Наулака: История о Западе и Востоке

XI

Когда Тарвин встретился с махараджей, тот ещё не успел принять обычную утреннюю дозу опиума и потому находился в глубочайшей депрессии. Человек из Топаза, решившийся приступить к исполнению своего плана, смотрел на него цепким. изучающим взглядом.

Первые слова махараджи помогли ему завести разговор на нужную тему.

— Зачем вы сюда приехали? — спросил у него махараджа.

— В Ратор? — переспросил Тарвин с лучезарнейшей улыбкой.

— Да, в Ратор, — проворчал махараджа. — Агент сахиб говорит, что вы не служите никакому правительству и приехали сюда с одной целью — все кругом высматривать и писать ложные донесения. Так зачем вы приехали?

— Я приехал, чтобы повернуть течение вашей реки. В ней есть золото, — сказал он уверенно.

Раджа ответил на это лаконично:

— Идите и разговаривайте об этом с правительством, — произнёс он мрачно.

— Мне кажется, это ваша река, — ввернул Тарвин неунывающим тоном.

— Моя! Ничего в этом штате мне не принадлежит. Торговые люди днём и ночью стоят у моих ворот, чтобы вытрясти из меня деньги. Агент сахиб ни за что не хочет разрешить мне самому собирать налоги, как поступали мои предки. У меня нет армии.

«Все это чистая правда, — прошептал Тарвин, — и в один прекрасный день я мог бы убежать, прихватив с собой всю его армию».

— Да если бы у меня и была армия, — продолжал махараджа, — мне не с кем было бы воевать. Я всего-навсего старый беззубый волк. Уезжайте отсюда!

Разговор происходил на мощённом плитами дворе у того самого дворцового крыла, где находились покои Ситабхаи. Махараджа сидел в сломанном виндзорском кресле[12], а его грумы проводили перед ним одного за другим осёдланных и взнузданных коней, в надежде, что один из них приглянется махарадже и он выберет его для королевской прогулки. Утренний ветер разносил по выложенному мрамором двору затхлый, нездоровый воздух дворца, и этот запах уж никак нельзя было назвать благотворным.

Тарвин, так и не слезший с лошади, храня молчание, сидел, перекинув правую ногу через холку. Ему не раз приводилось наблюдать за тем, какое действие производил опиум на махараджу. К нему приближался слуга, держа в руках маленькую медную чашечку с опиумом и водой. Махараджа с гримасой отвращения проглотил свою дозу лекарства, стряхнул с усов и бороды оставшиеся на них капли коричневой жидкости и снова упал в кресло, уставившись в пространство пустым, бессмысленным взглядом. Через несколько минут он вскочил на ноги, бодрый и весёлый.

— Вы здесь, сахиб? — спросил он. — Ну, конечно, здесь, иначе мне не было бы так весело. Вы поедете сегодня утром со мной на прогулку?

— Я в вашем распоряжении.

— Тогда пусть выведут фоксхоллского жеребца. Он вас сбросит, учтите.

— Очень хорошо, — ответил Тарвин спокойно.

— А я поеду на своей кобыле по прозвищу Кач. Давайте-ка уберёмся отсюда поскорее, пока сюда не явился агент сахиб, — сказал махараджа.

За стенами двора раздался звук охотничьего горна и стук колёс — это конюхи отправились седлать лошадей.

Махараджа Кунвар взбежал по лестнице и, по-дружески кивнув Тарвину, бросился к отцу, который взял его на руки и приласкал.

— Что привело тебя сюда, Лальи? — спросил махараджа. Слово «лальи» в переводе означает «любимый» — таким ласковым именем все во дворце называли принца.

— Я пришёл проводить занятия со своей охраной. Отец, моим воинам выделяют из государственного арсенала плохое снаряжение. У Джейсингха седло перевязано верёвкой, а он самый лучший из моих солдат. И кроме того, он рассказывает мне чудесные сказки, — сказал махараджа Кунвар на местном наречии.

— Хай! Хай! Ты ничем не отличаешься от остальных, — сказал король. — Все чего-то требуют у государства. Ну что же тебе нужно?

Мальчик просительно сложил ручонки, а потом бесстрашно ухватил отца за громадную бороду, которая на раджпутский лад была зачёсана за уши.

— Всего-навсего десять новых сёдел, — сказал он. — Они хранятся в больших кладовых для седельного снаряжения. Я их сам видел. Но смотритель лошадей сказал, что я должен сначала спросить разрешения у короля.

Лицо махараджи потемнело, и он дал страшную клятву, что не спустит этого.

— Король нынче и раб и слуга одновременно, — проворчал он, — слуга агента сахиба и английского государства, но клянусь Индрой[13]! — королевский сын — это не кто-нибудь, а королевский сын. И какое право имеет Саруп Сингх не давать тебе то, что ты возжелал, дражайший мой принц?

— Я говорил ему, — сказал махараджа Кунвар, — что мой отец будет недоволен. Но больше я ему ничего не сказал, потому что мне нездоровилось, и потом, ты же знаешь, — головка в чалме печально поникла, — я же всего лишь ребёнок. Можно я возьму седла?

Тарвин, который не понимал ни слова из этого разговора, сидел спокойно на своей маленькой лошадке и, улыбаясь, смотрел на своего друга махараджу. Когда махараджа Кунвар сказал отцу о цели своего прихода, во дворе стояла полная тишина. Так тихо бывает лишь в предрассветный час. Тарвин слышал даже воркованье голубей па башне высотою в сто пятьдесят футов. Но теперь за зелёными ставнями все ожило, пришло в движение: чувствовалось, что там пристально следят за тем, что происходит во дворе. Тарвин слышал затаённое дыхание, шелест тканей и осторожнейший скрип приоткрываемых окон. Сюда долетал запах мускуса и жасмина, наполнивший сердце Ника тревогой; не поворачивая головы и не глядя в ту сторону, он мог с уверенностью сказать, что Ситабхаи со своими женщинами внимательно следила за беседой короля с сыном. Но ни сам король, ни принц, казалось, не обращали на это внимания.

Махараджа Кунвар гордился своими познаниями в английском языке, которые он приобрёл, сидя на коленях у миссис Эстес; короля же весьма интересовали успехи сына. И чтобы Тарвин понял, о чем они говорят, принц перешёл на английский, но заговорил очень медленно и отчётливо, так, чтобы и отец понял его.

— А вот новые стихи, которые я выучил лишь вчера, — сказал он.

— А там ничего не говорится об английских богах? — спросил махараджа подозрительно. — Помни, что ты раджпут.

— О нет, нет! — ответил принц. — Это просто английские стихи, и я выучил их очень быстро.

— Тогда я выслушаю их, маленький брамин. В один прекрасный день ты выучишься писать, как настоящий писец, и поступишь в английский колледж и будешь носить длинную чёрную мантию.

Малыш снова перешёл на родной язык.

— На флаге нашего государства пять цветов, — сказал он. — И когда я уйду на войну сражаться за него, я, быть может, стану настоящим англичанином.

— Теперь, сынок, никто уже не водит свои армии в бой. Но я слушаю тебя, читай же.

Сдержанный шорох и шёпот сотен невидимых зрителей усилились. Тарвин наклонился вперёд, подперев голову рукой, а принц соскользнул с отцовских колен, заложил руки за спину и начал читать, безо всякого выражения и без остановок:

Там есть ещё что-то, но я забыл, — продолжал он, — а кончается так:

Я выучил его очень быстро. — И он захлопал в ладоши в знак похвалы самому себе, и Тарвин последовал его примеру.

— Я ничего не понял, но ты молодец, — английский тебе в жизни пригодится. Твой белый друг так говорит по-английски, как я прежде и не слыхивал, — сказал махараджа на местном наречии.

— Да, — ответил принц. — Но, кроме того, он говорит и лицом, и руками — вот так, смотри. И я, сам не знаю почему, всегда смеюсь, когда слушаю его. А вот сахиб полковник Нолан говорит, точно буйвол, не раскрывая рта. И непонятно, сердится он или, наоборот, доволен. Но, отец мой, скажи же мне, что здесь делает сахиб Тарвин?

— Мы едем вместе на прогулку, — ответил король, — и когда мы вернёмся, возможно, я смогу ответить на твой вопрос. А что говорят о нем твои люди?

— Они говорят, что сердце у него чистое. И он всегда ласков со мной.

— Он беседовал с тобой обо мне?

— Да, хотя я ничего не понял, но я не сомневаюсь в том, что он хороший челвек. Смотри, он опять смеётся.

Тарвин навострил уши, услышав собственное имя, уселся в седле поудобнее и подобрал поводья, словно намекая королю, что пора отправляться в путь.

Конюхи вывели высокого чистокровного английского жеребца, машущего хвостом, и сухопарую кобылу мышастого окраса. Махараджа встал.

— Возвращайся к Сарупу Сингху и возьми у него седла, мой принц, — сказал он.

— Что вы сегодня собираетесь делать, малыш? — спросил Тарвин.

— Пойду получу новое снаряжение для своих солдат, — отвечал тот, — а потом вернусь сюда — играть с сыном первого министра.

Шёпот и шорох за ставнями стали громче и напоминали теперь шипенье затаившейся в засаде змеи. Кто-то очень хорошо понимал слова мальчика — это было очевидно.

— Вы сегодня увидитесь с мисс Кейт?

— Нет, сегодня нет. Сегодня у меня каникулы. Я не пойду к миссис Эстес.

Король быстро повернулся к Тарвину и спросил его еле слышно:

— Разве он должен каждый день показываться леди-докторше? Все вокруг лгут, надеясь добиться моего расположения; даже полковник Нолан говорит, что мальчик здоров и силён. Скажите мне правду. Он мой первенец.

— Он не совсем здоров, — ответил Тарвин спокойно. — Будет лучше, если сейчас мисс Шерифф осмотрит его. Вы же понимаете, что вы ничего не потеряете, если будете держать ухо востро.

— Я ничего не понимаю, — сказал махараджа, — но лучше отправляйся-ка в дом миссионера, сынок.

— Но я должен вернуться сюда — играть с сыном первого министра, — закапризничал принц.

— Ведь вы ещё не знаете, какую игру приготовила для вас мисс Шерифф, — сказал Тарвин.

— Какую же? — хитро спросил махараджа.

— У вас есть экипаж и десять воинов, — отвечал Тарвин. — Надо только съездить к ней, и вы все узнаете.

Он достал из нагрудного кармана конверт, не без удовольствия взглянул на американскую почтовую марку в два цента и на обратной стороне нацарапал для Кейт записку следующего содержания:

«Пусть мальчик пробудет у вас целый день. Сегодня утром мне все видится в мрачном свете. Найдите, чем его занять, придумайте для него игры, делайте что угодно, только пусть держится подальше от дворца. Я получил вашу записку. Все в порядке. Я все понял».

Он подозвал к себе махараджу Кунвара и вручил ему записку.

— Отнесите это мисс Кейт, как умный и взрослый мальчик, и скажите ей, что это я послал вас.

— Мой сын не вестовой, — почти грубо проворчал король.

— Ваш сын нездоров, и, мне кажется, я первый, кто сказал вам правду об этом, — сказал Тарвин. — Эй, поосторожнее с этим жеребцом, не дёргайте за узду.

Жеребец горячился, невзирая на усилия конюхов.

— Он вас сбросит, — вне себя от восторга закричал махараджа Кунвар. — Он всех конюхов сбрасывает!

И в этот момент в тишине двора трижды отчётливо хлопнула ставня.

Один из конюхов проворно отскочил в сторону от брыкающейся лошади. Тарвин сунул ногу в стремя, чтобы вскочить в седло, но неожиданно оно съехало на бок. Человек, державший жеребца в поводу, отпустил его, и Тарвин еле успел рывком освободить ногу из стремени, как лошадь скакнула вперёд.

— Да, чтобы убить человека, есть способы и похитрее, — сказал он тихо. — Верните-ка сюда моего приятеля, — добавил он уже громче, обращаясь к одному из конюхов. Когда жеребца привели, Тарвин так сильно затянул подпругу, как несчастное животное не затягивали с тех самых пор, когда оно впервые почувствовало на себе седока. — То-то же, — сказал он и вскочил в седло в то самое мгновение, когда король выезжал со двора.

Жеребец взвился на дыбы, неловко пал на передние ноги и неожиданно лягнул воздух задними. Тарвин крепко сидел в седле, как настоящий ковбой, и спокойно обратился к мальчику, с интересом наблюдающему за усилиями Ника:

— Не задерживайтесь, махараджа. Не слоняйтесь здесь без дела. Мне хочется, чтобы вы сейчас, при мне, отправились к мисс Кейт.

Мальчик повиновался, с сожалением поглядывая на бесившегося скакуна. А тем временем фоксхоллский жеребец прилагал все усилия, чтобы сбросить своего седока. Он не желал уезжать со двора, хотя Тарвин «убеждал» его сначала ударами хлыста по крупу, а потом — по голове, между ушами. Приученный к тому, что конюхи падали с седла, чуть только он начинал показывать, характер, жеребец пришёл в ярость. Рванувшись с места, он пролетел под аркой, круто развернулся и помчался догонять кобылу махараджи. Очутившись в открытом поле, на песчаной равнине, он почувствовал, что здесь может проявить себя во всей красе. Тарвин тоже решил не упускать свой шанс. Махараджа, в молодости стяжавший славу великолепного наездника у своих подданных, которых по праву причисляют к самым лучшим наездникам в мире, развернулся в седле и с интересом наблюдал за тем, как Тарвин воюет с лошадью.

— Вы ездите верхом, как настоящий раджпут, — закричал он, когда Тарвин стрелой промчался мимо него. — Направьте его прямо в открытое поле.

— Нет, пусть сначала поймёт, кто его хозяин, — отвечал Тар-вин и рывком развернул лошадь.

— Шабаш! Шабаш! Отлично! Молодец! — вскричал махараджа, когда жеребец повиновался безжалостным поводьям. — Сахиб Тарвин, я сделаю вас кавалерийским полковником своей регулярной армии.

— Десять миллионов чертей! — вскричал Тарвин грубо. — Назад, скотина, назад!

Узда натянулась так туго, что конь прижал голову к взмыленной груди; но прежде чем подчиниться наезднику, он снова пал на передние ноги и брыкнул воздух задними, да так злобно, что напомнил Тарвину его собственных необъезженных мустангов. «Передними ногами упирается в землю, и грудь точно так же выгибает», — весело думал он, взлетая вверх и падая вниз, как на качелях. Он чувствовал себя в своей стихии — словно вернулся в родной Топаз.

— Маро! Маро! — кричал король. — Ударьте его как следует! Бейте сильнее!

— О, пусть повеселится вволю! — сказал Тарвин так, словно удержаться в седле ему не составляло никакого труда. — Пусть его! Мне это даже нравится.

Когда жеребец устал, ему пришлось ярдов десять пятиться назад по приказу седока.

— А вот теперь можно ехать вперёд, — сказал Тарвин и поскакал рысью рядом с махараджей. — В вашей реке полно золота, — помолчав секунду, заявил он, как бы возвращаясь к прерванному разговору.

— Когда я был молод, — сказал король, — я охотился здесь на свиней. По весне мы гонялись за ними и били их саблями. Это было ещё до появления англичан. Вон там, у той скалы, я сломал себе ключицу.

— Здесь полно золота, сахиб махараджа. Как вы предполагаете добывать его?

Тарвин уже не раз имел случай убедиться в болтливости короля и потому не собирался поощрять беседу на посторонние темы.

— Откуда мне знать? — мрачно заметил король. — Спросите агента-сахиба.

— Нет, все-таки интересно, кто же управляет этим государством — вы или полковник Нолан?

— Вы знаете ответ на этот вопрос. Вы сами все видели, — отвечал махараджа. — Там, — сказал он, указывая на север, — проходит одна железная дорога, там, — указывая на юг, — другая. Я же подобен козлёнку между двумя волками.

— Пусть так, но, во всяком случае, земля, лежащая между этими двумя дорогами, принадлежит вам. И вы можете делать с ней все, что вам заблагорассудится.

Они отъехали от города на две-три мили и двигались вдоль берега .реки Амет; ноги лошадей по щиколотку увязали в рыхлом песке. Король смотрел на лужицы, в которых отражалось солнце, на белые, кое-где поросшие тростником кочки, на отдалённую цепь гранитных гор, с которых брал своё начало Амет. Увы, это был не тот пейзаж, который мог развеселить королевское сердце.

— Да, я владыка этой страны, — сказал он. — Но смотрите, четверть всех моих доходов поглощают те, кто их собирает; ещё одна четверть остаётся за смуглолицыми кочевниками-скотоводами, погонщиками верблюдов, живущими в пустыне, — они платить не желают, а я не имею даже права воевать с ними; ещё четверть я, пожалуй, получаю; но те, кто должен заплатить последнюю четверть, не знают, кому отдать эти деньги. Да, я очень, очень богатый король.

— Что же, в любом случае река должна утроить ваши доходы.

Махараджа внимательно посмотрел на Тарвина.

— А что сказало бы на это правительство? — спросил он.

— Я не вполне понимаю, при чем здесь правительство. Ведь смогли же вы, не советуясь с правительством, разбить апельсиновые сады и проложить канал вокруг них (в глазах его величества появилось что-то похожее на понимание)? Работы на реке обойдутся вам намного дешевле. Вы ухе пробовали искать здесь золото, ведь так?

— Да, как-то летом на реке начинали мыть золото. Мои тюрьмы были переполнены преступниками, и я опасался бунта. Но ничего любопытного там не было, если не считать этих чёрных собак, копающихся в песке. В тот год мой гнедой пони взял на скачках большой приз — кубок Пуна.

Тарвин в досаде всплеснул руками. Какой смысл говорить о важном деле с этим изнывающим от скуки человеком, который, чтобы увидеть хоть что-нибудь интересное, готов заложить в ломбард все, что уцелело в его душе, разрушенной опиумом. Впрочем, Ник быстро взял себя в руки.

— Да, согласен: смотреть здесь не на что. Вам нужно кое-что другое — нужна небольшая плотина в районе Гунгры.

— На подступах к горам?

— Да.

— Никто и никогда не делал запруды на Амете, — сказал король. — Река вытекает из земли и снова уходит в землю, а когда идут дожди, она становится широкой, как Инд.

— А мы ещё до дождей оголим её дно — на протяжении двенадцати миль, — сказал Тарвин, внимательно наблюдая за тем, какое впечатление произведут эти слова на его собеседника.

Ответ был все тот же:

— Никто никогда не перекрывал Амет.

— Да, никто. И в самом деле, никто и не пробовал. Дайте мне рабочую силу — столько, сколько я попрошу, и я вам перекрою Амет.

— А куда же уйдёт вода? — поинтересовался король.

— Само собой разумеется, что я отведу её в другое русло, как вы отвели канал от апельсинового сада.

— Ах! Тогда полковник Нолан разговаривал со мной, как с ребёнком.

— Вы сами знаете, почему, сахиб махараджа, — спокойно произнёс Тарвин.

Король замер, поражённый дерзостью собеседника. Конечно, он и раньше подозревал, что о его семейной жизни ходят разные толки и городу известны все его тайны, потому что попытки заставить молчать три сотни женщин обречены на провал. Но он не ожидал, что услышит столь откровенные намёки на подробности его личной жизни из уст этого непочтительного чужеземца, то ли англичана, то ли нет.

— На этот раз полковник Нолан возражать не будет, — продолжал Тарвин. — Тем более что это пойдёт на пользу вашему народу.

— Которым тоже правит полковник Нолан, — сказал король.

Действие утренней дозы опиума заканчивалось, и голова его опустилась на грудь.

— Тоща я начну завтра же, — сказал Тарвин. — Зрелище будет прелюбопытное. Я должен отыскать место, где удобнее всего перекрыть реку, и полагаю, вы дадите мне несколько сот заключённых.

— Но зачем вы вообще приехали сюда? — спросил король. — Строить плотины и все переворачивать вверх дном в моем государстве?

— Я приехал потому, что вам полезно смеяться, сахиб махараджа. И вы отлично понимаете это. Я буду играть с вами в пахиси каждый вечер, пока вы не устанете, и, кроме того, я умею говорить правду — а это очень редкий товар в здешних краях.

— Вы сказали правду о махарадже Кунваре? Он и в самом деле нездоров?

— Я сказал вам, что он не очень крепок телом, но он не болен ничем таким, чего не смогла бы вылечить мисс Шерифф.

— Это правда? — требовательным тоном переспросил король. — Помните, что он наследует мой престол.

— Если я что-нибудь понимаю в людях и в самой мисс Шерифф, то можете быть уверенны: махараджа Кунвар взойдёт на престол. Не тревожьтесь, сахиб махараджа.

— Вы с ней большие друзья? — продолжал допрашивать король. — Вы оба приехали из одной страны?

— Да, — подтвердил Тарвин, — и из одного города.

— Расскажите же мне о вашем городе, — попросил махараджа.

Тарвин охотно начал рассказывать ему о Топазе — подробно, длинно, подбирая для вящей убедительности точные, выразительные слова и забывая в пылу восторга, что король в лучшем случае понимал не более одного слова из десяти в его рассказе, изобиловавшем сугубо американскими словечками. Но на середине рапсодии, воспевающей Топаз, король прервал его.

— Если это и правда такой замечательный город, то почему вы не остались там, а приехали сюда?

— Я приехал взглянуть на вас, — не задумываясь, ответил Тарвин. — Я услышал о вас ещё там.

— Так, значит, мои поэты не лгут, когда поют в своих песнях о том, что слух обо мне облетел всю землю? Если это так, я озолочу Буссанта Рао.

— Клянусь вам, что это правда. Вы и теперь хотите, чтобы я уехал? Скажите только слово. — И Тарвин сделал вид, что вот-вот остановит лошадь.

Махараджа погрузился в глубокое раздумье и сидел молча несколько минут. Потом он заговорил медленно, отчётливо выговаривая каждое слово, чтобы до Тарвина вполне дошёл смысл его речи.

— Я ненавижу всех англичан, — сказал он. — У них совсем другие обычаи, не имеющие ничего общего с нашими, и каждый раз они поднимают такой шум, если где-то убьют человека. Ваши же, сахиб Тарвин, обычаи тоже весьма отличаются от наших, но от вас значительно меньше неприятностей, чем от англичан, и вы друг леди докторши.

— Да, и надеюсь, я друг и махараджи Кунвара, — добавил Тарвин.

— Вы ему верный друг? — спросил король, не сводя с него глаз.

— Можете быть уверены во мне. Хотел бы я видеть человека, который осмелится поднять руку на малыша. Он исчезнет, король; он перестанет существовать; его попросту не будет. Да от него в Гокрал Ситаруне и воспоминания не останется, вот что я вам скажу.

— Я видел, как вы прострелили рупию. Сделайте это ещё раз.

Не думая о том, на какой норовистой лошади он сидит, Тарвин достал револьвер, подбросил монету в воздух и выстрелил. Монета упала рядом — на этот раз новенькая, — простреленная ровно посередине. Жеребец рванул с места в карьер, а кобыла короля шарахнулась в сторону. Сзади раздался топот копыт. Это королевская свита, почтительно поджидавшая их на расстоянии в четверть мили, помчалась к ним с пиками наперевес. Король засмеялся полупрезрительно.

— Они думают, что вы стреляли в меня, — сказал он. — Они убьют вас, если я не остановлю их. Так мне их остановить?

Тарвин выпятил подбородок по свойственной ему привычке, развернул лошадь и ждал, не говоря ни слова, сложив руки на луке седла. Отряд приближался нестройной толпой; всадники прильнули к лошадиным шеям, а начальник отряда размахивал прямой длинной раджпутской саблей. Тарвин скорее почувствовал, чем увидел смертельно опасные копья, направленные прямо в грудь его лошади. Король отъехал на несколько ярдов в сторону и следил оттуда за Ником, который остался один на один с многочисленным противником посреди пустынной равнины. И в эту минуту, заглянув в лицо смерти, Тарвин подумал, что предпочёл бы иметь дело с любым другим клиентом, но только не с махараджей.

Но тут Его Величество что-то крикнул своим солдатам, и копья враз опустились. Отряд разделился, и с обеих сторон от Тарвина заплясали лошади, причём каждый всадник старался оказаться как можно ближе к белому человеку.

А белый человек все смотрел перед собой, не поворачивая головы в сторону только что угрожавшего его жизни отряда, и король пробурчал в его адрес что-то одобрительное.

— Вы смогли бы сделать то же самое, защищая махараджу Кунвара? — спросил он после паузы, поворачивая свою лошадь к Тарвину.

— Нет, — спокойно ответил Тарвин. — Я бы уже давно начал стрелять.

— Стрелять? Но их же пятьдесят человек!

— Я бы стрелял в их капитана.

Король затрясся в седле от смеха и поднял руку, подзывая к себе начальника отряда.

— Охе, Пертаб Сингх-Джи, он говорит, что мог бы застрелить тебя. — Потом, повернувшись к Тарвину, добавил, улыбаясь: — Это мой двоюродный брат.

Рот раджпутского капитана, человека крупного и сильного, растянулся в широчайшей улыбке, и, к удивлению Тарвина, он ответил на чистейшем английском:

— Будь это не регулярная армия, это могло бы сработать — убить субалтерна и так далее, в общем, вы понимаете. Но нас обучали по английской системе, и свой офицерский чин я получил от королевы. В германской же армии…

Тарвин смотрел на него, онемев от изумления.

— Но вы незнакомы с военной спецификой, — вежливо произнёс Пертаб Сингх-Джи. — Я слышал ваш выстрел и видел, что вы сделали. Вы должны извинить меня. Когда рядом с Его Высочеством раздаётся выстрел, мы обязаны приблизиться — таков приказ.

Он отдал честь и присоединился к своему отряду.

Солнце становилось нестерпимо жарким, и король с Тарвином поскакали назад, к городу.

— Сколько заключённых вы могли бы выделить в моё распоряжение? — спросил Тарвин дорогой.

— Можете опустошить мои тюрьмы и взять их всех, если вам надо, — с готовностью ответил король. — Клянусь Богом, сахиб, такого со мной ещё не случалось! Я бы вам все отдал.

Тарвин снял шляпу и, смеясь, вытер потный лоб.

— Ну что же, отлично, я попрошу у вас то, что вам ничего не будет стоить.

Махараджа недоверчиво буркнул что-то. Обычно его подданные просили у него то, с чем ему вовсе не хотелось расставаться.

— Это что-то новое, сахиб Тарвин, — сказал он.

— Вы поймёте, что я не шучу, когда скажу, что хочу лишь взглянуть на Наулаку. Я видел все ваши драгоценности, принадлежащие государству, все золотые кареты, но этого ожерелья я не видел.

Махараджа проскакал ярдов пятьдесят, прежде чем ответил:

— Что, о нем тоже говорят там, откуда вы приехали?

— Конечно, все американцы знают, что это самое большое сокровище в Индии. Об этом сообщается во всех путеводителях, — беспардонно солгал Тарвин.

— А в ваших книгах написано, где оно находится? Ведь англичане знают все на свете. — Махараджа глядел прямо перед собой и едва заметно улыбался.

— Нет, но там сказано, что вы знаете, где оно, а мне очень хотелось бы взглянуть на него.

— Вы должны понять, сахиб Тарвин, — задумчиво произнёс махараджа, — что это не просто одна из драгоценностей, принадлежащих государству, это главная государственная драгоценность, символ нашего государства. Это вещь божественная. Даже я не могу держать её при себе и не имею права отдать приказ показать её вам.

Тарвин расстроился.

— Но, — продолжал махараджа, — если я скажу, где оно, вы можете отправиться туда на собственный страх и риск, не вмешивая в это дело правительство. Я видел, что вас трудно испугать, а человек я благодарный. Может быть, жрецы покажут вам его, а может, и нет. А может, там и вовсе нет священников. Ах, я совсем забыл — оно совсем не в том храме, о котором я думал. Нет, должно быть, оно в Гай-Мухе — Коровьей Пасти. Но священников там нет, и никто туда не ходит. Да-да, конечно, оно там, в храме Гай-Мух. А я почему-то думал, что оно в городе, — закончил махараджа. Он говорил так спокойно, как будто речь шла не о драгоценном ожерелье, а о потерянной лошадиной подкове или о тюрбане, который положили не на место и потому никак не могут найти.

— Ах, да, конечно! В Коровьей Пасти — в Гай-Мухе, — повторил Тарвин, как будто и об этом было написано в американских путеводителях.

Король снова засмеялся и продолжал:

— Клянусь Богом, только очень смелый человек отважится войти в Гай-Мух — такой смелый, как вы, сахиб Тарвин, — добавил он, бросив на собеседника цепкий взгляд. — Хо-хо! Пертаб Сингх-Джи туда бы не сунулся, нет. Даже под охраной того отряда, который не сумел напугать вас.

— Приберегите ваши похвалы до тех времён, когда я смогу принимать их заслуженно, — сказал Тарвин. — Подождите, пока я перекрою реку. — Он некоторое время молчал, как бы переваривая те сведения, которые только что получил от махараджи.

— А что, ваш город похож на этот? — спросил полуутвердительно махараджа, указывая на стены Ратора.

Тарвин уже в какой-то степени преодолел то презрительное чувство, с которым взирал на Гокрал Ситарун и на город Ратор. Теперь он относился к ним добрее, что вообще было присуще его натуре.

— Топаз в будущем станет крупнее, чем Ратор, — пояснил он.

— А когда вы были там, каково было ваше официальное положение? — спросил махараджа.

Тарвин, не говоря ни слова, достал из нагрудного кармана телеграмму, полученную от миссис Матри, и молча вручил её королю. Когда дело касалось выборов, то даже похвала насквозь пропитанного опиумом раджпута была ему небезразлична.

— Что это означает? — спросил король, и Тарвин в отчаянии всплеснул руками.

Он объяснил, как связан с правительством своего штата, и представил Законодательное собрание штата Колорадо одним из парламентов Америки. И если бы махараджа захотел обращаться к Тарвину официально, то ему следовало бы называть Ника достопочтенным господином Николасом Тарвином.

— Вроде тех членов провинциальных советов, которые иногда приезжают сюда? — предположил махараджа, вспомнив седовласых господ, которые время от времени навещали его и были облечены властью, лишь отчасти уступавшей власти вице-короля. — Но вы же не станете писать донесения в своё Законодательное собрание по поводу того, как я управляю своими владениями? — спросил он подозрительно, снова вспоминая приехавших из-за моря сверхлюбопытных эмиссаров британского парламента, плохо державшихся в седле и ведущих нескончаемые разговоры о хорошем управлении каждый раз, когда ему хотелось спать. — А главное, — прибавил он медленно, с расстановкой, когда они приблизились к дворцовым воротам, — вы ведь настоящий друг махараджи Кунвара, да? И ваша подруга, леди-докторша, вылечит его, правда?

— Да, — сказал Тарвин, и под влиянием внезапного порыва добавил: — Ведь для этого мы здесь и находимся!