Не в Тему

Римская Империя, Египет, город Александрия

Год 64 AD (от Рождества Христова, согласно Юлианскому календарю)

Год DCCCXVII (817) a.u.c. (от основания Рима, согласно римскому календарю) Год 3824 (от сотворения мира, согласно еврейскому календарю)

Судьба постучалась в дверь дома Йосэфа и Мирьям двенадцатого числа месяца шват, в холодный зимний вечер, когда дождь прогнал с улиц всех добрых граждан, а в небе грохотали громом колесницы самого Яава. Стук был громкий и властный, хорошо слышный за шумом грозы. Мирьям встревоженно подняла голову от шитья, встала, подошла к двери, обернулась к мужу. Йосэф едва заметно кивнул ей — кто бы там ни был, негоже заставлять гостя ждать под дождем. Мирьям отперла засов, и в дом шагнул высокий худой человек — мужчина, закутанный в промокший насквозь дорожный плащ. Гость не ждал приветствия и приглашения, он вошел в дом александрийского плотника, будто власть имеющий. Остановившись у стола, он откинул капюшон и молча посмотрел на Йосэфа. Вода стекала по вертикальным морщинам на его лице, капала с бороды, а глаза горели, будто два угля в глубине очага. А может быть, в них просто отражался свет масляной лампы.

— Мир тебе, брат Йосэф из дома Давида, Йосэф Галилейский, — торжественно, будто глашатай на Форуме, произнес гость, и Ясон не поверил своим глазам — ему почудилось, что на лице отца промелькнул страх. Но этого не могло быть, ведь его отец никогда и ничего в жизни не боялся.

— Зрубавель^ — сказал Йосэф и тоже встал, — Мир и благословление, Зрубавель.

— Брат Зрубавель, — поправил гость, — Или ты забыл наши беседы с Учителем? Забыл, как он, Праведник, называл всех нас?

— Он называл нас братьями, и я не забыл этого. Боюсь, это ты забыл, что я так и не стал членом Единства…

— Сейчас это неважно, брат. Тем более здесь, где мы среди чужаков, среди язычников. Я пробуду здесь несколько дней, затем отправлюсь вглубь страны.

Гость не спрашивал, он приказывал. Мирьям приняла его плащ и молча принялась собирать на стол. Зрубавель сел, не дожидаясь приглашения — он не нуждался ни в каких приглашениях.

— А это твой сын? — он внимательно посмотрел на Ясона, — Как его имя?

— Ясон, — ответил Йосэф, но под тяжелым взглядом гостя поправился, — то есть, Еошуа.

— Еошуа бен-Йосэф, — медленно проговорил Зрубавель, — Подойди сюда, мальчик.

Ясон встал и подошел к гостю, вступив в круг света лампы, стоявшей на столе. Зрубавель положил ему на плечо тяжелую руку, крепко сжал и потрепал дружески.

— Знаешь, почему я зову твоего отца "брат"? — спросил он.

— Нет, — ответил Ясон. Ему было немного не по себе от внимательного взгляда гостя и растерянного лица отца.

— Потому что все евреи — братья, мальчик, запомни это. Тебя уже подвели к Торе? — В прошлом году.

— Хорошо. Значит, я буду говорить и с тобой. Что это? — вдруг спросил он, когда Мирьям поставила на стол дымящееся блюдо с бараниной, — Ты подаешь мясо и вино, женщина? — он кончиками пальцев отодвинул от себя и блюдо, и кувшин, стоявший рядом, — Мясо и вино, купленное у гоев?

Мирьям растерянно смотрела на мужа — действительно, продукты семья по большей части покупала на александрийской агоре, избегая, впрочем, свинины, и только перед большими иудейскими праздниками Мирьям шла на небольшой базарчик около синагоги, где все продукты были проверены и можно не опасаться купить запретного, но и стоили они, соответственно, дороже.

— Ты напрасно беспокоишься, брат, — сказал Йосэф, — Наши порядки не столь суровы, как в Иудее…

— Порядки? — вскинул голову Зрубавель, — Это не просто порядки, брат, это — Закон! Закон, данный нам Всевышним через Учителя Моше, и этот Закон действует всегда и повсюду, где жива хоть одна еврейская душа! Впрочем, — он снизил тон, — ты сам вредишь этим своей душе — и душам твоей семьи. Меня же это не касается, потому что, как многие праведники, я принял обет не есть мяса и не пить вина до самого окончания войны.

— Какой войны? — спросил Йосэф, — В Иудее или в Галилее снова война?

— Война не в Иудее, — ответил Зрубавель, — а между землей и небом. И неважно, где ты, и чем ты занят — война идет, каждую минуту. Впрочем, скоро она грянет так, что даже вы здесь, в богатой Александрии, услышите.

Гость и в самом деле не прикоснулся ни к мясу, ни к вину, ел только мазу из ячменной муки, меда и оливкового масла, ломал хлеб и белый крошащийся сыр, пил воду.

— Хорошо у вас тут, — проговорил он, — еда вкусная. — Мирьям было улыбнулась, решив, что эти слова — похвала ей как хозяйке дома, но в голосе гостя нарастала язвительность, — Едите, значит, пьете. а знаете, как нашим братьям в пустыне приходится? Бывает, раненые от жажды умирают — их не то что лечить нечем, их даже напоить невозможно! Только мухи по ранам ползают. — его лицо исказила гримаса, — А все равно братья прибывают и прибывают к нам, со всех концов Эрец-А-Кодеш¹⁸. Войско Машиаха должно быть полностью готово, потому что уже скоро. — Зрубавель понизил голос и огляделся, хотя в доме, кроме семьи Йосэфа, никого не было, — Он явится во главе воинств небесных, и тогда.

— Кто "он"? — испугано спросила Мирьям.

Гость зыркнул на нее злым глазом — он явно не привык, что женщина задает вопросы и вообще сидит за столом при мужском разговоре, и конечно, ответом ее не удостоил — поднялся, отодвинув табурет.

— Спасибо за трапезу, брат, — обратился к Йосэфу, — покажи мне место, где можно переночевать, с рассветом я уйду в город по делам, вернусь же поздно…

Йосэф уложил его в мастерской, вернувшись, сел у очага, смотрел в огонь. Мирьям не выдержала и спросила шепотом:

— Йоси, кто он такой? Твой родственник из Назарета, да?

— Он не родственник, Мири. Он ессей.

Мирьям похолодела. Она знала это греческое слово, которым в Галилее называли этих грозных людей, но сами себя они называли цадиким, по имени Великого Учителя Праведности Цадока. Про них ходило множество слухов: одни говорили, что они живут общинами, в которых нет женщин, и каждый из братьев возложил на себя обет безбрачия, другие говорили обратное — мол, в их закрытых общинах мужчины ложатся друг с другом, и это есть мерзость пред Господом. Одни говорили, что цадиким трудятся от рассвета до заката, вкушают пищу один раз в день и много молятся, помогают бедным и голодным, другие — что они хорошо вооружены и грабят караваны, идущие из Земли Фараонов в Эрец Исраэль¹⁹, и тем живут, поселившись в пещерах, в бесплодных горах у Соленого Моря. Мирьям помнила несколько случаев, когда некоторые из соседей спешно продавали имущество и исчезали, и про них говорили, что они "поднялись в Единство", то есть живут где-то далеко, среди других цадиким. Но бывало и другое — кого-то закалывали среди бела дня, на рынке или на улице, у самого дома, и соседи потом шептались: он предал Единство, и канаим (ревнители) покарали его, и всем было понятно, что это за канаим такие.

— Но зачем он здесь? И почему он пришел к нам? Ты разве тоже. — она не договорила.

— Нет, Мири, — ответил Йосэф, — я не был частью Единства. Но однажды, давно, когда я был совсем молод, еще до нашей с тобой свадьбы. в Нацерет пришел сам Маскиль — Вразумляющий, Учитель-Праведник, потомок и преемник Великого Цадока. Мне посчастливилось встретиться с ним и слышать его слово. Зрубавель ходил с ним из города в город, и многие другие. Вразумляющий учил в синагогах — порой его слушали, спрашивали совета, давали ему и его спутникам пищу и оставляли на ночлег, а порой гнали прочь. Тогда я не пошел с ними — я решил, что недостоин этого жребия. Но теперь… теперь я должен помочь брату Зрубавелю, о чем бы он ни попросил. Он — муж праведности, ему можно доверять. И я помогу ему.

Мирьям молча убирала со стола, и Ясон видел, что лицо ее сосредоточено и печально. Весь вечер и гость, и родители говорили по-арамейски, и, хотя Ясон не понимал некоторые звучавшие слова, ему было ясно, что приехавший из Иудеи — человек большой учености, спутник какого-то знаменитого рабби. Правда, Ясона покоробило то, как Зрубавель отнесся к его матери: в обращении гостя сквозило презрение, и это было странно, ведь так принято обращаться лишь с рабынями. И еще было непонятно, о какой войне он говорил. Но, судя по всему, гость уедет еще не скоро, и Ясон подумал, что тот непременно расскажет еще много интересного про далекую землю, которая, в сущности, была Родиной и для него, и для родителей. Но в то же время мальчик чувствовал, что с приездом Зрубавеля в их доме поселилась тревога.

Новый рассказ приезжего не заставил себя ждать. На третий вечер Зрубавель позвал Йосэфа и Ясона в мастерскую, где он спал на куче опилок — когда Ясон был маленький, он любил играть в них, зарываясь в пахучие крошки дерева целиком, а Мирьям потом сердилась, выбирая мусор из его кудрявых волос. Сейчас было не до игр — Зрубавель сидел у верстака, по-прежнему мрачный. Он ушел из дома с рассветом и вернулся поздно, и теперь говорил Йосэфу:

— Я прибыл по поручению Единства, оповестить наших братьев — здесь их больше, чем ты думаешь. Кроме того, до нас дошли слухи, что в Гелиополе построен еврейский Храм, и там приносят жертвы — мне велено проверить, так ли это, и можно ли считать это место чистым. Потому что Храм в Ерушалаиме, брат мой Йосэф, таковым считать уже нельзя.

На лице Йосэфа промелькнуло беспокойство.

— Но как же. Оттуда часто приезжают посланники, и мы все платим храмовую десятину.

— Все это ложь, брат мой, Велиал прельстил сынов Израиля, и они отвратились от Правды. Все, кроме Сынов Света, кроме цадиким. Посмотри, кто служит сегодня в Храме — у каждого второго греческое имя! А есть среди них даже такой, кто рожден от матери, побывавшей в плену — можешь себе это представить? Как он может после этого приносить жертвы Господу? Он должен всю свою жалкую жизнь ходить за плугом и молить Всевышнего о прощении, прощении за свою распутную мать, ложившуюся с гоями!

Зрубавель покопался в своем мешке и достал небольшой продолговатый предмет, завернутый в грубую кожу. Осторожно сняв несколько слоев (под кожей обнаружился еще и льняной холст), он достал свиток, сделанный не из папируса, а из тонкого выделанного пергамента (Ясону доводилось читать такие в Хранилище) и развернул его бережно, будто саму Тору.

— Я привез вам благую весть от мудрецов Единства, братья, — торжественно сказал он, — Вам надлежит выслушать ее, это поможет вам обратиться к Правде и отвратиться от Кривды.

— Как тебе удалось провезти свиток через таможню, брат? — спросил Йосэф.

Жесткое лицо Зрубавеля осветила ухмылка — Ясон и не думал, что этот человек умеет улыбаться, хотя бы так — криво и саркастически.

— Этих-то да не обмануть?! — с удовлетворением сказал он, — Меня предупредили, что в Александрии у приезжих отбирают книги, чтобы копировать их для здешнего хранилища при храме идола Сераписа, а потом то ли возвращают, то ли забывают… или если вернут — то лишь копию… Но нашим книгам нечего делать в чужих храмах. Я хорошо спрятал его — да и непохож нищий бродяга на человека, у которого может быть свиток в мешке. Ты же владеешь языком Торы, мальчик? — вдруг обратился он к Ясону, — Твой арамейский не очень хорош.

— Я учился в хедере, — сказал Ясон по-арамейски, тщательно подбирая слова, чтобы говорить без ошибок, — Я могу читать Тору.

— Прекрасно, потому что эта книга — на том языке, который нам дал Всевышний, она написана теми буквами, из которых построен весь мир. Грядет война, братья мои. Ныне исполняются видения Даниэля-пророка, исчислены названые им сроки, и вот — легионы киттим²⁰ стоят в святом Ерушалаиме и оскверняют его, а бесчестящие Завет возлежат с блудницами, едят и пьют запретное — но они не знают, что грядет сила великая!

Зрубавель принялся читать свиток, то и дело бросая огненные взгляды на слушателей — было ясно, что он знает текст едва ли не наизусть. Йосэф и Ясон слушали, замерев: перед ними разворачивалась величественная картина войны, на которую должны выйти Сыны Света, Сыны народа Израиля. Грозно гудели трубы левитов, собирающие войска, и вот, тысячные шеренги, сверкая медью щитов, становились лицом к лицу с врагом, и рой стрел летел на легионы киттим, и они в ужасе разбегались, теряя значки и орлов, а потом и сыны Сима покорялись Израилю, а вслед за ними — сыны Арама, Луда, Арфаксада, Ашшура.

— Не бойтесь и не страшитесь, и да не ослабеет сердце ваше, — провозглашал Зрубавель, будто не в тесной мастерской Йосефа возвышался он над верстаком, заваленным инструментом и заготовками, а стоял перед строем воинов, и серповидные клинки жаждали крови слуг Велиала, — Не содрогайтесь и не ужасайтесь пред ними, и назад не бегите, ибо они — нечестивое общество, и во Тьме дела их… Бог Израилев призвал меч на всех гоев, и чрез святых своего народа совершит подвиг!

— Подожди, брат, — вдруг проговорил Йосэф, — но как же такое возможно? Как мы сможем победить хотя бы киттим, не говоря уже об остальных? Даже если поднимется каждый, способный держать меч.

Зрубавель снова усмехнулся, на этот раз с лукавым довольством, и поднял вверх палец:

— Это будет не обыкновенное войско, братья! Сонмы ангелов будут в рядах наших, и впереди — могучий воин, Микаэль²¹! А если сам Бог Израилев с нами, то кто, кто против нас?! Сорок лет продлится эта война, — продолжал он, — и многие падут, но мечи праведников пожрут грешную плоть, и Израиль воцарится навечно, и тогда Микаэль вернет к жизни всех наших мертвых, потому что. — тут Зрубавель понизил голос, — потому что он-то и есть Машиах! Он уже среди нас, но только с началом войны он откроется Израилю и миру. Пока же наши мудрецы знают только, что он — из Дома Давидова, как и было предсказано. Ты тоже из Дома Давидова — ты и твой сын, Еошуа. Понимаешь, что это значит?

Йосэф отрицательно мотнул головой.

— Это значит, — наклонился к нему Зрубавель, — что и ты должен быть в наших рядах! Вы оба! Машиах явит себя только тогда, когда все мы соберемся вместе для последнего боя!

Вязкая тишина повисла в мастерской, тени от лампы метались по стенам. Наконец Йосэф сказал:

— Послушай, брат. Я всегда думал, что приход Машиаха — это победа Царства Божия на Земле… Все отвратятся от зла, снова явятся деревья из Эдема, и настанет чудесное благополучие, не будет ни голода, ни болезней. Почему для этого нужна война длиной в сорок лет? Мы с тобой просто не доживем до ее окончания, а Еошуа будет уже старик. Кому все это нужно?!

— Я же сказал тебе, — в голосе Зрубавеля послышалось раздражение, — в конце времен Машиах свершит суд: нечестивые погибнут, а праведники оживут!.. Я вижу, ты забыл Учение, Йосэф. Ты спустился в Мицраим, полный чужих божков, и забыл Учение. Разве миром отцы наших отцов вышли отсюда в свое время? Разве миром нам досталась земля Кнаана? Тогда нас вел Всевышний, поведет он и сейчас. И потому не мир пришел я принести тебе, но меч! — Зрубавель распахнул плащ, и под мышкой на перевязи у него оказался короткий и широкий римский клинок. Йосэф и Ясон в замешательстве смотрели на него.

— Через три дня, на исходе шаббата, я отправляюсь в Гелиополь, — сказал Зрубавель, — и ты, Йосэф, пойдешь со мной. Мне нужен спутник из местных жителей. Прикажи своей женщине собрать тебя в дорогу — мы выйдем сразу же после вечерней молитвы. И не переживай — меч найдется и для тебя.

— Так ты и твои братья утверждаете, — молвил он, — что Старый Завет, заключенный с Ноахом, Авраамом, Ицхаком, Йаковом и Моше — нарушен?

— Да, господин Филон, нарушен безвозвратно, и нарушается ежедневно огромным числом сынов Израиля. Недостойные служат в Храме, недостойные проповедуют в синагогах. Только праведники, Сыны Цадока, избранники Израиля, ушедшие в страну Дамаска, спасутся, ибо с ними заключен Новый Завет! Только они спасутся в день взыскания, а остальные будут преданы мечу, когда придет Машиах Аарона и Израиля!

— Преданы мечу? — Филон удивленно поднял брови, глядя снизу вверх на собеседника, — Ты считаешь, что Машиах станет убивать евреев? Пусть даже и оступившихся?

Собеседник Филона почтительно ссутулился, чтобы сгладить разницу в росте.

— Разумеется, нет, мой господин, — ответил он, — Тексты, написанные нашими учителями, нужно всегда понимать аллегорически, ибо в них тесно словам, но просторно мыслям. Конечно, речь не идет о том, что евреи станут убивать евреев — мы будем искоренять духовную скверну, мы отсечем ту часть еврейской души, что склонилась к Кривде, и повернем оставшуюся к Правде!

Собеседники говорили на арамейском: Филон с сильным греческим акцентом, а его спутник — на старом добром языке холмов Галилеи.

— Аллегория… — это слово Филон произнес по-гречески, — Что ж, это хороший метод. А теперь, друг мой, расскажи мне побольше о Единстве: как вы живете? Соблюдаете ли Закон Учителя нашего Моше? — и Филон жестом пригласил собеседника присесть на широкую каменную скамью, уже высохшую после прошедшего недавно небольшого дождя.

Спутник Филона достал из-под плаща свиток, тщательно упакованный в кожу и льняной холст, развернул его и ловко прокрутил почти к самому концу.

— Ты можешь взглянуть сам, мой господин. Это — Устав нашей общины, здесь все сказано.

Филон почтительно и бережно принял свиток, как сандак²² на обряде обрезания принимает на руки младенца. Некоторое время он вглядывался в развернутый перед ним текст, а потом произнес с сожалением:

— Я не владею древним языком, друг мой. Буквы знакомы мне, но они не складываются в осмысленные слова… — и Филон также бережно вернул свиток обратно, — Расскажи мне обо всем сам.

— Греки называют нас "ессеи", но мы — Следующие Пути, Сыны Цадока, которые хранят Закон, полученный от Всевышнего через Моше-Учителя, дабы любить все то, что Он избрал, и ненавидеть все, что Он отверг, чтобы удаляться от всякого зла и прилепляться ко всем благим делам. Мы — воины в походе, мы ждем своего часа победы, и мы не постоим за ценой. И потому каждый, кто поднимается в Единство, должен внести все свое знание, всю свою силу и все свое имущество в общину Бога, дабы очиститься от всех прошлых грехов. А если найдется такой, который солжет относительно своего имущества, и это станет известно, то отделят его от чистоты старших на один год, и будет наказан на четверть своего хлеба. Ибо легче продеть корабельный канат в игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Божие, Царствие Машиаха!

— Чем же живет ваша община? — спрашивал Филон, и гость отвечал:

— Земледелием и ремеслами в поте лица добываем мы хлеб свой, но главное наше дело — изучение Закона, этому мы посвящаем большую часть своего времени, особенно в Святой Шаббат. Святость Шаббата для нас нерушима, как нерушим сам Закон: мы не занимаемся мирскими делами ради имущества или прибыли в Шаббат, не возносим ничего на жертвенник, не помогаем отелу скотины и не вытаскиваем ее, если она вдруг упадет в ров. И даже если брат наш упал в водоем или некое другое место — никто не вытаскивает его с лестницей, веревкой или с каким другим орудием, ибо святость Шаббата важнее. И еще — мы не посылаем сына чужака, чтобы сделать потребное себе в святой день, как это делают прушим²³, эти лжецы и лицемеры!

— Ты сказал — вы воины в походе. Искусны ли вы в воинском ремесле?

— О нет, мой господин, это так же чистая аллегория. Мы — воины духа, мы ждем Машиаха, который поведет нас в бой против Велиала и его присных, но пока — мы чураемся оружия и не проливаем кровь. Среди нас вы не найдете ремесленника, изготовляющего луки, стрелы, кинжалы, шлемы, панцири, щиты и вообще никого, делающего что-либо, служащее для войны. Мы стараемся стать образцом благочестия для всех сынов Израиля.

Солнце уже касалось сандалий сидевших в утренней тени, а гость все говорил и говорил, и глаза его горели неистовой убежденностью. Филон внимательно слушал, кивал и порой делал торопливые заметки стилусом на покрытой воском дощечке. Бесшумно появился слуга, поставил перед собеседниками раскладной столик на тонких ножках, на нем — поднос с фруктами, хлебом, сыром и кубками с водой. Филон предложил собеседнику угощаться, а сам пробежал глазами по сделанным записям и вздохнул:

— Что ж, друг мой, ты принес отрадные вести. Как прекрасно, что в Святой Земле есть люди — ревнители Закона, взыскующие истины, и это в наше смутное время! Эх, сбросить бы мне лет двадцать с плеч — непременно вступил бы в вашу общину!

Гость, осторожно отхлебывая воду из кубка, бросил на Филона острый взгляд и тут же отвел глаза. А Филон продолжал:

— Но увы, я уже весьма немолод… Кроме того, передо мой стоит важная задача: я пытаюсь разъяснить язычникам смысл нашего Закона. И между прочим, среди них есть достойные мужи, славные своей ученостью — просто они не понимают величие Яава и истинности Закона, который дан нам через Моше-Пророка. Как ты полагаешь, друг мой, эта задача по плечу такому старому и скромному еврею, как я?

Собеседник Филона вдруг вскинулся и посмотрел ему прямо в глаза, и философ даже слегка отшатнулся, будто его толкнули в грудь — такую ярость он увидел в черных глазах сидящего напротив. Впрочем, через секунду гость снова расслабился, потупил взор и произнес почтительно:

— Разумеется, господин Филон, ваш труд найдет милость в глазах Всевышнего.

— Но все же я хотел бы оказать вам хоть малую, но помощь, — сказал Филон и достал из складок тоги увесистый кожаный мешочек, — Пожалуйста, прими это в знак моего глубокого уважения к Единству.

Собеседник принял дар, почтительно склонив голову и промолвив приличествующие слова благодарности. В глаза же старому философу он не смотрел.

церемониться. Подождав, пока хозяин отойдет подальше, сидящие за столом сдвинулись головами, будто заговорщики.

— Ну, как? — спросил один, — Получилось?

Тот, кого спрашивали, вместо ответа достал из-за пазухи увесистый кожаный мешочек с буквой "фи" на толстом боку и бросил его на середину стола. Мешочек брякнул.

— Старый болван раскошелился, — удовлетворенно сказал он, — Честно говоря, мне стоило большого труда сдержаться и не придушить его прямо там, на скамейке. Можете себе представить, братья — этот обгречившийся старик, который предпочел жирную шею и даже не знает священного языка, толкует Тору для гоев! И еще имеет наглость хвастаться этим прегрешением! Впрочем, здесь, в Мицраиме, вреда от него немного — главное, чтобы этого козла можно было иногда подоить!

Собеседники беззвучно посмеялись соленой шутке, потом один из них спросил:

— А что с этим плотником, как бишь его… Йосэф?

— С ним все будет в порядке, — ответил тот, кто утром беседовал с Филоном, — Мне удалось его хорошенько припугнуть, так что он пойдет с нами в Гелиополь, как овечка за пастырем. И там мы опробуем его в деле. Надеюсь, он вернется вместе с нами, достойным звания Сына Света. или же не вернется вовсе. Барух Ата, Адонай Элоэйну²⁴. — забормотал он древние слова благословления трапезы.

— Амэн, — негромко откликнулись остальные.

Римская Империя, Египет, город Александрия

Год 64 AD (от Рождества Христова, согласно Юлианскому календарю)

Год DCCCXVII (817) a.u.c. (от основания Рима, согласно римскому календарю)

Год 3824 (от сотворения мира, согласно еврейскому календарю)

Кончилась зима, из сердца пустыни подули первые горячие ветры — хамсины, когда воздух наполняется рыжей пылью и разогревается, будто в хорошо растопленном очаге. В один из таких дней Йосэф вернулся домой. Когда он вошел, Мирьям не сразу узнала его: так изменился муж за те долгие недели, что она не видела его. Он сильно похудел, на загорелом обветренном лице появились морщины. Мирьям потянулась к нему с объятиями, как это было заведено между ними, если Йосэф возвращался домой издалека, но он остановил ее взглядом, и она замерла — это был взгляд не того Йосэфа, которого она знала. Он даже не сказал ей ни слова — молча снял плащ, сел на лавку, принялся расшнуровывать сандалии. Зато с ней заговорил вошедший вместе с Йосэфом Зрубавель — и заговорил необычно веселым голосом, глядя прямо на Мирьям, чего раньше почти никогда не делал:

— Мир и благословление тебе, жена Йосэфа Галилейского! Встречай своего праведного мужа, принеси ему напиться с дороги, омой его усталые ноги водой с душистыми травами, ибо он вернулся с победой!

За вечерней трапезой, когда и Ясон вернулся с занятий в Мусейоне, Зрубавель по-прежнему сидел на почетном месте, одесную хозяина, и снова был торжественно-весел и говорлив, но на этот раз обращался по преимуществу к Ясону, а Мирьям почти не замечал. Перед ужином Йосэф, ничего не объясняя, потребовал от Мирьям, чтобы на столе не было ни мяса, ни вина, а также ничего запретного или подозрительного, и ей пришлось изрядно похлопотать, чтобы собрать из оставшихся продуктов приличную трапезу. Перед едой Йосэф произнес благословление по всем правилам, и Зрубавель поглядывал на него с одобрением, а Мирьям и Ясон недоумевали: раньше отец делал так только по Шаббатам и праздникам.

— Что же ты изучаешь, юноша, вместо того, чтобы все время помогать отцу? — спросил Зрубавель у Ясона.

— Сегодня мы изучали, как вычислить площадь треугольника по длинам его сторон, а затем — законы Империи, принятые Сенатом.

— Ты тратишь свое время впустую, Еошуа бен-Йосэф, — с укоризной сказал Зрубавель, — Тебе ни к чему эти знания. Когда придет Машиах, империя киттим будет сметена в один день, и даже памяти не останется ни о ней, ни о ее законах. Что же до треугольников… эти науки для ремесленников, тебе они тем более не надобны. Знаешь ли ты, что, когда евреи исполняют волю Бога, их работа исполняется другими? Это значит, что если каждый из нас станет исполнять каждую букву данного нам Закона — настанет Царство Божие, придет Машиах, и гои станут исполнять любую работу, какая нам потребуется! Так устроен мир: мы должны служить Богу, а они должны служить нам. Не забывай: ты — юноша из дома самого Давида-царя, и от тебя тоже зависит, как быстро придет Машиах! Бери пример со своего отца — его душа уже обратилась к Правде! Знаешь, какое имя он заслужил после нашего похода в Гелиополь? Пантера!

— Он хлопнул Йосэфа по спине, — Йосэф-Пантера, так ты должен отныне называть отца! А знаешь, почему? Сейчас я расскажу тебе!

Зрубавель отпил воды из кубка и откусил белого соленого сыра, несколько крошек застряло в его черной, с проседью, бороде.

— Мы пришли в Гелиополь, чтобы проверить чистоту тамошнего иудейского Храма. Храм, что и говорить, красив — почти такой же, как и Ерушалаимский. Здешние лицемеры не пожалели мрамора и золота на его украшение. Но, по сути своей, это не Храм, а прибежище слуг Велиала: службу они ведут не на священном языке, а на койне, даже без таргумов²⁵! И главное — менора²⁶ у них подвешена к потолку, будто туша барана над углями! — Зрубавель в гневе стукнул кулаком по столу, — А в храмовом дворе, куда открыт доступ даже гоям, полно торговцев! Продают жертвенных животных, продают пищу, которую они считают разрешенной, меняют монеты! Монеты с профилем каезара — в Храме Всевышнего! Они делают чуждую работу и даже не ведают, что творят, но не будет им за это прощения, ибо каезару — каезарово, а Богу — Богово! Но мы — мы покарали их! Разогнали торгующих нечестивцев и схватились со стражей. Я бился с одним из них, и он опрокинул меня на землю, тут бы мне и пришел конец — но брат Йосэф спас меня! — он снова хлопнул Йосэфа по спине, а тот вдруг помрачнел, глядя вниз, — Йосэф прыгнул на него сзади, будто пантера, и пронзил его своим клинком! В тот день он и стал достоин имени Пантера!

Мирьям в ужасе прикрыла рот рукой: ее добрый Йосэф — убийца! Ясон сидел в ошеломлении: убийство храмового стражника — crimina²⁷. наказание за это — распятие на кресте… А Зрубавель, глядя на них и указывая пальцем на Йосэфа, сказал:

— Гордитесь им, вашим отцом и мужем! Его руку направил сам Всевышний! И знайте — имя Пантера еще прогремит по всей Иудее, когда вы все вернетесь в Эрец-А-Кодеш! Близится день, и многие тогда захотят встать с мечом в руках рядом с Микаэлем и его воинством небесным, но не всем будет позволено, ибо много званых, но мало избранных!

— Почему, Йоси, почему?

Йосэф сидел, низко опустив голову, не глядя на жену.

— У меня не было выбора, я должен был защитить его, он — праведник.

— Почему он сказал, что мы вернемся в Иудею?

— Потому что мы вернемся туда, — Йосэф поднял голову, и Мирьям увидела в его глазах тот же блеск, что и у Зрубавеля, — Ты должна понять, Мири: спуститься в Мицраим было ошибкой. Я был молод, я был напуган: за вас, за себя… тогда я струсил, и сейчас мне стыдно. Но еще не все потеряно: мы вернемся, и все будет по-другому!

— Зачем, Йоси? Куда мы вернемся, что мы будем там делать? У нас там ничего и никого не осталось.

— Мы станем частью общины Единства всего лишь после трех лет испытательного срока! Мы будем жить вместе с другими братьями! Правда, — тут Йосэф замялся, —

тебе придется жить отдельно. в общинах Единства нет женщин. но ты не останешься одна, мы будем видеться, я буду поддерживать тебя!

— Йоси, что ты такое говоришь.

— Мири, пойми, — Йосэф заговорил тише, — ты просто многого не знаешь, но.

Зрубавель давал мне читать священные тексты Учителя Праведности, и много рассказывал, и другие братья тоже. Я не должен говорить об этом никому, даже тебе,

но все же. Послушай, наш мир очень скоро изменится. Придет Машиах, и нам всем, а особенно мужам из дома Давида, придется воевать, но. да не плачь ты, дослушай! Это будет совсем не такая война, которую мы знаем! Мы, Сыны Света, победим всех, и победим легко, и даже те, кто падет в битве, потом возвратятся к жизни. А какая после войны настанет жизнь, Мири, ты даже не можешь себе представить! Всего будет вдоволь, не будет нужды и болезней, не нужно будет работать, не будет власти гоев над Израилем — наоборот, Израиль воцарится навечно!

— Не знаю, Йоси. Мне трудно все это понять, но. я боюсь Зрубавеля. Он не похож на праведника.

— Он праведник, Мири, самый настоящий. И тебе не нужно ничего понимать — нужно верить. Тот, кто сомневается в слове Божьем — отвергает самого Бога, и нет большего греха, чем этот! Ты должна просто следовать за мной, потому что мой удел в будущем мире — это и твой удел.

— Яс тобой, Йоси, но может быть, не нужно уезжать отсюда? У нас все наладилось, и Ясон учится.

— Именно ради Еошуа, ради его будущего мы и должны уехать, как ты не понимаешь! Кем он станет здесь — греком? Забудет о своих корнях? Не сможет сражаться бок о бок с воинством небесным? Лишится удела в будущем мире? А в общине — о, в общине он станет изучать Закон, будет лучшим учеником мудрейших!

— Ох, Йоси… Пообещай мне, что ты никого не будешь больше убивать!

Лицо Йосэфа перекосила страдальческая гримаса.

— Не напоминай мне об этом, Мири. Я сделал то, что должно, но это было ужасно. Я до сих пор чувствую тошноту, когда вспоминаю, как я. как я проткнул его. и этот звук. — он закрыл лицо руками, — Я вижу его во сне, понимаешь? Его лицо. того стражника. когда он перевернулся и посмотрел на меня. — и Йосэф застонал, как от зубной боли.

Мири коснулась его руки и погладила по плечу.

— Все уже прошло, милый. просто забудь об этом. не ходи больше никуда с Зрубавелем, прогони его, и все будет хорошо, все будет как раньше.

— Прогнать? — вскинулся Йосэф, — Что ты несешь, женщина? Зрубавель — он будто ангел, который пришел к праотцу нашему Аврааму с доброй вестью! Хорош бы был Авраам, если бы прогнал тех странников! Ты, похоже, и вправду не понимаешь, что происходит! Мне открылась истина, я обратился к Правде, и я должен обратить к ней Еошуа и тебя! И я не могу тебе ничего обещать — я же сказал, грядет война, и мы. мы — воины в походе, уже сейчас. Послушай, просто делай так, как я говорю: с этого дня в нашем доме больше не будет ни вина, ни мяса, и я запрещаю покупать тебе еду у гоев. Мы больше не будем делать ничего, что повредило бы нашим еврейским душам!..

Йосэф уже спал — беспокойно, ворочаясь и бормоча что-то, а Мирьям все никак не могла заснуть. Она тихонько встала и вышла во двор, под купол звездного неба. Хамсин уже сломался, с моря дул прохладный ветер, он пах водорослями. Лицо Мирьям было мокро от слез. Что-то не так стало между ней и Йосэфом, она чувствовала это. Снаружи все вроде бы оставалось по-прежнему: дом, мастерская мужа, взрослеющий сын с умными глазами. но внутри этой налаженной счастливой жизни уже пробежала трещина. Неужели Всевышний и вправду послал этого ужасного Зрубавеля, чтобы забрать у нее мужа и сына? Но почему, за что, за какой грех? За продукты, купленные не на еврейском рынке, а на агоре? За недостаточное количество молитв и благословлений? За незажженные в Шаббат свечи? Мирьям смотрела в усыпанное зелеными звездами небо, и свет, пришедший с головокружительной высоты, преломлялся в ее слезах, и у нее все расплывалось перед глазами. Я не хочу возвращаться, думала она, я боюсь войны, я не хочу жить одна, будто вдова, я не хочу терять сына и мне все равно, какой закон он изучает — римский или иудейский, главное, чтобы каждый вечер он приходил домой. Господи, за что?!

Но ни ночной ветерок, ни мерцающие звезды, ни сухо шелестящие листья пальмы — ничто не отвечало Мирьям. Всевышний молчал, оставляя женщину наедине с ее бедой.