Наулака: История о Западе и Востоке

Х

В этой записке, которую Тарвин получил на следующее утро, он находил все новые и новые оттенки скрытого смысла. Перестав строить бесчисленные догадки и предположения, он мог с уверенностью сказать себе лишь одно: несмотря на минутную слабость, Кейт твёрдо стояла на ногах, и заставить её свернуть с избранного пути будет нелегко.

Кейт приехала в эту страну не только ради того, чтобы бороться с горем и страданием, жившими во дворце. Это была лишь часть её работы. И если несчастья столь ужасны под сенью трона, что же должен тогда выносить простой народ?

Кейт отправилась осмотреть госпиталь.

— В больнице только один врач из туземцев, — говорила ей миссис Эстес по дороге, — и он всего лишь туземец, а это значит лентяй.

— Как здесь можно лениться? — вскричала её спутница. Они въезжали в городские ворота, и их обдало волной жара.

— В Раторе все очень скоро начинают лениться, — ответила миссис Эстес с лёгким вздохом, думая о тех высоких надеждах и отчаянных усилиях сделать хоть что-то, с которых начинал в Раторе её муж, и о том, как на смену им пришла обволакивающая апатия.

Кейт держалась в седле уверенно и смело, как и подобает девушке, выросшей на американском Западе: ездить верхом и ходить дети начинают там одновременно. Её не лишённая аристократизма фигурка казалась ещё стройнее и симпатичнее, когда она сидела на лошади. Внутренний свет, рождённый решимостью сделать своё дело, освещал её простое лицо, придавая ему духовную, возвышенную красоту. Её согревало сознание того, что она приближалась к своей цели, в течение двух лет притягивавшей к себе все её помыслы и мечты. Когда они свернули с главной улицы города, то увидели толпу, собравшуюся в ожидании у подножия лестницы из красного песчаника; лестница вела вверх, к площадке, на которой стояло белое трехэтажное здание с надписью «Государственная амбулатория». Буквы налезали друг на друга, а по обе стороны от двери сползали вниз.

Кейт почудилось, что она видит сон, когда бросила взгляд на толпу женщин в ярко-красных, темно-красных, синих, шафрановых, голубых, розовых и бирюзовых платьях из необработанного шелка. Почти у каждой женщины был ребёнок, привязанный к бедру, и когда Кейт, подъехав ближе, натянула поводья, она услышала, что над толпой стоит гул плача и причитаний. Женщины хватали её за стремена, за ноги, протягивали ей своих детей. Она взяла одного младенца, крепко прижала его к груди и начала нежно убаюкивать. Малыш горел в лихорадке.

— Будьте осторожны, — сказала миссис Эстес, — в горах за городом свирепствует оспа, а эти люди и понятия не имеют ни о каких предосторожностях.

Кейт ничего не ответила, потому что слышала только жалобный женский плач. Осанистый белобородый туземец в халате из верблюжьей шерсти и в кожаных сапогах вышел из дверей больницы и, растолкав женщин, приблизился к Кейт и низко поклонился ей.

— Вы новая леди-директор? — спросил он. — Больница готова для осмотра. Отойдите от мисс сахиб[10]! — закричал он на местном наречии, когда Кейт спустилась с лошади и толпа сомкнулась вокруг неё. Миссис Эстес осталась в седле и сверху наблюдала за происходящим.

Одна из женщин, жительница пустыни, очень высокая, с золотистым цветом кожи и ярко-алыми губами, отбросила с лица покрывало, схватила Кейт за руку и потащила за собой, громко и свирепо выкрикивая что-то на непонятном Кейт языке. В глазах её было горе, которое не могло оставить равнодушным. Кейт последовала за ней без сопротивления, и когда толпа расступилась, увидела верблюда, опустившегося на колени прямо на дороге. На спине верблюда сидел мужчина, худой, как скелет, и что-то бормотал, бессмысленно пощипывая обитое гвоздями седло. Женщина выпрямилась во весь рост, а потом, не говоря ни слова, бросилась на землю, обняв ноги Кейт. Кейт наклонилась, чтобы поднять её, а доктор, стоя на ступеньках лестницы, бодрым голосом кричал:

— О, это ничего! Не волнуйтесь. Это настоящий сумасшедший, её муж. Она уже не первый раз привозит его сюда.

— И вы ничего до сих пор не сделали, чтобы помочь ему? — поворачиваясь к доктору, спросила гневно Кейт.

— А что я могу? Она же не оставляет его здесь лечиться, а то бы я поставил ему мушки.

— Мушки! — прошептала Кейт в ужасе от услышанного. Она, наконец, схватила женщину за руки и крепко держала их в своих руках. — Скажите ей, что его надо оставить здесь, — произнесла она громко. Доктор исполнил её приказание. Женщина глубоко вздохнула и добрых полминуты пристально вглядывалась в лицо белой женщины. Потом она взяла её руку и положила мужу на лоб, а сама села на пыльную дорогу и закрылась покрывалом.

Кейт, до глубины души поражённая столь странными движениями восточной души, посмотрела на женщину и под влиянием сердечного порыва и сострадания, которое не знает различий между народами, нагнулась и тихо поцеловала её в лоб.

— Отнесите его наверх, — сказала она. Его подняли по ступенькам лестницы, а потом внесли в больницу. Жена последовала за ним, как собака за хозяином. На секунду она задержалась и заговорила со своими сёстрами, стоявшими внизу, у подножия лестницы, а они отвечали ей, перебивая друг друга, плача и смеясь.

— Она говорит, — сказал доктор, лучезарно улыбаясь, — что убьёт всякого, кто будет невежлив с вами. А ещё, что она будет нянькой вашему сыну.

Кейт остановилась, чтобы сказать несколько слов миссис Эстес, которая должна была ехать в город по делам, потом поднялась вместе с доктором по лестнице.

— Начнём осмотр больницы? — спросил доктор. — Но сначала разрешите мне представиться. Меня зовут Лалла Дхунпат Раи, я лиценциат медицины, окончил Дафф Колледж. Я первый в нашей провинции получил это звание. Это было двадцать лет назад.

Кейт с удивлением взглянула на него.

— А где же вы жили и работали все это время? — спросила она.

— Некоторое время я прожил с отцом, у него в доме. Потом служил в аптекарских складах Британской Индии. Но Его Высочество милостиво даровал мне назначение на это место, которое я и занимаю по сей день.

Кейт подняла брови. Вот кто, значит, будет её коллегой и товарищем. Они молча зашли в больницу, и Кейт должна была приподнять подол своей амазонки, чтобы не выпачкать его в грязи, глубоко въевшейся в пол.

Шесть соломенных тюфяков, перевязанных верёвками и покрытых кусками кожи, валялись на грязном центральном дворе больницы, и на каждом из них лежал человек, запелёнутый в белую простыню; все они метались, стонали и бормотали что-то невнятное. К ним подошла женщина с горшком каких-то прогорклых местных сладостей и попыталась, хотя и безуспешно, заставить одного из них отведать эти лакомства. На солнцепёке стоял молодой человек, почти голый, держа руки за головой, и смотрел, не моргая, на солнце — кто кого пересмотрит. Он затянул какую-то песню, потом замолчал и начал носиться между постелями, выкрикивая непонятные слова. Затем он вернулся на своё место в центре двора и снова запел недопетую песню.

— Он тоже отъявленный сумасшедший, — сказал доктор, — Я ставил ему и мушки, и банки, не зная жалости, но он ни за что не хочет покидать больницу. Он абсолютно безобиден, а опасен лишь тогда, когда не может достать свою порцию опиума.

— Но вы же, конечно, не даёте опиум своим пациентам? — воскликнула Кейт.

— Напротив, конечно, даю. Иначе они просто умрут. Все раджпуты[11] принимают опиум.

— И вы? — в ужасе спросила Кейт.

— Я попробовал однажды отказаться от него — это было, когда я только приехал сюда. А сейчас…

Он вынул из-за пояса отполированную до блеска из-за частого употребления табакерку и взял оттуда, как показалось Кейт, целую горсть пилюль. Отчаяние начинало овладевать ею.

— Покажите мне женскую палату, — сказала она устало.

— О, женщины у нас и наверху, и внизу, — словом, повсюду, — ответил доктор небрежно.

— А где роженицы? — спросила она.

— Да где придётся.

— Кто же ухаживает за ними?

— Они меня не жалуют. Но к ним приходит одна очень искусная женщина — она не работает у нас.

— Есть ли у неё специальная подготовка, училась ли она где-нибудь?

— Она пользуется большим уважением в своей деревне, — сказал доктор. — Она сейчас здесь, я вы можете поговорить с ней, если желаете.

— Где она? — потребовала ответа Кейт.

Дхунпат Раи, чувствуя некоторую неловкость, поспешил указать ей дорогу вверх по узенькой лестнице, которая привела их к запертой двери. Из-за двери доносились крики и завывания, которые обычно сопровождают появление человека на свет божий.

Кейт в гневе распахнула дверь и ворвалась в палату. И несмотря на то, что это была палата государственной больницы, в ней стояли сделанные из глины и коровьего навоза изображения двух богов, и женщина, призванная ухаживать за больными, осыпала их бутонами ноготков. Все окна, все отверстия, через которые в палату мог проникнуть свежий воздух, были закрыты, и в углу свирепо полыхал родильный огонь, от дыма которого Кейт чуть было не задохнулась.

Никто никогда не узнает, что именно произошло между Кейт и «пользующейся большим уважением в своей деревне» женщиной. Девушка оставалась в палате около получаса. Но женщина покинула её значительно раньше, причём волосы её были растрёпаны, и, уходя, она что-то кудахтала себе под нос.

После этого Кейт уже нельзя было ничем удивить: она была готова к самому худшему. Её не поражало ни неряшливое приготовление лекарств в больнице (ступку для измельчения порошков никто никогда не мыл, и поэтому каждый пациент вместе с предписанным лекарством получал ещё целый букет дополнительных снадобий), ни грязные, без водопровода и канализации, плохо освещённые и никогда не проветриваемые комнаты, по которым она ходила, все более теряя надежду. Пациентам было разрешено принимать знакомых и родственников, когда им заблагорассудится, и получать от них любые гостинцы, подаренные от доброго сердца, пусть даже безусловно вредные для здоровья. Когда в больнице кто-нибудь умирал, плакальщицы выли над покойником, окружив койку, а потом проносили обнажённое тело по больничному двору, где хохотали сумасшедшие, а оттуда — в город, куда, по велению Господа, попадали и разнообразные заразные болезни.

Инфекционных больных никто не изолировал, и дети, страдающие от офтальмии, спокойно играли с детьми посетителей или у постели дифтеритного больного. Доктору удавалось успешно лечить всего одну болезнь, весьма распространённую в этих местах и фигурирующую в учётных книгах больницы под названием «укусы в поясницу». Дровосеки и мелкие торговцы, которым доводилось путешествовать по безлюдным дорогам штата, не «так уж редко встречались с тиграми, и в таких случаях доктор, не считаясь с требованиями английской фармакопеи, прибегал к простейшим, но хорошо зарекомендовавшим себя в соседних деревнях домашним средствам и творил чудеса. И тем не менее было необходимо объяснить ему, что в будущем у государственной больницы будет лишь один начальник, приказы которого должны исполняться беспрекословно, и имя этого начальника мисс Кейт Шерифф.

Доктор, зная, что Кейт лечит придворных и членов королевской семьи, ничем не выразил своего несогласия. Он пережил уже много реформ и реорганизаций и знал, что его собственная инертность и хорошо подвешенный язык позволят ему пережить ещё не одну попытку перевернуть все в больнице вверх дном. Он отвесил поклон и, пропуская упрёки мимо ушей, в качестве ответа привёл лишь один аргумент:

— Больница получает из казны всего-навсего сто пятьдесят рупий в месяц. Как же можно за такие деньги купить лекарства и привезти их из Калькутты?

— Я плачу по этому счёту, — сказала Кейт, сидя за письменным столом в ванной комнате, служившей кабинетом, и составляя список самых нужных медикаментов и средств ухода за больными, — я и впредь буду платить за все, что сочту необходимым,

— Счёт пройдёт через меня как лицо официальное? — спросил Дхунпат Раи, склонив голову набок.

Не желая создавать ненужных сложностей и дополнительных препятствий, Кейт согласилась. Когда рядом, в соседних палатах, лежали несчастные создания, за которыми никто не ухаживал и которых никто не лечил, отданные на милость такого врача, как Дхунпат Раи, Кейт не могла торговаться насчёт комиссионных.

— Да, конечно, — сказала она решительно. И когда доктор взглянул на размер и прикинул стоимость составленного ею списка, он почувствовал, что может многое стерпеть от Кейт.

Через три часа Кейт вышла из больницы в полуобморочном состоянии, умирая от усталости, голода и острой боли в сердце.