Ненавижу тебя, сосед

22. Ярослава

Этот день не смог бы стать ещё хуже, упади мне на голову метеорит. Потому что случается нечто похуже. Мне звонит мама.

Звонит в тот самый момент, когда я выхожу из ванной комнаты, пропахнув шампунем Демида. Настойчиво, три раза подряд почти без перерывов, но только на четвёртый я всё-таки снимаю трубку.

Хотя разговаривать с ней нет никакого желания, но игнорировать факт, что у меня есть мать, не могу. Не получается.

Я всё ещё не поняла, почему она так поступила. И с этим мне всё-таки придётся разобраться. Я же считаю себя взрослой, да?

— Яся, Ясенька! — истерически вопит в трубку мама и будто бы бежит куда-то. — Я узнала о пожаре! Ребёнок мой бедный, детка моя, что же ты пережила там?! Какой ужас и кошмар. В новостях даже показали! Мне и тётя Марина позвонила, и тётя Наташа. Все переживают за тебя.

— Мам, всё хорошо уже, не надо вам панику наводить. Нас… нас временно расселили, дальше будут решать, что делать с нами. Никто не пострадал! Это ведь самое важное…

— И слава богу, что никто не пострадал! Я и так едва держусь, с ума тут скоро сойду.

На мгновение так тепло становится. Кажется, не может эта женщина, которая так волнуется обо мне, быть жестокой. Ну как такое вообще можно представить?

— Мама, успокойся, — прошу, но мой голос тонет в новой порции её причитаний.

— Мы с отцом выезжаем, срочно! — обуздав истерику, мама становится разумнее.

Я сижу на краю кровати, ковыряю пальцем угол полотенца, которое любезно выделил для меня Демид, и смотрю на свои колени. На них капли воды, а ещё мурашки. От одной мысли, что родители завтра будут здесь дурно.

— Не знаю, где эти гады вас расселили, но сейчас ты едешь к тёте Нине, — распоряжается мама, а я закатываю глаза. В носу щиплет из-за воображаемого аромата, который насквозь пропитал квартиру нашей дальней родственницы. — А нет! К ней же нельзя. Как же я забыть могла…

— Как жаль, — нагло вру. На самом деле мне всё равно, к тёте Нине я всё равно ни за что по своей воле не поехала.

Но мама не замечает издёвки, продолжает:

— У неё же жильцы наконец появились, — грустит. — Два замечательных мальчика-студента. Ехать тебе туда ночью исключено.

И правда. Они ведь сразу на меня набросятся, как голодные волки.

Ох, знала бы ты, мама, где я провожу эту ночь. Лопнула бы и, нарушив все законы физики, телепортировалась перед моим носом. Ой, что было бы, что было! Маленькая обидевшаяся злая девочка внутри меня хихикает от этой мысли и радостно хлопает в ладоши.

Мама ещё долго ругается в трубку, что я упустила такую квартиру, в которой уж точно никаких пожаров. Попутно руководит отцом и их сборами, я слушаю этот бесконечный поток слов и не могу придумать, как его остановить. Как заставить маму не приезжать? И возможно ли это, когда она так взвинчена. Её разрывает на части от кипучей энергии.

— Ночь на дворе, ужас какой. А моя девочка из-за этого пожара, что делать должна? На лавочке ночевать? — злится мама.

— Но нас же расселили, я ведь говорила. Ты меня не слышишь?

— Ой, — фыркает в трубку мама, а мне хочется щёку вытереть. — Всё я слышу, деловая ты моя. Но это не дело! Что это за временное жильё такое? Барак, наверное, какой-то? Очередной клоповник.

Обвожу взглядом красивую комнату, вспоминаю просторный двор и не сдерживаю улыбки.

— Это точно не клоповник.

— Ага, слышала я уже про общагу твою то же самое, а на деле, что оказалось?

Не сказать, что мама совсем уж ошибается, но всё-таки…

— Я так и знала, я чувствовала, что тебе не нужно ни в какой институт поступать. Но втемяшила себе в голову, не переубедить!

— Мама…

— Ничего не хочу слышать. Завтра мы с отцом приезжаем, и ты забираешь документы! Я тебя там одну не оставлю. Раньше я ещё кое-как мирилась с твоими фокусами, но после пожара? Нет уж.

Спина покрывается плёнкой липкого пота, сердце взволнованно стучит. Нет-нет-нет, только не это. Не сейчас!

— Ты не можешь, это неправильно, — пытаюсь достучаться до мамы, но мой голос слишком слабый, чтобы я могла докричаться до неё.

— Я могу, поверь. Ещё как могу! — пусть это невозможно, но я вижу хищный блеск в глазах мамы. — Да я в суд подам на эту шарашкину контору. А если бы кто-то погиб? Ярослава, если бы ты не смогла выбраться? Что было бы? У меня запасных детей нет.

— Ты права, я понимаю, но…

— Никаких «но»! Будут свои дети, всё поймёшь без слов и споров. Нокает она мне, ишь ты. Это нужно на своей шкуре испытать. Понять, что чувствует мать, когда узнаёт, что дом, в котором живёт её ребёнок, сгорел дотла. Да у меня волос седых теперь в три раза больше, сердце шалит…

Мама перечисляет свои вновь открывшиеся диагнозы, а я падаю спиной на кровать. Смотрю в потолок, считаю до десяти и обратно. Жду, когда мама выдохнется.

— В общем, мы с отцом выезжаем, завтра рано утром приедем к институту. Будь готова вернуться с нами домой.

И вешает трубку, а я больше всего на свете хочу оказаться сейчас в лесу, чтобы проораться.

Я сижу на кровати, скрестив ноги, а сна ни в одном глазу. Смотрю на экран телефона, пытаюсь читать. Нужно сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать это сосущее разочарование. Оно, словно клещ, впилось в меня, никак не хочет отпустить.

Я никуда с мамой не поеду. Мне не пять лет, я не обязана слушаться и делать всё, что взбредёт в её голову. Это так не работает. Но что будет, когда они приедут завтра? Трудный разговор? Обязательно. Скандал? Непременно.

Я знаю её отлично. Мама пойдёт ругаться в деканат, устроит там разнос всем и каждому, будет угрожать. Опозорит меня! Сделает посмешищем.

Однажды она уже разрушила мою жизнь, хотя целилась в других людей. Но меня зацепило.

Чем руководствовалась, распуская слухи? Не знаю. Была же у неё какая-то цель? Или я слишком наивная?

В общем, утром меня ждёт настоящий концерт без заявок.

Шмыгаю носом. То, что папа всегда на стороне мамы, хоть и корчит из себя главу семейства, ранит. Почему он такой? Слабый перед её натиском?

Я пыталась до него дозвониться, но он даже трубку не взял. Испугался, что попрошу за себя вступиться? Потребую вспомнить, что он мне вообще-то отец, а не чужой дядька? Буду плакать и умолять? Не знаю, но папа предпочёт проигнорировать. Ведь так проще, да?

Очередное разочарование, и их что-то многовато для меня.

Спрыгиваю с кровати, вешаю на батарею почти высохшее полотенце, надеваю платье. Мне нужно выпить воды, прогуляться во дворе, сделать хоть что-то, чтобы не сойти с ума и хотя бы попытаться найти равновесие.

В коридоре тихо. Я прикрываю за собой дверь. Как преступница, крадусь вниз по лестнице, вздрагиваю от скрипа одной из ступенек. Звук оглушает, и, схватившись за прохладное дерево перил, замираю. Глупость какая-то! Испугаться такой ерунды! Но я слишком взвинчена, чтобы вести себя адекватно.

— Ты чего не спишь? — голос Демида таким громким кажется.

На месте подпрыгиваю, едва не заорав от ужаса.

— Напугал, блин! — меня трясёт, будто температура поднялась. — Что за привычка на людей выпрыгивать?!

Демид щёлкает выключателем, холл озаряется десятком потолочных светильников, ерошит волосы на затылке. На нём спортивные брюки, низко сидящие на бёдрах и… ничего кроме. Голый торс, голые ступни.

Не знаю, куда глаза деть, а Лавров наслаждается моим замешательством. Складывает руки на груди, и кажется, что от лишнего движения штаны просто слетят и откроют то, на что приличные девушки не пялятся.

— Ты сам почему не спишь?

— Будешь молоко? — Демид игнонирует мой вопрос, но это даже хорошо.

— Буду, — отвечаю слишком поспешно, но от молока физически не могу отказаться.

Облизываю губы, готовая приплясывать от предвкушения.

Молоко на ночь? Тёплое? Да это же райское наслаждение! А если ещё и с мёдом, так будет вовсе ожившая мечта.

— С мёдом? — будто читает мои мысли, а я киваю, пытаясь никак не выдать своей радости.

А то ещё зазнается.

В тишине раздаётся странный звук, от которого мурашки ползут по спине. Кажется, совсем рядом рычит дикий зверь, захлёбываясь злостью. И так натурально рычит!

— Это Обухов храпит, — смеётся Демид, а я ошарашенно прислушиваюсь. И правда! Храп! — С ним вообще весело. Если не храпит, так поёт во сне, а если не поёт, так разговаривает.

Демид рассказывает про Илью, улыбаясь, а взгляд тёплый и лучистый.

— Тебе повезло с друзьями, — говорю, а Демид неопределённо плечами пожимает.

— Наверное.

На мгновение повисает нервная пауза, но я спрашиваю:

— Никита вернулся?

— Соскучилась? — Демид закладывает руки в карманы, раскачивается с пятки на носок, и смотрит на меня пронзительно.

Если бы я не знала его, подумала, что ревнует. Но Демид не стал бы. Не знаю, что творится между нами… может быть, Лаврова чувство вины гложет, может быть, что-то другое — не знаю. Но все эти поцелуи, странные намёки, его эмоции — разве они имеют что-то общее с влюблённостью?

Запуталась.

— Пойдём, — Демид взмахивает рукой, а на кухне первым делом распахивает створку холодильника и достаёт большую бутылку молока. Следом на столе появляется ополовиненная банка мёда, брикет масла.

Забираюсь на стул, невольно любуюсь широкой спиной Лаврова. От малейшего движения под смуглой кожей перекатываются мышцы, на шее бугрятся вены. Мне неловко, что подглядываю, но и не смотреть не получается. Глаз не отвести!

— Ты на меня смотришь, — я слышу усмешко в низком голосе, и мои щёки от стыда мгновенно алеют. Чёрт, у него глаза на затылке?

— Вот ещё, — фыркаю, а Демид смеётся, размешивая в молоке мёд. — У тебя самомнение до неба и выше.

— Да-да, всё дело в моём самомнении.

Демид оборачивается, ставит передо мной чашку молока, а я полной грудью вдыхаю сладкий пряный запах.

— Смешная ты, а я почти забыл об этом.

Не сдерживаюсь, показываю ему язык, понимая, что впервые не думаю о родителях.

— Так почему ты не спишь?

— А ты?

— На работе был, — Демид поворачивает ко мне стул спинкой, седлает его и, положив подбородок на предплечья, смотрит на меня из-под ресниц. — На пару часов вызвали.

— Ты работаешь? По ночам? Боюсь предположить кем…

— Стриптизёром, — выдаёт и следит за моей реакцией. — А что? Не похож? Отличная работа. Съездил, задницей покрутил для красивых женщин, вынул деньги из трусов и гуляй дальше.

Это так глупо и смешно одновременно, что не могу удержаться от смеха.

— А если серьёзно?

— В гараже неподалёку тачки ремонтирую. Конечно, красивых женщин там маловато, но зато трусы снимать не надо.

Демид кажется абсолютно серьёзным, но его глаза смеются.

— Ну так, сколько можно тебя спрашивать? Синеглазка, ты чего не спишь?

— Настойчивый какой… Мне мама позвонила, — прикусываю язык, когда понимаю, какую глупость совершила, сболтнув Демиду, и делаю большой глоток, но обжигаю язык и кашляю.

— Торопыга, — Демид хлопает меня по спине, но больше гладит, каждый раз останавливаясь чуть больше чем нужно в районе лопаток. — Всё? Не удавилась?

— А ты бы, наверное, обрадовался?

— Так что там мама, если после её звонка ты по ночам бродишь?

Ёрзаю на стуле, смотрю куда угодно, только не на Демида. Зачем я вообще проболталась? И кому? Лаврову? Ладно бы Дашке. Он же мне… не друг же, верно?

— Яся, всё равно же не спим, — Демид касается моей руки, проводит вверх по предплечью, а я вздрагиваю и сбрасываю его пальцы.

Ладно, сам напросился.

— Мама узнала о пожаре и собирается завтра утром приехать и забрать меня из института.

Я говорю это, наверное, слишком зло, выплёвывая горькие слова. Смотрю в тёмные глаза Демида, а в уголках глаз щиплет.

— А ты?

— Что я?

— Собралась уходить из института?

— Нет.

— Ну и всё, — Демид говорит совершенно спокойно, уверенно, и его голос успокаивает меня. — Мало ли что хочет эта женщина, ты-то не должна хотеть этого вместе с ней. Яся, в первую очередь думай о себе, потом уже о том, чтобы быть хорошей в глазах всех подряд.

— А если она скандал учинит? Я со стыда сгорю.

— О, твоя мама такая же буйная, какой я её помню? Всё так же не любит нищебродов, презирает тех, кому повезло меньше?

— Да, — мне приходится это признать, потому что Демид пострадал от снобизма моей матери, как никто другой. — Она ни капли не изменилась. Иногда кажется, что только хуже стала.

Поддавшись импульсу, потому что больше не получается всё в себе держать, рассказываю, каким боем я добилась поступления. Что выслушала, что пережила, когда родители так и не вышли, чтобы меня проводить.

— И после этого ты переживаешь о каком-то позоре? — искренне удивляется Демид, и в его словах так много правильного. — Это её проблемы, если устроит скандал. Это будет её позор.

Молоко чуть-чуть остыло, больше не щиплет язык, а его медовая сладость обволакивает.

— И ещё, Яся, — лицо Демида на мгновение становится хищным. — Завтра приводи свою маму в этот дом.

— Что ты задумал?

— Тебе понравится, — усмехается и щёлкает меня по носу, как когда-то в детстве. — Если я хоть немного за свою не самую удачную жизнь научился разбираться в людях, ей понравится.

— Что-то мне дурно, — картинно обмахиваюсь рукой, а Демид подпирает щёку рукой. Толстые вены на его предплечьях так и манят к себе прикоснуться.

— Повеселимся завтра, — подмигивает мне и вдруг, потянув на себя, усаживает себе на колени.

От неожиданности даже отреагировать не успеваю, а Демид смеётся моей реакции. Наверное, я и правда очень смешная, а моё лицо на перезревший банан похожее.

Краснею. Щёки покалывает горячим теплом, бурлящим под кожей. Хочется отвернуться и спрятаться, чтобы не видел Демид, как действуют на меня его прикосновения, близость тел, но Лавров обвивает мою талию руками, крепко держит, и вырываться — глупо.

— Почему мне постоянно хочется тебя трогать? — размышляет Демид, блуждая взглядом по моему лицу, заставляет ещё сильнее краснеть, хотя, кажется, что дальше некуда. — Целовать… так бы и сожрал тебя, Синеглазка. Это ненормально.

— Не надо меня жрать, — ёрзаю, всё-таки пытаюсь отвоевать себе кусочек свободы, но руки Демида сильные. — Лавр…

— Что, Синеглазка? — хитро щурится.

Его лицо слишком близко. Демид носом задевает мою щёку, трётся, ластится, а у меня кислорода в лёгких слишком мало, чтобы суметь хотя бы один нормальный вдох сделать и не захлебнуться в запахе туалетной воды Лаврова.

Запахе, который не душит меня, как парфюм Никиты.

— Ещё скажи, что ты ничего подобного ко мне не чувствуешь.

О, Лавров! Как ты прав! Я столько чувствую к тебе, что слов мало, описать всё это.

— Я? Чувствую. Что всё ещё временами жутко тебя ненавижу. Иногда боюсь. Это рефлекс.

— Пройдёт?

— Не знаю… а ты как думаешь? Твои рефлексы пройдут?

Воцаряется тишина, в которой «рычит» в соседней комнате Обухов, а больше ни единого звука. Я оборачиваюсь, ловлю взгляд Демида, пытаюсь в нём ответ прочитать. Повинуясь странному инстинкту, я перекидываю ногу, «седлаю» Лаврова, как он совсем недавно стул. Это самое интимное, самое смелое, что я когда-то делала, что позволяла себе, но сейчас, чувствую, именно так правильно.

Широкие ладони Лаврова ложатся на мою голую спину, замирают на лопатках, но уже через мгновение спускаются ниже, до самой талии, после путешествуют вверх до основания шеи и снова вниз. От его прикосновений немеет кожа. Немеет и одновременно горит.

— Я хочу посмотреть в глаза твоей мамы, — Демид мрачнее грозового неба, и в глазах его отблески света, похожие на искры костра. — Она сломала жизнь моей матери. Яся, если ты меня всё-таки обманула, я не знаю зачем, но вдруг так сделала, я не выживу больше. Слышишь меня?

В этот момент Демид обнажается передо мной, становится беззащитным и ранимым. Боль выплёскивается из его глаз, мощная. Влекомая незнакомыми чувствами, я кладу руки на его плечи, повторяю недавние движения: вверх до основания шеи и снова вниз.

Демид вздрагивает, а я продолжаю гладить его горячую кожу, беру в плен лицо. Шершавые щёки под моими пальцами становятся ледяными, а под левым глазом дёргается нерв.

— Ты выживешь, — шепчу, упираясь лбом в его.

— Яся…

Демид втягивает воздух сквозь сжатые зубы, а я толкаюсь вперёд, неумело касаюсь своими губами его. Осторожно языком провожу по контуру, и это запускает цепную реакцию.

Мы целуемся. Или пытаемся сожрать друг друга? Как два испуганных маленьких зверька, столкнувшихся в лесу, мы боремся за кусочек свободы, за свою жизнь, изливаем всё, что копилось внутри. Сплетясь руками, сердцами, мыслями, мы глухо стонем, и внутри всё плавится от малейшего прикосновения.

Становится жарко, томно, невыносимо. То ли хорошо, то ли плохо — не разобрать. Нужно прекратить, нужно снова вернуть себе благоразумие, но ничего не получается. Это сумасшествие, но оно сильнее меня, сильнее нас, всего мира важнее.

Я прихожу в себя, когда Демид поднимает меня на руки и несёт вверх по лестнице. И снова, как накануне вечером, я прошу себя отпустить.

Пока не стало поздно. Пока мы не наделали глупостей, поддавшись боли, что сильнее нас.

— Демид, я… это всё слишком…

Демид будто в себя приходит. Ставит меня на пол, отступает на шаг. Будто рядом открытый огонь, он бегом спускается по лестнице, но в самом низу оборачивается и улыбается:

— Я всё понял, Яся. Ты права, сейчас — время для глупостей. Потом, когда мы будем готовы. Оба.

— Спасибо…

Демид стоит у подножия лестницы, засунув руки в карманы, снова с пятки на носок перекатывается, а в тёмных глазах пляшут черти.

— Поспи, Синеглазка. Во сколько там твоя мама приедет?

— Думаю, часам к восьми.

— Тогда в семь спускайся вниз, отвезу тебя к институту.

Теряю дар речи, а в голове искры и взрывы.

— В смысле отвезёшь?

— На машине, — пожимает плечами. — Или лучше на мотоцикле?

— Нет-нет, ты не понял! Зачем ты будешь меня отвозить?

Демид опирается рукой на перила, смотрит хитро-хитро:

— Помнишь, мы говорили о веселье? Это оно и есть. Сюрприз для твоей заботливой мамы.

Что-то мне дурно…

— Я ничего не понимаю, но почему-то кажется: ты знаешь, что делаешь.

Вместо ответа Демид кивает и, не говоря больше ни слова, скрывается за поворотом и выключает свет. Холл погружается в темноту, а я в размышления.

Что будет завтра, когда мама увидит Демида? Ой, что будет! Катастрофа! Но прятать Лаврова от мамы? Нет, я не хочу этого.

Вернувшись в комнату, я запираюсь изнутри, скидываю платье. Закопавшись в одеяло, наконец проваливаюсь в сон.