Не обещай (СИ)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Матч-пойнт

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Матч-пойнт

Михино открытие, что моя спальня вот-вот треснет и развалится на куски и находиться в ней опасно для жизни, влечет за собой ряд последствий.

Во-первых, по случаю намеченного ремонта панно я в каком-то порыве решаю было обновить паркет в гостиной, но узнав по нашим каналам на работе, сколько придется ждать доставки материала, останавливаюсь на том, что для начала заказываю себе в спальню новую люстру. Мне везет — люстра быстро приходит ко мне на работу и мне остается только довезти ее до дома.

Во-вторых, вызвать фирму, чтобы отремонтировать панно из-за короны оказывается нереально сложно. Решаю починить панно своими силами и имею неосторожность проболтаться об этом маме. Мама незамедлительно подключает папу, а папа с уверенностью говорит, что тут не обойтись без сварки. Договариваюсь на стройке, мне ненадолго дают сварку и даже подвозят прямо ко мне на работу. Сообщаю папе, что сварку достала, варить можно хоть сейчас, да и желательно сейчас, потому что держать мне ее на работе особо негде, а на стройке она нужна.

Папа говорит, что я молодец, но…

— …варить он не будет.

— Как — не будет? — сокрушается по телефону мама. — Не умеет?

— Он не уточнял, — говорю ей, пробираясь к лифту со сваркой и люстрой. — Сказал просто, что не будет. Не успеет подъехать.

— Кати, давай помогу, — увязывается за нами Йонас.

— Давай.

— Ты куда, моя сладкая… — жалобно тянет нам вслед Рози.

Я обещала пообедать с ней сегодня в Тандури Кинге и киваю без дальнейших пояснений:

— Я не забыла. Из дома подъеду.

— Кати, а…

А вот Мартин, кажется, забыл.

— Да, все правильно, — киваю и ему, — у меня отгул сегодня…

— Как — отгул? Там Йеноптик…

Да не разродится он так быстро, твой Йеноптик. Не сегодня, по крайней мере…

Шефу этого, однако, не поясняю — разворачиваюсь на ходу, взмахиваю у него перед носом накладной на люстру, лукаво улыбаюсь и иду догонять Йонаса.

Йонас грузит в мини нас — меня, сварку и люстру — и предлагает:

— Поехать с тобой?

— Только если ты варить умеешь.

Он не умеет и не успевает вовремя сориентироваться и сбрехать, что умеет.

***

На самом деле возле дома меня поджидает Миха.

Я обмолвилась ему про намечающийся «крупный ремонт», он и вызвался приехать — условно, чтобы хотя бы попытаться помочь мне заняться люстрой.

От ощущения чего-то, похожего на признательность, позволяю этому самому помоганию начаться с секса, который у нас с ним потихоньку превратился в дежурный.

Черт его знает, Миху, чего он ищет у меня. Вернее, он не из тех, что заморачиваются с долгими поисками, а значит, нашел уже.

Что нашел? Было бы интересно, я бы давно спросила, но мне неинтересно. Я не копаю насчет этих его «скучал» и не ворошу воспоминаний про Аргентину. По-моему, всем нам просто холодно, вон, в Берлине то и дело люди замерзают. Вот и мы с ним ищем, где погреться.

Я даже предоставляю для обоюдного согревания собственное жилище и себя в придачу. Я согреваюсь и согреваю. Мне хватает до следующего раза, которого не жду, но который наступает как раз тогда, когда наступает и это оказывается вовремя. И никакого привыкания.

Миха чуток в постели. Чуткость его проявляется в том, что во время секса он больше не произносит лишних слов и не задает лишних вопросов. После — тоже. Да и к чему, если, к примеру, разъяснил он уже вопрос с контрацепцией? Больше и спрашивать-то не о чем. А я, оказывается, люблю, когда не нужно ничего объяснять и привыкать тоже не нужно. Наверно, поэтому не гоню его.

Но сегодня Миха удивляет меня.

Спальня, подготовленная мной к «работам», временно недоступна. Мы с ним в кресле в гостиной. Он на мне и во мне и только что дал мне кончить. Когда изливается сейчас в меня, неожиданно глухо бормочет мне в макушку:

— Жаль…

Затем смотрит мне в глаза и, будто не удержавшись, страстно целует мой рот, пока во мне не отпульсировали еще его разрядки.

Хотел спровоцировать переспросы — не дождется: я его к себе не тянула и не буду спрашивать, чего ему жаль.

Моюсь в душе, не закрываясь по привычке, а Миха, не стесняясь, заходит ко мне в ванную и тоже возится у раковины. Ему несвойственна чрезмерная нерешительность, вот он и спокойно открывает шкафчик, вытаскивает коробок с контрацептивами и словно показывает его мне, вглядываясь в меня сквозь запотевшую стеклянную дверцу.

Этого, что ли, ему жаль?

«Маловероятно».

Стараюсь максимально красноречиво изобразить это слово, эту мысль у себя на лице, пока по мне стекают горячие дождики. С наслаждением согреваюсь под душем, предвкушая обед с Рози у индуса.

Миха ставит коробок на место и еще некоторое время наблюдает за мной, затем подает полотенце. Когда я вытираюсь, даже делает мне навстречу полу-движение рукой, будто предлагает вытереть спину. Не игнорирую его, но спину вытираю сама.

Замечаю, что Миха не рвется вешать люстру, но этого и следовало ожидать.

Где-то раздается вой сирены, и мы с ним подходим к окну.

Час дня. За окном в морозно-мутной пелене мерцает тусклое подобие солнца. Мы вглядываемся в эту пелену, словно пытаемся просмотреть в ней окошко, а в нем — красную машину скорой помощи.

— Пообедаем?

Когда-то я должна была бы расценить подобное Михино обращение ко мне, как просьбу приготовить обед. Или разогреть.

— Я распланирована, — спокойно отказываюсь теперь. Что может, «в следующий раз», не прибавляю.

Внезапно Миха поворачивается ко мне и говорит:

— Запорол тогда — простишь?

Глаза его пытливо вглядываются в меня. Ему нужно знать ответ, чтобы от него плясал его дальнейший план действий.

Пожимаю плечами. Чего прощать?

— Простила.

Кажется. Отогнала тогда все мысли, так было легче. Ведь это не он виноват, что… скинула тогда. А что изменил, уже давно затерлось. Теперь он ей со мной изменил — ну и что? Изменит и она ему когда-нибудь. Коллективная измена.

Да, кажется, простила. Не знаю. Не задумывалась над этим, наоборот — отгоняла, забивала.

Но ему не это нужно.

— Вернешься?

Вернуться? Смотрю на него в упор.

Говорю резче, чем задумывала:

— Нет.

— Почему?

— Не люблю.

Не люблю. Это, возможно, не так жестко, как «не люблю тебя»…

Он никогда не цеплялся к словам, но разъяснять все равно любил.

Так и сейчас:

— Почему тогда?..

…дала? Давала?

— Не знаю.

Какая теперь разница. Но… поняла как раз.

Не знаю. Мне кажется, Миха редко слышал от меня эти два слова в сочетании. Не слышал никогда. Наверно, теперь ему нужно разобраться, что с ними делать и делать ли вообще что-то еще. Чувствую, мне и правда самой придется разбираться и с люстрой, и с панно.

Миха уходит. Я не прислушиваюсь к его удаляющимся шагам — они звучат сами по себе, создают настроение.

Я чувствую это настроение только, когда оно проходит, а проходит оно от того, что в этот самый момент мне звонит Рик.

Ах да, думаю, был там еще и такой.

А он — мне так, с налету, рыча:

— Добивалась чего-о?!

Я — в тон ему, не рыча, правда:

— Узнал ка-ак? Следил?

— Кто он?

— Муж. Экс.

— Блять. Че еще за секс. С «экс».

Не собираюсь давать ему пояснений. Не собираюсь никому давать пояснений — ни себе, ни бывшему мужу, ни, тем более, этому. Тоже мне, нашелся.

Ну, в общем, не собиралась, но как-то само рвется наружу:

— Да? А я тебя о чем-нибудь спрашиваю? Хочешь, спрошу?.. Молчишь?..

— Я еду к тебе.

Сбрасывает. Интересно, если я перезвоню и скажу, что уезжаю на работу и у меня нет времени, это его остановит?

Вспоминаю, как мы с ним познакомились и решаю, что, наверное, нет.

***

На фига приехал?..

Ты за вещами?..

Соскучился?..

Перебираю это в уме, как возможные варианты приветствия.

Раз обещал — приедет, хоть только что его обещание было больше похоже на угрозу.

Пусть ни на какую работу мне сегодня уже не надо — меня ждет Рози. И все-таки я не сваливаю. Нельзя сказать, что жду его приезда, но — во-первых, это мой дом и приезжаю, и уезжаю я, когда захочу. Приедет он — пусть гонит назад ключи. Во-вторых, подумает еще, что я от него сбежала, испугалась его рычания — а вот это уж ни за что. В-третьих — да вот они, его шаги, уже звучат на лестничной площадке. И я, кажется, жду его все-таки.

Возможно, все это время я крепилась, работала над собой, вернее, самой себе врала, но, когда он, даже не позвонив, открывает и появляется в дверях, предатель-мускул у меня в груди делает скачок. Всего один, зато такой, что я сжимаю кулак, только бы непроизвольно не хватнуться рукой за сердце.

Явился.

— Привет.

Только что по телефону рычал смелее и злее гораздо — остыл по дороге?

На улице, конечно, холодно и все-таки — ему-то после чего остывать? На что он вообще злится?

— Я его видел. На хера он ходит к тебе?

Ажиотаж, вызванный во мне его появлением, подбивает ляпнуть ему:

«Трахаться. Ко мне все ходят только трахаться — или ты забыл?»

Но ничего такого я ему не говорю. Смотрю на него, будто впервые вижу его взъерошенную личность.

Невольно блуждая по нему, мой взгляд спускается вниз к его рукам: правую он сжал в кулак, левой гладит кресло, возле которого стоит, сам смотрит на меня, не мигая и допытывается:

— На хера ты спишь с ним?

В глазах его мелькает серое, затравленно-жалобное. Почти жалобное. Больной. Значит, такая у него ревность?

Если не знать его хоть немножко, могло бы показаться, что сейчас его накроет маниакальный псих и он бросится бить и гладить меня в соответствии с позициями рук.

Но псих накрывает не его, а меня. Точнее, это даже не псих, а волна возмущения, в которой отчаявшимся парусником бесследно тонет первоначальный ажиотаж.

Возмущение захлестывает меня, когда осознаю: да, я сохла по нему, я ждала. Я голову ломала все долбаные, пандемически-болезненные праздники: где он, с кем он?..

Сломалась, сорвалась на Миху — больше и сорваться-то было не на кого. А все из-за кого — вот этого?!..

И вот он здесь, чтобы предъявлять мне. При этом на меня ему насрать, как и раньше.

«Ты будешь задавать мне вопросы?!» — вопят ему в негодовании мои глаза. «Ты кто такой вообще, откуда взялся?»

Да от него… этого… так и несет чужой бабой… той горбоносой сукой… блин, ревную, что ли…

— Тебя не спросила, — отвечаю. — И не спрошу. А ты — давай, спроси еще. Ну?!

Меня до крови кусает взгляд-номер-не-знаю-сколько, кусает так, как будто хочет прокусить до мяса. Только что с Михой я дрейфовала в полусонном штиле посреди моря ледяных недо-эмоций. Сейчас меня подхватывает девятый вал, но не топит — поднимает в грозовое небо.

Рик разжимает кулак и сдвигается с места. Не знаю, хочет ли сказать мне что-то или просто так — меняет точку опоры. Меня подхлестывает его разъяренное молчание. Я чувствую теперь, насколько упиваюсь его ревностью, наслаждаюсь происходящим.

«Допинываю» его:

— И не хер сюда соваться, когда меня нет дома!

Рик оскаливается с таким же негодованием, как я только что, и даже покачивает головой, будто ушам своим не верит.

Я непреклонна, и он разворачивается и уходит.

— Иди, иди!..

Хочу ли крикнуть ему вдогонку или кричу на самом деле, а он — хлопает ли дверью или это все сквозняк?..

***

Остаюсь одна и тут только чувствую, как колет в горле и как спирает дыхание от скачущего, должно быть, пульса.

Мне почти весело, когда наливаю себе на кухне стакан воды — как будто в первый раз на американских горках. Как будто в первый раз.

Стук в дверь не дает мне допить. Иду открывать, готовясь плеснуть остатки ему в лицо — и тогда уж точно не избежать потасовки. Хотя если стучится, значит, ключи все-таки мне оставил.

Но это не Рик, а Миха.

— Входи, — приглашаю его.

Иду на кухню, на ходу залпом опустошаю свой стакан, затем возвращаюсь к нему.

Миха подает мне пачку Кэмел:

— Под дверью валялось. Так ты куришь все-таки?

Качаю головой в ответ, отмахивающимся жестом прошу положить сигареты на подоконник. Если бы курила, сейчас наверняка затянулась бы.

Полагаю, вид у меня теперь оживленно-взбудораженный. Он не может не заметить перемены во мне. Просто не может.

— Кати, я еще раз хотел сказать: прости…

Да это ведь не ново. Отмахиваюсь от него, как если бы просила «не брать в голову». Мне явно не до него сейчас, но его появление отвлекает, навязывает другие эмоции и ощущения.

Взбудораженность развязывает мне язык, связавшийся во время нашей новозавязавшейся связи, распутывает клубок мыслей, который я намеренно оставляла запутанным: меньше думок — легче трах.

А теперь — да это ж очевидно. Ведь зачем, за каким собачьим хреном он со мною мутит? А потому что с ним происходит что-то. Что-то же в нем варится, разве нет?..

— Да ладно, что ты, — предпринимаю попытку успокоить его. — Да… у тебя свое.

Конечно. Он же эгоист хренов и себялюбив до ужаса. И все это время дело было не во мне. Ни на секунду. Все это я, конечно, знала, и сама поступала с ним так же. Просто не заморачивалась, а он, как видно, да.

— Я знаю, я виноват. Я запорол…

Опять эти «запорол», «виноват»… да сколь-ко у-же ж мож-но…

— … и я не виню тебя.

Меня?! А меня-то в чем винить? — думаю. Не произношу вопроса — пусть мои ползущие вверх брови сделают это за меня.

— Ты… очень разозлилась на меня тогда и… вот и… наказать меня, наверное, решила. Я заслужил, конечно, но…

Да этот… тронутый дебил, он сейчас совсем, что ли? Он заслужил того, чтобы лишать жизни нашего с ним ребенка?.. Не дать ему, ребенку, увидеть свет этого мира?

Нет, надо, чтобы кто-нибудь разъяснил уже, наконец, этому придурку, как этот самый мир устроен.

— Миха, ты тут не при чем.

Стараюсь говорить максимально спокойно. Он ничего «такого» не сказал. Помнится, мама предположила то же самое. Но плевать: вообще-то, я сейчас наброситься на него готова.

Продолжаю сквозь зубы:

— Дисфункция моего организма. Переработки. Стресс. Тяжелое подняла. Да мало ли — съела не то. Бывает. Утешься. Забудь. Забей.

А про себя добавляю:

«И не льсти себе. Не стоил бы ты того».

По его нетерпеливому взгляду вижу, что он то ли не верит, то ли теперь действительно забил — для него все в прошлом, отжито, пройденный этап. А он стремится к новому этапу. Пробивает по каналам. Неужели этап этот новый — это…

— Ты… — бормочет он, и в его глазах вспыхивает отчаяние: — Она… она на скрининге была и… вероятность…

Ах, вот оно что…

Что ж, в таком случае поведение его еще более закономерно, а он — еще более в своем амплуа.

— Что? Вероятность «дауна»? Мих, прими это. Сколько у вас еще времени?.. Месяц какой?.. Ждите, привыкайте.

— Она ребенка оставить хочет.

— Имеет право. Все будет, Мих. Все будет. Не так, так этак. Она решила. Наверно, любит тебя.

И нормальная баба, как оказалось.

Я знаю, что он думает: не везет ему с бабами. Одна ребенка скинула — по его вине, не по его — сейчас уже не суть. Вторая больного рожать собралась. А он ведь семью хотел. Полноценную, а не такую. Не любит некрасивого, неправильного. Себя давно простил или как раз прощает, пытается разрулить теперь.

Только я-то тут причем?

Мне приходит на ум, что из-за него только что сбежал Рик. Ну, положим, не впервые сбежал и положим, сам Рик — это отдельная история, но у меня вдруг резко пропадает желание заниматься семейными проблемами Михи.

— Слушай, иди уже к своей, а… У тебя жена ребенка ждет, иди. Смотри там… за ней.

— Да… как…

— Ничего. Выпустил пар. С кем не бывает. Не думал же ты всерьез вот так вот, от нее — ко мне обратно?

— Почему?

— Да… у меня и мишек-то нет… мармеладных… твоих любимых…

Вообще-то, я говорю об этом беззлобно и без иронии — или мне так кажется.

Он понимает по-своему:

— Ну ты с-сука…

Он думает, я его подкалываю: хорошо же он выпускает пар — присматривает за беременной женой, а сам трахает бывшую, предлагает вернуться. Но прежде, чем до меня доходит эта причина его столь лестного эпитета, что-то резко обжигает мне щеку. Это что-то — его лапа. Миха дал мне по лицу.

Это больно и непривычно, поскольку впервые. И все же неожиданность и невероятность его пощечины сначала не пускают ко мне осознание.

До этого мгновения никто никогда в жизни меня не бил ни в шутку, ни всерьез. Но Миха, хоть я у него во многом первой не была — он во всем был у меня первым. Первым мужчиной, первым мужем, отцом моего первого ребенка, которому после так и не суждено было быть, первым моим «женатиком». Теперь вот стал первым, кто поднял на меня руку.

Как жжет. Как больно. От боли и от обиды, наверное, тоже у меня моментально навертываются на глаза слезы, за которые тут же себя ненавижу.

Вот правда — больно до слез и я реву. Реву, как плачут от внезапной, неожиданной, несправедливой боли — там, головой удариться об угол шкафа или с разбегу в столб влететь, да так, чтоб искры из глаз.

Миха здоровый, выше меня на двадцать сантиметров и — говори про него, что хочешь, но он — сильная сволочь. Он вполне способен хватнуть меня одной правой, стиснуть и шмякнуть оземь, как одну из своих дорогущих долбаных теннисных ракеток, какие после очередного неудачного матча раздалбывал со психа прямо на корте.

Плевать — мне хочется дать ему ответный, полезть с ним драться, пусть даже он сомнет меня и отколотит так, что мало не покажется.

Но я не успеваю: в этот момент из прихожей, как мне кажется, с ревом — хотя, наверное, молча — на него набрасывается… Рик?..

Да, Рик.

Миха не ожидал появления «свидетелей» резкой и гадкой вспышки его спонтанного гнева. Или вообще каких-либо еще участников «мероприятия». Он не знал, что у меня, оказывается, «еще кто-то есть». До этого момента я и сама этого не знала и ничего не ждала — наоборот, готовилась к одиночным зареванным разборкам с ним.

Миха на мгновение застывает, сопоставляет одно с другим, морщит нос. Это запоздалый довесок к его негодованию или его просто окончательно выбешивает запах курева, источник которого он только что распознал.

В таком образе его своей лапой смазывает с кадра Рик (ведь не ушел, паразит… или не паразит).

Даром что высокий, Миха грохается на пол, вскакивает на ноги, пощупывая челюсть — Рик хорошенько его долбанул — и пытается схватить Рика за отворот куртки, но Рик это предвидел, хватает его прежде и вмазывает ему снова. Второй не заваливает Миху, но Рик накидывает ему еще пару — в нос… в зубы, прежде чем у Михи вообще получается ударить. До того, как они начинают уже нормально кепаться в спаринге, мне видно их друг напротив друга: Рик немного приземистей и коренастей, хотя я изначально считала его высоким и худощавым. Или это Миха так схуднул.

Миха снова повален на пол, стонет от боли и, кажется, подустал с непривычки. Наверно, интересное это зрелище — как они возят друг друга по полу, измазываясь в кровавых соплях Михи. Верней, кажется, это Рик его возит. Не знаю — у меня все плывет перед глазами, и вижу я плохо. Соображаю тоже.

У меня трясутся губы, руки. Даже коленки — и те трясутся. Хуже того, я чувствую, что внутренне вся расклеилась, ни на что не гожусь, а ведь только что сама собиралась устраивать Михе бойцовский клуб. Полагаю, кого никогда не били, тому не понять, каково мне сейчас.

А Миха, кажется, нормально огребает от своего оппонента. Рик, сам уже слегка помятый, в кровоподтеках, но абсолютно бодрый и злой, кажется, не чувствует боли даже, когда ему дают по носу: с рутинированной легкостью «накидывает» левой. Как будто кастет у него там зажат, подмечаю, из трясучечных колыханий постепенно погружаясь в анестетическое отупение. Да Миха, сам не то, чтобы непривычный к боли, и не должен был бы так под ними корчиться — невольно, но неуправляемо.

В конце концов Рик поднимает за шкиряк расквашенного, обмякшего, покряхтывающего Миху — теперь кажется, что они одного роста — тычет им в мою сторону и рычит:

— Прощения проси, падла… отпущу…

«Материт» его на берлинском наречии и без акцента. Непривычно слышать, как Рик на нем разговаривает.

Миха о чем-то кашляет. Непонятно, извинения это передо мной или ругательства в адрес Рика, меня или нас обоих.

Затем оба исчезают с моего поля зрения. Может, стукают друг друга дальше на лестничной площадке, достукивают на улице — мне не слышно. Не слышу, спускает ли Рик с лестницы Миху и заставляет ли извиниться.

***

Глоссарик

Истсайдская галерея или Ист Сайд Гэлери — East Side Gallery, постоянная художественная галерея под открытым небом в Берлине, в районе Фридрихсхайн, представляющая собой самый большой сохранившийся участок Берлинской стены

***

Это была ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ — Матч-пойнт. А ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ будет называться "Ремонтные работы".

Вот вам небольшой отрывок:

За окном, будто вспомнив, снова взвывают сирены. Видно, сегодня из-за чего-то особенно остро взорвало инцидентность или они эвакуируют Миху. Или обоих… нет, это вряд ли.

— Вот ты поросенок — я так понимаю, ты завязла в ремонте и не приедешь… — пеняет мне сотка голосом Рози.

Завязла. А ведь работы тут на полчаса, думаю в окружении ремонтного бардака в спальне.