— Ну что, Андрюша, пустят нас к Ярке? — Даша смотрела на мужа, и сердце сжималось от того, как изменила его эта ночь — за несколько часов голова стала совсем седая… Раньше она не верила, что вот так возможно, а теперь видела своими глазами.
— Я здесь ничего не решаю, Дашуня. С разрешения главврача только могут позволить, а с ним ещё встретиться надо. — Андрей Петрович посмотрел на часы. — Скоро должен подойти, немного подождать осталось. — Он подошёл к окну и, не оглядываясь, произнёс: — Смотри, утро уже, рассвело совсем. Хоть бы вовремя был, не задержался где ненароком. — Вытер ладонью снова набежавшие слёзы, повернулся к жене, взял её за плечи и прижал к себе. — Он жив, Дашенька, слышишь, жив наш Ярка, и это главное. Справимся, вытащим, врачи мы с тобой или кто…
— Вытащим конечно! Даже не сомневайся.
Она сама всхлипывала, пытаясь подавить рыдания, чтобы не показать Андрею степень своего страха за Яра. Даша сдерживала слёзы всё время, пока шла операция, да и сейчас тоже, но это надо было остановить, перестать предаваться горю и понять, что раз Яр жив, значит, надо успокоиться и бороться за его выздоровление, а бороться есть с чем. И тут Даша подумала о том, что это невероятное горе для матери, а ведь Ларису даже в известность не поставили.
— Я тут, знаешь, что подумала, — произнесла она, — мы же Ларисе ничего не сообщили. Надо позвонить, мать всё-таки.
— Да, ты права. Я и не вспомнил про неё. Сейчас поговорю с главным и позвоню. И Надю оповестить бы. Может, она знает, что он делал на той дороге. Ума не приложу, куда он ехал, почему один… Да и как в такую погоду за руль сел? Он осторожный всегда. — Андрей помолчал, а потом проговорил виновато: — Я так надеялся на ошибку, что это не Яр разбился, мало ли Поляковых на свете, а оно, видишь, как…
— Андрюша, ты же сам сказал, главное — живой. Вот отойдёт от наркоза, придёт в себя и всё расскажет. Живут люди без селезёнки, а печень регенерирует, кости срастаются… Да кому я это говорю — сам же всё знаешь! Хотя я не просто говорю, я утешаю.
— Спасибо тебе. Может, ты всё-таки домой пойдёшь, там же дети… Ларисе я сам сообщу, а ты попытайся дозвониться до Нади… И одежду мне удобную захвати. Сам буду за ним ухаживать, отсюда я уйду только вместе с сыном.
— Хорошо. Я всё сделаю. Постараюсь быстро с делами управиться, ну, насколько возможно. Ты звони, как только Яр в себя придёт.
Она уже шла по коридору, когда Андрей её окликнул.
— Даша, позвони заведующей дома малютки, скажи о нашем решении. Сейчас это важно, как никогда.
После разговора Андрея Петровича с главврачом Яра перевели в отдельную реанимационную палату, где ему предстояло находиться до транспортировки в стационар отцовской клиники. Когда его можно будет перевезти — было пока неясно. Андрей Петрович понимал это, но точно знал, что сделает всё возможное и невозможное для выздоровления Ярослава. А ещё он был уверен, что сын чувствует его присутствие и слышит его голос. Именно поэтому, чтобы не тревожить Яра лишний раз, и понимая, что разговор с бывшей женой спокойным не будет, он вышел из палаты. Меньше всего Андрею хотелось видеть здесь Ларису, но и не сообщить грешно.
Лариса долго не отвечала. Андрей Петрович уже готов был сбросить вызов, когда в трубке раздался мужской голос.
— Да, Андрей, здравствуй, это Дмитрий. Лара спит, вернулась вчера поздно, расстроенная. Ну, да ладно… Ты просто так или по делу?
— Яр попал в аварию.
— Серьёзно? — В голосе Дмитрия слышалась тревога. — Что случилось? Как его состояние? Где вы?
— Стабильно тяжёлый, после операции. Мы в Химках, в травме. — Андрей помолчал несколько секунд, подавляя дрожь в голосе. — Ты передай ей.
— Хорошо, передам.
Он вернулся в палату, сел рядом с сыном, и предательские слёзы снова навернулись на глаза. Наедине с Яром можно было уже не сдерживаться. И он наконец выпустил боль и горе, что переполняли его, а ещё вину. Ведь этого кошмара могло и не быть вовсе, если бы он не купил чёртову машину, если бы не поссорился с Яром. Так всё нелепо и глупо.
Андрей Петрович с ужасом думал, что те обидные слова, что они в сердцах наговорили друг другу, могли оказаться последними. И телефон зачем отключал — сын звонил же, сорок два раза звонил! А он не ответил, сердился, дулся. Как же так… Теперь же Бог или какая другая сила наказывает обоих. Зачем? Лучше бы его одного, сейчас он запросто обменял бы свою жизнь на его… Яру ещё жить и жить, любить, детей растить. А теперь как? Вопросы, на которые не находилось ответов… Обрушившееся горе не давало дышать, и было больно и горько от сознания своей вины и невозможности повернуть время вспять, переиграть жизнь, изменить.
Он уже не замечал бегущих по щекам слёз. Только держал сына за руку и просил прощения и за машину, купленную и навязанную им, и за ссору, и вообще за этот день.
Перед глазами возникали кадры из прошлого…
Ярка родился маленьким, крикливым, худым, но этот день был самый радостным днём в жизни. Рождение Ромки, а потом двойняшек не ощущалось так остро — может быть повлияли возраст и опыт. А Ярка был первым. Андрей и назвал сына Ярославом потому, что тот казался солнечным лучиком, несущим счастье.
Вспомнились разбитые коленки сына, терпение и мужество трёхлетнего мальчишки, не пикнувшего при обработке ссадин. Андрей корил себя за то, что так мало времени уделял тогда сыну. Вечные дела, работа, пациенты, женщины… А Ярка ждал, всегда. Если бы можно было вернуть то прошедшее, упущенное…
Вспомнил, как повёл сына в первый класс. Тот букет гладиолусов, который казался больше ребёнка, и упорство, с которым Яр нёс его сам, не принимая помощи родителей. Зачем Лариса купила такой букет? Можно было взять розы или герберы. Ребёнку-то тяжело. Теперь это уже не имеет значения, всё в прошлом.
Если подумать, Яр всегда хотел самостоятельности, всегда и во всём. Лет в восемь приготовил обед, как смог потушил курицу, забыв её посолить, и ждал родителей гордясь, что облегчил им жизнь. А Лариса ругалась, даже подзатыльник дала.
Вспомнились переживания сына перед разводом и его твёрдое, не терпящее возражений заявление в суде: «Я остаюсь с отцом». Годы учёбы сына в институте. Никто и никогда не посмел даже подумать, что Яр не заслужил самый высокий бал, а получил его потому, что отец — профессор. Он всего хотел добиться сам, без посторонней помощи.
Ну зачем, зачем он купил ему эту чёртову машину?!
Сколько прошло времени, Андрей Петрович не знал. Рука сына была в его ладонях, а время… разве оно теперь имело значение, сейчас важна была жизнь Яра.
Дверь палаты периодически открывалась, впуская врачей и медсестёр, они смотрели показания приборов, меняли капельницы, но делали всё тихо и быстро, стараясь не тревожить придавленного горем отца. Иногда просто заглядывали, оценивая изменения в состоянии Ярослава. А Андрею Петровичу казалось, что пока он держит сына за руку — с его мальчиком ничего плохого не может случиться.