Навеки моя

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Полночь. Небо было таким черным, что невозможно было разобрать, где оно кончается и начинается вода, а также где кончается вода и начинается суша.

Бартоломью покинул башню маяка, вверив ее попечению Сима, и начал подниматься по лестнице на вершину утеса. Ветер вцепился в его дождевик, хлопая полами тяжелой, промасленной ткани по ногам. Подобно фокуснику, порыв ветра раздул его капюшон. Он почувствовал, что капли холодного дождя бьют его в лицо, но продолжал идти.

Ничто не имело значения: ни дождь, ни ветер, ни, в первую очередь, он сам. Он был ничем, даже меньше, чем ничем. Он больше не хотел родиться заново, он хотел перестать существовать.

Он поскользнулся на мокрой деревянной ступеньке и начал падать. Инстинктивно схватился руками за поручни и сумел удержаться, но при этом больно ударился коленом о ступеньку. Он приветствовал боль. Она позволила отвлечься от видений и образов, преследовавших его.

Видения Эри – и Причарда.

Ветер дул так яростно, что ему пришлось изо всех сил держаться за канат, натянутый вдоль вымощенной деревом дороги к домам. Он сморгнул капли дождя с ресниц и провел ладонью по мокрому лицу. Далеко впереди, по меньшей мере за тысячу миль, возникло крошечное пятнышко света. Его дом? Или дом Эри? Может, это горел свет в окне ее спальни? Ее и Причарда?

Резкий порыв ветра свалил его на колени. Он подался назад и несколько секунд балансировал на краю деревянного помоста, прежде чем ему удалось выпрямиться, держась за канат. Старый Сим предупреждал его, что снаружи – ад кромешный. Старый морской волк сказал: «Тебя легко унесет ветром с утеса, и ты утонешь в бушующей черной бездне». Край обрыва был в двадцати пяти футах от него. Каким искушением было просто сделать несколько шагов, и шторм навеки заглушит его боль!

Не помня себя, Бартоломью дошел до ограды. Калитка тихонько скрипнула, когда он открыл ее. Луч света, который и помог ему дойти до дому, исходил от его собственного порога. Соседний дом помощника смотрителя был погружен во тьму. Бартоломью обошел дом и подошел к его северной стороне, откуда он мог видеть окна спальни. Они тоже были темны. Он долго стоял там, глядя в темные окна и от всего сердца желая, чтобы ветер в эту ночь был еще сильнее.

Несколько часов спустя Хестер вошла в кабинет и с удивлением посмотрела на Бартоломью, который сидел за столом. Его черные волосы, кучерявые, но обычно аккуратно постриженные, выглядели так, как будто один из его фазанов свил в них гнездо. Красные глаза, заострившиеся черты лица. Его дождевик валялся в луже на полу. На столе стояла пустая бутылка из-под виски.

– Чего ты хочешь, Хестер?

Уныние и усталость прозвучали в его словах.

– Ты был здесь всю ночь, не так ли? – спросила она, – с этой… этой…

Его карие глаза стали ледяными, обещая ответ, такой же смертельный, как укус кобры, если она произнесет свое излюбленное оскорбление в адрес Эри Скотт. Нет, теперь это была Эри Монтир. Губы Хестер искривила улыбка, более похожая на гримасу. То, что Бартоломью так страдает из-за того, что Причард залез под юбку этой девчонке вместо него, почти стоило того, чтобы эта стерва стала частью ее семьи.

–Теперь она принадлежит Причарду, – язвительно сказала Хестер. – И я уверена – ты ее никогда не получишь. – В воздухе повисло напряжение. Он внимательно посмотрел на свою жену. Ее серое длинное платье висело на ее теле, как плохо установленный парус.

– Тебе нужно сходить к доктору Уиллсу, Хестер, – сказал он безразлично. – Ты похудела. И выглядишь как старая карга.

– Ничего со мной такого не происходит, все это можно вылечить, стоит только уехать из этого проклятого места!

Бартоломью улыбнулся – ему нравилось наблюдать, как Хестер выходит из себя. Возможно, после хорошего скандала он почувствует себя лучше.

– Ты уверена? Кстати, я могу поспорить, что ноги у тебя болят все сильнее, судя по твоей походке.

Услышав это, Хестер выпучила глаза.

Улыбка Бартоломью превратилась в самодовольную гримасу.

– Ты думала, что я не знаю о том, что у тебя проблемы с ногами, не так ли? Что и бедра тебя тоже беспокоят? Или что ты пьешь столько воды, что в ней может утонуть пароход, не говоря уже о том пойле, которое ты называешь тоником. Ты полночи проводишь, глядя на мир сквозь бутылку, а потом три четверти дня проводишь в туалете. Что с тобой, Хестер? Какие грехи ты замаливаешь, разрушая свое здоровье?

Белая от гнева, она оскалилась:

– Нет, грешишь здесь только ты. Не пропускаешь ни одной юбки. Ты всегда был таким, не так ли? Похоть! Она точит тебя, как ржавчина железо. Ты женился на мне, чтобы пользоваться моим телом каждую ночь. Но я не позволила тебе так поступать со мной, – ее смех звучал как истерика. – И ты никогда не смог простить мне это. Потому что похоть – вот для чего ты живешь. – Театральным жестом она подняла руку вверх, поднеся вторую руку к груди. – Вожделенные плотью не попадут в царство Божие.

– Плодом Духа есть любовь, – ответил он голосом настолько же спокойным, насколько фальшиво пафосным был ее голос. – Это что-то такое, чего ты никогда не могла понять, правда, Хестер? Любовь. Может быть, я смог бы полюбить тебя, если бы ты не закрыла дверь для меня. Но дух твой был отягощен ненавистью ко всему миру. А все, что осталось от тебя сейчас, – это ракушка, подобная тем, что валяются на пляжах, все еще в слизи от улитки, которая покинула их. Твой стыд перед самой собой напугал тебя настолько, что ты не позволяешь никому любить тебя. Поэтому тебя никто и не полюбит. Можешь быть в этом уверена.

– Будь ты проклят, Бартоломью Нун. Будь проклят твой… – она попыталась найти слово, достаточно оскорбительное для того, чтобы выразить свою мысль, и достаточно умное, чтобы не унизить ее гордость. – Отвратительный придаток. Я надеюсь, этот поганый кусок плоти, который висит у тебя между ног, сморщится и отпадет из-за того, что ты перестанешь им пользоваться.

Он засмеялся, громко и раскатисто. Бледное лицо Хестер вспыхнуло, и она выбежала из комнаты, оставив дверь открытой. Смех Бартоломью прервался так же неожиданно, как и начался. Он откинулся в кресле, поглощенный чем-то более важным, чем эта неприятная встреча. Хестер была права, он мало спал этой длинной и одинокой ночью. Каждый раз, когда он закрывал глаза, сцены Эри в постели с Причардом вспыхивали у него перед глазами в трехмерном цветном изображении, как в стереоскопической трубе, которую Хестер купила в Тилламуке. Он и не собирался отрицать, что любит Эри, и его мучила мысль о том, что какой-то неуклюжий медведь Причард спит с ней. Эти сцены в его голове были даже хуже того, что описала Хестер. С глубоким выдохом он поднялся с кресла и выглянул в окно. День был прекрасным. Шторм уже закончился, и небо прояснилось. Вдалеке/в море, подгоняемая легким бризом, виднелась грациозная черная яхта на фоне лазурного неба. Он увидел то место у берега, где всего три ночи назад ласкал нежное тело Эри своим языком, своими руками. Забыла ли она то, что они испытывали вместе, когда вышла замуж?

Снедаемый этими мыслями, он перешел в гостиную, чтобы посмотреть на дом, который теперь стал ее пристанищем. В это утро Эри не занималась своей обычной работой по хозяйству. Все ли у нее в порядке? Не обидел ли ее Причард?

Он не услышал, как Хестер подошла к двери.

– Если тебе так больно видеть эту девочку женой моего несчастного племянника, то почему бы тебе не отказаться от своего поста? – спросила она. – Мы могли бы вернуться в город, и ты принял бы участие в выборах мэра. Старый Дункан уже сказал, что он не будет участвовать в следующих выборах.

Не поворачиваясь к ней, он сказал:

– Я же тебе уже говорил, я не собираюсь возвращаться в город. Я счастлив здесь. Я без ума от моря и от моих птичек.

– И от этой суки в постели Причарда, – эхом ответила она. – А как же я? Разве мое, счастье не имеет для тебя значения? Мне здесь все опостылело, Бартоломью. Это и есть моя единственная болезнь. Если ты действительно беспокоишься о моем здоровье, отвези меня обратно в город, и ты посмотришь, какой цветущей я могу быть.

– Ты утратила право на мою заботу о тебе в тот день, когда закрыла передо мной двери своей комнаты, Хестер. Я всю свою жизнь только и делал, что заботился о других. А теперь я буду заботиться о себе сам, делать то, что сам посчитаю нужным.

– Вместе с этой шлюхой? Ты будешь гореть в аду! – фыркнула Хестер.

Бартоломью повернулся и пронзительно посмотрел на нее.

– В течение семи лет ты делала все, чтобы моя жизнь была адом. И у тебя это хорошо получалось. Но больше у тебя ничего не выйдет. Мне теперь все равно, что ты будешь делать.

Его внимание переключилось на дом в сорока футах от его собственного, он не обращал больше внимания на Хестер, как будто она была какой-то букашкой. Хестер всегда знала, что он не любит ее – он не любил ее даже тогда, когда они поженились, – несмотря на то, что она стирала пальцы до крови, готовя и убирая, заботясь о его парализованном отце и о нем. Она была недостаточно хороша для Бартоломью Нуна. Она же простушка, которой безразлична даже собственная жизнь, потому что ей не повезло от рождения, ведь она родилась в семье белого южанина-бедняка!

Если бы Хестер могла быть честной с собой, то ей пришлось бы признать, что именно то, что Бартоломью не любил ее, и толкнуло ее в его постель в ту ночь, тогда умер его отец. Именно это и необходимость позаботиться о своем будущем. Он хотел ее тело так же сильно, как Ленни Джой, это было давно, когда ей было шестнадцать лет. Ленни Джой сбежал, чтобы не платить за то, что она ему отдала. А Бартоломью не сбежал. Она позаботилась, чтобы он не сбежал. И она заставила его заплатить за то, что он грязно использовал ее тело. Он заплатил так, как она всегда мечтала заставить заплатить Ленни Джоя.

Эри закрыла книгу доктора Чейза и пошла на кухню проверить, как там ростбиф, который она готовила на ужин. Ей уже порядком надоела эта книга «Советы по домоводству». «Делайте все вовремя. Храните все в надлежащем месте. Кладите все на свои места». Даже чтение этих слов производило гнетущее впечатление. Наверняка, добрый доктор Чейз не знал, что значит просто радоваться жизни. Она представила, как доктора мучит бессонница, и для него единственным спасением от нее было придумать для других новое правило жизни.

Эри перевернула ростбиф и придирчиво оглядела кухню. Требовалось добавить что-то яркое, чтобы сделать ее более жизнерадостной. Она было решила перенести сюда мамин сервиз, который она поставила в столовой, но потом передумала. Каждая комната в доме требовала какого-то украшения. Она попросит Причарда приобрести новые желтые шторы для кухни и скатерть в тон шторам.

Когда Хестер уговорила ее приступить к смене обстановки в доме, который отныне станет ее новым жилищем, Эри испугалась при виде того, что она тут обнаружила. Мойка и кухонный стол были завалены грязной посудой вперемешку с пустыми ящиками, остатками еды, консервными банками, которые Сим приспособил под пепельницы, и старыми номерами газеты «Хэдлацн Херальд». На полу около плиты валялись горы пепла и стружек. Требовалась только искра, чтобы из всего этого вспыхнул настоящий пожар. По всему столу были разбросаны засохшие продукты, а стены были испачканы отпечатками грязных рук.

Мебель давно не мыли и не полировали. Мышиная семья, которую она обнаружила в кладовой, похоже, и не собиралась покидать свое жилище, а запахи табака, прогорклого масла и жженой древесины упрямо не хотели уходить, несмотря на все ее усилия и старания. Эри была уверена, что в этом доме ничего не мыли, не чистили и не подметали с того момента, когда он был построен, слава Богу, что это произошло всего лишь в прошлом году. Ее уже просто тошнило при виде грязных окон и слоя пыли повсюду.

В течение двух часов после того, как утром Причард ушел сменить Сима, Эри лежала в постели, обдумывая сложившуюся ситуацию. От ее обычного оптимизма не осталось и следа. С какой бы стороны она не смотрела на ситуацию, она не могла найти подходящего решения. Похоже, ответа просто не было. Она любит одного человека, а вышла замуж за другого. Для Причарда вторым, после бейсбола, объектом поклонения был он сам. Он никогда не слышал о Платоне, называл Шекспира щеголем и считал, что внимания стоят только те птицы, из которых получаются вкусные блюда, например, утка, гусь, малиновка или фазаны, которых выращивал Бартоломью. Его руки были все время холодны, как море зимой. Она чувствовала это каждый раз, когда он к ней прикасался. Его поцелуи напоминали ей желто-зеленого лесного слизняка, которого она когда-то видела.

Такие ли чувства испытывала Хестер к Бартоломью? Это ли было причиной того, что она не впустила его в свою комнату на следующий день после свадьбы? Нет. Это было просто невозможно представить. Нежность и чувственность были второй натурой Бартоломью. Он, наверняка, был таким же нежным с Хестер, как с ней самой.

Бартоломью. Эри закрыла глаза, на них навернулись слезы. Она не отдаст его этой женщине! Как она могла вновь смотреть ему в глаза после случившегося, она увидит в них лишь боль, ведь он и все остальные посчитали, что вчера Причард сделал с ней в постели нечто большее, чем она могла вынести.

У нее вылилось немного крови после того, что они делали с Причардом, но только чуть-чуть. И когда она исследовала себя, точнее эту интимную, чувствительную часть своего тела, которая могла заводить мужчин до такой степени, что они становились просто зверьми, и которая под нежными и заботливыми руками Бартоломью вознесла Эри до небес, она обнаружила, что драгоценная мембрана все еще находится на своем месте. И если она и дальше будет поступать так же, то ничего с ней не произойдет. По крайней мере, пока она и ее муж не смогут прийти к взаимопониманию и найти какое-нибудь взаимоприемлемое решение.

С улицы доносилось чистое и высокое пение птиц. Из окна она увидела желтенькую птичку, которая сидела на перилах. Птичка была просто прекрасна, но пока Эри пыталась разглядеть получше, что же это за птичка, та улетела в сторону леса, на который смотрела северная сторона дома.

С момента своего приезда она чувствовала острую необходимость выйти на улицу и исследовать эту манящую живую зеленую стену, в которой таилось какое-то непонятное ей обещание. Сейчас это чувство снова волной захлестнуло Эри. Если она выйдет из дома так, чтобы дом находился между ней и кем-то, кто, возможно, наблюдает за ней, то она сможет достичь деревьев незамеченной – она не хотела, чтобы ее заметили. Хестер будет злиться на нее за то, что она не занимается домашними делами, а Бартоломью…

В жажде свободы Эри сняла свою шаль с крючка и через заднюю дверь вышла из дома.

Что-то розовое и яркое, как цветок рододендрона, привлекло внимание Бартоломью. Он отдернул штору и присмотрелся внимательнее. За оградой кто-то, одетый в розовое, бежал к лесу, едва касаясь ногами земли. Эри.

Его сердце сжалось, когда он смотрел, как ее стройная, манящая фигурка побежала по старой индейской тропинке, которая ведет к пляжу со стороны Барнагата, и пропала в лесу.

Если он побежит через лес со стороны амбара, то, возможно, он сможет ее догнать, а Хестер никогда этого не узнает.

Он опустил штору и заставил себя пойти к двери медленней, чем он хотел на самом деле, – спокойствие лишь чуть прикрывало ту бурю чувств, которая бушевала в нем.

Нежные, как руки матери, деревья приняли Эри в свой мягкий, неброский мир, и безмятежность волной захлестнула ее. Как мягкая губка, слой мха и вечнозеленая хвоя поглотили звуки ее шагов по узкой индейской тропинке, такой же древней, как ель над ее головой.

Вся земля была густо покрыта различными оттенками зеленого цвета. Деревья, бревна, даже болота были покрыты мхом и лишайниками, это делало опасным любой шаг в сторону от тропинки. За исключением тропинки, вся земля была покрыта зеленью. Папоротники, высотой достающие ей до пояса, поднимали свои листья навстречу тому небольшому количеству солнечного света, который попадал сюда и скудно освещал пространство под огромными деревьями. Земля была выстлана ковром лепестков белого и розового цвета вперемежку с ягодами. Широкие листья и прячущиеся под ними белые цветы наполняли воздух ароматом ванили. Куда бы ни глянула Эри, ей казалось, что это место оставалось неизменным с тех пор, как Бог создал землю. Огромный, сильный и в тоже время мягкий, как бархат, лес укутывал ее, как объятия Бартоломью. До нее донеслось громкое карканье. Она подняла голову и увидела большую иссиня-черную птицу. Нигде не было видно той маленькой желтой птички, которую она видела на пороге. Она пошла в сторону тропинки, рассматривая заросли конского щавеля, среди которого виднелись розовые цветы точно такого же оттенка, как платье Эри. Она почувствовала прикосновение чего-то, как будто кто-то обнял ее невидимыми руками, поднялась и обернулась. Он стоял в футах тридцати от нее, солнце играло в его темных волосах. Он смотрелся здесь, в этом лесу, среди дикой ароматной растительности и богатой плодоносной земли, как дома. Как первобытный человек, Эри испустила дикий крик и побежала ему навстречу, но он поднял руки.

– Не пытайся подойти ко мне поближе, – Бартоломью жестом показал на пространство между ними, покрытое лужицами воды и яркими большими цветами, похожее на отрез желтого сатина, расшитого золотыми узорами. – Здесь болото, – сказал Бартоломью, и они молча смотрели друг на друга, стоя по разные стороны топи. Жужжали насекомые, с кочки на кочку прыгали земляные лягушки.

– У тебя все в порядке? – спросил он наконец. Эри утвердительно качнула головой, отчаянно желая броситься ему в объятья и рассказать, какой ужасной была прошедшая ночь. Но она знала, что он почувствует себя только хуже. Она боялась, что расплачется, и будет выглядеть просто глупо.

Эри, окруженная лесной растительностью, показалась Бартоломью гораздо соблазнительнее, чем когда бы то ни было. Его лесная нимфа. Он глядел на ее волосы, ниспадающие на плечи, и чувствовал, что все бы отдал, чтобы прикоснуться к ним.

– Я видела сойку, – мягко сказала Эри. Бартоломью улыбнулся.

– Правда?

Эри пожала плечами:

– У нас нет таких птиц на востоке. А как называются вот эти странные цветы?

– Скунсова капуста. Она называется так из-за запаха, – установилась долгая пауза. Им хотелось столько рассказать друг другу, но они не находили нужных слов. Самое важное читалось в глазах: тоска, любовь, печаль…

Наконец он поднял руку, но потом безжизненно уронил ее.

– Мне пора возвращаться, скоро мне нужно будет сменять Причарда.

Эри закусила губы, чтобы не начать умолять его остаться. Бартоломью отступил на шаг, потом еще, а она стояла и молчала, борясь с желанием заплакать.

Бартоломью заставил себя повернуться. Он прошел с полдюжины шагов, затем оглянулся и увидел, что она стоит на прежнем месте.

– Что ты мне сказала по-гречески, когда я подвел тебя к Причарду, перед тем как священник объявил вас мужем и женой?

Эри отвечала медленно, мягко и с чувством.

– Я сказала, что мы отведали вместе хлеб и соль. Это означает, что мы ели одну пищу, вместе переносили тяготы и вместе радовались, и что ничто не может разрушить чувства, связывающего нас, – понизив голос, она добавила: – Даже смерть.

Эри вернулась домой немного погодя. Дом был полон дыма, а Хестер махала фартуком над сгоревшим ростбифом.

– В твоей голове есть мозги? – закричала Хестер. – Ты могла сжечь весь дом, бросив мясо на огне!

Эри подбежала к чугунку, в котором она поставила готовиться ростбиф. Мясо было черным с одной стороны и сырым с другой. Хестер поставила сковородку с ростбифом на стол и открыла окно, чтобы проветрить комнату.

– Извините, я… – сказала Эри.

– Оставь свои бесполезные извинения себе. Я всегда знала, что ты ничтожное существо – с того момента, как впервые увидела тебя. Но Причард захотел на тебе жениться. Я тебе вот что скажу, мисс Крутая, – Хестер склонилась настолько близко, что Эри почувствовала запах тоника, который та постоянно пила. – Будет лучше, если ты сделаешь его счастливым. Или…

– Хестер! – Бартоломью стоял возле двери. Его темные глаза были как куски обсидиана[10], холодные и опасные. Хестер сразу начала защищаться.

– Она ушла и оставила ростбиф на плите. Она…

– Хестер! – Бартоломью подошел к столу и посмотрел на ростбиф. – Только одна сторона сгорела. Отрежь эту часть, а остальное будет в порядке. – Сырая сторона была покрыта красновато-коричневым веществом. Он взял ее на палец, понюхал и попробовал кончиком языка.

– Ты добавляла красный перец? – спросил он Эри.

– Красный перец? – повторила она. – Что это такое?

На столе стояла перечница. Бартоломью взял ее и показал:

– Разве ты не сыпала это на ростбиф?

– Что здесь делает эта мерзкая тварь? – закричала Хестер, указывая на кошку, которая спокойно вылизывала свой хвост.

– Это Туте. Я закрыла ее в кладовке, чтобы она ловила там мышей. – Эри вышла в коридор между кладовкой и кухней. – Я не понимаю, как она оттуда выбралась.

– Я думаю, что я понимаю, – ответил Бартоломью, подбросив перечницу одной рукой и поймав ее другой. Он внимательно посмотрел на Хестер.

– Почему ты так на меня смотришь? – перепугалась Хестер. – Эта тупица не может отличить красный перец от обычного. Ей нельзя доверять даже такие мелочи, как поджарить ростбиф.

– Но я не клала перец, – сказала Эри.

– Неважно, – ответил Бартоломью. – Просто смой его. – Он повернулся к жене. – Пойдем, Хестер. Теперь ты можешь заняться своими делами.

– Кстати, о занятии своими делами, что ты здесь делаешь? – проговорила Хестер.

– Я шел к маяку и увидел дым. Пойдем, я проведу тебя домой.

Когда она открыла рот, чтобы возразить, он мягко сказал:

– Может, ты хочешь отменить ту маленькую сделку, которую мы заключили?

С несвойственной для нее покорностью Хестер вышла через заднюю дверь. Повернувшись к Эри, Бартоломью кивнул в сторону кошки:

– Ты назвала ее Туте?

Эри выдавила из себя улыбку.

– Она вечно голодная, и поэтому хорошо ловит… мышей.

Его глаза потеплели. Он засмеялся и вышел, оставив ее озабоченной. Какая же сделка заключена между Бартоломью и Хестер? Ей показалось, что эта сделка имеет отношение и к ней.

Бартоломью оставил Хестер на пороге их дома и пошел к маяку. Ужаснувшись при виде опрятного, довольного лица Причарда, он тихонько закрыл дверь за собой.

– Добрый вечер, Причард.

Молодой человек бросился навстречу.

– О, дядя Барт!

Затем Причард уселся за стол и вернулся к просмотру вахтенного журнала, который лежал перед ним.

Бартоломью нахмурился. Что-то беспокоило его племянника, но у Бартоломью не было желания спрашивать об этом. Он начал подниматься по ступенькам, ступая сразу через две, когда услышал голос Причарда. Скрипнув зубами, он посмотрел на юношу сквозь металлическую ограду.

– Что такое, Причард?

– Можно поговорить с тобой? – ответил тот. Нервная дрожь в голосе парня была плохим знаком. Чувствуя себя, как в ловушке, Бартоломью вернулся. Причард не смотрел в глаза дяди, а делал вид, что интересуется барометром на стене. Еще один плохой знак.

– Я хотел спросить ну… те женщины, которые… ну, ты понимаешь… которые раньше никогда… Всегда ли… им тяжело в первый раз?

Бартоломью опустил плечи. Он не хотел слышать этого, не хотел знать, насколько унизительной была для Эри первая брачная ночь с неопытным, бесчувственным медвежонком, таким, как Причард.

– Боюсь, у меня мало опыта с девственницами, Причард.

– Вы имеете в виду, что кроме тети Хестер, ..

Пауза, которую сделал Бартоломью, могла бы быть ответом для более чувствительного человека, но Причард только посмотрел на своего дядю в ожидании.

– Да, – сказал Бартоломью, – кроме твоей тети. Если ты говоришь о первоначальных трудностях…

– Первоначальных трудностях? – смех Причарда таил в себе и облегчение, и страх. – Да, потом легче будет, не так ли? В голове у Бартоломью возник вопрос, который он не хотел задавать. Он знал человека, который однажды рассказал о том, что не мог жить супружеской жизнью, пока его супруге хирургическим путем не удалили плеву. Бартоломью не хотел и думать о том, что Эри придется пережить такую боль и унижение.

– Нужно научиться быть терпеливым? – добавил Причард с надеждой. – Каждый раз будет все легче?

– Просто нужно уметь себя контролировать, – сказал Бартоломью.

Причард попытался опять засмеяться, но смех получился неестественным.

– Да, без этого парень будет обделывать простыни, как тринадцатилетний, вместо того, чтобы делать это туда, куда положено. Хорошо, что мне не нужно беспокоиться об этом. Это было бы, – он тяжело сглотнул, – унизительно.

Бартоломью про себя выругался. С одной стороны, его возбуждала мысль о том, что его племянник не смог взять то, что ему положено, а с другой стороны, страх Причарда потерять контроль над собой мог добавить ему проблем. Бартоломью боролся с чувством вины и желанием усилить страх Причарда – вместо того, чтобы облегчить его.

Причард резко швырнул вахтенный журнал в ящик.

– Мне пора домой, – сказал он и попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса. – Дома меня ждет жена.

До того, как Бартоломью успел вымолвить хоть слово, молодой человек уже был за дверью.