Наш Артем

ДЕЛЕГАТ СЪЕЗДА

Начало апреля. Весной пахнет даже здесь, в Северной Пальмире, то есть в столице Российской империи, городе святого Петра. Но Маркизова лужа еще скована льдом, только узкие каналы, пробитые портовым ледоколом, усиленно парят и уже не замерзают по ночам. Апрель — это слово происходит от латинского и означает открывать, открывать весну. Что же, на юге она уже открыта. В апреле земледельцу не до отдыха, и яровые нужно посеять, и овощи, и клевер, в садах посадить новые деревья, пробуждаются от спячки пчелы, только успевай поворачиваться.

В апреле погода капризная, недаром вообще переменчивую погоду именуют «апрельскими причудами».

Когда садились в поезд, чтобы ехать в Финляндию, в Куоккалу, где этой весной 1906 года живет Ленин, весело посверкивало в лужах солнце и так же весело отстукивала замысловатые ритмы апрельская капель.

Пока добирались до Белоострова, повалил крупный снег, завьюжило, словно в феврале.

До Белоострова в вагоне полно народа, штатские жмутся по углам, военные гремят шашками, бренчат шпорами, но лица у них настороженные. А вот жандармов и полицейских и вовсе не видно. В пятом их так напугали, что и по сию пору не очухаются. Предпочитают поменьше показываться на людях, особенно здесь, у границы с Финляндией. Финские «прогрессисты», есть тут такая партия, нет-нет да и подстреливают архангелов в голубых шинелях.

В Белоострове полки пустеют. Поезд стоит долго. Из вагона в вагон переходят чины жандармской пограничной стражи. Никогда раньше Артему не доводилось переезжать границу Финляндии. Это не австрийская, которую легко можно пересечь с заграничным паспортом на руках. На финской все зависит от жандармов — прицепятся, и не бывать тебе в «царстве финском».

А у стражников глаз наметанный. Со студентами не церемонятся, гонят из вагона, мастеровых оглядывают косо, одиночек, если они едут по своим делам, пропускают, а скопом — ни боже мой. Но мастеровой нынче уже не тот, того и гляди сцепится с жандармом, а то и револьвер к толстому брюху приставит.

У Артема вид типичного мастеровою: грубошерстная куртка, неказистый картуз, русская косоворотка, вышитая на малороссийский манер, вот только сапоги хромовые жандармские. Харьковские боевики подарили после того, как однажды пришлось босиком от шпиков удирать. Напрасно «распорядители», организующие доставку делегатов IV съезда РСДРП, не предупредили, что на границе можно и застрять. Впрочем, вон жандарм придрался к какому-то интеллигенту в пенсне, тот что-то сказал, и Артем с удивлением увидел, что пассажиры, сидевшие напротив, покатились со смеху, а жандарм стал красный, словно рак вареный. Именно вареный. Отскочил как ошпаренный, подхватил шашку, и дальше по вагону, а вслед ему не прекращался хохот. Так и промчался мимо Артема, даже не заметив «подозрительного». Ужель пронесло?

Поезд вскоре тронулся. Вот и великое княжество Финляндское. Только вчера в кабинете главы издательства «Вперед», куда занесло Артема, Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, шел ожесточенный спор: а что, собственно, по своему политическому облику представляет это великое княжество? То ли автономное государство, пользующееся внутренней самостоятельностью, но без прав внешнего представительства, то ли провинция Российской империи? То ли вообще черт знает что?!

Бонч, у которого налажены связи с финскими «прогрессистами», язвительно заметил, что жители великого княжества очень бы хотели знать, а есть ли вообще финская конституция?

В вагоне сквозь грохот колес прорывается гул голосов, смех. Пассажиры явно повеселели, кое-кто уже распаковал дорожные баулы, саквояжи, на столах появилась всевозможная дорожная снедь. Артем даже слюну проглотил. Вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел, забегался, заслушался. И то сказать — он делегат съезда! Съезд объединительный. Иными словами, должны в предвидении грядущих боев объединиться меньшевики и большевики.

Не по душе Артему это объединение. Вспомнилась недавняя предвыборная кампания в Харькове. Меньшевики шли на любые ухищрения, лишь бы не допустить на съезд рабочего делегата — большевика.

Чтобы заполучить побольше голосов, меньшевики явочным порядком присоединили к Харьковской организации РСДРП Белгородскую — небольшую, но чуть ли не на три четверти состоящую из меньшевиков. А результат? Оказалось, что боевой революционный харьковский пролетариат направил на съезд двух делегатов-меньшевиков и одного большевика — Артема, да и то с правом совещательного голоса.

Вспомнил о меньшевиках, и кулаки зачесались. Они ведь не постеснялись вслух объявить, что Артема вообще никто не выбирал, он «сам себе написал мандат».

Когда Артем добрался до цекистской квартиры в Питере, чтобы получить дальнейшие указания, его принял Крохмаль. Долго вертел в руках мандат, как та мартышка очки, чуть ли не нюхал его. Потом проскрипел, что, мол, большевики имеют свою явку в технологическом институте.

В институте обстановка совершенно иная. Делегатов большевиков встречала Надежда Константиновна Крупская.

Неназойливо расспрашивала, интересовалась, есть ли у товарищей деньги — партийная касса небогата, требовала соблюдения строжайшей конспирации. Артема она попросила немного обождать и, улучив момент, когда в комнате никого не было, сказала, что Владимир Ильич рад будет повидать своего слушателя по Парижу, но для этого нужно поехать в Куоккалу. Ильич сейчас там, готовится к съезду.

И вот он едет в Куоккалу. Вместе с ним туда же следует и делегат из Луганска — Володин. Впрочем, для Артема Володин просто Клим, Климент Ефремович Ворошилов. Непоседа, вертится на полке, от окна к окну перебегает. Финляндия — это не донецкие степи. Леса стоят гигантским частоколом. Даром, что апрель, а под огромными елями — сугробы в рост человека. Елочки помоложе, словно наседки, прикрыли разлапистыми ветвями, как крыльями, снежные наносы и сами зарылись в снега. По-прежнему метет, а ведь скоро и Куоккала.

Едва успели выскочить из вагона, паровоз дернул, Артем поморщился — сапожник какой-то там на реверсе, ну разве так должен отходить пассажирский? Небось в вагонах сейчас со столов слетают кружки, а с полок — саквояжи.

Поезд быстро скрылся в снежном вихре.

Огляделись. Сквозь деревья виден дачный поселок. Где-то внизу тусклой свинцовой мрачностью проступает лед Финского залива, вылизанный, выметенный колючими ветрами. Посмотришь — зябко становится. А поселок уютно раскинулся в заснеженном лесу. Ветер тревожно перебирает верхушки сосен.

Дачи дорогие. Многие стоят заколоченными на зиму. Где-то тут рядом, в «Пенатах», живет Илья Репин. Вот бы зайти!

Артем машинально оглянулся — привычка, от которой он, пожалуй, уже до конца дней не избавится. Впрочем, глупости, он верит, что будет жить в такое время, когда ему не придется проверять, не увязалась ли за ним «подметка», «паук», «подошва», в общем шпик.

Сквозь снежную завесу Артем разглядел того самого пассажира в пенсне, который осадил в Белоострове жандарма.

Он шел, как-то странно подпрыгивая, и даже издалека было заметно, что ему трудно передвигаться по глубокому снегу, а тропинку занесло. Засмотревшись, Артем налетел на Ворошилова.

— Ты чего остановился?

— А шут его знает, куда нам идти. Надежда Константиновна объясняла, да разве разберешься в этой круговерти.

Между тем мужчина в пенсне поравнялся с Артемом и тоже остановился, боясь сделать шаг в сторону. Вскинув голову, он первым делом снял пенсне, протер его прямо пальцами, снова нацепил на нос, внимательно оглядел сначала Артема, потом Ворошилова, как-то странно хмыкнул и, немного картавя, бросил:

— Если вы на «Вазу», то следуйте за мной… И посторонитесь.

Артем внутренне подтянулся, собрался, словно перед прыжком. Этот вопрос был неожиданным. Да-да, им нужно найти дачу с таким странным названием. Но расспрашивать прохожих они не имеют права. Как же этот очкарик догадался? И кто он такой?

Артем нагляделся на филеров разною пошиба. Это только в разговоре их именовали «гороховыми пальто». В прошлом веке шпики, охотившиеся за народниками, действительно имели чуть ли не как униформу пальто горохового цвета. Но это было давно. Сей господин по внешнему виду — типичный меньшевик из юристов или учителей. Вряд ли Ленин пригласил в Куоккалу меньшевика. Впрочем, отвадить сего хилого господина не составит трудности, для начала можно и просто пугнуть.

— Молодой человек, спрячьте ваши кулаки, если угодно, то во внутренние карманы. А на будущее советую быть повнимательней. В технологическом вы ворон считали, а можно было бы и по сторонам оглянуться. Я видел, как вы беседовали с Надеждой Константиновной, так что не беспокойтесь, нам по пути… и давайте познакомимся: Жозефина.

Вот тебе и раз! Этакая «прелестница», с бородой клинышком, согнутая в три погибели… Жозефина?

Между тем Ворошилов, услыхав имя Жозефина, протянул руку:

— Бесконечно рад, мадам, познакомиться с самой зубастой большевистской фельетонисткой… Володин.

Артем понял Клима с полуслова. Господи, да как это он мог забыть! Ведь этим псевдонимом подписаны статьи, ехидные фельетоны в таких большевистских изданиях, как старая «Искра», «Вперед».

«Прелестница» между тем добродушно рассмеялась:

— Впрочем, зовите-ка меня Вацлавом Вацлавовичем. Не удивляйтесь, мой папа был поляк. Но давайте трогаться, а то нас и впрямь занесет этой мокрой кашицей, только по недоразумению именуемой снегом.

Вацлав Вацлавович… Кто же Артему называл это имя, да и фамилию ему называли?.. Вспомнил! Боровский. У него есть и другой псевдоним — Орловский.

Между тем Боровский, с трудом обогнув Артема и Ворошилова, уверенно двинулся вперед по едва заметной снежной тропинке.

Идти оказалось не так уж и далеко.

Тропинка вывела к небольшому домику с мезонином башенкой и маленькой верандой. Зимой она пустует, и только разноцветные стекла как бы хранят память о лете, тепле, цветах. О цветах напоминает и что-то вроде большой вазы у входа на веранду. Впрочем, это мог быть и фонтанчик — под снегом не разобрать.

Ворошилов, стоя у миниатюрных ворот, ведущих во внутренний дворик, с удивлением разглядывал вазу, вернее, деревянный барельеф вазы.

Боровский задержался у ворот.

— Позволю обратить ваше внимание на эту вазочку. В нее можно ставить только королевские лилии.

Ворошилов и Артем недоуменно переглянулись: при чем тут лилии, да еще королевские?

Вацлав Вацлавович ткнул палкой в барельеф:

— Сия дачка принадлежит шведу. Ее снял один наш товарищ, врач, так что не удивляйтесь, что Ильич живет, защищенный геральдическим щитом шведской королевской династии Вазов.

Боровский проворно шмыгнул в воротца, отворил дверь в дом и скрылся. Артем и Климент Ефремович поспешили следом.

Узенький коридор. Вместо вешалки стул. Около стула стоит Боровский, вытянув ногу чуть ли не на уровне своего лица, и руками снимает кожаную галошу. Цирковой номер, но Надежда Константиновна, вышедшая встречать гостей, ничуть не удивилась. Только потом Артем узнал, что Вацлаву Вацлавовичу в Таганской тюрьме повредили позвоночник, и если он сядет, нагнется, то обратно ему самому не разогнуться.

Надежда Константиновна пригласила в кабинет Ильича.

Просторная комната. Удивительно, как это она умещается в этом маленьком домике… Железная кровать, простой стол, два стула — вот и все убранство. Пока гости оглядывались, Надежда Константиновна принесла табуретку.

Владимир Ильич появился как-то неожиданно. Артем даже и не заметил, откуда он вошел.

— Вацлав Вацлавович, рад, рад видеть, дорогой, и судя по всему в полном здравии.

— Если не считать позвоночника, который очень мешает мне, когда приходится браться за оружие.

Владимир Ильич рассмеялся, погрозил Воровскому пальцем, а Артем и Ворошилов недоуменно переглянулись: ужели этот сгорбленный и на вид такой мирный мужчина не только пишет статьи и фельетоны, но и состоит в рядах боевиков?

Заметив удивленные лица гостей, Ленин засмеялся еще громче, рассмеялась и Надежда Константиновна:

— Вацлав Вацлавович, эти товарищи не знают, каким оружием вы предпочитаете отбиваться от казаков и полицейских.

Воровский молча вышел в коридор и вернулся, неся в руках пару кожаных галош. Теперь рассмеялись и Артем с Ворошиловым. Между тем Боровский с серьезной миной стал объяснять:

— Великолепное, превосходное оружие, и всегда при тебе, не вызывает подозрений и, что самое поразительное, действует на противника ошеломляюще.

— Вацлав Вацлавович, товарищ Артем в Париже брал уроки военного искусства у профессора какой-то там академии, а вы — галоши, — с этими словами Владимир Ильич подошел к Артему, крепко пожал ему руку. — Вы знаете, Вацлав Вацлавович, что харьковские меньшевики обвинили товарища Артема в том, что он сам себе написал делегатский мандат. Кстати, Федор Андреевич, расскажите, как проходила выборная кампания на юге.

— Трудно проходила, очень трудно. У охранки полно осведомителей — и платных, и бесплатных, добровольцев, так сказать. Боюсь, что кое-кто из меньшевиков там тоже состоит.

— Какие у вас факты?

— Проводил я предвыборное собрание в мастерской на Нетеченской… Собрание прошло хорошо, но все заметили, что меньшевики отсутствуют, хотя их тоже пригласили. Кончилось собрание, вышел я на улицу с Димой Бассалыго — чудесный парень, — осмотрелись. Как будто ничего подозрительного. Пошли. Не успели свернуть за угол, откуда ни возьмись — два шпика и трое городовых. Оказывается, ждали.

— Как же вы ускользнули?

— Подраться пришлось, вот только у меня галош отродясь не было. Потом задали стрекача. Городовые пальто мне пулями продырявили. Я его бросил им под ноги, один запутался, упал, на него наткнулся второй, ну мы и нырнули в какой-то двор, заперли калитку, а сами через забор, потом через другой, взобрались на крышу и снова в чей-то двор. Так, по крышам, я и добежал до… военного госпиталя. А вот как увидел, что по двору прогуливаются солдаты, так решил — ну, все пропало. Но делать-то нечего. Кричу им со второго этажа: «Товарищи, я большевик, за мной гонится полиция!» «Ну и прыгай», — отвечают. Прыгнул, да неудачно, ногу подвернул, теперь уже не побежишь. Говорю солдатам, что я политический, а не вор какой-то, так что помогите уйти от фараонов. Вмиг раздобыли шинельку, шапку, бинтом перевязали лицо и повели через лазарет к парадному входу. Сами осмотрели улицу и выпустили.

— Да, похоже, что кто-то предупредил полицию. — Владимир Ильич постучал пальцами по столу, взял стакан. — Надюша, нельзя ли чаек подогреть, остыл за разговорами. Трудно, трудно приходится нашим товарищам. И меньшевики везде и всюду стараются мешать.

— Владимир Ильич, как вы полагаете, за кем будет большинство на съезде?

— Боюсь, что за меньшевиками. Так что предупреждаю: борьба предстоит нелегкая.

В передней прозвенел колокольчик. Надежда Константиновна тревожно оглядела собравшихся.

Артем встал и пошел открывать. Не спешил откинуть засов, прислушался. Как часто вот такая неторопливость помогала ему скрываться от полиции! Если за дверью фараоны, то они себя выдадут, раз, другой позвонят, затем застучат сапожищами, брякнет за дверью шашка, зацепившись за что-нибудь. Звонок повторился, ровный, без надрыва. Артем откинул засов. Перед ним стоял человек в элегантном зимнем пальто с поднятым бобровым воротником. Бородка клинышком, а лица не видно…

— Никитич, как мило с вашей стороны! А мы, право, полагали, что вы все еще в Париже, — раздался радостный голос Крупской.

— Признаюсь, Надежда Константиновна, была у меня мысль, проводив в Америку Горького, податься сразу в Стокгольм, да, видно, не судьба, нужно спасать мои предприятия от меньшевистского погрома.

— А нуте-ка, батенька, рассказывайте, и здравствуйте, Леонид Борисович!

Только сейчас Артем узнал Красина. За год Леонид Борисович еще больше пожелтел лицом, как-то осунулся, постарел. Не мудрено. Год-то какой ему выдался!

— Что случилось, Леонид Борисович?

— А то, Владимир Ильич, что наши «меки» уже похоронили революцию. Только скажешь невзначай — баррикады, вооруженное восстание — они и уши зажимают. Не приведи господи! Лишь одни легальные возможности, а уж митинги — средство крайнее. Потребовали, чтобы я свернул наши мастерские на Малой Охте.

Упоминание о Малой Охте заставило Артема повнимательнее вслушаться в беседу Красина с Лениным, но начало ее он все же пропустил.

— …И что же, они там, при мастерской, и живут?

— Да как вам сказать, когда засиживаются допоздна — то ночуют на месте, но чаще уходят ночевать по соседству, в гробовую мастерскую финна Людвига.

Артем хмыкнул. Красин, как опытный рассказчик, сделал паузу. Владимир Ильич подался немного вперед. Боровский снял пенсне, протер и вновь вскинул на нос…

— Нуте-ка, батенька, это что еще за пассаж?!

— Пассаж, Владимир Ильич, был только в первую ночь. Не обошлось тогда без происшествий. У Людвига, владельца мастерской, рядом каморка, в которой едва одна кровать умещается, а их трое заявилось — химиков. «Потапыч», есть такой бомбоваятель, нимало не смущаясь, выбрал себе гробик по росту, подсыпал стружки и улегся. Двое других предпочли устроиться на полу. Ночью проснулись от холода. А «Потапыч» знай себе посапывает, ну и они перебрались в гробы.

Утром Людвиг спросонья сунулся в мастерскую, так его чуть кондрашка с перепугу не хватила. Ничего, пообвыкли. Да, что и говорить, в гробах и тепло, и полиция, если к слову, ночью нагрянет, в гробах искать не будет, а заметит — испугается.

«Да, — подумал Артем, — моим петербургским друзьям приходилось не легче, чем мне в изоляторе Сабуровой дачи, рядом с умалишенным, вообразившим себя поленом и требовавшим, чтобы его немедленно засунули в печь».

В этот вечер еще долго светились огни на «Вазе». Артем и Ворошилов вернулись в Петербург с последним поездом. Боровский ушел с Красиным на его дачу тут же, в Куоккале.

Изменчива, капризна погода на Балтике, особенно весной и осенью. Утро вставало по-весеннему светлое, солнечное, какое-то умытое.

Велики чары природы. Еще вчера, пробираясь хмурыми финляндскими чащобами в маленький прибалтийский порт, где делегатов IV съезда дожидался старенький, отживший свой век пароходик, Артем чувствовал себя просто скверно.

После степного раздолья Украины темный, непроглядный лес, в котором и поздней весной под разлапистыми елями сереют кучи слежавшегося снега, навевал невеселые мысли.

А сегодня?.. Сегодня хочется петь. Нет, право хочется. И пусть за спиной все тот же угрюмый, темный финский лес, хорошо бы затянуть раздольную, широкую малороссийскую думу, да и гопак был бы уместен в такое утро.

Не у одного Артема было так светло на душе в это утро. Емельян Ярославский, уютно пристроившись в углу кают-компании, потешал собравшихся искрометными эпиграммами. Артем познакомился с ним только здесь, на пароходе. Оказывается, у большевистских делегатов имеется и свой поэт.

К вечеру на затихшее, иссиня-сливовое море наполз туман. И кают-компания приумолкла. Угомонился и Емельян. И вдруг сразу стало слышно, с какой натугой, как простуженно, с одышкой работает престарелая машина, как скрипят, постанывают скрученные старческим ревматизмом корабельные шпангоуты.

Ох, не приведи бог, шторм, и тогда… Не хотелось и думать о том, что тогда. Артем выбрался на тесную палубу, настил протерт чуть ли не до дыр. И сразу едва не оглох от надрывного крика чаек. Они кружат и кружат над пароходом, долго плывут в теплой струе дыма из трубы, стараясь не попасть в черную дорожку копоти, и кричат… Тоскливо. Надрывно. Словно предупреждают о грозящих бедах, зовут обратно на берег.

Артем спустился в каюту. Уж лучше поспать как следует. Утро развеет все эти вечерние хмари.

Он проснулся от того, что очутился на полу каюты, пребольно стукнувшись головой о какой-то выступ.

Пароход стоял. На палубе слышались торопливые шаги, неясно доносились стертые крики.

Потом в сознание вкрадчиво проник булькающий шум льющейся воды. Ну вот, кажется, теперь они и правда в царстве Нептуна…

Артем вылез на палубу. Здесь собрались уже все пассажиры. Оказалось, что в тумане пароходик наскочил на подводный камень, его старое днище раскололось, как скорлупа гнилого ореха. И теперь они действительно тонут.

Но они не утонули. Спасательная шлюпка оказалась, в отличие от парохода, новой и достаточно вместительной, чтобы принять всех пассажиров и немногочисленную команду.

После теплой каюты, после всех треволнений, пассажиров бил озноб. А может, близость холодных балтийских вод вызывала такую неуемную дрожь.

Балтийское море невелико, да и населено оно пароходами довольно густо. Уже утром потерпевшие грелись в тесном кубрике финского ледокола. Он-то и доставил их в тот же порт отправления, к хмурым, темным лесистым берегам.

Стокгольм. На сей раз они добрались до него благополучно. Зато Владимир Ильич и другие делегаты-большевики изрядно поволновались. Ведь они приехали раньше и никак не могли понять, куда запропастились остальные товарищи во главе с Надеждой Константиновной Крупской.

IV съезд конечно же пройдет под эгидой меньшевиков, их шестьдесят два человека против сорока шести большевистских делегатов. Артем решил, что вряд ли ему удастся выступить на съезде. Он понимал, что Владимир Ильич сделает все возможное, чтобы разоблачить соглашательский характер меньшевистских призывов к мирному разрешению аграрного вопроса, к парламентаризму, как итогу революции. А кто же лучше Ленина может это сделать?

Артем любовался Ильичем, слушая его доклад «О современном моменте и классовых задачах пролетариата».

В редкие свободные от заседаний дни Артем бродил по шведской столице. Вот знаменитый Скансен. Добрался до него уже к вечеру. А жаль. Скансен — парк, и здесь легко дышится. На заснеженных еще аллеях почти не видно людей, зато олени чувствуют себя привольно. Где-то рядом должен быть исторический заповедник.

Артем решил было, что заповедник оставит на следующий раз, но когда разглядел среди темных елей слабо мерцающий огонек, когда увидел вдали строгие очертания старинной церкви, то не выдержал — побрел на огонек и очутился в шведской усадьбе давней давности. Крестьянская изба. Это не поздняя подделка, избе и впрямь триста лет. И церковь оказалась сложенной из бревен. Неподалеку еще строение. Артем подошел поближе. С трудом различил надпись — дом какого-то генерала, служившего при Карле XII. Как просто, оказывается, здесь зайти за кулисы Полтавской битвы!

Захотелось заглянуть внутрь. Грубая тяжелая мебель. Деревянные миски, пряжа, распяленная на кроснах. От всего так и веет патриархальщиной. Здесь время застыло.

Когда выбрался на залитые огнями улицы Стокгольма, сообразил, что забыл пообедать. А теперь уже поздно, шведы все любят делать обстоятельно, и в кафе здесь не поешь «на ходу».

Улицы улыбаются светящимися витринами, вывесками, разноцветными флажками у входов в магазины: флажки свидетельствуют о том, что с вами будут разговаривать на любом из языков тех стран, которым они принадлежат.

И все же город невесел, ему чего-то недостает. Чего? Целый день бродил он по городу и только сейчас понял — детей. Швеция более ста лет не воевала, в Швеции самый высокий уровень жизни в мире, а население растет медленно. Сколько сегодня миновал он садов, парков, скверов — и нигде не зацепился взглядом за столь привычную для русского картину: няни, сбившиеся в кружок и о чем-то судачащие, веселая ребятня, натужливо катящая снежный ком, чтобы слепить вековечную снежную бабу…

IV объединительный съезд закончил свою работу. Большевики добились немногого. Но все же 1-й параграф Устава РСДРП закрепил положение о демократическом централизме, РСДРП объединилась с польскими и латышскими социал-демократами.

Артему довелось выступить на съезде с рассказом о борьбе харьковских большевиков с харьковскими меньшевиками. Ленин одобрительно улыбался, слушая Артема.

После съезда по рекомендации Ильича Федор Андреевич Сергеев должен был уехать работать на Урал. Но у Артема был один долг: он обязан доложить харьковским большевикам, которые делегировали его на съезд, о решениях съезда, резолюциях — иными словами, сделать отчет о IV съезде РСДРП.

И только после этого Артем уехал на Урал.

Его считали удачливым, неуловимым. Для полиции Артем был призраком, который мог появляться одновременно в десятке различных мест, произносить десяток речей… и исчезать, чтобы в новой личине вновь наводить суеверный ужас на приставов, околоточных, исправников. Шпики гонялись за ним по всему Уралу. Но разве можно поймать призрак? Он бестелесен, он растворяется, проходит сквозь стены… Но в филерском донесении об этом не напишешь. И «подметки» сочиняли легенды, и отнюдь не для того, чтобы возвеличить Артема, — себя бы оправдать. Право, на одном заводе они обложили оратора — мышь бы и та не проскользнула, а он выбрался… «по заводской дымоходной трубе». Да нет, не по верху лез, а по дымоходу. Вот свят — все правда. А тяга там штормовая, ну и вынесло. Упал — не разбился. Истинно так. Нигде его ныне не сыщешь.

Как так не сыщешь? На Мотовилихе кто предвыборное собрание проводил? Призрак? С трубы свалился?.. Где бы этот призрак ни появлялся, выборы во II Государственную думу проходили совсем не так, как на это рассчитывали местные деятели буржуазных партий и администрация.

А потом разве призраков избирают делегатами партийных съездов? А охранке стало доподлинно известно, что Федор Сергеев, он же Артем, избран делегатом V съезда РСДРП от большевиков Урала, так же как и Ленин.

И все же призрак был схвачен в Перми, схвачен вместе со всем составом Пермского комитета РСДРП. Их кто-то предал.

И вновь начались для Артема тюремные одиссеи. Он был измучен последними месяцами жизни на Урале. Он откровенно радовался, что в тюрьме хотя бы немножко отдохнет.

Но отдыха не получилось. Споры с Акимом — меньшевиком, прибывшим из Центра ревизовать результаты выборов делегатов на V съезд, потом допросы, опознания, переезды из тюрьмы в тюрьму, а по дороге — гангрена, тиф — все смешалось, все изнуряло до предела.

И суд в Перми, и 102-я статья уголовного уложения, лишавшая его всех прав состояния и обрекавшая на вечное поселение в Восточной Сибири, и новый суд в Харькове, угрожавший многолетними каторжными работами, — все осталось позади, как остался позади казавшийся бесконечным этап к месту поселения в селе Воробьеве.