Не обещай (СИ)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Весна в заповеднике

Пахнет весной.

Что давно уже март-месяц, я-то знаю — мониторю сроки в проектах и все у меня под контролем, по крайней мере, в таблицах. Но теперь в воздухе появляется запах, определенный, еле уловимый запах. И он, этот запах подтверждает: не врет моя проектная документация, все верно: весна, правда.

Это первый год у меня такой — бегаешь, бегаешь, ничего вокруг не замечаешь. Носишься по этому Берлину — контора, трафик, стройки, ведомства… серость, холод, ветер, дождь… Потом в один прекрасный день выскакиваешь из дому и… — о, вот оно. Пора… обратно домой: переодеваться, переобуваться, прореживать гардероб. Блондинкам всё идет, говорит Рози, и она права, конечно. И это она права, а не те, кто завидует и врет, будто не всё.

Неважно, что разница в погоде мало ощутима и то и дело рецидивы у весны, то и дело «назад на старт» — выходишь на улицу и сразу хочется одеться в зеленое, бирюзовое, голубое. Чтоб выглядывало из-под кожаного плаща, для которого рано еще, да и ходить в нем нараспашку тоже рано. Но ты ходишь все равно. Твоего форса хватает ненадолго, да и солнце — оно-то, будем откровенны, тоже ненадолго выглядывает. Так — подразнить, голову вскружить, пощекотать, подначить. На мысли дерзкие натолкнуть, чтобы, к примеру, в обеденный перерыв бежать побезобразничать в Тиргартен-Зоосад, там сейчас все распускается. И это неважно, что, конечно, ни в какой Зоосад ты не побежишь, потому что еще холодина, а Рик занят на другом конце города или его вообще в городе нет, до Зоосада он доехать не успеет, а значит, побезобразничать вам не удастся.

Да, Рик занят теперь по-настоящему.

Значит, ты не только спишь с ним.

Ты поселила его у себя, устроила на работу?

Оригинально.

На такие заявления способна только Каро.

Весна у нее в Милане не такая, как у меня: дождем хлюпает. Наверно, поэтому и Каро раскисает. А так как потихоньку раскисать она не может, то после успокоившегося молчания длиною в несколько недель возникает из ниоткуда, кажется, только для того, чтобы задать мне этот вопрос.

И еще один:

Интересно, зачем тебе все это?

До этого следом за возникновением ее самой возник вопрос, где «он» работает — а вдруг ей стоит мне завидовать. Когда я вкратце обо всем рассказала, она решила, что не стоит.

Спрашивает ехидно:

Что, в Берлине совсем туго с мужиками?

Как и везде — сама ведь знаешь.

Знаю, но это оригинально.

Прям не знаю, как назвать.

И не знала, что ты…

В общем, была о тебе другого мнения.

А чем я хуже людей?

Тебе привет от мамы.

???

От какой?

От моей, конечно.

Хоть мама никогда ее особо не любила и, расскажи я про нее, скорее всего, сделала бы вид, что «не помнит», кто такая Каро.

Но прямо спелись они: мама тоже сетует, что я «не думаю» и призывает «не шутить».

Да я-то думаю, но мысли у меня все сплошь порывистые и мимолетные, как весна. Выглянет солнце — хватай, подставляйся, не спрашивай, надолго ли оно. А то оно ведь ненадолго.

Ненадолго — отчего-то я это чувствую. Может, сама себе внушаю, может, весна мне порошит глаза — ветрюган-то, чего только не нанесет.

Каро спрашивает, для чего мне Рик, а я не знаю, что ответить. Я ведь не знаю по утрам, во что правильнее было бы одеться, а просто надеваю, что захочется, и бегу — и пусть ветер ерошит волосы. Я ведь не спрашиваю его, для чего я ему, потому что, стоит начать спрашивать, окажется, что… да я не знаю. Как, например, пока не начнешь расспрашивать, «где был», он и бывать нигде не будет, и расспрашивать будет не о чем.

Нет, конечно, такое ненадолго. Я не мечтательница, потому, наверно, и чувствую это.

Вопрос Каро не раздражает меня, не заставляет определиться.

Время сейчас такое.

Поймет, не поймет — у них дожди, говорю же.

— Конфет, а от тебя хорошо пахнет, — замечает на работе Рози. — Что это?

— Весна, — отвечаю, не задумываясь, а она, не задумываясь, принимает это за название духов.

Год назад тоже была весна, но я была не такая. Я… в общем, Рози помнит меня «год назад» и, если спрошу, отшатнется. Мол, не будем о грустном.

***

Чтобы устроить безобразия, не нужен Зоосад. К тому же, у меня дома свой зоосад есть.

С тех пор, как Рик устроился на ЭфЭм, приезжает он позже, и мы позже ужинаем. Пару раз случалось так, что встречались мы с ним уже только в постели.

Полагаю, и сегодня будет так. Сама тоже возвращаюсь поздно, обнаруживаю, что его нет и есть без него не хочется, и чуть ли не из дверей направляюсь набрать ванну — освежиться после работы. Но…

— Ты куда?..

Рик наскакивает на меня, ни дать, ни взять, хищник — на добычу и, не дожидаясь ответа, начинает целовать.

— А ты откуда?.. — мямлю в его страстные, прокуренные поцелуи, попутно соображая, что, наверно, с балкона.

— Оттуда, где не было тебя… оттуда, где я по тебе скучал…

— Хорошенько же тебя там долбануло, — пытаюсь пошучивать. На самом деле он редко мне такое говорит, а выскакивает на меня с балкона еще реже, и сейчас у меня с самого момента «ноль» приятно онемели ноги. — Пошли в ванну…

— Хер ли я тя щас пущу в какую ванну…

— Так мы вместе пойдем… — я задыхаюсь, он еле дает мне сказать.

— Хера делать там…

— Мыться…

— А вот и нет…

— А это почему…

— А потому… — он уже отнес меня в спальню, раздел и вжал в кровать, вжался ртом в мой рот. — Нахер ты мне потом нужна, отмытая… Меня от твоего запаха прет…

Мой зоосад, я же говорила. Вернее, мой заповедник. В дикой природе чем грязнее, тем вкуснее.

— Прет от твоего запаха… м-м-м… — он не мычит — рычит, скорее. — М-м-меня пр-рет от твоего з-з-запаха…

Он вмял лицо у меня между грудей. Бодается с ними, с той, что побольше, потом с той, что поменьше, полизывает соски.

А я… о… я не могу поверить, что его слова опять совпали с моими мыслями… и эта сладкая охренелость вливается в кайф от его члена, вбивающегося в меня, распирающего меня. Она не мешает этому кайфу разливаться по мне, но сливается с ним, напитывает, насыщает.

Не в силах игнорировать совпадения, лепечу:

— Чт-т-то… — пока сама так же машинально почесываю его голову, стискиваю задницу, и без того уже напрягшуюся, как каменюка, сжимаю влагалищем его член, непроизвольно заставляя урчать и порыкивать.

Он принимает вопрос на свой счет и поясняет громче, яростней:

— Как пахнешь люблю… нюхать тя люблю…

В подкрепление своим словам он схватывает зубами мою грудь… левую… подлизывает языком сосок…

Скотина… думаю со стоном наслаждения, тогда как впрыгивания его в меня усиливаются… Зверь… как будто сердце выгрызть хочет… но кайф… какой же кайф…

Нет, чтобы выгрызть — для этого он недостаточно жестко куснул. Он лишь покусывает, сильненько этак — и ровно на чуть-чуточку меньше, чем если бы хотел причинить боль…

— А-а… — выказываю я ему свой восторг, свое невольное восхищение его умением — прикусывать, не вгрызаясь.

То и дело смотрю, засматриваюсь на него, любуюсь. Сроду никем так не любовалась.

Он не останавливается на одном укусе и с каждым новым по-звериному жмурит глаза. По выражению лица его я вижу, как в этот момент он зубами и языком ощущает нежную, разгоряченную от сладких терзаний кожу моих грудей, отданных мной ему на съедение. Их вкус подстегивает, проходит через него, передается в движения члена, и вот уже я у себя внутри, там, где он сейчас, «угадываю» телом, какие они такие на вкус, мои сиськи.

Он то сжимает, то разжимает челюсти, будто каждый раз по разряду пускает в меня ток. Но эти разряды — кайф чистейший, как будто меня между ног вибратором отделывают, то включают, то выключают… А я сама не контролирую ничего, а только отдаюсь и принимаю, с благодарностью встречая благословение очередного разряда.

Позднее он сделает нечто похожее, также сотканное из недо-боли и точечного кайфа. Когда он сделает, я расскажу об этом, обещаю. Но это будет позже, а сейчас — пускай искрится звездопад его укусов на сладкой водной глади предоргазменного марева.

Но он же оттуда меня и вырывает. Он решил, что раз это он установил, внедрил Чудо-Нирвану, то, значит, ему ее и разрушать.

Он спрашивает-ворчит:

— Тебе тоже вкусно?

— М-м-м?.. Э-э… О-о… — меня хватает лишь на нечленораздельные звуки, не на междометия даже — ведь разве он не знает, что еще мгновения и я кончу?..

— Не-е-ет, — оскаливается он в подобии улыбки. — Тебе ж тоже вкусно… Покажи, как тебе вкусно…

И тут он совершает преступление… Или — нет, о, нет… то, что сейчас делает этот гад — не преступление, а теракт… да я не знаю даже, что… Он выходит из меня, давит мою голову вниз, и там к ней подъезжает его член.

О-о-о, с-с-сука-а… Я снова, уже в третий раз не могу поверить — он вышел из меня на моих подступах к оргазму, чтобы сунуть мне в рот свой хер??? Но… гад… какой же гад… — думаю с остервенелой усмешкой и яростным, хищным наслаждением, меня же и от этого прет… да знал он, что ли?..

Знал — это вряд ли. Чуял — уже вернее. Хотел — самый верняк. Сейчас, да, вероятно, и впоследствии для меня всегда будет оставаться загадкой, с какой поразительной точностью желания и инстинкты этого мужика-зверя будут совпадать с моими. Даже до того, как мои успеют стать явными для меня.

Да, меня прет от того, как он нагнул меня и сунул мне в рот свой член. Не насильно — в последнюю секунду я сама его взяла. Мне захотелось.

— Соси… — зачем-то поясняет он тогда, сам уже глубоко у меня во рту.

Люблю стебаться с ним, люблю дерзить и огрызаться, отвечать по максимуму провокационно. Люблю и то, что сейчас нет надобности, да и физической возможности сделать это — его член полностью занял мое горло, он наталкивает на него мою гортань, схватив одной рукой за волосы. Другую руку ввел в меня и… твою мать-т-ть… ласкает не-е-ежно… Да как же это… Да невозможно так ласкать… И все же он это делает, да так, что я, чувствую, кончу сейчас от тепло-жаркой, сладкой нежности у меня между половых губ и там, за ними. Но и от стервеца, что тыкается мне в горло…

— Вкусно? — хрипит он, потому что, блять, чувствует, что вкусно. Оттого и хрипит — мой язык, мое горло эмоций не скрывают, и член его от этих эмоций не в накладе. — Че не отвечаешь? — измывается дальше, чуток прихлопывая меня по затылку, норовя подтолкнуть, прижать, вызвать рвотный рефлекс. Но не-е-ет… Делай, что хочешь, а этого удовольствия я тебе не доставлю.

Собираю в кучу всю оставшуюся у меня координацию, все минетно-сосательные навыки, которых не выказывала доселе и освобождаю в горле минимум пространства, нужного, чтобы не допустить чокинг. В моих глазах, ошалелых от злого кайфа, поблескивает веселая решимость — по крайней мере, призываю ее туда.

Несмотря на то, что он на последней грани, огонек этот не ускользает от него, и он сечет мгновенно — че-то будет…

Задумавшись, что же там такое собирается, он на йоту ослабляет давление на мой затылок — и эт-то он зря. Я ж этим пользуюсь молниеносно. Слегка выпускаю изо рта его член, но не для того, чтоб выплюнуть совсем. Зачем? Ведь прав же он, стервец. Ведь мне же вкусно.

Нет, план мой прост, да и желания просты. А еще я охренительно быстро и хорошо учусь его же фокусам: экстрим и нежность в одном флаконе, только выпущенные наружу из разных горлышек — суть смесь гремучая… И сейчас я его в этом искупаю, прежде чем, чувствую, искупает меня в своем он.

Я сладенько прищуриваюсь и вместо наказания за жесткий, около-принудительный минет, одариваю его: лижу его язычком. Мой язычок гуляет по его коже и чувствует, что сквозь нее на его раздувшемся от похоти фаллосе выпирают наружу вены. Я увлекаюсь не на шутку, язык скользит по этим венам, лижет яички — да, вкусно, вку-усно. А он мычит, он давится и мучается, лишь бы только не кончить. Он из последних сил старается не кончить — я читаю это на исказившемся его лице, сделавшемся в миг таким беспомощным. Он задыхается и каким бы сильным ни был — надолго его не хватит. Да мне же и не надо. Я размыкаю губы, которые обволакивали, нежненько придавливали ласкаемый мной член, и улыбаюсь ласково и без подначки, пока мой язычок выплясывает, одаряет его кайфами нежнейших скользящих пируэтов.

— Хе… — усмехаюсь — стараюсь по-доброму. Наверно, это своего рода «один — один», только кому это, на хрен, нужно? Кто не понял: в сексе рулит обоюдный кайф — и больше ничего.

Вот я и подтверждаю с влажным похлюпыванием:

— М-да, м-м-вкусно…

Мой голос добр и ласков.

Эффект моей проделки неизмерим — Рик уделан. Уделан ведь, кажется? От вырывает у меня изо рта член и с властной нежностью тянет, наконец, меня к себе, чтобы поцеловать, всосаться ртом в мой рот, в котором, как мне кажется, язык его повторяет все, только что подсмотренное им в моих минетных художествах. Теперь я нисколечко больше не чувствую себя его добычей, против чего, впрочем, тоже не возражала.

Я наслаждаюсь его слабостью, которая не означает, что ослабело его желание — теперь он деловито ввел в меня член и толкается во мне. Мне сейчас так кайфово целоваться с ним, не закрывая глаз, глядеться в мутные от ближины его глаза, что я даже не считаю нужным отрывать взгляда, чтобы ловануть визуальный кайф от его нового вхождения.

Он надел меня на себя и стоит со мной посреди комнаты, движения его ритмичны — предоргазменная жара вновь воцаряется во мне, располагается равномерно и быстро. При этом мы не перестаем целоваться. Выражения на наших лицах поразительно схожи — страсть, наслаждение и — равноправие в эмоциях, что ли… Ведь значит, может быть такое…

Мы прерываем поцелуи только для того, чтобы кончить, но так, чтобы взгляды наши не теряли контакта друг с другом. Мы только что почти кричали, то он, то я. Теперь мы, как ни странно, успокоились еще перед пиком, но наши оргазмы от того не менее бурны. Кончая, я выпускаю контролированные звуки — не подавляю, а будто бы растягиваю удовольствие. Он приходит лишь секундой позже. Да, он ждал меня и когда стало можно, также выпускает в меня бурю — неистовую, но управляемую. Его самоконтроль ошеломляет.

Он будоражит тем, как преображается во время секса.

«Ты создан для любви».

Зачем я это только подумала?

Такое не «думают» мужчинам, тем более, таким, как Рик. Нет, это предназначение, которым награждают женщин, и те этому рады.

Я не имею ни малейшего понятия о том, что сейчас думает он, способен ли вообще на мысли, «подумает» ли теперь или когда-нибудь такое мне — и мне все равно, я ведь не претендую.

Но если говорить о нем…

«Ты создан для любви. Пусть, может, только физической, но такой, которую иначе не назовешь, только любовью. То, что ты делаешь, то, что ты только что со мною сделал — это любовь, физическая, там, или еще какая — неважно. Ты делаешь это так, что другого слова для этого нет».