Не обещай (СИ)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ С перчиком

— Как тебе?

— Мне? — прищурившись под темными очками, отхватываю кусок «ягодного» на палочке. — Сказала бы по чесноку, но кто ж меня послушает?.. — даю ягодному приятно и сочно обжечь холодком язык. — Короче, вляпались.

Это я даю блиц-оценку его «новому проекту». Его новый проект — это давно взлелеянный план по переоборудованию борделя на Курфюрстенштрассе. Даром что бордель — Рик уверяет, что объект находится на наименее «красном» участке.

(Примечание автора: с момента вступления в силу соответствующего закона в 2002 г. в Германии было легализовано занятие проституцией и связанная с ним деятельность; целью легализации являлось улучшение условий жизни и финансовой ситуации женщин, занимающихся проституцией, обложение получаемой прибыли налогом, а также обеспечение социальной защиты. Одним из долгосрочных последствий легализации было постепенное восприятие данного занятия обществом, как «приемлемого», хоть и не равнозначного другим видам занятости.)

Первоначально Рик собирался перестраивать его под отель, но я обратила его внимание на то, что по нынешним временам неплохо субсидируются общежития. Предложение мое пришлось ему по душе. Заказчик — уже знакомый мне Резо «с большими грустными глазами» — вроде тоже согласился с моей идеей.

Времени на рассмотрение документации мне особо не дали, а показать объект не успели, да мне и не особо хотелось его осматривать. Рик говорит, он смотрел. Надеюсь, не в действующем виде.

— Просто ты с предубеждением относишься к объекту, — утверждает он.

— Абсолютно нет. Напротив — категорически приветствую планы по доведению его до нового типа пользования.

Сегодня мы поедем подписывать договор о строительной реконструкции этого самого «объекта». Чтоб с договором — это я настояла, иначе плакали тогда субсидии. Зато, правда, «расплакался» Резо — ему очень не хотелось уже сейчас все оформлять, а хотелось сделать максимум работ по-черному. Понедельник — априори день тяжелый. А сегодняшнему понедельнику, вот чует мое сердце, предстоит оправдать мои наихудшие опасения.

— Сроки жесткие поставил, — поясняю для проформы — все равно Рик очень хочет эту сделку и от нее не отступится. — Специально, чтобы раздумали подписывать.

— Ниче, сейчас поговорим. Неустойки занизим до минимума.

— Не захочет. Он, по-моему, фанатичный какой-то.

— Тогда Аднана уговорю — он компенсирует.

— Аднану какой интерес компенсировать?

— Резо родственник его. Дальний. Неродной. И сам он навариться тоже хочет. У него сейчас заказы попритухли.

Эти уж мне родственные связи. Интересно, есть ли у Рика тоже где-нибудь какие-нибудь родственники, и познакомит ли он меня когда-нибудь с ними.

Воображаю сцену такого вот знакомства и представляю, как я, чтобы «отблагодарить» его за западло на знакомстве с моей мамой, начинаю стервозить с его родней. Не мой стиль, вообще-то.

Хихикая, доедаю мороженое, смотрю по сторонам и соображаю, что я, кстати, тоже не безродная — у меня своя туса есть. Вернее, туса собралась не у меня, а у Викиты, а я, кажется, своя здесь. По случаю лета и жары — в Берлине она тоже бывает — гуляние из шпэти перенеслось в скверик перед ларьком. То есть, это они гуляют, а я и Рик, мы с ним — так, освежаемся перед «важной сделкой».

На глазах у Викитиной тусы влезаю к нему в брюки и щипаю за задницу.

— Че? — Рик не дергается, как, вероятно, дернулась бы на его месте я.

Он тоже в темных очках, но под ними, я прямо вижу, взгляд его, шутливо удивляясь, вспыхивает янтариком.

— Ниче, — щипаю его снова.

— Че щипаешься?

— Кнопку ищу.

— Какую кнопку?

— «Тормоза» которая — тормоза где у тебя?

— М-м-м, — смеется он. — Че, не нашла?

— Не-а.

Нагло оскалившись, Рик доедает свое эскимо, проводит зубами по палочке.

По-моему, когда мы все сделаем, дома меня ждет секс «стоя».

***

Неспроста я не нашла у него ту кнопку.

Сначала все идет нормально — мы просто едем, и я просто советуюсь с ним по дороге.

— Короче, — говорю, — если он сильно упрется насчет сроков, ты предложи ему гарантийный повысить…

— Аднан не согласится…

— Аднан со страховыми пусть перетрет… у него же был там в страховке кто-то… какой-то родственник… Помнишь, он рассказывал?.. Но это на крайняк…

— Ладно, посмотрим…

— Ла-адно… Э-э-э… Ри-ик??… — это я оторвалась от документации. Подняла голову. Увидела, где мы как раз проезжаем. Прифигела. Потому что проезжаем мы как раз по Курфюрстенштрассе, причем явно не на менее «красном» ее участке.

Кажется, он намылился тут останавливаться?..

Спрашиваю в состоянии некоторой беспомощности:

— Мы ж не собирались на объект вроде…

— Мы не на объект.

— Так а куда ж, твою мать… Скажи, что нам не здесь сейчас подписывать.

Рик втискивается между грузовиком и стареньким «гольфом», забитым овощами, дяденька в фартуке с ящиком помидоров в руках кивком головы «хвалит» его за то, что он так умело запарковался, при этом смотрит почему-то на меня.

Рик говорит:

— Точно здесь. Он написал.

— Ты уверен? Он, по-моему, прикололся просто.

— Да не, с какого хера он будет прикалываться. Вон тачка его.

Не смотрю на тачку Резо, вообще не смотрю из окна — выходить я все равно не собираюсь.

Вижу в зеркале, что к нам, шкандыляя, приближается девочка в хот-пэнтс и на шпильках сантиметров пятнадцати.

— Итак, ты говоришь, нам, снова, что тут нужно?.. — интересуюсь глухо.

— Кати… — говорит Рик не просительно, но мягко и серьезно, так, что я явственно улавливаю все в его голосе — и как важна для него эта сделка, и что без меня он ее не заключит и, чтобы я взяла себя в руки, пересилила себя, а это значит: вышла из машины, закрыла глаза, заткнула уши, «дышала через рот» и… просто пошла за ним.

Я выхожу, и девочка в хот-пэнтс останавливается, разворачивается на своих шпильках и отшкандыливает в другую сторону. Вернее, отхрамывает. Я нечасто таких вижу и мне жаль и ее ноги, и ее саму.

Пока я соображаю, не одна ли это из тех двадцати-тридцати процентов кокаинщиц-героинщиц из Восточной Европы, работающих здесь на улице, девочка уже находит себе маленького беловолосого дедушку с палочкой и в шляпе — или это он ее находит. Дедушка берет ее под локоть и держится за нее, а она очень медленно — он, видимо, не может быстрее — доползает с ним до подворотни и заводит его туда.

Слева в филиале «Вулворс» предлагают укороченный бомбер серебристого цвета, уцененный до десяти евро. Да, соображаю отвлеченно, лето же. Справа расположился многоэтажный угловой секс-шоп, именующий себя «ЛСД» — вряд ли там реально продают LSD. Любовь-секс-и чего-то там на букву «Д»? Пока размышляю над расшифровкой этого «Д», заходим внутрь.

Это не наш объект, а потому «действующее». Сейчас они закрыты — корона, а может, рано еще. У них ничего не горит и не мигает, и лишь угадывается освещение, выполненное в сиренево-розовых тонах. Я разочарована.

— Привет, дорогой.

Тут всех так встречают или симпатичная полноватая девушка-шатенка за барной стойкой — единственным островком неонового света — реально с ним знакома?

— Привет, Оливия.

Вариант «бэ». Или вариант «цэ» — он прочитал имя у нее на карточке в форме сердечка, приколотой чуть пониже мощного соска, угадываемого под тканью белой футболки на не менее мощной груди. Если последнее, значит, на размер ее пялился? Забавно.

— Как ты?

— Нормально.

— С сестренкой? — явно подкалывает она.

— Это Катарина, — качает он головой. — Знакомься.

Спасибо, что засветил. Еще бы фамилию сообщил и номер телефона.

— Привет, — приятно улыбается мне Оливия.

Я стараюсь улыбнуться ей по возможности так же и подавляю в себе желание спросить, где у них тут туалет. Кроме того, отгоняю досаду на то, что только что, услышав, как она говорила с ним, подметила в ее тоне собственнические нотки.

Но мне не дают побеседовать с Оливией и получше рассмотреть интерьер тоже не дают. Возле стойки нас берет «под белы руки» некий громила и навигирует налево, за стойку — и «вглубь». Я разочарована вдвойне.

По смежному коридорчику громила заводит нас в офисный застенок «Вулворса» по соседству, в котором, окруженный еще двумя прихлебателями, нас встречает Резо.

Этот ублюдок специально все это устроил. Он не ожидал, что я и бровью не поведу, да что наоборот — чуть-чуть не начну возмущаться, что в этом застенке отстойно и требовать, чтобы меня вернули в пуфф, там в лаунже кресла вон какие мягкие, я ж видела, а тут… да тут даже стульев только два. Понятно, возмущаться я не начинаю и требовать ничего не требую, да и громила по знаку Резо приносит мне стул, на который сажусь и застываю в состоянии, похожем на каталептический ступор.

Это состояние, однако, помогает мне немного попривыкнуть и, спокойнехонько раскинув ноут, устроиться за ним с самым что ни на есть невозмутимым видом, а это значит: не дергаться, не смущаться, не хихикать, не кусать губы, не запинаться, не встревать и не болтать без приглашения, словом, вести себя почти так же непринужденно, как давеча в Нойштрелице. И почти не думать о том, что… да блин… видела бы меня сейчас моя мама… а папа… а Эрни…

А вот для присутствующих мужчин, кажется, и место, и обстановка самые что ни на есть обыденные и ведут они себя тоже, как им подобает — Резо начинает трагически рубиться за каждый цент и каждый лишний день сроков, а Рик спокойно с ним торгуется, выруливает на мою идею о страховке, пару раз подключает меня «подтвердить» и «разъяснить» насчет бюрократических деталей. В итоге он договаривается, а я синхронизирую документ.

Кажется, не только ему была важна эта сделка — Резо, хоть крови попил, явно доволен, что договорились. Теперь он объявляет тоном, не терпящим возражений:

— Ну, пошли сбрызнем.

Одного из мужиков посылают к беспроводному принтеру — пасти отправленную мной туда распечатку. Нас эскортируют «по коридорчику» обратно, где… о-о-о… кажется, теперь открылось все. И все вот-вот заработают. И откуда так быстро понабежали. И так много их. Да не могли мы там так долго сидеть, едрена медь…

Кресла тут и правда мягкие, упорно твержу себе, стараясь не пялиться на девочек и не обращать внимания, если кое-кто из них пялится на меня любопытно, злобно или насмешливо. Вместо этого пялюсь на сиреневый, под стать креслам, бархат барной стойки, такой, е-мое, сиреневый, что об него глаза сломать можно. Надеюсь, никто из них не думает, что я пришла устраиваться на работу.

Где там, думаю, этот козел с бумажками, от руки их, что ли, пишет. У меня тут сейчас куриная слепота начнется, если никто из этих баб мне раньше по башке не надает. А эти гады, что собрались тут вокруг меня, только посмеются надо мной. Вот где впору стать мужененавистницей. Хотя кажется, «этим бабам» тут вообще шаг влево — шаг вправо лишний делать нельзя, тем паче — еще какие-либо несанкционированные движения. Не они тут рулят.

Да и что это я — меня никто насильно сюда не тащил. Вот тебе: спуталась — терпи… Чем больше будешь позволять, тем больше терпеть придется. И снова думаю о своей маме и о том, что ее дочь — да уж, докатилась: подписывает бумажки в борделе…

Люблю телепатию особенно, когда она доказывает, что она есть.

Тот мужик как раз несет распечатку обговоренного документа мне на подпись, когда у меня беззвучно звонит телефон.

МЛ

Этот специфический ник сейчас оказывается довольно конспиративным, и я этому рада.

Мам, я перезвоню, — обещаю, — через полчасика.

А где ты сейчас?.. А я в борделе… Работаю. Блин.

Сама у себя спрашиваю — сама себе отвечаю. Дают о себе знать затолканные внутрь нервишки. При этом — «конструктивизм, конструктивизм, давай, зря, что ли, все это было» — стиснув зубы, подписываю хренов договор, быстренько пробежав глазами распечатку.

Я могла бы сказать, что пообвыклась, и мне уже не режут глаз ни фиалковый бархат, ни голые прелести девочек, но — режут до сих пор, поэтому не говорю.

Когда нам приносят «сбрызнуть», очень вежливо благодарю официантку, краем глаза замечая, что это, кажется, на самом деле официант. С зажатым заблаговременно в кулаке сотовым поднимаюсь с места. Потому что бухать я с ними, разумеется, не буду, пусть хоть стреляют или сама удушусь.

Спокойно сообщаю, что:

— Мне надо позвонить.

Рик зачем-то тоже поднимается. Кажется, еще не понял. А — идет он лесом…

Резо говорит:

— Мы тебя подождем.

— Нет, — говорю, — не стоит.

— Ты уверена? — он уже недоверчив, если не сказать «недоволен», сейчас опять шары свои полоумные выкатит. Маньяк, я ж говорю.

— Конечно.

Мерзкий, гадкий сутенер. Пусть сдохнет.

Спокойно отшагиваю, не утруждаясь хотя бы для вида что-то набрать и начать «телефонировать». И хрена, думаю, кто мне что за это сделает.

— Ух ты ж… — слышу спиной одобрительное замечание, — с перчиком… — на которое не реагирую, естественно. Понятия не имею, кто это только что сказал, но не сам Резо, по-моему.

Потихоньку появляются первые «клиенты» — если ко мне сейчас подкатит какой-нибудь, это будут хохмы. Но они — должно быть, в силу моей преувеличенной одетости — пока распознают во мне, максимум, «филиал-менеджера» и, определяясь, идут распивать с «девочками» шампанское. «Девочкам» Оливия отпускает в разовых бокалах. Наверно, со стеклянных хуже смывается губная помада.

Обернувшись, замечаю, что Рик увязался было за мной — проводить, что ли? — черт его поймет. Услышав брошенную мне в спину реплику, останавливается, как вкопанный, круто разворачивается и идет к ним.

Я могла бы для проформы попытаться сказать ему, что, мол, «не надо». Но я до такой степени выведена из себя тем, где оказалась и с кем вынуждена была общаться, что чувствую: мне глубоко похрену, если он — все-таки их много — отгребет сейчас.

Назовем это моральной усталостью. Матовым безразличием. Атрофией. Пусть ему надают по башке, пусть сорвется сделка, пусть все пойдет насмарку — аккурат в этот момент мой конструктивизм приказал долго жить. Такое бывает у меня редко, зато если наступает, то окончательно и бесповоротно.

Я не дожидаюсь дальнейшего развития событий, не прислушиваюсь, послышится ли возня на заднем плане — иду на цвет и спрашиваю у Оливии:

— Тут сигареты есть где-нибудь поблизости?

А сама надеюсь, что идти к автомату придется далеко. На машине ехать.

— У меня есть, сладкая. Какие тебе?

Блин, и тут не везет, думаю уныло — и беру у нее Кэмел. Уже куревом этого говнюка снабжаю.

— Курительная — там…

— Спасибо. Слушай, а кофейку можно?.. С собой чтоб?.. — спрашиваю — на этот раз с надеждой, что есть.

Оливия кивает понимающе и набирает мне:

— Беленький, черненький?

— Сама как думаешь?.. — усмехаюсь ей вместо ответа.

Она оставляет «черненький». Денег с меня не берет.

До меня доносятся осколки его «разговора» с Резо. Непохоже, чтобы Рик хоть слово предъявил тому по поводу оскорбительного отзыва в адрес его женщины, но кажется, Резо по его тону и мимике понял: его «подхват» зашел слишком далеко. Он даже отсоединяет свою костлявую задницу от кресла, чтобы лично подойти ко мне и дать понять, что извиняется и уважает меня за профессионализм.

Я реагирую ровно, потому что, во-первых, мне и правда наплевать, во-вторых, теперь замято, а в-третьих, я точно знаю, что его, Резо, больше не увижу. Никогда. Откуда я это знаю? А вот. Знаю — и все тут.

Еще я не могу не отдать должного Рику — вот умеет он. Но между нами двумя не «замято» и к этому мы вернемся — вот только Кэмел ему сейчас отдам.

Допиваю кофе. Резо возвращается к ним. Рику там, кажется, налили еще одну.

На воздух выходим синхронно, хоть и не сговариваясь. Под конец пыльного, знойного дня на Курфюрстенштрассе дикая загазованность, но я с мрачной, отчаянной жадностью конченой токсикоманки вдыхаю воздух.

Рик протягивает ко мне руку, как если бы хотел обнять и стукнуться кулачками в знак успешно провернутого дела.

Я же тяну устало и совершенно раздолбано:

— А-а… — и вместо кулачка сую ему Кэмел.

А сама, не дожидаясь его, сажусь в машину. Хрен же кто станет дверь открывать. А вообще: моя тачка — в приглашении не нуждаюсь.

Рик с секунду смотрит на пачку, потом сует ее куда-то за пазуху и тоже садится — за руль. Пусть сам везет, хоть и бухал. Пусть у него права заберут — мне похер.

Он «догоняет», трогается. Не поясняю, что пить сегодня с ним я никуда не поеду.

«Любовь-секс-…» — прощается со мной угловое «ЛСД», а я с безразличием думаю, что так и не выяснила, что это за «Дэ» такое из аббревиатуры.

— Ну че… — начинает Рик.

— Да, мам. Да, ты была права, — соглашаюсь как раз в голос со своей соткой. — Он ни в какие ворота не лезет.

Лавируя большим пальчиком над повисшим голосовым, бросаю ему испытующий взгляд — как, мол, отправлять, не отправлять?

Его не проймешь, конечно, и его глаза «отвечают»: «Как хочешь».

— Чего? Ты ни в какие ворота не лезешь, — говорю максимально неприязненно.

Не люблю устраивать истерик, орать или дуться. Не имею привычки. Усмехнувшись, нажимаю на символ «корзина», откидываюсь назад и прикрываю глаза до щелочек. Пусть «лампочки» Курфюрстен щекочут веки.

— Он это специально так, — сообщает мне Рик просто и серьезно. — Он знал, что ты будешь сегодня. Ждал, что тебя перекосит и ты пойдешь на попятную.

— Мгм. Надо было, я полагаю, — замечаю так же просто.

— И ни хера б мы сегодня не подписали, а подписали б, когда захотелось бы ему. Если б вообще подписали. Да ты все классно сделала, — настаивает Рик. Мол, пора бы мне уже перестать сердиться, портить «праздник». — Все заебись сделала, — у него в голосе реальное восхищение и уважуха. — Молодец.

— Сама знаю, — говорю безэмоционально, не открывая глаз.

Пошел он.

Пошел ты — надеюсь ему видно. Надеюсь, сквозь мои полузакрытые веки вопит то, что я хочу сейчас ему сказать. Надеюсь, ему видно, что мне остохренело играть «большую девочку», «профи» и «классного партнера», а просто хочется грубить, злить его и провоцировать, тем самым по-максимуму испортив радость от успешно заключенной сделки. Ему видно?..

Ему не видно или плевать — о том мне мямлит поцелуй, который чувствую на губах и на который не думаю отвечать.

Заставляю себя, однако, посмотреть на него. Взгляд у него оживленный и внимательный. Предприимчивый. Горящий энтузиазмом. Недавно такой же был на Котти, когда он «представил» меня своей комьюнити, как своего партнера.

Из него говорит сейчас не восхищение даже — удовлетворение. Он доволен мной. Пусть идет на хрен.

— Иди на хрен, — объявляю ему и снова закрываю глаза.

Чувствую, что не в силах больше молчать, да и не хочется.

Мое недовольство несколько огорчает его и, надеюсь, омрачает его радость. В этот момент он напоминает мне Миху — тот тоже испытывал максимальную досаду от подобного, правда, откалывала я с ним такое нечасто.

— А че случилось-то?

— Ни хрена не случилось, — и, прежде чем он успевает что-либо предположить, прибавляю: — Наоборот — я давно хотела… побывать. Спасибо, блин, что предоставил возможность.

— Если хочешь знать, там тоже люди.

Его заявление неожиданно и не лишено смысла, тем более что я и сама так считаю.

— Эти самые женщины. Тебе ж их так жалко или противно от них, — говорит он и спокойно, и хрипловато-вдумчиво как-то. — Они все добровольно там работают. Их устраивает работать там. Там нормально. Есть места в разы хуже. Ты ж сама из Берлина — неужели не слышала?

Все равно — пожимаю плечами вместо ответа. Не собираюсь двигаться ему навстречу и даже не забочусь о том, куда двигаюсь вместо того. Куда движемся мы.

Непривычно, однако, что он предпринимает какие-то там попытки. Непривычно и не лишено своей прелести. Пусть подергается.

— Думаешь, я у них там клиент?

«Привет, дорогой…»

— А нет?

— Ну, бывал. По делам.

— Хрен тебя проверишь, — ворчу. — И я не стану.

— Знаю.

Черт его знает, рад он этому или не рад.

— Если хочешь знать, раньше я себе никогда позволить не смог бы ничего там.

Раньше. Он это о ценах? Там так дорого? Что, прямо элитный такой пуфф?

— Хорошо, вы сегодня хоть «после» посидели… — замечаю.

Он не подхватывает стеба.

Курить у меня в «мини» строжайше-строго запрещается, но он будто забывает — достает, зажигает, затягивается, после нескольких затяжек, не докурив, выбрасывает в окно. Я даже понять ничего не успеваю, да он, кажется, и сам ничего не понимает — за сигаретой полез машинально, потому что прижало его. Проняло. Он считает, что мне не на что сердиться, но я сержусь все равно, и его это достает.

Прищуриваюсь, кошусь на него с недоверием. У него за спиной лентами вьется ночь. Сквозь ленты пугают-вспыхивают фонари. Его два «фонаря» то и дело поворачиваются ко мне и не только на светофорах.

А может, такому, как ты, «за так» давали. За удовольствие. Там тоже люди.

Как бы ни раздражала, мысль эта вызывает на моем лице улыбку. Приполз, бедный, голодный, обездоленный… классный, чертяка. А что?.. Со мной тоже сработало когда-то.

Беру его за руку, и он тут же стискивает мою.

Он втирает мне, что ни в чем не виноват, сегодня оказался здесь случайно, а знают они его там все, потому что раньше он у них приходил… снимать показания со счетчиков?.. Нет, не в смысле рэкета. И что место, блин, нормальное, а по берлинским меркам — так вообще мейнстрим. Дорогой мейнстрим. И там тоже люди. Работают. И его не возбуждают.

А если меня странным образом возбудило?.. Бросаю ему насмешливый взгляд, которого он, надеюсь, не понимает.

Черт его… нас знает, думаю. Черт знает… с ним.

«Ты создан для любви».

А пусть думается — не боюсь этой мысли.

От соприкосновения с ним в меня вселяется некая бесшабашность. Чем меньше стану выяснять, тем меньше врать, может, будет. Хотя мне почему-то кажется, что врать он не привык. «Забыть» поставить в известность, правда, может.

Когда дома начинаю его домогаться, то есть, притягиваю к себе, цапнув пояс джинсы, он недоверчиво косится на меня — мол, я ли это? Куда подевалась та мегера из машины?..

Кроме того, я редко делаю первый шаг навстречу нашим шалостям — к чему, если он всегда «тут как тут»?

— Так тебя все это подогрело, м-м-м? — осведомляется он.

— А че? — я, пробравшись к нему в джинсы и ущипнув за задницу. — Думаешь, устал, значит, ниче не будет?

Думаю, устал. Наверно, даже очень.

Прищуривается на меня, будто только что как следует разглядел. Проводит рукой по моим волосам. Сегодня утром я долго с ними возилась, результаты моей возни продержались до вечера и даже от похода в бордель не пострадали. Рик тоже это заметил и теперь отдает им должное — приподнимает пряди, будто чтобы полюбоваться ими на свету, и говорит с хрипловато-мягким восхищением:

— Красивые.

— Я думала, блондины брюнеток любят. Девушек южного типа.

— Может и любят, — пожимает плечами Рик, едва заметно осклабившись.

Читай: «я не блондин» или «я не люблю южных девушек»?.. Или «мне всякие нравятся»?..

Не знаю и не переспрашиваю.

Пока Рик принюхивается к моим волосам, глубоко и шумно вдыхая, моя рука у него в штанах оглаживает его и успевает описать полукруг. Таким образом с упругой задницы она переключается на потвердевший член.

Пусть он там определяется, думаю, каких он любит, а сама сдергиваю с него все, что ниже пояса и чуть ли не коленом толкаю на кровать.

Он не боится за свое достоинство, доверяет его моим рукам. Знает, что я не обижу. Или может, подстраховывается и отвлекает: сладостно заполняет языком мое горло. Я отрываюсь только, чтобы облизать свою руку, затем возвращаюсь ртом к его рту. Моя рука отправляется скользить по его члену, а он сквозь поцелуи одобрительным мычанием приветствует ее там.

— Нравится? — я нависла над ним и дрочу его быстрее. Моя левая ласкает его под футболкой, пролезает-прокрадывается назад и сдавливает ему затылок. И от кого я только такому научилась…

— Нормально… — он тоже стягивает с меня джинсы, трусики и неторопливо, негрубо, но глубоко проникает в меня ладонью. — Как я люблю. С перчиком.

Что-то мелко и возмущенно разрывается во мне подобно маленькой, бешеной петарде, похолодевшая спина покрывается испариной возбужденной веселости. Возмущенно оттого, что он вспомнил именно это, гад, и специально ляпнул. Возбужденной оттого, что мне кайфово. Веселости оттого, как смешно он подкалывает меня.

Он знал, что так будет, знал, что это заведет меня, или просто сказал то, что подумал?

Что бы он в этот миг ни прочитал у меня на лице — что-то заставляет его действовать быстро: одной рукой он оттаскивает мою руку от своего члена, другой нагибает меня и надевает на него мой рот, вращает мою голову вокруг него.

Я позволяю ему управлять мной, вытащить его у меня изо рта и, приподняв меня за бедра, насадить на него. Пусть его пальцы впиваются ко мне в попу, пусть его бедра врезают его член в меня, сталкивают его с моей плотью.

— Да, давай, — поощряю его я, завожусь и впрыгиваю с ним в жаркую синхронность.

— Че, вставляет? — он поднимается ко мне, уткнувшись куда-то ко мне под кофту, выискивает ртом сосок.

— Годится, — хвалю я и ритмично шлепаюсь на нем, подгоняемая его ладонями.

Кофта сползает, он оголяет меня совсем. Сжимает сосок плотно, одними губами. Не режет, не кусает — просто придавливает и смотрит на сосок, на всю трепещущую, колышущуюся перед его носом грудь. Затем дает моим рукам обхватить его лицо, зарыть у меня между грудями.

Все это время он ведет меня членом, задает такт моим бедрам. На лице его, где бы оно ни было, вминалось ли в мою грудь или разглядывало бы меня — жадное, нескрываемое удовольствие.

«Зверюга. Вечно ему ухватиться за что-нибудь надо. Прижать. Силу показать» — думаю, а сама чуть не смеюсь от радости.

Так и говорю ему:

— Зверюга.

Он издает нечленораздельный звук — то ли мне, то ли сиське у него во рту. Должно быть, это рычание, как и подобает зверюге.

— А я кто?.. М-м, скажи, кто я? — придушиваю его, тыкаю пальчиком в щеку, будто шлепаю — пусть звереет, пусть заломает мне руки, пусть сдавит запястья. Силу его хочу, хочу его нежное зверство, его жаркую злость. Трахаю его сверху и зову их, зову…

Но он не дает себя спровоцировать и сила его в том еще больше.

Оскаливается ласково-насмешливо, будто я его любимая игрушка, услада, слабость его, целует мой пальчик. Проводит пальцем по моей щеке — а-а, сам виноват: хватаю его зубами за палец. Грызанув легонько, заглатываю, посасываю и ухмыляюсь сама. Он улыбается еще шире. Понимаем друг друга.

Понимает, чего хочу и делает: не заламывает, но лежит себе и, ухмыляясь, вонзается в меня навстречу мягкому, мокрому прыганью моей взбеленившейся плоти.

Ах… да…. да… так… ТАК, мать твою, так…

— О, Ри-и-ик!!! РИ-И-ИК!!! О-О!!!

Он так и не сказал мне, кто я, зато я говорю ему, кто он… кто он… КТО ОН…

Взбесившиеся бедра ездят на нем в экстазе на пятой… шестой… черт их знает, какой скорости… седьмой скорости… и той, что после нее… есть у нас с ним такая… Мокро ездят… липко ездят…

Ему хватает скорости. Снова он хватается за мою попу, впрыгивает в меня, подбрасывает над собой. Своей улыбкой тянется к прыгающим грудям, всем в капельках пота. Его лицо ныряет в них, они пошлепывают его по щекам — и на лице его полный кайф, оно теперь тоже мокрое, он аж зажмуривается, приоткрывает рот… а я свой и не закрывала, звала его. Теперь откидываюсь назад, чтобы он полюбовался на меня, мокрую, кончающую, все еще кончающую… все еще… все еще…

Смеюсь от кайфа, от радости, подаренной мне его телом. На него росинками падают с моего тела капельки пота, а между нашими бедрами мокрое хлюпанье.

Продолжаю на нем свои плюханья, пока не ослабевает инерция, и я не погружаюсь в легкое оцепенение. Он все завершает сам.

Под предлогом, что теперь надо освежиться, не даю ему заснуть.

Мыться зачем-то идем вместе. Надо бы побыстрей — и на боковую, но в меня будто бес вселился.

— Та-а-ак… — когда под душем беру его в рот.

Рик почти нехотя «поднимается», а я хлопаю в ладоши.

Рик тыкает мою попу, и вместе с душем обрушивает на меня дождинки смеха и сладострастия.

— Ты че делаешь! — пищу почти.

— Кнопку ищу… — он продолжает тыкать.

— Ну че ты делаешь, ну…

— Кнопку ищу… Подожди, дай найду…

— Да че ты делаешь…

— Да кнопку ищу…

— Какую еще кнопку?

— Ну, тормоза где у тебя?..

— Ты ж хотел…

— Че хотел… че хотел, м-м?..

— Сказать, кто я…

Не отвечает. Затем, вероятно, чтобы помурыжить меня в целях наказания, заворачивает в полотенце и сваливает в постель.

— И кто я?.. — осведомляюсь на всякий случай.

— Моя сучка с перчиком.

Ответ его провоцирует новые хихиканья, и я опять к нему лезу. Он, кажется, устал и реально хочет спать, но я не отстаю.

— Так-к-к… а ну-ка… — полушутя-полусерьезно злится он и хватает меня за попу.

Меня подтаскивают к краю кровати и резковато — но мне и от этого не больно — всовывают в меня член. В дымке дерзкого наслаждения ощущаю, что отделывают меня уже почти недовольно — сзади, жестко, со шлепками по заднице, прикусывая ухо и затылок.

Из меня вырываются недоуменно-задыхающиеся звуки — а он еле-еле дает мне кончить.

— Ты куда-а… — беснуюсь я.

А он уже грубо сует хер мне в горло и трахает глубоко, до слез на моих глазах…

Заглатываю его полузадушенно, но похотливо, он давит мне рукой под горло, другой наталкивает с затылка… да-а… в глазах темнеет, но — да-а-а…

Кончает мне в рот, а потом, пока я сглатываю, сжимает мои щеки и спрашивает, прижавшись носом к моему носу:

— Ну че, хватит те?.. — щелкает по носу: — М-м-м? Ух-м-м, ебалка ненасытная… затрахала… Спать не даешь…

А я, сглотнув, со смехом пытаюсь стукнуть кулачком ему под дых:

— Сон еще заслужить надо.

Он ловит мой кулачок, целует:

— Я, блять, не заслужил или че.

Мы с ним больше мычим и возимся, да так и засыпаем, а вопрос «кто — кого?» в очередной раз остается нерешенным.

Засыпая, он держит меня за попу и за волосы, и в полусне бормочет, ухмыляясь:

— М-м-м-гм-м… моя сучка с перчиком…