(Не) чужой ребёнок

Глава 24

Пока сын принимает водные процедуры, разглядываю комнату, пытаясь подметить любые детали, связанные с ним и его жизнью, и понять, что он любит. Разочарованно отмечаю, что на поверхности почти ничего в глаза не бросается, а по шкафам шнырять как-то нехорошо.

Лиза приносит Ваню, завёрнутого в большое полотенце, на руках. Ставит на кровать, достаёт пижамку. Полотенце соскальзывает. Не знаю, кто во мне разгоняется раньше – хирург или отец. Видимо, всё же профессиональный интерес вырывается вперёд, поскольку врач я уже много лет, а отец – без году неделя.

Подскакиваю с места, в несколько шагов пересекаю комнату и оказываюсь возле ребёнка.

- Что это? – хриплю не своим голосом.

Рассматриваю рубцы. Они не очень свежие, успели затянуться. У малышей регенерация хорошая, если в организме нет склонности к формированию гипертрофированной рубцовой ткани, то к взрослой жизни они почти не будут заметны.

Швы, которые я вижу на тельце сына, почти ничем не примечательны. Кроме двух моментов: самого факта их наличия, который свидетельствует о серьёзном ранении, и ощущения, что накладывал их я сам. Причём чем дольше я на них смотрю и ощупываю, тем отчётливее вспоминаю маленького мальчика, у которого не было шансов…

- Ранение, ещё с войны, – спокойно отвечает Лиза, как будто нет в этих швах ничего экстраординарного. – Удачная операция тогда спасла Ване жизнь. А внешний вид… можно будет позже подшлифовать, чтобы рубцы были не так заметны. И вообще, шрамы украшают мужчину.

Она будто оправдывается, что не уберегла. Хотя в той мясорубке просто выжить – уже было счастьем. А красоту можно навести у пластического хирурга, благо техника и технологии движутся вперёд семимильными шагами. Особенно после войны, когда спрос на увеличение груди или выпрямление носа упал, а на избавление от последствий тяжёлых ранений – многократно вырос.

- Я вспомнил, – по-прежнему хриплю, не в силах справиться с внутренним штормом. – Я его оперировал тогда. Его привезли к нам в военный госпиталь, была большая кровопотеря.

Помню своё состояние. Это один из тех ужасных моментов войны, которые накрепко въелись в память и не имеют ни малейшего шанса оттуда когда-либо исчезнуть. Они – страшная цена нашей победы.

Я не верил, что у меня получится. Взялся только потому, что не был готов сдаться без боя и, опустив руки, согласиться с проклятым Гиппократом [1].

- Ты? – Лиза бледнеет на глазах. – Это был ты?

- Думаешь, таких совпадений не бывает? – криво усмехаюсь, поражаясь такому невероятному стечению обстоятельств.

Ужасаюсь от мысли, что было бы, не окажись я там и не рискни ослушаться начальника.

- Так это ты его спас?

- Хотел бы сказать: “да, ерунда, ничего такого особенного”. Но не скажу. Потому что при сортировке он попал в первую группу [2].

Врачу эти страшные слова понятны без пояснений, а в детали при ребёнке вдаваться не стоит.

Лиза молча укладывает сына спать, целует его. Я хочу сделать то же самое. Ваня закутывается в одеяло почти с головой, и мне для поцелуя достаётся только светлая макушка и нос.

- Спокойной ночи, сынок. До завтра.

- До завтра, – вторит малыш сонным голосом.

Гасим свет и выходим на кухню. Всего несколько недель назад мы с Лизой тут отчаянно ругались, обвиняя друг друга почти во всех смертных грехах. А теперь кажется, что мы с ней связаны по рукам и ногам так крепко, что ни за что не развязаться…

- Знаю, что ты оперировал его, нарушив инструкции, – шепчет она, включая чайник, – и у тебя из-за этого были неприятности.

- Откуда такая осведомлённость? – удивляюсь, что внутренняя информация вырвалась за пределы госпиталя.

- Я тогда Ваню никак не могла найти. И врач в больнице, такой классный старый дядька, помогал мне и пробивал по своим каналам. Он и узнал.

- Я Ваню прооперировал, а через несколько дней его увезли на эвакуационном поезде вместе с остальными ранеными. Кажется, у него не было документов, он у нас был записан как “мальчик из второй горбольницы”. Тогда к нам много оттуда привезли, но ребёнок был только один.

- Документов не было, они все остались под завалами, пришлось потом заказывать дубликаты.

Виски нещадно сверлит. Сжимаю их, пытаясь унять неожиданную боль.

- Прости. Я – полный кретин. Я был чудовищно неправ. Наговорил тебе столько несправедливых упрёков, когда ты отпуск просила. Я почему-то был уверен, что ты всю войну пробыла за границей. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что вёл себя как лошадь, которой надели на глаза шоры – чтобы ничего не видела, кроме дороги под ногами…

Лиза опускается на табуретку и плачет. Я только что обидел её своими словами? Или она расстроилась из-за воспоминаний?

Встаю и завариваю в две чашки чай в пакетиках, ставлю их на стол.

Не знаю, как ещё извиняться и что говорить в своё оправдание. Признаю свою вину, но повернуть время вспять и что-то исправить мне не под силу.

- У тебя были неприятности? – неожиданно поднимает глаза и спрашивает.

- Не то, чтобы неприятности. Шеф пошумел, пришлось писать рапорт о переводе, чтобы не пришили дела.

- Так всё серьёзно?

- Невыполнение приказа, ещё и в военное время…

- И куда тебя перевели?

- В ад, прямиком в самое чистилище… – невесело усмехаюсь. – Вернее, просто в другой госпиталь, но там почти сразу начался ужас. Мне до сих пор снятся по ночам изувеченные тела гражданских, пострадавших от обстрелов. Они же напрямую артиллерией по жилым кварталам палили… И к нам тоже прилетело. В общем, нервы там нужны были железные, чтобы пережить и не сойти с ума.

Мы оба молчим. Я прогоняю в памяти первую, как оказывается, встречу с сыном. Ощущал ли я что-то особенное? Понял ли, что малыш истекал моей кровью? Не знаю. Всё, что я чувствовал, – ужас и отчаяние. Думаю, окажись на его месте любой другой ребёнок, действовал бы точно так же. Потому что тогда я ещё не успел зачерстветь и слишком болезненно переживал за каждого безнадёжного пострадавшего, которому мы вынуждены были отказывать в помощи ради спасения тех, у кого были шансы выжить.

Долго сидим в тишине. Чай остыл. Разговор не клеится. Каждый думает о чём-то своём.

Мысли тяжёлые. В квартире тепло, но меня бьёт озноб. Ощущение, что небо с землёй меняются местами. В моей жизни происходит какая-то лажа. Раз за разом судьба даёт мне шанс всё исправить и вырулить на правильную дорогу, но я упорно всё крушу и уничтожаю.

Я за последние восемь лет сделал столько дикости, не использовал столько возможностей, что теперь не представляю, как жить дальше.

Сегодняшний оптимистичный настрой разбился об израненное тельце моего сына. Только сейчас я с ужасом понял в полной мере, к каким катастрофическим последствиям привела мальчишеская горячность и гордыня.

Если бы после развода я не кинул Лизу в чёрный список, то мой сын, возможно, никогда не оказался бы под завалами той больницы. Их жизнь могла бы сложиться по-другому. Всё было бы иначе!

Я знаю, что неправильно думать о прошлом в сослагательном наклонении. Но иначе у меня не получается. Я разрушил не только свою жизнь, но и жизнь моей семьи. Мой сын мог погибнуть! И только удивительная случайность помогла ему остаться на этом свете.

Страшно представить, что они пережили. И безгранично стыдно за свои слова и поступки… За свою слабость, эгоизм, слепоту, глухоту и банальную тупость. Никогда ещё не чувствовал себя таким уродом.

Есть ли у меня право находиться в этой квартире и о чём-то Лизу просить? Имею ли право добиваться любви и признания своего ребёнка? Риторические вопросы…

Уверен: не зря тогда Ваню привезли в госпиталь, в который до того детей никогда не принимали. Не зря я увидел его первым. Это было моим самым важным жизненным испытанием. Основным смыслом моего существования. Если бы я не справился, если бы подчинился приказу, если бы дал слабину… Как я смог бы жить дальше?

От этих мыслей на душе становится ещё более жутко. Никогда не верил в мистику и прочую хрень. Но как иначе объяснить то, что случилось в день обстрела второй горбольницы? Таких совпадений попросту не бывает…

Я должен был его узнать! Должен был понять, что это – моя плоть и кровь! А я, видимо, какой-то бесчувственный выродок, что не догадался об этом ни тогда, ни потом…

- Знаешь, – подаёт голос Лиза, – а Ваня запомнил тебя. Он мне недавно сказал, что ты – ангел. Что ты удерживал его душу, не давая ей покинуть тело.

- Ангел? – переспрашиваю потрясённо.

- Да, добрый ангел. Как будто бывают и злые…

- Сейчас я припоминаю, что он мне что-то об ангеле говорил, когда я впервые увидел его в отделении. Помнишь, он сидел в ординаторской? Я подумал, что он бредит или балуется, что мультиков пересмотрел. Не придал значения… А ведь Ваня тогда не мог меня видеть, – снова прокручиваю в памяти тот день поминутно. – Когда его привезли, он был без сознания. Потом наркоз. Когда я заходил в палату, чтобы проведать его, он спал. Мистика – не иначе.

- Странное совпадение. Рассказал бы кто – ни за что не поверила бы.

- Лиза, – по-прежнему хриплю. – А что было потом? Как его лечили? Что говорили? И как это всё сейчас…

- Потом? Я приехала к нему не сразу… Сначала искала его какое-то время. Тогда было очень много раненых, неразбериха. А он без документов, маленький, сам назвать себя не мог. Потом надо было восстановить паспорт и свидетельство о рождении, у меня же ничего не осталось. А потом уже поехала…

Плачет. Голос дрожит… Почему меня не было рядом? Почему я это допустил?

- Мы с ним встретились где-то через месяц. Он уже шёл на поправку. Говорили, что он родился в рубашке, что ты совершил чудо… Знаешь, всё это время я молилась за здоровье врача, который его спас. Я тебе очень, очень благодарна. Если бы с Ваней что-то случилось…

Прерывается и рыдает…

Такая маленькая и беззащитная. Хочется обнять её и погладить по голове... Когда-то раньше я всегда её так успокаивал… Хочется защищать её и оберегать… Только вот от кого? Если я сам причинил ей столько боли… Разве она мне позволит к себе прикоснуться?

Механически беру в руку чашку, делаю несколько глотков, пытаясь протолкнуть или растворить застрявший в горле ком.

- Чай остыл…

Разбитую вазу не склеишь. А можно ли реанимировать разбитую жизнь?

- Уже поздно, нам завтра рано вставать…

- Да-да, ухожу, извини, – поднимаюсь, пытаясь мысленно сформулировать свою просьбу. – Я бы хотел завтра забрать Ваню после уроков. Мы пообедаем, погуляем. Возможно, мне удастся помочь ему с домашним заданием. А потом пойдём тебя встречать.

Мы изначально договаривались, что всё общение с Ваней будет только в присутствии Лизы. Наверное, должно пройти немало времени, чтобы она научилась мне доверять.

Я исхожу из того, что Ваня захочет пойти со мной. А если нет? Сегодня мы с ним хорошо провели время, но поблизости была мама.

- Уверен, что ты справишься?

- С племянником обычно справляюсь.

Я немного кривлю душой. С Андрюхой мне всегда помогала Вера. А с тех пор, как мы с ней расстались, я его ни разу ещё к себе не забирал. Но Ваня ведь старше…

- Ну хорошо… Только пообещай мне звонить, если в чём-то сомневаешься. Я постараюсь держать телефон под рукой и оперативно реагировать.

- Лиза, спасибо тебе.

Топчусь в прихожей, не решаясь открыть дверь и уйти. Меня переполняет сейчас так много эмоций… Большая часть совершенно хаотичных, которые трудно облачить в слова. Мне так много нужно Лизе сказать. Но она будто отгораживается стеклянной стеной, защищаясь от меня. И я почти физически ощущаю эту преграду…

Подходя к школе, очень волнуюсь. Вынужден признать, что в последнее время я стал слишком эмоциональным и чувствительным. Появление в моей жизни сына сорвало с мясом защитный слой, который я с таким трудом когда-то нарастил. А события вчерашнего вечера щедро посыпали образовавшиеся раны солью. Но я должен справиться…

Кое-как объясняюсь с вахтёршей на входе и поднимаюсь в Ванин класс. Лиза просила непременно зайти за ним, а не дожидаться внизу. У меня сегодня своего рода испытательный срок, поэтому выполняю все её инструкции в точности. Кто знает, чем мне грозит шаг в сторону? Тем более что её просьба, скорее всего, продиктована необходимостью помочь ребёнку собраться или нести портфель.

Бывшая жена изменилась. Из мягкой податливой девочки она превратилась в жёсткую строгую женщину, которая командует мною без зазрения совести. И я вынужден подчиняться.

Двигаюсь по схеме, которую Лиза не поленилась мне нарисовать. Она всегда отличалась тщательностью и пунктуальностью, и с годами это осталось неизменным.

Нужный кабинет нахожу легко. Двери открыты, оттуда доносится равномерный гул детских голосов.

Заглядываю. Ваня почти сразу замечает меня, улыбается, машет рукой и подходит к учительнице, видимо, чтобы сообщить о моём приходе. Осматриваю её придирчиво, пытаясь понять, не обижает ли она моего ребёнка.

Дама среднего возраста, без кошмарного скворечника на голове и агрессивной косметики приветливо улыбается и кивает мне. Вроде, нормальная с виду. Сын ловко закидывает на спину рюкзак и направляется к выходу.

- Привет, Иван. Как дела?

- Здрасьте. Нормально, – бурчит, но уже совсем не сердито.

- Где твоя одежда?

- В раздевалке.

- Покажешь?

Конечно, у меня есть от Лизы подробные инструкции, включая схему прохода к гардеробу. Но мне хочется хоть как-то Ваню разговорить. Поначалу показалось, что он мне обрадовался, а теперь опять пытается закрыться, и мне это не нравится.

Помогаю сыну одеться, беру такси и везу обедать в кафе. Потратил с утра много времени на поиски по интернету приличного заведения, где можно накормить ребёнка полноценным обедом.

Пока едем, Ваня становится более разговорчивым, увлечённо рассказывает, какие поделки из пластилина они сегодня мастерили. А я пытаюсь представить, что счастливые люди вот так каждый день забирают своих сыновей из школы, слушают их восторженный лепет, ходят на прогулки.

Я мог это делать уже целых семь лет… Мысли о потерянном времени сводят с ума. А потеряно не только время…

Мне очень хочется произвести на Ваню впечатление и завоевать его расположение, но Лиза заранее предупредила меня, чтобы не шёл у него на поводу и не покупал ему вредную еду. А как устоять перед детскими просьбами?

Откажу – ребёнок обидится, и я в его глазах буду плохим. Соглашусь – разозлится его мама, и я тоже окажусь не просто плохим, но и неблагонадёжным. И как найти компромисс? Как же всё сложно…

В назначенное время мы с Ваней встречаем Лизу возле выхода из клиники.

- Как дела? – обращается к сыну.

- Мамочка, всё хорошо. Я был послушный, не фокусничал и не вредничал, – смотрит на меня, ожидая подтверждения его слов. – Я всё покушал. Только он мне не верит, что уроков мне не задали! Скажи ему!

Пока я для него всего лишь “он”. Как поменять статус в моих реалиях жизни на большом отдалении – не представляю. Стискиваю зубы покрепче и делаю вид, что меня совсем не ранит такое обращение.

Откуда мне знать, задают ли тут детям задание на дом? Помню, что иногда врал родителям, если лень было заниматься домашкой. Правда, я тогда был уже постарше.

- Павел, я с этим сама разберусь, – отчитывает меня как школьника. – Если Ваня говорит, что не задали, значит, не задали.

- Я хотел как лучше, – бурчу себе под нос, оправдываясь. – Я ужин заказал домой, его скоро привезут.

- К кому домой? – переспрашивает Лиза, как будто это не очевидно.

Видимо, нужно было с ней посоветоваться. А может, она надеялась, что я приглашу её в ресторан? Но мне понравилось играть с Ваней дома и не хочется тратить впустую время, которого и так у меня катастрофически мало.

- К вам домой. Мы тебя накормим и будем играть, – озвучиваю свои планы, одобренные сыном.

- Павел, тебе не кажется, что ты наглеешь? – выдаёт возмущённым голосом. – Я хочу прийти вечером домой и отдохнуть после рабочего дня, у меня есть определённые планы. А ты за меня всё решаешь и даже не считаешь нужным спросить моего согласия?

Она и так вьёт из меня верёвки. Могу же я хоть раз сделать что-то по-своему! А она, видимо, собиралась встретиться с кавалером.

- Если у тебя свидание, то я с удовольствием посижу с Ваней, а ты иди развлекайся. Ужин мы поедим, а твою часть спрячем в холодильник. В чём проблема?

Невольно злюсь, хотя понимаю, что не должен качать права. Но у меня остаётся совсем мало времени на общение с ребёнком, и хочется использовать его с пользой. Да и мысль, что у Лизы кто-то есть, мне почему-то не нравится. Хотя должно быть всё равно?

- Ну знаешь ли! Тебя моя личная жизнь не касается! Ты слишком много на себя берёшь!

Ссориться с ней в мои планы не входит.

- Сдаюсь. Командуй. Я даже могу отменить заказ, если ты настаиваешь, – поднимаю руки, демонстрируя капитуляцию.

- А какая там еда? – встревает Ваня.

Фантазия у меня не очень развита, память отрывочна, да и предпочтения у Лизы могли поменяться. Но я очень старался ей угодить. Перечисляю выбранные блюда.

- …и пирог со шпинатом.

- Со шпинатом? – переспрашивает.

По правде говоря, вспомнил о нём случайно, уже когда собирался отправлять заказ. Раньше она его очень любила. Мы нередко ходили в одно определённое кафе, где вкусно пекли такой пирог.

- Правда, я не знаю, так ли хорошо его тут готовят, как в “Джельсомино”.

- Ну раз пирог со шпинатом, то так и быть… Пусть привозят.

---------------------------------

[1] Речь о цитате Гиппократа: "Медицина… к тем, которые уже побеждены болезнью, не протягивает своей руки".

[2] В медицине катастроф к первой группе при сортировке относят умирающих пострадавших, раны которых не совместимы с жизнью.