Нат Пинкертон — король сыщиков

Невинно казненный

Schuldlos hingerichtet

Глава I СУДЕБНАЯ ОШИБКА

В мрачном помещении нью-йоркской тюрьмы, где совершались казни, собрались представители судебной власти и администрации. Они были одеты во все черное, и по их лицам видно было, что они собрались сюда по весьма серьезному поводу.

Предстояла казнь убийцы, приговоренного судом присяжных к смерти всего несколько недель назад.

Все присутствовавшие были как-то особенно нервно настроены. Это было отчасти вызвано тем, что осужденный до последнего момента клялся в своей невиновности и, выслушав приговор, произнес проклятие.

В свое время Давид Саломон был человеком богатым и почтенным. Правда, ходила молва, что он занимается ростовщичеством и для своей выгоды не задумается погубить кого угодно, но он клялся и божился, что не убивал своей матери, хотя против него говорили самые наглядные и веские улики. Судьи не поддались его уверениям в невиновности и вынесли приговор, добросовестно взвесив и обсудив все обстоятельства дела.

И все-таки всеми овладело какое-то нервное беспокойство, неизбежное в тех случаях, когда осужденный упорно клянется в своей невиновности.

Полицейский инспектор, стоявший рядом с одним из членов суда, шепнул последнему:

— Саломон не сознался и сегодня ночью, даже перед лицом неминуемой смерти. Он и раввину клялся, что не виновен!

Чиновник пожал плечами:

— Ничего ему не поможет! Несомненно, он виновен, об этом и спорить не приходится. Если он надеется, что своим поведением и своими клятвами ему удастся добиться какого-либо успеха, то он жестоко ошибается. Через несколько минут он сам убедится в справедливости моих слов.

В этот момент открылась дверь тюремного здания и оттуда вышел Давид Саломон в сопровождении двух полицейских служителей и раввина.

Лицо его было мертвенно-бледно, глаза широко раскрыты, колени дрожали. Служители должны были вести его под руки, иначе он упал бы.

При виде электрического стула он вскрикнул, отшатнулся и протянул вперед руки.

Пока надзиратели усаживали его на стул и привязывали, приговор еще раз был прочитан вслух.

Затем ему наложили на ноги, руки и голову стальные пластинки, через которые электрический ток должен был проникнуть в его тело.

В лице у него не было ни кровинки. А когда он увидел, что палач подходит к доске с коммутаторами, он воскликнул:

— Стойте! Вы совершаете убийство! Я не виновен в преступлении! Я…

Но палач уже опустил рычаг, и электрический ток прошел в тело осужденного.

Давид Саломон внезапно умолк. Тело его скорчилось, лицо страшно перекосилось.

Спустя секунду черты лица приняли спокойное выражение и тело перестало извиваться — на электрическом стуле сидел труп.

Присутствовавшие в глухом безмолвии смотрели на ужасное зрелище. Последними словами осужденного все были потрясены. Неужели человек, виновный в убийстве, в последнюю секунду перед неизбежной смертью стал бы уверять, что он не виновен?

Всем стало не по себе. У всех явилась мысль: а что, если в самом деле совершена судебная ошибка? Если действительно казнен невинный?

Один из служителей открыл входную дверь.

Свидетели казни уже собирались уходить, как вдруг быстрыми шагами вошел курьер.

— Остановитесь! — крикнул он. — Я пришел по приказанию судьи Бута! Казнь надо отложить!

— Поздно, — глухо проговорил один из чиновников, — осужденный уже умер!

Все страшно взволновались:

— В чем дело? Почему казнь решили отложить? Разве приговор подлежит отмене? Разве невиновность казненного доказана?

Курьер не мог дать никаких разъяснений.

— Судья Бут, сильно волнуясь, приказал мне поспешить сюда и остановить казнь во что бы то ни стало, — сказал он. — Подробностей он мне не передавал.

— Но ведь это было бы ужасно, если бы Давид Саломон был казнен невинно!

Полицейский инспектор Мак-Конелл и несколько чиновников поспешили выйти из здания тюрьмы и отправились на квартиру судьи Бута.

Бут был председателем суда, вынесшего обвинительный приговор. Закон требовал его присутствия во время совершения казни, но вследствие нездоровья он не выходил из дома, а потому на казнь не явился.

При виде чиновников, он пошел им навстречу:

— Ну что? Давид Саломон жив еще?

— Нет. Он умер за полминуты до прихода курьера.

Судья Бут схватился руками за голову и вскрикнул:

— Это ужасно! Отчего я не узнал этого раньше? Теперь эта казнь будет мне вечным укором!

— Да разве он осужден невинно?

Судья Бут молча указал на письмо, лежавшее на столе рядом с тонким золотым кольцом, старинными дамскими часиками, длинной серебряной цепью и маленькой шейной цепочкой, к которой были прикреплены две большие жемчужины.

Инспектор Мак-Конелл, прочитав письмо, сказал:

— Здесь необходимо содействие такого человека, который мог бы раскрыть тайну и разоблачить истинного виновника, если только это письмо не представляет собой мистификацию! Я немедленно вызову по телефону Ната Пинкертона! А когда он приедет, вы позволите нам, господа, побеседовать с ним с глазу на глаз.

Все согласились и признали предложение инспектора вполне целесообразным.

Мак-Конелл сейчас же подошел к телефону и переговорил со знаменитым сыщиком. Спустя полчаса Нат Пинкертон уже явился.

Он приехал тотчас же, оставив в стороне все прочие дела, так как по возбужденному тону Мак-Конелла сообразил, что дело представляется исключительной важности.

Судья Бут радостно встретил знаменитого сыщика.

— Случилось нечто ужасное! — заявил он последнему. — Произошла судебная ошибка!

— Дело касается казненного сегодня утром Давида Саломона? — спросил сыщик.

— Именно его. Разве это дело вам знакомо?

— Поверхностно — да. Но подробно я его не изучал, так как в последнее время часто уезжал из Нью-Йорка.

— В таком случае позвольте вам в общих чертах набросать картину этого дела, — проговорил судья. — Ведь прежде всего вы должны знать, каким образом создалось обвинение и почему Саломон был приговорен к смертной казни.

— Будьте добры, расскажите, — ответил Нат Пинкертон, откидываясь в кресло и закуривая одну из предложенных ему сигар.

Дрожащим от волнения голосом судья Бут начал свое повествование. Часто речь его прерывалась, так как мысль о том, что Давид Саломон казнен невинно, снова и снова охватывала его с ужасающей силой и приводила в трепет.

Глава II РАССКАЗ СУДЬИ

— Месяца четыре назад, — начал Бут свое повествование, — полицейское управление получило сведения о том, что на Сорок восьмой улице в доме номер девяносто два совершено убийство. Я лично отправился туда и увидел одноэтажный хорошенький домик, который, как оказалось, принадлежал некоей вдове Саре Саломон. Она проживала в этом домике одна, со старухой-прислугой. Мне тут же рассказали, что Сара Саломон была сама воплощенная скупость. Она жила впроголодь, почти никогда не выходила из дома и занималась тем, что давала взаймы деньги под верное обеспечение и ростовщические проценты. Прежде этим же самым занимался ее покойный супруг, который мастерски умел выжимать все соки из своих ближних. Старуха была найдена лежащей в одной ночной сорочке на полу в своей спальне. В таком положении застал ее и я. Убита она была ударом ножа в самое сердце. Она лежала, вся скорчившись, на окровавленном ковре. По-видимому, удар был нанесен ей совершенно внезапно. Старая прислуга, которая спала в маленькой каморке наверху, ночью не слышала ни малейшего шума, а утром, придя в спальню своей барыни, обнаружила труп последней. По всем признакам — было совершено убийство с целью грабежа. По словам старой прислуги, исчезли некоторые вещи убитой Сары Саломон. Не было узкого золотого колечка, которое она носила на левой руке, старинных золотых часов с серебряной цепью и шейной цепочки с двумя жемчужинами. Все эти вещи лежали ночью обыкновенно на ночном столике возле кровати. Все это вместе не представляло собой большой ценности, и убийца не мог похвалиться крупной добычей. Трудно было объяснить, почему он взял только эти вещи и не попытался даже взломать старую денежную кассу в салоне, в которой хранились крупные деньги. Времени у него на это было достаточно, так как, по словам полицейского врача, старуха была убита после полуночи. На денежной кассе действительно не было никаких следов попытки произвести взлом. Ключи от кассы нашлись в кармане платья убитой, а платье висело на вешалке в углу комнаты.

— Было ли замечено еще что-нибудь особенное в комнате?

— Ничего. Я, конечно, сейчас же энергично взялся за дело и прежде всего допросил прислугу. От нее я узнал, что у вдовы Сары Саломон был сын Давид, проживавший на своей маленькой вилле на Шестьдесят девятой улице и занимавшийся тем же, чем его мать и в прежнее время его отец. Давид Саломон был ростовщик беспощадный, но мастерски умел носить маску порядочного человека, так что имел доступ даже в лучшие круги общества. Подозрение сразу же пало на него. Смерть старухи могла быть выгодна только ему, так как он являлся единственным наследником всего ее крупного состояния. Старая прислуга к тому же еще сообщила, что Давид был со своей матерью в натянутых отношениях и что он с ней очень часто ссорился. В последний раз Давид заходил к своей матери месяца за два до ее кончины. Тогда он хотел сделать какое-то крупное дело, для которого и собирался занять у старухи двадцать пять тысяч долларов. Но она не дала ему этих денег.

Ее отказ привел его в страшную ярость. После этого он больше к своей матери не заходил, да и мать не принимала больше в нем никакого участия, а старой прислуге даже было запрещено произносить его имя. Все это, вместе взятое, конечно, давало повод немедленно принять меры против Давида Саломона. Поэтому я в сопровождении нескольких полисменов отправился на маленькую виллу на Шестьдесят девятой улице. Давида как раз не было дома, когда мы явились туда. Мы сейчас же принялись за обыск и добились самых поразительных результатов: в клозете был найден окровавленный кинжал, лезвие которого, как оказалось впоследствии, вполне точно подходило к размерам раны старухи. Под кроватью Давида Саломона были найдены старый забрызганный кровью пиджак и окровавленная рубаха, которая, по словам прислуги, тоже принадлежала Давиду. Из дальнейших расспросов выяснилось, что Давид Саломон уже успел затеять задуманное в свое время дело и что он обещал кому следовало внести деньги в течение недели. У него же самого не было в наличности таких денег, да и вообще он не мог бы достать такой суммы, если бы не получил наследства своей матери. Все это, конечно, должно было служить уликой против него, и он немедленно был арестован. Он страшно возмутился, стал отрицать всякую вину и заявил, что не знает, каким образом окровавленный кинжал попал в клозет, хотя и признал, что кинжал принадлежал ему и что раньше он лежал у него в ящике письменного стола. Далее он говорил, что не понимает, каким образом попала кровь на пиджак и рубаху, найденные под кроватью. Он не отрицал, что действительно предпринял задуманное дело, но заявил, что за несколько дней до этого получил от своей матери письмо, в котором она якобы извинялась перед ним и просила прийти к ней за просимой суммой. Письма этого, однако, найдено не было. Давид Саломон заявил, что он носил его при себе, но, вероятно, потерял. Конечно, никто ему в этом не поверил.

Пинкертон кивнул и проговорил:

— Да и трудно было верить. Все это должно было произвести впечатление пустых отговорок, так что дело неминуемо приняло бы дурной оборот для него.

— Затем, — продолжал судья, — было снаряжено судебное следствие, и я с самого же начала был убежден, что Давид Саломон будет осужден, хотя он на каждом допросе упорно отрицал свою вину и клялся в невиновности. Но это меня только еще больше восстановило против него, тем более что он часто приходил в ярость и не раз осыпал меня грубой бранью. Он должен был сознавать, что положение его безнадежно, но все-таки не ожидал, что его осудят. Вследствие его упорных уверений в своей невиновности я, правду говоря, немного был поколеблен в своем убеждении и счел необходимым назначить новое следствие, но опять не добился никаких результатов. Да иначе и быть не могло. Все улики были налицо. В конце концов я закончил следствие и стал уповать на то, что присяжные заседатели, люди безусловно порядочные и снисходительные, вынесут приговор по совести. Был назначен день суда. На суде Давид Саломон снова стал уверять в своей невиновности, но делал это столь дерзким, вызывающим образом, что сразу же утратил все симпатии судей и присяжных, которые сочли его дерзким лгуном и лицемером. Присяжные не сомневались в его виновности и вынесли обвинительный приговор. Давид Саломон был приговорен к смертной казни. Когда я объявил приговор, он испустил страшное проклятие и лишился чувств. Его отвезли обратно в тюрьму. Ни одного человека не нашлось, кто встал бы на его защиту, напротив, все без исключения осуждали его и признавали решение суда правильным.

— Не мог ли он доказать, где находился в ночь, когда было совершено убийство?

— Нет. Он уверял, что ночевал дома, но прислуга его не могла этого подтвердить. Один из его слуг заявил, что Давид Саломон часто ночью уходил из дома, не говоря никому, куда именно. Таким образом, он и в эту ночь мог уйти. Как бы там ни было, решение суда состоялось и было конфирмовано высшей инстанцией, так как ввиду упорства осужденного нельзя было и думать о помиловании. Сегодня утром состоялась казнь Давида Саломона, в тот же час я получил по почте письмо, содержание которого меня страшно взволновало. Читайте сами, мистер Пинкертон, а потом скажите мне ваше мнение.

Сыщик взял письмо, написанное ровным почерком, и прочитал следующее:

«Судье Буту в Нью-Йорке.

В ту минуту, когда Вы получите это письмо, казнь Давида Саломона будет уже совершившимся фактом. Настал момент заявить Вам, что осужденный не совершил убийства своей матери. Убийство это совершил я, я же доставил в дом Давида Саломона все улики, говорящие против него. Я написал ему письмо от его матери, в котором она заявляет, что готова дать ему взаймы 25 тысяч долларов. Я сумел искусно подделать почерк старухи, так что он и не догадался, что письмо было подложное. Вслед за тем я снова украл это письмо, рассчитывая на то, что пропажа явится новой уликой против него. Так оно и вышло. Вы видите, я устроил все очень удачно, ибо хотел погубить Давида Саломона и его мать, и это мне удалось. Причины, побудившие меня поступить так, для Вас неинтересны. В виде доказательства, что я пишу сущую правду, препровождаю Вам при сем часы, серебряную цепь, узкое колечко и шейную цепочку покойной Сары. Я тогда взял с собой эти вещи, с тем чтобы послать их суду, так как с самого начала решил дождаться казни Давида Саломона, а затем обнаружить всю правду. Так я и сделал. Не пытайтесь ловить меня — все равно не поймаете. Только время зря потратите.

С почтением N. N.».

Прочитав это письмо, Нат Пинкертон задумался.

— Что вы на это скажете? — спросил наконец судья.

Сыщик, медленно подняв голову, сказал:

— Я верю, что в письме сказана правда.

— Стало быть, вы полагаете, что тут нет мистификации? Вы не допускаете мысли, что письмо написано кем-нибудь из друзей Давида Саломона, который таким путем хотел очистить его имя от позора?

— Нет, этого я не допускаю. Прежде всего, Давид Саломон не из таких людей, у которых бывают преданные друзья, а кроме того, после смерти Давида кому может быть нужен его позор или чистота его имени? В пользу моего предположения говорит наличность присланных вещей. Какое, впрочем, заключение вывел суд из факта пропажи этих вещей?

— Было предположено, что Давид Саломон нарочно взял их с собой и уничтожил, чтобы навести на мысль об убийстве с целью грабежа.

— Конечно. Это предположение напрашивалось само собой! Но вам придется привыкнуть к мысли, что сегодня утром в тюрьме было совершено убийство.

— Какой ужас! Но кто же мог желать гибели Сары Саломон и ее сына? Ведь виновный в этом не мог извлечь никакой выгоды. Родственников у покойных нет, их состояние переходит в казну, — стало быть, какие же могли быть мотивы такого злодеяния?

— По всей вероятности, мотивом была месть, — произнес Нат Пинкертон. — Не забывайте, что и мать и сын занимались ростовщичеством, да притом самым беспощадным. Они, наверное, разорили много людей. А если представить себе, что разоренный Саломоном человек, обнищавший по вине ростовщиков, озлобился и задался целью отомстить, то это является очень вероятным предположением. И действительно, месть вышла ужасной. Я возьмусь за расследование этого дела. Задача не из легких, но я сделаю все, что могу, чтобы найти истинного убийцу и предать его в руки правосудия.

С этими словами Нат Пинкертон встал и распрощался.

Глава III АДВОКАТ-ДЕЛЕЦ

Прежде всего Нат Пинкертон отправился на 48-ю улицу, в тот дом, где проживала убитая Сара Саломон.

Дом оказался заколочен, а старая прислуга выехала оттуда, так как ей было страшно оставаться в доме, где была убита ее барыня.

Пинкертон при помощи отмычки открыл дверь и вошел в дом.

Его ожидания сбылись: все в доме переменилось, и нельзя было надеяться на возможность найти какие-нибудь следы истинного убийцы. Старая прислуга, прежде чем уехать, привела все комнаты в порядок, и везде было чисто, хотя на мебели и на полу уже успел образоваться тонкий слой пыли.

Сыщик оттуда поехал на 69-ю улицу, где находилась маленькая вилла казненного Давида Саломона. Здесь проживали двое слуг, которые пока еще смотрели за домом, но тоже уже собирались выехать.

Один из них, пожилой еврей Джозеф Зальбан, мог дать сыщику некоторые указания. Он обратился к Пинкертону с вопросом:

— Сегодня утром казнили нашего барина?

— Да.

— А я не верю, что он совершил убийство. Говорите что хотите, а я не верю.

— Да уже почти и доказано, что он не виновен.

Старик развел руками:

— Неужели же это правда? И все-таки его казнили?

— Новые данные опоздали. Истинный убийца обратился к суду с письмом, в котором сознается в своей вине.

— Какой ужас! А теперь вы хотите найти убийцу?

— Именно, и для этого я хочу вас расспросить кое о чем.

— Я готов давать ответы, если только они могут оказать пользу. Я и сам хочу, чтобы тот негодяй, который погубил моего барина и его мать, был обнаружен.

— Ну так вот. Отвечайте мне и не скрывайте ничего.

Нат Пинкертон сел в кресло и спросил:

— Вам известно, что ваш барин занимался ростовщичеством?

— Он делал то, что делают многие, — ответил старик, пожимая плечами. — Возьмите наших миллиардеров с Пятой авеню. Сколько людей они разорили, пока составили свои состояния. Мистер Саломон занимался денежными делами, ну а в таких делах надо быть коммерсантом и не руководствоваться соображениями сердца.

— Да-да, — холодно проговорил Пинкертон, — таковы ваши взгляды, но, я повторяю, они недостойны порядочных людей.

— А почему нет? — спросил старик.

— Оставим это. А теперь скажите, много ли было врагов у вашего барина?

— Само собой разумеется. Конечно, было много. Но они ничего ему не могли сделать.

— Не знаете ли вы кого-нибудь такого из них, который был бы в состоянии совершить преступление?

— Я не настолько хорошо знаю всех людей, которые имели дела с моим барином, — ответил старик, — но я часто слышал, как многие его проклинали и грозили, уходя отсюда.

— Не был ли кто-нибудь из них особенно озлоблен?

— Был такой. Это было около полугода тому назад. Этот человек бесновался, схватил барина за шею и тряс его во все стороны. Мне пришлось тогда освободить барина из рук этого человека.

— Каков он был из себя?

— Довольно большого роста, лицо у него было бледное, бритое, глаза впалые, скулы выступают вперед.

— А что он говорил, когда уходил?

— Да все то же, что говорили и другие. Он кричал, что отомстит кровопийце, что он его будет помнить.

— А что на это ответил Саломон?

— Он смеялся и приказал мне вывести этого человека. А так как я один не мог сделать этого, то призвал своего товарища, и мы вместе выпроводили его.

— Не знаете ли вы, как зовут этого человека и где он живет?

— Понятия не имею.

— После этого случая вы его больше не встречали?

— Ведь я ухожу из дома редко. Нет, я его не видал ни разу после этого.

— Выходит так, что Давид Саломон обычным порядком разорил этого человека, а тот его за это проклинал. Не знаете ли вы, о какой именно сумме шла речь?

— Не знаю.

— И вообще вы не знаете никаких подробностей этого дела?

— Нет. Когда наш барин принимал таких посетителей, то прислуга не имела даже права находиться вблизи, и мы должны были держаться наготове лишь на тот случай, если бы стали раздаваться брань или шум.

— Вероятно, вы постоянно носили при себе оружие?

— Да. Каждый из нас имел по заряженному револьверу, а сам барин даже целых два.

— Не говорил ли вам Давид Саломон еще чего-нибудь о том человеке?

— Он только сказал, что этот человек — легкомысленный игрок, постоянно шатающийся по всем игорным притонам, что он будто бы спустил все свое состояние и является лишь для того, чтобы занимать все новые и новые деньги, но что теперь он ему отказал раз и навсегда.

Нат Пинкертон задумался.

Дело было не так просто. Правда, кое-что он успел разузнать, но все-таки было еще весьма сомнительно, можно ли будет добиться благоприятного результата.

— Само собой разумеется, — заговорил сыщик, — Давиду Саломону постоянно приходилось таскаться по судам, куда его привлекали к ответственности?

— Это верно, но он всегда выигрывал такие дела.

— Не сомневаюсь. Ведь он был, что называется, тертый калач и прекрасно знал, как устроить так, чтобы снять последнюю рубаху с человека и не провиниться при этом перед законом.

Старый слуга состроил странную гримасу, но ничего не ответил.

— У Давида Саломона, — продолжал Нат Пинкертон, — конечно, был дельный адвокат?

Старик свистнул сквозь зубы:

— Еще бы! У него был адвокат каких мало!

— А как его зовут и где он живет?

— Вы, наверное, его знаете. Это Абрам Натансон с Двадцать пятой улицы, дом номер сорок пять!

— Ага, знаю. Надо будет мне отправиться к нему.

Нат Пинкертон по подземной железной дороге поехал на 25-ю улицу.

Там он зашел в контору адвоката Абрама Натансона.

За столами сидело несколько писцов, из которых один вышел сыщику навстречу.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Могу ли я видеть мистера Натансона?

— Вам придется немного подождать, у него как раз сидит клиент. Впрочем, вот он уже уходит. Я сейчас доложу о вас.

Нат Пинкертон увидел, как из кабинета адвоката вышел стройный господин.

Лицо у него было бледное, глаза глубоко ввалились, скулы выступали. Он мимоходом взглянул на сыщика, кивнув головой писцам, и вышел за двери.

Пинкертон невольно обратил внимание на этого человека, так как за какой-нибудь час до этого старый слуга в доме Давида Саломона описал ему именно такое лицо.

Он сейчас же направился к кабинету адвоката, не дожидаясь, пока отправившийся с докладом писец вернется.

Он открыл дверь и, войдя, увидел, как Абрам Натансон как раз в этот момент прятал в кассу банковский билет в пятьсот долларов.

Натансон был человек маленького роста, с большой головой и выразительным лицом, окаймленным длинной седой бородой.

Сразу было видно, что это человек чрезвычайно хитрый, и, казалось, он сам был не лучше ростовщика Давида Саломона.

Саломон скопил свое состояние путем ростовщичества, адвокат — путем обхода закона. Натансон, несомненно, тоже не постеснялся бы разорить и погубить кого угодно, лишь бы при этом можно было заработать, не приходя в столкновение с законом.

В момент появления сыщика Натансон самодовольно улыбался и не сразу заметил посетителя.

— А как зовут господина, который хочет меня видеть? — спросил он писца. — Я десять раз повторял вам, что вы должны всегда спрашивать фамилию!

— Я сейчас его спрошу, — отозвался писец, обернулся и, увидев сыщика, произнес: — Да он уже вошел сюда.

— Как так? — злобно воскликнул адвокат, подойдя к сыщику. — Как вы смеете являться сюда, не зная, будете ли вы приняты? Я с вами разговаривать не желаю, уходите!

Пинкертон и не подумал двинуться с места.

Он строго взглянул на писца и повелительным тоном произнес:

— Уйдите отсюда!

Писец струсил и поспешил удалиться, а Пинкертон обратился к адвокату со словами:

— Я — Нат Пинкертон! К вам я явился по делу, а потому уверен, что вы будете говорить со мной. Впрочем, считаю не лишним обратить ваше внимание на то, что я обыкновенно не берусь за расследование деяний таких людей, как вы, но могу, если потребуется, сделать и исключение.

Натансон побагровел.

— Что вы хотите этим сказать? — крикнул он. — Ни в чем дурном вы меня уличить не можете!

— Это было бы весьма нетрудно, — оборвал его Нат Пинкертон. — Берегитесь, мистер Натансон! Весьма возможно, что когда-нибудь нам с вами придется поговорить весьма серьезно!

Натансон сразу струсил. Он понимал, что ему не справиться с Пинкертоном и что сыщик, пожалуй, сумеет уличить его во многих неблаговидных поступках, а тогда пришлось бы понести весьма строгую кару.

Вот почему он предпочел переменить тактику и, улыбаясь, сказал:

— Вы меня извините, мистер Пинкертон, я немного расстроен. Я никогда не ожидал, что вы окажете мне честь вашим посещением. Садитесь вот в это мягкое кресло, куда я сажаю только своих лучших клиентов, и не откажитесь закурить одну из этих сигар.

— Пожалуйста, мистер Натансон, не трудитесь, — ответил Пинкертон. — Мне от вас нужна только маленькая справка, в которой вы, надеюсь, мне не откажете!

— Если только сумею, я с удовольствием скажу все, что могу.

— Ну так вот! Скажите, кто этот господин, который только что вышел от вас?

— Право, при всем желании не могу вам этого оказать! Это какой-то сумасшедший, который даже не назвал мне своего имени!

— Мистер Натансон, не лгите! Вы прекрасно знаете, кто он такой!

— Будь я проклят, если не говорю вам правду! — воскликнул адвокат. — Не понимаю, почему вы мне не верите! Он вошел сюда и сразу сказал, что не желает называть своего имени, так как, мол, у него дело такое таинственное и загадочное, что он хочет сначала мне его изложить и узнать, возьмусь ли я за него как адвокат. Затем он рассказал мне массу всякой ерунды, так что я даже подумал, что он не в своем уме, и попросил его отправиться к какому-нибудь другому адвокату, так как у меня нет времени для него.

Пинкертон начал терять терпение.

— Все это вы можете говорить кому угодно, но только не мне! — ответил он. — Вам не удастся провести меня! Я прекрасно видел, как вы положили в кассу пятьсот долларов, полученные вами от этого господина! Он заплатил вам пятьсот долларов за то, чтобы вы молчали!

— Я не знаю, откуда вы это взяли! — возразил Натансон. — Я сказал вам одну только сущую правду, а если она вам не нравится, то я в этом не виноват! Какое вы имеете основание думать, что меня вообще можно купить? Я человек честный и на такие дела не иду…

— Довольно! — резко оборвал его Пинкертон. — Сознайтесь в том, что вы получили пятьсот долларов от этого человека за то, чтобы вы молчали в случае, если к вам обратятся с запросом, была ли у него тяжба с Давидом Саломоном! Вы признаете это или нет?

— Нет, не признаю, потому что это неправда! Вы жестоко ошибаетесь, мистер Пинкертон!

— А если я буду настаивать на своем? — резко ответил сыщик. — Если я вам заявлю, что немедленно арестую вас в случае дальнейшего отпирательства?

Натансон побледнел.

— Арестуете?! — воскликнул он. — Но за что? Вы не вправе сделать этого! Я ничего дурного не сделал, и у вас нет никаких оснований к этому.

— Хорошо, мистер Натансон! — ответил Пинкертон с улыбкой. — Я пока еще воздержусь от этого, так как добьюсь своей цели и без вашей справки! Как бы там ни было: признаете ли вы, что состояли поверенным казненного Давида Саломона?

— Да, признаю!

Пинкертон встал и подошел к двери. Но тут он еще раз обернулся и сказал:

— Еще одно, мистер Натансон! Я в этом деле буду действовать энергично, и, полагаю, вам попутно тоже попадет. Для ближних ваших будет весьма желательно, если вы на несколько лет отправитесь в места не столь отдаленные. Прощайте!

С этими словами сыщик ушел, а адвокат остался в своем кабинете в весьма неприятном настроении.

Глава IV АРЕСТУЙТЕ МЕНЯ!.

Полицейский инспектор Мак-Конелл сидел за работой у себя в кабинете в здании главного полицейского управления в Нью-Йорке.

Вдруг к нему вошел вестовой и доложил:

— Вас настоятельно желает видеть какой-то бродяга!

— Бродяга? Что ж, пусть войдет!

Спустя несколько минут, в кабинет вошел плохо одетый мужчина с испитым лицом и поклонился инспектору.

— Что вам угодно? — спросил Мак-Конелл.

— Меня зовут Джекоб Гаррис! — ответил незнакомец. — Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, мистер Мак-Конелл!

Мак-Конелл дал знак вестовому, и тот вышел. Затем он взял со стола маленький револьвер и начал вертеть его в руке. Приходилось допускать возможность, что незнакомец явился с намерением произвести покушение, и Мак-Конелл на всякий случай приготовился дать должный отпор.

Он не заметил, что бродяга слегка улыбнулся, когда увидел револьвер.

— Ну, что же вам нужно? — снова спросил инспектор.

— Я должен доверить вам тайну! — заявил незнакомец, подойдя ближе.

— Говорите, в чем дело?

Вдруг бродяга громко воскликнул:

— Арестуйте меня!

— Арестовать вас? За что?

— Я — убийца Сары Саломон!

Инспектор невольно растерялся:

— Что такое? Вы — убийца Сары Саломон? Вы написали письмо судье Буту?

— Да, я написал это письмо!

— Отлично, в таком случае я арестую вас! Но что побудило вас явиться в полицию? Совесть, что ли, замучила вас?

— Нет, я явился для того, чтобы истинный убийца был наказан!

— Стало быть, вы сами хотите сесть на электрический стул?

— Ничего подобного!

— Неужели вы полагаете, что отделаетесь более легким наказанием? Тем более что из-за вас пострадал невинно другой?

— Нет, этого я не полагаю, — ответил бродяга. — Но дело в том, что на самом деле я вовсе не убийца.

Мак-Конелл сердито топнул ногой.

— Послушайте, — крикнул он, — как вы смеете дурачить меня?

Но вдруг бродяга заговорил совершенно другим голосом:

— Друг мой, Мак-Конелл, зачем вы так волнуетесь? Стоит мне немного переодеться, и вы не узнаете меня.

Мак-Конелл был крайне озадачен — такого сюрприза он не ожидал.

— Это вы, мистер Пинкертон?! — воскликнул он. — Ни за что не узнал бы вас!

— Тем лучше! — ответил сыщик. — Дело в том, что я действительно явился для того, чтобы быть арестованным как убийца Сары Саломон!

— Ничего не понимаю. Ведь не вы же ее убили?

— Понятно, нет! Но таким способом я надеюсь напасть на след истинного убийцы.

— Вы думаете, он заявит о себе, когда узнает, что из-за него должна погибнуть вторая невинная жертва? Не думаю. Я лично убежден, что он совершенно хладнокровно допустит казнь и второго невинно осужденного.

— Почем знать. Он допустил казнь Давида Саломона, ибо он добивался ее, желая отомстить ему и его матери, которые разорили и погубили его. А теперь дело обстоит иначе. Убийца, по всей вероятности, тем или иным путем объявит, что арестованный, выдающий себя за убийцу, вовсе не совершал этого убийства. А если и тут нам не удастся найти преступника, то мы обнаружим его на суде во время разбора дела. Одним словом, снова повторяю: арестуйте меня.

— Недурно придумано, — ответил инспектор. — Значит, прикажете арестовать вас?

— Конечно. Позовите полисмена и прикажите отвести меня в тюрьму. Завтра, а может быть еще и сегодня, я письменно изложу в наиболее правдоподобной форме, каким образом было совершено убийство. Об одном только буду просить: назначайте поскорее суд над Джекобом Гаррисом. В данном случае сделайте исключение, а то мне не особенно приятно сидеть несколько недель за решеткой.

— Могу ли я посвятить судью Бута в это дело?

— Можете, но только под строжайшим секретом.

— Ладно, тогда можно будет скоро назначить суд. Так как мнимый убийца сознается во всем, то предварительное следствие не займет много времени, и ваше желание будет исполнено.

— Итак, мистер Мак-Конелл, поторопитесь. Я с нетерпением ожидаю минуты, когда наконец буду сидеть за решеткой. Суд может быть назначен уже через два-три дня?

— Я сделаю все что могу, — ответил Мак-Конелл, крепко пожимая руку тому, кого собирался отправить в тюрьму.

Затем он позвонил. Явился полисмен.

— Отведите этого человека в тюрьму, — приказал инспектор. — Личность свою он удостоверит сам. Он — убийца Сары Саломон. А затем спросите по телефону у судьи Бута, может ли он сейчас же поговорить со мной по очень важному делу?

Сыщика отвели, и спустя несколько минут он уже сидел в одной из самых надежных камер тюрьмы.

Под вечер того же дня его привели на допрос к судье Буту. Тюремные служители были немало поражены, когда их выслали из комнаты на время допроса. Обыкновенно при допросе присутствовали два служителя — для предупреждения бегства или какого-либо насилия со стороны арестанта.

Бут долго смотрел на бродягу и наконец спросил в недоумении:

— Неужели на самом деле это вы, мистер Пинкертон?

— Я самый и есть, — проговорил сыщик своим обыкновенным голосом и немного приподнял свой парик.

Только теперь судья вполне узнал сыщика.

— Призовите поскорее вашего секретаря, — сказал последний. — Я дам показания по поводу совершенного убийства. Скажите, мистер Бут, когда может состояться суд?

— Я устрою, чтобы разбор дела был назначен не далее как через три дня. Правда, это нелегко устроить, но я приложу все усилия, и, надеюсь, мне уступят.

— Ну что ж, постараюсь за это время не потерять терпения. А теперь приступим к допросу.

Судья призвал секретаря и двух тюремных служителей. С арестанта был снят допрос, на котором Пинкертон показал, что совершил убийство из мести. Он придумал очень правдоподобное описание преступления, и протокол был составлен.

Затем его отвели обратно в тюрьму.

Еще в тот самый день, когда Нат Пинкертон в образе бродяги выдал сам себя полиции, в газете появились статьи по этому поводу.

Известия газет произвели огромную сенсацию; повсюду только и говорили об этом деле и высказывались сожаления об участи, постигшей невинно осужденного Давида Саломона.

На утро следующего дня арестант снова был вызван к судье Буту, и снова тюремные служители должны были выйти из комнаты.

Бут встал и торопливо проговорил:

— Пожалуйте сюда, мистер Пинкертон. Ваши ожидания сбылись. Истинный убийца уже дал знать о себе.

Он передал сыщику письмо, полученное им рано утром, в котором было сказано следующее:

«Судье Буту в Нью-Йорке,

Я узнал из газет, что в полицию явился некий Джекоб Гаррис и выдал себя за убийцу еврейки Сары Саломон. Человек этот лжет. Он либо с ума сошел, либо просто ищет смерти. Он убийства не совершал. Освободите его, он к этому делу совершенно не причастен. По почерку настоящего письма Вы увидите, что я уже раз писал Вам; тогда же я сообщил Вам, что в убийстве виновен я и что Вы никогда меня не поймаете. Теперь повторяю то же самое. Джекоба Гарриса посадите в сумасшедший дом, ибо он, очевидно, помешан.

С почтением N. N.».

— Что вы на это скажете? — спросил судья Бут.

— Так и вышло, как я ожидал, — ответил Пинкертон. — Я знал, что преступник не пожелает допустить казни второго невинного. Но из этого письма нельзя извлечь никаких данных, поэтому придется дожидаться дня суда, а там видно будет дальше.

— Что же делать? — спросил Бут. — Как мне поступить с этим письмом? Не могу же я совершенно оставить его без внимания.

— И не нужно. Дайте его отпечатать в газеты, а репортерам скажите, что вы считаете автора письма идиотом, который хочет ввести суд в заблуждение; Джекоб Гаррис дал вам будто бы столь неоспоримые доказательства своей вины, что в последней совершенно не приходится сомневаться.

Судья Бут обещал, что поступит согласно этому совету. Затем он позвонил и арестанта опять увели.

В вечерних газетах появилась копия этого письма вместе с пояснением самого судьи.

Известие это вызвало самые разноречивые толки. Многие допускали возможность, что судьи могут в данном случае снова впасть в заблуждение.

Никто не подозревал, что все эти известия явились плодом тонко задуманного плана знаменитого сыщика Ната Пинкертона.

Глава V СУД

Зал суда был переполнен. Многим пришлось уйти ни с чем, так как еще задолго до начала заседания все места в зале были заняты.

Наконец члены суда и присяжные заняли свои места.

Привели обвиняемого, который спокойно сел на свое место и стал разглядывать публику.

Нат Пинкертон был убежден, что увидит в публике того, кого он подозревал в совершении убийства. Но как он ни вглядывался в публику, он не видел того, кого ожидал увидеть.

В конце концов он обратил свое внимание на одного из сидевших в первом ряду. Человек этот, с длинной черной бородой, был одет довольно хорошо: на нем был светлый клетчатый костюм.

Пинкертон сразу умел отличать фальшивые бороды от настоящих и вскоре убедился, что замеченный им человек носил именно фальшивую бороду. А теперь он заметил также, что глаза у того человека были впалые, а скулы выдавались.

На суде председательствовал Бут.

Он обратился к подсудимому с вопросом:

— Ваше звание, имя и фамилия?

— Зовут меня Вильям Джекоб Гаррис, — ответил сыщик.

— Где вы родились?

— В Канзасе.

— Сколько вам лет?

— Сорок пять.

— Вы явились в полицию и сами себя обвинили в том, что убили еврейку Сару Саломон. Действительно ли вы совершили это преступление?

— Да, я указал сам на себя.

— Зачем вы это сделали? Мучились ли вы угрызениями совести?

— Нет. Я был только движим желанием предать в руки правосудия истинного убийцу.

— А известно ли вам, что вы этим самым произнесли над собою смертный приговор? Если вы полагаете, что вам удастся избежать электрического стула, то очень ошибаетесь.

— И все-таки я не буду казнен, — возразил подсудимый.

В публике поднялся глухой говор. Судьи и присяжные переглянулись.

— Нет, вы не уйдете от казни, — снова заговорил судья. — Не забывайте, что из-за вас был казнен невинный.

— Не из-за меня, — спокойно ответил мнимый убийца.

— Что это значит? — раздалось в ответ.

— Не из-за меня была совершена эта казнь, — повторил сыщик, — а из-за того, который на самом деле совершил убийство Сары Саломон.

— Стало быть, вы теперь заявляете, что Сару Саломон убили не вы?

— Нет, не я убил ее.

В зале поднялось волнение. Председательствующий вынужден был призвать публику к порядку.

Человек с черной бородой, сидевший на первой скамейке, видимо, начал сильно беспокоиться. Он ерзал на своем месте и оглядывался назад, как бы ища прохода, чтобы бежать.

— Но если вы не виновны, — снова заговорил судья, — то почему же вы сами взвалили вину на себя?

— Я уже говорил, что сделал это для того, чтобы уличить истинного преступника.

— Это непонятно. Говорите яснее, Джекоб Гаррис.

Тут подсудимый взглянул на человека с темной бородой в первом ряду публики и громким голосом проговорил:

— Не называйте меня Джекобом Гаррисом.

— Почему?

— Потому что меня зовут не так.

— А как вас зовут?

— Я — Нат Пинкертон.

Судьи, присяжные и публика пришли в неописуемое волнение.

Подсудимый спокойно продолжал:

— Вероятно, господам членам суда известно, что я сыщик. Я действовал по зрело обдуманному плану, принимая на себя вину в убийстве.

— И что же, ваш план удался, мистер Пинкертон? — спросил председательствующий самым любезным тоном. — Можете ли вы указать на истинного убийцу?

— Могу. Он находится здесь, в зале, среди публики.

При этом сыщик указал на чернобородого человека в первом ряду.

Вдруг произошло нечто совершенно неожиданное.

Нат Пинкертон вскочил со скамьи подсудимых и кинулся на человека в клетчатом костюме.

Моментально он сорвал с него фальшивую бороду и схватил его за шиворот.

В зале поднялась страшная суматоха.

Пинкертон схватил совершенно растерявшегося преступника и потащил его на середину зала.

По знаку судьи Бута явилось несколько полисменов, которые связали преступника, очень мало, впрочем, сопротивлявшегося.

Он еле стоял на ногах и тяжело опустился на стул.

Когда тишина была восстановлена, судья Бут обратился к незнакомцу с вопросом:

— Признаете ли вы себя виновным?

В ответ раздался слабый стон, но вдруг преступник громко крикнул:

— Да, я виновен! Сару Саломон убил я. Я виновен в том, что Давид Саломон казнен невинно.

Вдруг он как-то ожил, выпрямился и вскочил. Обращаясь больше к публике, чем к судьям, он громко произнес:

— Не судите меня слишком строго. Я несчастный человек, которого разорил Давид Саломон и старуха Сара Саломон. У меня прежде было хорошо идущее дело, я был женат и был счастлив. Мы работали без отдыха, мы хотели составить себе обеспеченное положение. Но вдруг настали тяжелые времена. Я тяжело заболел, дела пошли на убыль, и мы очутились в нужде. Я обратился к Саре Саломон и занял у нее некоторую сумму денег под заклад своего дела. Дальше — хуже. В конце концов она мне пригрозила, что выбросит меня на улицу, если я не уплачу своего долга. Я побежал к ее сыну Давиду, который сейчас же дал мне денег на уплату долга Саре, его матери. Но оказалось, что я попал в еще более цепкие лапы. Давид Саломон считал еще более высокие проценты, и в конце концов я потерял все свое состояние. Моя жена умерла. Давид Саломон высмеял меня, когда я явился к нему с жалобами. Тут я решил отомстить им и привел свое решение в исполнение. Я убил Сару Саломон, а сына ее подвел под суд. Я уже объяснил в своем первом письме на имя судьи Бута, каким образом я это сделал. Но теперь скажу, что я на электрический стул все-таки не попаду.

При этих словах незнакомец выхватил револьвер и, прежде чем кто-либо успел помешать ему, пустил себе пулю в лоб.

Так завершилась трагедия, конец которой был так же ужасен, как и начало.

Когда Нат Пинкертон вспоминал об этом деле, в душу его закрадывалась какая-то скорбь, и он избегал говорить о достигнутом успехе.