Непокорная тигрица

Глава 14

— У меня есть еще немного. Хочешь поделюсь? — услышала Анна слова Половинки.

Она в это время чистила лошадей. Переодетая в бедного крестьянского мальчишку, Анна выполняла обязанности слуги. Именно так она всегда маскировалась, когда путешествовала с людьми отца. Иногда она, конечно, одевалась монахиней.

Раньше все это ее совсем не раздражало. Ей нравилось помогать другим. Живя в миссии, она с раннего детства привыкла выполнять тяжелую работу. К тому же, когда она была одета как мальчик, мужчины не отпускали в ее адрес разные мерзкие шуточки. Однако ей все время приходилось держаться в стороне от других, как, например, сейчас, когда она чистила лошадей после долгого дневного переезда. Именно в такое время к ней всегда приставал Половинка. И вот он снова оказался возле нее.

— Ты слышала, что я сказал, маленькая Анна? — тихо, почти шепотом спросил Половинка. — Я могу поделиться с тобой удовольствием.

Он имел в виду опиум. Он хотел поделиться с ней опиумом. А потом, когда она будет одурманена настолько, что не сможет двигаться, он начнет двигаться вместо нее. Она не помнила всех подробностей, но обычно он громко рассказывал о том, что делает. Это для того, чтобы остальные слышали. Только таким способом Половинка мог иметь женщин, и он, похоже, находил какое-то извращенное наслаждение в том, что женщина в этот момент была без сознания.

— Нет, спасибо, — громко ответила Анна, злясь на себя за то, что сказала это не очень неуверенно. По правде говоря, ей совсем не хотелось опиума.

Она вздохнула и наклонилась, чтобы почистить живот лошади, и быстро оглядела весь их маленький лагерь. Чжи-Гана нигде не было видно. Он помогал ей весь вечер, несмотря на то что Половинка всячески выражал свой протест, говоря, что если кто-то посторонний окажется рядом с ними, то это может показаться весьма странным.

Как выяснилось, Чжи-Ган не был изнеженным белоручкой. Он охотно собирал сухие ветки, сам развел костер и даже сварил вполне съедобный суп. Правда, с лошадьми он не умел управляться, но, будучи человеком смышленым, очень хотел всему этому научиться, чего она, кстати, не могла сказать об остальных их спутниках.

Сейчас он пошел мыть котелок и оставил ее один на один с лошадьми и Половинкой. Остальные трое мужчин уже удобно расположились для того, чтобы покурить на сон грядущий. Кроме Половинки, ей больше никто не предлагал опиум. Сейчас он подкрался к ней сзади и, наклонившись, что-то шептал ей на ухо.

Она нагнулась еще ниже и пролезла под животом лошади, чтобы оказаться по другую сторону от животного. Половинка не последовал за ней. Он был не таким проворным, как Анна. Но ей здесь хорошо было слышно все, что он говорил.

— Это моя месть, маленькая Анна. Не стоит убегать от Сэмюеля, иначе он будет злиться. И знай, что теперь я важная птица при нем. Он не будет возражать, если я немного позабавлюсь с тобой. Если ты будешь ко мне хорошо относиться, то я смогу защитить тебя от него.

— Я к тебе хорошо отношусь, — ответила Анна, ощутив во рту неприятную сухость. — Я привела тебе нового губернатора. Сам бы ты с этим не справился. К тому же это тебе нужно хорошо относиться ко мне. Если я скажу хоть одно слово Чжи-Гану, он не задумываясь расторгнет с тобой договор и уйдет.

Половинка презрительно хмыкнул.

— За опиум китайцы и мать родную продадут, — заявил он и, обойдя лошадь, криво улыбнулся. — Я стараюсь быть с тобой ласковым, а ты избегаешь меня.

Анна выпрямилась и посмотрела на Половинку. Она удивлялась тому, что когда-то считала этого грубияна приятным парнем. Но тогда ее привлекал не Половинка, а опиум. Она нуждалась именно в опиуме, а не в общении с молодым наркокурьером. Честно говоря, она и сейчас не прочь выкурить трубку. Однако это желание было уже не таким страстным, как раньше, потому что рядом находился Чжи-Ган. Она вдруг подумала, что Чжи-Ган не всегда будет с ней. Скоро он посадит ее на корабль и помашет ей с пристани рукой. И Анна почувствовала, что ее охватило сильное беспокойство.

От невероятной слабости во всем теле у нее даже помутилось в голове. Она не хотела снова превратиться в ту Анну, какой она была раньше, и делать то, что ей приказывал Сэмюель.

— Я замужем, Половинка, — наконец сказала она. — Оставь меня в покое.

Анна отвернулась от него и начала чистить другой бок лошади. Однако она по опыту знала, что Половинка так просто не отстанет. А еще она понимала, что больше не сможет сопротивляться. Руки, вопреки ее воле, сами тянулись к трубке, и она уже чувствовала во рту знакомый сладковатый привкус.

Нет, она не должна этого делать! Она должна пересилить себя! Но как? Ведь она всегда этим занималась! Анна так расстроилась, что у нее на глаза навернулись слезы.

В этот момент он схватил ее. Она предвидела, что это рано или поздно случится. Половинка не любит, когда ему отказывают. Она почувствовала на себе его руки, но они были какими-то маленькими и с силой сжимали ее пальцы. Она недовольно поморщилась. Но… Эти руки не причиняли ей боли. Они только поддерживали ее.

Подняв голову, она открыла от удивления рот. Это был Чжи-Ган. Он пристально смотрел на нее. В тусклом вечернем свете его глаза казались непроницаемо черными, и в каждом движении и вздохе она чувствовала тревогу.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

У нее просто не было слов, чтобы выразить ему свою благодарность. Она готова была благодарить его тысячу раз подряд за то, что он сейчас встал между ней и Половинкой. Она искренне радовалась тому, что Чжи-Ган еще на один день заслонил собою опиумную трубку.

— Анна? — с тревогой произнес он.

— Все хорошо, не волнуйся за меня, — после паузы сказала она. — Спасибо тебе. Только не уходи и не оставляй меня одну.

— Конечно, я буду с тобой, — ответил Чжи-Ган и еще раз внимательно посмотрел на нее, чувствуя, что она приходит в себя.

Анна выпрямила спину и усмехнулась: надо же, а ведь она не помнила, когда успела согнуться. Потом, расправив плечи и гордо подняв голову, произнесла:

— Я уже почти закончила чистить лошадей. Если ты немного подождешь, я помогу тебе почистить твои сапоги.

Чжи-Ган улыбнулся.

— Я сам почищу свои сапоги, Анна, но я с радостью помогу тебе управиться с лошадьми.

Она уже собиралась кивнуть ему в знак благодарности, но он вдруг резко повернулся и ударил Половинку кулаком в челюсть. Голова курьера дернулась, и он, потеряв равновесие, медленно упал на кучу навоза, словно срубленное под корень дерево.

Глаза Анны округлились от удивления, но уже в следующее мгновение на ее лице засияла широкая, довольная улыбка. Не многим удавалось так просто справиться с Половинкой. Во всяком случае, в течение последних нескольких лет этого никто не мог сделать.

Однако Половинка быстро пришел в себя. Охваченный злобой, он сжал кулаки и уже собирался позвать на помощь своих товарищей, но Чжи-Ган его опередил. Не успел Половинка подняться на ноги, как Чжи-Ган прыгнул вперед и наступил ему на горло сапогом.

— Если ты еще раз посмеешь заговорить с моей женой, — зло процедил он сквозь зубы, — я перережу тебе глотку вот этим ножом. — Чжи-Ган вытащил один из своих ножей и для убедительности взмахнул им перед лицом Половинки. Лучи заходящего солнца окрасили мастерски заточенные лезвия в кроваво-красный цвет.

Половинка был просто вне себя от ярости. Анна видела, как неистово сверкали его глаза, но сейчас он не мог оказать никакого сопротивления, поскольку Чжи-Ган так и не убрал свой сапог с горла полукровки и размахивал ножом прямо перед его носом.

— А ты вовсе не такой слабый, каким прикидываешься, — прошипел Половинка.

Чжи-Ган наклонился к нему и заговорил очень тихим и мягким голосом, но этот голос был страшнее любого крика.

— Если моя жена каким-нибудь образом снова попробует опиум — либо его подмешают в пищу, либо дадут ей покурить трубку, — то я приду за тобой и убью тебя! Ты понял? Мне уже приходилось убивать людей, и я без колебаний снова сделаю это, — сказал он и коснулся подбородка Половинки блестящим стальным лезвием. — Я за восемь секунд срезаю кожу с плода манго. Представляешь, что я могу сделать с тобой? — Чжи-Ган выпрямился, но продолжал давить сапогом на горло Половинки. — И учти, что после того как я сдираю с человека кожу, я обычно отрезаю его гениталии.

Половинка оцепенел от ужаса. Он смотрел на Чжи-Гана широко раскрытыми глазами. Он был так напуган, что даже не пытался сопротивляться. Когда Чжи-Ган наконец убрал ногу с его шеи, полукровка, не проронив ни слова, просто перевернулся на бок, а затем неуклюже поднялся на ноги. Испытывая какое-то смешанное чувство радости и страха, Анна смотрела, как он убегает.

— Он что-то заподозрил, — чуть слышно произнесла она. — И возможно, ночью, когда ты заснешь, попытается перерезать тебе горло.

Чжи-Ган повернулся к ней и лукаво улыбнулся.

— Вот и хорошо, потому что ночью я не собирался спать, а подумывал заняться более приятным делом, — сказал он. По озорному блеску в его глазах она поняла, чем он собирается заняться и с кем именно. Анна тряхнула головой, стараясь прийти в себя от пережитого потрясения.

— Ради меня еще никто такого не делал, — призналась она. Эти слова вырвались так неожиданно, что она даже не заметила, что произносит их вслух, пока не услышала свой голос.

Веселые огоньки сразу исчезли из глаз Чжи-Гана.

— Женщинам в Китае тяжело живется.

— Жизнь не балует женщин, — пробормотала Анна и отвернулась. Много лет назад она горячо молилась, надеясь на то, что какой-нибудь храбрый рыцарь приедет за ней на белом коне и увезет ее далеко-далеко. Монахини часто читали своим воспитанницам сказки о прекрасных принцах, неприступных замках и огромных драконах, которых нужно было победить, чтобы наступила счастливая жизнь. Как она тогда мечтала об этом!

Чжи-Ган осторожно взял Анну за подбородок и повернул ее лицом к себе.

— Больше не отходи от меня ни на шаг. По крайней мере, пока все это не закончится.

— Я и не отхожу никуда, — огрызнулась она. — Я чищу лошадей. Это ты пошел мыть котелок.

Чжи-Ган кивнул, соглашаясь с ней, но его лицо при этом оставалось серьезным.

— Никуда от меня не отходи, — настойчиво повторил он. — Я же клянусь ни на минуту не оставлять тебя.

Эти слова прозвучали подобно торжественной клятве. Ни в одной церкви мира еще никогда не произносили слова, которые имели бы большее значение и силу, чем те, которые он только что произнес. Анна почувствовала, что у нее по спине пробежал холодок.

— Я никуда от тебя не отойду, — пообещала она. И в это мгновение ей вдруг показалось, что он действительно является ее мужем, что они связаны друг с другом навсегда. Конечно же, это была всего лишь фантазия, но такая прекрасная фантазия, что ей захотелось, чтобы она когда-нибудь стала реальностью.

— Хорошо, — ответил Чжи-Ган. — А теперь давай закончим наши дела с этим пропахшим потом животным.

Улыбнувшись, он наклонился и энергично принялся за работу. Он даже насвистывал что-то себе нос, проводя щеткой по бокам лошади. Анна же стояла и смотрела на него, чувствуя, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Нет, это просто наваждение какое-то, говорила она себе. Это еще более сильное искушение, чем опиум, после которого утром наступает тяжелое пробуждение. Она прекрасно понимала, что смешанные браки в Китае не приветствуются. У них нет будущего, даже если Чжи-Ган даст ей то, что она хочет. Он просто использует ее для того, чтобы уничтожить сеть торговцев опиумом, а она использует его, чтобы убить своего дракона, своего приемного отца.

Короче говоря, это нечто временного обмана, игры, не имеющей ничего общего с реальностью, как и ее сестра Мария, в которую она время от времени перевоплощалась. И все же эта красивая сказка пленила ее. Ей в последний раз захотелось поверить в нее.

— Ты веришь в любовь? — спросила Анна, думая о том, что сейчас она, наверное, похожа на глупую девочку-подростка.

Чжи-Ган перестал орудовать щеткой и поднял голову.

— В любовь? В какую именно любовь? Любовь к родителям, к родине, к политике? — удивленно спросил он. — Или в такую любовь, которой мы с тобой занимались прошлой ночью?

Анна пожала плечами.

— Разве это любовь? — Она старалась говорить так же непринужденно, как и он. — Я думала, что это своеобразный способ отвлечься от тяжелых мыслей.

Он усмехнулся.

— И приятная забава.

— Но не любовь, — сказала она.

Чжи-Ган посмотрел ей в глаза, и его лицо снова стало серьезным.

— Нет, — медленно произнес он. — Это не любовь.

Она кивнула и твердо решила больше не затрагивать эту тему, но все-таки не удержалась и поинтересовалась:

— А ты веришь в любовь? В романтическую любовь между мужчиной и женщиной?

— Все ученые мужи верят в любовь. Ты когда-нибудь читала наши стихи?

Разумеется, она их читала. В них сплошь и рядом рассказывается о несчастных влюбленных, обреченных на бесконечные страдания. То их разлучает война, то злые родители, то боги.

— Значит, ты не веришь в то, что такое вообще возможно? Что мужчина и женщина могут жить вместе в любви и согласии?

Чжи-Ган посмотрел на нее своими черными как ночь глазами.

— Нет, — ответил он. — Я не верю в то, что такое возможно.

— И я тоже не верю, — заявила Анна и снова принялась за работу. Но не успела она взять щетку, как он крепко сжал ее руку.

— Однако сегодня ночью мы с тобой поверим в это. Сегодня ночью мы будем безгранично счастливы.

— А что будет утром? — спросила она, стараясь сдержать слезы.

— Утром мы поедем в Шанхай, чтобы встретиться с твоим приемным отцом…

И убить его. Но Чжи-Ган не произнес эти слова вслух. Утром, после страстных ночных поцелуев и нежных ласк, ему обычно снова приходилось возвращаться к своим обязанностям — уничтожать опиум, наказывать предателей и совершать убийства.

Крепко сжав губы, Анна продолжала вертеть в руках грязную щетку.

— Я поеду в Англию, к моей семье, — сказала она.

— Конечно, — спокойно произнес он, но его лицо при этом стало мертвенно-бледным. — Куда же еще ты можешь податься?

— Никуда. — Анна с грустью покачала головой. Ей больше и в самом деле некуда было ехать.

Чжи-Гану снился сон. Ему снилось, что он стоит посреди гостиной в публичном доме и рассматривает «цветочки». Вся комната была заполнена сладковатым опиумным дымком. Он услышал, как какой-то клиент застонал от наслаждения, и представил, что в этот момент чувствовала проститутка, с которой он развлекался. По ее лицу текут слезы, и она отворачивается, чтобы мужчина не заметил их. Чжи-Ган видел это так ясно, как будто все происходило наяву, хотя и понимал, что он спит.

Чжи-Ган шагнул в темноту и удивился тому, что ему легко дышится в этом густом тумане. Пристально всматриваясь в полумрак, он прошел в заднюю комнату и увидел то, что и предполагал увидеть: содержательница борделя покупала молоденькую девочку. Девочка эта была напугана до полусмерти и отчаянно сопротивлялась. Это была его маленькая сестра, которую пытались выволочь из комнаты. Он вздрогнул, услышав ее пронзительные крики, гулким эхом отдававшиеся в его голове.

Каждый раз, когда ему снился этот сон, именно в этом месте он доставал свои ножи и спасал сестру. Она с благодарностью бросалась к нему в объятия, и он уводил ее домой. Однако домой они так и не попадали. Чжи-Ган приводил ее в другой сад наслаждений, где ее снова забирали у него и продавали. И он снова спасал ее, оказываясь в другом доме. Затем опять все повторялось, продолжаясь до тех пор, пока он не просыпался в холодном поту.

Только не сейчас. Он больше не увидит этот кошмарный сон. Он решил изменить свой сон, хотя понимал, что по-прежнему спит. Но никаких перемен не произошло, хотя он страстно хотел этого.

И вот Чжи-Ган снова достал свои ножи, чтобы в очередной раз попытаться спасти сестру. Неожиданно для себя он вдруг увидел другую женщину. Это была Анна, одетая, как дорогая проститутка. На ней было великолепное шелковое платье, обтягивающее ее тугие, полные груди и подчеркивающее красивые длинные ноги. Ее губы были накрашены ярко-красной помадой. Он видел, что она взяла в рот трубку с опиумом и блаженно закрыла глаза, наслаждаясь курением. Чжи-Ган почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и еще крепче сжал рукоятки своих ножей, угрожая убить всех, кто находился в комнате. Кроме девушек, конечно. Он слышал крик своей сестры и знал, где она сейчас находится и как ее можно спасти. Чжи-Ган не сомневался, что с легкостью выбьет трубку из рук Анны, раздавит ее ногой, а потом заберет любимую женщину из борделя. Даже во сне он сознавал, что ему под силу справиться с этим.

И все-таки он ничего не сделал. Его сестра продолжала кричать, Анна по-прежнему курила опиум, а он опустил свои ножи, потому что они стали тяжелыми, как камни. Такими тяжелыми и такими большими, что он просто не мог их поднять. Он бросил их на пол в кровавую лужу и направился к двери. «Что ты делаешь? — мысленно спросил он себя. — Спаси их!»

Тот Чжи-Ган, который ему сейчас снился, лишь пожал плечами и пристально посмотрел на него. Все это просто плод его воображения, но такова была красота и ужас ночного видения.

— Мои ножи слишком тяжелые, — сказал воображаемый Чжи-Ган.

— Но им нужна твоя помощь! — закричал Чжи-Ган. — Ты им нужен.

Воображаемый Чжи-Ган не ответил.

— Они слишком тяжелые, — повторил он, указывая рукой на свое оружие. Потом он перешагнул через ножи, прошлепал по кровавой луже и покинул сад наслаждения.

Чжи-Ган громко кричал, возмущался, пытаясь заставить своего двойника оглянуться. Но это не помогло. Тот упорно продолжал идти вперед.

Затем воображаемый Чжи-Ган сбросил с себя пропитавшуюся кровью одежду и поймал рикшу. Спустя несколько секунд воображаемый Чжи-Ган, к слову, совершенно голый, навсегда ушел от Чжи-Гана настоящего, даже не помахав ему на прощание рукой.

Двойник Чжи-Гана пристально смотрел вперед, на изумрудное рисовое поле, зеленевшее на горизонте. Молодые побеги риса уже вылезли из воды, и, увидев это, Чжи-Ган улыбнулся.

А потом все исчезло — и рисовое поле, и публичный дом, и прекрасная Анна. Не стало слышно и криков его сестры. Все исчезло, и настоящий Чжи-Ган оказался в полном одиночестве. Он все еще продолжал кричать, пытаясь вернуть воображаемого Чжи-Гана. Затем он снова отправился в публичный дом, чтобы спасти свою сестру и Анну. Там он просто стоял и кричал, чтобы его услышали. Но вскоре исчезли и его голос, и его мысли, и его воображаемый двойник. Это видение просто растворилось в воздухе. Осталась только огромная серая пустота.

Все исчезло.

И он исчез на долгое-долгое время.

— Чжи-Ган! Чжи-Ган! — донесся до него чей-то голос, пробившийся в серую пустоту.

Голос был очень тихим, и он подумал, что это либо эхо, либо, возможно, какое-то смутное воспоминание. А впрочем, какая теперь разница?.. Нет, это не эхо. Голос был вполне реальным, и он побежал на этот звук что есть силы.

— Чжи-Ган!

— Анна!

Он наконец проснулся. Его тело казалось невероятно тяжелым, и ему с трудом удалось выпрямиться, чтобы попасть в ее руки. Она легко поймала его, и это было большой удачей, потому что тело почему-то не подчинялось ему. Его руки были подобны двум огромным каменным глыбам — такие же тяжелые, темные и совершенно бесполезные. И все же ему удалось обнять ее и со всей силы прижать к себе.

Анна тоже крепко ухватилась за него и держала так до тех пор, пока он полностью не пришел в себя. Тепло, исходящее от ее тела, растопило этот каменный холод, и Чжи-Ган наконец почувствовал, как горячая кровь побежала по его жилам.

Чжи-Ган обнимал Анну, с удовольствием вдыхая запах мускуса. Потом он резко перевернул ее на спину и раздвинул ей ноги. Женщина удивленно вздохнула, но не стала сопротивляться. Она с нежностью посмотрела на него и сказала:

— Я не уверена, что ты сейчас готов к этому.

Он действительно не был готов. Ее сила еще не достигла его органа, но вскоре все изменится. Он обретет нужную мощь для того, чтобы войти в нее. И когда он окажется внутри нее, когда она окутает его своей теплотой, нежностью и чувственной красотой, он забудет свой сон и все, что с ним связано.

Чжи-Ган улыбнулся ей. В лунном свете прекрасная белая кожа Анны казалась еще белее. В палатке было тихо. Снаружи раздавалось тихое похрапывание их спутников. Издалека доносилось звонкое пение сверчков и цикад. Прислушиваясь к ночным звукам, она с некоторой долей лукавства спросила его:

— Мне почему-то кажется, что ты не хочешь вспоминать о своем ночном кошмаре. Тебе просто хочется забыть его навсегда. Я права?

В ответ он резко сдернул с нее грубую тунику. Ложась спать, Анна не надевала нижнее белье, поэтому сейчас лежала под ним совершенно голая. Он улыбнулся, почувствовав, как ее груди затвердели от холода. Когда он снимал с нее тунику, ее волосы растрепались, накрыв подушку, которую они делили на двоих.

— Думаю, что это означает «да», — сказала она, и на ее губах появилась улыбка. — Но Чжи-Ган… — Анна вздохнула, когда он взял в рот ее сосок. Он ласкал его языком и посасывал до тех пор, пока эта маленькая вершинка не увеличилась и не затвердела. Анна обхватила его ногами, прижав к своим бедрам, а он, вдыхая чувственный аромат, забыл о своем ночном кошмаре и об этой ужасной серой пустоте.

— Только ты, — тяжело дыша, пробормотала Анна, выгнувшись под ним, — и никто другой не способен заставить меня чувствовать то, что я сейчас чувствую.

Чжи-Ган еще раз поцеловал ее сосок и, подняв голову, спросил:

— Что именно ты чувствуешь?

Она посмотрела на него своими большими глазами и честно призналась:

— Я чувствую, что хочу этого. Хочу так же, как и ты.

Она еще плотнее обхватила ногами его бедра и снова выгнулась. Он не сопротивлялся. Услышав ее слова, Чжи-Ган почувствовал, как по всему его телу прокатилась горячая волна желания и, подавшись вперед, тоже прижался к ней. Один сильный толчок — и он сразу же глубоко вошел в нее.

— Да, — тихо простонала Анна.

Чжи-Ган улыбнулся, чувствуя, как все его тревоги и печали уносятся прочь. Он открыл глаза. Ему хотелось убедиться в том, что она смотрит на него. Анна действительно не сводила с него глаз. Он же, как зачарованный, любовался ее прекрасным лицом, чудесными круглыми глазами, мягкими, слегка приподнятыми скулами и полными ярко-алыми губами.

— Ты прекрасна, — прошептал он.

— Ты что, действительно в это веришь? — спросила Анна, и он почувствовал, что ее голос дрожит.

— Да, я верю в это, — сказал Чжи-Ган и нежно поцеловал ее в нос. — Такое невозможно забыть, — добавил он, удивляясь тому, что это и в самом деле была чистая правда. — Я хотел тебя с того самого момента, когда мы впервые увиделись.

Анна нахмурилась.

— Почему?

— Я не знаю, — ответил Чжи-Ган и осторожно убрал волосы с ее лица. — Я никогда раньше не хотел белую женщину, но ты изменила меня, ты заинтересовала меня, ты… — Он покачал головой, не в силах подобрать нужные слова. — Ты есть ты. И я не хочу с тобой расставаться даже во сне… Видишь ли, я должен быть уверен в том, что снова к тебе вернусь.

Анна часто заморгала, пытаясь сдержать набежавшие слезы. Больше они не произнесли ни слова. Она крепко сжала его орган, находившийся в ее лоне. Ему было все равно, сделала она это сознательно или нет. Он почувствовал, как по всему его телу прокатилась горячая волна желания.

Она выгнулась, прижавшись к нему и полностью открыв себя для его желаний. Чжи-Ган слегка приподнялся и снова глубоко вошел в нее. Снова и снова входил он в нее до тех пор, пока не услышал ее восторженный крик.

Он почувствовал, как по телу Анны пробежала дрожь. Сначала вибрировало ее лоно, сжимавшее его дракона, потом эта волна все разрасталась и разрасталась, и, наконец, тело Анны задрожало от наслаждения. Ему хотелось увидеть, как ее красота содрогается в экстазе, но собственные нужды заставили его войти в нее еще глубже.

Он чувствовал, как росла его внутренняя сила, чувствовал, как его мужское естество билось у самого порога. И он усилием воли освободил эту силу, отдал ее Анне. Он словно сам выплеснулся в нее, чтобы находиться внутри любимой женщины еще долго-долго. А может, остаться в ней навсегда…

И в это мгновение он был абсолютно счастлив.

Анна улыбнулась. Ее тело все еще дрожало от испытанного удовольствия. Она не могла понять, почему это сладостное чувство мог подарить ей только Чжи-Ган. Ей и раньше доводилось испытывать сексуальное удовлетворение. Китаянки частенько перешептывались между собой об этом, и она знала, что нужно делать женщине, чтобы доставить себе удовольствие.

Но только Чжи-Ган смог подарить ей восхитительное чувство полета. Он превратил приятные ощущения в неземное наслаждение. Она повернула голову и посмотрела на него. Он лежал рядом с ней совершенно обессиленный. Грубая ткань палатки приглушала лунный свет, но Анна все равно хорошо видела четкие черты его лица. Она запомнит их навсегда: проницательные черные глаза, легкий изгиб губ, когда он удивляется, и то, как меняется его лицо в момент неожиданной вспышки гнева.

Она любовалась им, с нежностью убирая с его лица черные шелковистые волосы, и думала о том, почему с ним все как-то по-другому. Почему, когда они были вместе, у нее возникало чувство легкости и такого безграничного счастья, какое ей еще никогда не доводилось испытывать?

Ответ на этот вопрос затерялся где-то в ее подсознании. Он дразнил ее, манил, но так и остался чем-то туманным и непонятным. Наклонившись, она поцеловала Чжи-Гана в губы, а потом погладила его небритую щеку. Именно в этот миг она все поняла.

Она любила его. Она любила его, потому что он заставил ее забыть об опиуме. Еще она любила его за то, что он, зная, какими ужасными вещами ей приходилось заниматься, все же относился к ней с благоговением. Куда бы она ни пошла, Чжи-Ган повсюду следовал за ней взглядом. Анна всегда чувствовала его присутствие — даже тогда, когда не видела его. Он прикасался к ней с глубоким почтением, он целовал ее с такой страстью, с таким откровенным плотским желанием, что у нее ни разу не возникло сомнений относительно его искренности. Он хотел ее. И стоило ей только подумать об этом, как в ней самой начинало просыпаться желание. И любовь.

Нет, никто и никогда еще не хотел ее так, как Чжи-Ган. Никто так не заботился о ней, как этот мужчина. И уж точно никто другой не сможет бросить вызов банде ее приемного отца и убить его. К несчастью, она испытывала к Чжи-Гану не только благодарность. Она любила императорского палача, и это не радовало ее, а скорее, приводило в ужас.

Анна вдруг подумала, что нужно рассказать ему об этом. Она решила разбудить его своими нежными поцелуями и поделиться с ним этой чудесной новостью, но так и не сделала этого. Ее чувство было еще слишком нежным и ранимым. Что она будет делать, если Чжи-Ган просто засмеется в ответ? И что будет с ней, когда он посадит ее на корабль и помашет на прощание рукой?

Ей отчаянно захотелось остаться в Китае. Ей захотелось поверить в то, что это возможно, что она навсегда останется с Чжи-Ганом, что у них будет свой дом и дети, что они будут любить друг друга. Она едва сдержалась, чтобы не растормошить его. Анна готова была рассказать ему о своей мечте и о том, что усилием воли они смогли бы претворить эту мечту в жизнь.

Однако она устояла перед этим искушением. Отвернувшись от Чжи-Гана, Анна закрыла глаза и снова задумалась. Она почти убедила себя в том, что все это просто приснилось ей, что высокого всепоглощающего чувства любви не существует, и вдруг почувствовала прикосновение его руки. Она сомневалась в том, что он сделал это сознательно. Скорее всего, решила она, Чжи-Ган еще спит. Его дыхание по-прежнему было ровным. Но через секунду его рука проскользнула под ее локоть и он, обняв Анну за талию, крепко прижал ее к себе. Так они и лежали, как две ложки. Он грудью прижимался к ее спине и вдыхал аромат ее волос, а она прислушивалась к его дыханию.

Она уже почти сказала ему это. Почти прошептала в темноту: «Я люблю тебя», — но в последний момент все же сдержалась и произнесла совсем другие слова.

— Что было в твоем страшном сне, Чжи-Ган? — спросила Анна.

Он вздохнул. Анна, конечно, понимала, о чем он сейчас думает: нужно лежать тихо и притворяться спящим, чтобы она в конце концов забыла, о чем спрашивала его. Но Чжи-Ган удивил ее. Он заговорил таким зловещим шепотом, что у нее по коже побежали мурашки.

— Мне снилось, что я уезжаю из Китая. Мне казалось, что я все бросил для того, чтобы начать новую жизнь.

Она закусила губу, не решаясь задать ему следующий вопрос. Но все-таки не удержалась и спросила:

— И это было твоим ночным кошмаром?

Он кивнул и потерся щекой о ее спину.

— Худший из всех кошмаров.

— Я не понимаю.

Чжи-Ган сделал глубокий вдох, а потом с силой выдохнул. Она чувствовала, как бьется его сердце.

— Могла бы ты вот так взять и все бросить? — спросил он. — Могла бы, забыв обо всем на свете, начать новую жизнь?

— Я бы и на секунду не задумалась.

Он прижался губами к ее шее.

— Именно поэтому ты и уезжаешь из Китая. И именно поэтому я не могу поехать с тобой.

— Ты не передумаешь? Ты не хочешь поехать в Англию вместе со мной?

— Я не могу, — сказал он с печалью в голосе. — Анна, это мой дом, моя страна. Я должен остаться, чтобы сражаться за нее.

Анна не ответила. Закрыв глаза, она представила свою любовь и все свои надежды. Добавив в этот образ всю свою силу, Анна увидела яркий свет, который она держала в ладонях. Она держала его очень нежно и ощущала исходящее от него тепло. Это тепло не исчезло даже тогда, когда она решила исполнить свое желание и во всем признаться Чжи-Гану. А затем Анна добавила в нарисованную ее воображением картину образ любимого. Он стоял перед ней и смотрел на то, что она держала в руках. Стоял, выпрямив спину и гордо вскинув голову, как подобает бесстрастному палачу.

Но уже в следующее мгновение она вдруг резко сжала ладони, и то, что было в ее руках, сплюснулось. Она почувствовала, как этот свет рассыпался на тысячу мелких осколков. И Анна просто выбросила их.

Из дневника Анны Марии Томпсон

8 июня 1886 г.

Я получила свое золото. Это было золотое ожерелье, состоявшее из маленьких колечек. Его дал мне Сэмюель в качестве оплаты. Ожерелье просто чудесное, и оно сейчас висит у меня на шее. У меня еще никогда не было такого великолепного украшения, но, тем не менее, я хочу швырнуть его в шанхайскую грязь. Это, конечно, будет глупо. Я сама выбрала такую жизнь. Я не хочу быть монахиней. Не хочу и все.

Не хотела я делать и то, что сделала.

Сэмюель предупредил, что мандарину, может быть, захочется устроить праздник. Он сказал, что, после того как мы получим деньги, мандарин, возможно, пригласит нас повеселиться вместе с ним и нам следует принять его предложение. И вот что случилось потом.

Этому мандарину и в самом деле захотелось устроить праздник. Он разжег трубку с опиумом и дал мне попробовать. Это было так чудесно! Жизнь казалась прекрасной, а Половинка был робким и застенчивым, почти таким, как раньше. Но нет, пожалуй, он не был робким. Он оказался очень сильным. Когда мандарину захотелось развлечься со мной, Половинка вызвался держать меня. Я громко кричала, потому что мне было больно. Мне было так больно, что Половинка проявил снисхождение и дал мне еще опиума. Мне действительно было очень-очень больно.

Через какое-то время настала очередь Половинки, а потом тех людей, которые охраняли деньги. Может, был и еще кто-то, я не помню. Я не сопротивлялась. Вместо этого я просто курила трубку и позволила им делать все, что они хотели.

Я не хочу быть монахиней и поэтому продам это ожерелье, а деньги положу в банк. И я ни за что на свете не пойду в следующую ходку вместе с Половинкой.