Немой Голос

Глава 2. Часть 4

Она не помнила событий прошедшей ночи, предпочтя залить в себя бутылку какого-то крепкого пойла, она обнаружила себя на утро в кровати, в объятьях офицера. Взглянув на настенные часы, Лаура отметила, что до начала занятий еще оставалась пара часов.

Высвободившись из рук мужчины, она медленно и тихо оделась, стараясь не разбудить Ульриха, проверила, что не забыла никаких вещей и вышла в коридор. Оказавшись в своей комнате, она подошла к небольшому зеркалу, висевшему у самого входа. С него на нее смотрело опухшее, измученное лицо незадачливого убийцы, залившего свои чувства дешевым алкоголем и заглушившего мысли крепкими папиросами. Бесчувственные голубые лампочки безразлично смотрели вперед, раздражая Лауру. На мгновение ей захотелось со всей силы ударить по ним, разбить их в дребезги, только бы больше не видеть себя. Постояв так некоторое время, она молча подошла к тумбочке, надела свои темные очки и закинула в рот сразу две таблетки. Это должно было помочь ей, по крайней мере, так говорили доктора. Не говоря ни слова, она снова вышла в коридор, направилась в душевую комнату.

Раздевшись, она позволила едва теплым струям воды стекать по ее измученному телу, смывая пот и тяжесть прошедшей ночи. Она не могла плакать, ей позволено было лишь беззвучно трястись в приступе злобы, горечи и тоски. Врачи забрали у нее возможность лить слезы, но чувства никуда не делись. Они буквально переполняли ее, заставляя в исступлении бить по кафельной стене, сбивая костяшки пальцев в кровь.

Немного придя в себя, она оделась, вышла из душевой комнаты и направилась на улицу дожидаться сигнала на подъем. Присев на крыльце офицерской казармы, она закурила. Утренний рассвет поднимался над землей, озаряя собой лагерь, строения, лес за воротами. Жизнь продолжалась, только не для всех. Похлопав по карманам, она выудила письмо Матиаса и в нерешительности замерла, не в силах его прочитать.

«Линда, если ты читаешь это — значит у меня ничего не вышло. Я так хотел вновь увидеть тебя, очутиться в твоих объятиях, поцеловать. Знала бы ты, как я устал от этой войны, ты никогда бы смогла этого понять, да я и не в силах потребовать от тебя этого. Я хочу думать, что это письмо застанет тебя в добром здравии. Не печалься обо мне, ты теперь вольна делать все, что тебе угодно. Не плачь, родная, обо мне, я бы этого не хотел. Можешь погоревать денек другой, но не больше. Ты должна быть сильной, суметь справиться со всем. Мой отец будет тебе помогать, он человек старой закалки, но ведь вы, должно быть, уже нашли общий язык за то время, что меня не было рядом. Я люблю тебя, прости, твой Матиас»

Это короткое письмо выглядело скорее как предсмертная записка, как последние слова человека, осужденного на повешение или расстрел. Да ей оно, в сущности, и являлась. На что рассчитывал этот молодой парень, бросаясь в опрометчивый побег — одному Богу было известно.

Равенна курила одну сигарету за другой, раз за разом перечитывая написанное. В голове всплыл образ Линды — молоденькой девушки в красивом гражданском платьишке, работающей на какой-нибудь швейной фабрике по распределению, и без устали ждущей новой весточки от ее возлюбленного. Но он ей больше не напишет, ее суженый лежит сейчас в мертвецкой, и опытные мясники отпиливают от него протез, чистят и отправляют обратно в лабораторию для следующего счастливчика, избравшего путь войны. Единственное, что сейчас имеет значение, так это этот проклятый клочок бумаги, перепачканный кровью, которую пролила Лаура. Могла ли она избавить Матиаса от подобной участи — конечно, да, но чего бы стоило такое неповиновение? Выговора? Нескольких дней в крепости? А может, ее точно также сейчас кромсали на кусочки, извлекая глазные протезы? Никто не мог ответить медичке на этот вопрос. Она не могла рисковать своим положением ради спасения жизни какого-то труса, попытавшегося сбежать с фронта. Интересно, сколько еще таких же сорвиголов было по всей стране, давший присягу и попытавшихся сбежать обратно домой под юбку матери или жены? Наверное, немало, но газеты об этом ничего не писали — это оставалось за кадром их статей и очерков. В них солдаты представлялись бравыми вояками, воинами света, спасающими нацию от поражения в войне. Ими, они, в сущности, и являлись, так, по крайней мере, думалось девушке. На мгновение она задумалась над тем, чтобы отправить это письмо адресату, однако тут же прогнала от себя эту мысль. Все весточки с фронта читались специальными людьми в штабе — такое совершенно антивоенное признание вряд ли бы пропустили дальше канцелярского стола. Скорее, к ней бы тут же пришли за разъяснениями, а уж потом хорошенько допросили на вопрос морали и ее верности общему делу. Такой роскоши она позволить себе не могла. Но может быть, она могла бы отправлять небольшие суммы каждый месяц со своего жалования этой бедняжке? А чем бы ей это помогло? Все деньги и так шли семье Лауры, ей было о ком заботиться, не то, что о какой-то девушке, с которой она познакомилась заочно через скомканный листок бумаги, пропитанный кровью… кровью безусловно любимого этой девушкой человека, которого она убила.

Ей вновь стало дурно, стараясь прогнать от себя эти мысли, она встала и решила прогуляться по лагерю. Утреннее солнце ласкало ее лицо, не в силах проникнуть под темные защитные очки, с которыми она больше не расставалась ни на минуту, разве что, в компании Ульриха. «Интересный парень этот Ульрих, не помню ни черта после того, как оказалась у него в комнате, мы выпили, а дальше все как в тумане. Мы занялись любовью в тот вечер? Наверное нет, он же, все-таки, офицер, не мог так просто воспользоваться мной. Хотя, я бы скорее всего не была против, чего уж терять, если через каких-нибудь шесть недель нас обоих отправят на фронт, а там, может так сложиться, мы оба найдем свое последнее пристанище в какой-нибудь воронке от славитанского снаряда. Так почему же я должна блюсти какую-то выдуманную честь? Честь важна лишь в мирное время. На войне ее место занимает лишь одно желание — желание выжить, убить, а не быть убитым, только и всего. Думали ли умирающие солдаты, корчившиеся на больничных койках о том, насколько честен с ними был противник? Стрелял ли он в спину или в упор, смотрел ли он в глаза, убивая? Какая, в принципе разница, если ты мертв, а он нет и продолжает нести смерть и разрушения на твоей земле, если впереди него все цветет, а за ним все горит?» — размышления Лауры прервал свисток унтер-офицера, призывающий к подъему.

Все началось сызнова, одна тренировка сменялась другой, пока, наконец, не был отдан приказ идти в столовую. Схитрив, Лаура направилась к письмоносцу, чтобы узнать, нет ли для нее каких писем. Конечно, он бы и сам ей об этом сказал, но так, ей было куда приятнее. Человек в пенсне долго перебирал какие-то конверты, пока не выудил одно до боли знакомое, вернувшееся назад письмо. Оно было адресовано Йозефу, но адресата оно не достигло, вернее, его не оказалось в том госпитале, где он прежде работал. Письмоносцу только и оставалось, что разводить руками и предлагать поменять адрес. Забрав письмо и поблагодарив человека, Лаура в задумчивости вышла на улицу. По пути ей встретился Ульрих и они вместе направились в столовую. Лаура начала говорить первой:

— Извини за вчерашнее, — девушка потупила взгляд, смотря себе под ноги, — Надеюсь, я тебя не слишком озадачила.

— Ничего, все нормально, — несколько сконфужено, отвечал офицер, — Ты вчера немного перебрала портвейна и улеглась спать. Я пристроился рядом, но я не… не приставал к тебе, если ты переживаешь об этом.

— Все нормально, — немного оживилась девушка, — Ты уж прости, я, вчера убила знакомого мне человека. Это так странно, я столько раз видела смерти, но вчерашняя настолько выбила меня из колеи…

— Потому, что ты первый раз убила человека своей рукой? — Ульриху было не по себе, ему еще не приходилось обсуждать такие темы с девушкой.

— Это был не первый, — прикусив губу, прошептала она, — Тогда, в госпитале, когда началась газовая атака я выбила из рук умирающего его противогаз в агонии, в бесполезной попытке спастись. Он до сих пор приходит ко мне по ночам. Все спрашивает, почему я так жестоко с ним поступила.

— Ты хороший человек, — он серьезно посмотрел на нее, — Любой на твоем месте поступил также, пытался бы спасти свою шкуру любыми доступными ему методами. Я бы поступил также.

— Возможно, стоило тогда умереть.

— Не говори глупостей! — воскликнул он, чем привлек внимание слоняющихся солдат.

— Прости, — грустно улыбнулась она уголками губ, — Верно, это и вправду глупости.

— Ты можешь говорить со мной, если тебе станет легче, — он взял ее за руку, невзирая на лишнее внимание и все нормы, — Я с тобой.

— Спасибо, Ульрих. Это важно для меня, а теперь, пойдем уже в столовую.

В столовой гомонили солдаты, звенели миски и ложки, одним словом, жизнь кипела. Они заняли небольшой столик поближе к выходу, начали есть.

— Я написала своему другу, хирургу в госпиталь, но письмо до него не дошло, не мог бы ты как-нибудь узнать, что с ним сталось, куда его перевели?

— Конечно, скажи только его имя, а я уж поспрашиваю через своих людей, если что, отправлю запрос в штаб, — охотно предложил свою помощь офицер, не сводивший взгляд с девушки. Она манила его своими черными локонами, собранными в хвост, своей загорелой кожей и изящными контурами лица, пухлыми губами и таинственными темными очками, за которыми скрывались лампочки глаз. Когда они оставались наедине он часто любил просто рассматривать их, вглядываясь в часовой механизм, следя за маленькими шестеренками, монотонно отсчитывающими время самой вселенной.

— Йозеф Фишер, — коротко ответила Лаура, — Хирург, приписанный к шестой части южного фронта.

— Хорошо, займусь этим после обеда.

— Спасибо, Ульрих.

Доев свой обед в тишине, оба разбрелись по делам: девушка — на очередной марш-бросок, а офицер направился в канцелярию.

Примерно через две недели пришел ответ о судьбе Йозефа — он был отстранен от службы, лишен звания и отправлен в какой-то исправительный лагерь за то, что покинул госпиталь. Вынужденную необходимость руководство сочло трусостью и дезертирством, но памятуя его заслуги, его не повесили и не расстреляли, просто сослали куда-то, по крайней мере, так было сказано Ульриху.

Лауру эта новость буквально выбила из седла, заставив на несколько дней ходить мрачнее тучи, ни с кем не разговаривать, а только есть, пить и молча выполнять приказы начальства. Даже Ульриху не удалось разговорить ее, сколько бы он ни пытался. Она все крутила в голове полученную информацию и никак не могла понять, как такое могло случиться, ведь опытных хирургов сейчас было днем с огнем не сыскать, каждый на вес золота, а уж с опытом проведения операций в полевом госпитале — нет, здесь явно было что-то не так, что-то не клеилось, не сходилось. Но вот что именно — это для медички оставалось под большим вопросом. Она решила для себя разобраться с этим, как только ее отправят в отпуск, да ведь это было бы очень нескоро — их еще даже не отправили на передовую, а за это время со старым другом могло произойти, что угодно. Так она и ходила, не в силах найти себе места, пока, наконец, в один прекрасный августовский день не пришел приказ из штаба — выдвигаться в сторону фронта.

Их всем составом посадили на грузовики, выдали винтовки и пистолеты, и они тряслись сейчас на одной из проселочных дорог на юге страны. С тяжелым сердцем она покидала учебный лагерь, ее обучение было закончено, как и заканчивался один из знаковых этапов ее жизни. Сидя рядом с Ульрихом на переднем сиденье, Лаура думала лишь об одном — как бы не оказалось, что время, проведенное ей в этом лагере, не оказалось самым счастливым в ее жизни. Каждый солдат здесь воспринимал ее на равных, никто больше не норовил залезть под юбку (без ее разрешения), а также она встретила хорошего человека — Ульриха, что смог подарить ей толику своей нежности и любви, и которому она ответила взаимностью. Они украдкой переглядывались, без слов понимая, какое напряжение царит сейчас в машине. Обучение кончилось, а дальше было самое страшное, что может случиться с человеком — возвращение на фронт.

Канонада пушек и артиллерийских орудий всех калибров и мастей грохотали сейчас над линией фронта, заставляя новоприбывших солдат прижиматься к деревянным стенкам траншей, замирая при каждом разрыве снаряда. Те, кто был поопытнее рассказывали совсем молодым, что бояться надо не громких взрывов, а едва различимых в общем гуле свиста мелких осколков. От них солдаты погибали куда чаще, нежели от прямого попадания тяжелого снаряда. Они, в основном, занимались контрбатарейной стрельбой, их основной целью были асторские пушки, гаубицы и мортиры, находившиеся позади линии фронта, на расстоянии нескольких километров.

На утро планировалось наступление, частью которого и должны были стать новоприбывшие солдаты. Предполагалось, что при виде их стальных протезов враг должен был пуститься в бегство, понимая, что никакие ранения и увечья более были не страшны асторской армии — она будет сражаться до самого победного конца. В это же самое время, на Лауру фон Шлейц у командования были совершенно другие планы — генерал-лейтенанту очень хотелось проверить ее импланты в деле, провернув несколько ночных операций. Одной из задач должна была стать вылазка за раненными, разбросанными по всей линии боевых действий. Конечно, раненных могли вытаскивать санитары или сослуживцы, однако их деятельность осложнялась тем, что каждую ночь враги запускали десятки осветительных ракет, которые, раскрыв парашютики, медленно опускались вниз, подолгу освящая местность, на которой абсолютно невозможно было ориентироваться в темноте. В это же самое время, девушка, способная видеть в полной тьме, могла бы действовать более эффективно, и доказать, что ее новые глаза хоть чего-то стоят.

Они сидели сейчас своим небольшим отрядом в одном из бесчисленных блиндажей и нервно дожидались утра. Все были на взводе, вздрагивая от каждого взрыва, пока Лаура, сидевшая в углу, меланхолично разбирала и заново собирала свой шестизарядный револьвер, покуривая сигарету без фильтра. Побывав один раз на самом краю, она почему-то не испытывала никакого страха ни перед атакой, ни перед предстоящей вылазкой. Время текло очень медленно, мучая и без того вымотанных людей.

За грохотом снарядом можно было расслышать крики и стоны людей, молящих о помощи — это были асторские солдаты, лежавшие уже второй, а кто и третий день, после последней атаки. Не всех из них удалось вытащить после бессмысленной мясорубки, и они так и остались лежать: покалеченные, изуродованные, сломанные и молящие о помощи. У кого еще хватало сил кричать, осипшими голосами звали на помощь, кто-то просто скулил или тихо шептал, их уже было не разобрать и не услышать в шуме артподготовки.

С наступлением ночи Лаура покинула блиндаж, вооружившись револьвером и длинным ножом, оставив тяжелую винтовку. Для короткой стычки ее оружия вполне должно было хватить, а полноценного боя с несколькими противниками, она бы все равно не пережила, так что нести лишний вес было незачем.

Послышались хлопки осветительных ракет, нужно было действовать быстро и скрытно, чтобы ни в коем случае не попасться в их свет, ведь тогда ее точно бы расстреляли бдительные вражеские пулеметчики. Дождавшись небольшой паузы между ракетами, она пересекла ограждения из колючей проволоки и по-пластунски начала двигаться в сторону ближайшей воронки — оттуда раздавался едва слышимый стон раненного. Достигнув края воронки, она осторожно заглянула внутрь, там и правда лежал солдат, сжимая пальцами рану на бедре. Скатившись вниз, она медленно, стараясь не шуметь скопившейся в воронке водой, подошла к мужчине, на ходу снимая очки и доставая бинты. При виде Лауры он попытался собраться с силами, подняться и отползти от нее, его пересохшие губы зашевелились, а на лице застыла гримаса страха вместе с отвращением. Девушка не сразу поняла в чем дело: он видно решил, что сама смерть пришла за ним, в военной форме и с голубыми безжизненными кристаллами глаз.

— Свои, все хорошо, — попыталась успокоить она его, накладывая повязку. Бедренная артерия была цела, иначе бы он умер довольно быстро, однако сама кость была раздроблена неудачным попаданием из крупнокалиберного пулемета. «Прямой кандидат на ампутацию» — холодно подумала про себя медичка.

В ответ он что-то промычал невразумительное, однако уже не имел сил сопротивляться, позволив схватить себя и потащить в сторону траншей. На той стороне их уже ждали санитары, перенявшие его у Лауры и понесшие в сторону госпиталя.

Одна жизнь была спасена и осталось еще несколько десятков, что нужно было сохранить. Дело шло быстро, приноровившись, Лаура уже запомнила временные промежутки между ракетами и совсем расслабилась, чувствуя себя в полной безопасности. Это было очень плохо, ведь когда притупливается инстинкт самосохранения и появляется иллюзорное чувство безопасности и вседозволенности — солдат, обычно, погибает, совершая глупую ошибку, так вышло и с Лаурой.

Вытащив с поля боя около двадцати человек, Лаура совсем расслабилась, когда предварительно не заглянув в воронку, скатилась по мокрому склону вниз, уже там обнаружив, что в ее сторону направлена винтовка солдата в славитанской форме. Она замерла, словно пораженная молнией, пока в ее мозгу звучала лишь одна мысль — «Нужно было держать револьвер наготове».

Однако, выстрела не последовало, человек в форме унтер-офицера, или на их манер, ефрейтора, был очень слаб и ничего не видел. Лаура, медленно начала приближаться к нему, доставая из-за голенища свой нож. Стрелять было смерти подобно, тогда бы все часовые переполошились и начали бы пускать ракеты в два раза чаще, а заодно начали бы трещать пулеметы, отрезая возможность вылезти из воронки. Солдат что-то тихо шептал на незнакомом ей языке, пока она неумолимо подкрадывалась все ближе и ближе. В ее голове не было никаких мыслей о неправильности убийства раненного — тут все было просто — нельзя оставлять в живых своих врагов, тем более, когда от этого напрямую зависит твоя жизнь.

Оказавшись перед солдатом и занеся над ним нож, она совершила лишь одну ошибку, которая оказалась фатальной — она не выхватила у него из рук винтовку. А значит, когда она нанесла первый удар ему в грудь, рефлекторным движением руки, тот нажал на курок. Раздавшийся выстрел разрезал тишину ночи, послышались крики, отдаваемые приказы и застрочили пулеметы, отрезая дорогу назад. Она ударила мертвого человека еще несколько раз, словно вымещая на нем злость от собственной глупости. Он уже не подавал признаков жизни, а она все била и била его ножом, превращая его грудь и шею в кровавую кашу.

Выдохнувшись, она без сил опрокинулась спиной на мокрую землю воронки, вжавшись в нее всем телом и пытаясь собраться с мыслями и передохнуть. Полежав так с минуту, она сняла с головы каску и попробовала на винтовке поднять ее над воронкой. Прозвучал выстрел, отбросивший ее в сторону — работали снайперы, а значит, девушка была заперта в воронке до начала наступления. От расслабленности не осталось и следа, ее место занял животный страх, заставлявший жадно хватать воздух, подступала тошнота. Лаура согнулась пополам, ее рвало. Придя в себя, она вжалась спиной в земляную стену воронки, достала револьвер. Если кто-нибудь решится к ней залезть — она была готова сражаться до последнего: «Меня так просто не возьмешь!».

Светало, на поле боя опустился густой туман, заполнивший воронку, начал накрапывать мелкий дождь, заставлявший Лауру ежиться и сжиматься в комок. Замолчали пулеметы, не было слышно людей, в таком тумане она чувствовала себя как на погосте, чем на самом деле и являлся этот небольшой отрезок земли, испещрённый воронками, разделявший две линии траншей. Не было слышно ни раненных, ни криков солдат, была лишь всепоглощающая тишина. Бросив взгляд на убитого ею противника, девушка еще сильнее сжалась. Он лежал сейчас в луже собственной крови, перемешанной с грязью и дождевой водой, с широко открытыми глазами и замершей гримасой ужаса и бессилья. Руки все еще крепко сжимали бесполезную винтовку. «Сколько он еще будет тут лежать, пока его не вытащат товарищи или он истлеет под лучами солнца? День, два или месяц — все едино». Взгляд его стеклянных глаз был невыносим, дрожа от холода, девушка присела на корточки и быстрым движением опустила ему веки и вырвав из рук винтовку, принялась ее чистить. Ей она еще могла послужить, а ему была абсолютно не нужна.

Время тянулось безумно медленно, от постоянного напряжения начала болеть голова, да и долгое отсутствие сна давало о себе знать: девушка чувствовала себя разбитой и вымотанной. Еще немного и она бы точно уснула прямо здесь, невзирая на опасность быть обнаруженной. Неожиданно, тишину серого утра разрезали дребезжащие, почти звенящие, звуки асторских свистков — атака начиналась.

— Дождалась… — с некоторым облегчением выдохнула девушка, даже не задумываясь над тем, что сейчас начнется самая настоящая мясорубка, которая унесет жизни сотен людей, совершенно неважно, своих или чужих.

Застрочили пулеметы врага, переплетаясь со звуками взрывов ручных гранат, которыми их закидывали. Стали слышны крики, команды, засвистели пули, низко, прямо над Лаурой.

Понимая, что вылезать сейчас было бы чистым самоубийством, она хотела дождаться, когда к ее позиции подойдет первая волна атакующих, чтобы присоединиться к ним. Гул усиливался, нарастая с каждой секундой, когда наконец над ее головой не начали пробегать солдаты. Один из них, увидев ее, замешкался, направил на нее винтовку, но в то же мгновение увидев ее форму, побежал дальше, на позиции врага.

Вскарабкавшись по влажной от росы земляной стене воронки, она устремилась вместе со всеми в сторону траншей противника, на ходу ведя прицельный огонь из винтовки. Вдруг слева от нее ударил артилериский снаряд, разорвав нескольких несчастных на кровавые ошметки, раскидав в разные стороны изувеченные тела. Это проснулись вражеские батареи, начавшие вести прицельный огонь по наступающим силам асторских войск. На мгновение Лаура оглохла, замедлила темп, и наверняка стала бы отличной мишенью для врага, если бы ее не подхватила под локоть уверенная рука Ульриха. Он увлек ее за собой в небольшую воронку, усадил, схватил за плечи и пытался что-то сказать, но девушка не слышала его — на уши давила звенящая тишина, пока наконец, не стали появляться некоторые звуки. Через некоторое время все пришло в норму, проклюнулись первые звуки взрывов, за ними стали слышны выстрелы и крики. Лаура с Ульрихом продолжили наступление.

На бегу девушка обнаружила, что на ее винтовке штык был сломан — это было очень плохо. Когда они достигли окопов, часть из них уже была зачищена от врагов. Они спрыгнули вниз.

Вокруг царила разруха, штабелями лежали раненные и убитые, утопленные в грязи траншеи. Сновали люди, штыками добивали тех, кто по глупости подавал признаки жизни. Недолго думая, Лаура схватила первую попавшуюся винтовку и начала судорожно ее перезаряжать, пальцы не слушались, несколько патронов выскочило из ее рук, исчезая в месиве из грязи, крови и плоти. Не имей она выдержки, заработанной за полтора года работы в госпитале, ее наверняка бы уже вывернуло на изнанку от одного вида ужасных ран и запаха крови, пота, сырости и фекалий.

Щелкнул затвор — бывшая медичка готова была убивать, однако, славитане уже оставляли позиции, отступая на заранее подготовленные рубежи. Они находились примерно за километр от текущей линии окопов.

— Надо добить тех, кто остался, — сухо произнес Ульрих, уставившись немигающим взглядом на девушку, — Дальше у нас минута на то, чтоб передохнуть и нужно продвигаться дальше. Если дадим им засесть надолго на второй линии обороны, то опять встрянем тут на несколько месяцев.

— А разве их артиллерия не будет стрелять по нам стрелять? — девушка попыталась отогнать от себя мысли об убийстве раненных.

— Не будет, — отрицательно покачал головой офицер, — Так они могут попасть по своим, а значит будут осторожничать, дураки.

Они быстрым темпов перемещались по узким коридорам траншей, методично втыкая заостренные штыки в умирающих солдат. Кто-то молил о пощаде, по крайней мере, так казалось Лауре, которая совсем не знала их языка, кто-то же, стиснув зубы, принимал смерть с достоинством, не проронив ни звука, кто-то плакал от боли и ужаса, но ничего из этого не могло остановить отточенную сталь. В какой-то момент бывшая медичка поймала себя на мысли, что уже не воспринимает этот процесс как казнь или убийство, скорее, как монотонную и скучную работу, которую необходимо было выполнить. В начале войны, солдат охотно брали в плен, а затем обменивали на своих, но потом, это все сошло на нет. Никому не стало дела до жизни каких-то там простых людей. И даже если офицеров, обычно, брали живьем, чтобы выбить из них полезную информацию, то все равно их ждала таже участь, что и обычных солдат.

Через некоторое время опять зазвучали свистки и солдаты по команде вставали из захваченных траншей и устремлялись в атаку, неся за собой только смерть и разрушения. На той стороне их встретили очереди пулеметов и стройные винтовочные выстрелы. Волна за волной атаки разбивались о глухую оборону противника, все же, асторские молодчики слишком много времени потратили сидя в окопах, за это время, враги уже успели кое-как перегруппироваться и никак не желали сдавать свои позиции.

Лаура шла в атаку вместе со всеми, но каким-то чудом ей удалось избежать той участи, которая была подготовлена для большинства из ее роты. Через час стало понятно, что просто закидывать врага мясом было плохой идеей и прозвучал приказ об отступлении. Они вернулись обратно, начиная окапываться на отвоеванном клочке земли, расставлять пулеметные точки, налаживать коммуникации.

Они сидели сейчас в небольшом блиндаже и жадно поедали оставленную славитанцами провизию: консервы, хлеб, колбаса, несколько бутылок спиртного — все пошло в ход. Они закатили пир во время самой настоящей чумы и самое страшное, чувствовали себя прекрасно, жадно проглатывая пищу, даже не жуя, лишь бы просто хоть как-то протолкнуть ее в себя, они ели будто звери, понимая, что больше такой возможности может и не представиться.

Наевшись до отвала, Лаура лениво похлопала себя по карманам в поисках сигарет — все закончились. Поспрашивав у своих товарищей, ей удалось выпросить себе половину сигареты — на большее никто не был согласен, у них самих их почти уже не осталось, а Ульриха, у которого можно было бы и всю пачку выпросить, рядом не было, он сейчас находился в штабе, там решался вопрос о завтрашнем наступлении.

— Ты можешь походить поискать сигареты у славитанцев — там наверняка что-нибудь найдешь, — предложил полноватый тип, сидящий на табурете за столом и постоянно протирающий выступавший на нем пот рукавов шинели.

— Ты мне предлагаешь трупы обыскивать? — вскинула бровь Лаура, она пыталась извернуться и не обжечься об заканчивающуюся сигарету. — Я тебе не мародер какой-нибудь!

— Как знаешь, — пожал плечами боров, — А что, сигареты не пахнут. Наши-то непонятно, когда еще выдадут паек, так можно с ума сойти!

— Я уж как-нибудь справлюсь, — язвительно улыбнувшись, девушка отвернулась, направила свой взор в сторону выхода из блиндажа, — Как-нибудь справлюсь…