Наш Артем

1905 ГОД. АПРЕЛЬ — АВГУСТ

…Был канун вербного воскресенья. Вечер теплого весеннего дня. Празднично одетые горожане высыпали на улицы. Благостное настроение, в руках детей и взрослых ветки вербы с распустившимися желто-зелеными почками, похожими на больших мохнатых жуков.

На заводской окраине, на Петинке, в церкви при Кирилло-Мефодиевском кладбище, полным-полно народу. Идет праздничная служба. Толпы верующих волна за волной стекаются сюда со всех сторон. Самое удобное время в этой праздничной суматохе провести неподалеку на кладбище массовку.

Вместе с богомольцами в церковь явились участники намеченного Артемом митинга. Полиции и в голову не могло прийти, что в среду богомольных прихожан затесались харьковские социал-демократы и сочувствующие им рабочие.

Как и было условлено, в церкви не задерживались, по двое, по трое выходили из храма и спускались по склону оврага на Татарское кладбище. Старое, заброшенное, заросшее кустарником, оно хорошо скрывало людей. Там и начали митинг. Расчет был таков, чтобы массовку закончить до завершения церковной службы и вместе с толпой богомольцев незаметно выйти с кладбища на улицу.

Страсти накалялись. Уже кончилась служба в церкви и богомольцы разошлись, а митинг на Татарском кладбище еще продолжался.

Кто-то, очевидно, проследил за участниками массовки и дал знать полиции.

Часу в десятом вечера рабочие патрули, расставленные на Балашовском вокзале, у паровозостроительного завода, стали подавать сигналы тревоги.

Выступление Артема настолько приковало внимание участников митинга, что этих сигналов никто не заметил. И только тогда, когда один из «маяков» прибежал и закричал: «Спасайтесь!» — все опомнились. Более опытные, уже знакомые с казацкой нагайкой, советовали уходить не на улицу, а в глубь кладбища, они увлекли за собой еще не побывавших в подобных переделках рабочих. Артем был с ними. Те же, кто смалодушничал и поспешил к главному выходу с кладбища, наскочили на казаков. Дальше пошло обычное: удары нагайкой, а убегающим — вдогонку пули.

Трое казаков устремились по аллеям кладбища, преследуя группу рабочих, в которой находился и Артем. Когда казаки почти настигли беглецов, кто-то из уходивших заметил свежевырытые могилы. Недолго думая, прыгнули в них. Казаки уже предвкушали победу, и вдруг беглецы исчезли! Казаки резко осадили лошадей. Один из них в темноте вывалился из седла и угодил в могилу. От ужаса закричал. Двое преследователей не помня себя от страха повернули коней, послали их галопом, но не тут-то было: в темноте лошади сразу же напоролись на могильные ограды, от боли кони буквально взбесились, казаки повылетали из седел…

Через несколько дней по Харькову пронесся слух, что троих казаков отправили по домам на Дон, так как они немного свихнулись…

Артем прислушался. Где-то в ночи раздавались выстрелы, неслась ругань. Но вскоре все смолкло. Взошла луна, осветив печальные надгробья. Рабочие, которые прятались в могилах, тихонько вылезли, бесшумно пробрались к забору паровозостроительного завода, перелезли через него и с ночной сменой вышли на улицу.

И все же в этот вечер было арестовано сорок товарищей.

В Лондоне готовился созыв III съезда РСДРП.

Делегатом на съезд от Харьковской организации большевиков уехал Пал Палыч (Авилов). Представитель харьковского революционного пролетариата увез с собой резолюцию, написанную Артемом и единогласно принятую группой «Вперед». В резолюции выдвигалось требование практической и немедленной подготовки к вооруженному восстанию.

Большевики Харькова тем временем приступили к организации боевой дружины.

На III съезд в Лондоне меньшевики не послали своих делегатов, собрались отдельно. Раскол в РСДРП углубился.

III съезд поставил на повестку дня вопрос о вооруженном восстании, а ближайшей задачей, смотром сил должно было стать празднование Первого мая.

В подпольной типографии на станке, тайно изготовленном рабочими паровозостроительного завода, печатались первомайские воззвания группы «Вперед».

27 апреля. Тепло, солнечно. Весна всегда несет с собой ожидание чего-то радостного, праздничного. Сегодня на паровозостроительном заводе это праздничное настроение особенно чувствуется. Молчат станки, неподвижны локомотивы, а по всему заводу перекатывается гул людских голосов. Заводская столовая не может вместить сразу всех, но всем хочется послушать, что скажут большевики. Кому-то пришло в голову выставить окна, и тогда сказанное в столовой услышат те, кто остался на дворе.

Говорили о празднике Первое мая, восьмичасовом рабочем дне. Говорили об Учредительном собрании, о республике. О праздновании Первого мая, восьмичасовом рабочем дне толковали и в прошлые годы, а вот что такое Учредительное собрание? Об этом многие рабочие слышали впервой. «Долой самодержавие!» — этот лозунг стал уже привычным, но о республике заговорили только в этом, 1905-м, таком непохожем ни на один год в истории России.

Харьковский делегат большевиков на III съезде Авилов увез с собой в Лондон резолюцию группы «Вперед» о вооруженном восстании. Но харьковские большевики понимали, что они и пролетариат города к этому восстанию еще не готовы.

Лондонский съезд вынес решение о курсе на вооруженное восстание. И вопрос о нем тревожил, будоражил большевиков Москвы и Питера, Харькова и Урала.

Федор ворочался на жесткой койке. Когда не спится, то и песчинка с булыжник.

«Быть или не быть?»

Господи, ужели профессионалы имеют право на гамлетовский вопрос?.. А почему бы и нет? Это же вопрос о том, быть или не быть революции. Ей быть!

Но когда она должна быть?

Нужен трезвый расчет. Нужно точно учесть соотношение сил, иначе…

Первое мая!

У рабочих есть оружие? Есть! Наганы, дробовики, самодельные самострелы. На паровозостроительном можно изготовить даже пушку.

Артем снова вспомнил Париж — полигон. Да, вот бы Первого мая у них были пулеметы!.. Много пулеметов. Но это праздные мечты.

Первое мая нужно отпраздновать мирно. Вооруженная демонстрация может только спровоцировать охранку. А силы пролетариев надо беречь.

Охранка в эти дни не дремала. Она распространяла слухи, что демонстранты Первого мая будут громить евреев, студентов и просто обывателей. Полицейские слухи свидетельствовали только об одном — охранка спровоцирует погромы. Значит, нужно принять меры к самообороне.

Боевики из Артемовой гвардии возглавят отряды самообороны.

Полицмейстер Харькова Бессонов, который собирал банды громил, получил хорошую взятку от еврейской буржуазии. Этот матерый провокатор, который хотел облить грязью первомайских демонстрантов, приписывая им еврейские погромы, был в страшном негодовании, когда узнал об организации отрядов самообороны, сбивающих ему цену за «защиту» богачей. Бессонов накануне первомайского праздника произвел массовые, но безуспешные обыски в поисках оружия.

Благодаря принятым большевиками мерам дни пасхи прошли в Харькове спокойно, погромов не было.

В Харькове после забастовки печатников и наборщиков в положенный срок вышли газеты. «Южный край» информировал публику обо всем на свете, кроме, конечно, сведений о волнениях на заводах и фабриках.

Газета не забывала напомнить читателям о научных работах знаменитого земляка — профессора Мечникова. Всемирно известный ученый посетил госпожу Робине, которой на днях исполнилось сто пять лет. Несмотря на преклонный возраст, старушка чувствует себя прекрасно. Профессор старался узнать, чему она обязана такой долгой жизнью. Госпожа Робине отвечала, что никаких эликсиров для поддержания жизни и здоровья она не знает. Всю свою жизнь вела так, как подсказывала ей ее собственная природа. Из лекарств признавала только ромашку… Профессор создал обширную картотеку на долгожителей, он ведет поиски продления человеческой жизни. Наша старость — болезнь, с ней нужно бороться, как с любой другой болезнью, заявил профессор…

Федор прочел очередное сообщение о Мечникове на квартире Александры Валерьяновны Мечниковой — племянницы профессора, ставшей близким другом Артема и товарищем по партии.

— Александра Валерьяновна, Илья Ильич долголетием занялся, об этом пишут, а вот о том, как он настаивал на моих занятиях военным делом, наверное, я напишу, но только уже после победы революции.

— Федор Андреевич, вы мне никогда об этом не рассказывали.

— Не ко времени было, а вот теперь в самый раз, поскольку съезд наш поставил вопрос о вооруженном восстании. Хотите, расскажу — время есть.

Но рассказать в этот раз племяннице великого ученого о парижском практикуме по военному делу Артему не удалось.

Один за другим стали подходить товарищи. Молча рассаживались на табуретках. Артем не хотел начинать разговора, пока не соберутся все, и сделал вид, что занят газетой. А «Южный край» вещал: «Ушел в отставку генерал Куропаткин, с чьим именем связаны неудачи русских войск на Дальнем Востоке. Телеграф принес известие о кончине писателя Жюля Верна, долгие годы бывшего любимцем юношества всех стран и народов».

Постоянный фельетонист «Южного края» Василий Иванов, оговорив еще раз, что газета выходит без предварительной цензуры, живописует эпизоды своих встреч с цензорами. Так, однажды он приехал к цензору для объяснений в связи с тем, что из его статьи была выброшена добрая половина текста.

Доведя цензора «до состояния запальчивости и раздражения», Иванов услышал от него такую тираду:

— Да! Вам хорошо рассуждать. Вы написали себе и сдали. А здесь вот целых пять газет извольте за ночь прочитать от доски до доски! Время ли тут разбирать, что цензурно и что нецензурно?!

«Анонс! В Харьков приезжают господа Шаляпин и Собинов. В оперном театре состоится ряд спектаклей с их участием. Начнутся они 25 апреля оперой «Фауст».

К открытию продажи билетов прибыл харьковский полицмейстер Бессонов и обеспечил порядок».

«Дивная погода стоит все пасхальные дни. Распускаются почки на деревьях, везде появляется изумрудная трава…»

«В пятницу у Шаляпина была депутация харьковских рабочих, просившая его дать доступный для них концерт. Артист охотно согласился исполнить просьбу рабочих, и в субботу 30 апреля, в 5 часов вечера, в Народном доме состоится концерт специально для рабочих за небольшую плату. Вся сумма от проданных билетов пойдет для помощи неимущим пролетариям и их семьям. Билеты на все места будут вручены самим рабочим-распорядителям, чтобы предупредить этим барышничество. Концерт с участием Шаляпина продлится не более 1,5 часа, так как спектакль 30 апреля в оперном театре состоится, как объявлено».

Вот и не напрасно он читал газету. Артем оглядел собравшихся товарищей.

— А что, если мы после концерта Шаляпина устроим митинг в Народном доме!

Идею поддержали, Артему поручили выступить на митинге.

На концерт Шаляпина пришли не только рабочие, коренные обитатели заводского района, приехали гости из нагорной, буржуазной части города. Все проходы были забиты людьми. Ввиду чрезвычайного положения накануне Первого мая прибыл и крупный наряд полиции.

Федор Иванович своим густым, бархатным басом приветствовал слушателей и попросил передать привет отсутствующим товарищам.

А потом Шаляпин запел: «Старый капрал» Даргомыжского, «Ночной смотр» Глинки, «Три дороги», «Как король шел на войну» Кенемана.

Аплодисменты сотрясали своды Народного дома. Публика неистовствовала. Шаляпину был преподнесен огромный лавровый венок, на лентах его было начертано: «Другу Народного дома».

Когда овации поутихли, Шаляпин сказал:

— А теперь почитаю вам, потому что устал.

Шаляпин читал стихи Скитальца «Хор певчих», «Колокольчики-бубенчики звенят», «Узник», «Кузнец». Каждое слово из уст Федора Ивановича доходило до сердец слушателей.

— Теперь опять можно спеть, — сказал Шаляпин просто, будто бы он не выступает в огромном зале, а поет в доме своих близких друзей.

Он пел «Вдоль по Питерской…», балладу Мусоргского «Забытый»…

— Пора и о веселом вспомнить, — обратился артист к публике. И в зале зазвучали «Блоха», «Тройка», «Клевета», «Возвратился ночью мельник…»

Чувствовалось, что Шаляпин очень устал, но публика не отпускала артиста.

Апофеозом концерта было исполнение «Дубинушки».

Сотни людей на галерке и на балконе скандировали:

— Просим «Дубинушку», спойте «Дубинушку»!

Шаляпин поклонился, подошел поближе к рампе. А публика ринулась с балкона и амфитеатра навстречу певцу.

Могучим голосом Шаляпин запел:

«Много песен слыхал я в родной стороне…»

Все шире и шире разносилась по залу песня. Казалось, пел ее не один человек, а огромная рабочая артель, и это не только казалось. Шаляпин взмахивал своими большими руками, и весь зал подхватывал слова припева: «Эх, дубинушка, ухнем…»

Провожаемый возгласами благодарности, Шаляпин ушел со сцены. Но публика из зала не расходилась. Человек в простеньком пиджаке, в синей косоворотке и начищенных сапогах вбежал на сцену и объявил:

— От имени Харьковской организации Российской социал-демократической рабочей партии захватным порядком открываю революционный митинг. Слово предоставляю товарищу Артему.

Артем! Сидящий в первом ряду полицмейстер подался вперед. Задвигались, заерзали на своих местах шпики, которых было немало в этом зале. Притихли рабочие. Многие из них слышали это имя, но не видели Артема. И у всех мелькнула одна и та же мысль — вот это действительно бесстрашный человек.

— Товарищи! Наступает великий и славный день, день торжества и братства трудящихся, великий праздник пролетариата — Первое мая! Светло и радостно отпразднуем этот день, бодро и уверенно пойдем навстречу будущему! — Так Артем начал свою речь. — Довольно с нас порабощения, довольно слез и нужды — свет прорезал тьму, и пелена неведения спала с наших глаз. Своим трудом создаем мы богатство имущих, на наших спинах покоится их благополучие, роскошь; их права — права насильников и хищников — поддерживаются нами же, армией из наших солдат.

Для них все — обеспеченная и довольная жизнь, наука, искусство; для нас — голод, болезни, изнурительный труд, бесправие, невежество…

Алеет заря будущего, заря грядущего царства свободы, социализма; не будет тогда деления на сытых и самодовольных буржуев и неимущих пролетариев, не будет безумной роскоши одних и нищеты других, наглого насилия эксплуататоров и безропотной покорности угнетаемых ими масс. Не будет стонов и проклятий. Вот что значит для нас, пролетариев всего мира, день Первого мая! Он сулит нам лучшее будущее, он возвышает нас в собственных глазах. Будем же дружно праздновать его, сплотимся воедино, покажем врагу нашу силу и мощь.

Российская революционная социал-демократическая рабочая партия зовет вас, товарищи, объединиться в день Первого мая вокруг ее красного знамени, зовет вас на борьбу против общих наших врагов — русского самодержавия и капитализма…

Бросайте же работу, товарищи, протестуйте против гнета самодержавия, его пуль и нагаек, против убийства ваших лучших товарищей — бойцов за свободу, социализм…

Пусть в воскресенье Первого мая замрет вся жизнь города, пусть приостановятся железные дороги, конка, почта, прекратится торговля, не выедут извозчики, пусть забастуют пекарни, прислуга, пусть приостановят работу всюду, где она есть в воскресенье. В понедельник, второго мая, пусть бросят также работу рабочие фабрик, мастерских и заводов…

Да здравствует Первое мая — международный праздник пролетариата!

Да здравствует восьмичасовой рабочий день!

Долой самодержавие!

Да здравствует демократическая республика!

Полицмейстер, чины полиции уже в середине речи Артема, когда он сказал: «Запасайтесь оружием, товарищи! Организуйтесь в боевые дружины! Чем скорее мы победим, тем меньше будет кровопролития, тем скорее для всей России наступит желанная свобода!» — попытались встать, «пресечь», «не допустить». Но не тут-то было. Их со всех сторон стиснули рабочие, не только встать — шелохнуться было невозможно. Артем говорил около часа. Когда же кончил — аплодисменты, «Марсельеза» не смолкали четверть часа.

Наконец публика стала расходиться. В зал проникла большая группа полицейских. Они бросились к сцене, где только что стоял Артем. Но полицейских встретила добрая сотня молодцов, преградившая им путь за кулисы. Артема окружили заводские ребята. Кто-то сбросил ярко-красную рубаху, натянул на себя косоворотку Артема. Артему на голову напялили соломенную шляпу, а у него взяли кепку. Переодевание было произведено молниеносно. Две девушки, фельдшерицы с Сабуровой дачи, предложили Артему сопровождать его из театра. Артем поинтересовался, можно ли ему переночевать в больнице. Даша Базлова, так звали одну из фельдшериц, сказала, что она работает в отделении буйнопомешанных. Место это абсолютно безопасное, недоступное для посторонних. Там товарищ Артем может провести сколько угодно времени.

— Вот и прекрасно, идите вперед, а я буду пробираться за вами, чтобы не привлечь внимания полиции. Здесь сейчас много шпиков.

Весь Народный дом был уже оцеплен полицейскими, и все же девушки и Артем выбрались благополучно и не спеша направились к Сабуровой даче.

Когда подходили к больнице, Артем нарушил молчание:

— Как отнесется доктор, заведующий отделением, к моему появлению? Квартира ваша идеальная в смысле безопасности, я давно уже мечтаю здесь обосноваться, но как бы доктор не донес.

— Петр Петрович Тутышкин, наш доктор, очень хороший и честный человек. Он знает, куда я пошла, больше того, он заменяет сейчас меня на дежурстве… За доктора не беспокойтесь, — возразила Даша.

На зорьке его благополучно вывели из больницы. Было чудесное майское утро. Солнце, ослепительно яркое, занималось над умытым ночным дождиком городом. Всюду стояла праздничная тишина. Только множество переодетых пшиков и военных «оживляли» улицы. Как и было решено комитетом партии, в воскресный день бастовали работники обслуживающих население профессий. Демонстраций в этот день не было.

2 мая утром над городом раздался голос паровозостроительного завода. Как и в январе 1905 года, он низким простуженным басом издавал короткие тревожные звуки. Этот гудок был условным сигналом. Рабочие других предприятий, услышав голос «отца», бросали работу и шли к центру города.

Войска в Харькове были приведены в готовность. Особое внимание властей было обращено на паровозостроительный. Начальство знало, что благодаря трудам Артема и его товарищей из группы «Вперед» паровозостроительный превращается в оплот большевизма. Главные уличные магистрали, ведущие от завода к центру, были во многих местах перехвачены казаками, драгунами, солдатами и полицией.

На паровозостроительный с утра прибыли полицмейстер и губернатор. Вокруг завода и на его территории с ночи дежурили казачьи сотни. Тускло поблескивали на солнце штыки винтовок и острия пик. Казалось, что рабочим не вырваться в город. Масса людей собралась на леваде (лужайке) возле столовой. Артем был тут же.

Полицмейстер и губернатор приказали передать руководителям рабочих, что мирную демонстрацию они дозволят и даже разрешат ношение флагов, если на них будет написано: «Да здравствует Первое мая!» и «Да здравствует восьмичасовой рабочий день!». Но они знают, что кроме этих флагов есть другие… Их допустить они не могут.

Перед тем как двинуться в город, провели митинг. И снова на импровизированной трибуне Артем. Он говорит не только для рабочих, его слушают и казаки. Пусть послушают, пусть посмотрят, им это на пользу пойдет. Когда митинг кончился, какой-то рабочий выкрикнул:

— Оратор, неужели вот так и начинается революция?

Оратор рассмеялся и, обращаясь к чинам полиции, ответил:

— Это лишь цветочки, ягодки впереди!

Не сходя с трибуны, Артем потребовал у полицмейстера убрать войска с завода и с пути шествия рабочих. «Отцы города» струсили и отдали приказ об отходе. Попятились назад казаки, полицейские. Рабочие вышли на площадь у завода. Колоннами двинулись по Петинской и Оренбургской. Казаки медленно отступали, их цепи кое-где были прорваны.

В это время другие колонны рабочих из депо Юго-Восточной дороги и мельниц вышли в тыл войскам, казакам и полицейским.

В толпы рабочих, стоявших на улицах, летели из колонн демонстрантов прокламации от группы «Вперед». Развевались, трепетали на ласковом весеннем ветру красные знамена. Шествие приближалось к центру города. Но вот на углу Петинской и Молочной в середину колонн ворвались драгуны и разъединили демонстрацию на две части.

Рабочие поначалу растерялись, но затем заметили, что драгуны и казаки с оглядкой действуют нагайками и палашами. Федор, шедший впереди, очутился в окружении Десятка казаков. «Ну вот, теперь они насмерть забьют», — успел подумать, как вдруг на его плечо легла нагайка, ну прямо-таки ласково погладила. Свиреп замах у казака, но нагайки опускаются не на людские головы, а на лошадиные крупы. Лошади мечутся, возникает неразбериха, казачий строй нарушается, и рабочие легко просачиваются сквозь их ряды и переулками пробираются в сторону Конной площади.

По Тарасовской у складов винной монополии снова казаки и полиция. Здесь завязался настоящий бой. В дело пошли камни, гаечные ключи, все, что было под руками. Но силы были неравны, пришлось отступить.

Вечером сотни рабочих собрались в университетском саду. Отсюда колонна демонстрантов вышла на главную улицу города — Сумскую. И снова, как и днем, схватка с казаками. Появились первые раненые. Но возбуждение рабочих не проходило. Это было возбуждение от сознания своей силы.

Волнения и забастовки рабочих в Харькове в мае происходили на фоне событий, получивших отзвук во всей России и во всем мире. В Корейском проливе Японией был разгромлен русский флот. Пал после одиннадцатимесячной осады Порт-Артур.

Весть о гибели русского флота ошеломила всех. В своей статье «Разгром» Владимир Ильич Ленин писал: «Русский военный флот окончательно уничтожен. Война проиграна бесповоротно… Перед нами не только военное поражение, а полный военный крах самодержавия… Самодержавие… бросило народ в нелепую и позорную войну. Оно стоит теперь перед заслуженным концом. Война вскрыла все его язвы, обнаружила всю его гнилость, показала полную разъединенность его с народом… Война оказалась грозным судом. Народ уже произнес свой приговор над этим правительством разбойников. Революция приведет этот приговор в исполнение»[3].

…Разговаривать с представителями рабочих, как это делалось в «добрые» старые времена, было уже нельзя. Революционный накал поднялся до такой точки, что может ошпарить любого, кто станет на пути рабочих. Авторитет и сила правительства после поражений на Дальнем Востоке упали настолько, что люди смеялись над дурачками, именующимися министрами. Надо было уступать рабочим, но уступать разумно, драться за каждую хозяйскую копейку.

Директор паровозостроительного завода Рицонни объявил, что требование комитета забастовщиков о повышении суточной ставки чернорабочих с восьмидесяти пяти копеек до одного рубля удовлетворяется. Директор также обещал выкроить двадцать тысяч рублей на техническое училище.

Рицонни — итальянец, по-русски говорит с акцентом и часто делает вид, что не понимает. Представителей забастовщиков директор пригласил к себе в кабинет. Рабочие застеснялись, оглядывая свой не совсем праздничный наряд. Артем же прошел, сел в кресло, пригласил присаживаться и товарищей, словно он был хозяином кабинета. Разговор предстоял долгий и трудный. Нужно во что бы то ни стало вырвать у дирекции эти двадцать обещанных тысяч. Иначе Рицонни будет кормить обещаниями. Рабочие сами построят техническое училище, если уж на то пошло.

Директор хитрил, директор обещал, директор даже пытался настроить депутатов против Артема; называл его чужаком на заводе. Рицонни договорился до того, что большевики вообще уж очень «огерманились», имея в виду германских социал-демократов.

Артем не отказал себе в удовольствии прочесть в директорском кабинете лекцию об истоках марксизма и социал-демократии и неожиданно даже для себя предложил послать в Германию человек пять рабочих, пусть поглядят, как живут пролетарии Германии. И что удивительно — Рицонни поддержал Артема.

— Что ж, идея хорошая — послать в Германию наших рабочих для ознакомления с производством, но для ее осуществления требуется запросить разрешение управления паровозостроительного завода.

Директор просто шулер, он ловко передернул карту. Нет, Артему наплевать на то, как организовано крупное капиталистическое производство в Германии. Известно как — везде потогонная система. Артем имел в виду установление связей с немецкими рабочими. Что же касается двадцати тысяч, то Рицонни сослался на правление завода, как оно решит. Он будет ходатайствовать.

Вот еще один наглядный урок — такие переговоры ни к чему не приводят. Драться надобно, драться!

«Южный край» сообщал: «Дом на Мойке, где жил Пушкин, занят под охранное отделение, по разрешению петербургского градоначальника… Бедный Пушкин! Даже и через 68 лет после своей смерти ему никак не удается отделаться от полицейского надзора».

Смотрите, какой же смелый человек этот издатель! Или следующее извещение: «В ночь на 10 мая в Шлиссельбургской крепости казнен через повешение Иван Каляев, покушавшийся на великого князя Сергея Александровича…»

Кстати, это нелишнее напоминание смутьянам — смиритесь, или вот ваша участь.

На виселицы революционная Россия ответила громом корабельных орудий в Одессе.

«…Никогда еще зарево не освещало так ярко и сильно город, как это было в ужасную ночь на 16 июня… Рассвет застал порт в полуразрушенном состоянии. Покинув Одессу, броненосец «Князь Потемкин-Таврический» прибыл в Феодосию 22 июня около 12 часов дня. Под угрозой бомбардировки он требует доставки провизии, воды и угля…»

…На Сабуровой даче большие перемены. Фельдшерица Даша Базлова стала членом РСДРП. А Артем по-прежнему живет на даче, живет нелегально. Его пребывание в больнице уже привлекло внимание, поэтому решено было законспирировать Артема. Так появился новый мастер по проверке водосточных труб. Он проведен по штатным книгам больничной конторы.

В большом здании пансионата, где содержатся психические больные из состоятельных семей, имелось обширное подвальное помещение. Там находились комнаты и для прислуги. Именно здесь Артем решил устраивать политические занятия с сочувствующими, сюда приходят и рабочие с близлежащих заводов, здесь хранятся нелегальная литература и оружие: револьверы, бомбы, динамит, патроны. На каждый день Артем придумывает пароль для Базловой, но нему она принимает людей и дает им поручения от имени партийного комитета.

В те дни, когда проходят заседания общегородского комитета партии, вокруг больницы располагаются патрули — налеты полиции всегда возможны.

В один из июньских дней было разослано извещение об экстренном заседании комитета. К ночи в больницу собрались члены группы «Вперед» и представители районных организаций. Заседание открыл Артем. Из-за границы вернулся Пал Палыч (Авилов), он должен информировать товарищей о решениях III съезда.

Артем рассказал о событиях на Черноморском флоте, о восстании в Одессе и переходе на сторону революции броненосца «Потемкин». Эти события с очевидностью подтвердили своевременность призыва партии к восстанию. Артем поставил вопрос о том, в какой степени большевики Харькова к этому готовы. Он предложил в знак солидарности с восставшими матросами объявить в Харькове всеобщую политическую забастовку. Она будет проверкой, репетицией к более решительным выступлениям харьковского пролетариата.

Утром 27 июня в Харькове была объявлена всеобщая политическая стачка. Она продолжалась три дня.

Подводя итоги забастовки, Артем и его товарищи из группы «Вперед» писали в прокламации: «Цена и смысл этой забастовки исключительно в том, чтобы выяснить свои силы и заявить перед всеми о своей солидарности со всем российским пролетариатом, выступившим на борьбу за политическую свободу…»

Пролетарский Харьков салютовал революционным военным морякам «Потемкина»…

В Харьков приехал видный профессор русской истории Милюков, будущий глава будущей кадетской партии. Милюков должен был прочесть лекцию в доме губернской земской управы. Заранее было оповещено, что вход на лекцию свободный.

Артем решил, что это подходящий случай заявить о требованиях рабочих.

В ярко освещенном зале собралось «высшее общество» Харькова. Сам городской голова явился послушать знаменитого гостя из столицы. Пришел и Артем с группой боевиков. Перед тем как идти на лекцию, они долго и тщательно одевались. Со смехом, шутками натягивали на широкие плечи узкие чесучовые пиджаки, неизвестно откуда добытые Артемом модные полосатые брючки. Конечно, «операция» была рискованной — собрание охранялось большим отрядом полицейских и еще большим числом шпиков. Чтобы не было провала, рабочие уселись в партере среди «чистой публики», поближе к трибуне. Заняли они кресла и у входа в зал, дабы в непредвиденном случае блокировать помещение. А один из рабочих был принаряжен в офицерскую форму.

Милюков говорил долго и красиво. Он в меру критиковал правительство за бездарное ведение войны. Хулил неспособных министров. Намекал на то, что есть в стране достойные люди, которые могут руководить народом. Призывал бороться с казнокрадами, взяточниками… Смысл речи Милюкова сводился к тому, что больного — русское самодержавие — нужно заботливо лечить. Руководители хозяйственной жизни страны — промышленники, коммерсанты должны быть привлечены к управлению, их опыт должен послужить обновлению бедной родины…

Лекция закончилась шумными аплодисментами. Профессор остался очень доволен собой и слушателями. Благодарил их за внимание и, благосклонно обращаясь к публике, для приличия спросил:

— Нет ли желающих задать вопросы или высказаться?

Откуда-то из задних рядов раздался громкий, спокойный голос:

— Я прошу слова!

Артем прошел через весь зал и медленно поднялся на кафедру.

На этом ораторе не было черного вечернего костюма. Сапоги, простенькие штаны и синяя косоворотка. Артем специально не переоделся, чтобы было ясно, кого он представляет, от чьего имени говорит.

— Здесь, в зале, собрались так называемые хозяева жизни. Те, в чьих руках находятся заводы, фабрики, железные дороги, торговля. Господин профессор от вашего имени выражал здесь гнев по адресу царского самодержавия и правительства. Да, плохо ведет ваши дела царь Николай II, и вы справедливо критикуете его методы руководства страной. Вы ждете нашей рабочей помощи в том, чтобы исправить дела в государстве. И надеетесь с нашей помощью вырвать у царя конституцию, навести ваш порядок в стране, чтобы с еще большей силой, «культурно» эксплуатировать трудящихся. Боюсь, что вы рассчитываете на политических дураков, когда выражаете надежду на то, что рабочие помогут вам прорваться к власти. Наши с вами цели в революции диаметрально противоположны. Мы в революции пойдем до конца: свергнем самодержавие, а потом возьмемся за вас и отберем у вас заводы и фабрики, хозяином которых может быть только тот, кто на них трудится…

В зале раздались гневные возгласы. Артем дождался тишины и продолжал. Он не оставил камня на камне от всех построений Милюкова. Ясно и точно изложил программу большевиков в революции и напомнил о последних событиях в Харькове:

— Мы с чувством удовлетворения можем признать, что наша пробная мобилизация сил вполне удалась. В следующий раз мы остановим всю промышленность и торговлю в городе и постараемся оружием отразить нападение войск. Мы завоюем в конце концов политическую свободу… Да здравствует революция! Да здравствует вооруженное восстание! Вся власть в стране — рабочим и крестьянам!

В зале творилось что-то невообразимое. «Чистая публика» оставила свои места и в панике бежала.

…Кабинет харьковского губернатора. Его превосходительство читает очередное донесение начальника охранного отделения. Речь идет теперь уже о новом публичном выступлении Артема. Рядом с донесением на столе лежит досье на Федора Сергеева, в котором собраны скудные данные об этом профессионале-революционере. Времени у губернатора немного: через полчаса он назначил прием делегации харьковских рабочих…

Генерал задумался. Все тревожнее становится в Харькове. По существу, он, губернатор, уже не хозяин в своем городе. Социал-демократы, руководимые революционерами, все больше и больше завоевывают авторитет среди рабочих, а Харьков не Киев, здесь больше заводов, и голос рабочих слышнее. Их дружины беру: на себя функции охраны и защиты порядка в городе борются с хулиганами, которые не без ведома начальства пытаются устраивать погромы и избиение студентов Вот и сегодня, виданное ли дело, губернатор, слуга царя должен принимать какой-то сброд — делегатов рабочих…

От невеселых размышлений губернатора отвлек адъютант:

— Ваше высокопревосходительство, группа рабочих ждет приема…

— Проводите их сюда, в кабинет, а я сейчас выйду.

Губернатор удалился в комнату, смежную с приемной.

Рабочие пришли к губернатору с жалобой на грабежи. В делегацию входило двадцать человек. Среди них был и Артем. Перед тем как идти к высокому начальству, он наклеил черные усики, подгримировался, сделав это мастерски и с большим удовольствием. Ему приходилось ходить в обличье монаха и офицера, старого еврея и кавказского джигита. Рабочего платья он не снял, чтобы не выделяться, но усы и мятая фуражка сделали его неузнаваемым.

Вошли в кабинет. И некоторые делегаты сразу оробели. Губернатор появился при всех регалиях, наполнив кабинет малиновым звоном орденов. Он даже шпоры нацепил.

Зная, с чем пожаловали рабочие, губернатор стал расспрашивать их о случаях грабежей. Делегаты привели точные данные, указали на бездействие полиции и настаивали на создании своей рабочей заводской охраны. В ходе беседы в кабинет вошел харьковский полицмейстер Бессонов и тут же вмешался в разговор:

— Никаких дружин! Я дам заводу большой наряд полиции, этого будет достаточно для наведения порядка в заводском районе.

Артем перебил полицмейстера:

— Мы благодарим господина Бессонова за внимание, но твердо настаиваем на самоохране рабочих. Полиция боится показаться в районе заводов, дайте нам оружие, и мы сами будем стеречь свои жилища. Выловим и доставим вам всех воров и бандитов.

Бессонов «убедил» губернатора не разрешать рабочим организацию самоохраны, невзирая на настойчивые требования Артема.

Губернатор обратил внимание на молодого человека с черными усиками:

— Ты, я вижу, человек смелый, у тебя умное и открытое лицо. Скажи своим товарищам на заводе, чтобы они честно работали и не подвергали город непрерывной лихорадке своими забастовками. У вас там, на паровозном, появился агитатор Артем. Вот и сегодня я читал о его преступной деятельности. Берегитесь таких смутьянов, они пришли к вам неизвестно откуда, чужие они заводу…

Артем рассыпался в «благодарностях», заверил губернатора, что он, конечно, постарается, а агитаторов и знать не знает.

Только в молодости можно жить так, как говорили древние: «Все мое ношу с собой». Сегодня в Сабурке, завтра на Лебединской улице у Николая Чинова, а вот где его застанет ночь послезавтра — Артем не загадывал. Если ничего не подвернется, он придет опять на Лебединскую, к «Коле-конспиратору». Сколько раз тут проводились собрания, занимались кружки — и ни единого обыска. Коля хвалился, что дом его охраняет вся улица.

Вечереет. Теплое южное солнце золотит верхушки редких в этих рабочих кварталах деревьев. По старинке почти на каждом перекрестке собирается молодежь, играет гармошка, слышны песни, а там, глядишь, и закружились пары.

Артем сидит на завалинке, вытянув усталые ноги, слушает знакомые песни. Сегодня ему хочется отдохнуть, присоединить к хору свой баритональный басок, а когда немного отойдут ноги, оторвать гопака или чинно пройтись в простенькой кадрили. Сегодня ему хочется раствориться среди этих молодых людей, порадоваться их немудрящим радостям, посмеяться, поухаживать за разбитными фабричными девчонками.

Когда немного отдохнул, почувствовал, что голоден. Ну, это не беда, не привыкать. Подошел поближе к плясунам, сам приготовился войти в круг и просто так, наверное по привычке, оглянулся. И вот тебе на! Настроение сразу испортилось. На углу торчит шпик в засаленном котелке. Он еще сегодня днем ему примелькался.

Артем кивком подозвал двух своих, как он их именовал, «гарибальдийцев», только что весело плясавших, а сейчас отошедших в сторону покурить. Глазами указал на котелок. Ребята преобразились. Взялись под руки и, шатаясь, несвязно что-то бормоча, неверными шагами направились к слишком любопытному господину.

— Раз-ре-ши-те, пожалста, милейший, папироску…

Котелок быстро лезет в карман и протягивает гулякам пачку. Те не спеша копаются в коробке, будто выбирают получше. Затем просят огонька. Появляются спички.

— Премного благодарны… Разрешите проводить вас. Места здесь глухие, а вы, видать, человек не здешний. Неровен час, бока наломают, всякие хулиганы бывают…

Парни галантно берут шпика под руки и, несмотря на его энергичные протесты и попытки освободиться, уводят.

В укромном местечке непрошеный гость — получает изрядную трепку. Вознося хвалу господу за то, что остался жив, он спешит унести ноги с Лебединской улицы.

9 июля. Жарко, пыльно. Состоятельный Харьков разъехался по дачам, отправился на курорты. И в церквах, на службах все меньше и меньше прихожан. Летом это обычное дело. Поэтому прохожие с удивлением останавливаются у Мироносицкой церкви. В самом центре города в божий храм набилось народу видимо-невидимо. И богомольцы-то непривычные, обычно таких на службах бывает немного. Гадать не приходится — рабочие.

Обыватель вообще по природе своей любопытен, а тут этакое невиданное зрелище. Многие попробовали войти в церковь, но им это не удалось. Зато они услышали, что священник хотя и гнусаво, но со слезой отслужил панихиду по убиенным «царем Иродом» рабам божьим. У многих присутствующих на глазах слезы, слышны тяжелые вздохи, сдерживаемые рыдания.

Но отец Амвросий опасливо поглядывал на молящихся. Теперь он уже в душе честил себя на чем свет стоит за то, что дал уговорить Своей дальней родственнице отслужить панихиду. Сама-то она безбожница, в церковь ни ногой. А тут заявилась с каким-то здоровенным парнем, и так и эдак — отслужи да отслужи. Если бы не четвертной… тьфу, попутал окаянный бес.

Скорей бы уж служба кончалась, да дьякон что-то больно распелся, небось хватил уже, ишь басище-то какой густой!

В церкви обычная полутьма, потрескивают свечи, пахнет ладаном и потными телами.

Отец Амвросий вдруг уловил в задних рядах какое-то движение, шум. Нарушая церковное благочиние, послышались бранные слова, потом крики. И вдруг молящиеся как по команде повернулись спиной к амвону, дьякон поперхнулся и замолк.

Драка. Кого бьют, за что бьют, священник не стал разбираться, юркнул в ризницу. Что же теперь будет-то?! Ведь бьют, поди, полицейских. Их рожи ему давно примелькались, он их сразу признал в толпе. А ведь служил-то он за убиенных в день 9 января, ныне ровно полгода минуло.

Отец Амвросий не знал, конечно, что эта панихида была по предложению Артема одобрена группой «Вперед».

А у церкви настоящая битва. Рабочие в ярости: эти полицейские шкуры посмели явиться на панихиду по ими же убитым рабочим! Не выпускать убийц живыми! На смену заупокойной послышались четкие ритмы «Марсельезы». И новые крики, лошадиное ржание, выстрелы.

Отец Амвросий растянулся на полу ризницы и творил молитву, не разбирая слов, до них ли!

Наконец все смолкло. Амвросий выглянул из ризницы. В церкви слышались слабые стоны, какие-то женщины хлопотали над раненым. Амвросий переоделся и поплелся домой. Попадья его отговаривала, он не послушался, теперь хоть в доме не появляйся, сгрызет, да и от митрополита влетит по первое число, как ни прикидывайся дурачком и незнайкой.

Вечером этого же дня, 9 июля, в университетском саду вновь «Марсельеза». Здесь все смешалось — рабочие и студенты, какие-то напуганные парочки обывателей, не успевшие вовремя исчезнуть, за оградой казаки, полицейские. Где-то звякнуло разбитое окно, осколки посыпались на лошадь есаула. Та на дыбы. Казаки ринулись к выходу, пешие полицейские ворвались за ограду. Вечер не охладил накала дневной ярости. Рабочие и полицейские, сцепившись, катались по дорожкам сада. Хлопнул выстрел, за ним второй, третий…

Казаки прилипли к решетке, просунули сквозь прутья свои карабины, но стрелять остерегались.

Тьма погасила схватку. И только под купами деревьев всю ночь слышались стоны, всхлипы, ругань.

Июль и август — забастовки, стычки с казаками и полицией, демонстрации и вновь забастовки. И это не только в Харькове, но и по всей империи. Царизм мечется, царизм ищет выхода. Он поспешил завершить войну с Японией унизительным Портсмутским миром. Он хочет отвлечь русский пролетариат созданием шутовского парламента в лице так называемой Булыгинской думы. Но мир с Японией не принес мира внутри страны, бойкот Булыгинской думы большевиками сорвал ее созыв.

А забастовки ширятся. Харьковская группа «Вперед» разрослась до значения Харьковского комитета РСДРП и в таком статусе признана ЦК РСДРП.

Начальник харьковской охранки больше не желает читать в донесениях шпиков имя Артема. В конце концов, за что они получают деньги? Не могут проследить и пресечь! Ведь этот Артем где-то живет, чем-то питается, встречается с массой самых различных людей. Изловить!

Артем чувствовал, как день ото дня сжимается круг «охотников» за его головой, словно на волчьей облаве с флажками. Теперь он уже каждую ночь проводит на новом месте. Сегодня он будет ночевать на Оренбургской улице, девять, у Федора Юнакова. И пойдет спать в сарай, от греха подальше.

Юнаков же решил не спать эту ночь, но к утру его сморило. Проснулся от заливистого лая собаки. Вскочил. Собака заходилась где-то рядом. Выглянул в окно. В предрассветной мгле разглядел, что на заборе сидит полицейский. Беда!

Юнаков метнулся в сарай к Артему, потряс за плечо. Но Артем спал крепко. Пришлось его, полусонного, тащить чуть ли не на себе, благо верхнюю одежду, по привычке подпольщика, Артем, укладываясь спать, снимал редко, но сапоги снял и надевать их нет времени. Юнаков подтащил Артема к забору, выходящему на улицу, с трудом перекинул. Немного отлегло от сердца…

Полицейский же, как оказалось, напоролся на гвоздь и едва сполз с забора, порвав галифе. Чертыхаясь, ввалился в дом.

Никого! Что за оказия, ведь шпик сам проследил этого Артема до дома. Между тем Артем, плюхнувшись на тротуар, окончательно проснулся. Да, пробуждение не из приятных. И сапоги жаль, почти новые. Правда, тепло, можно и босиком добраться до Ивановки, где находится запасная квартира Никитенко.

В Харьковском комитете РСДРП были не на шутку обеспокоены. Артем жил как птица небесная, не имея ни денег, ни сменной одежды (второй рубашки или пиджака), ни кровати. От помощи отказывается. Нет, говорит, ну и не надо. Так надежнее. Он никогда не жалуется и не любит рассказывать о том, каково ему постоянно играть с охранкой в кошки-мышки. Мало кто знал, что руководителю харьковских большевиков частенько приходилось ночевать и в открытом поле. Если вдруг замечали у него простреленную полу пальто, он неохотно признавался, что удирал от казаков. И только когда Артем серьезно заболел, проведали, что ему пришлось всю ночь отсиживаться в болоте, а утром, добравшись до квартиры товарища, он не стал его будить и уснул во дворе.

Температура под сорок. Артем бредил, трогать его нельзя. А как не трогать, есть сведения, что завтра на Журавлевке будет обыск. Кто-то из соседей донес. Артема надо спасать. В Павловке имеется безопасная, правда пока, квартира, сегодня же ночью Артема необходимо переправить туда. Сам он идти, конечно, не может. Значит, на руках… Путь далекий и небезопасный, долго ли наскочить на полицейский патруль! Впереди и сзади тех, кто несет Артема, идут разведчики.

На сей раз все кончилось благополучно. Но сколько часов или дней может пробыть на новом месте Артем? Охранка идет по пятам. И партийный комитет выносит решение — Артем должен на какое-то время покинуть Харьков. Конечно, когда он поправится. Этот отъезд усыпит бдительность охранки, а на партийной работе не отразится, ибо большевистская организация Харькова окрепла, ее влияние на заводах выросло, появились десятки опытных и преданных делу революции организаторов и пропагандистов.

Артему нужно уехать не только по соображениям конспирации, наступило время, когда руководителю харьковских большевиков остро необходимо вступить в личный контакт с ЦК партии, получить указания о тактике большевиков в решающий период революции.

Артем оправился довольно быстро и исчез из Харькова.