Наулака: История о Западе и Востоке

XX

«Плохи мои дела, — думал Тарвин, — хуже некуда; но есть подозрение, что Джуггуту Сингху ещё хуже приходится. Да! Но не стоит сожалеть о Джуггуте. Мой толстый друг, не надо было тебе в тот раз возвращаться за городские стены!»

Он встал и посмотрел на залитую солнцем дорогу, гадая, кто из праздно шатающихся прохожих мог быть эмиссаром Ситабхаи. На обочине дороги, ведущей к городу, рядом со своим верблюдом лежал спящий туземец. Тарвин с видом ни о чем не подозревающего человека спустился с веранды и, как только вышел на открытое место, заметил, что спящий передвинулся к другому боку верблюда. Он прошёл вперёд ещё несколько шагов. Солнечный луч, скользнув по спине верблюда, упал на какой-то предмет, заблестевший, точно серебро. Тарвин подошёл прямо к блестевшей вещи, держа в руке пистолет. Человек спал крепким невинным сном. Из-под складок его одежды выглядывало дуло новенького, отлично вычищенного ружья. «Похоже, Ситабхаи собирает собственную милицию и экипирует её оружием из своего арсенала. У Джуггута тоже было новое ружьё — думал Тарвин, стоя у ног спящего. — Но этот человек обращается с ружьями получше, чем Джуггут».

— Эй, — он наклонился к лежащему и тронул его стволом своего револьвера. — Боюсь, я должен побеспокоить вас и попросить у вас ваше ружьё. И скажите вашей госпоже — пусть бросит это дело. Ладно? У неё все равно ничего не выйдет.

Человек не понял, о чем говорил ему Тарвин, но немое красноречие пистолета говорило само за себя. Он мрачно отдал Тарвину ружьё и уехал, злобно стегая верблюда кнутом.

«Так… Интересно, сколько ещё человек из её армии мне придётся разоружить? — подумал Тарвин, возвращаясь в номер с конфискованным ружьём на плече. — Хотелось бы знать… Нет, я не верю, что она посмеет сделать что-нибудь с Кейт! Она достаточно хорошо узнала меня и не сомневается, что я завтра же взорву её старый дворец вместе с нею. И если она хоть в половину такая, какой хочет казаться, то для начала ей надо свести счёты со мной, прежде чем она предпримет что-то ещё».

Но ему так и не удалось внушить самому себе уверенность в этом. Ситабхаи уже показала ему, на что способна, и не исключено, что я Кейт успела испытать на себе её коварство. Отправиться к Кейт сейчас невозможно: риск очень велик. Поехать туда означало в лучшем случае быть изувеченным. И тем не менее он решил, что поедет. Он быстро направился к своему гнедому Фибби, которого всего три минуты назад оставил привязанным на заднем дворе гостиницы, где Фибби в ожидании хозяина гонял хвостом мух. А сейчас Фибби лежал на боку и жалобно ржал: у него были перерезаны подколенные сухожилия, он умирал.

Тарвин слышал, как конюх старательно чистит мундштук за углом гостиницы; он позвал его, и тот, бросившись наземь рядом с лошадью, завыл от горя.

— Это сделал враг, враг! — кричал он, — Мой чудный гнедой конь, который никогда никому не сделал ничего плохого, разве что брыкался, потому что его слишком хорошо кормили. Где я теперь найду себе другое место, если по моей вине лошади будут так погибать?

— Хотел бы я знать!.. Хотел бы я знать!.. — бормотал Тарвин озадаченно, и в его голосе слышались нотки отчаяния. — Если бы я знал доподлинно, то пуля прострелила бы одну черненькую головку. Фибби, старина, я прощаю тебе все грехи. Ты был отличным парнем — и вот что получил за хорошую службу.

Голубой дымок на мгновение поднялся над Фибби, голова его тяжело упала на землю, и мучения на этом закончились. Конюх, встав с земли, оглашал округу скорбными криками, пока Тарвин не вышвырнул его за ограду и не велел убираться. Удивительно, но вопли тут же прекратились, и, когда этот туземец вернулся в свою комнату, чтобы забрать пожитки, он уже улыбался, доставая несколько серебряных монет из тайника под кроватью.

Тарвин, у которого теперь не было лошади, словно ожидая помощи, оглядывался по сторонам, совсем как Ситабхаи во время их ночного свидания на плотине. Из-за городской стены показались запряжённые тощими волами цыганские кибитки, сопровождаемые громким собачьим лаем, и остановились у городских ворот, точно стая грязных птиц — зрелище привычное и обыкновенное, хотя по правилам запрещалось разбивать лагерь ближе, чем за четверть мили от города.

«Должно быть, это кто-то из бедных родственников королевы. Здорово они перегородили все подступы к воротам! Похоже, что, если бы мне пришлось пробираться к дому миссии, они бы меня перехватили, это уж точно! — рассуждал Тарвин. — Да, пожалуй, есть на свете и более увлекательные занятия, чем общаться с восточными королевами! Кажется, они совершенно не думают соблюдать правила игры».

В эту минуту облако пыли поднялось над цыганским табором, и телохранители махараджи Кунвара, расчищая путь коляске принца, раскидали тёмную толпу цыган направо и налево. Конвой остановился у дверей гостиницы, бряцая оружием, следом за ним подъехала коляска. Один из всадников, отставших от коляски ярдов на двести, силился догнать её. Солдаты потешались над незадачливым наездником, а из экипажа принца доносились крики восторга и насмешливый хохот.

Мальчик, которого Тарвин никогда раньше не видел, стоял на запятках коляски и осыпал солдата градом ругательств на местном наречии. Конвой радовался каждому удачному словцу.

— Сахиб Тарвин! Сахиб Тарвин! — тоненьким голоском позвал махараджа Кунвар. — Идите сюда! Смотрите!

На какую-то секунду Тарвину показалось, что это новая ловушка; но успокоенный видом своего старого верного союзника — махараджи Кунвара, — он подошёл поближе.

— Принц, — сказал он, пожав ему руку, — вам не следовало выходить из дома.

— А, ладно! Все в порядке, — поспешно возразил мальчик, хотя его бледное личико никак не вязалось с этими словами. — Я приказал, и вот мы здесь. Обычно мне приказывает мисс Кейт, но она отвезла меня во дворец, а там уж распоряжаюсь я. Знакомьтесь — это Умр-Сингх, мой брат; он тоже принц, но королём буду я.

Второй мальчик медленно поднял глаза и уставился на Тарвина. Глазами и низким широким лбом он был похож на Ситабхаи, а ещё тем, как плотно сжимал губы, точь-в-точь Ситабхаи в её столкновении с Тарвином у Дунгар Талао.

— Он из другой половины дворца, — объяснил махараджа Тарвину по-английски. — С той половины, куда я не должен ходить. Но когда я был во дворце, я пошёл к нему — ха-ха-ха, сахиб Тарвин! — и видел, как он убивал козла. Смотрите! У него до сих пор руки красные.

Умр-Сингх по просьбе брата, высказанной на местном наречии, раскрыл ладошку и протянул её Тарвину. Она потемнела от пятен засохшей крови; солдаты, не таясь, перешёптывались друг с другом. Командир конвоя повернулся в седле и, кивнув Тарвину, прошептал: «Ситабхаи». Тарвин услышал это слово, и этого оказалось достаточно, чтобы принять решение. Само Провидение посылало ему с небес неожиданную помощь. У него быстро созрел план действий.

— Но как же вы сюда приехали, пострелята? — спросил он.

— О, там во дворце одни женщины, а я раджпут и мужчина. Он совсем не говорит по-английски, — добавил махараджа Кунвар, указывая на своего попутчика. — Но когда мы играли вместе, я рассказывал ему о вас, сахиб Тарвин, и про то, как вы на скаку снимали меня с седла, и ему тоже захотелось приехать и посмотреть все эти фокусы, которые вы показывали мне, и вот я потихоньку отдал приказ и мы вышли вместе через маленькую дверь. Так мы и оказались здесь! Salaam, baba, — снисходительным тоном сказал он малышу, сидевшему рядом с ним, и мальчик медленно и важно поднёс руку ко лбу, не сводя с Тарвина безразличных, неподвижных глаз. Затем он прошептал что-то, от чего махараджа Кунвар засмеялся. — Он говорит, — сказал махараджа, — что вы совсем не такой большой, как он думал. Его мать сказала ему, что вы сильнее всех на свете, а у меня телохранители повыше и посильнее будут.

— Ну, что же мне для вас сделать? — спросил Тарвин.

— Покажите ему ваше ружьё, и как вы стреляете в рупию, и что вы делаете, чтобы усмирить лошадь, когда она брыкается, и все такое.

— Хорошо, — сказал Тарвин. — Но я же не могу показывать эти фокусы прямо здесь. Поедемте со мной к мистеру Эстесу.

— Мне бы не хотелось туда идти. Моя обезьянка умерла. И я не знаю, обрадуется ли мисс Кейт. Она теперь все время плачет. Она вчера отвезла меня во дворец, а сегодня утром я сам приехал к ней, но она не захотела видеться со мной.

Тарвин готов был обнять и расцеловать мальчика за радостное известие — теперь он мог быть уверен, что Кейт жива.

— Наверное, она была у себя в больнице, — предположил он.

— Нет, от больницы остался один пшик. Женщин теперь там нет. Они все убежали.

— Не может быть! — воскликнул Тарвин. — Повтори, что ты сказал. Из-за чего же это случилось?

— А! Из-за дьяволов, — ответил махараджа Кунвар кратко. — Да что я, знаю? Что-то там женщины болтают! Ну покажите же ему, как вы ездите, сахиб Тарвин!

И опять Умр-Сингх прошептал что-то своему товарищу и перекинул ногу через бортик коляски.

— Он сказал, что поедет, сидя в седле перед вами, как я в тот раз, — перевёл Тарвину принц. — Гурдит Сингх, слезай с лошади.

Всадник, не проронив ни слова, соскочил на землю и встал рядом. Тарвин ничего не сказал, лишь улыбнулся при мысли о том, как случай покровительствует его замыслу, вскочил в седло, выхватил из коляски Умр-Сингха и осторожно посадил его перед собой.

— То-то бы занервничала Ситабхаи, если бы увидела меня сейчас, — пробормотал Тарвин, обнимая одной рукой маленькое тельце. — Не думаю, что мне угрожает какая-нибудь опасность в лице очередного Джуггута Сингха, когда передо мной сидит этот молодой человек.

Когда они проезжали мимо цыганского табора, цыгане простирались ниц на песке и кричали:

— Джаи! Джунгл да бадшах джаи! — и лица всадников, сопровождавших принца, потемнели и омрачились.

— Это значит, — вскричал махараджа Кунвар, — «Победа королю пустыни». У меня нет с собой денег, и я не могу ничего дать им. А у вас есть деньги, сахиб Тарвин?

Тарвин был так рад, что может спокойно, без приключений, доехать до Кейт, что мог бы сейчас швырнуть толпе все, что имел, — пожалуй, даже и саму Наулаку. Он раздал цыганам целую горсть меди и серебра, и снова поднялся шум и крик, к которому, однако, примешивался едкий смех; цыгане о чем-то перекрикивались, словно издеваясь над кем-то. И тут лицо махараджи Кунвара стало пунцовым. Он склонился вперёд, прислушиваясь к крикам, а потом воскликнул:

— Клянусь Индрой, это они о нем кричали! А ну, чтобы духу их здесь не было!

По мановению его руки свита бросилась вперёд, смешалась с цыганами и разбросала их костры, подняв пепел к небу; своими саблями они плашмя, наотмашь били ослов, пока те не обратились в бегство; а тупыми концами копий поддели лёгкие коричневые шатры кочевого народа и унесли их с собой.

Тарвин с удовольствием взирал на погром табора, который непременно помешал бы ему добраться до Кейт, если бы он был сейчас один.

Умр-Сингх закусил губу. Потом, повернувшись к махарадже Кунвару, улыбнулся и в знак преданности законному властелину выдвинул из ножен свою саблю.

— Это справедливо, брат мой, — сказал он на местном наречии. — Но не твоём месте, — голос его окреп и зазвучал громче, — я бы не стал прогонять цыган слишком далеко. Они всегда возвращаются.

— Да, — подхватил чей-то голос из толпы, мрачно взиравшей на гибель табора, и добавил значительно: — Цыгане всегда возвращаются, мой король.

— Совсем как собаки, — процедил сквозь зубы махараджа. — И те, и другие получают пинки. Поехали!

Столб пыли приблизился, наконец, к дому Эстесов, а в середине этого облака в полной безопасности приехал Тарвин.

Он велел мальчикам, чтобы они поиграли пока вдвоём, а сам, перепрыгивая через две ступеньки, вбежал в дом. Кейт сидела в тёмном углу гостиной с шитьём в руках. Когда она подняла голову, он увидел, что она плачет.

— Ник! — прошептала она почти беззвучно. — Ник!

Он в нерешительности остановился на пороге; она бросила работу и встала, задыхаясь от волнения.

— Вы вернулись! Это вы! Вы живы!

Тарвин улыбнулся и протянул к ней руки.

— Живой — можете убедиться в этом сами!

Она сделала шаг вперёд.

— Ах, я так боялась…

— Ну идите же сюда!

Она несколько неуверенно приблизилась к нему. Он привлёк её к себе и обнял. И целую долгую минуту её голова покоилась на его груди. Потом она посмотрела на него.

— Я совсем не то имела в виду… — запротестовала она.

— Ох, только не надо оправдываться! — поспешно произнёс Тарвин.

— Она пыталась отравить меня. Я ничего не знала о вас и была уверена, что она вас убила. Я представляла себе всякие ужасы!

— Бедная девочка! И в больнице у вас плохи дела. Трудненько вам пришлось в последнее время. Но мы все это переменим. Мы должны уехать как можно скорее. Я подкоротил ей коготки, но ненадолго. У меня в руках заложник. Но долго мы на этом не продержимся. Нам надо побыстрее убраться отсюда!

— Нам! — повторила она слабым голосом.

— А что, вы хотите уехать одна, без меня?

Она улыбнулась, освобождаясь из его объятий.

— Но я хочу, чтобы вы уехали.

— А вы?

— Не надо думать обо мне — я того не стою. Я проиграла битву. Все, что я хотела сделать здесь, провалилось. У меня в душе все словно выгорело, Ник! Выгорело!

— Ну и хорошо! Мы затеем новое дело и пустим вас в новое плавание! Я именно этого-то и добиваюсь. И ничто не напомнит вам о том, что вы когда-то были в Раторе, моя дорогая.

— Это была ошибка, — сказала она.

— О чем вы?

— Все-все было ошибкой. Мой приезд сюда. И то, что я думала, что смогу осилить это дело. Это работа не для девушки. Может быть, это моё призвание, но эта работа мне не по силам. Я сдаюсь, Ник. Отвезите меня домой.

Тарвин издал совершенно неприличный крик радости и снова заключил её в свои объятия. Он сказал ей, что они должны немедленно обвенчаться и отправиться сегодня же ночью, если она успеет собраться, и Кейт в ужасе от того, что грозило ему, колеблясь, согласилась. Она заговорила о сборах в дорогу, но Тарвин отвечал, что они начнут думать об этом после того, как дело будет сделано. Они смогут купить все, что нужно, в Бомбее — пожалуйста, целые торы вещей. Он не давал ей опомниться, буквально забрасывая её своими родившимися экспромтом планами и идеями, когда вдруг она перебила его:

— А что же будет с плотиной, Ник? Нельзя же бросить её.

— Ерунда! — закричал Тарвин взволнованно. — И вы могли подумать, что в этой речушке есть золото?

Она вырвалась из его объятий и уставилась на него взглядом, исполненным порицания.

— Вы что, Ник, хотите сказать, что вы всегда знали, что там нет золота? — спросила она.

Тарвин быстро нашёлся с ответом, и все же не настолько быстро, чтобы она не успела прочесть правду в его глазах.

— Я вижу, вы знали это, — сказала она холодно.

Тарвин понял размеры бедствия, которое грянуло, как гром среди ясного неба, и сразу же изменил линию поведения: он взглянул на Кейт с улыбкой.

— Конечно, знал, — сказал он. — Но мне нужны были эти работы в качестве прикрытия.

— Прикрытия? — переспросила она. — Что же вам надо было прикрывать?

— Вас.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, и от её взгляда у него мурашки побежали по коже.

— Индийское правительство не позволяет никому из иностранных граждан проживать в этом государстве без определённой цели. Не мог же я сказать полковнику Нолану, что я приехал сюда, чтобы ухаживать за вами!

— Не знаю. Но вы могли постараться не тратить деньги махараджи на осуществление этого… с позволения сказать, плана. Честный человек сумел бы избежать этого.

— О, полноте! — воскликнул Тарвин.

— Как вы могли обмануть махараджу, уверив его, что в вашей работе был смысл! Как вы могли позволить ему выделить вам тысячу человек на ваши бессмысленные занятия! Как вы могли брать у него деньги! О, Ник!..

Он смотрел на неё, и предчувствие поражения закрадывалось в его сердце — поражения, которое лишало его жизнь смысла.

— Послушайте, Кейт, — заговорил он, — знаете ли вы, что вы говорите о самом грандиозном розыгрыше, свидетелем которого была Индийская империя с момента сотворения мира?

Это был, конечно, изящный довод, но недостаточно убедительный. Он почувствовал, что ему придётся искать более весомое оправдание, когда она ответила ему:

— Что ж, тем хуже, — ив голосе её звучали опасные холодные нотки.

— Да, Кейт, согласитесь, что с чувством юмора у вас всегда было плохо. — Он сел рядом, наклонился к ней и, взяв её за руку, продолжал: — И все-таки, разве вам не кажется забавным, что я разрыл полгосударства только для того, чтобы быть рядом с одной маленькой девочкой — очень милой, прелестной, но очень-очень маленькой, просто крошечной по сравнению с долиной Амета? Ну говорите же — не кажется, да?

— Это все, что вы хотите сказать мне? — спросила она. Тарвин побледнел. Ему был знаком этот тон непреклонной решимости, которая сейчас слышалась в её голосе. Обычно этот тон сопровождался презрительным взглядом, когда она говорила о чьей-то моральной нечистоплотности, волновавшей и возмущавшей её. Он услышал в нем свой приговор и содрогнулся. И в следующее мгновение понял, что настала критическая минута в его жизни. Он взял себя в руки и проговорил нарочито спокойно, с деланной лёгкостью и беззаботностью:

— Я надеюсь, вы не думаете, что я не заплачу махарадже по счёту, правда? Не могли же вы подумать, что я не заплачу за подобное представление?

Но в глубине души у него билась одна мысль: «Ей это отвратительно. Она это ненавидит. Почему я раньше об этом не подумал? Ну почему?» А вслух он произнёс:

— Я получил изрядное удовольствие, а теперь приобрёл вас. За то и за другое мне придётся заплатить недорого, и потому я сейчас пойду и заплачу по счёту, как человек мелочный и честный. И вы должны об этом знать.

Но она не ответила на его улыбку. Он вытер пот со лба и с тревогой посмотрел на неё. При всей своей лёгкости и внешней непринуждённости он никогда не знал наверняка, что она скажет в следующую минуту. А она не сказала ничего, и он вынужден был продолжать, чувствуя, как холодный ужас сжимает ему сердце.

— Не правда ли, Кейт, все это очень в моем духе — я говорю об этом проекте перекрытия реки? Очень похоже на человека, которому принадлежит шахта, приносящая 2000 долларов в месяц, — такому человеку и карты в руки, пусть, дескать, затевает в этой пустыне странные игры, чтобы заставить доверчивого индийского князя раскошелиться и заплатить несколько тысяч рупий.

Он произнёс этот экспромт, объяснявший причины его поведения, фамильярным и развязным тоном, который был вызван отчаянием.

— О какой шахте вы говорите? — спросила она.

— О «Долгожданной», конечно. Разве я не говорил вам о ней?

— Да, говорили, но я не знала…

— Что она приносит мне столько дохода? Да, но дела обстоят именно так. Хотите прочитать об этом в газете?

— Нет-нет, — ответила она. — Но вы же становитесь… Послушайте, Ник, вы же становитесь…

— Богатым, да? Скажем так — сравнительно богатым, пока там есть свинец. Но слишком богатым для мелкого воровства, насколько я понимаю.

Разговор принял нешуточный оборот: вся его жизнь была поставлена на карту. У Ника голова раскалывалась от усилий скрыть за шутливостью тона серьёзность положения и собственное отчаяние. Он чувствовал, что не выдержит такого напряжения. Безумный страх, который он испытывал, до предела обострил его чувства. Когда он произнёс слово «воровство», его точно молния пронзила, и сердце на мгновение замерло. Страшная мысль пришла ему в голову, ярким светом осветив всю безвыходность положения; он понял, что погиб.

Если ей так отвратителен его проступок по отношению к махарадже, что же она скажет тогда обо всем прочем? Ему-то самому все казалось в высшей степени невинным, удача и победа оправдывали все нравственные компромиссы; его даже веселила порой собственная затея. Ну а она? Как она посмотрит на это? Он почувствовал, что ему делается дурно.

Кейт — или Наулака? Он должен выбрать между ними. Наулака — или Кейт?

— Не надо шутить о таких вещах, Ник, — произнесла она. — Я знаю, что вы вели бы себя как честный человек, даже если бы были бедны. Ax, — продолжала она, нежно положив на его руку свою и молча умоляя простить её за то, что позволила себе усомниться в нем. — Я хорошо знаю вас, Ник! Вы всегда стараетесь свои добрые побуждения представить в дурном свете; вам нравится казаться хуже, чем вы есть на самом деле. Но есть ли кто-то честнее вас? О, Ник! Я всегда знала, что на вас можно положиться. А если бы вы оказались не вполне честны, все пошло бы насмарку.

Он обнял её.

— В самом деле, девочка моя? — спросил он. — В таком случае нам надо постараться, чтобы все было честно и справедливо — чего бы нам это ни стоило.

Он глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал её.

— А нет ли у вас какой-нибудь коробочки? — спросил он после долгой паузы.

— Коробочки? — в некотором замешательстве спросила Кейт. — А какая вам нужна?

— Ну, пожалуй, это должна быть самая прекрасная коробочка на свете, но… думаю, что подойдёт простая коробка из-под винограда. Не каждый день приходится посылать подарки самой королеве.

Кейт протянула ему большую плетёную коробку, в которую упаковывают длинные зеленые кисти кабульского винограда. На дне её лежали остатки ваты.

— Мы купили это недавно у разносчика, — сказала она. — Не мала ли она?

Тарвин, не говоря ни слова, отвернулся и высыпал что-то в коробку. По дну словно застучали мелкие камешки. Тарвин глубоко вздохнул. Теперь в пей хранилось несбывшееся счастье Топаза. Из соседней комнаты донёсся голос махараджи Кунвара.

— Сахиб Тарвин, Кейт, мы уже съели все фрукты, и сейчас нам хочется ещё чем-нибудь заняться.

— Одну минуточку, молодой человек, — сказал Тарвин. Все ещё стоя спиной к Кейт, наклонившись над сияющей грудой камней, он в последний раз нежно перебрал их один за другим. Ему казалось, что огромный изумруд смотрит на него с упрёком. Туман застилал ему глаза: алмаз блистал нестерпимым блеском. Он поспешно закрыл крышку, решительным движением вручил Кейт коробку и велел подержать, пока он будет завязывать её. Затем каким-то чужим, изменившимся голосом он попросил отнести это к Ситабхаи и передать ей поклон от него. — Нет-нет, — продолжал он, увидев тревогу в её глазах, — теперь она не осмелится причинить вам зло. Её ребёнок поедет с нами; и сам я, конечно, насколько возможно, буду рядом. Слава Господу, это последнее путешествие, которое вы предпримите в этой проклятой стране, точнее, предпоследнее. Здесь, в Раторе, мы вынуждены действовать быстро и энергично — пожалуй, даже слишком энергично, на мой взгляд. Поторапливайтесь, прошу вас, если вы любите меня.

Кейт отправилась надевать свой белый тропический шлем, а Тарвин тем временем развлекал двух маленьких принцев, дав им поиграться с его револьвером и пообещав в другой раз, при более удобном случае, прострелить на лету столько монет, сколько они захотят. Свита принца, в ленивой полудрёме ожидавшая его на улице, у входа в дом, была внезапно потревожена: какой-то всадник, гнавший свою лошадь, промчался сквозь её ряды с криком: «Письмо сахибу Тарвину!»

Тарвин вышел на веранду, взял помятый листок бумаги из почтительно протянутой руки вестового и прочёл послание, написанное, очевидно, не без труда и старания круглым, ещё не сформировавшимся почерком:

«Дорогой мистер Тарвин, отдайте мне мальчика и оставьте себе ту вещь. Любящий Вас Друг».

Тарвин хмыкнул и сунул записку в карман жилета.

— Ответа не будет, — сказал он, а про себя подумал: «Вы очень заботливы, Ситабхаи, но боюсь, что сейчас вы чуть-чуть перестарались. Мальчик понадобится мне ещё на полчаса». — Вы готовы, Кейт?

Принцы громко выразили своё неудовольствие, когда им было сказано, что Тарвин немедленно уезжает во дворец и что, если они хотят, чтобы он показал им что-то интересное, они должны поехать вместе с ним.

— Ничего, мы с тобой пойдём в Дунбар Холл и заведём сразу все музыкальные ящики, — сказал своему товарищу махараджа Кунвар, утешая его.

— Нет, я хочу посмотреть, как он стреляет, — сказал Умр-Сингх. — Я хочу, чтобы он убил кого-нибудь. Я не хочу во дворец.

— Вы поедете вместе со мной на моей лошади, — сказал ему Тарвин, когда ему перевели слова принца, — и мы всю дорогу будем скакать галопом. Скажите, принц, как быстро может ехать ваш экипаж?

— Как угодно быстро. Если только мисс Кейт не забоится.

Кейт села в экипаж, и вся кавалькада галопом помчалась к дворцу, при этом Тарвин ехал чуть впереди с Умр-Сингхом, который радостно похлопывал ладошками по седлу.

— Нам надо остановиться перед покоями Ситабхаи, Кейт, — крикнул ей Тарвин. — Вы не побоитесь войти со мной под арку?

— Я доверяюсь вам, Ник, — отвечала она просто и коротко, выходя из экипажа.

— Тогда идите на женскую половину. Отдайте коробку в руки Ситабхаи и скажите, что я возвращаю ей это. Вот увидите — ей знакомо моё имя.

Лошадь въехала под арку, Кейт шла рядом, а Тарвин старался держаться так, чтобы не загораживать Умр-Сингха. Двор был пуст, но когда они выехали на свет и приблизились к центральному фонтану, шорох и шёпот за ставнями усилились: так шумит сухой ковыль под порывами ветра.

— Подождите минуточку, моя дорогая, — сказал Тарвин, останавливаясь, — если только можете стоять на таком солнцепёке.

Дверь отворилась, и из дворца вышел евнух, который молча поклонился Кейт. Она последовала за ним и исчезла за дверью.

У Тарвина часто забилось сердце: он боялся за Кейт; не отдавая себе отчёта, он так крепко прижал к себе Умр-Сингха, что мальчик вскрикнул.

Шёпот стал громче, и Тарвину показалось, что он слышит чьи-то рыданья. Затем раздался чей-то тихий, нежный смех, и Тарвину стало легче. Умр-Сингх начал вырываться из его объятий.

— Нет, ещё рано, молодой человек. Надо ещё подождать, пока… Фу, слава Богу!

На тёмном фоне дверей резко выделялась маленькая фигурка Кейт. За ней, боязливо косившийся на Тарвина, шёл евнух. Тарвин любезно улыбнулся в передал с рук на руки удивлённого принца. Когда его уносили, он брыкался, и, прежде чем они выехали со двора, Тарвин услышал его сердитый рёв, за которым последовал визг — так визжат от боли. Тарвин улыбнулся.

— Оказывается, в Раджпутане лупят принцев. Это шаг на пути к прогрессу. Что она сказала вам, Кейт?

— Она просила непременно передать вам, что она знает, что вы ничего не боитесь. «Скажите сахибу Тарвину: я всегда знала, что он не испугается».

— А где же Умр-Сингх? — спросил махараджа Кунвар из коляски.

— Он ушёл к своей матери. Боюсь, что сегодня мне не удастся поиграть с вами, мой малыш. У меня тысяча дел и очень мало времени. Скажите мне, где ваш отец?

— Я не знаю. Во дворце была какая-то суматоха, кто-то плакал. Женщины всегда плачут, а отец из-за этого сердится. Я побуду у мистера Эстеса и поиграю с Кейт.

— Да, пусть он останется, — поспешно согласилась Кейт. — Ник, вы думаете, мне следует расстаться с ним?

— Это один из тех вопросов, которые мне ещё предстоит уладить, — сказал Тарвин. — Но сперва я должен найти махараджу, пусть я и в самом деле перерою для него весь Ратор.

Один из солдат шепнул что-то на ухо принцу.

— О чем это он, милый мальчик?

— Этот человек говорит, что отец тут, — сказал махараджа Кунвар. — Он здесь уже целых два дня. Я тоже хотел бы повидать его.

— Очень хорошо. Поезжайте домой, Кейт. Я подожду здесь.

Он снова въехал под арку и осадил коня. И снова за ставнями поднялся шум. Из дворца вышел человек и спросил у Тарвина, по какому он делу.

— Мне надо видеть махараджу, — ответил Тарвин.

— Подождите, — сказал человек. И Тарвину пришлось прождать ещё целых пять минут, которые он потратил на обдумывание плана действий.

Наконец появился махараджа, и каждый волосок его только что смазанных маслом усов излучал любезность и дружелюбие.

По какой-то таинственной причине Ситабхаи на два дня лишила его своих милостей и, отчаянно злясь, сидела запершись в своих покоях. А сейчас гроза миновала, и цыганка снова соблаговолила принять махараджу. Король был весел сердцем; как опытный и мудрый человек, давно научившийся ладить со своими жёнами, он почёл за лучшее не расспрашивать Ситабхаи чересчур настойчиво о причинах таких перемен в её настроении.

— Ах, сахиб Тарвин! — воскликнул он. — Давно не видел вас. Что нового на плотине? Есть там что-нибудь интересное?

— Сахиб махараджа, именно об этом я и пришёл поговорить с вами. Нет, на реке нет ничего интересного, и сдаётся мне, что золота там нет.

— Это плохо, — сказал король, ничуть не встревоженный услышанным.

— Но если вы соблаговолите пройтись со мной туда, то я вам обещаю кое-что интересное. Теперь, когда я убедился, что золота там нет, я больше не хочу впустую тратить ваши деньги; но какой смысл беречь весь тот порох, что был завезён на плотину? Там, наверное, его фунтов пятьсот.

— Я вас не понимаю, — сказал махараджа, мысли которого были заняты чем-то другим.

— Не угодно ли вам увидеть самый сильный взрыв, который только можно устроить? Хотите услышать, как дрожит земля, и увидеть, как разлетаются вдребезги скалы?

Лицо махараджи просветлело.

— А из дворца это можно будет наблюдать? — спросил он. — С крыши дворца?

— О да. Но лучше всего будет видно с берега реки. Я верну реку в старое русло в пять часов. Сейчас три. Вы придёте, сахиб махараджа?

— Приду. Это будет великолепная тамаша. Пятьсот фунтов пороха! Земля расколется надвое!

— Да, вот увидите. А после этого, сахиб махараджа, я женюсь. А потом я уезжаю. Вы придёте ко мне на свадьбу?

Махараджа, заслонив глаза рукой от солнца, уставился на Тарвина из-под своего тюрбана.

— Клянусь Богом, сахиб Тарвин, — сказал он, — ну и быстрый же вы человек! Значит, вы женитесь на леди-докторше, а потом уезжаете? Я приду к вам на свадьбу. Я и Пертаб Сингх.

Невозможно в точности восстановить следующие два часа в жизни Николаса Тарвина. Он чувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов был сдвинуть горы с места и повернуть реки вспять; под ним гарцевал сильный конь, а сердце обжигала мысль, что он потерял Наулаку, зато обрёл Кейт. Когда он, как метеор, промчался по плотине, кули осознали, что происходит что-то очень важное, и тут же разнёсся слух — их ждут великие дела! Артельный десятник явился на зов Тарвина и понял, что девиз дня — разрушение, а это, может быть, единственное, что восточный человек очень хорошо понимает.

С громкими криками и пронзительными воплями они разметали по брёвнышку пороховой склад, оттащили от плотины телеги и подъёмный кран, порвали сплетённые из травы бечевы. А потом, по-прежнему понукаемые Тарвином, заложили бочки с порохом под верхнюю часть недостроенной плотины, завалили их сверху всякой всячиной и забросали песком.

Дело делалось наспех, но порох, по крайней мере, был собран в одном месте, и Тарвин сделал все, что было в его силах, чтобы шума и дыма было побольше и магараджа получил удовольствие. Без чего-то пять махараджа прибыл на место в сопровождении свиты, и Тарвин, приказав всем рабочим отбежать подальше, поджёг длинный зажигательный шнур. Огонь медленно подбирался к верхушке плотины. И тут, ярко сверкнув белым пламенем, плотина разверзлась с глухим грохотом, и поднятые в воздух клубы пыли смешались с облаком дыма. Воды Амета с яростью устремились в образовавшееся отверстие, закипели и запенились, и наконец, ленивым потоком влились в привычное старое русло. Дождь из падавших с неба обломков поливал берега Амета и поднимал фонтаны воды. Прошло совсем немного времени, и только облако дыма да почерневшие от взрыва крылья плотины, осыпающиеся на глазах по мере того, как их все больше и больше подмывала река, напоминали о том, что здесь велись работы.

— Итак, сахиб махараджа, сколько я вам должен? — спросил Тарвин после того, как удостоверился в том, что никто из кули, даже самых неосторожных и безрассудных, не погиб.

— Это было прекрасное зрелище, — сказал махараджа. — Я такого никогда не видывал. Жалко, что это нельзя увидеть ещё раз.

— Что я вам должен? — повторил Тарвин.

— За это? О, да это же мои люди! Ну съели они немного рису, и к тому же почти все они отпущены из моих тюрем. Порох взяли со складов арсенала. Так какой же смысл толковать о том, кто кому должен? Да что я, какой-то там бунниа, который станет считать долги? Это была прекрасная тамаша! Клянусь Богом, от этой плотины и следа не осталось!

— Я мог бы все отстроить заново, если бы вы захотели.

— Сахиб Тарвин, если бы вы прожили здесь ещё год-другой, вы, наверное, и получили бы счёт; кроме того, хочу сказать вам: все, что вы заплатите, заберут те, кто расплачивается с заключёнными, и, значит, ваши деньги не сделают меня богаче. У вас работали мои люди, рис нынче дешёв, и кроме того, им повезло — они видели тамашу. Этого больше чем достаточно. Нехорошо говорить о платежах. Давайте вернёмся в город. Клянусь Богом, сахиб Тарвин, вы человек ловкий. Теперь некому будет играть со мной в пахиси и веселить меня. И махараджа Кунвар тоже расстроится. Но это хорошо, когда мужчина женится. Да, это очень хорошо. Почему вы уезжаете, сахиб Тарвин? Это что, приказ правительства?

— Да, американского правительства. Я нужен там, чтобы помочь ему управлять государством.

— Вы не получали никакой телеграммы, — простодушно заметил король. — Хотя вы такой ловкий, что…

Тарвин весело засмеялся, развернул лошадь и ускакал, оставив короля несколько заинтригованным, но совершенно безучастным. Тот, наконец, научился воспринимать Тарвина и его повадки как своего рода природное явление, неподвластное чему бы то ни было.

У дома миссионера Тарвин по привычке попридержал лошадь и несколько мгновений смотрел на город; и вдруг он так остро почувствовал чужеродность всего того, что окружало его здесь, — чувство, предвещавшее скорые перемены в его жизни, — что он вздрогнул.

— Все это было лишь сном, дурным сном! — пробормотал он. — А хуже всего то, что в Топазе никто не поверит и в половину случившегося со мной. — Глаза его, блуждавшие по выжженной солнцем земле, засверкали при воспоминаниях о днях, прожитых в Раторе. «Эх, Тарвин, старина, в твоих руках было целое королевство, и что же в результате? Ты уезжаешь ни с чем, а эта страна смотрит тебе вслед с чувством превосходства. Ты одурачил сам себя, дружище, думая, что ты приехал в Богом забытую дыру, — и ты сильно ошибся. Если ты целых полгода провозился здесь, пытаясь добыть то, что тебе нужно, а потом не смог удержать это в руках… значит, ты только того и заслуживаешь… Топаз! Бедный Топаз!» — он снова скользнул взглядом по раскинувшейся красно-бурой равнине и громко рассмеялся. Маленький городок у подножия Большого Вождя за десять тысяч миль отсюда, ничего не подозревающий о том, какие мощные силы ради него были приведены в действие, этот городок, пожалуй, рассердился бы на Ника за неуместный смех; ибо Тарвин, не успев ещё прийти в себя от тех событий, что до основания потрясли Ратор, относился теперь несколько свысока к своему родному городу, который мечтал когда-то превратить в столицу американского Запада.

Он хлопнул себя по бедру и развернул лошадь в сторону телеграфной станции. «Клянусь всем святым, хотел бы я знать, — думал он, — как же мне теперь уладить дело с миссис Матри? Если бы она увидела даже плохонькую стеклянную копию Наулаки, то и тогда у неё потекли бы слюнки». Лошадь быстро скакала вперёд, и Тарвин, перестав мучить себя этим вопросом, беспечно махнул рукой. «Если я сумел примириться с этой неудачей, смирится и она. Надо только подготовить её телеграммой».

Оператор телеграфной станции, он же главный почтмейстер Гокрал Ситаруна, до сих пор не может забыть, как странный англичанин, который, в сущности, и не англичанин и потому вдвойне непонятен, в последний раз поднялся по узенькой лестнице, уселся на сломанный стул и потребовал абсолютной тишины; как после пятнадцатиминутного зловещего молчания и подкручивания тонких усов он тяжело вздохнул, как обыкновенно вздыхают англичане, когда съедят что-нибудь вредное для себя, и, отстранив оператора, набрал номер соседней станции и отбил послание, действуя несколько высокомерно и решительно; и как он надолго остановился перед последним ударом, приложил ухо к аппарату, как будто тот мог что-то сказать ему, и наконец, широко и лучезарно улыбнувшись, произнёс:

— Кончено, бабу. Так и запишите у себя, — и умчался с воинственным кличем своей родины на устах.

Телега, запряжённая волами, поскрипывая, тащилась по дороге, ведущей на станцию Равут. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в пунцовые тона, и низкие холмы Аравуллиса вырисовывались на фоне бирюзового неба, как гряда разноцветных облаков.

Почувствовав холодное дыхание ночи, Кейт поплотнее закуталась в плед. Тарвин, болтая ногами, сидел на задке телеги и не спускал глаз с Ратора, который должен был вот-вот исчезнуть за поворотом. Сознание своего положения, разочарование, угрызения чуткой совести — все это ждало Кейт впереди. А сейчас, удобно расположившись на ложе из подушек, она испытывала лишь чисто женское удовольствие от сознания, что есть на свете мужчина, который сделает для неё все.

Многократно произнесённые слова нежных прощаний с женщинами из дворца, стремительное венчание, в котором Ник, конечно же, не мог согласиться с пассивной ролью заурядного жениха, а наоборот, всем командовал и увлёк всех своей неудержимой энергией, — все это утомило её. Острая тоска по дому (она всего час назад увидела ту же тоску в мокрых от слез глазах миссис Эстес) овладела ею, и её попытка погрузиться в мир людского горя казалась ей сегодня ночным кошмаром, и все же…

— Ник, — сказала она нежно.

— Слушаю тебя, маленькая моя.

— Нет, ничего; я просто думаю. Ник, а вы позаботились о махарадже Кунваре?

— Либо я ничего не понимаю в жизни, либо с ним все в порядке. Пусть вас это не беспокоит. После того как я кое-что объяснил старику Нолану, он довольно благосклонно отнёсся к моим соображениям и обещал, что до поступления в Майо Колледж мальчик поживёт у него. Понятно?

— Мне так жаль его мать! Если бы я только могла…

— Нет, вы не могли бы. Эй, смотрите скорее! Вот он, прощальный взгляд на Ратор.

Цепочка разноцветных огней, освещавших висячие сады дворца, скрытая до поры за бархатно-чёрным выступом скалы, вдруг выплыла из темноты. Тарвин вскочил на ноги в телеге и по восточному обычаю отвесил низкий прощальный поклон.

Огни исчезли один за другим, как в коробке из-под винограда исчезли сиявшие нестерпимым блеском камни ожерелья. И, наконец, осталось только одно окно. Оно светилось на самом высоком бастионе, точно далёкая звезда, подобно чёрному алмазу Наулаки, мерцающая мрачным красноватым блеском. Но и этот огонёк тоже угас, и мягкая ночная мгла, поднимавшаяся откуда-то из-под земли, укутывала мужчину и женщину, сидевших в телеге.

— В конце концов, — сказал Тарвин, обращаясь к зажигающимся на тёмных небесах звёздам, — есть на свете вещи и поважнее Наулаки.