Навеки моя

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Бартоломью «сморгнул» капли дождя и прокричал:

– Мост смыло. Я собираюсь подать повозку назад, на случай, если часть дороги тоже размоет. Крепко держите вожжи, а я отведу лошадей.

Дрожащими пальцами Эри размотала вожжи с рукоятки тормоза и кивнула в знак того, что поняла. Капли дождя струились по его лицу, замедляя свой ход там, где достигали темной и густой щетины, которая успела вырасти, несмотря на то, что нынешним утром он побрился. Влага скапливалась у него на подбородке и стекала на его дождевик. Сердце Эри под непромокаемым плащом трепетало от страха. Адреналин закипел в ее венах, требуя от нее немедленного действия. Каким-то образом она должна была побороть панику и помочь Бартоломью. Позже будет время подумать о том, что они едва не сорвались в это глубокое ущелье и ревущую воду внизу. Впрочем, это все еще легко может случиться позже.

Время и страх – две химеры неведомого, – прижимали ее к земле, в то время как она старалась расслышать приказы Бартоломью, которые тот выкрикивал ей, а ветер старался отнести в сторону. Мысль о том, что надо на этой скользкой дороге повернуть повозку в сторону, была еще более ужасающей, чем идея полностью развернуть ее. С одной стороны отвесно высилась скала, другая, на которой едва оставалось место для проезда всадника, круто обрывалась к реке. Она попыталась припомнить, не проезжали ли они достаточно широкую площадку, на которую можно было бы завернуть, и обнаружила, что память ее чиста, как лист бумаги.

Лошади продолжали тихо ржать от ужаса, но спокойный голос Бартоломью и его твердая рука удерживали их в повиновении. Повозка затряслась и задребезжала, когда колеса попытались выехать из колеи и поехать прямо вместо того, чтобы вписываться в поворот дороги.

У Эри перехватило дыхание. Она наклонилась посмотреть, насколько они приблизились к краю обрыва. Ветер швырнул дождь ей в лицо. Она моргнула, чтобы прочистить глаза. За краем повозки все было черным. Она ждала, что колесо в любой момент может провалиться в пустоту. Если такое случится, она должна не поддаваться ужасу, а спрыгнуть с дальнего конца повозки. Но она вот-вот готова была впасть в истерику, и кожа ее уже покрылась мурашками.

Повозку тряхнуло снова, и она едва не свалилась с сиденья. Заднее колесо приподнялось в воздух. Когда колесо снова коснулось земли, она почувствовала, что оно заскользило, толкая повозку к краю ущелья. Все нутро у нее поднялось к горлу, и на какой-то тошнотворный миг ей показалось, что она уже падает.

– Бартоломью!

Вода попала ей в рот, когда она крикнула. Его дождевик бледно-желтым размытым пятном виднелся вдали. Вцепившись в вожжи, она побежала вдоль сиденья повозки к противоположной стороне, готовясь спрыгнуть. Сквозь шум дождя расслышала негромкое громыхание. Задняя часть повозки со стороны реки внезапно провисла.

– Она падает! – закричала Эри. – Бартоломью!

Повозка вдруг резко дернулась и остановилась, швырнув ее назад. В отчаянии она попыталась ухватиться за что-нибудь и закричала снова и снова.

– Я держу вас, держу!

Крепкая рука охватила ее поперек талии. Она сжалась в комочек на груди Бартоломью, бормоча тихую благодарственную молитву.

– Извините меня, – пробормотал он, безудержно прижимая свои губы к ее холодной, мокрой коже, покрывая ее отчаянными поцелуями. – О Боже, я чуть не потерял вас. Край обрушился, и повозка едва не свалилась вниз. Господь свидетель, если бы я потерял вас, я бы умер от горя.

Его губы у нее на щеке оказались удивительно теплыми. Теплыми и живыми. Она обняла его обеими руками, не обращая внимания на жесткие дождевики, коробившиеся между ними. Рев воды стих. Страх отступил. Время прекратило свой бег. Они уцелели, и они были вместе.

– Вы вся дрожите, – Бартоломью не мог понять, то ли она плачет, то ли это дождь струится у нее по щекам. Он натянул желтую промасленную ткань ей на голову и заправил волосы внутрь. Он подумал о том, что она могла сорваться в реку, и у него ослабли колени и свело желудок. Все, о чем он мог думать, было: «Спасибо Тебе, Господи, спасибо Тебе…»

Он вернул Эри в повозку слишком быстро. Страх и одиночество овладели ею в ту же секунду, как он отпустил ее. Ее глаза впились в его темное лицо. Если он пропадет из вида, она погибнет.

Ему пришлось закричать, чтобы она его услышала. Окружающий мир и буря вернулись на свои места.

– Положите все, что вам может понадобиться в течение несколько дней, в свой саквояж. Нам придется оставить повозку здесь.

– Куда мы пойдем?

– У меня есть друзья в двух милях отсюда. Мы поедем верхом, это не займет много времени.

Пока Эри собирала все, что им могло понадобиться, уши ее с тревогой вслушивались в слабое звяканье металла и нервное всхрапывание лошадей – Бартоломью распрягал упряжку. Ей так нужно было знать, что он рядом! Она запихнула завернутые в непромокаемую ткань остатки их обеда и смену одежды в свой саквояж. Затем, поддавшись мгновенному импульсу, она порылась среди своих платьев, пока не нашла фотографию своих родителей в рамочке и расшитый бисером мешочек, в котором лежали ее детская расческа и ложка, завернутые в расшитый ее матерью чудесный легкий шарф. Потерять это, если бы повозка свалилась в реку, было бы выше ее сил. И так плохо, что пришлось оставить книги и яркие раскрашенные тарелки, которые ее мать привезла из Греции. Но придется пока удовольствоваться мешочком. На секунду она провела пальцами по гладкой глазированной поверхности и закусила губу, увидев потрепанную кожаную сумку Бартоломью.

Вытянув шею, Эри смогла разглядеть, что Бартоломью по-прежнему возился с лошадьми. Зная, что мать сильно бранила бы ее за импульсивность, она стала засовывать одну за другой тарелки в его одежду. К тому времени, когда она покончила со всеми четырьмя, укрыв их рубашками Бартоломью и – она вспыхнула при мысли об этом – его нижним бельем, сумку была так набита, что ее едва удалось застегнуть.

– Вы готовы?

Эри виновато встрепенулась при звуках его голоса позади повозки:

– Да.

– Хорошо, вы сможете скакать без седла?

– Я… я никогда раньше не ездила верхом на лошади.

– Тогда вам придется ехать вместе со мной. Передайте мне сумки.

Веревкой, взятой из повозки, он связал две сумки вместе, озадаченно нахмурившись, когда почувствовал вес своей. Затем перебросил их через широкий круп кобылы, на манер седельных сумок. Захватив свое ружье из-под сиденья повозки, Бартоломью взобрался на лошадь, устроившись как можно дальше на крупе кобылы. Он положил свернутое одеяло поверх сбруи, чтобы устроить удобное сиденье, и помог Эри взобраться в него. Пока она расправляла юбки, чтобы они прикрывали ей ноги, он просунул руки вокруг ее талии и взял вожжи.

Эри могла бы поклясться, что две мили до поместья Апхем они ехали две недели. Сырость и холод проникли в ее кости, полностью заморозив ее снаружи и изнутри. Нижняя часть спины и внутренняя поверхность бедер болели. Она согревала себя мыслями о горячем кофе и теплой ванне, которую она примет, когда они наконец приедут к друзьям Бартоломью.

Пока они ехали, Бартоломью рассказал ей о том, что они с Джоном Апхемом вместе росли в Тилламуке.

– Одному Богу известно, почему мы стали друзьями. Джон всегда жаловался, что я – страшный зануда, потому что я все время сидел, уткнувшись носом в книгу, – Бартоломью коротко рассмеялся. – Все, о чем он мечтал, – это когда-нибудь обзавестись собственной фермой. Единственный общий интерес для нас представляли только животные; для него – разведение и получение прибыли, для меня – лечение и уход за ними.

– Лечение животных?

– Да. Я хотел поступить в ветеринарную школу. После смерти матери я поступил в университет Корваллиса, чтобы завершить образование, но несколько месяцев спустя моего отца бык ударил рогами в позвоночник. Его парализовало, и мне пришлось вернуться на ферму, чтобы вести хозяйство.

– Разве у вас не было братьев и сестер, которые могли бы помочь?

– Были. Двое братьев и одна сестра, но они все завели семьи и уехали. Здесь была Хестер, на которую легла вся работа по уходу за домом и отцом. Она приехала вскоре после смерти моей матери и оставалась в качестве экономки у моего отца.

– Понимаю.

Бартоломью посмотрел на нее и увидел в ее незабываемых голубых глазах вопрос. Он печально улыбнулся:

– Я был молод и обижен на весь свет. У Хестер тоже была нелегкая жизнь. Это нас и соединило, – он пожал плечами. – Во всяком случае, я на ней женился.

Они свернули на боковую дорожку и примерно через милю добрались до бревенчатого дома. Ни одно окно не светилось. Эри разочарованно застонала.

– Никого нет дома!

– Все в порядке, дверь будет не заперта.

Эри с трудом подавила в себе желание поцеловать деревянный пол, на котором она оказалась, войдя в двери. Через несколько секунд, Бартоломью зажег керосиновую лампу. Свет, разлившийся по полу, давал приятное ощущение уюта и радости.

– Вам бы лучше снять эту мокрую одежду, – он подложил полено в маленький костер, который развел в камине. – Мне нужно завести лошадей в сарай. Может быть, что-нибудь подскажет мне, где сейчас Джон и его семья.

Эри держала ладони над огнем и рассматривала несколько обрамленных рамками фотографий на каминной полке, когда она заметила листок бумаги, прислоненный к вазе.

– Здесь есть записка для вас.

Бартоломью поднес записку к лампе и прибавил света.

«Барт,

Извени но мы не сможим тибя встретить. Малинький Джонни сильно упал с сеновала сарая и плохо сломал ногу. Мы едим с ним к дохтору Вулси. Буть как дома и селе мы не вернемси вовримя может быть мы встретим тебя на дороге.

Твой друг Джон

Собираемся быть дома завтра, но мы были бы благодарны, если бы ты накормил животных».

Бартоломью довольно рассмеялся и протянул записку Эри.

– Поскольку орфография не имеет ничего общего с ценами на сено или с производством сыра, Джон не обращает на нее особого внимания. В его представлении, крайне глупо беспокоиться по поводу правильного написания слов – главное, чтобы было понятно.

Так как Апхемы были в Тилламуке – по другую сторону от смытого бурей моста – Бартоломью и Эри получили дом в свое полное распоряжение. У Бартоломью было такое чувство, как будто ему подарили целую тысячу серебряных долларов.

Эри протянула ему записку обратно, а затем вытащила заколки из волос. Она наклонилась до пояса, и мокрые пряди волос закрыли ей лицо и опустились до каминной полки. Она принялась расчесывать их пальцами, чтобы они просохли у огня. От длинных локонов и даже от ее юбок повалил пар, наполнив комнату запахом влажной шерсти и цветов.

Бартоломью крепко стиснул бумагу, чтобы удержаться и самому не запустить руки в подсвеченную огнем копну ее волос, он так был поглощен открывшимся перед ним зрелищем, что даже не расслышал, как она заговорила.

– Что?

– Вы обычно останавливаетесь у них, не правда ли? – повторила она.

Он подошел ближе, его тянуло к ней как магнитом:

– Обычно да. Я останавливался у них по дороге в Портленд, так что они знали, что я снова буду проезжать мимо по дороге домой.

– Получается, что в этот раз вы не остановились у них из-за меня?

Она подняла лицо, и он увидел в ее глазах страдание. Выругавшись про себя, он ответил:

– Гостиница была лишь чуточку дальше. Я подумал, что вы предпочтете комфорт, – он жестом указал на узкую кровать в углу, позади занавеси из яркой ткани набивного ситца, и лестницу, которая вела на чердак. – Здесь мы бы спали на полу.

Ложь его была невелика: Оливия никогда бы не позволила девушке ночевать на полу. Она бы уложила туда Джона, а сама разделила бы кровать с Эри. С облегчением Бартоломью увидел, что нахмуренные брови Эри разгладились.

– Я чувствую себя чуточку виноватой, ведь мы у них в гостях, а их самих даже нет здесь, – сказала она с улыбкой.

– Не стоит. Джон содрал бы с меня кожу живьем, если бы узнал, что я пренебрег возможностью остановиться у него на ночлег. Оливия тоже будет очень жалеть, что она не встретилась с вами. Она любит принимать других женщин, для нее это развлечение, ведь они живут так уединенно. А сейчас вам лучше переодеться в сухое. Я пойду к лошадям.

После того как он ушел, Эри вошла в спальню. Она поставила свой саквояж на высокую постель и присела на нее, желая проверить, мягкий ли матрац. Чего бы она ни отдала за возможность принять ванну, забраться под эти славные стеганые одеяла и проспать двенадцать часов кряду! Ей казалось, что она еще никогда так не уставала. Но нужно было смыть с себя грязь, в которой они перепачкались, а потом приготовить что-нибудь поесть.

Когда она обнаружила ведро воды на полу рядом с умывальником у кровати, она решила ограничиться этим ведром – в умывальнике вода была розоватой, а рядом с ним лежало скомканное полотенце, заляпанное кровью. Должно быть, у сына Оливии Апхем был отнюдь не простой перелом. Эри потерла и прополоскала полотенце, чтобы пятна не въелись, а затем выплеснула воду наружу.

Закончив купаться, она взяла чистую ночную сорочку и панталоны. Секунду-другую смотрела на корсет – как ей не хотелось наматывать его на себя снова! Она презирала корсеты. Насколько удобнее было бы, если бы она могла просто надеть ночную сорочку и халат. Разве это было бы так уж неправильно? Ее порыв был слишком силен, чтобы ему можно было сопротивляться. Несколько секунд спустя, аккуратно облаченная в голубой халат в крупную клетку, который очень шел к ее глазам, она вышла, чтобы приготовить еду.

Когда Бартоломью снова вошел в домик, его взгляд мгновенно метнулся к Эри, которая стояла у стола, раскладывая хлеб, сыр и яблоки, оставшиеся после обеда.

– Я сварю кофе, – сказала она. Когда она повернулась, чтобы взять чашки и тарелки из буфета, свет лампы упал на длинную, темную косу, которая свободно ниспадала вдоль спины. Не считая их ночи у Олуэллов, когда он увидел ее смотрящей в окно и одетой в ночную сорочку, укутанную тенями, он никогда не видел се волосы непокрытыми и не уложенными в прическу. Теперь Бартоломью рассмотрел, что они были не столько каштанового, сколько темно-медового цвета. Его пальцы заболели от желания распустить их и погладить прекрасные золотистые локоны.

– Отлично, я бы с удовольствием выпил чего-нибудь горячего.

Халат облегал ее бедра, отчетливо показывая, что она не надела ни нижней юбки, ни корсета. Он споткнулся о волчью шкуру, разложенную перед камином, будучи слишком занят разглядыванием Эри, чтобы обращать внимание на то, куда он ступает.

– Вы не хотите переодеться в сухое, прежде чем мы приступим к еде? – спросила она. Когда она повернулась к Бартоломью, он заметил, как качнулись ее груди под тонкой тканью. Желание мощно и стремительно охватило его.

– Да, пожалуй.

Он выскочил в спальню, где смог несколько раз глубоко вдохнуть и справиться со своими чувствами. В тазу его ждала чистая вода. Он надеялся, принимая во внимание его возбужденное состояние, что она будет достаточно холодной. Раздумывая о том, как бы ему охладить свой пыл, он сунул руку внутрь своей сумки в поисках рубашки и выругался, когда пальцы больно ударились о что-то твердое. Вытащив тарелку, он нахмурился в недоумении. Затем он обратил внимание на надпись по-гречески на обратной стороне и улыбнулся.

Надев чистую рубашку и брюки и восстановив самообладание, он сел за стол, решив не упоминать о своем открытии.

Их ужин проходил в неуютной тишине, под треск поленьев в камине и звон посуды. Бартоломью заметил, что один из передних зубов у Эри чуть-чуть закрывает соседний, его почему-то особенно трогало это обстоятельство. Ему пришло в голову, будет ли соблазнительная маленькая родинка на ее губе иметь вкус пряного сыра, который он нарезал. Его охватила внезапная дрожь, и нож, который он держал в руке, звякнул о тарелку; Эри сначала внимательно посмотрела на его руки, а затем перевела взгляд на лицо.

– Я должна извиниться, еда действительно неважная, – сказала она. – В кладовой есть продукты, но мне кажется, как-то неловко их брать.

– Не беспокойтесь об этом. Думаю, Джон и Оливия были бы не против, если бы мы воспользовались всем, что у них есть. Уж такие это люди.

Эри улыбнулась:

– Я должна была догадаться об этом.

– Почему?

– Просто это логический вывод. Они – ваши друзья, значит, они обязаны быть любезными и щедрыми, как вы.

Не раздумывая, Бартоломью ответил:

– Хестер, наверное, не согласится с этим.

Эрия наклонила голову и с минуту внимательно разглядывала его, прежде чем ответить:

– Тогда она знает вас не очень хорошо.

Он в изумлении уставился на нее:

– Вы думаете, что хорошо меня знаете?

Кончиком языка она слизнула последние кусочки сыра с пальцев:

– Достаточно хорошо, чтобы знать, что вы чувствительный и способный к состраданию человек.

– Возможно, меня можно назвать страстным, – мягко произнес он. Хестер бы назвала это его свойство похотливостью.

Его взгляд уткнулся в ее тарелку:

– Боюсь, что страсть – это, о чем я знаю очень мало. Плотская страсть, я имею в виду.

Бартоломью осел в своем кресле, ноги его ослабели, к горлу подступил комок. Как бы он хотел быть тем, кто научит ее. Определенно, Эрия Скотт не походила на большинство женщин. Хестер скорее проглотила бы язык, чем произнесла слово «плотский» или любые его синонимы. По мнению Хестер, у секса было единственное предназначение – делать детей. Когда они поженились, ей было тридцать, и она была слишком стара, чтобы иметь детей, поэтому она заявила, что им нет никакой необходимости спать в одной кровати. В бессильном гневе он обвинил ее в том, что она стала ханжой – с учетом ее-то прошлого. Забыв свою новую роль светской дамы, она обругала его в таких выражениях, которые заставили бы покраснеть даже старого Сима. После этого Хестер поставила замок на двери. И узнала, что замки можно взломать.

Потеряв аппетит, Бартоломью отодвинул от себя тарелку и поднялся на ноги. Он присел перед камином и поворошил последние красные угольки железной кочергой.

Оставшись за столом в одиночестве, Эри закусила губу, снова порицая себя за свой импульсивный бестактный язык. Каким-то образом она обидела его. Поразмышляв о том, стоит ли ей извиниться, она решила, что будет лучше оставить все как есть.

– Уже поздно, пожалуй, я пойду прилягу.

– Ложитесь здесь, – сказал он невыразительно. – Я буду спать на чердаке.

Несмотря на утомление, сон бежал от Эри. Она все еще бодрствовала, лежа на животе па большой пуховой перине и обняв подушку под головой, когда услышала, как Бартоломью сгреб уголья в камине в кучу и полез на чердак.

Под весом его тела заскрипели пружины кровати. На пол свалился один сапог, за ним второй. Послышались более тихие звуки: шорох одежды, вздох.

Эри перекатилась на спину и уставилась в потолок, пытаясь представить Бартоломью в ночной рубашке. Спят ли мужчины так же, как женщины, или нет? Распростершись на животе или на боку, свернувшись калачиком, как дети? Она улыбнулась в темноте при мысли о том, что такой крупный мужчина, как Бартоломью Нун, спит, свернувшись, как ребенок. Вскоре она будет точно знать, как спят мужчины. В качестве супруги мистера Монтира она будет делить с ним ложе. Она будет спать рядом с ним и, наконец, узнает, чем занимаются мужья и жены в святилище своей супружеской постели.

Однажды, когда ее мать принимала подруг, Эри уловила обрывки их шепота и поняла, что они обсуждают таинственный вопрос супружеских взаимоотношений. Она услышала их сдавленные смешки и увидела, как одну из них передернуло от отвращения. Позже она спросила у своей матери, что такого мужчины и женщины делают в постели. Деметрия Скотт улыбнулась, мягко пожурила свою десятилетнюю дочь за то, что та подслушивала, а затем объяснила, что супружеская кровать – это место, где появляются дети. И только много лет спустя Эри осознала, что она так и не знает, как именно появляются дети.

Скоро она это узнает. При мысли об этом она испытала страх и возбуждение. А вдруг ей не понравится этот акт, совершаемый в таинстве супружеской кровати? Когда она узнает, чего от нее ожидают, отступать будет поздно. Ни одной женщине не следует вступать в такие отношения с завязанными глазами. Это несправедливо.

Над головой протестующе скрипнули пружины – Бартоломью перевернулся на другую сторону. Он пробормотал что-то и заметался во сне. Затем она услышала сильный удар, а потом проклятие. Эри села на постели:

– Бартоломью? Вы в порядке?

Ответом ей послужили очередной глухой удар и звук бьющего стекла. Или фарфора. Тарелки ее матери!

Эри откинула в сторону одеяло и поспешила к лестнице, в панике позабыв про свой капот. Держа халат в одной руке, она карабкалась по деревянным ступенькам, пока ее голова не показалась над полом чердака. Она едва могла различить его, сидящего на кровати и потирающего затылок.

– Вы не поранились?

Он начал было приподниматься, но пробормотал проклятие и плашмя рухнул на кровать, натягивая на себя одеяло. Она ступила на пол.

– Во имя всего святого, что вы здесь делаете? – в его голосе слышались разочарование и тревога.

– Я услышала, как что-то упало, и я испугалась, что… – На полу лежала разбитая фарфоровая чашка из сервиза, который стоял у Оливии в буфете. Чашка – а вовсе не яркая, расписанная вручную тарелка. Эрия перевела взгляд на него. Он по-прежнему тер голову. Сделав шаг к нему, она сказала:

– Ну-ка, дайте, я посмотрю.

Он дернулся и подтянул одеяло повыше:

– Боже мой, девушка, вы всегда так порывисты? Таким образом врываться в помещение, где спит мужчина!

– Да, всегда, – она остановилась, уже не уверенная, рады ли ей и нужна ли она здесь. – Моя мать говорила, что это мой самый большой недостаток.

– Ваша мать была права.

– Прошу прощения, просто я… О, Боже, вы действительно будете думать обо мне ужасно, но я испугалась, что сделала что-то совершенно непростительное. Видите ли, я не могла смириться с мыслью о необходимости бросить бесценные тарелки моей матери – если бы что-либо случилось с повозкой, они бы пропали, а теперь, когда я услышала, как что-то разбилось…

Какой-то звук, отдаленно напоминавший смех, заставил ее умолкнуть. Она подошла ближе и взвизгнула, когда ее голова стукнулась обо что-то, свисавшее с потолка.

– Осторожно, – в его голосе слышались юмористические нотки. – Маленький Джон развесил по всему чердаку свои бумажные звезды. Мне кажется, здесь есть и луна, и несколько планет.

Ее рука нашла раскачивающийся предмет. Пальцами она нащупала пять лучей звезды, почувствовала сухую, грубую текстуру дешевой бумаги:

– Святые угодники, потолок такой низкий… Не удивительно, что вы ударились головой. А посмотрите, какая короткая у вас кровать, вам же должно быть страшно неудобно.

– Потерплю. Спускайтесь вниз и ложитесь в постель. («Пока я не втащил тебя в эту», – пришло ему в голову.)

– Нет. Я займу эту кровать, а вы ляжете внизу. Давайте, поднимайтесь.

– Я не могу подняться, пока вы отсюда не выйдете.

– Почему?

– Потому что я не одет.

Эри подняла глаза к потолку и вздохнула:

– Мистер Нун, здесь слишком темно, чтобы я разглядела вас в вашем ночном одеянии, а поскольку положение, в котором мы оказались, вряд ли можно назвать обычным, я думаю, мы можем перестать беспокоиться о таких пустячных вопросах приличия.

Бартоломью просто не мог не рассмеяться:

– Я боюсь, вы не совсем понимаете, что говорите.

– Почему же?

– Потому что ночью я сплю без одежды.

– Вы имеете в виду… – Она отступила на шаг, затем быстро повернулась спиной, когда сообразила, о чем он говорит. – О Господи!

– Совершенно верно.

Эри подумала о его большом, сильном теле с широкими плечами и узкой талией. Однажды она видела фотографию греческой статуи, изображающей обнаженного мужчину, и сейчас ей пришло в голову, выглядит ли он так же мужественно и потрясающе красиво, как та статуя. Целую секунду она боролась с грешным искушением украдкой посмотреть на него через плечо. Затем она собралась с духом и храбро повернулась к нему лицом. Она смогла разглядеть лишь плечи и руки, которыми он придерживал одеяло. Эри осознала собственное разочарование.

– Очень хорошо, – сказала она со вздохом. – Я спущусь вниз, а вы одевайтесь. Потом мы поменяемся местами.

Она ждала его внизу. Полностью одетый, но с ботинками в руках, он остановился, наклонился к ней и улыбнулся:

– Вы самая импульсивная и непредсказуемая женщина из всех, кого я когда-либо встречал, вы знаете это?

Эри почувствовала юмористическую нотку в его голосе и сделала вид, что обиделась:

– Я на самом деле такая плохая?

Он коротко рассмеялся и пододвинулся к ней ближе:

– Нет, совсем не такая уж плохая. Я так не думаю, во всяком случае. Это так необычно и волнующе – найти женщину, которая не считает, что ей следует падать в обморок каждый раз, когда она сталкивается с чем-либо хоть отчасти… неприличным!

Восхитительный холодок пробежал у нее по позвоночнику, когда она почувствовала на лице его дыхание. Тепло его тела, находившегося в такой близости от нее, разгорячило ей кровь. Она выставила руку, собираясь оттолкнуть Бартоломью, и обнаружила, что ее пальцы запутались в упругих волосах, покрывающих его грудь. Она издала сдавленный звук и отдернула руку, но не раньше, чем он успел схватить ее своей рукой. У нее перехватило дыхание, когда она посмотрела на него в тусклом свете угасающего камина.

В течение мгновения, которое казалось вечностью, он пристально смотрел на нее, его глаза были темными, загадочными, полными решимости. Затем он поднес ее пальцы ко рту и легонько поцеловал каждый из них. Голос его звучал хрипло и неровно:

– Вам лучше отправиться спать.

– Да, – она неохотно отняла свою руку, повернулась, и начала медленно подниматься по лестнице, сознавая, что он стоит внизу и смотрит на нее.

Бартоломью испустил глубокий выдох, когда она исчезла из виду. Он не обращал внимания на чувство вины, которое смутно терзало его за то, что он не отвернулся, а остался стоять на месте, любуясь мельканьем лодыжек и икр под ее одеждой, пока она поднималась. Болезненно ощущая напряженность своего тела и бурление крови, он подошел к кровати и тихонько лег под одеяло. Бартоломью моментально почувствовал запах ландыша и застонал. Как, ради всего святого, он сможет заснуть, вдыхая ее запах и представляя ее маленькое тело, только что лежавшее там, где сейчас лежит он?