Наш Артем

ВДАЛЕКЕ ОТ ХАРЬКОВА

Охранка, как и ожидалось, скоро узнала об отъезде Артема. Начальник Харьковского охранного отделения сообщил своему коллеге в Одессу: «По имеющимся в отделении сведениям, нелегальный представитель «Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии» с революционной кличкой «Артем» в последних числах августа текущего года выбыл из г. Харькова, направившись в Одессу. Приметы его: среднего роста, лет 23, шатен, волосы короткие, стрижется ежиком, усы совсем маленькие и редкие, по подбородку и щекам редкая, едва заметная растительность, лицо худощавое, нос большой, носит немецкое кепи с пуговкой наверху, одевается в рубаху, подпоясывается ремнем, подражает рабочему костюму. В Харькове он наблюдался с первой половины мая сего года и по приблизительной установке проживал по паспорту на имя дальского мещанина Егора Сергеевича Суханова, выданному дальским городским старостой Вологодской губернии 18 января сего года за № 10. «Артем» посещал сходки как Федор, вел усиленную агитацию среди рабочих от имени большинства, подготовлял и руководил рабочими забастовками в г. Харькове в июле месяце, работая временно на паровозостроительном заводе».

Но Артем и не думал ехать в Одессу. Он собрался сначала в Тверь, а затем в Питер. Но прежде он заедет к себе на родину — это по дороге.

…На родине в Глебове Артем пробыл недолго. Оказалось, что и здесь неспокойно. Правда, если в городе рабочие скоро за оружие возьмутся, то мужик еще пока раскачивается, в затылке скребет. Но и его уже не тронь. Ныне исправник ему не указ. Казачьей порки он не боится, привык, мозоли пониже спины давно набиты.

Телега, хромая по ухабам и ямам, подняла такую пыль, что Артем поспешил скорее оглянуться на родное село. Может быть, он видит его в последний раз. А следовало бы и на селе поработать. Ой, как следовало, ведь без крестьянина царизм не свалить. Нужно об этом в Питере, в ЦК серьезно потолковать.

Россия подпольная, большевистская, рабочая готовилась к вооруженному восстанию. Об этом Артему без иносказаний сообщили в Питере на явочной квартире ЦК. Да он и сам знал о решениях III съезда РСДРП.

Представитель ЦК предложил Артему связаться с «главным техником» партии Никитичем. Дал его адрес — улица Гоголя, правление «Общества 1886 года», кабинет управляющего кабельной электрической сетью столицы Л. Б. Красина.

Артем даже присвистнул от удивления. Вот это конспирация! Никаких тебе Сабуровых сумасшедших дач, переодеваний, перемахиваний через заборы и ночевок в осеннем парке — то есть никакой конспирации.

Добрался до улицы Гоголя, толкнулся в дверь. Швейцар и глазом не повел. Поднялся на второй этаж. По коридору снуют люди, никому до него нет дела. Приоткрыл дверь, на которой прилепилась медная дощечка с лаконичной надписью: «Л. Б. Красин».

Респектабельный кабинет — ничего лишнего. Письменный стол, кресло, сейф и масса схем и чертежей, развешанных по дубовым панелям стен.

Артем даже растерялся. Остановился у дверей. В кабинете толпились самые разные люди — какие-то господа в форме горных инженеров, явные техники-монтеры, чиновник в пенсне, кто-то еще. Безукоризненно одетый, стройный мужчина лет тридцати пяти водил указкой по схеме. За письменным столом стояло пустое кресло. Шут их знает, кто же здесь Никитич-Красин, хозяин кабинета?

И только тогда когда один из присутствующих обратился к этому превосходно одетому, стройному мужчине и назвал его «господин Красин», Артем вздохнул с облегчением. Значит, ему не придется расспрашивать, теперь нужно только улучить момент — дождаться, когда Красин останется в кабинете один.

Но не тут-то было! Уходили одни, приходили другие, а Артем все вышагивал и вышагивал в ожидании и, наверное, уже привлек к себе внимание. В конце концов он разозлился. Хорош главный техник партии! А есть ли у него время, чтобы заниматься делами партийными? Артем был твердо убежден, что главный техник должен быть революционером-профессионалом, никаких должностей не занимать и в кабинетах не заседать. И, конечно, ошибался. Если бы он незримо присутствовал при разговорах Красина с посетителями, то услышал бы отрывочные фразы, никакого отношения к кабельной сети не имеющие.

И все же Артем дождался момента, когда Красин остался один. Поздоровался и торопливо произнес пароль, который ему дали на явочной квартире. Леонид Борисович очень серьезно ответил условным отзывом, затем задорно рассмеялся:

— Мне говорили о вас, но, право, я ожидал встретить этакого солидного господина, уже в летах, склонного к теоретизированию. Я ведь знаю о вашем диспуте с Милюковым.

— Молодость, Леонид Борисович, не помеха для революции.

— Напротив, напротив, батенька, мы ныне нуждаемся именно в молодых, дерзких и, если хотите, безоглядных. Ведь вам известно решение III съезда о вооруженном восстании? Думаю, что на баррикаде вы будете полезнее, чем, предположим, я.

— А вам и не положено, вы ведь «главный техник»…

— Ну-ну, это уже лишнее. А что касается техники, то милости прошу сегодня вечером ко мне домой…

Вечером Артем звонил у подъезда дома на Мойке. Вот что значит квартира электротехника! Звонок электрический, не нужно дергать за ручку или оттягивать на себя и отпускать пуговку.

Не доводилось Артему бывать в подобных квартирах. Да и квартира оригинальная — большая круглая зала, в которую выходят пять дверей. Красин усадил Артема за большой круглый стол посреди зала. Стол, видимо, был обеденный и рассчитан на десяток человек. Не успел Артем и слова произнести, задребезжал звонок, и хозяин пошел открывать. В залу вошел пожилой мужчина в мешковатом костюме. Артем, быть может, и не обратил бы внимания на его руки, если бы этот мужчина все время не потирал их, словно явился с мороза. Руки были покрыты какими-то рыжими пятнами, кончики пальцев, ногти и вовсе почернели. «Словно прокаженный», — подумал Федор, хотя никогда в жизни прокаженных не видел.

— Знакомьтесь, профессор Тихвинский, товарищ Артем…

И снова звонок. На сей раз появился молодой человек, видимо, смущенный тем, как предупредительно хозяин дома распахнул перед ним дверь. Артем удивился, что Красин их не познакомил, а потом и вовсе был поражен, когда услышал, что молодого человека именуют не иначе как Чертом. Позже подошли еще двое, и Артем с радостью пожимал руку Ивану Михайлову — Потапычу, которого знавал по Киеву, но давно уже не видал.

— Ну, товарищи, все в сборе. Время позднее, а потому прошу докладывать кратко.

Артем пожал плечами. Собственно, о чем он должен докладывать? Видимо, его несколько недоуменная гримаса бросилась в глаза Красину, и тот сделал жест, который означал: сиди и слушай.

А послушать было что.

Оказалось, профессор Тихвинский не так давно прибыл из Киева, где еще летом 1905 года на опытной сельскохозяйственной ферме политехнического института организовал своеобразную школу химиков, учил их изготавливать кустарным путем динамит, пироксилин, гремучую ртуть. И главное, новое взрывчатое вещество, изобретенное им же, — панкластит.

— Могу заверить вас, товарищи, — вмешался в доклад Тихвинского Красин, — отличнейшая взрывчатка. И изготовлять ее просто, я лично опробовал бомбы, ею начиненные, результаты выше всяких похвал.

Михайлов, сидевший рядом с Артемом, прошептал:

— Лично опробовал! Чуть было сам на воздух не взлетел, взрывчатка-то действительно отменная, бомба рванула так, что осколки кору содрали с дерева, за которым сидел Никитич, а это саженей двадцать от места, куда ее швырнули…

— Леонид Борисович, — продолжал профессор, — но я должен вас уведомить, что наших «химиков» нужно призвать к порядку, иначе у них все сто шансов из ста через месяц-другой, много через полгода очутиться в лучшем мире. Это черт знает что такое — сливают реактивы на глазок, когда есть мензурки с делениями. С гремучей ртутью нужно обращаться осторожней, нежели с гремучей змеей, а они… — Тихвинский как-то безнадежно махнул рукой.

Артем почувствовал, как рядом на стуле заерзал Потапыч, видно, эти сетования профессора были адресованы ему.

Красин поднял руку, словно гимназист, знающий ответ на вопрос учителя, но вновь задребезжал звонок, и хозяин поспешил к входной двери.

В залу вошел невысокий, плотный, иссиня-черный грузин. Надо полагать, что бритва утром этого дня касалась его щек, но к вечеру они ощетинились колючим частоколом, и у гостя не было времени, а может быть, и условий, чтобы надлежащим образом подготовиться к визиту «по начальству».

— Знакомьтесь, товарищи, Семен. — Красин дружески обнял пришельца за плечи, провел рукой по небритым щекам. Семен покраснел, и от этого его щеки приобрели какой-то траурно красно-черный цвет.

— Прости, Никитич, все помню, все, но в Питере теперь нельзя появляться с бритвой, обыщут, найдут… и к ангельскому чину представят, а на цирюльника ты, «министр финансов», денег не отпускаешь. Брился утром в Бологом… И вот…

Семен растерянно развел руками, и Артем машинально провел ладонью по своему подбородку. М-да, не самый чистый, впрочем, какое это имеет значение? И как бы в ответ на его вопрос, Красин совершенно серьезно, ни разу не улыбнувшись, прочел лекцию о… «бороде».

— Прошу, товарищи, не смеяться, но ныне в царской криминалистике появились новые люди. Им бы в иное время наукой заниматься, но предпочли они деятельность детективов и внесли в дело слежки немало нового. И в частности, идентификацию «преступников» по… бородам. Да-да! Из-за своей бороды а-ля Карл Маркс попался замечательный наш товарищ, будем его по-прежнему именовать по бороде Карлом Марксом…

«Арцыбушев», — вспомнил фамилию «Маркса» Федор.

Красин продолжал:

— Борода привела в Таганскую тюрьму Баумана…

— Леонид Борисович, — перебил Красина Семен, — твоя борода теперь всему Баку известна, сбрей, пожалуйста!

Эта реплика Семена разрядила обстановку, смеялись все, и пуще всех Красин.

Между тем Семен отвел Леонида Борисовича в сторону и, нашептывая ему в ухо, так выразительно помогал разговору руками, что было нетрудно догадаться — что-то случилось. А вот что?

Красин уже не смеялся. Он вернулся к столу.

— Товарищи, давайте расходиться. По одному, так как я теперь не уверен, что чертеж моей бороды из Баку не передали в Питер. Федор Андреевич, Семен, я попрошу вас немного задержаться.

Когда выходная дверь закрылась за Тихвинским, Красин извинился, зашел в одну из комнат, примыкавших к зале, и быстро вернулся с рулоном ватмана.

— Федор Андреевич, прежде всего, сего бородатого грузина величают Трифоном Енукидзе. Он только что из Москвы и прибыл к нам за подмогой. Ему требуется… шахтер, — Красин сделал паузу, Артем недоуменно пожал плечами, он пока ничего не понимал. — Трифон, расскажи Федору Сергееву — это его подлинная фамилия, о нашем бетонном предприятии в Москве.

Красин, видимо, умышленно хотел, чтобы рассказывал Енукидзе, ему самому важно было из рассказа Трифона узнать детали и составить себе четкое представление о том, как же обстоят дела.

Енукидзе говорил по-русски с трудом, делал паузы, подыскивая слово:

— Панимаешь, ЦК сидит. Сидит в Таганке… Есть в Москве такая тюрьма, слыхал?

Что члены ЦК были арестованы на квартире писателя Андреева, когда собрались на очередное заседание, Артем, конечно, знал. Знал он и о том, что двое членов ЦК остались на свободе.

— Никитич вот не угодил, а теперь старается освободить. Ну что ты на меня уставился, кацо, конечно, через парадное их не выпустишь, мы выведем цекистов черным ходом. Но беда в том, что в Таганке его нет, вот и нужно сделать так, чтобы он был…

Красин прервал красноречие Енукидзе, поняв, что тот так и будет говорить недомолвками.

— Федор Андреевич, вкратце дело обстоит так: будучи в Москве, я посетил в тюрьме Носкова, узнал, что цекистов еженедельно водят в баню, которая стоит во дворе. В бытность свою узником этой тюрьмы я баньку приметил — она одной стеной прямо к тюремной ограде примыкает, а по эту сторону от тюрьмы до Москвы-реки ничейный пустырь. Мы его арендовали. Теперь, Семен, рассказывай, как там обстоят дела.

— Забор, Никитич, еще при тебе построили, сарай тоже. Бетонные трубы, как ты говорил, купили и привезли…

— Бетонные трубы? — Федор удивленно посмотрел на Красина.

— Мы создали «Анонимное общество по производству бетонных изделий». Семен, а как с песком, щебнем?

— Тоже привезли. Никитич, ты — директор-распорядитель, но в Москве бываешь редко, мне, как заведующему работами, нужна доверенность — деньги получать. Грожан и Кедров — приказчики хорошие, а копать не умеют. С ними и к будущему году не докопаемся. — Трифон Енукидзе оценивающим взглядом оглядел плотную, мускулистую фигуру Артема, его большие кисти рук, в которых угадывалась огромная сила… и даже губами причмокнул: — Во, кацо, ему бы лопату, через неделю мы бы в баньке мылись…

— Федор Андреевич, я и хочу попросить вас съездить в Москву, помочь товарищам с подкопом. Я тоже скоро буду в Москве, надо договориться с Носковым и Дубровинским о дне побега, да и кое-что подсчитать, а то подкоп и обвалиться может…

Енукидзе обиделся. Словно только он, инженер Красин, умеет считать. А когда в Баку типографию «Нина» в конюшне прятали, подземный ход они с братом без Красина прорыли, замаскировали так, что потом Никитич лаза не нашел. А он в полу комнаты был, в другом доме. Напомнить, что ли? Но Енукидзе промолчал, он был доволен «землекопом», которого сватал ему Красин.

А Артему не очень-то улыбалось сейчас ехать в Москву, зарываться в землю. Со дня на день его могут снова отозвать в Харьков. События нарастают. В Харькове тоже нужно готовиться к восстанию, а взрывчатки кот наплакал, да и оружия маловато. Стоит съездить в Киев и Ростов, там есть взрывчатка.

15 октября, развернув свежий номер газеты «Новая жизнь», Артем сразу наткнулся на статью «Кровавые дни в Харькове». Если верить репортажам, то события в Харькове происходили так:

11 октября. На паровозостроительном с утра митинг. В университете сходка. Студенты строят баррикады.

На Павловской площади собралась «черная сотня». «Патриоты» построились и двинулись к университету с пением «Боже, царя храни». Когда они подошли к первой баррикаде, раздались револьверные выстрелы. Защитники престола стали разбегаться.

Но к университету двинулась новая волна «черной сотни». Студенты послали курьера на паровозостроительный, все еще продолжавший митинговать. Митинг свернули и поспешили на выручку студентам.

На Павловской площади толпились черносотенцы. Дружинники с ходу дали по ним залп. Со стороны баррикад в них стреляли студенты. Черносотенцы защищались недолго. Несколько залпов, и площадь опустела. Заводские дружинники соединились со студентами. Был образован боевой комитет из представителей большевиков, меньшевиков и эсеров.

Дружинники захватили оружейный магазин «Спорт», вынесли ружья, револьверы, патроны, пачки пороха.

Но не все оружие удалось перенести на баррикады, так как со стороны Николаевской церкви дружинников обстреляли, те из них, кто находился в магазине, были убиты.

Вечером на улицах города появились пешие и конные воинские патрули…

Артем опустил газету. Он понимал, что ничем не может помочь харьковским товарищам, но готов был бежать на вокзал… и в Харьков.

С трудом подавив это желание, Артем вновь развернул газету, стараясь представить харьковские события…

12 октября. Харьковские либералы создали «Комитет безопасности», который вступил в переговоры с защитниками баррикад и губернатором. В результате этих переговоров губернатор обещал не штурмовать баррикады, если их защитник» сами не начнут стрелять по войскам. Было достигнуто согласие о выходе дружинников из района университета на митинг.

Но губернатор своего обещания не сдержал. Защитники баррикад на улицах подверглись нападению солдат. Многие были убиты.

Войска окружили район баррикад. Дружинники усилили сторожевую службу. На крышах университета посадили часовых.

12-го же утром неожиданно раздался рев заводских гудков. Ударили набатом церковные колокола.

Губернатор и командующий войсками не решились на артиллерийский обстрел баррикад. Генералу донесли, что число защитников баррикад значительно возросло. Получено новое вооружение. А весь район университета, собора и Университетской горки минирован. Фугасы подведены через подкопы на Павловскую площадь, к месту наибольшего скопления правительственных войск.

Посредники из «Комитета безопасности» были весьма удивлены ультимативным требованием штаба обороны баррикад. Дружинники настаивали на удалении войск из района Николаевской площади, свободном пропуске восставших с оружием в руках, гарантии неприкосновенности всем участникам восстания. Девять раз члены «безопасного комитета» ходили к генералу May и обратно на баррикады…

«Молодцы, право молодцы». Артем в этот миг гордился харьковчанами. Он с ними.

Здесь, в Питере, тоже дело идет к вооруженному восстанию. Но меньшевики из питерского Совета сделают все, чтобы его сорвать. Вот бы «утереть им нос» этой газеткой.

Переговоры переговорами, а военные приготовления ни на минуту не прекращались. Рылись ямы для фугасов. Пробивались стены для минных подводов. Газета панически вещала: на крышах домов, прилегающих к баррикадам, засели какие-то странные личности. В руках у них свертки, прикрытые салфетками. Непонятные железные предметы. Лазутчики тотчас донесли командованию войск — «бомбисты». И командование отвело войска.

Смех и грех. Один из «бомбистов» раскачал на веревке свой «страшный сверток», метнул его на площадь. Среди солдат началась паника, они врассыпную бежали от летящей «бомбы». «Бомба» разорвалась над головами не успевших удрать солдат. Засыпала их, но не смертельными осколками, а ливнем прокламаций.

В полдень переговоры между штабом обороны баррикад, с одной стороны, губернатором и генералом May — с другой завершились соглашением. Защитники «без внешнего оружия», без песен и красных флагов мирно проходят на Скобелевскую площадь, где разрешается проведение двадцатиминутного митинга.

Дружинники не были ротозеями. Они унесли с баррикад почти все оружие и боеприпасы.

По всему пути шествия дружинников на улицах сплошной стеной стоял народ. На Скобелевской площади открылся первый легальный митинг рабочих города Харькова. Ораторы выступали с очень короткими деловыми речами. В них звучала уверенность в грядущей победе. Ораторы призывали готовиться к новым боям.

Двадцать минут истекли быстро, о чем известил организаторов митинга полицейский чиновник…

13 октября с утра на площади паровозостроительного завода снова митинг. Но власти уже пришли в себя. Губернатор получил из Петербурга приказ — подавить восстание военной силой.

14 октября были назначены похороны жертв баррикадных боев. Около трех часов дня процессия двинулась из анатомического театра медицинского факультета Харьковского университета. За гробами двигалось не менее пятидесяти тысяч человек. Впереди боевая дружина. За ней оркестр, игравший «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». За оркестром — венки из живых цветов с красными и черными лентами. На лентах надписи: «Харьковский комитет социал-демократической рабочей партии — слава погибшим борцам за свободу», «От товарищей, бывших на баррикадах», «От курсов для рабочих — павшим за народное дело».

Порядок был образцовый, полиция и войска отсутствовали и до самого конца похорон в этом районе не показывались.

Харьков, Харьков! А его в эти дни там не было…

Между тем Артему не понадобилось ехать в Москву. События нарастали так быстро, так грозно, что скоро стало ясно — в России со дня на день разразится вооруженное восстание, оно и освободит узников Таганской тюрьмы. Необходимость в «Анонимном обществе» отпадала, ему уже не требовались «землекопы».

И действительно, начавшаяся Всероссийская политическая стачка заставила царизм издать 17 октября манифест. Ликующие толпы народа явочным путем освобождали политических из тюрем. Были освобождены и цекисты.

Артем, равно как и все большевики, не верил в царские «свободы». Он понимал, что манифест — обман, уловка, к которой прибегнул царизм, чтобы получить передышку, собраться с силами и расправиться с революционным народом. И подготовка к вооруженному восстанию продолжалась.

Душно и в то же время сыро в этой клетушке, забитой до отказа спящими людьми. Артема устроили на ночь в спальном бараке Балтийского завода. Так безопаснее. Затерялся среди сотен обитателей бараков, и никакой шпик не отличит его от остальных рабочих. Думал, как ляжет на нары, так и уснет, ведь за день набегался, намаялся вдосталь. Не тут-то было. Уж на что он привык спать где придется, без одеял и подушек, в подвалах больниц и под открытым небом, но как люди могут изо дня в день, из года в год ютиться здесь, среди клопов, тараканов, в неимоверной грязи, дышать зловониями? И не случайно барак всю ночь храпит и стонет, всхлипывает, вскрикивает, а порой бормочет, смеется, плачет, и все это не просыпаясь, в тяжелом сонном забытьи.

Уснешь тут! И тревожные мысли… От них не спрячешься ни под каким одеялом.

Кровавые события в Харькове… А как там товарищи, как там Дима Бассалыго — студент-технолог? Сблизились они только в начале этого, 1905-го. Дима, как говорится, рвется в бой, горяч, да вот опыта партийной работы у него за плечами нет. Как бы не наделал глупостей.

И вот еще что тревожит — почему вчера в Петербургском комитете заговорили с ним о Харькове? Артем пытался припомнить, кто именно начал этот разговор. Похоже, он был не случайный. Недаром Красин предупреждал — в столичном комитете засилие меньшевиков, они главная опасность для тех, кто взял курс на вооруженное восстание. А он, Артем, большевик. Уж не хотят ли меньшевистские лидеры избавиться от него, сплавить в Харьков? Знают они, что он душою болеет за дела, которые разворачиваются в этом городе. Похоже, похоже!

Но, с другой стороны, действительно его место сейчас не в столице, а в Харькове. Кстати, там в комитете РСДРП тоже окопалось немало меньшевичков. А харьковские рабочие настроены по-боевому.

В эту ночь Артем так и не сомкнул глаз. Но ночные размышления привели его к твердому решению — он немедля выезжает в Харьков. Только завернет в Ростов за взрывчаткой, в Киев же съездит кто-либо из товарищей.