Некоторые любопытные приключения и сны

XXV Необыкновенное приключение, бывшее в Москве, в конце прошедшего столетия, с Г-м К. ., Русским ученым[11], и им самим описанное

Начало моей болезни было следующим образом.

Сперва чувствовал я попеременно небольшой озноб и жар; трое суток продолжалась бессонница. Потом начался в ушах шум, и с умножением жара умножался, так что сделался наконец некоторым тонким, но вразумительным голосом, который повторял мне непрестанно: берегись, и покайся! Я ужаснулся сего повторения и не знал, что это значит; старался быть всегда между людьми, разговаривать и, сколько можно, принимать на себя веселый вид. Все было тщетно. На четвертую ночь сей голос столь уже был внятен, что поверг меня в недоумение и задумчивость, и заставил помышлять о смерти. Не лишась бодрости и памяти, я однакож спросил: чей это голос? Ответствовано: Я твой Ангел-Хранитель! Засветив огонь, стал я читать Горация; но мне сказано, чтобы я его бросил. Я взял некоторую духовную Латинскую книгу и читал ее с полчаса; голос же Ангела Хранителя предупреждал всегда мои слова и мысли, и где я ошибался, поправлял меня. Вдруг с левой стороны послышались голоса, устрашающие меня, злословящие Бога. Я упал на колена; часа четыре, с малым только отдохновением, молился Богу, и пот с меня тек рекою. Во время молитвы, страшные голоса были слышны уже вдалеке, а голос утешительный, становясь громче, ободрял меня непрестанно. Когда я ложился, чтобы отдохнуть, то грозные голоса мало-помалу приближались, а голос утешительный повелевал мне опять молиться. Это продолжалось две ночи; мне пустили кровь. Задумчивость моя сделалась всем приметна. Вместо того, что я прежде был первым зачинщиком шуток и различных проказ, я стал убегать тех обществ, где могли быть речи нескромные и противные слуху,

Следующую ночь я совсем не ложился спать. Все умножилось. Что я ни делал: начну ли читать, стану ли ходить, сяду ли — все, даже самое малейшее движение руки, было хулимо со стороны левой. Нерешительность и недоумение овладели мною. Сего ужаса не можно вообразить. Я, стоя на коленах, молился и непрестанно вопил: Боже! очисти мя грешного! Живущие со мною ужасались, и старались отвлечь меня от молитвы, а мне это было весьма прискорбно, потому что я только в одной молитве и находил утешение. Стали говорить, что я с ума сошел; однако я сам сходил за священником и исповедался. После сего восчувствовал я некоторое спокойствие и лег на постелю. Страшные голоса ругали меня из всей силы. Голос утешительный повелел мне их презирать и на них плевать; от чего у нас произошла превеликая брань. Они исчисляли мне все мои грехи и самые их обстоятельства и минуты; но я, по повелению утешительного голоса, противополагал им милосердие Божие. — Вдруг начали у меня холодеть ноги с самых пят, и сей холод простирался почти до самого сердца; в сие же время слышно было неизвестное унылое пение, повелевающее вязать меня узами смерти. Непрестанно вопия: Боже! очисти мя грешного! притом бия себя в грудь и проливая слезы, привел я в ужас и сожаление всех предстоящих. Голос повелел смертным орудием коснуться к моему сердцу. Я ожидал уже смерти; но сего не последовало. Потом вдруг восстал ужасный шум. Голос утешительный сказал мне, чтобы я принял всевозможную крепость духа и памяти, и что я вступаю в самый страшный подвиг противу Князя тьмы; повелел мне вооружиться молитвою, и обещал помогать мне невидимым своим присутствием и советами. В самом деле, душегубец воскликнул зверским ревом: Он должен выть наш! Тогда все кости мои вострепетали и как бы хотели выскочить из тела. Ах! могу ли изобразить сей суд! Я узнал тогда, что при смерти можно более согрешить, нежели во всю жизнь. Сперва сказали: гордости грех есть смертный грех! и сие повторяли раз тысячу или, может быть, столько, сколько раз приходило мне на мысль, или сколько самым делом исполнено мною сие беззаконие. Таким образом, по порядку все мои действия, слова, помыслы и намерения ими исчислены и повторены многократно. Я удивлялся беспредельной памяти злых духов. Когда, ужасаясь, приходил я в отчаяние, они писали: отчаяния грех есть смертный грех; когда же, напротив, уповал на милосердие Божие, они писали: излишнего упования грех есть непростительный грех. Итак, вообразите, что мне было делать! Однако голос утешительный непрестанно ободрял меня к молитве; и я так утомился, что, не могши стоять на коленах, упал па пол. Товарищи мои подкладывали мне подушки или хотели меня положить на постелю, но я все отвергал, потому что утешительный голос, еще яснее говоря со мною, всегда увещевал меня к тому. Страшный шум несколько уменьшился. Я встал, оделся, и, вопреки усилиям моих сотоварищей, пошел с ними в церковь. Это было в среду на первой неделе великого поста, и народу в церкви было множество. Я стал на правой стороне, против образа Святителя Димитрия Ростовского, и непрестанно молился в землю. Народ на меня обратился; одни мне смеялись, а другие говорили: ах, как он жалок! Но сам я чувствовал в себе услаждение: утешительный голос повелевал мне не стыдишься. По окончании литургии, приложился я к образам и, пришедши домой, лег на постелю. Какому надлежало быть во мне жару! Четыре ночи не спать, быть всегда в поту и ходишь по морозу! Вся кровь во мне кипела. Час спустя, почувствовал я прохладу; утешительный голос беседовал со мною, и я двигал устами, ответствуя ему тихо. Тогда-то подумали все, что я обезумел: и нельзя не подумать!

Но вдруг сей же самый голос возвестил мне, что милосердие грядет меня судить и простить. Я, восхищенный радостью, начал вслух читать молитву к Богу, которую влияли в уста мои восторг и благодарность. Предстоящие, слыша сию молитву, пришли в изумление, и шептали между собою, что я еще не сошел с ума: это показалось мне смешно. Я, однако, скоро опять уверил их, что я безумен; ибо, услышав сладчайший глас прощения, восчувствовал себя вне себя. Утешительный голос говорил мне, имею ли я столько усердия и веры, чтобы не стыдясь принести пред всеми покаяние в своих грехах. Я, не стыдясь нимало, велегласно пред всеми исповедался во всем. В сии-то минуты все уже точно уверились, что я безумен, и смеялись между собою. Я, напротив того, столько был весел и доволен, что нимало не чувствовал жестокости болезни, которая была чрезмерна. Тогда утешительный голос повелел мне, как восчувствовавшему всю истину Християнския веры, изъясниться пред всеми, как безумен Вольтер и все его последователи; что я и исполнил, ругая притом одного сотоварища своего, который вольнодумствовал и обожал Вольтера. Но вот что удивительно: сотоварищ сей и доныне еще жив; однако душа его отвечала мне тогда, что она мучится в аде, и что каждое мое слово жжет ее новым пламенем. После сего утешительный голос повелел мне воздать благодарность моим благодетелям. Я читал благодарственную и похвальную речь……… Слова мои столько были порядочны и разумны, что слушатели опять перестали было почитать меня безумным. Но я тотчас переменил их мысли. Жар во мне опять начал возобновляться; я каждого, приходящего ко мне, поздравлял стихами и разговаривал стихами же; наконец, от сильного жара, начал я на постели биться, не теряя, впрочем, памяти. Пять человек не могли меня удержать. Приехал Доктор Г и начал щупать у меня пульс; но я, желая умереть, вступил с ним в спор и доказывал ему, что один Тот знает все движения и действия человеческого тела, Кто его составил. Он прописал мне лекарство и уехал. После него прибыл другой Доктор, Господин З…., и я сделал ему приветствие стихами. День сей прошел; наступила ночь. Я немного успокоился. Мне опять пустили кровь, приложили шпанские мухи и к пятам привязали горчицу. Это я помню, как во сне, потому что чрезвычайно был утомлен. Еще заснул часа на два и пробудился. Страшные голоса слышимы были издалека; но голоса утешительные разговаривали со мною. Я сделался отважнее и предлагал разные вопросы. Ничего не может быть приятнее сих разговоров! Меня они называли братом, а себя велели называть сестрами; но почему — причины мне не изъяснили и даже назвали меня не кстати любопытным. Они показывали мне Ангельские свои одеяния, которые были блистательнее лучей солнечных. Я целовал оные, а сотоварищи мои старались удерживать меня от того. Души усопших тут же со мною разговаривали. Иные сказывали, что они в блаженном месте; а другие, напротив, что они в месте злополучном. Последние прибавляли еще к тому, что ад повсюду и что они странствуют с места на место, будучи терзаемы мучительною совестью и друг друга укоряя.

Утешительные голоса спросили у меня, приятна ли мне жизнь в семействе. Я отвечал, что желаю умереть. Вдруг некоторый сладчайший голос произнес ко мне сии слова: окропляется! потом: освящается! наконец: обручается! Каждое из сих слов повторено было многократно. Нельзя не быть в восторге при таких словах! И подлинно, утешительные голоса сказали мне, что я хотя на земле, но в самом деле нахожусь близь Эмпирея. Сколь удивительно воображение человеческое! Я слышал обращение всех небесных светил, составляющих Сладостную музыку. Иные воспевали: Свят, Свят Господь Саваоф! Иные же: Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Мне сказано, что Сын Божий чрез мановение Своего перста управляет бегом всех планет. Я вышел на улицу, и видел больше семи солнцев; указывал своим товарищам, но они одно только видели. Наконец все стало мало-помалу уничтожаться. Утешительные голоса требовали от меня клятвы, что я буду впредь жить добродетельнее. Я им клялся пред образом и поцеловал его. Они воспели торжественную песнь, поздравляли меня и поцеловали. Прикосновение сего лобзания описать я не могу. Радостные слезы потекли у меня рекою; сердце мое согрелось неизвестным пламенем; я весь был тогда одно только чувствование.

Получено от о д н о й достоверной особы.