Неистовый

ДЕВЯТЬ

ДЖОРДАН

Два следующих дня снегопад держал нас пленниками в хижине. Если не считать походов в уборную, я сидела на заднице у огня, читая книги, спала и слепо смотрела в потолок. Гризли сжалился надо мной и дал мне иголку с ниткой, чтобы залатать дыру в куртке. Он также напомнил мне, как складывать пасьянс после того, как я спрашивала его миллион раз, и позволил мне помочь с приготовлением еды, но большую часть дня я проводила в одиночестве, размышляя.

Я всегда представляла себе, что если бы у меня было время посидеть и подумать несколько дней, я бы придумала какое-нибудь революционное изобретение или получила бы прозрение, изменившее мою жизнь. Вместо этого задаюсь вопросом: если жизнь несправедлива ко всем, разве это не делает ее справедливой? Если с точки зрения ботаники помидор — это фрукт, то разве нельзя сделать желе из кетчупа? И, кроме того, если у авокадо есть косточка, которая делает его фруктом, то гуакамоле с помидорами — это фруктовый салат? На каком языке думают глухие люди? Видят ли слепые сны? Доить корову то же самое, что выжимать из нее сок? Как отвратительно, что мы пьем животный сок.

Может быть, мне стоит стать веганом?

Я смотрю на спину Гризли, который сидит за столом и сооружает свои приманки. То, что я сначала приняла за хобби, может быть, даже за художественное развлечение, теперь я поняла, что это скорее навязчивая задача. Он не может усидеть на месте, если его руки и разум не будут активны.

— Можешь меня научить их делать?

Я так привыкла к его спине и всем тонким реакциям, что, клянусь, могла бы узнать его плечи из тысячи. Мускулистые изгибы под его облегающим термобельем поднимаются к ушам. Я закатываю глаза. Он ненавидит мои вопросы, я понимаю, но ему придется смириться с этим.

Как и ожидалось, Гризли не отвечает, поэтому я встаю на ноги, держась за все еще болящие ребра, и подхожу к нему.

Он работает над полностью черной приманкой, на этот раз с резиновым хвостом.

— Тебе не пригодится этот навык.

— Откуда ты знаешь? Может быть, у меня есть планы стать мастером-рыболовом.

Гризли качает головой.

— Ты не станешь.

— Я знаю, но давай притворимся, что стану. — Прислоняюсь бедром к столу. — С чего мне начать?

Гризли смотрит на мое бедро, всего в нескольких дюймах от того места, где лежит его локоть. Его густые темные волосы в основном убраны с лица, за исключением непослушной пряди, которая падает на лоб. Мои пальцы зудят, чтобы отодвинуть её, и я сжимаю кулаки. Постоянный хмурый взгляд его карих глаз скользит от моего бедра вверх по туловищу к лицу. Задерживается на моих губах на пару секунд, прежде чем, наконец, остановиться на моих глазах.

От того, как мужчина с силой удерживает зрительный контакт, меня пронизывает вспышка тепла. Мое дыхание учащается, когда представляю, как он тянется ко мне, тянет меня между своих открытых бедер и запускает свои большие руки под мою рубашку. Ощущение его ладоней на моей коже, эти горящие от желания глаза, крошечное пространство, заполненное только звуком нашего дыхания.

Его брови сходятся, и Александр поворачивается к своей приманке, разрушая чары между нами.

— Если я соглашусь показать тебе, ты примешь это как предлог, чтобы говорить все время?

Хм… может быть, магия, которую я чувствовала, не была взаимной, а меня просто накрыла моя собственная скука. Это был бы не первый раз, когда я инициировала сексуальные отношения из чистой скуки. Я тереблю кольцо на пальце. Показательный пример.

Линкольн назойливо преследовал меня и изматывал, пока я не согласился дать ему шанс. Я встречалась с ним только потому, что у меня не было лучшего предложения. Мы занимались сексом в ночь нашего первого свидания.

Не та история любви, которую я хотела бы рассказать своим внукам.

— Никаких разговоров. Клянусь.

Гризли хмыкает и отодвигает коробку, чтобы освободить мне место за столом.

Сажусь на второй стул, и мы так близко друг к другу, что наши колени соприкасаются. Александр откладывает ту приманку, над которой работал, и достает один крючок.

— После того, как я её сделаю, смогу ли я её использовать?

Его хмурый взгляд скользит в мою сторону.

— Извини, — говорю я сквозь тихий смех. — Больше никаких вопросов.

— Не знаю, насколько хорошо ты справишься с забросом из-за своих ребер, но можешь попробовать.

— Ладно. Просто покажи мне, что делать, и…

Мужчина издает долгий, побежденный вздох.

— Всё. Молчу. Извини.

Следующие несколько долгих минут Гризли тратит на то, чтобы как можно короче объяснить, как сделать то, что он называет «встроенным поддевом». Для меня это больше похоже на безвкусную висящую серьгу. На ней не много опушки, кроме той, что он называет «бактейл», на конце, чтобы замаскировать крючок. Здесь нет замысловатых плетений, только нанизывание ярких бусин, грузил и кованого медного лезвия, которое, по его словам, вращается в воде и привлекает внимание рыбы.

Гризли показывает мне готовый вариант, а затем разрешает попробовать.

— Ты не собираешься остаться и присматривать? — спрашиваю я, когда он встает из-за стола.

Мужчина натягивает вязаную шапочку и куртку.

— Нет.

Поняв, что бессмысленно спрашивать, куда он направляется, я позволяю разочарованию поселиться в моей груди, а затем перехожу к новому проекту. Дверь открывается и закрывается за моей спиной, и хотя я чувствую себя немного виноватой в том, что украла его хобби, мне слишком не терпится сосредоточиться на чем-то новом, чтобы чувствовать себя слишком ужасно.

Я повторяю процесс, который мне показал Гризли, и стараюсь не слишком глубоко задумываться о том, чем занят мужчина в такой снегопад. Мысль о том, что он забрел слишком далеко и застрял в метели или получил какую-то травму, заставляет меня съежиться.

Не позволяя себе беспокоиться о вещах, которые не могу контролировать, возвращаюсь к изготовлению приманки. Поскольку они так похожи на серьги, к тому времени, когда Гризли возвращается в хижину, я в конечном итоге изготавливаю подходящий набор. Он весь в снегу, щеки и нос красные.

Мужчина отряхивает от снега куртку, шапку и перчатки, а затем направляется к дровяной печи, чтобы согреться.

— Смотри, что я сделала. — Я поднимаю приманки, подношу их к ушам и ухмыляюсь. — Многофункциональные.

Гризли хмурится, выглядя не впечатленным.

— Серьги.

Он снова сосредотачивается на огне, потирая руки над жаром.

— Завидуешь? — Я восхищаюсь своими творениями на столе. — Обламываешь мою крутизну.

Мужчина издает странный звук, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть легкую усмешку на его губах, прежде чем он скрывает ее, выдувая теплое дыхание в кулаки. Это что… смех? Больше походило на зверя, которого пнули под ребра — рычание с намеком на писк.

Интересно, откидывал ли он когда-нибудь голову назад и смеялся так сильно, что на глазах выступили слезы? Или смеялся так сильно, что не издавал ни звука, и болели мышцы живота?

К сожалению, что-то подсказывает мне, что ответ на этот вопрос — нет.

АЛЕКСАНДР

За последние сорок восемь часов я усвоил ценный урок.

Когда женщина чего-то хочет, чем скорее я ей это дам, тем быстрее она перестанет быть чертовски несносной. Игнорирование — не лучший способ заставить ее оставить меня в покое. Как оказалось, совсем наоборот.

Из-за этого откровения я оказался там, где сейчас — сидя за столом с женщиной, сидящей в своем кресле слишком близко ко мне, играя в карточную игру, которую она называет «Войной».

Бессмысленная и совершенно скучная, игра для дошкольников. Переворачиваете карты одновременно, старшая карта получает пару, равные карты означают войну, тот, у кого в конце окажется вся колода, выигрывает.

С тех пор как мы начали играть, Джордан перестала болтать со скоростью миллион миль в минуту, но, к сожалению, не остается полностью спокойной.

— Моё. — Она забирает мою тройку червей и свою восьмерку треф.

Я сжимаю челюсти. Снова переворачиваем карты.

— Твоё. — Женщина тычет в меня своим валетом пик вместе с моим королем червей.

Делаю успокаивающий вдох. Снова переворачиваем.

— Тьфу, опять твоё.

— Я знаю основы математики. Не нужно каждый раз объявлять, чья карта выше.

Снова переворачиваем.

— Ха! — Она собирает карты. — Моё!

Долгое внутреннее рычание грохочет в моем мозгу. Как можно выжить, застряв с кем-то в помещении на какое-то время, не совершив убийства? И почему она намеренно разжигает мой гнев?

— Война! — Она возбужденно ерзает на месте, сотрясая шаткий стол. — Положи семь карт лицевой стороной вниз…

— Я знаю.

Ее глаза становятся преувеличенно большими.

— Ладно, боже.

Джордан быстро кладет свои карты, а я медлю, потратив несколько лишних секунд, чтобы мои руки не дрожали от раздражения.

— Когда у тебя день рождения?

Я кладу остальные карты и подумываю о том, чтобы проигнорировать ее, но напоминаю себе, что лучший способ заставить ее замолчать — это ответить.

— В феврале.

— Какого числа?

— Двадцать первого.

Она видит, что я выложил все свои карты.

— На счет три. Один. Два. Три. — Мы переворачиваем нашу последнюю карту, и моя карта выше, десятка к ее тройке. — Ты выиграл, черт возьми. — Женщина толкает все карты в мою сторону, и я собираю их в свою стопку. — Сколько тебе лет?

— Тридцать три.

Джордан переворачивает свою карту, и я следую за ней.

— Я выиграла. У меня выше.

«Да твою же мать».

Мне требуется все мое мужество, чтобы не перевернуть чертов стол и не послать ее и эти дурацкие карты подальше.

— Какую музыку ты любишь?

Сжимаю свои карты так крепко, что они сгибаются.

— К чему все эти вопросы? — Это идет вразрез со всем, чему я, как мне казалось, научился.

— Это называется бе-се-дой. — Последнее слово она произносит так, будто я плохо слышу и читаю по губам.

— Больше похоже на инквизицию. — Я переворачиваю карту.

— У тебя выше. — Женщина толкает карты в мою сторону. — Это потому, что ты не участвуешь. — Она переворачивает карту. — Мой день рождения третьего апреля, мне двадцать семь, и я люблю джаз.

— Джаз?

— Да. Это тебя удивляет? — Мы переворачиваем карты, и она забирает выигрыш.

Немного, но я не говорю ей об этом, потому что думаю, что ее оскорбит, если узнает, что я считаю её слишком незрелой и простой, чтобы любить что-то столь сложное, как джаз.

— Я играла на саксофоне в средней школе. Это была бесплатная программа после школы, и все, что я научилась играть это «Old MacDonald Had a Farm», но мне нравилось звучание. — Она вздыхает и смотрит куда-то вдаль. — Тонко и проникновенно. Я могу слушать Джона Колтрейна и Чарли Паркера весь день. Было бы неплохо, если бы в этом месте была музыка, — говорит она и оглядывается вокруг, как будто внезапно может появиться проигрыватель. Ее спина напрягается, когда она смотрит в окно. — Я вижу голубое небо! — Женщина вскакивает со стула и подходит ближе к окну. — Снег не идет. — Ее голова резко поворачивается ко мне. — Мы можем порыбачить!

— Спасибо, черт возьми, — бормочу я себе под нос и бросаю остальные карты на стол.

По крайней мере, пока мы ловим рыбу, я могу сказать ей, чтобы она вела себя тихо, чтобы не спугнуть наш ужин. По крайней мере, свежий воздух будет хорошим детоксикатором для моей нервной системы.

Находясь в тесном контакте с этой женщиной, наблюдая, как она передвигается по пространству, одетая только в обтягивающие термальные штаны и топ, я испытываю себя во всех отношениях. Мои мышцы остаются в постоянном напряжении и покалывании, мой живот постоянно сжат, а кожа слишком натянута.

Единственное время, когда я чувствую хоть какое-то облегчение — это когда ложусь спать, но когда закрываю глаза, мои мысли разбегаются и напоминают мне, что в глубине души я всего лишь мужчина. Я провел в этой хижине несколько месяцев и никогда не испытывал такого беспокойства, как в последние несколько дней. Вся причина моего приезда сюда заключается в том, чтобы расслабиться, зарядиться энергией и избежать ответственности за свою повседневную жизнь. И когда возвращаюсь, я всегда чувствую себя лучше, менее взволнованным, более приятным. Эта хижина спасала меня больше раз, чем я могу сосчитать.

В этот раз боюсь, что это может погубить меня.

Джордан надевает спортивные штаны и фланель, которые после того, как я показал ей, как их стирать, она объявила своими. Стараясь не слишком задумываться о том, что она завладела моими вещами, надеваю куртку, хватаю две удочки и снасти.

Женщина встречает меня в дверях с сияющей улыбкой, которая исчезает, как только она видит мое лицо.

— Ого. Почему такая кислая киска?

В одно мгновение все напряжение в моем теле перенаправляется на мое лицо в попытке удержаться от улыбки. Тщетное усилие, когда я чувствую, как мое безразличие трескается.

— Что? — спрашивает она.

Потираю усы и бороду и массирую мышцы щек.

— Что?

Прочищаю горло.

— Ничего.

Женщина наклоняет голову.

— Это явно что-то. Просто скажи мне.

— Термин — кислая мина⁵.

Она хмурится.

— Именно это я и сказала.

— Нет. — Я чешу челюсть. — Ты сказала «кислая киска».

— Знаю. — Медленная улыбка расплывается на ее лице, и Джордан пожимает плечами. — Просто хотела посмотреть, смогу ли заставить тебя сказать «киска».

— Почему?

— Потому что тебе нравится поправлять меня, когда я ошибаюсь. Потому что ты выглядел несчастным. — Она кивает головой в сторону моего рта. — И, может быть, потому, что мне нравится твоя улыбка.

Я не улыбаюсь… черт… Я улыбаюсь.

Тут же стираю улыбку и тянусь к двери.

— Пойдем, пока снова не пошел снег.

— Может, мне стоит начать называть тебя Ворчуном, а не Гризли, — говорит она, проходя мимо меня в дверь.

Мои братья — единственные люди, которым сходит с рук дразнить меня, и даже они знают, что это рискованно. Эта женщина ничего не знает о мужчине, с которым живет. Понятия не имеет о том, что я сделал и на что способен. Ее бесстрашие — освежающе, но рискованно. Чем скорее я верну ее в ее мир, где ей самое место, тем лучше будет для нас обоих.

Иду впереди по глубокому снегу, чтобы расчистить путь, а она неторопливо идет следом. Теперь, когда у нее было несколько недель, чтобы залечить раны, женщина двигается намного лучше. Она может быть готова отправиться в поход отсюда через неделю.

— Как красиво, — говорит Джордан, когда мы приближаемся к озеру. — Не могу поверить, что это было здесь все это время. — Ее дыхание превращается в белые облака из ее приоткрытых губ, когда она смотрит на озеро, окруженное деревьями.

Я убираю снег с причала, чтобы освободить место для нас, но при этом держусь на безопасном расстоянии от воды. Скользкий лед, ледяная вода и все еще заживающие сломанные кости — плохая комбинация для тех, кто изо всех сил пытается удержаться на ногах, просто шагая.

Женщина, кажется, впечатлена пейзажем, а это значит, что я готовлю наши удочки в тишине. Видя, что она все еще держит руку приклеенной к ребрам для защиты, я готовлю для нее удочку и вкладываю в ее здоровую руку.

— Наматывай медленно. Почувствуешь рывок, дерни назад. Сможешь с этим справиться?

— Да. — Она закатывает глаза.

С воды дует прохладный ветерок, а облака все еще достаточно плотные, чтобы заслонить солнце. Я забрасываю удочку, и нежный плеск воды о берег успокаивает мое сердце.

— Что мне делать после того, как я намотаю?

Ее голос разрывает мой мирный пузырь, и я смотрю на женщину, чтобы увидеть, как она пытается забросить.

— Мне просто… — Она неуклюже перемещает удочку в сторону.

— Я достану. — Я начинаю наматывать приманку.

— Сама смогу это сделать. — Женщина отводит здоровую руку назад и выбрасывает ее вперед с большей силой, чем я думал, она способна. — Вот дерьмо! — Удочка летит вперед и плюхается в воду.

— Ты, должно быть, шутишь, — бормочу я себе под нос и качаю головой.

Ее рука взлетает ко рту.

— Ой, мне так жаль! — Джордан смотрит в сторону озера, словно ожидая, что удочка останется плавать на поверхности. — Я не знаю, как это получилось. Я пыталась сделать то же, что и ты. — Она убирает руку с лица, выглядя побежденной. — Я куплю тебе новую.

Я возвращаюсь к своей удочке, надеясь вытащить что-нибудь на ужин. Бросаю и наматываю, находя хороший ритм, но на этот раз мое внимание разделено, пока я наблюдаю за женщиной, которая пинает и топчет снег на причале.

— Не упади.

— Постараюсь. — Она перестает двигаться и наблюдает за мной пару минут. — Могу я попробовать…

— Нет.

Ее нижняя губа выпячивается, розовая, пухлая и влажная.

Глядя на неё, мне становится не по себе, поэтому я снова поворачиваюсь к воде.

— Это моя последняя удочка.

— Хорошо, ладно. — Наконец женщина сходит с причала, направляясь к перевернутой лодке, которой удалось избежать снегопада на своем месте под заснеженной сосной.

Несмотря на то, что я чувствую на себе ее взгляд, женщину достаточно легко игнорировать.

Я провел всю свою жизнь под всевозможными объективами, от микроскопа до камеры, под бдительными взглядами моих братьев и контролирующим взглядом отца. Пусть она присоединится к зрителям, мне все равно.

Пока она молчит.