Наследие Древнего. Том 2

Глава 15

Безымянная деревня на берегу Изумрудного озера

Этот звук раздался ночью, когда вернувшиеся после тяжёлой работы в полях Берн и Софи спорили, кто первый будет купаться. Спор не стоил выеденного яйца, но сложный день вымотал обоих, и никто не желал уступать. Сестра всегда была противной засранкой, а после дня в полях так и вовсе побила все рекорды по противности. Яростно объясняя, что ему рано завтра вставать — в посевные дни мужчины и юноши всегда работали без выходных, — Берн впервые услышал мерзкий писк, которому не придал значения, хотя по коже пробежал холодок дурного предчувствия.

В голове были мысли только о том, как пережить посев, — несмотря на то, что Изумрудное Озеро собирало гостей со всей Коалиции, деревенские жили сельским хозяйством, а не торговлей с приезжими. Богатые столичные купцы не позволяли местным заниматься торговлей — не напрямую, конечно, но с рынка выживали в рекордно короткие сроки. Но Берн об этом не беспокоился — его семья была богатой по деревенским меркам, они даже отстроили себе двухэтажный домик.

Берн не вспоминал о тошнотворном верещании до следующей недели и не вспомнил бы никогда, не приснись ему до дрожи реалистичный кошмар об убийцах, сбежавших из Чёрного Замка. В ушах гудело, когда Берн спускался по лестнице, а руки дрожали, и он, пытаясь напиться, уронил глиняную кружку, которая разлетелась осколками по полу кухни.

В мёртвенном молчании ночи пронзительное, но тихое стенание прозвучало страшнее крика. Казалось, застряв где-то в стене, медленно подыхала мышь, и Берн, позабыв о жажде, направился в крохотную прихожую, пытаясь определить источник звука, но так внезапно, как и началось, всё смолкло. Ни Софи, ни родители этого не слышали, а когда Берн заговорил о странном писке, на него взглянули как на идиота.

В следующий раз Берн ничего не слышал — ничего, выходящего за рамки нормальности, — потому что писк пришёл не извне, он шёл изнутри, и спровоцировала это Софи. Она сорвалась на Берна, когда мать послала их к главному торговцу Изумрудного Озера — жирдяю по имени Горн, его фамилии Берн не знал. Мать попросила отнести ему свежие овощи с огорода. Софи очень устала за последние дни и постоянно ругалась на всех, кто попадался ей под руку. Но в тот раз это произошло вообще без какой-либо причины — перед домом жирдяя Горна она вспылила и умчалась вперёд.

Берн догнал Софи, когда она уже заходила в дом Горна и протягивала мешок с овощами купеческой служанке. Берн собирался развернуться и уйти — он уже планировал, как проучить сестру, — но едва не упал обратно, наткнувшись на взгляд карих, почти чёрных глаз.

В полоске солнечного света золотом мельтешила пыль, где-то неподалёку капала вода, а перед Берном, занеся ногу для нового шага, застыла незнакомка, которая была его сестрой. Смуглая кожа, тёмные волосы, стройная фигура — этого голема слепили по образу и подобию Софи, но сама Софи, почему-то подумал Берн, умерла. Эта мысль ошарашила его и ужаснула, и он её поспешно отогнал. Берн был суеверным и боялся накликать беду такими отвратительными мыслями.

Софи в своей стремительной манере развернулась на пятках и захлопнула дверь, и этот неожиданный бум! вывел Берна из оцепенения. Его разрывало от желания уйти прочь и спрятаться в своей комнате, в своей кровати и очнуться, когда на следующее утро. Но он спокойно подождал служанку Горна и забрал деньги за овощи. Софи переминалась с ноги на ногу в сторонке.

В ней чувствовалась смутная и непонятная угроза, направленная на… дом Горна? И это не было похоже на её привычную, усталую злость — в воздухе повисло немое обещание жестокой расправы. Берн не сдвинулся с места, пока Софи не пошевелилась и не поплелась обратно, в родительский дом. Она двигалась неестественно, и Берн подумал, что из-за тяжёлой работы не обращал внимания на то, как она изменилась — всего-то за неделю или две. Сестра слегка пугала.

«Она уже умерла», — опять прошелестело в голове, и одновременно с этим вернулся писк — противно и тоненько зажужжал под ложечкой, подобрался к горлу и безотчётным страхом засел в сердце. Берн постучал по забору три раза — говорили, что это приносит удачу и оберегает от несчастий.

Софи внезапно обернулась и сказала:

— Будь осторожен, братик, — она выдержала паузу и протянула: — Ты плохо выглядишь. Может быть, тебе стоит уехать в столицу? Заработаешь денег, да, может, найдёшь невесту.

А потом Берн неожиданно для самого себя сбежал. Он весь день прогулял в ближайшем лесочке, саботировав работу в полях, и к вечеру ноги гудели и болели, но Берн был рад усталости, которая оплела его тело щупальцами, понуждая опустить веки. Он с трудом добрался до кровати, упал на подушку и вырубился. Его даже не беспокоило, что родители и староста деревни завтра всыпят ему по первое число. Собственно, так и вышло.

Ночь, утро, день пролетели мгновенно; его одолевала рассеянность, и, ещё не осознав, как оказался в полях, Берн уже вновь очутился дома: сидел в своей комнате и тихонько переругивался сам с собой — внутренний голос советовал проследить за Софи, а лучше всего — свалить подальше и забыть о сестре. Инстинкт самосохранения буквально кричал об опасности, но причём тут сестра? Софи всегда была вспыльчивой, но также — и очень доброй. Она никогда не навредит ему.

В карманах штанов внезапно обнаружилась вата.

«Неужели на меня произвёл такое впечатление дурацкий писк?» — размышлял Берн и в итоге спустился вниз, в общую комнату, где сейчас вязала мать и ремонтировал сапоги отец.

Берн не выдержал и спросил:

— Вы не заметили, что Софи стала немного странной?

Помолчав и не получив ответа, он произнёс громче:

— С чего бы Софи выглядеть так, словно её подменили?

Родители всё также игнорировали его, и Берн вдруг услышал звенящий — злорадством? страданием? мольбой? смертью? — звук.

— Вы слышите? — прошептал он. — Вы слышите, как меня зовут?

Время совершило скачок, и Берн обнаружил себя перед приоткрытой дверью подвала. Писк заполнил его до краёв, опустошил и стих. В подвале было жарко и серо, а в дальнем углу, в тусклом свете зажжённой свечи, лежала высокая куча тряпья, и она, словно грудная клетка неведомого зверя, вздымалась и опадала. Она дышала. Или дышал кто-то заботливо укрытый ветошью. Гора лоскутов развалилась, и Берн увидел уродливых тварей, порождение самых гнусных кошмаров.

— Всё-таки не послушал? — засипело нечто продолговатое и склизкое. — Но уже поздно.

— Поздно, поздно, — вторил ему круглый шар, утыканный иголками и пронзённый ножом. — Он исчерпал тебя. Выпил до дна.

— Как и нас, — прорычал комок, состоящий из клыков и когтей. — Он забирает то, чем был обделён с рождения.

— Преданность, симпатию, искренность, — прокаркал моток гнилой верёвки с бусинами-глазами. — Любовь.

— Мы становимся его частью, — заскрежетала вставная челюсть. — Нашей любви хватает, чтобы Жаба заботился о нас.

— Но запасы не вечны, и их приходится пополнять, — пробормотал кто-то сзади.

Берн не понял кто это сказал — он даже не мог распознать, мужчина это или женщина, потому что был невероятно испуган. Он бросился к двери, отчаянно надеясь вырваться из ловушки, однако крохотные проволочные ножки не подчинялись ему. Он упал и, не желая сдаваться, пополз к выходу, но его перехватили другие монстры и потащили к камину. Писк вернулся опять, и в этот раз он не собирался исчезать.

Тёмные глаза Софи грустно взглянули на него с по-змеиному треугольной морды:

— Добро пожаловать.

Грингфог, запад столицы, ночлежка для бродяг

Первую жертву Мертвеца нашли стражники Леонида Спасителя; привычный рейд по Чёрному Кварталу закончился тошнотворной находкой. То, что осталось от несчастного, язык не поворачивался назвать трупом: в подворотне лежал большой истекающий кровью кусок мяса — чудовищный стейк слабой прожарки. И прожарка — это не метафора.

Даже бывалые стражники старались не смотреть друг на друга. Ужасное, вне человеческого понимания, преступление напугало их до чёртиков, и вполне объяснимый страх существа, увидевшего смерть собрата, понуждал их к бегству. Они понимали, это — естественная реакция, но одновременно стыдились своего малодушия, не желая выдать его. Вместе с тем неуместная гордость тлела под завалами страха и омерзения: никто из них не выблевал свой завтрак, и хотя многие позеленели и тяжело сглатывали, все держались. Во всяком случае, пока жертва не застонала и не дёрнулась.

Как можно выжить с такими увечьями? Впоследствии императорские следователи скажут, что ничего удивительного нет: молодого человека накачали специальной магией, некоторое время он был без сознания и не чувствовал боли от гнуснейших издевательств, а там, в переулке, начал приходить в себя.

Виктор Дасквуд — так звали жертву — очнулся в госпитале через три дня и сразу же попытался покончить с собой, не в силах принять свой новый облик. Маньяк выколол ему правый глаз и снял кожу с левой части лица — оставшийся целым глаз теперь никогда не закрывался. Шея, ключицы были нетронуты и выглядели на израненном теле чужеродно. Преступник словно экспериментировал, рассматривая людей как крыс для опытов.

Целители не ожидали, что Виктор так быстро придёт в себя, и едва ли предполагали, что он сумеет добраться до зеркала и снять бинты. Но по воле случая кто-то находился поблизости, чтобы его спасти. Нельзя сказать, что Виктор был этому рад. Преступник отрезал ему соски и гениталии, зашил анус и вывел кишечник в бок, ноги ампутировал по колени, а спину поджарил на гриле. Живот испещряли вырезанные каллиграфическим почерком надписи на незнакомом языке. Когда Виктора усыпили, пришла уборщица — убрать кровь и стекло; она-то и нашла записку с изящными, как на теле жертвы, буквами: «Мертвецы не умирают».

Императорские следователи опросили жителей соседних домов и работников магазинчика в квартале от места преступления, но никто ничего не видел. Создавалось впечатление, что бедолага свалился в подворотню с небес. Но происшествие в госпитале перевернуло следствие с ног на голову: преступник всё время был рядом, наблюдал и упивался триумфом.

Так или иначе, по официальной версии на первую жертву Мертвеца наткнулись двое стражников, которые вызвали подмогу и поспешили сбагрить тело врачам. Ни одного свидетеля, ни единой зацепки. Если бы за ним не потянулась цепочка невероятных по жестокости преступлений с похожим почерком, то это преступление вскоре задвинули бы за другие, более перспективные дела, и со спокойной совестью забыли. Но маньяк не желал, чтобы его предали забвению, он стремился к славе и благоговению, он хотел стать королём и короновал себя страхом. И на этом пути Мертвецу помогал случайный свидетель его первого преступления.

В детстве Чендлер влюбился в страшные истории о всяких ублюдках. Недели две он пугал соседских детишек, выскакивая на них из кустов с диким криком, но прятаться в смородине ему быстро надоело, да и к тому же он понимал, что напугать пятилетку — дело невеликое. Требовалось срочно найти занятие достойное Чендлера — душа требовала подвигов.

Он пошёл по стандартному пути доморощенных маньяков: поймал соседскую кошку и распотрошил её. Точнее, попытался. И хотя для кошки эта затея всё равно закончилась плачевно, довести свои планы до конца Чендлер не смог. Его просто-напросто вырвало. Так его и застукали родители: на полу подвала, всего в блевотине и кошачьей крови, с ножом и плоскогубцами в руках. Возможно, если бы он был единственным ребёнком в семье или хотя бы первенцем, его наказание ограничилось бы домашним арестом, но его истово верующие в старых Богов родители настрогали семь детишек, и Чендлер был далеко не самым любимым.

Последовали долгие годы, проведённые овощем, — у всяких шаманов его накачивали какими-то отварами, от которых Чендлер не мог двигаться и думать. Родители были зажиточными купцами, поэтому могли таскаться по этим отморозкам с травами вечно, параллельно разглагольствуя о Богах. С тех пор у Чендлера появилась ненависть к Богам и шаманам.

Строгий отец был недоволен результатами лечения — однажды папаша согласился, чтобы Чендлеру вскрыли череп, поправить мозги напрямую, но в последний момент передумал. И это были самые страшные минуты в жизни Чендлера. Наверное, тогда он и сломался; воспоминания о тех днях размылись, забились в дальние уголки памяти. Кажется, он рыдал и бился головой о стену, как настоящий псих. А через неделю тот шаман его выпер. За воротами его дома собралась вся семья: братья отводили взгляд, исхудавшая мать рассматривала свои туфли, улыбался только отец, радостно распахнувший объятья.

— Теперь я верю. Ты очистился от скверны. Боги снова в твоём сердце, — сказал он с ликованием в голосе.

— Я так счастлив! — сказал Чендлер и вытащил из кармана заточку. — А теперь слушай сюда, Пегасий сын, — сказал он, приставив её к горлу отца. — Ещё раз попробуешь запихнуть меня к проклятым шаманам, и я вырежу всех твоих сыновей, приготовлю из них гуляш и заставлю тебя его сожрать.

В семнадцать лет он оказался на свободе: без семьи, без денег, без планов на будущее. Он ничего не умел, боялся людей и постоянно кипел от злости. В конце концов, Чендлер прибился к бездомным, ошивавшимся на окраине столицы — Грингфога. И век бы ему там куковать, подбирая объедки, но однажды его приметил столичный аристократ — Генри Нурфолк. Он увидел в Чендлере потенциал и предложил работу — очень грязную работу, с убийствами, грабежами и шпионажем. Чендлер был не в восторге, но ему пришлось согласиться.

Отец больше никогда не пытался с ним связаться — наверное, навсегда вычеркнул из жизни, а мама каким-то образом его отыскала и пару раз приходила в гости, трагично молчала, а перед уходом шёпотом читала молитву. Братья же отыскали его по очереди, втайне друг от друга и самое главное — от отца. Сначала заявился самый старший и наглый, и Чендлер послал братика далеко и надолго. Где он был, когда папаша посадил Чендлера на цепь, словно бешеного пса? После старшего брата, как в калейдоскопе, промелькнули остальные, они не отличались настойчивостью: молча пялились, переминались с ноги на ногу и исчезали.

Их появление напомнило Чендлеру об обещании, данном отцу, и заставило задуматься: хватило бы ему духа выполнить свою угрозу? Вместо того, чтобы спать, он думал об этом всю ночь, представлял, как расчленяет своих братьев, как вырезает их сердца, как пьёт их кровь. Два дня он мечтал, а вечером третьего Чендлер, покачивающийся от недосыпа, с грохочущим пульсом и безумным оскалом, вышел из своей комнатки с тесаком в руке — он двинулся на охоту, ощущая во рту вкус жареных рёбрышек. Мальчишка, пугавший соседских детишек, отправился вырезать соседские семьи.

Но Чендлер не учёл, что три дня без сна — это не шутки, он не успел даже ввязаться в драку (увидев тесак, шпана из Чёрного Квартала бросилась врассыпную), обвёл мутным взглядом подворотню, в которую его занесло, и рухнул без сознания в мусор. Проснувшись, он долгое время лежал, неспособный пошевелиться, и наблюдал за сюрреалистичной картиной, как Генри Нурфолк собственной персоной устраивал поудобнее огромный кусок мяса и напевал колыбельную. Чендлер осознал, что произошло, лишь когда Лорд Нурфолк нежно попрощался с мясом и скрылся за углом.

— Проклятые Созвездия!

С трудом двигаясь, Чендлер подполз к трупу. В полумраке у него заняло какое-то время, чтобы рассмотреть тело. И с каждой деталью, с каждой новой рассмотренной подробностью его сердце стучало быстрее. О, распотрошённая кошка не шла ни в какое сравнение с этим! То, что лежало перед ним, было произведением искусства, от него тянулся шлейф вдохновенного гения, в нём читалось благословение музы, это был взгляд за грань, доступную только избранным. Чендлер понял, что ему невероятно повезло: провидение привело его в нужное место в нужный час. Он нашёл, что искал: свою страсть, свою любовь, своего Бога.

И когда раздались торопливые шаги, Чендлер не бросился прочь. Он знал, кто это, и молча ждал, пока чёрные ботинки не остановятся рядом с ним, чтобы поцеловать их и, быть может, незаметно коснуться ноги божества, чьим пророком он решил стать. Если раньше он служил Генри Нурфолку из-за безвыходности, то теперь навечно стал его вернейшим рабом, и Лорд очень быстро это понял и поверил в его преданность. Они вместе убивали уже на протяжении нескольких лет, Лорд платил столичным стражникам, чтобы они молчали о серийных убийствах — он не боялся, что его поймают и накажут, но поднявшаяся паника мешала бы убивать. Так что люди о Мертвеце забыли.

С того дня Чендлер выполнял личные поручения Нурфолка, и сегодня тот его вызвал, чтобы дать новое задание.

Дверь ночлежки приоткрылась, внутрь вошла фигура в длинном плаще. Чендлер глубоко ей поклонился, молча ожидая приказа.

— Я хочу, чтобы ты убил Энрэя и его прихвостней. Они мешают моим планам. Но будь осторожен, чужеземец очень опасен. Он и его команда победили Отщепенцев и сорвали покушение на Императора, — Генри Нурфолк помолчал, а потом добавил, протягивая амулет: — Можешь использовать все способности Скорпиона. Это скроет твою магическую ауру.

— Благодарю! — Чендлер бухнулся на колени и поцеловал край плаща Лорда. Его способности были запрещёнными, по факту он мог пользоваться только одной — Поглощением, которое временно забирало чужую магию, но особого прока не приносило. Артефакт же позволит ему активировать Скорпиона и пользоваться навыками на полную.

Его обожание Генри Нурфолка возросло в десятки раз, хотя, казалось бы, куда уж больше.

Чендлер собирался выполнить поручение Лорда во что бы то ни стало.