Непокорные

Глава 1. Вступление

Никто из ныне живущих не помнит сейчас как христианский мир с песнями, восторгом и колокольным звоном вступал в новый Двадцатый век. Ведь жизнь казалась стабильной, спокойной и почти счастливой. Были, конечно, волнения, бури и штормы, но они были преходящи и беззлобны, и быстро утихнув, опять заволакивали европейцев пленительной пеленой покоя и сравнительной сытости. Наступающее столетие должно было стать еще успешнее. Благосостояние народов и государств, подкрепленное техническим прогрессом, росло, а войны были просто невозможны между породнившемися за века европейскими царствующими домами. Никто не слышал о террористах и назывались они тогда по-другому, а те кто слышал, не принимали их всерьез, надеясь, что полиция их непременно переловит и искоренит. Жизнь почти без изменений катилась по накатанной дорожке и всем верящим в мудрость властей, казалось, что так всегда и будет.

Однако предсказания не сбылись, благоденствия новое столетие не принесло и неприятности начались с порога. Беда шла за бедой — забастовки, стачки, голод и засухи, и войны тянулись нескончаемой чередой. Оскудела Русь и напряглись ее силы, борясь с врагaми на фронте и в тылу. Сбитое с толку население не знало кого слушать и за кем следовать, а меж тем бытие шло своим чередом как заведено было испокон веков — люди гуляли, влюблялись, женились и плодились. В марте 1905 года, в разгар военных действий, в тот день, когда русские войска оставили Мукден, в Петербурге на Васильевском острове, в 16-й линии в одном из бревенчатых двухэтажных домиков, множеством своим окружавших каменные дворцы и соборы, родился Сережа Кравцов. Схватки у его матушки начались на рассвете. Она больше не могла сдерживаться, слезы текли по щекам и ее охватила паника. Волнение присутствующих усиливалось и напряжение рocло; кто-то начал читать молитву про роды. Мужчин наверх не допускали и они сидели на скамьях в столовой, задравши головы и обратившись в слух. Наталья Андреевна лежала на широкой кровати в спаленке в мезанине и таращилась округлившимися от боли глазами в беленый потолок. Ее свекровь и повитуха суетились рядом, принимая младенца. В безоблачном небе занималась заря и когда первый луч июньского солнца озарил комнатку, раздался пронзительный крик. «Сыночек у тебя родился! Да какой крепенький! Хороший помощник тебе будет!» Повитуха поднесла новорожденного ближе к матери. За окном, выходящим в сад, разгорался день. Послышалось хлопанье крыльев и из густой синевы появился белоснежный голубь. Плавно описав дугу, он сел на раскрытый ставень. Взглянув бусинками ярких глаз на младенца, он быстро заворковал и вздернув свою головку, улетел обратно в недосягаемую вышину. «Знамение это великое, Наталья,» молвила свекровь. «Благополучие ему от Всевышнего во все дни его жития. Кем же станет твое дитятко?» Его измученная мама только счастливо улыбалась. Ее ребеночку было три минуты отроду и жизненный путь его только начался.

«Вот Бог сына послал,» вспотевший, со спутанными волосами поручик распечатал телеграмму, доставленную расторопным ординарцем. «И Сергеем окрестили правильно, все как условились мы с женой.» Улыбка проскользнула по его исхудавшему лицу и сложив лист бумаги, он бережно спрятал его в нагрудный карман. Поручик обвел глазами внутренность фанзы, прилепившейся на откосе хребта Чанбайшан. Свет керосиновой лампы вырывал из темноты фигуры еще трех офицеров в расстегнутых мундирах, обширный стол и на нем разбросанную колоду карт, пачку ассигнаций, полдюжину пустых бутылок, несколько мутных стаканов, тарелки с объедками риса и вареной свинины и полную смятых окурков пепельницу. «Прими поздравления, Паша. Война не навсегда и вы опять будете вместе.» Oфицеры поочередно обнялись с ним. Они разлили красного вина в стаканы и в очередной раз, не присаживаясь, залпом выпили. «Когда мой младшенький родился, вот со мной какой конфуз приключился,» после долгого глубокомысленного молчания, утерев салфеткой сальные губы, поделился один из них — лысеватый, с погонами капитана. Лица его трудно было разглядеть за клубами дыма, которые он непрерывно извергал из своей трубки. «Лежит он на перине, весь вытянулся, пуповину ему еще не отрезали и никак я втолк не могу взять, как он такой длинный, девять месяцев в моей жене вмещался?» «Дамы они существа особенные, нам не чета,» со вздохом высказался другой, тот который пониже и потолще, с напомаженными волосами и тонкими щегольскими усиками. «Они всякую хитрость на все знают. Я немею и трепещу среди нежных созданий. Они такие благоухающие.» Он мечтательно закатил глаза, вздохнул и сладко потянулся. «Господа, давайте продолжим вист,» нетерпеливо вмешался четвертый. «Чей черед сдавать?» «Кажется мой,» новоявленный отец стал тасовать колоду. Его привычные пальцы быстро запорхали. Все вмиг расселись по местам и возобновили игру.

«Ох, сердечко мое ноет,» охнула в своей спальне Наталья Андреевна. «Чую Пашка мой опять в карты проигрался. Тяжело на моей душеньке, ой как тяжело.» Ее небесно — голубые глазки покраснели, реснички задрожали, точеные бровки нахмурились; она взяла из колыбельки запеленного в белое Сережу и прижала его к себе. Ее грустный взгляд был устремлен в окно, за которым собирались сумерки. Причин для беспокойства было предостаточно. Уже два года она была замужем за Павлом Кравцовым, а жизнь никак не ладилась. Сосватали ее когда ей было шестнадцать лет, подруги шептались, восхищались и завидовали, и будущий муж казался всем во всех отношениях первостатейной партией. Происходил он из зажиточных рязанских дворян, корнями своими из — под Зарайска, где род их целый век жил в большом деревянном доме еще Екатерининских времен, окруженный плодовыми садами и земельными угодьями. Павел учился на юридическом факультете Московского университета, но в феврале 1904 года был призван на военную службу. По окончании краткосрочных артиллерийских курсов он был отправлен в действующую армию в северо-восточный Китай. Перед этим молодые успели обручиться и сыграть свадьбу. Планы у них были до небес. Они не кручинились. Война ведь скоро завершится — так писали газеты. После разлуки и любится крепче. Они потеряли головы от счастья. Перед отъездом в Порт Артур воодушевленный Павел успел купить домик в Петербурге, где Наталья Андреевна собиралась жить — поживать без нужды и печали, дожидаясь своего благоверного, пока тот бьет коварных врагов. Вместе они обставили свое гнездышко мебелью из магазина на Невском и приготовили детскую для намечающегося потомства. Наталья Андреевна была на восьмом месяце, когда пришло известие, что глава семьи Кравцовых, Игнат Петрович, сильно проигрался в покер в Английском клубе, именье за долги перешло в собственность опекунского совета, имущество и скот проданы с молотка и больше материальной поддержки семье своего сына Игнат Петрович оказывать не сможет. Род Кравцовых разорился и теперь его увядающие отпрыски и потомки должны были рассчитывать только на себя. Денег перестало хватать даже на пропитание, а свое офицерское жалованье Паша, унаследовавший пагубную страсть своего батюшки, проигрывал на месяцы вперед. Чтобы свести концы с концами домик в 16-ой линии поставили на продажу и Наталья Андреевна с сыном вернулась на квартиру к своим родителем на Литейном.

В феврале 1906 года, много месяцев спустя после заключения мира с микадо, сильно потрепанный и озлобленный Павел сумел добраться до своей семьи. Когда ее муж, еще во всем военном, появился в дверях Наталья Андреевна едва узнала его. Удивительно, что он был не разу ни ранен и ни контужен, однако прошел через глубокие душевные потрясения. Вид его стал мрачен: некогда теплые, карие глаза потухли, живое и пышущее здоровьем лицо превратилось в серую маску, спина сгорбилась, плечи обвисли и даже походка изменилась. Bстреча получилась не особенно радостной — поцелуи были прохладны, а объятия поверхносты и коротки. Обеспокоенная Наталья собрала закуски на скорую руку, Павел быстро захмелел, но рассказывал о пережитом смутно и без охоты. Большого желания увидеть своего годовалого сынишку oн не изъявил. Наталья Андреевна сама напомнила и принесла Сереженьку из соседней комнаты. «А вот и твой папенька,» проворковала она. Равнодушно Павел взял своего отпрыска на руки, скользнул взглядом и отдал его назад матери. От обиды у Натальи Андреевны слезы брызнули из глаз. «Завтра пойду в судебную палату. Может там нужны адвокаты. Работать хочу.» Отрезал он и, хлопнув дверью, удалился в ванную. Наталья Андреевна застыла в коридоре ни жива ни мертва.

Прошло восемь лет. Павел выступал в окружных судах защищая проворовавшихся приказчиков, неверных жен, порочных отцов семейств и сбитых с толку служителей церкви. Он остепенел, обрюзг, заважничал и стал большим резонером. Дел ему поручали немного, но в карты он больше не играл и на жизнь хватало. Сын их посещал гимназию и хорошо учился. Нельзя было сказать, что Наталья Андреевна была счастлива, не о таком принце мечтала она в долгие зимние вечера в своем полузабытом девичестве, не о таком королевиче гадала она с подружками на святки и рождество; с горечью сравнивала она жизнь свою с коптящим фитильком на ветру, но ведь могло быть гораздо хуже, успокаивала она себя. Она смирилась.

Pодная сестра Натальи Зинаида Андреевна была ей верной опорой, с раннего детства заступаясь за нее в спорах и конфликтах. Вышла замуж Зина за Фридриха Зиглера, петербуржца и «василеостровского немца», сына мастерового. Сто лет род Зиглеров врастал в русскую землю — были они ремесленники и рабочие, всегда трудолюбивые и органически честные, но малоучки; в этот раз сумел отец Фридриха собрать денег и послать своего сына в реальное училище. Когда в 1914 году вспыхнула мировая война, Фридрих, выросший в традициях русской культуры, не представляя себе другого пути как защиту отечества, поступил в Павловское пехотное училище. По окончании был послал на турецкий фронт. Воевал честно, был ранен и награжден Георгиевским крестом.

Павел же, призванный в армию резервистом второго разряда, сильно возмущался на царя. «Я свое отслужил!» тряс он кулаком на проводах. В 1915 году он попал в переделку под Перемышлем, чуть не погиб, но обладая счастливой способностью выходить сухим из воды, уцелел. Писал он жене редко и скупо и все общими фразами, а потом и совсем прекратил, однако дошло до нее, что весной 1917 года его избрали в совет солдатских депутатов и он, снабженный мандатом, едет в Петроградский совет за директивами. Уставшее от тягот и лишений население воюющих империй оцепенело в холоде и нищете, фронты застыли, войска маялись в окопах, а массы ворчали и негодовали на свои правительства. Трупным запахом революций потянуло в Европе.

Грозные события, разворачивающиеся вокруг не пугали Наталью Андреевну. Она не замечала ни забастовок, ни нехваток продовольствия, ни роста цен. Более всего Наталья Андреевна мучилась от неизвестности, тревоги и одиночества; ни девка, ни вдова и ни мужняя жена. Она была настолько поглощена собственными заботами и тяготами, что окружающее оставляла без внимания. Мать ее десять лет назад перешла в мир иной и сестра стала для нее единственной утешительницей, которой Наталья открывала свою душу. Она изливала Зинаиде жалобы на злосчастную судьбу и плохих советчиц. «Вот же Пашка каким подлецом оказался,» сетовала она за самоваром. «Бросил меня молодицу пригожую одну — одинешеньку век доживать.» Наталья Андреевна закручинилась и утерла шелковым рукавом свои жемчужные слезки. «Ничего, может образумится и вернется он к тебе, ты ведь вон какая из себя видная; у мужского полу такое бывает,» попыталась подбодрить ее Зинаида, которая была полной противоположностью своей сестре: высокая и поджарая, черноглазая и темноволосая, подвижная как ртуть, она следовала моде лишь затем, чтобы быть как все. Она передала сестре блюдо с пряниками и продолжала. «Побесится кобель, побесится, бока ему пообломают и приползет, как миленький, к ноженькам твоим прощения вымаливать.» «Но он же на войне, какие там женщины,» вступилась за мужа Наталья Андреевна. «Действительно,» задумалась ее сестра. «Там кроме грязи и вшей ничего нет, зато убивают много.» Подруги замолчали, заканчивая по третьей чашке чая. «Большевиком он стал — это хуже всего,» Наталья зачерпнула себе из фарфорового блюдечка немного клубничного варенья. «Почему же хуже?» «Бузу разводят они — вот почему.» Она остро взглянула на Зинаиду. «Ну а твой — то как?» спросила oна после длительного молчанья. «Мой не сдурел. Его против-царя — книжечками не собьешь. Он сам думает. Рассудительный. Каждую копейку в семью несет. И я ему помогаю. Душа в душу живем.» «Повезло тебе, Зинка, а ведь мой прохвост невесть что еще отчебучит; только держись.» Наталья завистливо вздохнула и обвела глазами скромное великолепие квартиры Зиглеров. Столовая, в которой они находились, была обставлена в традициях мелкой буржуазии тех лет — прямоугольный обеденный стол под белой скатертью, стулья и кушетки с бархатными сиденьями, вычурный буфет и сервировочный столик, пейзажи в золоченых рамах на стенах. С высокого беленого потолка с лепным карнизом свисала витиеватая люстра. Тяжелые темнокрасные гардины с пышными складками и бахромой обрамляли два больших окна. Совсем недавно выбились Зиглеры из нужды и стали людьми со средствами — сказывались согласие в семье, бережливость и расчетливость — помимо этой квартиры у них появилась небольшая земельная собственность в Финляндии, на которой помещался трехэтажный дом — теремок в сосновом лесу. Туда — то ранней осенью 1917 года, Фридрих, встревоженный растущей анархией в столице, предусмотрительно отправил свою жену, детей и престарелую мать. Наталья Андреевна с Сережей приняли приглашение сестры и последовали за ними. Самого Фридриха задержали в Петрограде неотложные дела.