Недоступная девственница

Глава 8

После захода солнца прошло уже три часа. Бурые поля и коттедж на склоне холма возле деревни погрузились во тьму. За крепкими стенами дома было тепло и уютно. Модести сидела на старой тахте и прислушивалась к потрескиванию дров в допотопном камине. На ней были черные джинсы и майка, рядом валялась ветровка.

Женщина у крохотного кухонного столика резала хлеб и складывала крупные куски на большую тарелку. Это была хорошо сложенная дама лет сорока, в коричневом платье, подчеркивавшем ее превосходную фигуру, в которой глаз опытного наблюдателя мог бы найти лишь один дефект: начинающую полнеть талию. Модести внимательно изучала породистое лицо с крупными, ярко выраженными славянскими чертами, короткие темные волосы, в которых уже виднелись седые нити, большие красивые глаза…

Женщина подошла к плите, залила керамический кофейник кипятком и неторопливо вытерла руки полотенцем.

— Бедный Миша, — печально сказала она. — У него было много надежд, все так хорошо складывалось. Когда он уехал, я сердцем чувствовала…

По-английски она говорила медленно, с сильным акцентом.

Джайлз развернул брикет масла и вывалил его на тарелку. Они пробыли в коттедже не более часа, но он уже чувствовал себя здесь как дома. В Бордо они взяли напрокат машину, сейчас она стояла в небольшой роще всего в полумиле отсюда. Уилли Гарвин дежурил где-то снаружи. Прежде чем послать Джайлза, они тщательно проверили все подступы к дому, осмотрели местность — Джайлз вернулся через полчаса и сообщил, что все в полном порядке: мадам Новикова впустила его в дом и, выслушав рассказ, поверила. Она не плакала, не проявляла признаков страха — ею овладела безысходная тихая печаль.

— Бедный Миша, — повторила она и подняла глаза на Джайлза. — Спасибо вам, доктор, за все, что вы для него сделали.

— Если бы только я мог его спасти. Но, увы, не было ни малейшей возможности. Эй, послушайте, здесь же, наверное, тонна хлеба! Мы вовсе не хотим вводить вас в лишние расходы.

— Впереди длинная ночь, вам надо как следует поесть. И тому джентльмену на улицу. Там очень холодно, в любую минуту может пойти снег. К сожалению, у меня почти не осталось сыра, да и мяса мало, я ведь никого не ждала.

— Не беспокойтесь о нас, мадам, — вмешалась Модести. — Возможно, нам придется провести здесь несколько дней, и мы не хотим доставлять вам лишние хлопоты. Завтра я что-нибудь придумаю.

— Завтра наступит завтра. А с дороги вам обязательно надо поесть.

— Вы очень добры. Кстати, вам все понятно относительно Брюнеля? Если вы вдруг надумаете скрыться, имейте в виду, он все равно настигнет вас. Усвойте это.

— Я понимаю, мисс. В России мы привыкли к таким вещам. Не беспокойтесь, я не собираюсь бежать.

— Вы очень смелая женщина, — восхищенно сказал Джайлз.

— Нет. Мне страшно. До самого последнего времени страх был моим обычным состоянием, я привыкла к нему, — она тонкими ломтиками резала сыр. — Бедный Миша. Он ни в чем не сомневался. Считал, что достаточно будет встретиться с Брюнелем, рассказать ему о золоте, и мы тут же разбогатеем. Но я постоянно боялась, что агенты КГБ убьют его. Они не оставляют перебежчиков безнаказанными.

Мадам Новикова отложила нож и повернулась к Модести.

— А что вы будете делать, когда придет Брюнель?

— Он будет не один, мадам. Со своими людьми. Как мы предполагаем, с двумя. Полагаю, нам удастся перехватить их на подходе к вашему дому, и, надеюсь, наша операция не причинит вам беспокойства.

— Вы убьете их?

Не зная, какой может быть реакция мадам Новиковой, Модести колебалась с ответом. Но вопрос был задан, и русская сама подобрала для него слова.

— Вероятно, нам придется это сделать, мадам.

Новикова перевела взгляд на Пеннифезера.

— Вы тоже так считаете, доктор?

Пеннифезер озадаченно поскреб в затылке.

— Я понимаю, что это звучит слишком сильно, мадам, но, честно говоря, эти люди — настоящие негодяи, вы даже не представляете, что вам грозит. Как объяснила мне эта молодая леди, полиция не может охранять вас круглосуточно, они не в состоянии принять меры против предполагаемого преступления. Их работа начинается потом, когда преступление уже совершено. А в этом случае помощь вам уже не понадобится. Что же нам остается делать?

Мадам Новикова снова посмотрела на Модести.

— Мне кажется, доктор очень неохотно идет на этот шаг. Ему хотелось бы найти иной способ. Но его нет. Я знаю. И вы это знаете. — Она положила ладонь на рукоятку ножа. — Я бы сама их убила. Очень хорошо, что они умрут. Мой бедный Миша! За всю свою жизнь он и мухи не обидел, только на войне ему пришлось стрелять.

— Они охотятся за координатами, — сказала Модести, — их интересуют числа, указывающие место, где лежит золото. Вы знаете их, мадам Новикова?

— Знаю. Миша назвал их мне. Но я не скажу о них даже вам, мисс. Даже доктору. Я дала слово Мише.

— Мы понимаем вас, мадам. Нас совершенно не интересует это золото.

Теперь Новикова резала баранью ногу. Помолчав, она обратилась Пеннифезеру:

— А вам они известны, доктор? Мой муж не называл их вам перед смертью?

Модести сверлила Джайлза взглядом: инстинкт подсказывал ей, что никто, в том числе и мадам Новикова, не должен знать, что он вспомнил координаты. Это признание было бы слишком опасным.

Даже не взглянув в сторону Модести, Пеннифезер пожал плечами и с улыбкой протянул:

— Н-е-ет, что вы. Можете быть совершенно спокойны. Наверное, он пытался что-то мне сказать, но у него не прекращался бред, понимаете. Он говорил на своем языке, но я не знаю ни слова по-русски.

Мадам Новикова продолжала методично резать мясо. Усилием воли Модести постаралась скрыть свое удивление. Неужели Джайлз научился хитрить? Однако, увидев, каким взглядом он смотрит на русскую, Модести все поняла.

Бедный Миша погиб ради того, чтобы сохранить эту тайну. Его жена стала вдовой. Единственное, что у нее осталось от бедного Миши, была его тайна. Вряд ли она когда-нибудь сумеет, а главное — захочет воспользоваться ею, но, по крайней мере, это было то, что принадлежит только ей. Знание того, что это уже не секрет, лишь усугубило бы чувство потери. Джайлз понял это, потрясающий дар помог ему моментально оценить ситуацию, и он не захотел расстраивать и без того несчастную женщину. Только что он сообщил ей трагическую новость и сейчас вел себя как врач.

«Знаешь, каким коварным я иногда бываю со своими больными…» — сказал он всего двенадцать часов назад, и теперь Модести понимала, что он не преувеличивал — в такой ситуации Пеннифезер был способен на самую чудовищную ложь, и ему помогала его наивность.

Мадам Новикова сняла с плиты кофейник и разлила кофе по большим глиняным кружкам.

— Тот джентльмен на улице… Позовете его в дом? — спросила она.

Джайлз собрался было встать, но Модести остановила:

— Сиди, Джайлз.

— Ему придется остаться на дежурстве, мадам, — сказала она Новиковой. — Но скоро я сменю его, и он сможет подкрепиться.

В глазах русской появилась тревога.

— Это нехорошо, — в голосе ее звучало беспокойство. — Там очень холодно. Ему надо согреться. Я отнесу ему кофе.

— Я сделаю это сама. Вам не следует выходить, мадам, — Модести взяла с тахты ветровку.

Ей уже давно хотелось покинуть коттедж — со смесью стыда и удивления Модести наконец поняла, что ей ничуть не жаль мадам Новикову. Для того, чтобы почувствовать сострадание к ней, требовалось совершить над собой усилие.

Возможно, все дело в том, что она слишком покорно смирилась со своей участью. На Модести это действовало угнетающе. Джайлз, казалось, не обращал на ее смирение никакого внимания, но это ровным счетом ничего не значило: если человек — душа нараспашку, его ничем не проймешь. Модести усмехнулась своим мыслям и осторожно пересекла залитый лунным светом дворик, направляясь к тропинке, которая вела к дому.

— Сюда, Принцесса, — негромко окликнул ее Уилли.

Он стоял в тени коттеджа — лишь подойдя вплотную, Модести наконец увидела его.

— Я принесла тебе кофе, Уилли. Хозяйка переживает, что ты окоченеешь на холоде.

— Спасибо, Принцесса.

Уилли взял кружку. Модести шагнула в тень и стала рядом с ним.

— Зря ты вылезла, сидела бы в тепле.

— Пусть Джайлз немного поговорит с ней. Он умеет общаться с такими людьми.

— Это точно, — Уилли отхлебнул кофе. — Черт возьми, с сахаром!

— Хм, она даже спросила, сколько ложек. Ну да ладно, какая разница. Уф! Действительно сладковатый.

— Неважно. Главное, что горячий.

— М-да. В ее кладовке, должно быть, не густо. Если ожидание затянется, нам придется побеспокоиться о продуктах, Уилли.

— Думаю, Брюнель не заставит себя ждать.

— Надеюсь. Что ты думаешь о мадам?

— Я видел ее мельком. Мне показалось, что она заторможенная. Похоже, в молодости была настоящей красавицей, но соображает туговато.

— Она знает координаты. Новиков назвал их ей. Но она не собирается рассказывать. Никому.

— Как только у Чанса появится возможность взяться за нее как следует, она мигом запоет. Как мы будем действовать, когда они сюда заявятся?

— Насколько я понимаю, у них нет поводов для беспокойства. Одинокая женщина, о чем тут волноваться? Следовательно, им незачем таиться. Скорее всего, приедут на машине по той старой дороге. После того, как мы их заметим, у нас будет достаточно времени. Хотя, может быть… Нет, подожди минутку. Если они приедут днем… нет, я хочу сказать, ночью… — Модести замолчала, пытаясь собраться с мыслями, но они странным образом ускользали.

— Прости, что ты сказала, Принцесса?

Модести привалилась спиной к стене коттеджа.

Удивительно, до чего странно звучит голос Уилли, подумала она.

— Послушай, Уилли… Я сказала…

Что-то разбилось у Модести под ногами, и она почувствовала, что тапочки ее намокли. На земле валялись осколки кружки, выскользнувшей у нее из руки. Перед глазами все плыло, темные деревья отодвигались за горизонт. Кто-то тяжело навалился ей на плечо: старательно придерживая двумя руками кружку, Уилли медленно сползал по стене на землю. Модести хотела подхватить его, но внезапно силы покинули ее, и она повалилась на вытянутые ноги Уилли.

На мгновение сознание вернулось к ней и, словно в магическом кристалле, Модести отчетливо увидела, как Джайлз Пеннифезер медленно пьет кофе и вдруг как подкошенный валится грудью на стол, а мадам Новикова печально смотрит на него своими красивыми глазами.

— Один процент… — услышала она совершенно пьяный голос Уилли. — Лиза… она обвела меня вокруг пальца…

И нахлынувшая темная волна погребла Модести под собой.

Через три минуты из коттеджа вышла женщина в коричневом платье. Придерживая накинутое на плечи пальто, она неторопливо пошла по тропинке. Прикрывая ладонью фонарь, она высветила два неподвижных тела у угла дома. Женщина выключила фонарь и стала подниматься на холм. На вершине она повернулась лицом на юг, в сторону небольшой лощины, и шесть раз мигнула фонарем.

Вибрация. Еле различимый рев двигателей. Голова бессильно упала на грудь. Во рту сухость и какой-то гадкий привкус. Тошнит.

Модести с трудом приподняла голову, сделала глубокий вдох, чтобы очистить легкие, и услышала голос Уилли Гарвина:

— Спокойно, Принцесса.

В салоне самолета было очень тихо, и ему не пришлось повышать голос. Модести продолжала сидеть с закрытыми глазами, стараясь преодолеть охвативший ее приступ страха. Сначала она заставила себя привыкнуть к нему, потом отделила от других эмоций и наконец прогнала в самый дальний уголок подсознания, где он уже не мог повлиять на ее способность защищаться.

Прошло две минуты. Модести открыла глаза, немного повернула голову, еле заметно кивнула Уилли и попыталась оглядеться: позже у нее будет время посыпать голову пеплом и проклинать себя за то, что позволила попасться в ловушку, но сейчас надо было анализировать ситуацию и искать выход.

Они находились на борту модернизированной «дакоты». Часть кресел отсутствовала, поэтому салон казался просторнее и комфортабельней. Половина салона была отгорожена — видимо, там был спальный отсек. Частный, прекрасно оборудованный самолет очень богатого человека.

Рядом с Модести сидел Джайлз, все еще без сознания. Вместо обычного ремня безопасности он был крест-накрест привязан к креслу двумя веревками, и оттого тело его находилось в вертикальном положении. Сама Модести была связана точно так же. Слева от нее сидел Уилли Гарвин. Все трое были в смирительных рубашках. Однако Уилли сидел не в обычном самолетном кресле: ноги его и лодыжки были привязаны к обыкновенному деревянному стулу, все четыре ножки которого были вставлены в жестко привинченные к полу салона втулки.

Модести видела, что это нестандартное приспособление, и никак не могла понять его назначения: вокруг было полно свободных кресел. За иллюминатором мелькали клочья облаков, изредка выплывала золотистая линия горизонта. Светало, самолет держал курс на юг. Вероятно, пунктом назначения была Руанда.

Напротив Модести в двойном кресле сидел Брюнель, рядом с ним — очень бледная девушка в солнцезащитных очках, с мелкими чертами лица и короткими пепельными волосами. Нет, волосы не пепельные, поправила себя Модести. Белые. Значит, это Лиза.

Слева от себя Модести видела Адриана Чанса, он был там в полном одиночестве. Повернув голову направо, Модести заметила массивную фигуру Жако Муктара.

Жако смотрел в иллюминатор, Чанс читал журнал. Оба не обращали на нее никакого внимания. Когда Жако или Чанс отрывались от своих занятий, их глаза равнодушно пробегали по креслу Модести, словно оно было пусто. Это было странным. Должно быть, новая тактика, усмехнулась про себя Модести и тоже перестала обращать на них внимание.

Никаких следов мадам Новиковой. А женщина из коттеджа, которая подала им кофе с наркотиком, вовсе не была женой Миши Новикова. Сейчас это стало совершенно ясно. Русская домохозяйка не способна так ловко притворяться. Конечно же, это агент Брюнеля или он просто нанял ее для разовой работы и она великолепно справилась со своей ролью. Да, Брюнель умел находить талантливых людей.

Трудно было вообразить столь изощренную и одновременно простейшую ловушку. Вначале Блейз и Гарвину делается предложение о совместной работе с одновременной проверкой их реакции на перспективу физических пыток. Затем подкидывается дезинформация о готовящемся нападении на жену Новикова, а для достоверности об этом якобы проговаривается Лиза. Тем временем жену Новикова заменяют актрисой, которая безукоризненно играет свою роль. Остается лишь ждать реакции противной стороны, которая известна заранее. На сцене немедленно появляются Блейз и Гарвин. Они ждут нападения откуда угодно, но только не от предполагаемой жертвы. Она спокойно подмешивает им в кофе наркотик, и никакого шума, насилия, никаких проблем.

А что же настоящая мадам Новикова? Трудно сказать, когда произошла подмена, но женщина, которая неделю назад вернулась из Швейцарии во Францию, уже не была настоящей Новиковой. Да… скорее всего, Брюнель ввел ее в действие примерно в то же время, когда на Уилли свалилась эта Лиза, которая в самый последний момент намекнула Уилли, что Брюнель вычислил Новикову. Видимо, Брюнель разыскал ее сразу же после гибели Новикова, допросил, а потом убрал. А это значит, что она не знала ответа на интересующий его вопрос.

Все было спланировано с невероятной точностью. Единственным светлым моментом во всей этой истории оказался Джайлз, когда он по каким-то одному ему известным соображениям не сказал псевдо-Новиковой, что знает координаты. Теперь Модести понимала, что не случайно насторожилась, когда та задала вопрос, — мне следовало сделать самые серьезные выводы, спокойно рассуждала Модести, надо было прислушаться к своим чувствам: почему они вдруг дали предупредительный сигнал? Что ж… похоже, уже поздно.

Модести осторожно напрягла тело — она не сомневалась в прочности смирительной рубашки, проверка этого была бы лишь потерей времени и сил, но важно было узнать, можно ли хотя бы немного пошевелить руками, стянутыми под грудью плотной тканью и веревками.

Смирительная рубашка предназначена для ограничения подвижности умалишенных. Зная способ, из нее вполне можно выбраться всего за пару минут, при условии, что вы обладаете силой и гибкостью, а ваши тело и руки имеют хотя бы ограниченную подвижность. Вначале вы используете естественную слабину материала, затем поднимаете скрещенные руки все выше и выше, до тех пор, пока не сможете забросить ладонь за противоположное плечо. Гораздо легче освободиться, если вы лежите на спине и, извиваясь, выползаете из рубашки — представьте себе, как женщина снимает платье через голову, только вы это должны сделать, лежа на полу. Это поможет вам сдвинуть фиксирующую лямку вверх. Затем, когда вам удастся забросить ладонь за плечо, просовывайте голову под приподнявшийся локоть, и вот вы уже почти освободились. Потом вы вытягиваете руки вдоль тела перед собой, а дальше все сводится к тому, чтобы наступить на лямку, которая связывает рукава, после чего снимайте смирительную рубашку через голову, как предполагалось выше.

Но будучи под неусыпным наблюдением, из смирительной рубашки выбраться значительно сложнее, особенно если находящийся в ней человек вдобавок пристегнут прочнейшими ремнями к креслу. Практически невозможно. Может быть, это удастся Уилли, думала Модести. Ремни, которыми его ноги привязаны к стулу, не помеха. Достаточно освободить только одну ногу, а кожаные ремешки на щиколотке вполне можно перетереть о ножку стула.

Судя по тому, что фиксирующая лямка на спине Уилли находилась чуть выше, чем положено, именно этим он и занимался. Со стороны он казался совершенно неподвижным. Лицо его было все еще бледным — сказывалось действие наркотика: он грузно привалился к спинке стула и отсутствующим взглядом смотрел на обложку журнала, который читал Адриан Чанс. «Отокар».

На мгновение чувство признательности заслонило трагизм ситуации: Боже, как же он, должно быть, клянет себя, подумала Модести. Ведь Уилли ждал подвоха с того самого момента, как только Лиза появилась в «Тредмилле», он заранее предполагал обман, и тем не менее девушка-альбинос сумела его провести. Невероятно, но ей все же это удалось. Уилли никогда себе этого не простит… Если только у него будет возможность для самобичевания, с горечью подумала Модести.

Она бросила взгляд на Брюнеля и девушку, потом посмотрела на Чанса и Муктара. Все молчали, словно не замечая, что Модести пришла в сознание. Рядом ворочался и тихо стонал Джайлз. Жако, казалось, дремал, Адриан Чанс что-то помечал карандашом на полях журнала, Брюнель читал воспоминания генерала де Голля.

Лиза равнодушно смотрела в иллюминатор. На лице ее застыло напряженное выражение, никаких признаков торжества или удовлетворенного самолюбия. Она смотрела на проплывающие мимо облака, но, казалось, не видела их, а внимательно к чему-то прислушивалась. Потом она повернула голову, и ее взгляд остановился на Модести — в глазах Лизы не было ни малейшего интереса, с таким же успехом она могла бы смотреть на совершенно незнакомого человека, волею обстоятельств оказавшегося ее спутником по полету. И ни разу ее глаза за темными стеклами не взглянули в сторону Уилли Гарвина.

То, что она сделала, не доставляет ей удовольствия, отметила Модести. Непонятно, но надо запомнить, это может пригодиться. Перелистывая страницу, Брюнель оторвал взгляд от книги, равнодушно взглянул на Модести и снова погрузился в чтение.

В данный момент ничего нельзя было сделать, вообще ничего. Данная расстановка сил вариантов не предполагала. Модести переборола очередной приступ тошноты и стала анализировать ситуацию в целом. Влипли мы основательно, думала она. Если бы Модести позволила дать волю чувствам, ее парализовал бы страх — единственная эмоция, естественная в данной ситуации. Но мы же живы, подбадривала себя Модести, и будем живы еще какое-то время. В прошлом у них с Уилли случались неудачи, и практика показала, что даже из самых безнадежных ситуаций есть выход. Возможно, это не следует рассматривать как правило, может быть, на этот раз им и не удастся выкарабкаться, но это же не значит, что надо опустить руки и не искать путей к спасению! Необходимо полностью сосредоточиться и ждать подходящего момента.

Очень важно было определить мотивы Брюнеля. Если бы он действовал из мести, то сейчас все уже были бы покойниками. Следовательно, есть иные причины. Координаты Новикова? Возможно, но дело не только в них. Брюнель не мог знать наверняка, что Джайлз Пеннифезер тоже приедет во Францию. Значит, что-то другое?

Модести вспомнила разговор с Брюнелем в пентхаузе. Тогда он сказал, что месть как таковая ему неинтересна, говорил, что считает себя реалистом. Пока у Модести не было оснований сомневаться в этом: Брюнель впечатляюще продемонстрировал свое кредо. Следовательно, путешествие в Руанду преследует какую-то цель и, скорее всего, не единственную. Она задумалась и, не найдя ответа на свои вопросы, расстроилась: трудно противостоять противнику, чьи мотивы даже не поддаются анализу. Все равно что драться с завязанными глазами.

Она с деланным спокойствием еще раз огляделась. Какую цель они преследуют такой тактикой? Чанс и Муктар должны были бы радоваться. Альбиноске следовало бы сиять от счастья или, по крайней мере, самодовольно улыбаться. А Брюнель? О его реакциях Модести ничего не знала. Ясно было только одно: сейчас инициатива принадлежит ему, и он непременно воспользуется ею для достижения своей цели, действуя, как ему подсказывают его врожденное коварство и холодная жестокость.

Цель, цель… Мучительно размышляя, Модести незаметно наблюдала за противниками — она изучала их, пыталась проникнуть в их замыслы, но всякий раз мысль ее заходила в тупик, и невозможность верно проанализировать ситуацию будила загнанный в подсознание страх. В зыбком болоте неопределенности она никак не могла найти твердую почву, от которой можно было оттолкнуться и сделать шаг навстречу противнику. Возможно, шанс появится, когда они приземлятся, может, даже раньше, но в любом случае надо только ждать и быть наготове. Модести не сомневалась, что Уилли Гарвин тоже понимает это.

Модести снова посмотрела на Уилли. Он сидел слева от нее и немного впереди. За все это время он даже не шелохнулся, но застежка на его спине сдвинулась еще на один дюйм вверх. Сейчас она уже находилась чуть выше спинки стула, и, облокотившись на нее, Уилли мог сдвинуть застежку еще дальше. Модести видела, что материя на рукавах и вокруг плеч натянулась еще сильнее, и в какой-то момент ей послышался звук рвущейся ткани: чтобы довести дело до конца, его рукам и телу требовалось чуть больше свободы. Может быть, все это не имеет смысла, так как заключительный этап освобождения из смирительной рубашки потребует не менее одной-двух секунд и может так статься, что этих секунд у него не будет, но Уилли верил в благоприятную возможность и готовился реализовать ее.

Модести почувствовала, как в глубине души растет теплая волна благодарности. Она не одинока. С ней Уилли Гарвин, а он никогда не пасует перед обстоятельствами. Пока у них нет ни малейшего шанса, но Уилли и не торопится. Перед глазами ее мелькали образы прошлого, и Модести вдруг отчетливо поняла, что умению терпеливо ждать своего часа Уилли научился у нее — это было очень давно, когда она только подобрала его, и очень быстро этот чрезвычайно опасный и свирепый юный гангстер превратился в настоящего джентльмена, стал лучшим ее другом и, в свою очередь, в корне изменил жизнь Модести.

Его целеустремленность не раз спасала им жизнь в самых опасных, казалось бы, безвыходных ситуациях. Рядом с ним Модести чувствовала себя уютно, и сейчас сердце ее билось немного учащенно. По разрушительной силе и боевым качествам Уилли не уступал взводу морских пехотинцев. Даже с приставленным к виску пистолетом он мог победить любого противника.

С того момента как Модести пришла в сознание, Уилли не произнес ни слова. Это было разумно. Вряд ли он понял смысл выбранной Брюнелем и его людьми тактики гробового молчания, но, видимо, пришел к выводу, что задавать вопросы или пытаться разговаривать с Модести было бы признаком слабости, вынужденным признанием превосходства Брюнеля. Он решил играть по правилам навязанной ему игры до тех пор, пока Модести не подскажет иную линию поведения.

Джайлз Пеннифезер приподнял голову и тихо прошептал:

— Боже, как меня тошнит…

— Спокойно, Джайлз, — Модести повторила слова Уилли.

— Что? Господи, да мы, кажется, летим!

Он помотал головой, поморщился и попробовал двинуть рукой. На лице его появилось недоуменное выражение — он недоверчиво осматривал смирительную рубашку, потом поднял глаза и удивленно уставился на Брюнеля и сидевшую рядом с ним девушку-альбиноску. Девушка смотрела в иллюминатор, Брюнель читал — ни тот, ни другая не обращали на него никакого внимания.

Джайлз повернул голову к Модести. Волосы его стояли дыбом, глаза округлились и, казалось, занимали половину бледного, изможденного лица.

— Что случилось? — хрипло спросил он. — Я пил кофе и…

Он судорожно дернулся.

— Где мадам Новикова?

— Это была не мадам Новикова. Мы немного ошиблись, Джайлз. А теперь помолчи.

— Молчать? — он яростно завертелся в кресле, борясь с веревками и смирительной рубашкой, но быстро успокоился. — Но почему, черт побери?!

— Потому, что говорить не о чем, и, кроме того, ты мешаешь другим пассажирам. Лично я собираюсь вздремнуть. Советую сделать то же самое.

— Но послушай…

— Нет, Джайлз, довольно, — она закрыла глаза.

Пеннифезер ошарашенно смотрел на нее, в голове у него мелькали обрывки воспоминаний, на кончике языка вертелся вопрос. Он удивленно глядел по сторонам, словно пытаясь найти причину такого странного ее поведения.

А, вот в чем дело! Два этих негодяя, с которыми Модести разделалась в Калимбе. А беловолосая крошка, должно быть, та самая, о которой рассказывал Уилли. А вот и сам Уилли — тоже привязанный, только к стулу. Как-то странно все это: все сидят, ничего не говорят, не смотрят друг на друга. Господи, да что же произошло?! Похоже, Модести и Уилли попались. И все же, учитывая, какой это негодяй, счастье, что они живы. Почему Модести заставляет меня молчать, недоумевал Джайлз. Наверное, в этом есть определенный смысл. Невозможно же взять и вот так спросить Брюнеля, что он собирается делать. Ничего хорошего из этого не получится, а Брюнель может подумать, что его испугались. А вообще страшно. Но главное — не показывать вида, иначе Брюнель это поймет. Джайлз помнил, как порой его охватывал страх перед предстоящей операцией — например, в Калимбе, когда он не знал, с какой стороны подступиться к больной. Но главное, чтобы никто не видел этого. Даже ты сам. Если как следует поразмыслить, то теперешнее его положение напоминало страх перед новой операцией. Что ж, значит, все нормально.

Джайлз старательно изобразил зевоту и откинулся на спинку кресла. Он не собирался притворяться спящим и решил думать о чем-нибудь приятном. Эта девушка-альбинос. Очень миленькая. Правда, слишком худая, но зато хорошо одевается. Должно быть, очень хитрая, если сумела одурачить Уилли Гарвина. А так не скажешь. Похоже, она на грани нервного срыва. Слишком напряжена. Судя по всему, комплексует из-за своего альбинизма. Что говорят об этом медицинские справочники? О, отличная тема для размышлений, будет чем занять себя, довольно подумал Джайлз.

Двигатели самолета ровно гудели. Немного спустя Брюнель отложил книгу, извлек из подлокотника кресла миниатюрный микрофон и быстро произнес несколько фраз. Он говорил так тихо, что сидевший сравнительно близко Джайлз не разобрал ни слова — при этом ему показалось, что Брюнель говорит не по-французски. Он толкнул Модести, и она открыла глаза. Брюнель убрал микрофон и бросил взгляд в иллюминатор.

Модести посмотрела на Уилли: он был уже почти готов к заключительному этапу освобождения из смирительной рубашки. Она видела, что ткань натянута до предела. Уилли максимально использовал ее эластичность — это означало, что руки его плотно прижаты к грудной клетке, дышать в таком положении можно было лишь с величайшим трудом, но Уилли не подавал ни малейших признаков дискомфорта.

«Дакота» начала снижаться. Модести не знала расчетного времени полета, определить это было невозможно. Пока они находились в бессознательном состоянии, Брюнель должен был привезти их на летное поле, роль которого, судя по всему, выполняла какая-нибудь заброшенная шоссейная дорога. Наверное, на это ушло немало времени. Модести безошибочно ориентировалась в пространстве — лишь только она пришла в себя, инстинкт подсказал ей, что самолет еще не пересек границу Франции. Сейчас они приближались к южному побережью. Если конечный пункт назначения — Руанда, то придется как минимум дважды садиться для дозаправки. Пусть даже самолет оснащен дополнительными бензобаками. Но до Северной Африки можно было спокойно дотянуть на имеющемся топливе. И тем не менее, самолет снижался.

Они вошли в облака, и Брюнель снова что-то сказал в микрофон — самолет накренился и изменил курс. Теперь он поворачивал на восток. Хотя нет, машина продолжала разворачиваться, снижение закончилось. В дальнем иллюминаторе Модести видела бурые холмы и чередующиеся зеленые пятна полей. Потом внизу промелькнули деревушка и тонкая линия дороги. Справа виднелись горы с ослепительными снежными шапками на пиках. Прованс, южный массив Альп, определила Модести.

Может быть, снизу Брюнелю должны подать сигнал? Нет, посадка в этих местах исключена, ни одного ровного места, сплошные горы и нагромождения валунов. Самолет сделал крутой вираж, и ремни больно врезались в тело. Не выпуская из руки микрофон, Брюнель внимательно смотрел в правый иллюминатор. Лицо его было спокойно, как заброшенный дом. Он повернулся и кивнул вскочившему на ноги Адриану Чансу — тот быстро пробежал вдоль правого борта и, повозившись с замками, распахнул аварийный люк. Порыв ветра разметал его серебристые волосы.

Сейчас Модести видела, что к поясу Чанса пристегнут нейлоновый трос, другой конец которого крепился за скобу в его кресле. Она повернула голову — Жако уже стоял, от его кресла шел такой же трос безопасности. Он довольно ухмылялся. При виде этой улыбки по нервам Модести пробежал сигнал тревоги. В этот момент Брюнель повернулся и, стараясь перекричать рев двигателей, обратился непосредственно к Модести:

— Гарвину пора выходить.

В глазах у нее потемнело.

— Что?.. — услышала она срывающийся голос Джайлза.

Жако ухватился за спинку стула Уилли и одним движением снял с ножек фиксирующие предохранители. Толчок вперед, и ножки стула еще глубже сели в цилиндрические втулки. Модести видела, что Уилли изо всех сил напрягся, и вдруг кровь застыла у нее в жилах, шок сменился первобытным ужасом.

Стул плавно двинулся к аварийному люку, и Модести услышала треск ткани и кожаных ремешков, рвущихся под отчаянными рывками могучих мышц Уилли. Когда стул был всего в футе от люка, Уилли сумел наконец просунуть голову под согнутой в локте рукой, и сложный узел на спине смирительной рубашки сразу же ослаб.

Модести уже сама изо всех сил боролась с удушающими объятиями смирительной рубашки. Рядом с ней, изрыгая страшные проклятья, словно извивался Джайлз.

Уилли был уже спиной к ней, коленями он упирался в стену салона. Сейчас он уже мог немного двигать руками, но для того, чтобы получить большую степень свободы, ему надо было высвободить их из соединенных длинной лямкой рукавов. Чанс и Жако тянули стул назад — нужно было чуть сместить его в сторону, чтобы он оказался прямо напротив открытого люка.

Модести рвалась из смирительной рубашки, словно раненый зверь, безмолвным криком взорвалась каждая клеточка ее тела. Притянутая к креслу двумя перехлестнутыми ремнями, она даже не могла сдвинуть фиксирующую пряжку на спине. Сквозь распахнутый люк она видела землю, неровные глыбы огромных валунов. Самым дальним уголком сознания, на который не могли повлиять ни страх, ни ярость, она продолжала автоматически регистрировать все поступающие данные. Сейчас они находились на высоте трех тысяч футов, может, чуть выше — самолет шел вдоль горного хребта, который пересекали узкие глубокие лощины.

Прошло всего десять или пятнадцать секунд, но Модести казалось, что события разворачивались, как в замедленной съемке. Все еще привязанный к стулу за ноги и лодыжки, Уилли практически не мог маневрировать. Адриан Чанс и Жако уже отодвинули стул назад и теперь толкали его вбок, на одну линию с аварийным люком.

Уилли резко завел руки за голову и, изогнувшись всем телом, стремительно выбросил их вперед — длинная лямка между рукавами захлестнула шею Жако. Опираясь спиной о стул, Уилли сделал неуловимое движение руками, и, перебросив один край лямки, поймал голову Жако в петлю. Одновременно он резко откинулся назад и на противодвижении ударил Жако двумя кулаками в лицо.

Задыхаясь от боли и ярости, Модести следила за выражением лица Уилли: холодные, чуть прищуренные глаза, глубокая вертикальная складка между бровей — все это она видела неоднократно во время тренировочных спаррингов, когда Уилли моделирует поведение соперника, просчитывает все его ходы. Сейчас он вступил в бой и сумел подавить страх, который неминуемо охватил бы его при пассивном сопротивлении. Все существо Уилли было поглощено процессом поиска самого надежного в его незавидной ситуации пути к победе. Жако стоял на коленях у ног Уилли и задыхался в стягивающейся на его горле петле. Чанс ударил Уилли в лицо.

Муга. Голова Уилли немного ушла в сторону, он чуть повернулся вместе со стулом и молниеносно сомкнул челюсти на запястье Чанса. Чанс глухо вскрикнул и нанес удар с другой руки. Не разжимая зубов, Уилли принял его макушкой. Затем он еще больше откинулся назад и резко поднял обе руки.

Боже, неужели ему удастся! Модести уже знала следующий ход Уилли. Он поднимет задыхающегося Жако на ноги и за счет этого собьет с ног Чанса. Через три секунды он сбросит смирительную рубашку — правда, ноги его все еще останутся привязанными к стулу, но руки уже будут свободны. У Жако пистолет, у Чанса нож. Если бы Уилли удалось завладеть чем-то одним…

Но еще остается Брюнель. Он сидел на подлокотнике кресла и невозмутимо наблюдал за разворачивающимися событиями. Лиза сидела не шелохнувшись, как мраморное изваяние. В лице ее не было ни кровинки. Затем она начала нервно теребить ремень безопасности и чуть приоткрыла рот. Собирается закричать, подумала Модести.

Модести прекратила бесполезную борьбу с ремнями и всем телом привалилась к спинке кресла, прикидывая расстояние до Брюнеля. Вполне можно дотянуться ногой до его левой коленной чашечки. Этого будет достаточно, чтобы вывести его из строя на несколько секунд.

Она видела, как Уилли рывком поднял Жако и швырнул его на Чанса, который сразу же отлетел вглубь салона. Уилли тут же завел правую ступню за ножку стула и, нагнувшись вперед, резко опустился на колено. Узкий кожаный ремешок на его щиколотке лопнул, словно был сделан из бумаги. Чанс споткнулся, а слишком короткий трос, натянувшись, бросил его на пол. Уилли отпустил Жако и встал освободившейся правой ногой ему на горло, наступив на обмотавшуюся вокруг шеи петлю. Но когда он нагнулся, чтобы стянуть с себя смирительную рубашку, самолет снова сделал крутой вираж — пилот намеревался еще раз облететь этот горный массив.

Стул опрокинулся набок. И затем начал медленно скользить вперед ножками прямо в проем открытого люка.

Альбиноска закричала. На лбу Брюнеля выступили капли пота, но он спокойно отвел свою маленькую ручку назад и закатил Лизе звонкую пощечину. Модести рванулась из кресла, но ремни так сильно впились в тело, что она едва не вскрикнула от боли. Уилли был все еще жив. Пока. Трос Жако был вытянут на всю длину, а сам Жако лежал на полу, всего в футе от люка. Лицо его почернело, язык вывалился изо рта. Шея его все еще была захлестнута лямкой. Один конец ее свесился в люк и дрожал, как натянутая струна. А Уилли, все еще привязанный к стулу, висел снаружи на другом конце лямки.

Адриан Чанс полз к люку. В руке его поблескивало лезвие ножа, лицо перекошено от ярости. Он уже приготовился ударить ножом по кожаной полоске, но лямка неожиданно дрогнула и ослабла.

Модести не шевелилась. Лицо ее было залито потом. Она понимала, что произошло. Руки Уилли были в наглухо заделанных рукавах смирительной рубашки, и он не мог ни за что ухватиться. Прошло несколько секунд, и смирительная рубашка, зацепившаяся лямкой за горло Жако, сползла с Уилли…

В тот момент, когда он падал, самолет снова сделал вираж. В иллюминаторе она увидела стремительно удаляющуюся тень с четырьмя нелепыми отростками. Сейчас самолет снизился до пятисот футов, и тень летела по длинной параболе прямо к откосу, заваленному каменными глыбами. Вскоре тень Уилли Гарвина слилась со скалами и, устремившись к смерти, исчезла из поля зрения.

Брюнель что-то сказал в микрофон, и самолет начал набирать высоту. Они снова взяли курс на юг. Модести закрыла глаза и отвернулась от иллюминатора.

Адриан Чанс снимал петлю с бычьей шеи Жако. Он втащил в люк пустую смирительную рубашку, задраил аварийный выход и склонился над бесчувственным Муктаром.

— Все в порядке, — сказал Чанс Брюнелю. — Дышит.

Его срывающийся голос прозвучал неестественно громко в тишине, наступившей, когда закрыли люк.

— Жако остался жив лишь по счастливой случайности, — сухо произнес Брюнель. — То же самое можно сказать и о тебе, Адриан. Когда я вспоминаю, как ты умолял, чтобы я позволил тебе встретиться с Гарвином один на один…

Брюнель укоризненно покачал головой и повернулся к Модести.

— Теперь я понимаю, почему вам всегда так везло, — сказал он.

— Ах ты ублюдок! — с надрывом выкрикнул Джайлз. — Животное, зверь!

— Все мы звери, доктор Пеннифезер. Проблема человека заключается в том, что он отказывается признать этот факт и все время хочет казаться чем-то иным. Относительно себя я никогда не заблуждался. Мне было необходимо избавиться от Гарвина, и я это сделал. — Брюнель снова взял книгу. — Если вас волнует этот вопрос, могу сказать совершенно определенно: ни вам, ни вашей подруге такая участь не угрожает. Кстати, вы же врач! Я готов на время освободить вас, если вы займетесь своими прямыми обязанностями и поможете моему бедному коллеге. У вас есть медицинская сумка и, кроме того, вы ведь помните о клятве Гиппократа…

Лицо Джайлза посерело.

— Если бы я мог до вас добраться, Брюнель! — прошипел он.

Брюнель, казалось, не слышал этой угрозы.

— Займись Жако, Адриан, — негромко сказал он и открыл книгу. Сидевшая рядом с ним Лиза зажала руками рот, тело ее била крупная дрожь.

Модести слышала разговор словно сквозь сон. Глаза ее были закрыты, черты лица заострились, и теперь она была похожа на свою собственную посмертную маску. Во рту чувствовался привкус крови — во время борьбы с ремнями она прикусила губу. Уилли Гарвин был мертв. Боль утраты разрывала сердце Модести.

До сих пор я не знала, что такое горе, отрешенно подумала она и замедлила дыхание, позволяя страданию охватить все ее существо. Модести не сопротивлялась ему, понимая, что в противном случае потеряет сознание. А этого она не могла допустить: Брюнель не должен видеть ее сломленной.

Постепенно рассудок Модести успокоился и замер, словно остров в безбрежном океане боли. Еще некоторое время она сидела неподвижно, потом сквозь туман скорби начали прорываться отдельные мысли — мысли, с которыми надо было примириться и жить дальше.

Уилли мертв, она осталась совсем одна. Одна не только сейчас, в данный момент, — навсегда. Похоже, будущего не предвидится.

Она одна. Второго Уилли Гарвина не будет, надо смотреть правде в глаза. Она обязана помнить это и думать об Уилли, думать о нем все те годы, которые ей отпустит жизнь.

Модести заставила себя вспомнить все с самого начала, когда Уилли Гарвина еще не было рядом, когда, едва достигнув двадцати лет, она создала крупнейшую в Европе преступную организацию, подчинив себе отъявленных бандитов. Оглядываясь назад, Модести не узнавала себя. Она была жестче любого из находившихся под ее началом мужчин, иначе ей не удалось бы управлять ими. В организации действовал ее собственный закон, а так как Модести отказывалась распространять свое влияние на некоторые, хотя и прибыльные, но чрезвычайно отвратительные сферы преступного мира, некоторые члены ее организации сочли это проявлением слабости, и ей пришлось жестоко карать сомневающихся. Операции становились все более успешными, и никто уже не смел усомниться в правильности установленных Модести законов. В «Сеть» принимали только специалистов экстра-класса, обладавших своим собственным, неповторимым почерком. Ветераны мгновенно ставили на место тех, кто не хотел работать по правилам Модести: ставкой в их игре была только победа, и ничто не должно было мешать ее достижению. Модести подобрала себе надежных помощников, но ни один из них не мог до конца понять ее. Никто. Пока не появился Уилли Гарвин.

Боль ударила Модести, словно хлыст, но она заставила себя вспоминать дальше. Она вытащила его из сайгонской тюрьмы — это был озлобленный на весь мир юный гангстер, настолько сильный и опасный, что только меланхолический характер, сформировавшийся под влиянием неустроенного детства, не позволил ему превратиться в азиатского Джека-потрошителя.

Модести вытащила его из тюрьмы, объяснила, что ее не интересуют фольклорные герои преступного мира, и дала самостоятельную работу. Действовала она по наитию. В качестве первого задания Уилли должен был перевезти в Гонконг сто тысяч долларов золотом — Модести хладнокровно, как заправский шулер, выиграла эти деньги в казино Монте-Карло, и в общем-то, не было никакой необходимости переправлять их в Юго-Восточную Азию, но Модести хотела убедиться в правильности своего выбора, ибо интуитивно почувствовала, что Уилли Гарвин обладает огромным скрытым потенциалом.

Простейшая операция по транспортировке золота сразу же пошла наперекосяк, правда, не по вине Уилли. Он решил выправить положение — пошел на риск, перехватил инициативу, и все встало на свои места, примерно так это выглядело в его пересказе. Но когда Модести узнала подробности, у нее от восхищения перехватило дыхание. Человек, который вернулся из Гонконга, уже не был прежним Уилли Гарвином, каждую неделю он рос как личность и профессионал, и, словно бабочка из кокона, вскоре на свет появился совершенно иной Уилли Гарвин — приветливый и вежливый молодой человек с безупречными манерами, которого до смерти боялись даже самые могущественные ветераны «Сети».

Не прошло и года, как он стал правой рукой Модести, и все восприняли это как должное. В его лице она нашла идеального помощника. Но, самое важное, больше Модести не была одинока: они совпали, как точно подогнанные шестеренки часового механизма.

Модести понимала, что Уилли боготворит ее — да, сейчас уже можно было употребить это слово. Но поклонение не было слепым. Уилли знал все недостатки Модести и воспринимал их как неотъемлемую ее часть. Более того, никакая другая Модести не была ему нужна. Все это не имело никакого отношения к физическому влечению, этот вопрос никогда не возникал и, к счастью, не встал между ними непреодолимой преградой. При этом Уилли всегда относился к ней как к самой желанной женщине в мире и никогда не отказывал себе в удовольствии разделить ее общество.

После ликвидации «Сети» их отношения перешли в иную плоскость, поскольку Уилли больше не был сотрудником Модести. Она считала, что Уилли лучший из лучших, и потому всячески подталкивала его к самостоятельной деятельности. Но Уилли Гарвина не устраивала такая перспектива: без своего талисмана — Модести Блейз — он считал себя конченым человеком. И судьба не позволила, чтобы он его лишился. На горизонте появился Таррант, а вместе с ним — совершенно иные операции. Когда Таррант ложился на дно, они принимали предложения других, соглашаясь на работу, как правило, по первому впечатлению о клиенте. Они не искали проблем, но находили их с завидным постоянством и вскоре привыкли, что иначе быть не может, потому что острый привкус опасности постепенно стал своего рода наркотиком, употребление которого вошло в привычку.

Но сейчас…

Уилли Гарвин был мертв. Один миг, и мир Модести взорвался, словно сверхновая звезда. Относительно себя они никогда не заблуждались и прекрасно понимали, что однажды — может быть, сегодня, быть может, в следующий раз — сценарий операции не сработает, и один из них погибнет. Это было частью той игры, которую они избрали для себя, как другие выбирают горы и всей душой вкушают риск, взбираясь на вершину, убившую не один десяток альпинистов.

И вот это произошло, первым пал Уилли. Возможно, так даже лучше. Модести не сомневалась, что сам Уилли предпочел бы именно этот вариант, Модести легче переживала потери. Легче? О Боже! И это называется легче…

Собравшись с силами, она подавила приступ жалости к себе. Никаких слез. Уилли Гарвин мертв. Настройся на эту мысль и примирись с ней.

«Спи спокойно, Уилли, любовь моя. Нам было хорошо вместе. Ты всегда появлялся, когда я больше всего в тебе нуждалась. Я всегда могла опереться на твое плечо и только на твоем плече я могла позволить себе выплакаться. Ты гордился этим. Спасибо тебе за все, Уилли. Только благодаря тебе я чувствовала себя неотразимой».

Модести вызвала из памяти чуть хрипловатый голос и характерную широкую улыбку: «Ты выглядишь потрясающе, Принцесса. Давай еще немного погуляем в фойе — пусть все эти мужичишки от зависти возненавидят меня».

«Ты научил меня смеяться, Уилли. Все эти рассказы о твоих подружках… Желал ли ты когда-нибудь меня? Я всегда старалась не давать тебе повода для подобных мыслей. Это отнюдь не самое важное. У нас было гораздо более ценное сокровище. Мы не хотели омрачать счастье нашей дружбы, я чувствовала, что ты ценишь ее выше всего остального. И это могло бы произойти. Но тогда бы мы променяли истину на пустяк. Я знаю, что ты думал так же.

Спи спокойно, Уилли, любовь моя. Я привела тебя к гибели, но не бойся, я не стану винить себя. Тебе бы это очень не понравилось. Не знаю, слышишь ли ты мою мольбу, но, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Если они решат устранить меня, из этого ничего не выйдет — ты же знаешь, я еще даже не пыталась найти путь к спасению. Сейчас я немного приду в себя. Мне будет очень трудно работать в одиночку после стольких лет, проведенных рядом с тобой, но я не выйду из игры. А бедняга Джайлз? Я должна вытащить его из этой переделки, если смогу. Трудно. Твой шанс не сработал, теперь придется действовать наверняка. Молись за меня, Уилли…

Спи спокойно, Уилли, любовь моя…»

Сознание смирилось со страшным фактом, мысль о потере растворилась в нем, хотя боль все еще резала по живому, и Модести понимала, что бесследно она не исчезнет. Никогда.

Она постепенно приходила в себя. Нервы ее уже успокаивались. Еще больше замедлив дыхание, Модести впала в транс и усилием воли остановила мыслительный процесс. Теперь ее мозг отдыхал.

Когда она вновь открыла глаза, солнце уже прошло точку зенита, а впереди виднелось побережье Северной Африки. В креслах напротив никого не было. У самой стены салона слева сидел Жако — голова его лежала на подушке, а шея была обмотана влажным полотенцем. Точнее, полотенце находилось между головой и массивными плечами, потому что шеи у Жако не было.

Повезло, остался жив, мелькнула у Модести горькая мысль. Когда Уилли выпал из самолета, любому другому на месте Жако просто оторвало бы голову.

Голубые глаза Адриана Чанса смотрели на Модести с ненавистью, запястье его было перебинтовано. Она понимала причину этой ненависти: все было против Уилли, но тем не менее он едва не убил обоих, Чанса и Муктара. Это было унизительно. Адриан Чанс обязан был кого-то за это ненавидеть, а так как Уилли погиб, наиболее естественной его заменой стала она, Модести. Лиза спала, свернувшись клубком на сдвоенных креслах.

Модести повернула голову и натолкнулась на взгляд Джайлза. Он выглядел усталым, но спокойным.

Не боится, подумала Модести. Что ж, хорошо. Она посмотрела на пустые кресла и тихо спросила Джайлза, куда делся Брюнель.

Шепотом, чтобы не услышал Чанс, Пеннифезер сказал:

— Пошел в каюту или как там называется место, где сидит пилот, — он опустил взгляд на свои стянутые смирительной рубашкой руки и снова посмотрел на Модести. — Мне очень жаль. Я имею в виду Уилли. Как бы я хотел взять тебя сейчас за руку.

Модести кивнула, давая понять, что принимает соболезнования. Немного помолчав, Джайлз сказал:

— Сейчас тебе получше?

— Да. А как ты?

— Все в порядке. Ты так долго спала…

— Я не спала. Просто некоторое время меня здесь не было.

— Йога? Что-то вроде гипнотического транса?

— Примерно.

— Я и не знал, что ты это умеешь.

— Меня научил этому один старик по имени Сиваджи в пустыне Тар, к северу от города Джодхпур. После я определила к нему Уилли… Впрочем, неважно. Что здесь происходило?

— Ничего особенного. Примерно час назад они меня развязали и разрешили сходить в уборную. А когда снова связывали, седой приставил к твоей голове пистолет. Ты не знаешь, где мы находимся?

— Пересекаем побережье Северной Африки. Наверное, они заправятся на каком-нибудь частном аэродроме, а затем полетим в Руанду.

— Как ты думаешь, у нас будет возможность разделаться с этими негодяями?

— Пока ее нет. До Руанды они будут держать нас в смирительных рубашках. А потом… Нам надо быть наготове, чтобы использовать любую возможность.

Словно признаваясь в страшном грехе, Джайлз неуверенно пробормотал:

— Если честно, я чувствую себя немного не в своей тарелке. Ты говори, что мне делать. Конечно, я не Уилли Гарвин, но тоже кое на что способен.

— Я знаю об этом, Джайлз.

Он некоторое время молча разглядывал лежащего в проходе Жако. На его лице появилась кривая ухмылка.

— Им пришлось попотеть. У Уилли не было никаких шансов — связанный, один против двоих. Но, Боже мой, еще немного, и он расправился бы с ними! Бьюсь об заклад, ты гордишься Уилли, это же обалдеть можно, как он сражался с ними!

— Да, это было здорово. В свое время я все обдумаю, если у меня будет такая возможность. Но сейчас все еще очень больно.

Брюнель вышел из пилотской кабины. Он бросил взгляд на Лизу, посмотрел на Чанса и сел напротив Модести. Минуты две они пристально смотрели друг на друга, потом Брюнель улыбнулся и взял книгу. Повернувшись к Чансу, он сказал:

— У нашей гостьи кровь на подбородке. Разбуди Лизу и скажи ей, чтобы вытерла.

Разбуженная Лиза двигалась словно автомат, глаза ее были абсолютно пусты. Лиза достала из аптечки вату и пузырек антисептика, сделала тампон, и Модести почувствовала, как холодная жидкость приятно пощипывает лицо. Закончив процедуру, Лиза уставилась на Модести и не отводила глаз, пока Брюнель не приказал ей сесть.

Он встал и, склонившись над Модести, пристально посмотрел на нее.

— Так значительно лучше.

В его голосе неожиданно послышались нотки сочувствия, и это поразило Модести. Однако она взглянула на него совершенно равнодушно.

— Ваши прелестные губки больше не кровоточат, — сказал Брюнель. — Надеюсь, вы немного пришли в себя?

Он улыбнулся и резко ударил ее по лицу ребром книги. Все произошло настолько неожиданно, что Модести даже не успела уклониться от удара. В ушах у нее зазвенело, из разбитой губы потекла кровь.

Джайлз рванулся было к Брюнелю, но тот не обратил на него никакого внимания, сел и вновь раскрыл книгу.

Модести пыталась собраться с мыслями. Удар, боль — все это было ничто, она никак не могла понять смысл разыгранной им сцены, ей не удавалось постичь мотивы Брюнеля, и это было еще мучительнее, чем боль физическая. Она не сомневалась, что он сделал это с какой-то целью, но с какой? Пока это не поддавалось расшифровке. Модести отлично знала, что в любом противоборстве решающим фактором всегда выступает сила воли. Она научилась управлять своей волей и умела так точно фокусировать ее, что в нужный момент это позволяло ей буквально излучать мощнейшие потоки физической и психической энергии. Но чтобы победить, необходимо понять противника, уяснить для себя его технику обманных и упреждающих ударов.

«Здесь Брюнель переиграл меня по всем статьям, — напряженно размышляла Модести. — Почему для убийства Уилли он избрал столь жестокий способ и почему он вначале велел Лизе помочь, а потом сам же нанес мне удар?»

Это был совершенно непостижимый человек, а с непостижимыми противниками Модести еще не сталкивалась. Она с трудом поборола приступ паники, столкнувшись с самой страшной опасностью, которая называется потерей уверенности в себе.

Модести улыбнулась Джайлзу, призывая не волноваться за нее, и закрыла глаза: самым главным сейчас было восстановить внутренние силы и укрепить содрогнувшиеся под натиском врага защитные бастионы.

Рано или поздно приходится проигрывать. Но только не сейчас! Брюнель должен быть повержен, хотя бы в память об Уилли. Да, ты сделаешь это во имя него. Не трогательная надпись на надгробном камне, а побежденный Брюнель — вот лучшая эпитафия Уилли Гарвину.