Не позднее полуночи

4

Скорее всего у меня не хватило бы духу лишить его этой последней радости, знай я заранее, какое испытание уготовила ему судьба в лице основательницы и бессменного президента лиги «За естественную женщину», жительницы Лос-Анджелеса мисс Гертруды Фрейзи. Да и сам Вульф, если бы он с самого начала мог предвидеть такое, наверняка бы сразу отказался от этого дела и послал ко всем чертям фирму «ЛБА» вместе со всеми её конкурсантами.

Не берусь описать её наряд — вероятнее всего она просто стащила его из какого-нибудь музея. Что же касается внешности, то было трудно поверить, что такое вообще существует. Внутренние уголки её глаз все время так и норовили встретиться над переносицей, прямо там, где брал начало длинный узкий нос, и временами им это почти удавалось. Из верхней части лица можно было различить лишь небольшой кусочек лба, все остальное скрывали беспорядочные седые космы. Левая половина её рта безудержно стремилась вверх, правая же с не меньшим упорством рвалась вниз, что создавало полное впечатление перекошенного подбородка, хоть и не исключено, что на самом деле он у нее был, как у всех. Она была примерно моего роста и имела широкую размашистую походку.

Высокая, прямая как палка, она воткнулась ровно посредине между спинкой и краем краснокожего кресла, водрузила себе на колени сумочку, повесила поверх нее руки и заговорила.

— Никак не пойму, какое вообще отношение смерть этого человека имеет к конкурсу. Ну хорошо, пусть убийство. Но ведь в условиях-то не оговаривалось, что кому-то вдруг вздумается умереть.

Когда она говорила, то губы её старались двигаться перпендикулярно перекошенной линии рта, челюсти же предпочитали простые движения вверх-вниз. Просто уму непостижимо, чтобы за столько лет — уж никак не меньше шестидесяти — они так и не смогли между собой договориться.

Вульф сделал попытку добиться её расположения.

— Вы совершенно правы, мадам, в условиях конкурса возможность внезапной насильственной смерти действительно никак не предусмотрена. Но ведь конкурс затрагивает не сама эта смерть, а действия полицейских, которые попросили участников не покидать города, пока…

— Ничего себе просьба! Да они мне просто приказали! Они сказали, что если я уеду, меня поймают и арестуют как убийцу!

Я покачал головой. Ясно, что это за штучка. Ни один полицейский шпик и ни один сотрудник прокуратуры ни при каких условиях не мог сказать ей ничего подобного.

— Не стоит обращать внимания, — примирительно проговорил Вульф, — иногда они слишком усердствуют. Впрочем, я хотел поговорить с вами не только о конкурсе, но и о вас лично. Ведь как только будут присуждены призы, сразу же возникнет большой спрос на информацию о победителях конкурса и мои клиенты должны заранее к этому подготовиться. Ваша вынужденная задержка как раз дает нам для этого удобный случай. Мой помощник, мистер Гудвин, будет вести запись. Вы, как я понимаю, замужем никогда не были?

— Ну уж нет. Этого мне еще не хватало… — Она покосилась на мою записную книжку. — Только я хочу знать заранее, что они будут обо мне публиковать.

— Хорошо, у вас будет такая возможность. Вы уже когда-нибудь выигрывали в таких конкурсах?

— В жизни никогда в них не участвовала. Ненавижу все эти конкурсы.

— Понятно. Но ведь в этом-то вы участвовали?

— Конечно, участвовала. Что за идиотский вопрос.

— Да, вы правы, — Вульф был просто сама любезность. — Но согласитесь, это все-таки очень странно — так ненавидеть конкурсы и участвовать в одном из них… Должно быть, у вас были для этого достаточно веские причины?

— Никак не пойму, почему всем нужно совать нос в мои дела. Но причины, конечно, были, и у меня нет оснований их стыдиться. Десять лет назад я основала американскую лигу «За естественную женщину». Сейчас в ней уже много тысяч членов, даже невозможно сосчитать, сколько. Что вы думаете о женщинах, которые мажутся жиром, разрисовывают себя сажей и обливаются всякой вонючей мерзостью, которую делают из дегтя, сгнивших растений и наростов, появляющихся у самцов оленя?!

— Не знаю, мадам, как-то никогда об этом не задумывался.

— Еще бы вам задумываться! Ведь вы же самец! — Взгляд её вонзился в меня. — Ну а вы, молодой человек?

— Даже не знаю… Вообще-то по-разному, — ответил я, — хотя согласен, что нарост звучит не слишком-то эстетично.

— Это и пахнет отвратительно. И они пользуются этой гадостью вот уже почти тридцать веков. Что делала Ева в Эдемском саду, когда у нее пачкалось лицо? Она умывала его свежей чистой водой. А как поступают в этих случаях нынешние женщины? Они втирают в него жир! Вы только взгляните на их губы, на пальцы рук и ног, на ресницы и прочие места! Лига «За естественную женщину» — друг и защитник естественной женщины. Ева была естественной женщиной, и такой её создал Господь. Единственная настоящая красота — это красота естественная. Уж мне ли этого не знать, ведь меня-то Господь обделил этим чудесным даром. Я даже не дурнушка, я просто урод. И те, кому повезло больше, не имеют никакого права марать свою природную красоту. Уж мне-то можете поверить. Я это знаю!

На мгновение её плечи слегка ссутулились, но она тут же снова их распрямила.

— Мне рано открылась эта истина, и с тех пор она служит мне жезлом и знаменем. Хлеб мой насущный я всегда добывала своим собственным трудом, но все-таки смогла, скопить немного денег, и вот десять лет назад я использовала часть из них, чтобы основать лигу. Сейчас нас уже много, больше трех тысяч, но взносы ничтожны, и мы жутко стеснены в средствах. Прошлой осенью, в сентябре, я увидела в газете объявление об этом конкурсе и подумала — уже в который раз подумала, — как безнадежно наше дело, слишком много денег работает против нас, много-много миллионов… Так я сидела, смотрела на эту рекламу и думала, думала — и тут мне в голову пришла одна идея. А почему бы нам не использовать их деньги для наших целей? Чем больше я думала, тем больше мне нравилась моя идея. Большинство членов нашей лиги живет в Лос-Анджелесе или в его окрестностях, в основном это женщины образованные и культурные. Я кое-кого обзвонила сама, те связались с другими, все с большим энтузиазмом встретили мою идею и изъявили готовность всячески мне помочь. Я сама все организовала; ведь чтобы уметь это, необязательно родиться красивой. Через две недели на нас работало уже триста человек. С первыми двадцатью стихами, с теми, что были опубликованы, у нас никаких проблем не было, они все дались нам довольно легко, кроме разве что восемнадцатого. Со вторым туром, полуфинальным, когда нам надо был меньше чем за неделю разгадать пять стихов, оказалось несколько сложней, и это было очень несправедливо, ведь их отправили из Нью-Йорка всем одновременно по почте, стало быть, ко мне они пришли позднее, чем к другим, и к тому же они оказались труднее, намного труднее, но мы все равно их одолели, и я отправила ответы даже на десять часов раньше крайнего срока. Мы и с этим справимся. — Она похлопала по сумке у себя на коленях. — Я в этом нисколько не сомневаюсь. Нисколько не сомневаюсь. Мы их разгадаем, какими бы они ни были трудными. Полмиллиона долларов. Для нашей лиги.

Вульф рассматривал её, стараясь сохранять любезное выражение лица, и это ему почти удавалось.

— Но почему же обязательно полмиллиона? Ведь у вас же четверо соперников.

— Да нет же, — сказала она доверчиво, — мы возьмем именно первый приз. Полмиллиона. — Она вдруг вся подалась вперед. — Скажите, у вас когда-нибудь бывают озарения?

Вульф на миг перестал следить за выражением лица, и оно сразу же помрачнело.

— Озарения? Это в каком же смысле?

— Ну, обычные озарения, когда тебе вдруг открывается будущее. У меня было, два раза, один раз еще в молодости, потом долго не повторялось, до того дня, когда я впервые прочитала объявление о конкурсе. Оно снизошло на меня, вошло внутрь так внезапно, что я даже толком ничего и не почувствовала, только уверенность, что эти деньги будут наши. Ах, это такое приятное, такое удивительно прекрасное ощущение — быть в чем-то совершенно уверенной, а в тот день оно заполонило меня всю целиком, с головы до пят, так что я даже подошла к зеркалу, думала, может, что-то увижу. Я, правда, так ничего и не увидела, но с тех пор эта уверенность не покидала меня ни на минуту. Так что можете мне поверить, первый приз наш. Бюджетная комиссия уже разрабатывает, как лучше всего потратить эти деньги.

— Да-да, конечно, — сумрачное выражение уже не сходило с его лица. — А те пять стихов, что Далманн дал вам вчера вечером, как вы передали их своим коллегам? По телефону, телеграфом или авиапочтой?

— Ха! — ответила она, и, по всей видимости, это было все, что она предполагала сообщить по этому поводу.

— Ведь конечно же вы их как-то передали, — констатировал Вульф без тени сомнения, — чтобы они не теряя времени смогли приступить к работе. Разве не так?

Она снова выпрямилась.

— Никак не могу понять, какое кому до этого дело. Ведь условиями конкурса не запрещается, чтобы вам кто-нибудь помогал. И вчера об этом ничего не говорили. Сегодня утром я действительно звонила миссис Чарлз Дрейпер, она мой заместитель, вице-президент нашей лиги, я же должна, я просто обязана была сообщить ей, что не смогу вернуться сегодня и вообще неизвестно, когда смогу. Это был сугубо приватный разговор.

Было совершенно ясно, что он так и останется приватным. Вульф решил, что настаивать бесполезно, и сменил тему.

— Другая причина, по которой я хотел с вами встретиться, мисс Фрейзи, это необходимость извиниться перед вами от имени моих клиентов, фирмы «Липперт, Бафф и Асса», за нелепую шутку, которую позволил себе вчера вечером мистер Далманн, показав вам какой-то листок и заявив, будто это ответы на конкурсные четверостишия, которые он только что вам раздал. Я считаю, что эта шутка была не просто глупой, но и весьма дурного тона. Так что примите от меня извинения от лица его коллег.

— Ах, вот оно что, — проговорила она. — Собственно, нечто в этом духе я и подозревала, вообще-то я и пришла сюда, чтобы выяснить, в чем тут дело. — Она вздернула подбородок, голос стал тверже. — Но этот номер у них не пройдет. Можете так им и передать. Теперь я узнала все что хотела. — Она поднялась. — Думаете, если уж я уродина, то у меня и мозгов не может быть. Ну, они об этом еще пожалеют. Уж об этом-то я позабочусь.

— Присядьте, мадам. Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ха! А ведь вам-то вроде тоже полагалось бы иметь мозги. Они прекрасно знают, что один из них пришел, убил его и взял эту бумагу, а теперь они хотят…

— Прошу вас, будьте поаккуратнее с местоимениями. Вы что, действительно хотите сказать, что бумагу взял один из моих клиентов?

— Конечно, нет. Это сделал кто-то из конкурсантов. Но они все из-за этого оказались в такой дыре, что им ни за что из нее не выбраться, если им не удастся доказать, кто именно её взял. Вот они и придумали всю эту историю, будто все это была только шутка и никакой бумаги вообще не было, и когда мы пришлем им ответы, они вручат нам призы и думают, что таким образом все уладится, если, конечно, полиция не поймает убийцу, а она его, может, и вообще никогда не найдет. Но этот номер у них не пройдет. Ведь у убийцы будут правильные ответы, все пять, но ему придется доказать, где он их нашел, а он не сможет. Судя по всему, эти стихи ужасно трудные, и за пару часов в библиотеке их не разгадать.

— Да, пожалуй. Но ведь и вы, мадам, тоже вряд ли сможете это объяснить. Ведь там, дома, ваши коллеги уже над ними работают. Вы уже уходите?

Она было направилась к двери, но обернулась.

— Я возвращаюсь в гостиницу, у меня там встреча с полицейскими. С ними я тоже работаю мозгами, и к тому же я знаю свои права. Я сказала им, что вовсе не обязана ходить к ним сама, пусть они ко мне приходят, если, конечно, они меня не арестуют, но не думаю, чтобы они посмели это сделать. Я не позволю им обыскивать свою комнату или рыться в моих вещах. Я уже рассказала им все, что видела и слышала, и больше они от меня ничего не добьются. Ах, они, видите ли, еще хотят знать, что я думаю! Видите ли, им хочется узнать, считаю ли я, что на бумаге, которую он нам показал, действительно были ответы! Но я, признаться, никак не пойму, почему это я должна говорить им, что я думаю… А вам я, конечно, скажу, и вы можете передать вашим клиентам…

Она вернулась к креслу и уже начала снова присаживаться, так что я было потянулся к записной книжке, но едва её зад коснулся кожаного сиденья, как она тут же резко произнесла: «Нет-нет, у меня назначена встреча», выпрямилась и промаршировала к двери. Когда я подоспел к вешалке, она была уже в пальто, и мне пришлось поторопиться, чтобы успеть, опередив ее, схватиться за ручку двери и выпустить её на улицу.

Когда я вернулся в кабинет, Вульф сидел ссутулившись, с шумом вдыхая носом и выдыхая ртом воздух. Он был в полной прострации. Я засунул руки в карманы и взирал на него сверху вниз.

— Значит, она все-таки сказала полиции про Далманна и бумагу, — произнес я. — Что ж, это даже к лучшему. До обеда осталось двадцать минут. Может, пива? Я готов сделать исключение.

Он состроил гримасу.

— Может, — предложил я, — попробовать раскопать через лос-анджелесскую справочную службу эту миссис Чарлз Дрейпер и поинтересоваться, как у них идут дела со стихами?

— Бесполезно, — жалобно проворчал он. — Даже если она убила его и у нее есть ответы, она в любом случае позвонила бы и сообщила своим друзьям стихи. Она ведь сказала, что у нее есть мозги. Да будь у меня ответы, я мог бы… нет, это, пожалуй, было бы преждевременно. Ты не забыл, что у тебя в половине третьего свидание?

— Нет, не забыл. Раз уж фирма с затратами не считается, может, имеет смысл позвать Сола, Фреда, Орри и Джонни и прицепить «хвосты» конкурсантам? Все равно, не вам же платить. Правда, четверо из них живут в «Черчилле», так что это будет та еще работенка…

— Бессмысленно. Все, что можно узнать таким образом, полиция все равно выяснит намного раньше нас. Они могут…

Зазвонил телефон. Я снял у себя на столе трубку, услышал давно знакомый низкий, хриплый и какой-то пустой голос и попросил его владельца не вешать трубку, сообщив Вульфу, что с ним желает говорить сержант Пэрли Стеббинс. Он потянулся к своему телефону, а я, как обычно, если не поступало специальных указаний, продолжал слушать по своему.

— Да, мистер Стеббинс. Ниро Вульф у телефона. Как поживаете?

— Да так себе. Что если я загляну к вам, скажем, часа в три?

— Сожалею, но в это время я занят.

— Полчетвертого?

— Я буду все еще занят.

— Ладно… думаю, дело потерпит до шести. Тогда значит в шесть?

Пэрли прекрасно знал распорядок дня Вульфа и вполне отдавал себе отчет, что оранжерейное священнодействие с четырех до шести может нарушить что-нибудь никак не меньше водородной бомбы.

— Весьма сожалею, мистер Стеббинс, но, боюсь, сегодня у меня уже не останется времени ни днем, ни вечером. Может быть, вы попробуете рассказать мне…

— Ну, конечно. Просто хотел немного поболтать с вами, чисто по-дружески. Было бы интересно узнать ваши соображения об одном убийстве.

— У меня нет никаких соображений ни о каких убийствах.

— Так-таки и нет? Интересно, тогда какого же черта вы… — он взял себя в руки и продолжил уже другим тоном. — Послушайте, ведь мы с вами давно знаем друг друга. Вам прекрасно известно, что я совсем не страдаю галлюцинациями. В половине первого к вам в дом вошла некая женщина по имени Гертруда Фрейзи, и, по моим сведениям, она все еще находится у вас. Ну, так как, вы по-прежнему будете утверждать, что у вас нет никаких соображений по поводу убийства некоего человека по имени Луис Далманн? Расскажите это Гудвину. Да не бойтесь вы, я вовсе не собираюсь отнимать у вас кусок вашей добычи. Просто зайду и задам пару вопросов. Так, значит, в шесть?

— Послушайте, мистер Стеббинс, — Вульф изо всех сил старался держать себя в руках. — Я ведь уже вам сказал, что в данный момент ни убийства Луиса Далманна, ни какого другого убийства никто расследовать мне не поручал. Вы лично, а также ваши сотрудники уже не раз в прошлом недвусмысленно давали мне понять, чтобы я не вздумал соваться в дела, связанные с расследованием убийств. Вы мне немало попортили крови, и уверен, что при первом же удобном случае с удовольствием займетесь этим снова. Но на сей раз я не вторгаюсь на вашу территорию, так что, ради всего святого, оставьте меня в покое.

Он положил трубку, я одновременно с ним сделал то же самое и заговорил:

— Это, конечно, тонкий ход, и глупо было упускать такой шанс. Но не спешите радоваться, ведь он сейчас все выложит Кремеру.

— Знаю, — голос звучал уже получше. — Дверь на цепочке?

Я отправился в прихожую, чтобы проверить, потом зашел на кухню сообщить Фрицу, что мы на осадном положении.