдающейся личностью.

Первый консул

Набулеоне Буонапарте, родившийся 15 августа 1769 г. на Корсике в семье мелкого дворянина, впервые приехал во Францию, будучи младшим офицером. От природы впечатлительный, не вышедший ни лицом, ни фигурой, по-корсикански горячий, — и бедный, он был классическим неудачником, для которого борьба стала жизненной необходимостью, отсюда его честолюбие, стремление к воинской славе, политический радикализм и романтический налёт, характерный для его ранних сочинений. Был ли то никому не нужный ребёнок, произведённый на свет после тяжёлых родов, или отпрыск корыстолюбивого семейства, второй сын, вынужденный вечно тягаться со старшим братом, Жозефом, или презренное ничтожество в Бриенне, безденежный молодой офицер, которого девушки дразнили «Кот в сапогах», — всё соединилось в том Наполеоне, чьим главным порывом было желание в любой ситуации стать первым и утвердить своё превосходство всеми возможными средствами[18].

Таким был молодой человек, в 1789 г. попавший в хаос Революции. Сначала он почти не участвовал в событиях, но, сообразив, что к чему, молодой офицер быстро присоединился к якобинцам и вперемешку с краткими периодами службы в своём полку занимался разжиганием страстей на Корсике. Сначала он связался с корсиканскими патриотами, однако это быстро закончилось. Недовольный республиканским правлением народ Корсики восстал в 1793 г., и Бонапартов выслали. Если до этого Наполеон ещё сомневался в том, что его будущее во Франции, то теперь всё стало ясно. Попавший в круговорот «восстания провинций» в центре страны, он в 1793 г. открыто осудил повстанцев и проявил себя во взятии Тулона[19]. Пережив последующие перевороты, Наполеон к 1795 г. имел блестящую репутацию кадрового офицера и несколько полезных политических связей, которые укрепились после подавления им в 1795 г. вандемьерского восстания в Париже[20] (с помощью знаменитого «залпа картечью») и последующей женитьбы на Жозефине Богарне (Josephine de Beauharnais)[21], бывшей любовнице видного политика, Поля де Барраса (Paul de Barras)[22].

В конце концов эти связи привели Наполеона к командованию Итальянской армией, следствием чего стал неожиданный триумф. Директория, применив в 1795 г. наступательную стратегию, чтобы подтолкнуть Пруссию и Испанию к выходу из неприятельской коалиции, намеревалась нанести главный удар по Британии и Австрии вторжением в Ирландию и наступлением в Южной Германии, но первому помешал «протестантский ветер», а второе было расстроено австрийцами. Тем не менее в Италии дела пошли совершенно иначе: в апреле 1796 г., перейдя через границу из своего лагеря в Ницце, раздетая и разутая небольшая армия Наполеона всего за несколько месяцев заставила Пьемонт и Папскую область заключить мир[23], пересекла Северную Италию и разбила ряд австрийских армий, угрожая следующей весной дойти до самой Вены. Понеся серьёзные потери, австрийцы запросили перемирия, и 18 апреля 1797 г. было подписано первое мирное соглашение. К этому времени, однако, Наполеон был уже больше чем простой генерал. Успех в сражениях в самом начале этой кампании, преданность войск и растущее осознание собственной силы убедили его в том, что он «человек, призванный влиять на судьбу народа»[24]. В то же самое время неудачи, преследовавшие французов, создавали резкий контраст с его победами, подчёркивая его значимость для Директории и, соответственно, политическую независимость. Наполеон, снедаемый желанием обеспечить свою небольшую армию амуницией и провиантом, сознательно подогревал республиканские чувства, следствием чего стало образование в июне 1797 г. Цизальпинской республики со столицей Миланом. Крепко удерживающему в своих руках инициативу, Наполеону фактически была дана возможность предложить австрийцам разработанные им самим условия мира, отражённые в подписанном 17 октября 1797 г. в Кампо-Формио договоре.

Но, хотя Австрия и извлекла из него немалую выгоду, получив значительную часть бывшей Венецианской республики, разделённой между ней, Цизальпинской республикой и Францией (которая получила Ионические острова), это соглашение ни к чему не привело. У Наполеона в роли фактического правителя Цизальпинской республики появился вкус к политической власти. Он говорил: «Я попробовал власть и больше не могу от неё отказываться»[25]. Обретя важность наследного принца, он предавался полётам фантазии, никогда не знавшей границ.

К концу 1797 г. Наполеон уже реально подумывал об установлении контроля над французским правительством[27]: он открыто говорил, что не уйдёт из Италии, если ему не будет предоставлена «во Франции роль, сходная с той, которая у меня здесь», и, кроме того, отмечал;

Но всё же он признавал, что время для этого ещё не настало, а потому он должен покрыть себя ещё большей славой. Самым главным для него стало действие: вернувшись во Францию в конце 1797 г. он пояснил: «В Париже ничто долго не запоминается. Если буду и дальше бездельничать… я пропал»[29]. Утверждать, что его кипучая энергия и непомерное честолюбие стали единственными выразителями французской политики, было бы неправильно — экспансия приносила не только выгоды, как раньше, теперь приходилось защищать Цизальпинскую республику, а эта задача требовала вторжения в Швейцарию, в то время как по всей Италии вспыхивали волнения патриотов, но совершенно очевидно то, что Наполеон придал ей в тот момент новый импульс. За несколько месяцев создаются республики в Генуе и Риме, осуществляется вторжение в Швейцарию, а распалённый мечтами о восточных владениях Наполеон отплывает в Египет, вовлекая таким образом Францию в войну с Оттоманской империей. Спровоцированные этим нападением Неаполь, Австрия и Россия вступили в войну, добившись сначала значительных побед и изгнав французов из большей части Италии. В разгар войны Второй коалиции положение дел изменил переворот 18 брюмера 1799 г.[30] Бежавший из Египта, где его армия оказалась запертой в ловушку после разгрома французского флота в Абукирском сражении, Наполеон вернулся во Францию, сотрясаемую политическими распрями, внутренними волнениями и экономическим кризисом, и вместе с некоторыми недовольными политиками взялся за свержение Директории. Умело использовав сложившуюся ситуацию, Наполеон появился из возникшего хаоса фактическим правителем Франции с официальным титулом «Первый консул».

Стоит заметить, что Наполеон пришёл к власти как миротворец. В сущности, война 1799 г. произвела удручающее впечатление на французов всех убеждений, тогда как большим преимуществом нового первого консула было то, что он казался способным сочетать мир с защитой завоеваний революции. Поэтому, когда он въезжал в Париж сразу же после переворота, его приветствовала ликующая толпа. Он обратился к ним: «Французы! Вам нужен мир — ваше правительство хочет его ещё больше, чем вы!»[31]. Фактически первой дипломатической акцией консула были призывы к Георгу III Английскому и Францу II Австрийскому прекратить войну (если быть точным, Франц был в это время Францем II, императором Священной Римской империи; позже, когда она распалась, он принял титул «императора Австрии», став Францем I)[32]. Вряд ли всё же эти призывы имели серьёзный характер[33]. Хотя, как пишет Талейран, «они благоприятно воздействовали на мир внутри страны», что Наполеон прекрасно понимал. Вторая коалиция едва ли приняла их, ещё рассчитывая в это время на победу: англо-русское вторжение в Голландию провалилось[34], Россия вышла из войны, но Бурбоны вернулись на неаполитанский трон, значительные австрийские силы оккупировали Цизальпинскую республику, Пьемонт и Южную Германию, а Британия господствовала на морях, отрезав армию, оставленную Наполеоном в Египте. Не удивительно, что ответ был чрезвычайно враждебным[35], но первый консул почти наверняка хотел, возложив ответственность за продолжение войны на противника, получить возможность добиться новых побед, которые умножили бы его славу и позволили диктовать мир на своих условиях.

Последовала кампания 1800 г. Захватив инициативу, австрийцы с армией из 97.000 человек начали наступление в Италии, тесня имевших численное превосходство французов, и осадили их в Генуе, с величайшим мужеством обороняемой генералом Массена (Massena)[36] вплоть до 4 июня. Несмотря на то, что его застали врасплох, Наполеон сделал эффектный ход: в тот момент, когда Моро (Moreau) пересёк Рейн и 3 мая разбил австрийцев у Штокаха, первый консул провёл вновь созданную Резервную армию через Альпы и вышел австрийцам в тыл, одержав 14 июня при Маренго победу с очень небольшим преимуществом. Хотя эта кампания была проведена по наполеоновским меркам очень неумело, австрийцам нанесли урон и заставили их таким образом очистить итальянскую землю, а Франц II откликнулся на очередной призыв к заключению мирного договора, направленный Наполеоном с поля сражения при Маренго. Последовали длительные переговоры о мире в Люневиле, однако австрийцы заняли твёрдую позицию и возобновили военные действия, после чего Моро вновь разбил их 3 декабря при Гогенлиндене. Деморализованная и понёсшая тяжёлые потери Вена запросила мира, результатом чего стал Люневильский договор, по которому Австрия вынуждена была согласиться с аннексией Францией Бельгии и левого берега Рейна, признать независимость её многочисленных государств-сателлитов и уступить находившиеся под властью Габсбургов Моденское и Тосканское герцогства с частью территории Венеции, захваченной австрийцами в 1797 г. (из этих территорий Модена и Венеция переходили к Цизальпинской республике, тогда как в качестве жеста, направленного на примирение с Испанией, Тоскана передавалась сыну герцога Пармского, зятю Карла IV, королю Этрурии).

После полного унижения Австрии оставались ещё Оттоманская империя, Неаполь и Британия. Однако Турция, поглощённая внутренними беспорядками, больше не принимала участия в войне после ухода французов из Египта в августе 1801 г.[37] Между тем нападение неаполитанцев на Тоскану было отбито при Сиене 14 января 1801 г., что вынудило Фердинанда IV спешно просить о мире. И в то же время даже британское пристрастие к военным действиям заметно угасло. Отсутствие союзников несколько изменяло планы, а её бессилие обнаружилось в неспособности помешать испанцам вынудить Португалию закрыть порты для британской торговли. Что касается морской мощи, то, хотя она всё ещё могла похвастать значительными победами — у французов была отбита Мальта, потерпели поражение испанцы и датчане, а французская армия в Египте близка к капитуляции — её уже не хватало, чтобы преградить путь французской экспансии и держать все больше и больше портов открытыми для британской торговли. Тем временем в Британии разразился экономический кризис, вызвав обширные народные волнения. К тому же в Ирландии, несмотря на разгром восстания 1798 г., не стихали беспорядки, а попытки примирения, предпринятые Питтом (Pitt), предоставление равных прав католикам привели лишь к замене его ещё более нерешительным Аддингтоном (Addington). Новый Кабинет, не испытавший поражений, но и не способный добиться окончательной победы, заявил в конце концов, что готов заключить соглашение.

Поддерживая образ воителя, вынужденного вступить в битву, Наполеон с удовлетворением воспринял эту инициативу. Поскольку французский гарнизон находился на грани капитуляции, мирный договор становился единственным средством хоть какого-нибудь спасения от египетского фиаско. Тем временем Наполеон получил тяжёлый удар на поле дипломатической битвы. В конце 1799 г., как известно, Россия отказалась от боевых действий против Франции после возникновения у неё разногласий с Британией и Австрией, и Первый консул не замедлил воспользоваться этой брешью, надеясь на замешательство оставшихся противников. Павел I — яростный в теории противник Революции — попался на обещаниях вернуть 7000 военнопленных, находившихся тогда в руках у французов, и передать ему Мальту, которая в то время ещё принадлежала Франции. Под сильным впечатлением от этого великодушного шага Павел позволил уговорить его на то, что союз с Францией соответствует российским интересам[38], и к осени 1800 г. он направит армию на австрийскую границу и заключит союз прибалтийских государств: России, Швеции, Пруссии и Дании — для оказания давления на Британию через так называемую Лигу вооружённого нейтралитета. Для Наполеона эти меры были весьма многообещающими, но 23 марта 1801 г. Павел был убит в результате дворцового переворота, к тому же 2 апреля англичанами была одержана победа при Копенгагене. С исчезновением всех надежд нанести удар Британии попросту исчез смысл продолжать военные действия, так как Франция, по обыкновению, была измучена войной, Британия, вероятно, примет любые условия, какие ни предложи. В то же время мир обещал дополнительные выгоды — можно было перестроить французский военно-морской флот, а Германия в значительной степени подпадала под французское влияние. Короче говоря, подобные условия удивительно совпали с французскими интересами, что и выразилось в Амьенском договоре от 27 марта 1802 г.

Амьенский мир

Амьенский договор, вероятно, и не должен был привести к длительному миру. Британия и Франция подготовились к соглашению, но ни та ни другая сторона не захотела отказаться от осуществления военных задач. Тогда как Британия всё ещё хотела гарантий в Европе, Наполеона в такой же мере заботило сохранение французской гегемонии, и эти две цели вскоре оказались несовместимыми. Не помогало делу и то, что соглашение было в сущности неравным. Чтобы добиться мира, Британия была готова пойти на очень большие жертвы. Признавались естественные границы Франции, различные республики-сателлиты, возвращались потерянные ею колонии и голландские владения на мысе Доброй Надежды, в Суринаме, Курасао, Малакке и Островах Пряностей; Британия сохраняла только испанский Тринидад и голландский Цейлон. В то же время Менорку предполагалось вернуть Испании, а Мальту иоаннитам, на что Франция отвечала согласием вывести все свои войска с территорий сателлитов, которые с этого времени рассматривались как независимые государства. Короче говоря, Британия почти ничего не получила, и договор был встречен с тревогой и беспокойством.

Мирное сосуществование поэтому во многом зависело от Наполеона. По самой меньшей мере первому консулу следовало вывести войска из Голландии, Швейцарии и Италии, научиться уважать целостность и независимость Цизальпинской, Лигурийской, Гельветической и Батавской республик и вообще ограничить радиус военных действий на европейском континенте. Была бы целесообразной либеральная политика в отношении британской торговли, не говоря уже о подписании торгового соглашения, предусмотренного, хотя и не обусловленного, договором, сверх того требовалось, чтобы французы сдерживали свою активность во всём мире. Однако, учитывая характер Наполеона, его честолюбие и всегда преувеличенное представление о своих способностях, всё это было весьма маловероятным.

Был ли Наполеон личностью, определявшей внешнюю политику? Многое здесь понять сложно, но, по крайней мере, основные элементы, формировавшие её, совершенно ясны. Как говорил граф Моле (Mole): «Чем больше я вижу его, тем больше убеждаюсь, что он… думает только об удовлетворении своих желаний и непрестанном умножении своего…величия»[39]. Если целью была власть, то война была средством, подчас единственным, с помощью которого её можно было достичь и упрочить, а Наполеон всегда понимал, что она неразделима с его политическим выживанием, равно как и с возвышением[40]. В поддержку этого положения можно привести бесчисленное множество цитат. Возьмём лишь три примера, относящиеся к различным этапам его карьеры. В 1803 г. он заявлял: «Первый консул похож на тех королей милостью божьей, которые считают свои государства наследством. Ему нужны подвиги и, следовательно, войны». В 1804 г.: «Смерть ничто, но жить побеждённым и бесславным — значит умирать каждый день». В июне 1813 г.: «Я лучше умру, чем уступлю хоть дюйм своей территории. Ваших государей, рождённых на престоле, можно разбить двадцать раз, а они всё равно возвращаются в свои столицы. Я же, выскочка-солдат, не способен на это. Моя власть закончится в тот день, когда меня перестанут бояться»[41].

Однако суть заключалась не только в том, чтобы придать вес Наполеону в глазах дружественных ему правителей или убедить всех на Европейском континенте в его силе. Боясь толпы, он, очевидно, считал войну единственно возможным способом держать в руках своих подданных и обуздывать французское легкомыслие. Из этого вытекал вопрос о численности армии, особенных сложностей впрочем не составлявший. Вся политика, как и при Республике, держалась на армии и зависела от неё: захват Ганновера в 1803 г. был по крайней мере отчасти, обусловлен желанием расквартировать значительную часть французских войск на германской земле. Более того, помимо экономических соображений Наполеону также приходилось обеспечивать всё необходимое для её содержания, которое должно было соответствовать нынешнему положению «армии славы», а не прежнему — «армии добродетели». Опасность исходила от стремления многих старших военачальников стать «чрезмерно влиятельными подданными», и потому Наполеон не верил и несгибаемым республиканцам типа Бернадота (Bernadotte)[42] (в то время этот гасконский солдат был убеждённым якобинцем, но в один прекрасный день ему суждено было стать королём Швеции), и честолюбивым соперникам, таким как Моро[43]. Короче, как бы то ни было, а для него постоянная война являлась насущной потребностью. То же можно сказать и о гражданском обществе: Наполеон пришёл к власти, пообещав Франции мир, но ведь он должен был обеспечить её процветание, а это также означало захватнический характер внешней политики, способный принести «великой нации» ресурсы и рынки, которых она не имела, оставаясь тем, чем являлась.

Предвидим возражения в том, что Наполеон кроме всего прочего считал себя великим законодателем и что мир, которого он теперь добился, давал ему возможность беспрепятственно осуществлять свои честолюбивые замыслы в этом направлении. Первый консул как бы демонстративно предпочитал гражданскую одежду генеральскому мундиру и проводил большую часть времени погруженным в вопросы сугубо гражданские. Можно найти многочисленные высказывания, относящиеся к этому периоду, свидетельствующие, что его планы носили исключительно мирный характер, например, сразу же после подписания Амьенского договора, он признался одному из государственных советников, что намеревается «увеличить объём мирных общественных работ»[44]. Но это был ловкий ход. Тогда же Наполеон высказал сомнение в том, что Франция «достаточно успокоена, чтобы обойтись без дальнейших побед», и заметил, что «в нашем положении я рассматриваю мир как временную уступку»[45]. В Наполеоне как бы слились воедино законодатель и воин, а чтение классиков античности внушило первому консулу твёрдую уверенность в том, что самые выдающиеся деятели древности отличались и в гражданской и в военной областях, например спартанец Ликург. Поэтому, сколько бы Наполеон ни убеждал, что всерьёз принимает заверения других держав жить с ним в мире, невозможно поверить, что он мог долго придерживаться соглашения, которого добивался, или что длительный мир и его цели в самом деле совместимы между собой.

Что же это были за цели? Любой ответ на вопрос, понятное дело, должен начинаться с того, что во-первых у Наполеона никогда не было чёткого плана действия (многие из последующих аннексий, совершенно очевидно, являлись следствием обстоятельств), и что, во-вторых, он был прежде всего оппортунист, готовый отказаться от общих принципов политики, если они приходили в столкновение с потребностями момента. Хотя и можно как-то определить общие цели, самая главная из них сводится к взгляду Наполеона на самого себя как на нового Карла Великого, верховного правителя, в вассальной зависимости от которого находились бы все европейские монархи. Франция к тому времени действительно стала бы «великой нацией», сильно расширившись территориально и пользуясь политическим и культурным господством, которое укреплялось бы поддержкой государств-сателлитов, связанных с Францией общими принципами права и правления. Поскольку эти принципы по существу совпадали с идеями французской революции, можно быть уверенным в том, что в этой программе прослеживается политический радикализм первых лет правления Наполеона, обусловленный его пресловутой ненавистью к выродившимся монархиям Бурбонов. Тем не менее выпады такого рода были не столько орудием имперской политики, сколько одной из её целей[46], так как в Неаполе и Испании Бурбонов оставили бы в покое при других обстоятельствах. Во всяком случае этот экспансионизм странным образом переплетается с распределением ролей в семье Наполеона. Как её глава de facto, корсиканец Наполеон склонялся к тому, чтобы обеспечить личные интересы своих многочисленных братьев и сестёр, точно так же как государственный деятель Наполеон был заинтересован в использовании их для осуществления своих целей, в данном случае для укрепления империи, её статуса в глазах других европейских монархов и привлечения на службу старого дворянства. Французский властелин так и не смог забыть, что он прежде всего парвеню, привнося, таким образом, во внешнюю политику некую неустроенность, присущую начальному этапу его жизни. Что касается других европейских держав, то они могли либо принять новое распределение ролей, в случае чего им, разумеется, пришлось бы согласиться с постоянно приниженным положением, единственным условием всеобщего мира, к которому, как доказывают его апологеты, Наполеон стремился, либо столкнуться с войной. Компромисс был невозможен: убеждённый в превосходстве своих армий, непобедимости генералитета и приоритетности своих интересов, он даже не допускал мысли, что не сможет добиться желаемого, и уж само собой не намерен был расшаркиваться перед всяким, кто посмел бы «обидеться» на него, рассматривая любого союзника только как средство достижения цели, а любое соглашение о мире как оскорбительный выпад.

Итак, длительный перерыв в войне в соседстве с Наполеоном был скорее всего невозможен. Что же касается Амьенского мира, первый консул определённо ничего не делал для его сохранения: каждый его ход вызывал обоснованное беспокойство в Лондоне. Как позднее признавал Талейран:

Далёкий от спокойной жизни в отведённых ему Амьеном границах, Наполеон продолжал активно вмешиваться в дела сопредельных Франции территорий: хотя из Неаполя и Швейцарии французские войска были выведены, но они продолжали занимать всю Голландию, Швейцария была ими захвачена в январе 1803 г., получила новую конституцию (Act de Meditation) и лишилась Вале[48]; Цизальпинская республика, переименованная в Итальянскую, была переустроена по образцу консульской Франции, а её президентом стал сам Наполеон, Пьемонт и Эльба были аннексированы Францией, а Священная Римская империя в Германии фактически прекратила существование. Последнее событие было настолько важным, что о нём следует сказать подробнее. Империя, являвшаяся, по существу, разношёрстным конгломератом независимых королевств, княжеств всех форм и размеров, епархий, аббатств, вольных городов и феодальных владений, объединённых лишь формальной вассальной зависимостью от дома Габсбургов, была главным бастионом австрийского влияния в Германии, и в этом качестве стала козлом отпущения для Наполеона. В то же время, ей угрожал развал изнутри, поскольку многие из правителей относительно крупных земель все больше стремились к захвату вольных городов, церковных уделов и сонма мелких княжеств и баронских поместий. Такая политика означала гибель для Австрии, самой сильной опорой которой в империи традиционно были епископы, аббаты и имперские рыцари, но тем не менее всё же решено было помочь изгнанным итальянским Габсбургам, обратившись по этому поводу даже к Францу II. Захватив и аннексировав Рейнские земли, французы предполагали, что задетые за живое германские правители должны будут восполнить потерю за счёт свободных территорий в Германии. Нечего и говорить, что заинтересованные стороны зашли в тупик, и в конце концов урегулирование легло на плечи Наполеона. Пруссии и Австрии отошли существенные территории в Вестфалии и Южном Тироле, Зальцбург передали герцогу Тосканскому, а Бавария, Баден и Вюртемберг тоже урвали по крупному куску территории. Германия в мгновение ока преобразилась. Священная Римская империя выжила, но значительно ослабела от роспуска вольных городов и княжеств, а также сокращения её территорий. Австрийское господство теперь до некоторой степени было заменено французским: в частности, южные государства, хотя и значительно расширились, по-прежнему, опасались Австрии и потому просили у Наполеона защиты, фактически присоединясь к французским сателлитам.

Излишне утверждать, что всё это не нравилось Британии; действия Наполеона и в других местах вызывали там растущее беспокойство. В торговых делах её продолжали притеснять и ограничивать во Франции и у французских сателлитов. Тем временем французская активность во всём мире не ослабевала. Предприняв экспедицию в Австралию, приобретя у Испании Луизиану и восстановив рабство во французских колониях, Первый консул теперь распространял французское влияние в Средиземноморье, договорившись с правителями Туниса и Алжира, открыто изучал возможности для новой экспедиции в Египет, пытался восстановить французское правление в Индии, направил силы в Сан-Доминго, чтобы подавить восстание под руководством Туссена Лувертюра (Toussaint L’Ouverture)[49] и приступил к строительству военно-морского флота. Короче говоря, опасения британцев, что их интересам брошен вызов не только в Европе, но и во всех уголках земного шара, вполне оправдывались.

Не многие из действий Наполеона, сами по себе, в действительности нарушали букву Амьенского договора. Тем не менее они несомненно нарушали то, что британцы считали его духом, и это давало им основание подозревать, что вскоре первый консул разорвёт и само соглашение. Когда многократные протесты ни к чему не привели — Наполеон отказывался от каких-либо уступок сверх согласованного в Амьене, не собирался терпеть сносить никаких помех своим замыслам и, кроме того, приходил в неистовство от постоянных оскорбительных выпадов в его адрес в британской печати, — администрация Аддингтона решила не поддаваться Франции в вопросах, касающихся жизненно важной стратегической базы — Мальты, которую по условиям договора Британии полагалось покинуть, но на деле она её ещё удерживала. В результате, Наполеон столкнулся с требованиями вывести войска из Голландии и Швейцарии, уважать независимость государств-сателлитов и согласиться на оккупацию Мальты британцами сроком на десять лет. Понимая, что перевес не на его стороне — французский военно-морской флот пребывал ещё в зачаточном состоянии, и возобновление военных действий в этот момент было колониальной и коммерческой катастрофой, — Наполеон мог отступить, но гордость ни в коей мере не позволила ему смириться с лишающей свободы уздой, которую готовились набросить на него британцы. Поскольку ни одна из сторон не желала пойти на уступки, 18 мая 1803 г. Франция первая объявила войну, открыв таким образом эпоху наполеоновских войн.

Наполеоновские войны

Уже доказано, что при вступлении в 1803 г. в войну Британией не руководили ни идеологические, ни экономические мотивы. Политические изменения во Франции её не интересовали, от дела роялистской контрреволюции быстро отказались, и вопрос реставрации остался открытым — хотя война за рынки сбыта и колонии, которую она теперь возобновила, была, само собой, хорошим ударом по Франции, но и только. Британию интересовали вопросы безопасности в Европе и во всём мире[50], администрация Аддингтона была убеждена, что война — единственное средство её обеспечения. Для достижения своих целей Британия нуждалась в поддержке партнёров на континенте, а вот её-то она и не смогла получить, так как остальные державы убаюкивали себя надеждой мирного сосуществования с Наполеоном. Во-первых, не стоило начинать крестовый поход а la 1793 г., так как Наполеон не вызывал ужаса, а восстановление Первым консулом такой привычной монархической формы правления и успокаивающая внутренняя политика миротворца создали ему репутацию человека надёжного. Так, Пауль Шредер справедливо полагал, что дипломатия придала ему вид «нормального, лишённого ореола таинственности политика… который ведёт игру по всем правилам, правда, гораздо безжалостнее и успешнее, чем большинство других»[51]. Во-вторых, к тому времени почти не осталось симпатий к Британии: причиной послужили не только casus belli, из-за которого она якобы вступила в войну, — удержание Мальты — его расценили как притянутый за уши, но и подстроенная Наполеоном в нужный момент инсценировка примирения, позволившая разглядеть её агрессивную сущность. В-третьих, в 1803 г. все великие державы были настроены, в основном, миролюбиво: либо не хотели воевать, особенно с Наполеоном, либо не считали, что это хоть в малейшей степени затрагивает их интересы.

Что касается последнего, то многому суждено было измениться (следует отметить, что идея низвержения Наполеона как одна из целей войны успеха не имела до самого её конца и вплоть до битвы при Ватерлоо 1815 г. среди прусских генералов царило сильное недоверие в отношении к британцам). Однако прежде чем ответить на вопрос, каким образом война стала всеобщей, необходимо обратить внимание на положение в Европе к 1803 г. Начнём с Наполеона и его союзников. После революции Франция обрела огромную мощь. Имея население 29.000.000 человек, она в этом отношении уступала только России и, безусловно, была самым передовым государством континентальной Европы. Хотя политический паралич и повсеместные волнения при Директории много сделали для того, чтобы свести на нет её превосходство, Наполеон, как мы ещё увидим, положил конец этим беспорядкам и теперь находился в благоприятном положении, получив в своё распоряжение весьма значительные финансовые и людские ресурсы. Тем временем, целиком используя военные достижения старого режима и Революции, он создавал армию, которая по размеру и качеству почти не имела себе равных: в самом деле, она состояла из 265 пехотных батальонов, 322 кавалерийских эскадронов и 202 батарей и насчитывала примерно 300.000 человек[52]. В то же время в отличие от других у Наполеона не было сложностей с пополнением и резервом, поскольку теоретически всё мужское население было пригодно к военной службе. Наконец, хотя на море положение Франции и было довольно уязвимым — в 1803 г. у Наполеона было в строю всего 23 линейных корабля, — её судостроительный потенциал без труда сравнялся с британским, а суда имели более современную конструкцию. Короче говоря, взявшись за реализацию программы перевооружения военно-морского флота, Наполеон мог рассчитывать в течение определённого срока существенно укрепить свои позиции и здесь.

Разумеется, Франция опиралась не только на свои силы. Голландию, Итальянскую и Лигурийскую республики быстро вынудили выступить против Британии и предоставить свои вооружённые силы в распоряжение Франции (важнейшим элементом здесь стал голландский флот, который в 1801 г. насчитывал 15 линейных кораблей), в финансовом отношении они внесли также весьма существенный вклад в войну. Хотя Швейцарии позволили соблюдать нейтралитет, её, тем не менее, в 1804 г. заставили содержать во французской армии несколько швейцарских полков численностью 16.000 человек. Но и это не исчерпывало поддержки, получаемой Францией из-за границы. Испания, отчаянно отбивавшаяся от участия в войне, купила себе эту привилегию ценой ежемесячной субсидии размером 6.000.000 франков, причём ещё 16.000.000 франков было единовременно выплачено Португалией, которую в тот момент Британия защитить была бессильна. Тем не менее, если бы Испанию вынудили вступить в войну, она могла бы выставить армию численностью 130.000 человек (153 пехотных батальона, 93 кавалерийских эскадрона, 40 артиллерийских батарей) и все ресурсы своей латиноамериканской империи. И последнее, но не по важности, обстоятельство, все эти государства, за исключением Португалии, вынуждены были закрыть свои порты и границы для торговли с Британией. Великий наполеоновский план континентальной блокады[53] уже успешно работал. За пределами его пока оставались лишь небольшие княжества Южной Германии. Поскольку они являлись частью одного большого государства, на них тоже можно было рассчитывать в получении значительной военной поддержки на случай континентальной войны.

Хотя Британия и господствовала на морях, её возможности успешного сопротивления войскам Наполеона своими силами были весьма ограниченны, по крайней мере, в ближайшее время. В Германии Георг III был курфюрстом Ганновера[54], но преимущества от этого сводились на нет военной слабостью и стратегической уязвимостью Ганновера. Королевский военно-морской флот, хотя и не имел равных в боевой подготовке, искусстве мореплавания и боевом духе, сильно уменьшился по числу судов после 1801 г. (фактически в строю находились всего лишь 34 линейных корабля, хотя в резерве их было ещё 75), британская армия численностью примерно 130.000 человек (115 батальонов, 140 кавалерийских эскадронов, 40 батарей) была слишком разбросана, недостаточно боеспособна и плохо укомплектована офицерами. Разумеется, и речи не могло быть, что Британия с её быстро растущим населением и огромными финансовыми, торговыми и промышленными ресурсами, не поставила бы под ружьё гораздо больше людей. Тем не менее, в силу создавшегося положения, пришлось обращаться за помощью к союзникам.

С военной точки зрения, единственным возможным противовесом французскому превосходству были мощные, до зубов вооружённые и укомплектованные хорошо обученными кадрами армии Австрии, Пруссии и России. В полном составе они действительно производили впечатление. Так, Австрия могла выставить очевидно более 300.000 человек: 255 пехотных батальонов, 322 кавалерийских эскадрона и больше 1000 пушек (в австрийской артиллерии ещё не было постоянных батарей, однако пушек хватало, чтобы обеспечить по меньшей мере 125 батарей). По России цифры были ещё выше и составляли примерно 400.000 человек, если учесть казачью кавалерию. Её поставляло определённое сословие, жившее на южных и восточных границах, которое за военную службу получило в своё время землю и свободу. Регулярные части включали 359 пехотных батальонов, 341 кавалерийский эскадрон и 229 батарей. Между тем Россия, единственная среди восточных держав, располагала к тому же крупными военно-морскими силами, имея флоты в Балтийском и Чёрном морях, которые в 1805 г. насчитывали 44 корабля. Это позволяло России выйти за рамки её географической изоляции — в 1799 г. российские войска сражались в Италии и Голландии (излишне напоминать, как интересовал Наполеона подобный альянс). Что касается Пруссии, то её 175 батальонов, 156 эскадронов и 50 батарей составляли примерно 254.000 человек. Кроме того, если бы Пруссия вступила в борьбу, без сомнения её ждала бы поддержка Брауншвейга и Саксонии, которые в силу географического положения подчинялись ей, а не Франции.

Разумеется, цифры решали не всё. Как будет видно, по ряду причин армии восточных держав уступали вооружённым силам Наполеона. К тому же, из-за сложившегося положения, их внимание никоим образом не могло быть занято только Францией. У Австрии, России и Пруссии были и другие враги, требовавшие от них бдительности. Так, на юге Европы мы видим Оттоманскую империю. Султан Селим III вёл с момента восшествия на трон в 1789 г. отчаянную борьбу с группой весьма влиятельных подданных за реформу и значительно усилил военную мощь империи. И так уже обладая надёжным современным военным флотом по западному образцу в составе 22 линейных судов, он с помощью французских специалистов модернизировал артиллерию и создал новую регулярную армию. Организованная и подготовленная по западным стандартам, эта армия (Низам-и-Джедид) к 1806 г. достигла численности 24.000 человек. Тем не менее, несмотря на высокую боеспособность, она представляла собой всего лишь незначительную часть оттоманских войск, огромных, но совершенно неэффективных в военном отношении. Так, ядром регулярной армии по-прежнему являлись 196 полков янычар численностью по 2–3 тысячи человек, причём об этих частях давно уже шла нелестная молва из-за плохой подготовки и дисциплины и совершенной непригодности к войне. Регулярную пехоту поддерживала лёгкая кавалерия, представители которой были феодалами, владевшими имениями и обязанными за это нести военную службу, наёмные нерегулярные войска и плохо подготовленные крестьяне-новобранцы. Большая часть этих войск зависела от воли местных сатрапов, которые могли хотеть, а могли и не хотеть отправлять свои отряды по призыву из Константинополя. Будучи неуправляемой толпой, что уже доказал Наполеон, оттоманские армии были не чета войскам западного образца, но коварная политика империи делала её сложным противником, вследствие чего ей отводилось важное место в дипломатических расчётах. На другом конце континента находились Дания и Швеция. Незначительная по территории Дания (в датской армии было всего лишь 30 пехотных батальонов и 36 кавалерийских эскадронов) даже после поражения под Копенгагеном в 1801 г. сохранила мощный флот из 20 линейных кораблей. Что же касается Швеции с примерно 70–80 пехотными батальонами, 66 кавалерийскими эскадронами и 70 артиллерийскими батареями, то она была в состоянии выставить значительное войско, а её географическая удалённость уравновешивалась мощным военным флотом (12 линейных кораблей и большое количество тяжеловооружённых галер, специально предназначенных для высадки в мелких водах Балтийского моря) и принадлежащим ей важным плацдармом, шведской Померанией. Оставляя в стороне вопрос об этих дополнительных армиях, не нужно думать, что какая-нибудь держава в 1803 г. стремилась к войне с Францией. Взять хотя бы Австрию, когда после Люневильского договора Франц II оказался во главе страны, не только истощённой и истерзанной и, кроме того, бессильной помешать Наполеону осуществить его планы в Германии, что явно угрожало её интересам. А тут Венгрия, с 1780-х гг. вовлечённая в тяжбу с Габсбургами, проявила норов именно когда брат Франца, эрцгерцог Карл, только что убедил его в необходимости взяться за значительные административные и военные реформы. В то время как Карл противился любой форме отношений с Францией, относясь с глубоким подозрением к России и склоняясь к политике экспансии на Балканах, по природе осторожный и миролюбивый Франц меньше всего хотел ввязываться в ещё один конфликт, и к тому же он, во всяком случае в душе, был поклонником Наполеона[55]. В результате, не желая навлекать на себя новую войну, он стремился к соглашению с Францией в надежде на то, что это могло бы послужить противовесом России и Пруссии. Кроме того, к Британии испытывали сильную неприязнь в Вене из-за разногласий возникших в ходе войны Второй коалиции, так что у неё не было никаких шансов на получение помощи от Франца; Австрия сохраняла стойкий нейтралитет[56].

А для России этот период ознаменовался попыткой сблизиться с Наполеоном. Александр I был разгневан, узнав об уничтожении Британией Лиги вооружённого нейтралитета, до некоторой степени восторгался Наполеоном, собирался заняться внутренней реформой и стремился к сотрудничеству с Францией по вопросу о реорганизации Германии. К 1803 г. первый восторг прошёл, и его место заняло тревожное чувство, вызванное откровенным желанием Наполеона не только всецело господствовать в Западной Европе, но и расчленить на мелкие кусочки Оттоманскую империю (во времена Амьенского мира Петербург неоднократно получал из Парижа предложения заключить «соглашение» по Балканам). Александр, весьма раздражённый претензиями Наполеона, провозгласившего себя пожизненно первым консулом, высказал мнение, что Бонапарт — «один из самых отъявленных тиранов, которых когда-либо порождала история»[57]. Тем не менее он не захотел действовать силой и попытался выступить посредником, предложив условия, которые лишили бы Британию Мальты и гарантировали Франции её нынешние границы и сферу влияния в Европе в обмен на признание французами status quo других территорий, в частности Неаполя и Оттоманской империи. Как известно, даже в тот момент, когда обсуждалось это предложение, Александра пытались склонить на враждебные позиции, но, хотя его политика становилась всё более антифранцузской, существовали и другие причины, несколько осложнявшие дела. Под влиянием своего близкого советника и друга, князя Адама Чарторыйского, назначенного в сентябре 1802 г. товарищем министра иностранных дел, он потихоньку склонялся к тому, что лучшим средством сдержать французскую экспансию было бы установление российского превосходства в Восточной Европе либо путём прямых аннексий, либо привлечением зависимых государств-сателлитов (Чарторыйский был, например, ревностным поборником возрождения Польши)[58]. Однако этот сценарий, скорее всего, привёл бы к обратным результатам, поскольку определённо толкал Россию на разрыв отношений со Швецией, Пруссией, Австрией и Турцией, давая в свою очередь каждой из этих держав право броситься в объятия Франции (и действительно, в 1803 г. Густав IV Шведский уже был заинтересован в союзе с Францией). Итак, разрыв с Россией мог подарить Франции новых союзников.

Теперь — Пруссия. В 1803 г. Берлин менее всех европейских столиц питал враждебность к Наполеону. Фридрих-Вильгельм III терпеть не мог Бурбонов и ничего не имел против Наполеона как первого консула. В то же время он слыл человеком мирным[59]; главным счастьем для него, по свидетельству одного британского дипломата, было «отсутствие всяких тревог»[60]. По своим склонностям, он, естественно, назначал в советники людей, веривших в нейтралитет Пруссии, отличавший её политику с 1795 г.[61] Это было единственно верное направление, если учитывать постоянную нехватку денег и хроническое недоверие к Австрии и России. Разумеется, совершенно не обязательно думать, что Пруссия сохранила бы нейтралитет — расширение территорий интересовало даже Фридриха-Вильгельма, но приобретения, на которые он мог претендовать (Ганновер и шведская Померания), явились бы яблоком раздора между ним и Францией, и Чарторыйским, и ещё многими-многими другими…

Итак, конфликт между Британией и Францией сам по себе не должен был привести к всеобщей войне, а то, что это всё-таки случилось, — целиком на совести Наполеона. Здесь часто придают большое значение так называемой «венсенской трагедии», когда герцога Энгиенского (d’Enghien), дальнего родственника французской королевской семьи, насильно увезли из Бадена, где он пребывал в изгнании, и казнили по подозрению в причастности к роялистскому заговору. Тем не менее, хотя история эта и вызвала ужас, но отразилась лишь на внешней политике Швеции; новость об убийстве герцога Энгиенского заставила достаточно неуравновешенного Густава IV отказаться от планов войти в союз с Францией. В отместку он объявил крестовый поход против неё. Идею Густава никто не поддержал, хотя в это время Александр I и разорвал отношения с Наполеоном, было ясно, что к этому его побудила французская угроза равновесию сил в Европе, а вопрос о реставрации Бурбонов был решительно исключён из военных целей того союза, который в 1805 г. превратился в Третью коалицию.

Чтобы понять причины образования Третьей коалиции, нам придётся вновь вернуться к вопросу о росте французской мощи. Итак, война с Англией приводила к немедленному расширению французского влияния на континенте. С одной стороны, Наполеона подталкивали сделать всё, что было в его силах, и положить конец британской торговле, не оставив ей никаких лазеек на континенте, тогда как, с другой стороны, ему требовалось возмещение ущерба за потери в ходе войны (Наполеон, вынужденный в январе 1803 г. продать Соединённым Штатам Америки Луизиану, теперь распрощался с Сан-Доминго). В результате, хотя большая часть армий Наполеона готовилась к форсированию Ла-Манша, он захватил Ганновер, ганзейские территории Куксхавен и Рицбюттель, и, не давая возможности англичанам двигаться в направлении Гамбурга, Саксонии, Богемии и неаполитанских портов Таранто, Отранто и Бриндизи, перекрыл Эльбу. Эти действия сильно встревожили все восточные державы, поскольку были чреваты самыми настоящими неприятностями: так, Австрия опасалась за свою торговлю и её, само собой, волновало явное французское превосходство в Германии и Италии; Пруссия обнаружила французскую армию в самом центре своих владений и пыталась извлечь из этого выгоду, что, впрочем, всегда было одной из отличительных черт её внешней политики, а Россия выступала против перемен, грядущих из высказанного французами интереса к Леванту, а также не одобряла дестабилизацию положения в Германии. Тем не менее до поры до времени и Австрия и Пруссия оставались в бездействии. Австрия, как всегда неохотно вступавшая в войну, поняв, что внимание Франции отвлечено войной с Британией, собиралась воспользоваться этим и получить территориальные уступки у Баварии, Пруссию же вполне устраивало её положение. Россию можно было бы успокоить, будь Наполеон настроен более мирно, но первому консулу полностью недоставало сдержанности. Российские предложения о посредничестве были однозначно отвергнуты, хотя их можно было принять, не уронив достоинства, после того как Британия ясно дала понять, что они для неё совершенно неприемлемы; русскому послу в Париже пришлось выслушать оскорбления на дипломатическом обеде, а французы вновь начали пугать Россию откровенной заинтересованностью Ионическими островами — независимой после Амьена Республикой Семи Островов, и материковой Грецией. Россия заняла открыто враждебную позицию, увеличив набор на военную службу, послав армию на Ионические острова и намекнув Британии, что готова к переговорам относительно оборонительного союза против Наполеона. 18 мая 1804 г. было распространено заявление, что Франции суждено стать наследственной империей. Этого нельзя было допустить, принимая во внимание её ни с чем не сравнимую мощь, т.е. позволив Наполеону примерить мантию Карла Великого, тем самым открывали ему путь к престолу императора Священной Римской империи, а равно к правлению Германией. В результате Чарторыйский уговорил питавшего гораздо меньший энтузиазм Александра приступить к созданию новой коалиции, которая ограничила бы Наполеона рамками, отведёнными Амьеном и Люневилем, причём Британия пообещала выделить на это значительные субсидии. Сейчас же Наполеону направили ультиматум, требующий вывода войск из Ганновера и Неаполя; как и следовало ожидать, последовавший вскоре отказ французского правителя выполнять предложенные условия привёл Россию к прекращению дипломатических отношений с Францией в сентябре 1804 г.

Теперь, когда разрыв между Россией и Францией стал фактом, в воздухе запахло войной. Положение осложнялось ещё и тем, что кроме всего прочего Россия не очень-то доверяла Британии. В октябре 1804 г. последняя в полном смысле шокировала Европу, внезапно напав на Испанию, чтобы вынудить её вступить в войну. В то же время существовали стойкие опасения в отношении недобросовестности Британии: даже в январе 1805 г. Чарторыйского уверяли, что она хитростью вовлекает в войну другие европейские державы, чтобы свести своё участие в ней к минимуму. В силу многих препятствий, особенно связанных с Мальтой, принадлежавшей ордену иоаннитов и которую Александру хотелось заполучить самому, англо-русский союз к середине 1804 г. казался совершенно невозможным. И даже не будь никаких препятствий, всё равно ничего путного из этой затеи бы не вышло. Несмотря на угрозы, которыми Наполеон пытался удержать Австрию от вмешательства в дела Германии, и явное свидетельство окончательного уничтожения Священной Римской империи путём создания новой конфедерации, Австрия по-прежнему не хотела начинать войну, и самое большее, на что она могла согласиться, — это оборонительный союз, вступавший в действие в случае французского вступления в Италию или Германию. В то же время началась мобилизация и переброска войск на западные границы в надежде, что это сможет остановить Наполеона. Что же касается Пруссии, то её раздирали страх перед Наполеоном и недоверие к России и Швеции, поэтому Фридрих-Вильгельм пытался умилостивить французского правителя гарантиями дружбы и нейтралитета. В 1804 г. он даже долго искал возможности заключения союза с Францией и потому в начале 1805 г. всё ещё отвергал любые предложения объединиться против Наполеона.

Итак, в начале 1805 г. до создания Третьей коалиции было ничуть не ближе, чем раньше. И вновь Наполеон дал событиям новое направление. В начале 1805 г. он объявил о том, что собирается принять титул короля Италии: бывшая Итальянская республика теперь становилась королевством, а её вице-королём был назначен пасынок Наполеона Евгений де Богарне (Eugene de Beauharnais). Но на этом Наполеон не остановился: официально короновавшись в Милане 26 мая, он уже в начале июня объявил об аннексии Генуи, некогда Лигурийской республики, и передал герцогство Лукка своей младшей сестре Элизе в качестве наследственного княжества. Чаша терпения переполнилась и 11 апреля Британия и Россия подписали соглашение, которое обязывало последнюю к войне, если Наполеон не согласится выполнять условия Амьенского и Люневильского договоров. Тем временем в Австрии, хотя сам Франц всё ещё противился войне, постепенно сформировалась воинственно настроенная партия, она держалась на личной неприязни Франца к эрцгерцогу Карлу, которого он считал, как мы увидим позднее, существенной угрозой своей власти. Пока что сохранялось равновесие, но события первой половины 1805 г. поставили Австрию перед выбором. Ощутимый удар по величию Габсбургов, поскольку император Священной Римской империи испокон веку имел право на итальянский престол, а тут Наполеон недвусмысленно намекнул, что вскоре он приберёт к рукам и весь полуостров. Над Римом, Неаполем и Венецией сгустились тучи. Теперь, когда Россия была обязанной принять участие в войне, Австрии пришлось выбирать. Она либо отказывалась от Италии (так как Наполеон явно не желал уйти оттуда по собственной воле) и бросала своего единственного союзника в надежде сохранить иллюзорный мир, который в любой момент мог рухнуть из-за коварных планов Наполеона — в конце концов всегда найдётся повод для нападения, — либо бралась за оружие. Став перед выбором: воевать сейчас вместе с мощными союзниками или потом в одиночку, Австрия 9 августа 1805 г. формально вступила в Третью коалицию, к которой вскоре присоединилась Швеция и после некоторых колебаний Неаполь, откуда французы опрометчиво поторопились вывести войска.

Теперь, когда австрийские войска вошли в Баварию и Итальянскую республику, русско-шведская армия сосредоточилась в Штральзунде, британцы приготовились к вторжению в Ганновер, англо-русская группировка высадилась в Неаполе, а более 95.000 русских солдат походным маршем двинулись на Дунай, создание коалиции, к которой с 1803 г. стремились британцы, стало свершившимся фактом. В стороне осталась только Пруссия, всё ещё сохранявшая нейтралитет из-за недоверия к Австрии и России. Наполеон наказал сам себя, допустив создание столь внушительного союза. Не желая умерить свои притязания или сделать нечто вроде жеста доброй воли, он собственноручно подтолкнул Австрию и Россию объединиться с Британией. А ведь именно этого Наполеону особенно не хотелось — его не очень устраивал разрыв с Россией и, когда это всё же случилось, абсолютно не желал войны с Австрией, — но его амбиции требовали действия настолько сильно, что у него и мысли не мелькнуло уладить дело мирным путём. Более того, едва началась война, как он, оскорбив интересы и чувства тех немногих друзей, которые у него ещё оставались, чтобы ускорить проход «великой армии» через Германию, нарушил нейтралитет прусской земли Ансбах, нагло поправ обещания, только что данные Берлину. Тогда взбешенный Фридрих-Вильгельм в ответ захватил Ганновер (временно оставленный французами) и объявил мобилизацию.

Мы не станем подробно останавливаться на кампании 1805 г., скажем только, что при Ульме австрийцев разбили, Вена пала, а русские потерпели поражение при Аустерлице (Славкове). Вдобавок французы захватили Неаполь, Фердинанду и Марии-Каролине пришлось бежать на Сицилию, а неаполитанский трон занял Жозеф Бонапарт (Josef Bonaparte). Это сокрушительное поражение, которое не смогла скомпенсировать даже крупная британская морская победа в Трафальгарском сражении[62], было только началом. Вынужденная капитулировать Австрия пошла на заключение мира, столь оскорбительного и унизительного, что это не могло не содействовать созданию мощной оппозиции при Габсбургском дворе. Так, по подписанному в Пресбурге (Братиславе) договору Австрия должна была уступить Итальянскому королевству Венецию, Далмацию и Истрию, Баварии — Форарльберг и Тироль, включая только что приобретённый Трентино, а Бадену и Вюртембергу всё ещё принадлежавшие Австрии изолированные территории в районе Шварцвальда и верхнего Рейна. Кроме того, к Наполеону следовало относиться как к королю Италии, а Бавария, Вюртемберг и Баден признавались независимыми государствами, одновременно с Австрии причиталась контрибуция в 40 миллионов франков. За всё это ей позволили аннексировать Зальцбург, а герцог Тосканы из дома Габсбургов, которому она была передана в 1803 г., получал взамен Великое герцогство Вюрцбург. Хотя Австрия теперь находилась в ещё худшем военном и финансовом положении, чем раньше, требования тех, кто взывал к отмщению смещённых итальянских Габсбургов, нового канцлера Стадиона (Stadion) и молодого идеалистически настроенного эрцгерцога Иоганна, — сталкивались с другими взглядами, которые по природе миролюбивый Франц находил более приемлемыми. Так, с одной стороны, эрцгерцог Карл, теперь вновь попавший в милость, считал необходимым разработать программу военной реформы, которая способствовала бы развитию экспансии на восток и юг за счёт Оттоманской империи вследствие отказа от Германии и Италии и мирного сосуществования с Наполеоном, в то же время, с другой стороны, эрцгерцоги Райнер и Иосиф приводили доводы в пользу роспуска армии, отказа от военных действий и возрождения иосифианского реформизма 1780-х[63]. До поры, до времени и Наполеон, которому нечего было бояться Австрии, России и Британии, тоже склонялся к соглашению. Александр, потрясённый тяжким поражением при Аустерлице, имеющий возможность сражаться с Наполеоном только на Адриатике, где русские захватили Каттаро (Котор) и препятствовали аннексии Далмации, удручённый тем, что Фридрих-Вильгельм отступил в подходящий момент, и не веря Британии, начал теперь переговоры о мире. В Британии же в начале 1806 г. скончался воинственный Уильям Питт[64], а его администрация уступила место противникам — так называемому «Кабинету всех талантов», в котором преобладали главные поборники ведения переговоров с Францией о компромиссном мире. Британия, поддерживающая тесные связи с Россией, вместе с ней направила эмиссаров в Париж. Последнее, но не менее важное, — Пруссия. Находясь на грани войны с Францией в момент Аустерлицкого сражения, она быстро отказалась от своих намерений и 15 декабря подписала союзнический договор с Наполеоном. Это соглашение, видоизменённое последующими переговорами в Париже, обязывало Пруссию закрыть для британской торговли свои порты, а также реки Эльбу, Везер и Эмс, открывавшие путь в Гамбург, Бремен и Эмден, уступить Клевс-Берг и Невшатель Франции, а Ансбах — Баварии и гарантировать целостность Франции, германских государств, итальянских сателлитов Наполеона и Оттоманской империи; взамен этого Пруссии дозволялось аннексировать Ганновер.

Тогда казалось, что Европа находится на пороге всеобщего мира, но ничего подобного не случилось. Поскольку Россия и Британия были заинтересованы в мире, Наполеон не пошёл ни на какие уступки в обеспечении мирного урегулирования. И, с самого начала прекрасно понимавший свои возможности и поэтому далёкий от того, чтобы от чего-то отказаться, потребовал, чтобы Британия отдала Сицилию; самое большее, что он мог бы предложить взамен, был возврат Ганновера. А полномочного представителя России Убри уговаривали подписать договор, согласно которому взамен на признание независимости небольших государств Рагуза (Дубровник) и Ионические Острова подтверждались все приобретения Франции, однако это оказалось неприемлемым для Санкт-Петербурга, поэтому переговоры прекратились, и теперь в любом случае очевидным источником возобновления войны становилась Пруссия. Так, после заключения договора с Наполеоном Фридрих-Вильгельм внезапно обнаружил ограничения, которые налагала дружба с императором. Мало того, что прусская торговля испытала тяжкий удар от блокады, которой Британия незамедлительно подвергла её порты, Пруссия в то время ещё переживала период ни с чем не сравнимого унижения, так как Наполеон, без сомнения не желавший войны, фактически обращался с ней без малейшего уважения. Так, в июле 1806 г. он организовал новую Рейнскую конфедерацию сначала это была лига из 14 небольших государств Центральной и Южной Германии без какого-либо участия Пруссии. Чтобы подсластить пилюлю, было предложено Фридриху-Вильгельму образовать в северной Германии конфедерацию, находящуюся под прусским господством, но когда тот вступил в переговоры с мелкими германскими государствами, обнаружился подвох — французы уже убедили их полностью отвергнуть эту идею. Что ещё хуже, стало известно, как в ходе бесплодных мирных переговоров, начатых Наполеоном с «Кабинетом всех талантов», он предложил вернуть Ганновер Британии. При прусском дворе уже оформилась влиятельная партия, глубоко обеспокоенная подрывом престижа государства и армии, и в конце концов Фридриху-Вильгельму почти без всякого на то желания пришлось-таки объявить войну.

И вот теперь-то Пруссию, фактически воевавшую в одиночестве, хотя годом раньше она могла бы выступать вместе с Австрией и Россией, сокрушить было легче лёгкого: её армия потерпела два катастрофических поражения при Йене и Ауэрштадте[65], большая часть страны была захвачена, а Фридриху-Вильгельму пришлось бежать в Кёнигсберг (ныне Калининград). Соединившись в Восточной Пруссии с крупными русскими силами, пруссаки продолжали сражаться, и 7–8 февраля 1807 г. французы были остановлены в результате чрезвычайно кровопролитного сражения при Эйлау[66] (Багратионовск), не принёсшего победы ни одной ни другой стороне. Однако 14 июня при Фридланде (Правдинск) русские потерпели поражение, и теперь Александр задумался не только о мире, но и о возможности союза с Наполеоном. Причин тому было множество. В октябре 1806 г. вспыхнула война между Россией и Турцией, русская армия была измотана, Пруссия, очевидно, ослаблена без надежды на восстановление сил, при этом возросло недоверие к Британии, которая, как считали, почти ничего не сделала, чтобы помочь русским, и слишком уж сильно была поглощена своекорыстными интересами. Между тем Наполеон, у которого были свои причины стремиться к соглашению, на этот раз не прибёг к диктату и использовал своё незаурядное личное обаяние, чтобы завоевать расположение царя, результатом чего стал подписанный в Тильзите (Советск) договор[67]. Обеспечив мир за счёт относительно скромных уступок (отдав Каттаро (Котор) и Ионические острова и признав наполеоновское урегулирование итальянского, германского и польского вопросов), Александр взамен получил значительную часть прусской Польши. Между тем Россия должна была предложить своё посредничество в отношениях между Британией и Францией и, если оно будет отвергнуто, вместе с Наполеоном оказать нажим на Данию, Швецию, Португалию и Австрию, чтобы те поступили подобным образом. Что касается Турции, то Франция вынуждала её к миру, угрожая войной, если условия не будут приняты. Россия отделалась в Тильзите относительно легко, для Пруссии же результаты войны были катастрофическими. Всеми покинутая, она должна была выплатить огромную контрибуцию, сократить численность своих войск до смехотворной цифры 42.000 человек, содержать значительный французский контингент и согласиться с потерей половины своих земель — на западе и большей части прусской Польши, где возникли новые государства Берг, Вестфалия и Великое Герцогство Варшавское.

Хотя эти условия и были суровыми, Фридрих-Вильгельм в течение нескольких лет не хотел оспаривать их: он, совершенно не желая прислушиваться к образовавшейся в Пруссии после 1807 г. мощной партии реформистов, настроенной воевать, как только представится возможность — в 1809 г. и начале 1811 г., пошёл на попятную, когда осенью 1811 г. назрел кризис во франко-прусских отношениях, и несколько раз добивался союза с Францией — соглашение об этом было подписано в начале 1812 г. В результате, если не принимать в расчёт слабую и изолированную Швецию, вновь показалось, что Наполеон обеспечил всеобщий мир. Однако через два года он опять оказался в состоянии войны с Австрией, а ещё через два — на грани нового разрыва с Россией. Отчасти это было, конечно, следствием непрекращающегося конфликта с Британией, поскольку, официально объявив о полном прекращении британской торговли на континенте (так называемая континентальная блокада) в декрете, изданном 21 ноября 1806 г. в Берлине, Наполеон должен был подумать об усилении и расширении своего владычества или о военном вмешательстве в дела любой страны, которая откажется закрыть свои порты для британских судов. Кроме того, для него, вступившего в титаническую борьбу с Британией, всё более важными становились эффективные и слаженные действия союзников и сателлитов. Поэтому можно предположить, что сейчас, как и в юности, Наполеон стал рабом обстоятельств, вынужденный во что бы то ни стало придерживаться захватнической политики и продолжать завоевания даже иногда против желания. Однако, приводя аргументы такого рода, не учитывают, что изначально война с Британией была плодом личного упрямства Наполеона, и многое из того, что он делал, носило явно провокационный характер. Короче, если войны и продолжались, то виноват в этом был только он.

Лучшего примера безрассудного отношения к чувствам других государств, чем то, что произошло к тому времени в Испании и Португалии, не найти. Испания, союзник Франции с 1804 г., давно согласилась закрыть свои порты для британских судов и послала войска в помощь Наполеону при наступлении на шведскую Померанию, предпринятом после заключения Тильзитского договора. Однако Португалия, будучи нейтральной, оставалась аванпостом британской торговли, за что и поплатилась. Испания, по соглашению с Наполеоном, занимает часть Португалии, французская армия быстро пересекает границу, в ноябре 1807 г. страна полностью в руках французов, а португальская королевская семья бежит в Бразилию. В это время, однако, начали появляться подтверждения серьёзных разногласий при испанском дворе, и тогда Наполеон принял роковое решение. Император, разгневанный хронической слабостью своего союзника, не говоря уже о неумелых попытках премьер-министра Годоя (Manuel de Godoy) отделаться от союза с Францией, решил ниспровергнуть династию Бурбонов и навести в Испании порядок. Были захвачены испанские пограничные крепости, войска большой численности начали наступление на Мадрид. Политическая обстановка в испанской столице была в это время настолько неясной, что не поддаётся описанию, но, в нескольких словах, — следствием французской акции стал успех, который привёл к ниспровержению не только Годоя, но и самого Карла IV и утверждению на престоле наследника, ставшего Фердинандом VII. Поскольку Фердинанд отчаянно пытался снискать милость Наполеона, а союз с Францией внезапно приобрёл большую популярность (так как Годоя повсеместно ненавидели), императору следовало здесь остановиться. Но, как всегда, сыграли свою роль чисто корсиканское стремление укрепить семейное владычество и недоверие к Бурбонам, Наполеон самым вероломным образом, насильно увозит всю королевскую семью и вынуждает Карла и Фердинанда отречься от престола, а королём провозглашает Жозефа Бонапарта.

Всё кажется улажено, но страна восстала, а через несколько дней к Испании присоединилась Португалия. Так началась война на Пиренейском полуострове. Она бушевала до 1814 г., и, в общей сложности, всё время на континенте не прекращались боевые действия, а это означало опустошение, ослабление и разорение империи, и постоянное присутствие британских вооружённых сил на европейском материке. В то же время крах Бурбонов заметно повлиял на умы и настроения многих — как утверждал тогдашний австрийский посол в Париже Клеменс фон Меттерних (Clemens von Metternich):

Так, Александр, не приняв близко к сердцу испанского восстания и тем паче несколько истерической реакции своих советников, например Чарторыйского, перепуганных, что Наполеон таким же образом поведёт себя и в России, был весьма раздражён тем, что император сверг Бурбонов втайне от него и получил повод стать более неподатливым. Что ещё важнее, в Австрии эта новость вызвала настоящую панику: теперь Франц, Карл, Райнер и Иосиф убедились, что, во-первых, честолюбие Наполеона непомерно, а во-вторых, даже самая унизительная политика умиротворения не сможет спасти их. Партия войны при дворе, воспользовавшись удобным случаем, оказывала нажим на Франца, нашептывая, что Австрия будет следующей жертвой Наполеона и, поскольку руки французов связаны Испанией, у неё не будет более благоприятного момента для нанесения упреждающего удара. К тому же, как и в Пруссии в 1806 г., общественное мнение, по крайней мере среди австрийских немцев, настолько сильно склонялось к войне, что бороться с ним стало бесполезно, и 23 декабря 1808 г. было принято решение, что весной Австрия начнёт войну, которая, впрочем, будет вестись в рамках восстановленного Люневильского соглашения и восстановления Священной Римской империи.

Последовала кампания 1809 г. Австрии не удалось получить поддержку ни от России, ни от Пруссии, и она была вынуждена воевать в одиночку, если не считать несколько скуповатых британских предложений о военной и финансовой помощи, которые слишком долго оставались обещаниями. Не помогло в той степени, в какой это ожидалось, и положение в Испании, поскольку в конце осени 1808 г. Наполеон предпринял стремительное контрнаступление, вынудившее британскую армию оставить Ла-Корунью, на время вывел из строя испанские силы и получил возможность проводить военные операции в других местах (несомненно, однако, что затянувшаяся война на Пиренейском полуострове в большой степени сократила численность имевшихся в распоряжении Франции закалённых в боях войск, поэтому уровень армии, встретившейся с австрийцами, был на порядок ниже, чем в 1805–1807 гг.). Австрийские армии, которым помогали только тирольские повстанцы, одновременно начали боевые действия в Баварии, Италии, Далмации и Великом Герцогстве Варшавском. Однако удача им не сопутствовала, а в Баварии Карл потерпел тяжёлое поражение при Абенсберге и Экмюле, после чего вынужден был отступить в Вену, которая 13 мая без сопротивления была сдана французам. 21–22 мая мощное контрнаступление застало Наполеона в невыгодной позиции у моста через Дунай в районе Асперн-Эсслинга и заставило его со значительными потерями отойти на южный берег, но, хотя эта неудача и вызвала некоторое замешательство, 5–6 июля Наполеон вновь форсировал Дунай и в ожесточённом сражении у Ваграма нанёс тяжёлое поражение Карлу. Карл, измотанный, усталый, не выдержал очередного французского наступления у Цайма (Зноймо) и через неделю запросил перемирия, что и было документально подтверждено 14 октября 1809 г. в Шенбруннском дворце.

Территории Австрии, ещё не оправившейся от поражения в 1805 г., теперь заметно уменьшились. Каринтия, Карниола и часть Хорватии к югу от реки Сава были аннексированы и объединены с землями, потерянными в 1805 г. в Истрии и Далмации, и занятым французами городом-государством Рагуза (Дубровник), образовав находящиеся под французским правлением Иллирийские провинции[69]; Западная Галиция (часть центральной Польши, захваченная Австрией в 1795 г.) была разделена между Россией и Великим Герцогством Варшавским, а Зальцбург и Берхтесгаден вместе с небольшим районом города Рид были отданы Баварии. Между тем Австрию обязывали уплатить контрибуцию в сумме 85 миллионов франков, сократить армию до 150.000 человек и дать согласие присоединиться к континентальной блокаде. Теперь под руководством Меттерниха, ставшего канцлером, спасения искали в ослаблении напряжённых отношений с Францией, во имя спасения страны: финансовое положение Австрии было на грани катастрофы, армия в смятении, а Венгрия упряма и себе на уме; с союзниками дело обстояло так — британская экспедиция в Голландию сначала топталась на месте, потом ринулась в бой, и всё закончилось провалом на острове Вальхерн, Пруссия была совершенно беспомощна, а на Россию ещё нельзя было полагаться, несмотря на углубление разногласий с Францией. Поэтому Меттерних, хотя и не исключал возможности отмщения в будущем, до поры до времени направлял австрийскую политику на то, что называл «приспособленчеством, расшаркиванием и лестью». Так, Австрия участвовала в континентальной блокаде и позднее предоставила войска для нападения на Россию; эрцгерцогиня Мария-Луиза в результате тайных интриг Меттерниха вышла замуж за Наполеона, а сам канцлер провёл 10 месяцев в Париже, пытаясь расположить к себе императора.

Когда Австрия и Пруссия оказались в униженном состоянии рабской покорности, потенциальным врагом оставалась только Россия, хотя создавалось впечатление, что всё обойдётся миром. Царь, попавший под обаяние Наполеона в Тильзите, искренне верил, что Россия в высшей степени удачно выбралась из войны и договориться с Наполеоном выгодно не только для российских интересов, но и для обеспечения мира в Европе[70]. В это же время его взбесило нападение британцев на Копенгаген в сентябре 1807 г. Царь, полный решимости честно исполнять союзнические обязательства, назначил министром иностранных дел Николая Румянцева, всегда бывшего ярым противником участия России в антифранцузских войнах и британского торгового влияния; Румянцев к тому же был убеждённым славянофилом, стремившимся к расчленению Оттоманской империи. Более того, Александр, заняв такую позицию, бросал в сущности вызов всему дворянству, чья ненависть к Наполеону могла тягаться только со страхом потерять огромные прибыли, выпадающие на его долю от продажи в Британию зерна, леса, льна и пеньки, и, таким образом, рисковал повторить судьбу своего отца, убитого в результате дворцовой интриги.

Итак, в лице России Наполеон имел потенциального союзника, но он не был бы Наполеоном, если бы воспользовался этим: не прошло и года, как Александр понял, что ещё одна война лишь вопрос времени. В первую очередь, союз с Наполеоном был не выгоден. Как и ожидалось, русская торговля с Британией сократилась на две трети. Франция не могла восполнить их потерь, поскольку, хотя кораблестроительные материалы, ей были нужны так же, как Британии, возить их по суше через Европу было просто немыслимо (да Наполеон и не старался этому помочь: хотя экспорт во Францию и возрос, но к 1810 г. даже Румянцев жаловался на её тарифную политику). В современных исследованиях высказываются предположения, что ущерб торговле был не столь велик, как думают, и устранение британцев с рынка в какой-то степени способствовало скромному экономическому росту, но неоспоримо и то, что Тильзит всё-таки привёл к финансовому кризису, когда доходы от таможенных пошлин резко упали, а бумажная валюта, на которую все в большей степени полагались, обесценилась примерно вдвое. Между тем Александр, склоняемый к войне со Швецией (которая в прошлом году оставила свой померанский аванпост, но ещё пребывала в состоянии войны с Наполеоном), обнаружил, что почти не получает помощи от Наполеона; потребовался дворцовый переворот в Стокгольме, чтобы убедить его аннексировать Финляндию. В заключение, на Балканах Наполеон, который, следует напомнить, обещал посредничество между Россией и Турцией, и, если последняя окажется несговорчивой, объявить ей войну, сначала предложил необычайно мягкие условия мира, затем грандиозный план расчленения Балканского полуострова (при обстоятельном рассмотрении, кстати, совершенно неприемлемый) в качестве подготовки к походу в Индию, и наконец, из-за проблем, возникших вследствие начала войны на полуострове, совсем перестал оказывать помощь Александру.

Итак, союз с Францией оказался бесполезным, но были и другие поводы для беспокойства. Неожиданно вскрылась активность французских шпионов в Белоруссии, что заставило подозревать Наполеона в намерении преобразовать её в независимое княжество. С этим был связан вопрос об обширных землях, захваченных в ходе разделов у Польши, поскольку Наполеон, создав Великое Герцогство Варшавское, всячески обхаживал крайне националистически настроенную шляхту[71]. Тем временем за границей для Александра были важны Пруссия и Австрия как последнее средство для поддержания равновесия сил, но первой, по-видимому, угрожали ещё большие территориальные потери, тогда как для последней возросла опасность нападения. И наконец, что ещё хуже, Наполеон вёл себя с тем же отсутствием умеренности, которое столь пугало Александра до 1805 г.: так, не говоря об Испании и Португалии, в Италии был занят Рим, а недолго просуществовавшее королевство Этрурия было присоединено к Франции.

Ввиду всех этих мероприятий попытки Наполеона втянуть Александра в раздел Оттоманской империи, вторжение в Индию и подталкивание его к нападению на Швецию принимали самые зловещие очертания. Александр, никогда не питавший таких честолюбивых замыслов в отношении Балкан, как Чарторыйский или Румянцев, не допускал даже мысли об изгнании турок из Европы, но хотя и отвергал призывы прусского деятеля Штейна (Stein) об объединении с Австрией против Наполеона, всё же решил проявить большую твёрдость и, в частности, добиться ослабления давления на Австрию и Пруссию. В то же время поддерживая видимость дружбы с Наполеоном, Александр решил больше ничего не делать для её сохранения, это его решение окрепло после условий, выдвинутых Австрией в следующем году. Наполеон, нуждавшийся в поддержке России в войне против Британии, теперь наконец сменил тактику и сделал шаг к примирению, сдерживая польских националистов и начав переговоры о браке с младшей сестрой Александра[72]. Но планы императора имели определённые границы, и, как всегда, неожиданно для окружения могли принимать другие очертания; он не собирался прекращать усилий для восстановления Польского королевства и нанёс оскорбление Александру, остановив свой выбор на невесте, предложенной Австрией. В 1810 г. разрыв между двумя владыками фактически уже произошёл, если учесть стремление Александра включить Великое Герцогство Варшавское в расширенные русские владения в Польше, введение антифранцузского тарифа, а также продолжение Наполеоном крестового похода против британской торговли путём аннексии не только ганзейских государств, но и герцогства Ольденбургского, правитель которого приходился Александру зятем[73]. Царь настолько разгневался, что начал серьёзно готовиться к войне, увеличивая численность армии и прощупывая почву на предмет сближения со Швецией и Турцией, имея в виду в конечном счёте заключение договора о союзе с первой и соглашения о мире со второй. Что же касается истинных намерений Александра, то некоторое время в начале 1811 г. он серьёзно обдумывал планы войны против Наполеона[74], полагая, что сможет убедить присоединиться к нему Австрию, Пруссию и Данию, а также поляков (которым можно предложить восстановить Речь Посполиту под русским протекторатом), но когда Вена и Берлин не проявили энтузиазма, царь занял всецело оборонительную позицию. Наполеон, узнав об этом, решил, что надо каким-то образом приструнить царя, и зимой 1811–1812 гг. начал собирать в Восточной Пруссии и Великом Герцогстве Варшавском крупнейшую армию из тех, какие когда-либо видела Европа. Просто угрозы не помогли, и 24 мая 1812 года Наполеон принял окончательное решение о вторжении.

Удачное название для войн

Драматические события кампании 1812 г. будут рассмотрены далее. Сейчас достаточно подчеркнуть, что Наполеон снова отказывался от возможности обрести всеобщий мир. Из этой главы можно, в частности, заключить, что «наполеоновские войны» — удачное название, отражающее самую суть. В 1801 г. отношения между странами могли бы стать длительным мирным сосуществованием — в этом была заслуга Наполеона, но необъяснимая натура первого консула предпочла балансировать на грани войны, чем вынудила Британию возобновить войну в мае 1803 г. Так началась первая из трёх связанных между собой войн, из которых Наполеон так и не смог выбраться (другие две вспыхнули в Сицилии в 1806 г., а в Испании и Португалии — в 1808 г.). Французский властелин, которому мало было борьбы с Британией и её союзниками, втравил в войну с собой сначала Россию, потом Австрию, а затем Пруссию, стал виновником отчаянного положения в Австрии, и наконец, вызвал у Александра такой взрыв ненависти, что вторжение стало единственным средством для его обуздания. Хотя Австрия в конечном счёте до 1813 г. не собиралась бросать Наполеона, о чём все, разумеется, знали, полностью доверять ему она не могла; Бонапарт просто не был создан поступать так, как это принято у других, его поведение не вписывалось в рамки нормальных международных отношений.

В этом смысле войны 1803–1815 гг. были вполне «наполеоновскими»: не будь императора, вряд ли разразился бы длительный и охвативший такое множество стран конфликт. Нечего и говорить, что если бы австрийское ядро унесло генерала Бонапарта в могилу, скажем, на мосту Лоди, то войны бы не было. Когда Францией овладела идея естественных границ и создания сферы влияния от Голландии до Северной Италии, её и остальные державы разделили серьёзные разногласия; в то же время нельзя не признать, что во Франции война приобрела движущую силу сама по себе. Европе всё же удавалось добиться взаимопонимания с Революцией, а британские экономические притязания — вероятно, главный источник её враждебности к Франции, или, толкуя шире, всего конфликта — видимо, подчинялись другим целям. Короче говоря, компромисс типа мирных договоров, согласованных в Люневиле и Амьене, безусловно, был бы возможен, если бы не Наполеон, приложивший все усилия, чтобы мир не продлился слишком долго. Наконец, пусть Наполеон и не хотел завоевать весь мир, но он не мог жить с ним на равных, и поэтому ответственность за бесконечный конфликт лежит на нём и только на нём.