Неоконченное расследование

Глава 18

Некоторое время полковник Скейлс изумленно смотрел на Хемингуэя.

— У вас есть реальные соображения, которые натолкнули вас на подобный вывод?

— Да, сэр, — ответил Хемингуэй и выложил на стол письмо, написанное перед смертью Уолтером Пленмеллером. — Оно было найдено среди бумаг Уоренби. И меня очень интересует, почему оно хранилось у него в сейфе, отдельно от прочей судебной документации по делу, которое всегда подшивается в одну папку.

— Вы говорите, письмо хранилось отдельно? Но так никогда не поступают.

— Вот именно, сэр, — согласился Хемингуэй. — Соответственно у Уоренби были на это какие-то веские причины. И должен сказать, что это письмо и может стать ключом к разгадке.

Полковник прочитал письмо.

— Хорошо помню это дело и, надо заметить, я тогда от души сочувствовал Гевину.

— Отсюда следует, что Уолтер искренне ненавидел своего братца, — сказал Хемингуэй.

— Ерунда! Уолтер вовсе его не ненавидел. Он был тяжело болен. Военное ранение. Он страдал мигренями и бессонницей. Его специально консультировал приглашенный из Лондона специалист, который и прописал ему необходимые лекарства.

— А не принял ли он смертельную дозу снотворного?

— Это исключено. Помимо судебно-медицинской экспертизы, то же самое подтвердила и служанка, нашедшая лишь одну упаковку от лекарств.

— Но, сэр, если у него была возможность уйти из жизни при помощи снотворного, почему он тогда решил отравить себя газом? — с удивлением спросил Хемингуэй.

— Скорей всего, Уолтер просто не знал, какова смертельная доза. Не вижу ничего удивительного в том, что, выпив обычную дозу, от которой он должен был крепко уснуть, он включил газ.

— Возможно, — согласился Хемингуэй. — Если снотворное оказывало свое действие в течение минуты или двух. А если действие растягивается, предположим, на тридцать — сорок минут, то Уолтер выбрал не самый лучший способ свести с жизнью счеты.

— Поймите, Хемингуэй. Гевин был действительно прямым наследником Уолтера, но ведь Уолтер не был богат. Стал бы Гевин убивать брата, чтобы получить дом, содержать который в порядке у него попросту нет средств?

— Хорошо, сэр. Но обратите внимание на эти строки письма: «Ты приехал ко мне, чтобы получить от меня то, что тебе нужно». Похоже, что Гевин мог рассчитывать на какие-то средства. Ничего не всплыло на этот счет во время следствия?

— Нет. Об этом не было сказано ни слова. К тому же Уолтер сам говорил, что с трудом сводит концы с концами.

— Понятно, сэр. Но пару минут назад вы скачали, что Уолтер вовсе не ненавидел своего брата, а это письмо навело меня на противоположные мысли.

— Возможно, — кивнул полковник. — Но вы его просто не знали. Доктор Уоркоп нередко фиксировал у него нервные припадки, и, возможно, письмо и было написано в подобном состоянии. Я и сам однажды наблюдал его во время приступа. Он был вне себя от ярости. Но я убежден, что он по-своему любил Гевина. Сколько раз он клялся не пускать больше Гевина в дом, но когда остывал, то начинал тосковать по брату. У него ведь, из-за болезни, не было никаких друзей, с которыми он мог бы общаться. В сущности он был очень одинок. — Полковник закурил новую сигарету. — За пару недель до смерти, в очередной раз поругавшись с Гевином, он клялся всем подряд, что никогда больше не примет его в своем доме. А за три дня до смерти приехал сюда в Белингэм на специально нанятой машине, чтобы встретить Гевина на станции.

— Это интересно. И что же такого выкинул Гевин, чтобы за три дня довести Уолтера до самоубийства?

— Я понимаю, что это звучит странно, — согласился полковник. — Но доктор Уоркоп, который знал состояние здоровья Уолтера лучше, чем кто бы то ни было, уверен, что все произошло из-за психического нарушения. На суде Гевин сам говорил, что перед смертью Уолтер был в очень тяжелом состоянии и находился, что называется, на грани. И доктор Уоркоп в частной беседе сказал мне, что в таком состоянии он мог легко решиться на самоубийство и в этом нет ничего удивительного. Можно сказать, что Гевин несет моральную ответственность за смерть брата. Но он ведь даже не уничтожил письмо, которое его в какой-то степени дискредитирует. А наоборот, передал его в руки инспектора Фроптона. И это, надо заметить, делает ему честь. Что вы думаете по этому поводу теперь, Хемингуэй?

В это время на столе полковника зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Вас хочет видеть ваш коллега, Харботл, — сказал Скейлс Хемингуэю.

— Очень хорошо. Должно быть, он нашел то, о чем я его просил, — сказал Хемингуэй.

— Думаю, вам стоит самому ознакомиться с протоколами судебного заседания по этому делу, — подытожил полковник.

— Непременно, сэр, — пообещал Хемингуэй. Он взглянул на лежащее на столе письмо. — Когда читаешь подобное письмо в первый раз, то оно кажется обыкновенным предсмертным посланием самоубийцы. Но потом все же складывается впечатление, что все не так уж гладко.

— В каком смысле?

— Послушайте, сэр: «Ты приехал ко мне, чтобы получить от меня то, что тебе нужно. Это последнее письмо, которое ты от меня получишь. Твои злой язык окончательно довел меня, и я потерял остатки терпения и выносить твое общество больше не в состоянии…» И мне кажется, что Уолтер имел в виду, что не собирается больше терпеть брата в своем доме, а вовсе не кончать жизнь самоубийством, сэр! Постарайтесь понять это именно так, как я говорю.

В это время в дверь постучали и в кабинет вошел Харботл. Полковник взял в руки письмо и начал его перечитывать.

— И все же я уверен, что Уолтер совершил самоубийство, — проговорил полковник, дочитав письмо и отложив его в сторону.

Хемингуэй взялся за материалы следствия, принесенные Харботлом. Закончив чтение, он молча поднял глаза на Скейлса.

— Ну как? По-моему, теперь нам все должно стать понятным, — проговорил полковник.

— Все просто и гениально, — сказал Хемингуэй, усмехаясь.

— Опять что-то не так? — резко спросил Скейлс.

— К сожалению, да, сэр. Никому и в голову не пришло, что это письмо вовсе не то, за что его принимали. И возможно, я бы тоже не стал сомневаться, не окажись оно в сейфе Уоренби, где его, как вы понимаете, быть не должно.

— Вы хотите сказать, Хемингуэй, что Уоренби, будучи коронером, понял, что письмо выдавалось совсем не за то, чем оно было на самом деле? — Полковник был поражен собственной догадкой.

— Я полагаю, что Уоренби в голову пришли точно такие же догадки, как и мне. Пленмеллеру никак нельзя было наживать себе врага в лице Уоренби, который сразу начал искать компромат против Гевина, чтобы оказывать на него влияние. Уоренби был открыт доступ к следственным документам, на досуге он и стал изучать их повнимательней.

— А вы не считаете, что это подделка? Хотя я хорошо знаю почерк Уолтера и уверен, что это писал именно он.

— Я об этом не задумывался, сэр. А было ли письмо в конверте?

— Точно не помню. Сейчас мы выясним это у Карсфорна, — сказал полковник и поднял телефонную трубку.

Через несколько минут в кабинете появился Карсфорн.

— Никакого конверта не было, сэр. Пленмеллер передал инспектору Фронтону только письмо.

— Жаль, что мне не довелось увидеть конверт, — сказал Хемингуэй.

— Но его видела служанка. Она нашла его первой и сказала, что там было написано только одно слово: «Гевину».

— Почему вы думаете, что нам может понадобиться конверт? — спросил Хемингуэя полковник.

— Мне в голову пришла одна идея. На конверте должна быть проставлена дата. Вы ведь сказали мне, сэр, что за три недели до смерти Уолтер решил окончательно распрощаться с Гевином. Не так ли?

— Но несмотря на это, он принял его в своем доме, — ответил полковник.

Все трое внимательно наблюдали за Хемингуэем в ожидании продолжения.

— Я очень внимательно изучил письмо, и одна деталь кажется мне подозрительной. У Уолтера был размашистый почерк, а здесь, в дате, цифра два приписана очень близко к пятерке. И если посмотреть внимательно на то, как он пишет последнюю букву в слове «май», то можно предположить, что именно из нее сделана двойка, тем самым меняя пятое число на двадцать пятое.

Карсфорн не мог скрыть искреннего удивления догадке Хемингуэя, а Харботл с гордостью посмотрел на шефа.

— Так вы хотите сказать, что письмо было написано Уолтером именно во время их последней ссоры, за три недели до смерти? — изумленно спросил полковник.

— Чтобы ответить на этот вопрос, мы немедленно отправим письмо на экспертизу, сэр. Хотя оно должно было побывать там значительно раньше, — задумчиво проговорил Хемингуэй.

Харботл посмотрел на часы:

— Я могу еще успеть на шестичасовой поезд и завтра утром уже буду с результатом экспертизы.

Хемингуэй кивнул и протянул Харботлу письмо. Карсфорн, все еще не до конца пришедший в себя, спросил:

— Так значит, сэр, это было совсем не самоубийство?

— Не буду ничего утверждать, — сказал Хемингуэй. — Подождем заключения экспертов.

— Честно говоря, сэр, я начинаю все больше и больше верить в версию убийства, — проговорил Карсфорн.

— Если вы действительно правы с письмом, то у нас есть сильная улика против Пленмеллера, — согласился полковник.

— Нужна сильнее, — покачал головой Хемингуэй. — Мне нужен его кольт.

— К сожалению, прошло очень много времени и он наверняка успел от него избавиться.

— Он давно сделал бы это, если бы хотел, — заметил Хемингуэй.

— Вы думаете, сэр, что он может хранить его до сих пор?

— Не знаю. Не забывайте, он уверен, что мы разыскиваем ружье. Поэтому он вполне мог забросить пистолет в кроличью нору или закопать в землю. Или оставить у себя…

— Мы впятером прочесали, сэр, почти всю территорию Фокслейна, Вудлейна и прилегающих земель, но ничего не нашли, — признался Карсфорн.

— Я бы не удивился, если бы он попросту спрятал оружие у себя в доме, — предположил Хемингуэй. — Возможно, мне придется перечитать все его детективы на тот случай, если он уже обыгрывал подобную ситуацию.

— Боюсь, это будет напрасным занятием, — вздохнул полковник.

— Вы знаете, сэр, — обратился к Хемингуэю Карсфорн, — когда Уолтер Пленмеллер умер, Гевин должен был сдать все принадлежащее тому оружие. Но он, конечно, может сказать, что не знал этих правил, и раз лицензия брата не просрочена, то он ничего не сдал. Ну, а если прислать к нему констебля, чтобы он сообщил ему об этом и проверил все его оружие? Что тогда сделает Пленмеллер? Как он объяснит отсутствие револьвера?

— Спокойно сдаст оружие и скажет, что в глаза не видел никакого кольта.

— Но если он так скажет, то это будет звучать очень подозрительно, сэр.

— Возможно. Но тем не менее уличить его во лжи будет невозможно. Он с улыбкой пронаблюдает, как констебль проверит его оружейную, и искренне поблагодарит, если тому придется в поисках кольта вскопать весь огород.

— Удивительно, — вступил в разговор полковник, — что мы говорим так, словно не существует никаких сомнений в том, что Сэмпсона Уоренби и Уолтера Пленмеллера убил Гевин Пленмеллер.

— А их и не существует, сэр, — спокойно ответил Хемингуэй.