Навеки моя

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В Святую Субботу Эри была занята весь день, пока часы наконец не просигналили, что наступил волшебный час полночи. Весь вечер она представляла, что ее мама работает рядом с ней, рассказывая пасхальные истории и предания.

Сейчас, наверное, вся деревня, в которой жила Деметрия, собралась в церкви Святой Троицы с зажженными свечами в руках и ожиданием в сердце. Скоро потушат свет. Затем с ударами часов, оповещающими о наступлении полночи, главные ворота церкви распахнутся. Ладан будет кружиться вокруг одетого в белое священника, когда он появится из темной церкви, держа в руках зажженную свечу.

– Приди и получи свет, – произнесет он, а колокольный перезвон оповестит мир о новости – Христос воскрес. Засверкают огни, и все засветится в море искорок. Зазвучат веселые голоса.

– Христос воскрес! – будет провозглашать священник, а все новые искорки будут загораться и загораться. – Христос воскрес! – А люди будут вторить ему: «Воистину воскрес». Они, руками прикрывая огонь от ветра, понесут его домой, чтобы там дымом от этой свечи вывести крест на потолке в честь Его, победившего смерть.

У Эри не было святого огня, но она зажгла свечку и поставила ее рядом с иконостасом Деметрии, шепча сама себе: «Христос воскрес». Наконец наступила Пасха.

Яма была готова. Кухня наполнилась приятным ароматом, и Эри впервые после своего отъезда из Цинциннати почувствовала себя хорошо. Только присутствие Бартоломью на празднике могло сделать день еще прекраснее.

После того, как Причард сменил Сима на маяке рано утром, тот поехал в Тилламук, чтобы выполнить заказ Эри: кое-что купить на рыбном рынке и забрать у Кельвина освежеванного ягненка. Когда он ушел, Эри спустилась в огород, чтобы нарвать свежего чеснока, сельдерея, лука, помидоров и петрушки для блюд, которые она все еще готовила. В это время из амбара вышел Бартоломью. Затаив дыхание, Эри молилась, чтобы он посмотрел в ее сторону. Но он глянул на нее лишь на секунду, а потом пропал за углом амбара. Ее плечи опустились. Она глубоко вздохнула и попыталась заглушить в себе боль, вызванную этим непонятным поведением ее любимого.

Уже прошло две недели после смерти Хестер, но похоже, Бартоломью еще переживал чувство вины. Вначале у Эри тоже возникало это чувство, но, когда она узнала, что их брак развалился задолго до ее появления, она успокоилась. Даже если бы она никогда не приехала в Орегон, отношения между Хестер и Бартоломью были бы такими же. Все равно Хестер была бы сейчас мертва, а Бартоломью обвинял бы себя в том, что недостаточно ее любил.

Разочарование немного отпустило Эри. Она хотела, отчаянно хотела помочь Бартоломью. То, что он делал с собой, было неправильно. Он не заслуживал этого. Не заслуживали этого и те, кто находился рядом с ним на маяке. Это было несправедливо и по отношению к Эри, хотя она и понимала, что ее вина в его измене своей жене несомненна. Она осознавала горе Бартоломью, но знала, что самоистязание лишь только ухудшит ситуацию. И она не позволит ему испортить Пасху. Оставив свои травы и овощи на грядке, она подобрала фартук и юбку и побежала к амбару. Она нашла его там, где и ожидала найти – в клетке с фазанами. Ни секунды не колеблясь, она подошла к двери и вошла вовнутрь.

– Бартоломью? – казалось, он не обратил на нее внимания, только его тело чуть вздрогнуло.

– Ты меня так ненавидишь? Ты обвиняешь меня в смерти Хестер или это так выражается твое чувство вины?

– Я никого не виню в ее смерти, кроме себя.

– Какая чепуха! Если кто и виноват в смерти Хестер, так это только она сама! Тебе не надоело еще дурака валять?

Он не ответил. Тогда Эри схватила его за плечи и повернула к себе. Он смотрел на нее впавшими, как будто после долгого запоя, глазами. Его лицо осунулось, черты заострились. Он выглядел таким беззащитным! Таким Эри еще никогда не видела его.

Она провела руками по любимому лицу, голос ее зазвучал нежнее.

– Бартоломью, как бы Хестер смеялась, если бы знала, как ты убиваешься из-за нее!

Он рванулся из ее объятий и отвернулся.

– Она бы не умерла, если бы не я. Черт возьми, я был ее мужем… Я видел, как она хромает, передвигаясь по дому. Я знал, что она страдает. Но я даже не поинтересовался, что с ней. Я был слишком занят, гоняясь за…

Он не договорил. Но она знала, что он не сказал.

– Если ты и гонялся за мной, то только Хестер виновата в этом, – сказала Эри спокойно.

Он развернулся к ней. Его глаза горели.

– О чем ты говоришь? Это была моя жена. У меня не было права поднимать глаза на других женщин.

Еще немножко, и он загнал бы ее в угол, но она не сдавалась. Ее лицо было спокойно. Она не обращала внимания на его ярость, ее голос звучал нежно и уверенно.

– Она хитростью заставила тебя жениться на себе, Бартоломью. Один раз она пустила тебя к себе в постель. Но только для того, чтобы потом ты не смог расторгнуть брак. А затем она выставила тебя из своей комнаты. Разве есть право у такой женщины жаловаться, что ее муж смотрит на других? Ты был к ней намного добрее, чем были бы большинство мужчин, будь они на твоем месте. И она знала это, несмотря на свое вечное брюзжание и мелкие пакости. Согласно американскому законодательству, если будет доказано, что у супругов не было интимных отношений, это может служить причиной для расторжения брака.

Бартоломью стоял как громом пораженный.

– Откуда ты все это знаешь? Я тебе никогда не говорил об этом.

– Она сама хвасталась этим передо мной.

Не обращая внимание на шок, в котором он находился, Эри подняла длинное фазанье перо и погладила его:

– И после всего этого какая же любящая женщина не захотела бы компенсировать то, через что провела тебя Хестер? Как могла Хестер отказать себе в удовольствии довести мужа до греха, чтобы она могла унижать его имя и при этом возвыситься до небес, став терпеливой мученицей! Конечно, после того, как шлюха, соблазнившая его, будет достойно наказана.

Бартоломью развернулся. Каким наивным он был! Хестер всегда любила манипулировать людьми, но он никогда не думал, что она может пасть настолько низко! В то же время он не сомневался в правоте Эри. Хестер действительно хотела, чтобы он изменил ей. Где-то внутри ее извращенного мозга она верила, что если он согрешит, то это смоет ее собственный грех. Может, это он довел ее до этой мысли, укоряя и пугая ее прошлым?

Вопрос, который мучил его последние две недели, снова всплыл у него в мозгу: «Если бы семь лет назад я помог жене, а не отвернулся от нее, был бы наш брак таким ужасным? Если бы я предложил ей любовь вместо ненависти, смогла бы она полюбить меня, в свою очередь?» Мужчины плохо обращались с Хестер до того, как она попала в Тилламук, да и он не стал исключением. Он должен был обращаться с ней с пониманием и сочувствием, а не с нетерпимостью и враждебностью.

Эри все еще была здесь, у него за спиной. Он чувствовал ее запах, ее тепло, чувствовал ее дыхание, чувствовал, что она хочет его. Пытаясь сдержать в себе ответное желание и вызвать злость на себя, он произнес не своим голосом:

– Все равно, она не заслуживала такой ужасной смерти!

– Да, ты прав. Но она сама хранила в тайне свое состояние. Она сама отказывалась показаться доктору Уиллсу, Бартоломью, – голос Эри зазвучал твердо, с ударением на каждом слове. – Ты не виноват в смерти Хестер.

Его ответом было молчание. Эри продолжала:

– Разве ты не веришь тому, что сказал доктор Уилле? У нее была смертельная болезнь. Она была неизлечима. Даже если бы ее нога и не загноилась, она все равно не дожила бы до лета. Ее смерть нельзя было предотвратить.

Бартоломью ничего не сказал, как бы не слыша ее. Эри тяжело вздохнула. Затем она повернулась и пошла к двери, не обращая внимания на ярких птиц, кружившихся в загородке, и на их менее ярких самок, сидящих на гнездах. После того как она вышла и закрыла за собой дверь, она еще раз взглянула на мужчину внутри. Он стоял спиной к ней, положив руки на бедра, его голова поникла.

– Я пригласила Кельвина с детьми на ужин, – сказала Эри. – Я думаю, тебе будет приятно об этом узнать.

Затем она вернулась на огород с таким тяжелым сердцем, что даже мысль о празднике, которого она ждала с нетерпением, больше не воодушевляла ее.

Гости приехали с Симом сразу после полудня. Эри поприветствовала всех улыбкой, широкой, как сам океан, – она обрадовалась их компании. На руках она несла поднос, на котором стояли стаканы с водой и налитое в ложки черничное варенье с миндалем.

– Это называется глюко, что означает сладость, – воскликнула Эри и начала раздавать ложки. – В греческих домах есть традиция – угощать гостей напитками и сладостями. Если кто-то хочет есть, то я с удовольствием приготовлю что-нибудь посерьезнее. А пока воспринимайте глюко как официальное приглашение на праздник Пасхи по-гречески.

Сим только глянул на угощение и предпочел трубку.

– Не надо мне этого кишмиша, девчушка. Все, что мне нужно, это немного грога, которого принес Макс.

Джейкоб проглотил свой глюко за один раз.

– Свой я уже съел, но эта штука такая вкусная! Я возьму порцию Сима.

Кельвин схватил мальчика за руку, все засмеялись.

Затем высокий мужчина предложил Эри французского вина. Он был на пару дюймов выше, чем Бартоломью, и возвышался над ней, как башня.

– Я – Макс, мэм. Спасибо за приглашение, – концы его ухоженных усов дрожали, когда он шевелил губами, такими же красными, как вино, которое он предлагал. Его большие запястья выступали намного дальше рукавов потертого мешковатого плаща.

– Рада с вами познакомиться, мистер Хениифи, я также рада, что вы присоединились к нашему празднику.

Хозяин салуна покраснел до корней волос.

– Не обижайтесь, мэм, но никто не называет меня иначе, кроме как Макс. Мне всего-то тридцать лет. Мне тяжело отзываться на «мистер».

– Тогда вы должны звать меня Эри.

Макс качнул головой:

– С радостью, мэм.

Эри повернулась к Симу и передала ему вино.

– Если это грог, который вы искали, то пора бы открыть его и выпить с теми, кто тоже не против сделать это.

– Это не грог, – скривился Сим, – это питье для женщин и зеленых юнцов, вроде тех, что привел Кельвин.

– А, вот оно что, – вставил Макс. – Мэм, он хочет рома.

– Если у нас он есть, то Сим лучше всех знает, где его найти. Можно будет выпить его, как только барашек зажарится.

– Ах, – проворчал Сим, – сейчас она нас заставит хлеб резать.

Эри усмехнулась:

– А как же, но помните: тот, кто помогает повару, получает первый кусок мяса.

– Ах, – повторил Макс, передразнивая старого моряка. – Только проводите меня на галеру.

После того как Эри рассказала мужчинам, как нужно готовить ягненка к жарке, она взяла вино Макса и пакеты, которые Сим привез для нее, и вернулась в кухню. Глядя на мужчин через окно, она услышала, как Кельвин спросил, где его брат.

– Наверное, где-то стоит и причитает, как баба, – ответил Сим.

– Дядя Барт на маяке, если вы о нем говорите, – сказал невесть откуда взявшийся Причард. – Он предложил подменить меня, чтобы я не пропустил праздник. Он, похоже, не очень-то хотел с нами веселиться.

Кельвин нахмурился:

– Он принял смерть Хестер так близко к сердцу! Удивительно близко.

– Да, баба она была еще та. Это точно. Так же точно, как и то, что я не одну милю прошел в море, – Сим поплевал на левую руку. Эри знала – это для удачи, как будто даже упоминание имени Хестер могло принести неудачу.

Бартоломью был на маяке. А сколько сил Эри потратила, чтобы устроить праздник под его окнами и вытащить его хотя бы ароматом кушаний!

– Ей-то уж точно не нежиться в райских кущах, – продолжал старый моряк.

Кельвин рассмеялся:

– Тебя самого-то долго придется искать в каком-нибудь раю для моряков, старый болтун!

Ветер относил звуки голосов к морю, и она даже плохо слышала то, о чем говорили мужчины, занявшиеся подготовкой ягненка. Эри занялась приготовлением оставшихся блюд, радуясь, что Бартоломью не слышит сомнительных комплиментов Сима. Шансов на то, что Бартоломью присоединится к празднику, становилось все меньше, и это сделало Эри еще печальнее.

У нее болело сердце за Бартоломью и за себя. Человек, которого она любила, теперь свободен. Но теперь он не хотел больше иметь с ней дело. Она понимала его чувства, разделяла его чувство вины и боли, но, все равно, она не хотела позволить Хестер победить. А Хестер победит, если ее смерть будет разлучать их так же, как сама Хестер разлучала их при жизни.

Поглядев на расписание, которое она выписала, чтобы приготовить все блюда вовремя, Эри насыпала муку в две большие чашки, замесила в одной тесто для яблочного печенья, а в другой – хлеб. Горе и разочарование она оставила на потом. Сегодня для нее день надежд и перемен, и она не хотела поддаваться печальным эмоциям, одолевавшим ее. Пока тесто подходило, она положила рис и ягненка на стол, затем слила рассол с маринованных виноградных листьев. Обрезки Эри отложила для пса-волка, которого она назвала Аполлон, в честь греческого бога красоты и щедрости, покровителя муз. В последние несколько дней у нее совсем не было времени сходить в лес, и она беспокоилась, что собака будет голодать.

Когда все было почти готово, Эри вышла и попросила мужчин вынести из столовой большой стол и стулья. Утренний ветерок стих, день был тихим и теплым. Слишком хороший день, чтобы сидеть в помещении. Вскоре стол был установлен, укрыт белой скатертью, уставлен салфетками и посудой. Джейкоб и Роберт помогали ей выносить блюда с кушаньями, а остальные мужчины сняли ягненка с вертела и принялись за его порционную разделку.

После того как блюда были расставлены на столе, Эри отвела Кельвина в сторону.

– Кельвин, не мог бы ты попробовать привести Бартоломью на наш праздник? Я приглашала его, но… – она не закончила фразу, не зная, как продолжить ее, не выдав своих чувств к его брату.

– Никто лучше меня не знает, каким упрямцем он может быть, – Кельвин положил ей руку на плечо, заговорщицки подмигивая ей. – Но я посмотрю, что можно сделать.

Кельвин нашел Бартоломью за столом смотрителя с вахтенной книгой в руках.

– Привет, младший братец! Эри организовала маленький симпатичный семейный ужин, – сказал он, жестом показывая в сторону утеса. Бартоломью угрюмо посмотрел на человека, который опирался на дверной косяк и улыбался, как будто все в мире было хорошо, и Бартоломью был обязан ни о чем плохом не думать, хорошо поесть и весело провести время с друзьями и родственниками. Ему это показалось обидным, но он не хотел грубить брату. Господь свидетель, они так редко виделись! Бартоломью не хотел ссориться, зная, что Кельвин просто не может понять, что он сейчас переживает, хотя у самого Кельвина шесть лет назад умерла жена.

Как будто прочитав мысли брата, Кельвин сказал:

– Ты знаешь, после смерти Элен я долго ненавидел себя. Ведь это из-за меня она умерла.

– О чем ты? Она умерла вовсе не из-за тебя…

Кельвин поднял руку.

– Она умерла во время родов. Но ведь это я зачал этого ребенка, Барт! И поэтому я ходил как в воду опущенный, пока однажды Элен не пришла ко мне во сне. «Ты остолоп, Кельвин Нун», – сказала она мне.

Кельвин улыбнулся, вспомнив, что Элен частенько называла его остолопом.

– Она напомнила, что хотела ребенка еще больше, чем я. «Никто лучше женщины не знает, насколько рискованно рожать детей», – сказала она. Она пошла на этот риск добровольно. А я-то, самонадеянный олух, всегда считал, что мое слово главное! И она была права. После этого я стал больше думать о любви, в которой мы жили, и благодарить небеса за то, что мы прожили с ней так долго.

Кельвин отошел от двери. Он положил обе руки на стол перед Бартоломью и посмотрел брату прямо в глаза:

– Мы знаем, как ты страдал, но проходит время – и горе должно уйти. Мне кажется, что сегодня подходящий день для этого. Как, по-твоему? – Кельвин выпрямился и протянул брату руку.

Строки из Библии поплыли перед глазами Бартоломью: «Всему свое время и всему есть время под солнцем: время рождаться и время умирать; время рыдать и время смеяться; время скорбеть и время веселиться…»

Наверное, Эри и Кельвин правы: он уже достаточно долго издевался над собой. Он взял протянутую руку, и Кельвин рывком поднял его со стула. Но на этом он не остановился, а схватил Бартоломью в свои объятья, не стесняясь проявления чувств.

– Иногда, братец, нужно задать себе вопрос, действительно ли мы горюем или просто жалеем себя.

Бартоломью тихонько толкнул его в ребра:

– Ты на меня не сильно дави, – пробормотал он, но словам его явно не хватало уверенности.

Кельвин засмеялся и вытянул его из комнаты. Эри даже не посмотрела на Бартоломью, когда братья подошли к столу. Она боялась увидеть в его глазах проснувшееся с новой силой желание наказывать себя. Когда Кельвин предложил Бартоломью прочитать молитву, ее обуяла досада.

Бартоломью обвел всех долгим, внимательным взглядом, потом кивнул головой в знак согласия. Молитва была краткой и лаконичной. Он просил Господа благословить пищу и всех собравшихся за столом. Затем он добавил:

– Помоги нам, Господи, всегда исполнять Твою волю, помнить Твои заповеди и находить силы им повиноваться. Аминь.

Эри почувствовала себя счастливой и несчастной одновременно. Его слова показывали, что он иногда поступал ошибочно, но одновременно они сказали ей – за этим, наверное, он и произносил их, – что все, что было между ними, больше не повторится и он отвергает ее яблоко соблазна. Пытаясь не дать волю эмоциям, захлестнувшим ее, она поднялась. Ее голос только немного дрожал, когда она произнесла:

– Поскольку это почти во всем греческий национальный праздник, я думаю, уместно будет произнести греческий тост, – она подняла бокал и чокнулась со всеми гостями. – Пусть Господь благословит вас и пошлет вам много сыновей и коз.

Как она и надеялась, напряженность, возникшая после тоста Бартоломью., растворилась в веселом смехе.

Сев на свое место, Эри положила себе картофеля, жаренного в оливковом масле, сдобренного лимонным соком и орегано, и передала блюдо дальше. Чувствуя на себе пристальный взгляд, она подняла глаза. Бартоломью смотрел на нее с другого конца стола. Слегка приподняв бокал, он нежно произнес слова, предназначенные только для нее: «Кали орекси».

Это нежное напоминание о греческих блюдах, которые когда-то они вместе пробовали в домике на Траск-Ривер, и ночи, которая последовала за этим, удивило и обрадовало ее так, как ничто не радовало ее уже очень давно. Он простил ее за то, что он считал их общей виной! На глазах Эри заблестели слезы. Она уже не боялась, что окружающие могут прочесть ее настоящие чувства в улыбке, и тихо прошептала: «Кали орекси, приятного аппетита».

Над столом воцарилась тишина, изредка нарушаемая звоном серебряных приборов о фарфоровую посуду и звуками одобрения еды.

– Как вкусно! – воскликнул Причард, откусывая золотистую хрустящую румяную корочку. – Это точно ты готовила, Эри? Я никогда не думал, что ты можешь так вкусно готовить.

Бартоломью хотелось сказать Причарду что-то приятное:

– Видишь, как тебе повезло с женой, Причард.

– Спасибо, дядя Барт. Я сейчас передам тебе вот это блюдо.

– И мне дай немного, – вставил Джейкоб, – я не знаю, что это, но как было бы хорошо, если бы Эри научила миссис Гудман так готовить!

Эри подождала, пока они распробуют это новое блюдо:

– Я рада, что вам понравился этот кальмар.

Причард прекратил жевать. Его лицо позеленело:

– Это кто?

– Жареный кальмар, – улыбнулась она, – а что, не нравится?

Он замотал головой, пробормотал «простите» и выбежал из-за стола.

Все, кроме Джейкоба, засмеялись. Мальчик прожевал, проглотил и облизнул губы.

– Кальмар, говорите? Звучит ужасно, но такая вкуснятина!

– Тогда попробуй-ка вот это, – Эри передала ему блюдо с маленькими тоненькими кусочками мяса, приготовленными с помидорами, вином, луком и сельдереем.

Джейкоб игриво бросил один кусочек себе в рот:

– Хмм, это даже лучше, чем кальмар. Похоже, что это осьминог или морской лев какой-нибудь.

– Ты прав, это осьминог.

– Черт меня подери!

Кельвин строго отругал парня за его выражения, но в этот момент закричал Роберт. Смех после слов Джейкоба затих. Вскакивая на ноги, Роберт показал в сторону леса.

– Это собака. Разве тетя Хестер разрешила вам держать собаку, дядя Барт? Она же ненавидела собак.

Эри повернулась. Рядом с изгородью, в ярдах ста от них стоял Аполлон.

Причард вернулся, держась за живот. Его лицо все еще было бледным, хотя уже без зеленоватого оттенка. Увидев, что все смотрят в сторону леса, он повернулся, пожелав узнать, что же привлекло всеобщее внимание.

– Это пес с разбившегося корабля, – сказал он.

– С того корабля, который разбился здесь пару месяцев назад? – спросил Роберт. – Господи, он наверняка очень голоден!

Несмотря на все еще не прошедшую тошноту, Причард улыбнулся:

– Эри оставляла ему еду в лесу. Она хотела с ним подружиться.

– Можно его погладить? – не дожидаясь ответа, оба сына Кельвина выскочили из-за стола и бросились к калитке.

– Подождите! – Эри тоже вскочила. – Он все еще полудикий и опасается людей. Пожалуйста, оставайтесь здесь. Я отнесу ему поесть.

Разгоряченные дети поплелись обратно к своим местам. Семь пар глаз смотрели, как Эри вернулась в дом. Через минуту она вышла, держа в руках пакетик, завернутый в газету. Когда она подошла к калитке, Аполлон начал вилять хвостом. Эри стала ступать медленнее, боясь спугнуть его. Пес своими хитрыми и осторожными шоколадными глазами следил за каждым ее движением.

– Привет, Аполлон. Ты так проголодался, что сам пришел в гости?

За пару шагов до него она остановилась в надежде, что собака сама подойдет к ней.

– Смотри, я тебе что-то вкусненькое принесла, – Эри развернула сверток и показала собаке обрезки мяса, которые были внутри. Ноздри у собаки расширились, а хвост замер. Рот у него раскрылся, а серый язык болтался между зубов. Эри положила сверток на землю и склонилась рядом. Пес повернул свою косматую голову в сторону еды и втянул носом манящий запах. Он нервно прыгнул вперед, потом попятился назад.

– Все хорошо, – Эри немного отступила, оставив ему больше места. – Ну, давай же, я тебя не обижу.

Шоколадные глаза вопросительно смотрели в голубые. Он то прыгал вперед, то отскакивал назад.

Эри ждала, чуть дыша.

Аполлон пожирал пищу глазами. Еще два шага. Он смотрел то на еду, то на нее. Наконец, похоже, решившись, он схватил кусок мяса и отскочил. Когда он увидел, что Эри не вырывает у него добычу, он лег на землю и мгновенно проглотил кусок. Теперь он шел к свертку уже не с такой опаской. Его хвост болтался из стороны в сторону. Он схватил еще кусок и съел его, не отходя от свертка.

Эри подождала, пока он съест половину всего, что она принесла, и начала мягким спокойным голосом произносить ободряющие слова. Когда он съел почти все, она приблизила к нему руку. Он вздрогнул от ее первого прикосновения. Еда была забыта, и он с опаской смотрел, как Эри приближалась к нему.

– Все хорошо, Аполлон, – продолжала она. – Теперь и у тебя есть дом. Ты больше не будешь голодать. И я буду любить тебя, как и следует любить такого красавца.

Ее руки утонули в его густой шерсти, почти такой же длинной, как ее пальцы. Она погладила его по голове с черными метками вокруг глаз. Ее прикосновения были легкими и ласковыми.

– Я так же одинока, как и ты, Аполлон, но теперь мы нашли друг друга.

Собака посмотрела на последний кусок, оставшийся в свертке, и заскулила.

– Ну же, давай. Я не обижу тебя.

Он наклонил голову и стал есть.

Опустившись на колени, Эри продолжала гладить его густую грязную шерсть. Она хотела потянуть его за шкуру, но боялась испугать его.

Неожиданно она почувствовала на щеках что-то влажное и шершавое. Удивленная, она слегка отпрянула. Аполлон завилял хвостом в два раза чаще. Он негромко чавкнул и опять принялся ее лизать.

Сердце Эри екнуло, глаза затуманились. Забыв об осторожности, она двумя руками обхватила его за шею. Он не сопротивлялся, продолжая лизать ее лицо и шею.

Сзади послышались вопли восторга. Она оглянулась и увидела, что все мужчины встали из-за стола и подошли ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Все улыбались, но самой главной и желанной для нее была улыбка Бартоломью. Внезапно она вспомнила, что Аполлон – не только бог добра и красоты, он еще и избавляет людей от чувства вины и греха, а также является богом примирения.