(Не) чужой ребёнок

Глава 13

Павел

Встреча с бывшей вызывает у меня неожиданную реакцию. В голове возникают цветные картинки из давно забытого прошлого.

Забавная симпатичная девчонка, склонившаяся в читальном зале над толстенным талмудом. Она старательно водит пальчиком по тексту и беззвучно шевелит губами. Вокруг – десятки других студенток, но залипаю я именно на ней.

Ночь. Полнолуние. Луна рябой полоской отражается в море.

- Смотри, вода светится, – шепчет девчонка, размахивая руками под водой.

Она выскакивает на берег и бежит вдоль кромки. Догоняю, мы падаем в воду, смеёмся. Утаскиваю её на глубину, и мы долго целуемся…

В смешных тапках, больше похожих на плюшевые игрушки, Лиза вытирает пыль с люстры в нашей квартире. Оступается, стул под ней шатается, девчонка визжит. Успеваю подхватить её на руки и спасти от неудачного приземления.

В каком году это было – вспомнить не могу. Когда-то давно. В том прошлом, которое теперь покрыто плотным смогом забвения. Будто и не было ничего. Война уничтожила в моей в памяти участок, отвечающий за воспоминания.

Но сейчас картинки не просто мельтешат перед глазами – они меня неожиданно волнуют. В груди становится больно. А я ведь уже забыл, когда что-то чувствовал…

Моя душа угасала постепенно. Долго корчилась в агонии, кричала и отчаянно царапалась, разрывая в клочья внутренности. И окончательно умерла в тот страшный день, когда мне пришлось паковать в чёрные пакеты десятки искалеченных тел женщин и детей. Хотел оградить от ужаса впечатлительных коллег, думая, что моя бронированная психика способна это выдержать…

Но она не справилась. Душа выгорела дотла. С тех пор по ночам вместо красочных видений из далёкой довоенной жизни раз за разом крутится один и тот же чёрно-белый видеоролик – мой самый страшный кошмар.

Я превратился в бездушного робота… С истерзанной и выжженной душой. Без прошлого, без ярких красок и воспоминаний. Вера называет меня “бессердечной скотиной”. И, наверное, она права. Где нет души, там и для сердца места не предусмотрено.

Чтобы встряхнуться, отправляюсь в палаты к прооперированным на днях пациентам. Ничто не лечит лучше, чем работа и осознание, что я помогаю людям, а иногда даже спасаю их жизни. Я навсегда обречён искупать вину перед теми, кого не смог спасти.

Следует отдать должное Миле – в отделении везде полный порядок. Недаром Львовский её хвалил. В коридорах – тишина, истории болезни заполнены и лежат на посту, вся документация ведётся как в аптеке. Справиться с бардаком, оказывается, вовсе не трудно, если есть желание и добросовестные подчинённые.

Обойдя палаты, заглядываю в ординаторскую. Пульс сразу учащается. Сколько раз замечал, что стоит мысленно чем-то похвалиться, как тут же происходит какая-то лажа.

В помещении, предназначенном исключительно для врачей, обнаруживаю мальчика. Первой в глаза бросается белобрысая макушка, затем перевожу взгляд на стол, где разложены какие-то бумаги, ручки, карандаши. И всё это в непосредственной близости от стопки с историями болезни! А если ребёнок от скуки решит порисовать на них?

Что за детский сад в моём отделении? Сколько можно объяснять подчинённым, что детям и посторонним в больнице не место? Нет, эти люди непробиваемы. Мало их Грымза терроризировала! Иначе с ними нельзя, не понимают они по-хорошему.

- Ты кто? – срывается с языка.

Стараюсь сдерживать эмоции, но меня распирает от внезапно накатившей злости.

- Иван, – бойко отвечает мальчик.

- И чей ты, Иван?

Мысленно уже готовлю его мамаше гильотину.

- Я – мамин!

Легче, конечно, от этого не становится ни на йоту.

- И как зовут твою маму?

- Елизавета Васильевна Пожарская, – выговаривает с трудом, запинаясь. – Она доктор, у неё сейчас операция. А я тут пока рисую.

Серьёзно? Это Лизин ребёнок? Впрочем, а почему нет? Если мне тридцать, то ей уже – двадцать девять. В этом возрасте у многих женщин есть семьи и дети. Наверное, это нормально. Не думал же я, что она до сих пор одна…

Пока размышляю над этим открытием, малыш расплывается в улыбке и заявляет:

- А я тебя помню! Ты – добрый ангел. Ты был там…

Мальчик тоже кажется мне знакомым, но как ни пытаюсь, не могу припомнить, где его встречал. Наверное, стоит расспросить, но не вести же светские беседы с нарушителем порядка на рабочем месте! Даже если он – ребёнок.

Развели в отделении детский сад! Совсем страх потеряли. Рано я обрадовался. Недаром Львовский предупреждал меня, что с дисциплиной тут полный швах…

А ведь только час назад я разговаривал с Пожарской. Мне показалось, она поняла, что ни на какое особое отношение и поблажки с моей стороны претендовать не может. И всё равно наплевала на запрет и притащила сюда мальчишку. И как с этим бороться?

Чувствую себя вулканом, который вот-вот начнёт извергаться. До критического момента не хватает только наличия виновницы бардака.

Оказавшись возле маленького терминатора, резким движением хватаю со стола истории болезни и ищу взглядом, куда их можно безопасно переложить.

Нужно попросить кого-то последить за малым, чтобы он тут ничего не натворил. Это же надо было додуматься – оставить ребёнка в ординаторской одного без присмотра! Уж лучше бы он по коридору бегал, там он хоть у всех на виду…

Дверь открывается, и я наконец получаю возможность выплеснуть весь скопившийся яд.

- И как прикажешь это понимать? – набрасываюсь на нарушительницу без предисловий. – Я же категорически запретил приводить в отделение детей! Или до тебя нужно доносить все мои распоряжения отдельно в какой-то особой форме для туго догоняющих?

Слов не подбираю. Плевать, как она это воспримет. Все нормальные фразы и интонации у меня закончились. Как разговаривать с людьми, которые отказываются понимать по-хорошему? Обидится – флаг ей в руки. Она тут не кисейная барышня, а врач-хирург.

- Извините. У нас в саду карантин объявили, я узнала об этом за полчаса до начала рабочего дня. И у меня был выбор: или оформить больничный, который мне официально положен на время карантина, или прийти на смену с ребёнком. Поскольку выйти вместо меня было некому, я решила, что ребёнка вы один раз как-то потерпите. А вот отсутствие дежурного врача – вряд ли.

Взгляд не прячет, говорит уверенно. Будто это не я, а она тут главная. Лизу совсем не смущает, что я поймал её с поличным. И эта наглость ошеломляет. Раньше она была куда скромнее и покладистее. Или это память меня подводит?

- А если бы он истории болезни порисовал? – продолжаю на неё рычать.

- Не порисовал бы. Мой сын знает, что можно делать, а что нельзя.

В это совершенно не верится. Но спорить с яжематерью бесполезно, в этом я не раз убеждался, когда гулял с Андрюхой и по неосторожности вступал в какие-то споры с мамашами других малышей. И это злит ещё больше.

- А если он по коридору бегать пойдёт, будет шуметь и мешать пациентам? Если в это время комиссия нагрянет? Ты вообще понимаешь, что можешь подставить всё отделение?

- За это вы можете не переживать. Бегать по коридору он точно не будет!

- Ты говоришь это с такой уверенностью, будто привязала его к стулу!

Вижу, как поднимается её грудь от глубокого вдоха. Собирается разразиться гневной тирадой?

- Считайте, что привязала! – выдаёт довольно резко. – Извините, мне нужно идти, пациенты ждут. Я зашла только на минутку сына проверить.

У меня звонит телефон. Вызывает Львовский, поэтому я вынужден прервать разговор на неопределённое время. В коридоре натыкаюсь на Милу и срываю на ней свою злость.

- Почему в отделении опять дети? Я же просил вас проконтролировать соблюдение простых правил, можно сказать прописных истин!

- Форс-мажор. Вам лучше поговорить об этом напрямую с Пожарской, она – не моя подчинённая.

Здравый смысл кричит, что она права. Зря я на неё наехал, нарушив золотое правило: не срывать злость на подчинённых, которые не имеют отношения к проблеме.

Оказавшись в кабинете главврача, вспоминаю поговорку: “Пришла беда – отворяй ворота”.

- Присядь, Павел. Разговор есть. Мне сорока на хвосте принесла, что на твоё отделение в министерство жалоба поступила. И якобы там не бред сумасшедшего, а что-то серьёзное. Кто и в связи с чем наябедничал – пока не знаю. Думаю, проблема возникла до тебя, учитывая, сколько ты тут командуешь. Но разгребать её и отбиваться придётся нам с тобой вместе.

- Как можно разгребать то, не знаю что? Как в детской сказке, блин. Только почему-то совсем не смешно.

- Вот-вот, совсем не смешно. Сейчас это очень не вовремя. Я как раз подал заявку на выделение финансирования для диагностического центра. На аппарат МРТ замахнулся. А тут эта напасть, как назло…

Расстроенно машет рукой. Мне его даже жаль. Из того, что я вижу и знаю, он очень старается вывести больницу на высокий уровень, болеет за неё всей душой. А Грымза попила крови не только из подчинённых, но и из него. И теперь, вполне возможно, ему предстоит отвечать за её грехи.

- Давайте раньше времени не паниковать, – пытаюсь воззвать к здравому смыслу. – Когда нам что-то предъявят, тогда и будем думать. Не понимаю, зачем трястись раньше времени. Будет ясность, будет план действий. Может, еда показалась пациенту невкусной, и претензии предъявят не нам, а кухне.

- Мне сейчас совсем не до шуток. По секрету шепнули, что в министерстве проверку нам назначили внеплановую. И о дате предупреждать запретили. Могут и завтра нагрянуть, и через две недели. А могут и вовсе подсадную утку подослать. Так что считай, мы у них на крючке на неопределённое время. Ты там со своими проведи разъяснительную работу. Миле объясни тихонько – она умная тётка, знает, что к чему. И всегда тебя прикроет. Если всё пройдёт гладко, то премиями никого не обижу… А проколетесь… Не знаю, что с вами сделаю!

Он повышает голос и стучит кулаком по столу.

Я и сам бы с удовольствием сейчас покричал и постучал. Потому что это не моя вина, что сотрудники на голову сели и свесили ноги. Каждый сам себе главврач, все делают, что хотят. Но не оставляет ощущение, что эти неприятности я накаркал своей гневной тирадой в адрес Лизы, как раз комиссией её пугал.

- Ладно, не обращай на меня внимания. Я сейчас не в себе. Иди работай… Просто прими к сведению. Готовность номер один! А я по своим каналам попытаюсь хоть что-то разузнать.

Пока иду, прокручиваю в голове причины, по которым могла поступить жалоба. Прихожу к выводу, что если бы речь шла о том коротком времени, которое я тут работаю, то заявление вряд ли успели бы рассмотреть так быстро. Ещё и комиссию назначили! Предполагаю, что бюрократия и все эти административные пляски с бубном требуют гораздо больше времени. Значит, отдуваться мне придётся за грехи Грымзы Петровны, и поэтому меня лично вряд ли ждут серьёзные неприятности.

Но провести беседу с подчинёнными необходимо. Ещё раз проинспектировать все основные моменты, по которым пациенты пересекаются с медицинским персоналом. Может, как-то раскрутить Милу на откровенный разговор. Есть шанс, что она может догадываться, какие тут могли быть косяки в прошлом. Зря я на неё накричал…

Войдя в отделение, возле туалета замечаю ребёнка. Ага, а говорила, что привязала его к стулу и никуда он не пойдёт! С другой стороны, было бы странно предположить, что мальчик сможет обойтись целый день без туалета и просидит на одном месте, не вставая.

Я настолько погружён в свои мысли о предстоящей проверке, что даже не сразу сознаю, что ребёнок передвигается… на костылях. Жгучий стыд перекрывает дыхание. Вот что значила фраза: “Бегать по коридору он точно не будет!”. А я ещё разозлился на неё за такую уверенность.

Быстро сокращаю между нами расстояние.

- Малыш, тебе помочь?

- Я не малыш! – шипит.

Маленький ёжик. Щёлкаю выключателем, до которого мальчик никак не мог дотянуться, открываю перед ним дверь.

- Спасибо. Дальше я сам.

- Точно справишься?

Смотрю с недоверием. Всё-таки на костылях даже расстегнуть штаны – нетривиальная задача.

- Я умею сам!

- Ну хорошо, давай сам. Но я на всякий случай тут постою. Если понадобится помощь, позови.

Некрасиво с Лизой вышло. Но откуда мне было знать, что у её ребёнка – травма и он не может бегать?

Пока размышляю, мальчик выходит.

- Всё в порядке?

Кивает. Смотрит на меня исподлобья.

- Зачем ты на маму мою накричал? Она не виновата, что меня в сад не взяли! Я послушный, хорошо себя веду и ничего не порчу!

И что я могу сказать в своё оправдание? Ведь по-человечески Лизу можно понять. И даже поблагодарить, что не домой с ребёнком отправилась, помахав мне голубой бумажкой больничного, а вышла на работу. Но формально я должен был сделать ей замечание, чтобы впредь она искала какой-то другой выход. А сомнений в том, что такая ситуация может повториться ещё не раз, у меня нет.

- Потому что детям в больнице находиться нельзя. Я маму просто поругал, но если бы пришла комиссия и увидела тебя, то её могли бы оштрафовать или уволить.

Вряд ли ребёнок понимает смысл всех сказанных слов. Но произнести их я должен, чтобы ответить на его вопрос и заполнить какими-то звуками возникшую паузу. Хороший руководитель сначала разберётся, а потом выносит решение. Я же поступил наоборот… Мне ещё учиться и учиться сдержанности и здравомыслию. А это – ненамного легче, чем зашивать раны.

Провожаю мальчика до ординаторской и ухожу, убедившись, что он удобно устроился на своём месте и больше ему ничего не надо.

Кого же он мне так сильно напоминает?