Немыслимое

Фрагмент 5

9

— Ну, показывайте, товарищ Королёв, свою «игрушку».

Три года прошло с той поры, когда здесь же, в астраханской полупустыне, тогда ещё «зэка» Королёв стал свидетелем запуска первого в этой исторической реальности искусственного спутника Земли. Не просто «болванки», а выполняющего вполне нужную функцию фоторазведчика. Сейчас он уже выработал ресурс, заменён тремя подобными, но продолжает «бегать» по орбите. Хоть и недолго ему осталось: три-четыре месяца, и где-то высоко в небе вспыхнет яркой падающей звездой, дотла сгорит в плотных слоях атмосферы.

Конечно, в сравнении со специализированными космическими аппаратами, используемыми потомками, эти спутники и качество «картинки» дают куда худшее, и живут меньше. Зато весят не 7–8 тонн, как те, а меньше тонны, и стоят намного дешевле. Просто подобную махину не запустить с помощью грунтового ракетного комплекса «Тополь», а строить специализированную стартовую установку для более мощных ракет и покупать сами ракеты обойдётся даже дороже, чем изготовить такой спутник.

Да, строится будущий космодром. Строится там же, где у потомков был построен, неподалёку от неприметного разъезда Тюра-Там в Казахстане. Но объём работ такой, что ракета «Союз», технологию производства которой потомки уже передали Советскому Союзу, сможет быть запущена с него не раньше, чем через пару лет. Запущена именно в качестве «космического грузовика», а не как «конверсионный» носитель ядерного оружия, каким была его, королёвская, «семёрка».

Три года прошло, и изменилось не только обращение Берии к главному конструктору ракет. Тогда, помнится, он к Королёву обращался на «ты», а теперь исключительно на «вы». И не «гражданин», а «товарищ», хоть судимость с Сергея Павловича всё ещё не снята. Да, пока её не снимают в качестве своеобразного дамоклова меча, стимулирующего конструктора. Впрочем, как и со всех бывших заключённых, работающих в ракетной программе. Да вот только пашут они, не жалея себя, не из страха перед тем, что, в случае чего, вернутся в лагеря. За совесть работают!

Изменилось буквально всё. Тогда, в начале лета 1940 года не было практически ничего: ни конструкторского коллектива, ни помещений для его работы, ни заводов, способных производить комплектующие для ракет, ни приборов, ни испытательной базы, ни даже материалов, используемых в них. Не говоря уж о знаниях того, как строить мощные ракеты. Всё пришлось создавать с нуля, с ровного места. Даже отдельную «ракетную» металлургию. Ведь, скажем, для того, чтобы хранить азотную кислоту, выступающую окислителем при горении ракетного топлива, подойдёт далеко не любая марка нержавеющей стали.

Контролирующие приборы — с нуля, сверхвысокоточные датчики и системы управления — с нуля. Даже измерительные приборы и технологическая оснастка — с нуля. Не говоря о специализированных станках, не имеющих аналогов мире. В этом мире. И опять, как у потомков, огромный воз дело, чтобы такое случилось, вёз на себе вот этот лысоватый мужчина в пенсне, за стёклами которого краснеют от хронического недосыпа карие глаза, кажется, просвечивающие насквозь любого.

Да, слово «игрушка», сказанное в адрес мощной ракеты, весящей семнадцать тонн, обидное. Только и сам член Государственного комитета обороны, курирующий ракетостроение, и её конструктор прекрасно знают: конкретно данная модель создавалась исключительно для отработки технологии, для обучения всех, участвующих в её создании, от последнего рабочего до главного конструктора. Конечно, после отработки технологии, ракеты этого типа могут послужить для геофизических исследований или даже для отработки применения различных боевых частей. Но массовыми никогда не станут. И даже вряд ли когда-нибудь встанут на боевое дежурство в ракетных частях. Встанут более совершенные, которые уже сейчас разрабатываются на основе опыта, полученного при разработке и испытаниях вот этих и предыдущей модели.

Восемьсот километров дальности заброски «полезного груза», массой полторы тонны. Это — не баран чихнул. Да вот только применять столь сложное, дорогостоящее устройство для того, чтобы обычная бомба рухнула где-то в восьмистах верстах от места старта на линию обороны противника, крайне нерационально. С этим справятся и бомбардировщики, несущие бомбы и потяжелее. Сергей Павлович прекрасно осознаёт, что его ракеты понадобятся, когда будет изготовлена «сверхбомба», способная разрушить целый город. Тогда можно будет закрыть глаза и на пять-шесть сотен метров отклонения от расчётной точки попадания. И пока нет ещё такой бомбы, не существует ни у Советского Союза, ни у его нынешних или очень даже вероятных противников, которые появятся уже скоро, его «двоечка» так и останется, как выразился Лаврентий Павлович, «игрушкой».

Висит сейчас эта «игрушка» на двух мачтах (пришлось извращаться, чтобы каждый раз при старте не губить машину-транспортёр, на которой ракета перевозится), полностью заправленная, но на всякий случай отключённая от всех кабелей, соединяющих её с наземным командным пунктом. Это — тоже отработка технологии подготовки к пуску последующей, более мощной ракеты, которая будет мобильной и сможет стартовать с минимально подготовленной позиции.

Будь это не экспериментальный, а боевой образец, его можно было бы применить и по Кёнигсбергу, и по Варшаве, и даже по пригородам Берлина. Теоретически. Но не практически, поскольку, как бы сильно не разнесло ракету при взрыве её головной части, а крупные обломки некоторых агрегатов уцелеют. И даже они могут дать множество подсказок врагам Советского Союза. Так что, и этот пуск, и несколько последующих будут производиться только на полигонах.

Всё, пора спускаться в бетонный бункер, на вершину которого вынесен целый «лес» перископов.

Обратный отсчёт, ставшие уже стандартными команды подготовки к пуску. И вот, наконец, та, после которой уже практически ничего не поменять: «Зажигание». Всё, пошла, родимая! В адском пламени сейчас горят кабели, соединявшие ракету с наземными устройствами до последнего мгновения, теряют прочность стальные мачты, служившие ей опорами, а ракета уже рвётся всё выше и выше. Какое-то время её ещё можно будет наблюдать в мощный бинокль, а потом отключатся двигатели, пиропатроны перерубят болты, крепящие головную часть к телу ракеты, и останется только ждать, когда лётчики-наблюдатели обнаружат облако подкрашенной в оранжевый цвет пыли на месте падения.

— Поздравляю с удачным запуском, товарищ Королёв, — улыбнулся нарком внутренних дел, когда от пилота-наблюдателя пришло кодированное подтверждение того, что он видит место падения «боеголовки». — Только объясните мне, почему у вас происходит такое ритмичное чередование успехов и неудач? Насколько я помню, это пятый пуск данного изделия. Каждый нечётный пуск удачный, каждый чётный — неудача. В следующий раз нам снова ждать неудачу?

— Объясняется это просто, товарищ Берия. В первых двух нечётных стартах мы использовали в системе управления ракеты элементную базу потомков, а в чётных — нашего изготовления. В двух неудачных пусках мы выявили нестабильно работающие узлы, и в данном, пятом по счёту пуске, использовали доработанные версии приборов, изготовленных на нашей элементной базе. Как вы видите, испытание прошло успешно, и значит, можно сказать, что нам удалось добиться стабильной работы всех систем. Если и следующий пуск пройдёт нормально, то я буду считать, что мы своей цели достигли.

По пути на аэродром Берия неожиданно приказал остановить «эмку» и жестом пригласил Королёва прогуляться по степи в стороне от пыльной дороги.

— Как мы и определили в наших планах, следующая ракета должна обладать дальностью не менее двух тысяч километров. И нужно очень спешить уже к началу нынешней зимы у вас должен состояться хотя бы один её успешный пуск. А лучше два. Это жизненно важно для страны. Понимаете? Чтобы те, кто сейчас готовится ударить нам в спину, чётко знали: им не отсидеться за морем. Возмездие настигнет их и там.

За морем? Кто у нас находится за морем? Нет, не Америка, ради противодействия которой в мире потомков потребовалось создавать межконтинентальные ракеты: двух тысяч километров мало, чтобы достичь американской территории. Остаются Англия и Япония.

— А будет что забрасывать на эти две тысячи километров? — спросил Сергей Павлович.

— Не будет, — вздохнув, покачал головой нарком. — Ни в этом году, ни в следующем ещё не будет. Но кто же нам помешает блефовать, если у нас на руках появится другой козырь, способный долететь от Белоруссии до Англии? Пусть ОНИ ломают голову над тем, что именно к ним может прилететь: то, что мы покажем в кинохронике, взятой у потомков, или… Или всего лишь оранжевая краска, которая сегодня рассеялась где-то в казахстанской степи.

10

В отличие от оберста Шульце, его советского коллегу, тоже полковника, но Госбезопасности, даже в родной «конторе» не все знали по настоящему имени. Поскольку его «амплуа» было несколько иным, чем у «чистого разведчика» Шульце — диверсионная работа. Но это вовсе не значит, что Наум Эйтингон не занимался прочими делами разведывательного и контрразведывательного характера. В их профессии просто невозможно чего-либо добиться, не занимаясь сбором и обработкой информации, её тщательнейшим анализом. А, как известно, 90% разведсведений добывается именно из открытых источников.

Вот поэтому Наум Исаакович, больше известный даже коллегам по НКВД как Леонид Александрович Наумов, как и «отдыхающий» на Мальте бывший помощник Канариса, значительную часть рабочего дня проводил за чтением газет и «выписок» с текстами информационных сообщений крупнейших радиостанций.

Между двумя полковниками имелось и ещё одно очень важное отличие. Если Шульце со времён Первой Мировой войны, именуемой на Западе Великой, а в Советском Союзе Империалистической, специализировался на России, то Эйтингона диверсантская судьба знатно покидала по всему миру. Спецоперации в Китае, Турции, Испании, Франции, Мексике — далеко не полный список дел «Наумова». Кто знает, что лучше: специализация на одной стране, позволяющая досконально изучить противника, или разнообразие целей, очень развивающее способность быстро вникать в обстановку и принимать неординарные решения?

Да, диверсант, проведший массу удачных и несколько неудачных операций. Но это вовсе не значит, что «Леонид Александрович» занимался исключительно взрывами, похищениями и убийствами. Немалый кусок его жизни заняло противодействие диверсионной работе противника. Не зря же ещё в начале прошлого века Эжен Франсуа Видок утверждал: «только преступник может побороть преступление». Вот и то, как предотвратить диверсию, лучше всего знает диверсант.

Военная и политическая ситуация со временем меняется, меняются и задачи, стоящие перед чекистами. Если в 1940 году требовалось противодействовать бандитскому подполью в Прибалтике, а после этого резко «переключаться» на борьбу с немецким диверсионным полком «Бранденбург-800», то уже к концу 1941 года на первый план выдвинулось противодействие массово засылаемым в советский тыл диверсантам-соотечественникам, наспех обученным в многочисленных разведшколах Абвера.

Да, хвалёный Абвер в этом вопросе допустил серьёзную промашку, сделав ставку на «одноразовых» агентов. Предателей среди пленных красноармейцев, увы, найти не представляло труда: «идейных» среди было немного, а вот испугавшихся, не выдержавших жесточайшего отношения, сколько угодно. Отсев, конечно, проводился, а кандидаты на заброску в советский тыл, как правило, повязывались кровью. Но две-три недели подготовки — это слишком мало, чтобы подготовить «качественный материал». Вот и получалось, что, чаще всего, такие агенты успевали (если успевали) выполнить единственное задание, прежде чем попадались в руки советским контрразведчикам. А многие и вовсе, едва оказавшись за линией фронта, добровольно являлись с повинной, надеясь уцелеть в обмен на информацию о тех, с кем проходили подготовку у немцев.

Успел Эйтингон и принять участие в «радиоиграх» с германской разведкой. И в весьма успешных радиоиграх, позволивших сберечь тысячи жизней красноармейцев и сэкономить десятки миллионов рублей, которые пришлось бы тратить на восстановление разрушенного хозяйства. Но, как было сказано выше, поменялась военно-политическая ситуация, и полковник ГБ (напомним читателям, что «выравнивание» званий чекистов с общевойсковыми, как и введение погонов, в этом мире произошло значительно раньше, чем в их истории) снова оказался брошен на новое направление.

Задание ему формулировал никто иной, как сам товарищ Сталин, лично решающий, кому предоставлять допуск к информации, полученной от потомков. И, на удивление, их краткая встреча завершилась загадочными словами:

— Знакомясь с этой информацией, товарищ Эйтингон должен помнить, что даже секретарь ЦК — человек, а людям свойственно ошибаться.

Что он имел в виду, стало ясно из документов, в которых «генерал Эйтингон» фигурировал как отстранённый от должности и арестованный органами Госбезопасности с личного одобрения Сталина. А до ареста «Наумов» занимался противодействием американской разведке в Болгарии: вчерашние союзники очень жёстко пытались не допустить разработки в этой стране месторождения урана.

Но пока (пока!) Науму Исааковичу требовалось сделать всё, чтобы не допустить дальнейшее сближение британских и германских разведок.

Да, из документов, полученных от ведомства генерал-лейтенанта Фитина, следовало, что контакты между MI6 и Абвером поддерживаются, а адмирал Канарис недавно даже лично встречался с главой Секретной разведывательной службы Стюартом Мензисом. А темой их встречи, происходившей на территории Испании, было заключение мира между Германией и Великобританией после устранения Гитлера и совместные боевые действия против Советского Союза. В британском генеральном штабе даже началась разработка планов такой войны, получивших лично от Черчилля название «Операция Немыслимое».

Но вмешательство советской разведки серьёзно осложнило возможность такого альянса. Эйтингон никогда не задавался вопросом, кто именно подбросил помощнику американского министра финансов Гарри Декстеру Уайту разработанный им же, но в мире потомков годом позже, план «умиротворения» послевоенной Германии. Да ещё и настоял на публикации основных положений этого плана, получившего имя непосредственного начальника Уайта, «План Моргентау», в американской прессе. Но операция была проведена блестяще и имела сногсшибательный эффект.

Первым из немецких политиков, кто отреагировал на публикацию в «Вашингтон Пост», стал Йозеф Геббельс, объявивший «план Моргентау» «еврейской местью Германии», поскольку американский министр финансов происходил из еврейской семьи. В общем-то, экономические последствия реализации данного плана он оценил верно: в Германии, превращённой в «гигантскую картофельную грядку», до 40% немцев, лишившись работы на промышленных предприятиях, были обречены на голодную смерть. А остальные 60% — на нищенское существование. Поскольку Генри Моргентау успел проконсультироваться по Плану с личным помощником Черчилля лордом Черуэллом, «испытывающим почти патологическую ненависть к нацистской Германии и почти средневековое желание мести», Геббельс подавал это как полное согласие с положениями Плана как Рузвельта, так и британского премьера.

На самом же деле, как докладывала советская разведка, у дальновидного Черчилля раскрытие в прессе так и необсуждённого с американским президентом документа вызвало приступ бешенства. Да, Британия очень и очень зависела от американских поставок техники, вооружений и промышленных товаров, и «борову», как его называли немцы (и не только немцы), приходилось усиленно лавировать между собственно британскими интересами и пожеланиями «кузенов». И, будучи знакомым с содержанием «Плана Моргентау», он планировал выхолостить, смягчить его настолько, чтобы План не вызывал столь категорического отторжения у немцев.

Но получилось, что получилось: на призывные пункты в Германии хлынул поток добровольцев, желающих не только записаться в армию, но и принять участие в создании оборонительных укреплений на территории Франции, чтобы не допустит высадки союзников с моря. В лучших традициях стахановского движения, немецкие рабочие трудились сверхурочно, чтобы произвести больше самолётов, танков, подводных лодок, винтовок и снарядов.

После значительного перерыва возобновились авианалёты на Великобританию, причём, немецкие лётчики дрались в воздухе с невероятной яростью. Начавшаяся 2 июля высадка союзников на Сицилии столкнулась с донельзя вялым сопротивлением итальянцев, но уже на третий день операции немецкий 14-й танковый корпус генерал-лейтенанта Хубе, чудом спасшегося из котла под Полтавой, просто вкатал в высадившихся в южной части острова англичан и американцев в землю. Немецкие танкисты и пехота поддержки, даже оказавшись в локальном окружении, сражались яростно и ожесточённо. Заброшенных в тыл парашютистов союзников в плен не брали, уничтожая поголовно.

Но самое главное, с точки зрения Эйтингона, это то, что группа заговорщиков «Кружок Крейсау» во главе с фон Мольтке и фон Вартенбургом, временно прекратила контакты с англичанами, сформулировав причину следующим образом: «в трудный для Германии час мы не имеем права сотрудничать с теми силами, которые готовят уничтожение Фатерлянда».