Наулака: История о Западе и Востоке

XVII

Дворец на красной скале, казалось, все ещё спал, когда Тарвин лёгким галопом скакал по пустынной равнине. Человек на верблюде выехал из городских ворот и направился ему наперерез. Тарвин не без интереса отметил про себя, как быстро может двигаться это длинноногое животное. И хотя он уже успел привыкнуть к этим странным созданиям с шеей, как у страуса, но, видя их, он каждый раз вспоминал цирк Барнума и своё детство. Человек подъехал ближе и пересёк дорогу прямо под носом у Тарвина. И тут в утренней тишине раздался сухой щелчок, так хорошо знакомый Нику: это был звук взводимого курка магазинной винтовки. Он инстинктивно соскользнул с седла и оказался прикрыт корпусом лошади, когда раздался выстрел и голубой дымок поднялся вверх, неподвижно повиснув над верблюдом.

— Я и не подумал о том, что она сразу примется за дело, — прошептал он, выглядывая из-за холки. — Но я не попаду в пего из револьвера с такого расстояния. Чего же ждёт этот дурак?

И тут он заметил, что из-за свойственной туземцам неловкости у всадника заклинило ружьё и он бешено колотил прикладом по передней части седла. Тарвин быстро вскочил в седло и, держа на мушке нападавшего, подскакал к нему и узнал в нем Джуггута Сингха.

— Так это вы! Ну, старина Джуггут, это не очень-то любезно с вашей стороны.

— Мне приказали, — трепеща всем телом от страха, сказал Джуггут. — Я не виноват. Я… Я ничего в этом не понимаю.

— Да, это видно. Дайте-ка я покажу вам. — Он взял ружьё из дрожащих рук Джуггута. — У вас патрон заклинило, друг мой. Так оно не выстрелит никогда. Здесь нужна сноровка — вот так! Учитесь, Джуггут.

— Что вы сделаете со мной? — вскричал евнух. — Она бы убила меня, если бы я отказался.

— Не верьте этому, Джуггут. В теории она сильна, как слон Джамбо[22], но слаба на практике. Пожалуйста, езжайте вперёд.

Они направились к городу — впереди Джуггут на верблюде, то и дело опасливо поглядывавший назад. Тарвин, успокаивая, сдержанно улыбался ему, прижимая конфискованное ружьё к бедру. Он заметил, что это очень хорошее ружьё, если уметь им пользоваться.

Подъехав ко входу в покои Ситабхаи, Джуггут Сингх спешился и проскользнул во двор — живое воплощение страха и стыда. Тарвин поскакал за ним и в ту минуту, когда евнух готов был скрыться за дерево, окликнул его.

— Вы забыли своё ружьё, Джуггут, — сказал он. — Не бойтесь вы его. — Джуггут нерешительно протянул руку за ружьём. — На этот раз оно никому не причинит вреда. Идите к своей госпоже, скажите ей, что вы вернулись, и поблагодарите её.

Ни один звук не долетал до него из-за зелёных ставен, когда он выезжал из дворца, а Джуггут глядел ему вслед. И в воротах на него ничего не свалилось, и обезьяны были привязаны крепко. Очевидно, Ситабхаи ещё продумывала свой следующий ход.

Однако свой собственный ход Ник уже рассчитал.

Он поехал в мечеть за городом, поднял с постели своего друга в шёлковом халате цвета голубиного крыла и заставил его отбить следующую телеграмму:

«Миссис Матри, Денвер. Ожерелье ваше. Готовьтесь надеть его и прокладывайте дорогу через Топаз. Тарвин».

Затем он направился к Кейт. Оставив Фибби на привязи за наружной оградой миссии, он пошёл по тропинке к веранде, любовно поглаживая карман застёгнутого на все пуговицы сюртука, где лежала Наулака. В его глазах светилось довольство собой и миром. когда он приветствовал миссис Эстес.

— Вы, верно, узнали что-нибудь приятное, — сказала она. — Заходите в дом, прошу вас.

— Да, очень, очень приятное, а может быть, даже сверхприятное — не знаю, как назвать, — ответил он с улыбкой, проходя за ней следом в гостиную. — Мне бы очень хотелось рассказать вам об этом, миссис Эстес. Мне страшно хочется рассказать хоть кому-нибудь, но эта история не предназначена для здешних мест. — Он огляделся. — Я бы нанял глашатая с оркестром и оповестил бы всех, если бы это было в моей власти, и мы устроили бы здесь небольшое четвёртое июля[23] с фейерверком; и я с радостью прочёл бы туземцам Декларацию независимости. Но нет, нельзя. Хотя кое-что я все же смогу рассказать вам, — прибавил он после минутного размышления. — Вы ведь знаете, почему я так часто прихожу к вам, миссис Эстес, правда? То есть, конечно, вы всегда были добры ко мне, и я успел полюбить вас и ваш дом, и мне всегда здесь было хорошо с вами — но я сейчас говорю о другом. Вы ведь понимаете меня, правда?

Миссис Эстес улыбнулась.

— Думаю, что да, — сказала она.

— Ну и отлично! Отлично! Я так и думал. И я надеюсь, вы мне друг?

— Если вы хотите знать, желаю ли я вам добра и счастья, то, конечно, желаю. Но вы же понимаете, что я чувствую себя ответственной за судьбу мисс Шерифф. Иногда я даже думала, что должна сообщить об этом её матери.

— О, она знает! Она все отлично знает! И можно даже сказать, что она ничего не имеет против. Сложность не в этом, понимаете, миссис Эстес?

— Понимаю. Кейт девушка исключительная — очень сильная и очень славная. Я полюбила её всем сердцем. Она такая мужественная! Но мне кажется, что было бы гораздо лучше для неё, если бы она бросила все это. Лучше бы она вышла замуж, — сказала она задумчиво.

Тарвин взглянул на неё с восхищением.

— Какая вы мудрая женщина, миссис Эстес! Какая мудрая! — прошептал он. — Я говорил ей то же самое, и не раз и не два — десятки раз! А вам не кажется, что было бы лучше, если бы она вышла замуж прямо сейчас — как можно скорее, не теряя времени даром? Понимаете, я должен уехать из Ратора. Вот в двух словах и все, миссис Эстес. И не спрашивайте почему. Это совершенно необходимо. И я должен увезти Кейт с собой. Помогите мне, если любите её.

Услышав этот призыв, миссис Эстес ответила так, как только могла ответить: она пойдёт наверх и скажет, что Ник хочет поговорить с Кейт. Она довольно долго не возвращалась. Тарвин ждал терпеливо, с улыбкой на устах. Он не сомневался, что Кейт в конце концов уступит. Упоённый своей первой удачей, он и предположить не мог, что она откажется ехать с ним. Разве он не владел Наулакой? А Кейт неразрывно связана с ней. И тем не менее он был готов принять любую помощь со стороны, и ему было приятно думать, что миссис Эстес уговаривает её.

Кейт отворила дверь и вошла в комнату. Однако одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что дело представлялось ей совсем не таким простым, как Тарвину. Но он простил ей это: ведь она не могла знать, на чем основывается его внутренняя убеждённость. Он даже успел полюбоваться её серым домашним платьем, отделанным чёрным бархатом, которое она надела вместо привычного белого.

— Я рад, что вы на время сменили белое платье, — сказал он, поднимаясь ей навстречу, чтобы пожать руку. — Это добрый знак. Он свидетельствует о том, что вам лучше покинуть эту благословенную страну. Именно в этом настроении я и надеялся увидеть вас. Я хочу, чтобы вы бросили думать о ней, отказались от неё, порвали с ней! — он держал её смуглую ручку в своей огромной ладони и внимательно смотрел ей в глаза.

— Что? Я не понимаю, о чем вы, Ник.

— Об Индии. Обо всех ваших делах. Я хочу, чтобы вы уехали со мною. — Он говорил очень нежно.

Она взглянула на него, и по дрожащим складкам вокруг рта он понял, чего стоил ей разговор с миссис Эстес, который состоялся прежде, чем она спустилась к нему.

— Вы уезжаете? Я так рада. — С минуту она колебалась. — Знаете, почему? — прибавила она, желая, как показалось ему, подсластить горечь своих предыдущих слов.

Тарвин засмеялся и сел.

— Мне это нравится! Да, я уезжаю, — сказал он. — Но один я не уеду. Вы уедете вместе со мной, — решительно проговорил он.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, не говорите этого, Кейт. Вы не должны. На этот раз дело очень серьёзное.

— А разве прежде оно не было серьёзным? — она опустилась в кресло. — Я всегда относилась к этому достаточно серьёзно — я имею в виду, что и раньше не могла исполнить ваше желание. Единственное дело, которое я действительно хочу делать, — для меня важнее всего на свете. Я ничуть не изменилась, Ник. Я бы сразу сказала вам, если бы это случилось. Что же нового произошло в вашей и моей жизни?

— О, очень много нового. К примеру, то, что я должен уехать из Ратора. Надеюсь, вы не думаете, что я вас здесь оставлю одну?

Она несколько секунд внимательно рассматривала свои руки, сложенные на коленях. Потом подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ник, — сказала она, — давайте я попробую объяснить вам, как я понимаю это дело. Вы поправите меня, если я ошибаюсь.

— Конечно же, вы ошибаетесь! — воскликнул он и все же наклонился к ней, готовясь внимательно выслушать её.

— И тем не менее я попытаюсь. Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?

— Да, — торжественно ответил Тарвин. — Позвольте мне повторить это в присутствии священника, и вы убедитесь в этом.

— Я благодарна вам, Ник. Это дар — величайший, самый лучший дар, и я вам очень благодарна. Но чего же вы на самом деле хотите? Вы не против, что я спрашиваю вас об этом, Ник? Вы хотите, чтобы я украсила вашу жизнь и служила дополнением для ваших честолюбивых замыслов. Разве это не так? Скажите честно, Ник, разве не так?

— Нет! — прорычал Тарвин.

— Это так, Ник, так! Таков смысл брака — поглощение одной жизни другою. Это значит прожить свою жизнь так, как будто она принадлежит не тебе, а другому. И это хорошо. Так и должны жить женщины. Мне это, может быть, и нравится. Я даже могу поверить в это. Но себя я в такой роли не вижу. Женщина отдаёт в браке всю себя, целиком — в счастливом браке. Я не могу отдать всю себя. Я поглощена своим предназначением, своей миссией, я же не могу предложить вам только частицу своей души. Даже самые лучшие мужчины отдают женщинам только часть себя, но от женщины всегда требуют большего.

— Кейт, девочка моя, — сказал он тихо, — у нас нет времени, чтобы толковать о тех опасностях, которые поджидают нас в будущем. Нам надо считаться с сегодняшними. Ваше положение тревожит меня. Я не могу оставить вас здесь одну, а мне необходимо уехать. Вот почему я прошу вас теперь же стать моей женой.

— Но я ничего не боюсь. Кому понадобится причинять мне зло?

— Ситабхаи, — ответил он мрачно. — Но какая разница, кому? Говорю — вам грозит опасность, и поверьте мне, я знаю, что говорю.

— А вам?

— О, меня не надо принимать в расчёт.

— Говорите правду, Ник, — потребовала она.

— Ну, я же всегда утверждал, что мне идёт на пользу климат Топаза.

— Понимаю — вам грозит опасность, и может быть, немалая.

— Ясно, что Ситабхаи занята совсем не спасением моей драгоценной жизни. — Он улыбнулся.

— Тогда вам надо уезжать немедленно, не теряя ни минуты. О, Ник, скажите же мне, что вы не останетесь, не будете дожидаться меня здесь.

— Но я именно это и говорю. Я вполне могу прожить без Ратора, но без вас мне не обойтись. Вы должны уехать со мной.

— Вы хотите сказать, что, если я не уеду, вы никуда не двинетесь? — в отчаянии спросила она.

— Нет, тогда это была бы угроза. Я хочу сказать другое — я вас дождусь. — Он смотрел на неё смеющимися глазами.

— Ник, все это из-за того, что вы сделали по моей просьбе? — неожиданно спросила она.

— Вы меня вовсе ни о чем не просили, — возразил он.

— Значит, и в самом деле из-за этого, и, значит, я во всем виновата.

— Что? Вы думаете, это из-за того, что я говорил с королём? Девочка моя милая, это что-то вроде парада-алле, с которого лишь начинается представление в здешнем цирке. Пусть вас не мучает мысль о вашей персональной ответственности. Единственное, за что вы отвечаете в настоящий момент, — так это за то, чтоб убежать отсюда вместе со мной — бежать очертя голову, удирать, уносить ноги! Вам не стоит оставаться здесь даже на час, я убеждён в этом. Что же до меня, то мне и на минуту оставаться здесь нельзя.

— Видите, в какое положение вы ставите меня, — проговорила она с упрёком.

— Я вовсе не ставлю вас ни в какое положение, я всего лишь предлагаю простое решение.

— То есть себя!

— Что же, вы правы. Это самое простое решение. Я не претендую на то, чтоб называть его блестящим выходом из положения. Я бы даже сказал, что почти всякий на моем месте смог бы сделать для вас гораздо больше, чем я; но вы не найдёте ни одного человека, кто любил бы вас сильнее меня. Ах, Кейт, Кейт, — вскричал он, вставая, — доверьтесь моей любви, и я не побоюсь выступить один против всех, лишь бы сделать вас счастливой.

— Нет-нет, — вскричала она горячо, — вы должны уехать!

Он покачал головой.

— Я не могу оставить вас. Кого-нибудь другого попросите об этом, а не меня. Вы что, думаете, что человек, который вас любит, способен бросить вас на произвол судьбы в этой дикой пустыне? Кейт, любимая, поедемте со мной. Вы мучаете меня, вы меня убиваете, пропадая хоть на мгновение из виду. Говорю вам — над вами нависла смертельная опасность. Не можете же вы остаться здесь, зная это. Уверен, что вы не захотите пожертвовать своей жизнью ради этих существ.

— Да, захочу! — вставая, восторженно произнесла она. — Да! Если жить для них — это доброе дело, то и умереть ради них — тоже добро. Я не думаю, что жизнь моя нужна хоть кому-то, но если она нужна им — пусть!

Тарвин смотрел на неё, сбитый с толку, огорчённый, недоумевающий.

— Значит, вы не уедете?

— Я не могу, Ник. До свиданья. Все кончено.

Он взял её за руку.

— До свиданья, до встречи, Кейт. На сегодня действительно хватит.

Она провожала его тревожным взглядом, когда он выходил из комнаты; но потом вдруг бросилась за ним.

— Но вы ведь уедете, правда?

— Уеду? Нет! Нет! — закричал он. — Теперь-то я останусь, даже если для этого мне понадобится организовать постоянную армию, объявить себя королём и превратить постоялый двор в место заседаний правительства. И вы ещё спрашиваете, уеду ли я!

Она протянула к нему руку, словно пытаясь в отчаянии удержать его, но Тарвина и след простыл.

Кейт вернулась к маленькому махарадже Кунвару, которому привезли из дворца игрушки и любимых домашних зверьков, чтобы он не скучал в долгие часы выздоровления.

— Что случилось, мисс Кейт? — спросил принц, внимательно глядя на девушку и пытаясь по выражению её лица понять, что происходит. — Право, я уже совсем здоров, так что незачем плакать. Когда я вернусь во дворец, я расскажу отцу обо всем, что вы сделали для меня, и он подарит вам деревню. Мы, раджпуты, никогда ничего не забываем.

— Дело не в этом, Лальи, — сказала она, наклоняясь к нему и вытирая покрасневшие от слез глаза.

— Пусть тогда отец подарит вам две деревни. Никто не должен плакать, если я выздоравливаю, ведь я принц, королевский сын. Но где же Моти? Мне хочется, чтобы он посидел рядом со мной на стуле.

Кейт послушно поднялась и стала звать любимицу махараджи Кунвара — маленькую серую обезьянку в золотом ошейнике, которая свободно гуляла по всему дому и саду, а по ночам всеми правдами и неправдами добивалась права улечься спать рядом с принцем. Когда она откликнулась, Кейт увидела её на ветвях дерева, где она ссорилась с дикими попугаями, а через некоторое время обезьяна вбежала в комнату, что-то напевая на своём обезьяньем языке.

— Иди сюда, маленький Хануман[24], — сказал принц, поднимая руку. Обезьяна вспрыгнула к нему на постель. — Я слышал об одном короле, — сказал принц, играя с золотым ошейником, — который потратил три лакха[25] на обезьянью свадьбу. Моти, а ты хочешь взять себе жену? Нет, нет, хватит с тебя и золотого ошейника. Мы лучше потратим три лакха на свадьбу мисс Кейт и сахиба Тарвина, когда мы поправимся, а ты, Моти, будешь плясать на свадьбе. — Он говорил на родном языке, но Кейт слишком хорошо поняла, почему он соединил её имя с именем Тарвина.

— Не надо, Лальи, не надо!

— Ну почему, Кейт? Смотри — даже я уже женат.

— Да-да. Но это другое дело. Ради вашей Кейт — не говорите об этом, Лальи.

— Очень хорошо, — отвечал махараджа, надув губы. — Что ж, я всего лишь ребёнок, я знаю. Но когда я поправлюсь, я снова стану королём, и тогда никто не посмеет отказаться от моих подарков. Слышите? Это трубят трубы моего отца. От идёт сюда, чтобы повидать меня!

И прежде чем Кейт успела встать, мистер Эстес возвестил о приходе махараджи, и комната вдруг уменьшилась в размерах, потому что в ней появилась внушительная фигура махараджи во всем великолепии и блеске. Он только что закончил смотр своей личной гвардии и потому был в полной парадной форме главнокомандующего королевской армии — событие само по себе незаурядное. Махараджа Кунвар с восторгом оглядывал своего августейшего отца — начиная с начищенных до блеска сапог с золотыми шпорами и белоснежных замшевых панталон, военного мундира, сверкавшего золотом, и алмазов ордена «Звезда Индии» и кончая ярко-жёлтым тюрбаном с плюмажем изумрудного цвета. Король снял перчатки и ласково пожал руку Кейт. Заметно было, что после недавней оргии Его Высочество стал вести себя намного цивилизованнее.

— Здоров ли ребёнок? — спросил он. — Мне говорили, что у него небольшая лихорадка, — у меня тоже была однажды лихорадка.

— Боюсь, сахиб махараджа, что болезнь принца была гораздо серьёзнее, — отвечала Кейт.

— Ах, малыш мой, — сказал король, нежно склонившись над сыном и перейдя на родной язык, — вот что бывает с теми, кто слишком много ест.

— Нет, отец, я ничего не ел, и я уже совсем здоров.

Кейт стояла у изголовья кровати и гладила мальчика по волосам.

— Какие войска были сегодня на параде?

— Оба эскадрона, мой генерал, — ответил отец, и глаза его засветились гордостью. — Ты настоящий раджпут, мой сын.

— А мой эскорт — где он был?

— Он прошёл с отрядом Пертаба Сингха. И перед концом битвы они первыми пошли в атаку.

— Клянусь Священным Конём, — сказал махараджа Кунвар, — в один прекрасный день в настоящем сражении они тоже пойдут в атаку первыми. Правда, отец? Ты будешь на правом фланге, а я на левом.

— Именно так. Но чтобы воевать, принц должен быть здоров и должен многому научиться.

— Я знаю, — задумчиво произнёс принц. — Отец, я тут не спал несколько ночей и думал. Разве я ещё маленький? — Он взглянул на Кейт и прошептал ей; — Мне хотелось бы поговорить с отцом. Пусть никто не заходит сюда.

Кейт тут же вышла из комнаты, одарив на прощанье мальчика улыбкой, а махараджа сел подле него.

— Нет, я не маленький, — сказал принц. — Через пять лет я стану мужчиной, и многие будут повиноваться мне. Но как же я смогу отличить плохое от хорошего, когда мне надо будет отдавать приказания?

— Надо много учиться, — произнёс махараджа рассеянно.

— Да, я думал об этом по ночам, лёжа в темноте, — сказал принц. — И мне пришло в голову, что всем этим вещам нельзя научиться, если живёшь во дворце. Женщины меня этому не научат. Отец, позволь мне уехать, чтобы выучиться и стать настоящим принцем!

— Но куда же ты желаешь уехать, дражайший мой? Ты ведь знаешь, что все моё королевство — это твой дом, мой возлюбленный сын.

— Я знаю, знаю, — ответил мальчик. — И я вернусь домой, но прошу тебя, сделай так, чтобы надо мной не смеялись другие принцы. Во время свадьбы Равут из Буннаула смеялся надо мной, потому что у меня меньше книг, чем у него. А ведь он всего-навсего сын землевладельца, и их род не такой старый и благородный. У него вообще нет предков. А он ездил и на север, и на юг от Раджпутаны: он бывал и в Дели, и в Агре, да-да, и в Абу; он ходит в старший класс королевской школы в Аджмере. Отец, все сыновья королей учатся в этой школе. Они не играют с женщинами, они ездят верхом в мужском обществе. Там, в Аджмере, и воздух, и вода очень хороши. Мне бы так хотелось поехать туда!

На лице махарадхи появилась печать тревоги и беспокойства: мальчик был очень дорог ему.

— Но с тобой там может приключиться какая-нибудь беда, Лальи. Подумай как следует.

— Я уже думал, — ответил принц. — Какая же беда может приключиться со мной там, если я буду находиться под присмотром англичан? Равут из Буннаула говорил мне, что я буду жить в собственных комнатах, у меня будут свои слуги, свои конюшни, как и у других принцев, и что ко мне там будут относиться с уважением и почтением.

— Да, — сказал король примиряющим тоном. — Все мы дети солнца, я и ты, мой принц.

— Значит, я должен стать таким же учёным, сильным и храбрым, как лучшие люди моего народа. Отец, мне надоело бегать по женским комнатам, слушать, что говорит моя мать, как поют танцовщицы; а они всегда пристают ко мне со своими поцелуями. Пусти меня в Аджмер, отец. В эту королевскую школу. А через год, уже через год — так сказал мне Равут из Буннаула — я смогу сам командовать своей гвардией, как и подобает королю. Ты обещаешь мне, отец?

— Когда ты поправишься, — отвечал махараджа, — мы поговорим с тобой об этом — не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной.

В глазах маха раджи Кунвара засияла радость.

— Замечательно, — сказал он, — как мужчина с мужчиной.

Приласкав сына, махараджа рассказал ему разные мелкие дворцовые новости, которые всегда могут заинтересовать мальчишку, затем, смеясь, спросил:

— Ну, теперь вы позволите мне удалиться?

— О, отец! — принц уткнулся лицом в бороду махараджи и крепко обнял его. Махараджа мягко освободился из его объятий и, так же осторожно, мягко ступая, вышел на веранду. И прежде чем Кейт вернулась, он исчез в облаке пыли под звуки труб. В ту минуту, когда он отъезжал, к дому подошёл посыльный с большой корзиной, доверху наполненной бананами, гранатами и другими фруктами — ярко-зелёными, золотистыми и темно-красными. Он поставил корзину к ногам Кейт и сказал:

— Это подарок королевы.

Маленький принц, услышав эти слова, закричал радостно:

— Кейт, это моя мать прислала вам. Смотрите, какие крупные, правда? Ой, дайте мне гранат, — попросил он, когда она вернулась к нему в комнату. — Я их не ел с прошлой зимы.

Кейт поставила корзину на стол, но принц передумал. Теперь ему захотелось гранатового шербета, и Кейт должна была смешать сахар с молоком, сиропом и мясистыми красными зёрнами. Кейт на секунду вышла из комнаты, чтобы принести стакан, а тем временем Моти, который тщетно пытался стянуть изумруды принца и прятался все это время под кроватью, вылез оттуда и схватил спелый банан. Отлично понимая, что махараджа Кунвар не сможет поймать его, Моти, не обращая ни малейшего внимания на его слова, преспокойно сел на корточки, очистил банан маленькими чёрными пальчиками, состроил рожицу принцу и начал есть.

— Очень хорошо, Моти, — сказал махараджа Кунвар на родном языке, — Кейт говорит, что ты вовсе не бог, а просто маленькая серая обезьяна, и я с ней согласен. Когда она придёт, она тебе всыплет, Хануман.

Моти уже успел съесть полбанана, когда вернулась Кейт, но почему-то он не попытался скрыться от неё. Кейт шлёпнула маленького мародёра, и он упал набок.

— Посмотрите, Лальи, что случилось с Моти? — спросила она, с удивлением глядя на обезьяну.

— Он здесь без вас стащил банан, а сейчас, должно быть, притворился покойником. Стукните его!

Кейт склонилась над безжизненным маленьким тельцем; Моти уже не надо было наказывать: он был мёртв.

Кейт побледнела. Она быстро поднесла корзину к лицу и осторожно понюхала её содержимое. Роскошные плоды отдавали чем-то приторно-сладким и опьяняющим. Она поставила корзинку на стол и поднесла руку к голове. От запаха у неё кружилась голова.

— Ну же, — сказал принц, который не видел с кровати своего умершего любимца, — где же мой шербет?

— Боюсь, что фрукты не очень хороши, Лальи, — сказала Кейт, делая усилие над собой. С этими словами она выбросила через открытое окно в сад тот недоеденный банан, который злоумышленник Моти так крепко прижимал к груди. В тот же момент с ветвей слетел попугай и унёс этот кусочек с собой на дерево, а секунду спустя маленький комочек зелёных перьев упал вниз — попугай лежал на земле мёртвый.

— Нет, фрукты несвежие, — повторила она машинально. Глаза её расширились от ужаса, а лицо побледнело. Её мысли снова вернулись к Тарвину. Она не вняла его предостережениям и мольбам! Он говорил, что ей грозит опасность. Разве он ошибался? Откуда ей ждать следующего удара? Из какой засады он может обрушиться на неё? Сам воздух может быть отравлен. Она боялась даже дышать.

Смелость и наглость нанесённого удара пугали её не меньше, чем сам замысел. Если такое могло быть сделано среди бела дня, под видом дружеского подарка, сразу после визита самого короля, что же может удержать цыганку в следующий раз? Сейчас Кейт жила под одной крышей с махараджей Кунваром, и если Тарвин был прав, предполагая, что Ситабхаи желает ей зла, значит, фрукты предназначались им обоим. Она содрогнулась при мысли о том, что сама, своей собственной рукой, могла дать фрукты махарадже Кунвару, ни о чем не подозревая.

Принц повернулся в постели и долго смотрел на Кейт.

— Вам нездоровится? — спросил он её вежливо и серьёзно. — Тогда не утруждайте себя приготовлением шербета. Дайте мне Моти — я хочу поиграть с ним.

— Ах, Лальи! Лальи! — вскричала Кейт и неверной походкой направилась к постели принца. Она бросилась на кровать рядом с малышом, обняла его, словно защищая от кого-то, и залилась слезами.

— Вы сегодня во второй раз плачете, — сказал принц, с любопытством глядя на её плечи, вздрагивавшие от рыданий. — Я все расскажу сахибу Тарвину.

Эти слова поразили Кейт в самое сердце и наполнили его горьким и бесплодным сожалением. О, если бы хоть на секунду опереться на его твёрдую, сильную руку, предложившую ей спасение, — руку, которую она только что оттолкнула! Где он сейчас? — спрашивала она себя в раскаянии. Что случилось с человеком, которого она прогнала и который ежеминутно рискует жизнью в этой ужасной стране?

А в это мгновение Тарвин сидел в своём номере в гостинице и, чтобы следить за всяким, кто приближается к нему, открыл обе двери душному ветру пустыни; его револьвер лежал перед ним на столе, а Наулака в кармане. Он всей душой жаждал уехать отсюда и в то же время ненавидел свою победу, которая не имела никакого отношения к Кейт.