Ненавижу тебя, сосед

35. Ярослава

Конечно, разобраться в хитром устройстве машины Демида — дело не для слабаков. Какие-то кнопки, рычаги, мигающая при любом неверном движении панель. Я-то училась водить на папиной старенькой машине, понятной и простой. Вот тут сцепление, педаль газа, вот тут тормоза, вот так переключать скорости, руль влево, вправо и поехали. Главное — плавно ногами жать, не лихорадить и внимательно следить за дорогой. Остальное — дело опыта, но с машиной Лавра приходится попотеть, и это пусть трудная, но выполнимая задача. Справлюсь! Что я, зря выгрызла золотую медаль, участвовала в пяти республиканских олимпиадах, получила тридцать две грамоты и диплом из рук губернатора? Да обо мне даже в местой газете писали, как о надежде и представителе непропащего поколения. Помню, мама тогда жутко гордилась и даже мой любимый торт испекла, всем хвасталась моими успехами.

Я упорная! А ещё серьёзно настроена выбить всю дурь и беспокойство скоростью и свободой, и ничто меня не остановит. Не дождутся!

Откуда столько решимости только? Но, наверное, чаша терпения переполнена. Времени на страдания не остаётся, желания плакать нет, и есть только жажда движения, действий. Похоже, я достигла точки кипения, и теперь либо взорвусь, либо двинусь вперёд.

Мне это необходимо, как кислород, как вода и еда. Даже больше! Немножко жалею о том, что Демид не приезжает больше на мотоцикле. Я бы с удовольствием устроилась впереди, раскинула руки в стороны и мчалась, куда угодно, лишь бы подальше от сосущей пустоты внутри.

Сначала родители, пожар, снова родители и теперь Никита с его злыми пророчествами. Будто бы действительно что-то знает.

Всё-таки завожу мотор. Машина вначале неуверенно, будто лошадь почувствовала в седле другого хозяина, а после с приглушённым рёвом трогается с места, рождая в душе какой-то детский восторг. Свет фар выхватывает погружённый в ночь пейзаж. Пожелтевшая трава кажется золотистой, густые тени деревьев выглядят постине зловещими, а совсем рядом низко пролетает птица.

— Йуху! — вскрикиваю и чуть прибавляю газа, делая круг по импровизированной трассе. — Я как настоящая гонщица!

Смеюсь, и только ремень безопасности мешает радостно подпрыгивать на месте.

— Ещё какая гонщица, — Демиду тоже весело, и больше не косится на меня с недоверием. До этого казалось, что он напряжён, потому что ждёт, что в любую секунду машину занесёт, и ему придётся, как герою боевика, перехватывать руль, чтобы не убиться.

Но я действительно умею водить! Похоже, Демид тоже в этом убедился, потому что смеётся, запрокинув голову, когда я делаю очередной крутой вираж, не сбавляя скорости. В венах чистейший адреналин, в нём нет ни капли крови. Только отчаянная решимость, веселье и счастье… да-да, именно оно! Голова пустая, в ней нет ни единой плохой мысли, и кажется, что вот такой всепоглощающий восторог буду чувствовать всегда.

Наверное, час гоняем по полю, пока на приборной панели не начинает истерически мигать какое-то сообщение.

— Ой! — пугаюсь и резко торможу, но даже это делаю почти как профессионал, а не перепуганная истеричная барышня.

Горжусь собой!

Демид расслабленно откидывается на спинку сиденья, смотрит на меня хитро, а на губах улыбка. Он похож на сытого довольного жизнью кота, который съел только что целую банку сметаны и хочет ещё. — Ты круто водишь.

— Не ожидал? — горделиво выпячиваю грудь, упираю руки в бока и вскидываю голову, носом едва потолок не тараня. — Думал, я слабая девчонка, да? А нет!

— Чего же тогда на мотоцикле боялась ездить? Или я тебя так пугал?

— Тогда меня вообще пугало всё, что с тобой связано.

— Понимаю. Но, скажи пожалуйста, что тебя пугало больше: я или то, что ты чувствовала на том мотоцикле, ко мне прижимаясь?

— Ну тебя, не дождёшься! — да что же я опять краснею?! Надо, наверное, тональным кремом пользоваться, чтобы хотя бы не так сильно свои реакции выпячивать. Может быть, поможет?

Демид не настаивает, лишь, подавшись вперёд, смотрит на приборную панель, навороченную и светящуюся разными огоньками. Каких показателей на ней только нет! Настоящий бортовой компьютер.

— Так, Синеглазка, идём по классике.

— Что ты имеешь в виду?

Демид выглядит озадаченным, и я не понимаю, что именно его так встревожило.

— Короче говоря, есть две новости: одна хорошая, вторая не очень. И тут я должен поинтересоваться, с какой начать. Что выберешь?

— Давай с плохой, — Демид такой загадочный, что меня начинает это беспокоить, но я пытаюсь не показывать вида.

— С плохой так плохой. В общем, у нас почти закончился бензин, а это значит, что до заправки нам придётся идти пешком, а это несколько километров только в одну сторону. И то, эту машину нельзя абы чем заправлять, потому придётся ещё пару километров пройти.

— А почему бы нам такси не вызвать? Туда и обратно, а? — это решение мне кажется логичным, но Демид только тяжело вздыхает и снимает с подставки свой телефон. Показывает на экран, где на лесенке связи ни единой ступеньки. — Блин. Не ловит, что ли?

— Не-а. Я, в принципе, привёз тебя сюда из-за этой особенности, — и немножко смутившись, как школьник, добавляет: — Чтобы никто не мешал.

— Странно так. Вроде от города всего-ничего, а связь уже не ловит.

— Особенность этих мест, — зловещим шёпотом сообщает и утробно хохочет. Такое ночью услышишь, в штаны наложишь непременно. — В общем, такие пироги.

— А какая хорошая новость?

Демид, играя бровями, открывает бардачок, а в нём связка ключей.

— Совершенно случайно тут неподалёку один из домов моего отца. До него всяко ближе, чем до города.

— И почему мне кажется, что это какой-то хитрый план? — прищуриваюсь воинственно, а Демид руки поднимает, мол, никакого плана, лишь жуткое стечение обстоятельств.

— До отцовского дома мы доедем, а там уже по ситуации. Поехали, а? Покажу кое-что. Тебе понравится.

Демид тянется ко мне, носом по щеке проводит, и я вдруг решаюсь на самую большую авантюру в моей жизни.

— А поехали, — принимаю вызов, и меняюсь с Демидом местами.

— Должно хватить бензина, — размышляет Демид, включая навигатор, и оказывается прав.

Через пятнадцать минут машина останавливается возле широких ворот, которые разъезжаются, стоит Демиду нажать кнопку на брелоке. И я попадаю в сказку.

Нет, это не просто дом. Это дворец! Пока сижу, открыв рот, и рассматриваю огромный двор, в котором работает настоящий фонтан — поющий! — а свет от сотни фонариков причудливо подсвечивает ухоженную территорию, к нам выбегает мужчина в тёмном пиджаке, услужливо улыбаясь.

Господи, кто это? Будто бы дворецкий. Честное слово, я такую роскошь только в фильме видела.

— Ничему не удивляйся, — шёпотом просит Демид.

— Поздно. Я уже удивлена дальше некуда.

— А теперь представь, что было со мной, когда я впервые вот сюда попал.

Я решаю про себя, что обязательно расспрошу Демида об отце. Почему его столько лет не было? Почему Демид с матерью прозябали в нищете, когда у папы такие богатства? Это же… странно! Дико даже. А ещё, самое на мой вкус обидное и неправильное во всей этой ситуации — смерть мамы Лаврова. Ведь разве нельзя было её спасти? Разве деньги не решают в этой жизни всё? Ох, трудно.

Главное — подойти к расспросам с умом, чтобы не ранить Демида лишним любопытством.

Демид тянется к ручке двери, но я вдруг хватаю его за запястье. Очень важным кажется сказать:

— Демид, мне неважно, что у тебя богатый отец. Ну… понимаешь, о чём ты?

— О том, что и голодранцем я тебе нравился тоже?

— Нравился, иначе бы я жаловалась на тебя.

Демид моргает, будто что-то в глаз попало, а на щеке дёргается мускул. Секунда и он тянется ко мне, запечатывает рот поцелуем, обнимает так крепко, лишает кислорода.

— Вот бы уметь отматывать время назад, — говорит, оторвавшись от меня, позволяя вздохнуть.

Все слова кажутся излишними, и мы выходим из машины. Я поражённо рассматриваю двор, пытаюсь в свете фонариков каждую деталь рассмотреть. Пусть на улице почти ночь, но во дворе так светло и ярко, что видна каждая мелочь. Красиво…

Вдруг тихое рычание раздаётся откуда-то справа, и я вздрагиваю, краем глаза заметив несущуюся в нашу сторону тень. Тень лает, будто бы злится, а я, испугавшись, вскрикиваю.

— Ланс, красавец, — Демид закрывает меня собой, принимает на себя удар мощных лап. Огромная собака тычется ему в грудь, но не пытается сожрать. Напротив! Тянется к лицу, облизывает, ластится. Доберман, что ли? От страха и не разобрать.

— Ну-ну, приятель, не выделывайся. Лучше поздоровайся с моей Синеглазкой. Помнишь, я тебе о ней рассказывал?

Демид ловко подхватывает пса за ошейник, чуть-чуть натягивает одной рукой, а второй похлопывает по спине. Нежно, но требовательно, этим он заставляет собаку сесть у моих ног.

Я смотрю на пса, а он будто бы улыбается и попой бесхвостой виляет. Радуется чему-то, а у меня сердце тает. Первоначальный страх схлынул, осталось только любопытство.

— Демид, давайте я Ланса в вольер загоню, — суетится мужчина в костюме, а на его лысине в свете фонарей поблёскивает испарина. — Мы просто не ожидали, что вы приедете, не приготовились!

Мне становится жалко мужчину — он так волнуется, будто за любое неверное движение его отправят на плаху, сожгут в инквизиторском костре. Хочется обнять его, успокоить, иначе инфаркт хватит. Но, само собой, не решаюсь.

Ланс сидит, глядя на меня чёрными влажными глазами, ждёт ласки. Я смотрю на держащего его за ошейник Демида, он улыбается и кивает, и я протягиваю руку. Чёрная шерсть под пальцами ощущается горячей и шёлковой. Глажу пса за ушами, он шумно дышит и норовит лизнуть меня в нос. Разрешаю ему, и скоро моё лицо влажное, а я почему-то ещё счастливее. Какой сегодня интересный день. Взлёты и падения, но взлётов больше.

Я не верю Никите. Ни в едином его слове. Не стал бы Демид приводить меня в дом отца, не позволил бы гладить явно ручного пса, который его любит. Лавров жестокий, но он никогда не держал зла тайком. Всё делал открыто, яростно, стремительно. Он бы не смог сдержаться и вынашивать план исподтишка. Особенно, делиться деталями с Никитой, который в любой момент может заложить.

Всё это осознаю окончательно, когда влажный холодный нос тычется мне в шею. Смотрю на Демида, он улыбается одними глазами, и столько в них тепла и света, столько радости. А ещё любви.

Нет-нет, Никита просто ничего не понимает. Не имеет права влезать. Не верю ему, ни в одном слове не верю.

А может зря?