Непредвиденная опасность

11 Кентон размышляет

Наиболее впечатлительные из современных интерпретаторов истории частенько отмечают абсурдное влияние разных мелочей на значительные события в развитии человечества. И даже выработали целую философию на эту тему. Каков, спрашивают они, был бы дальнейший ход истории, если бы, допустим, Наполеон сражался в битве при Маренго с холодной головой, все предварительно просчитав?

Подобные причудливые размышления характерны для эпохи атеизма. Однако в общей структуре причинно-следственных связей, в этой безумной pastiche,[27] которую многие называют «слепой рукой судьбы», зачастую наблюдается определенный артистизм.

В 1885 году жила в Зальцбурге молодая супружеская пара по фамилии Хёш. Муж Карл трудился в мастерской некоего Бушера по производству стеклянных бус. В начале 1886 года господин Бушер скончался. И в своем завещании упомянул каждого из служащих, а своему помощнику Карлу оставил в наследство две книги, как было сказано в завещании, «для воспитания и укрепления его разума и разума его доброй супруги». Одной из книг была «Жизнь Карла Великого», опубликованная в Берлине в 1850 году; второй — немецкий перевод «Илиады». С щедростью равно умилительной и бессмысленной (ибо фрау Хёш не умела читать) Карл разделил свалившееся на голову наследство поровну: отдал одну из книг жене. И вот «Жизнь Карла Великого» была аккуратно упакована вместе с воскресным платьем фрау и несколькими памятными мелочами, доставшимися ей от матери. «Илиаду» же Карл читал прилежно — и один, и вслух жене. И когда в 1887 году супруги узнали, что вскоре на свет должен появиться их первый ребенок, было решено: если родится девочка, то назовут ее Еленой. Карл втайне надеялся, что это будет мальчик, и решил назвать его Ахиллом. В августе того же года на свет появился сынишка, и при крещении ему дали имя Ахилл Карл Хёш.

Логично было бы предположить, что, подрастая, юный Хёш будет стыдиться своего первого имени. Однако ничего подобного. Возможно, потому, что мама упорно называла его Карлом. После двух или трех лет чтений «Илиады» на ночь фрау Хёш всем сердцем возненавидела Гомера. Однажды она робко предложила почитать вслух «Жизнь Карла Великого», но муж решительно отказался, мотивируя тем, что подарил эту книгу ей, а подарки возвращать не полагается. Женщина покорно согласилась с таким вердиктом, но еще больше возненавидела «Илиаду». Именно тогда она и начала называть сына Карлом.

Однако для мира вне семьи юный Карл всегда оставался Ахиллом; и поскольку рос он здоровым, крепким и драчливым пареньком, его имя произносилось ровесниками не с насмешкой, а с завистью и даже некоторым трепетом. Благодаря этому он очень быстро обрел уверенность в себе и, закончив школу, твердо отверг предложение отца поступить на фабрику по производству стеклянных бус. Вместо этого он поступил на службу в железнодорожную компанию.

Несложно догадаться, что карьера Ахилла Хёша шла по восходящей. В каком-то смысле он весьма преуспел. Отслужив двадцать шесть лет в различных подразделениях, он получил должность помощника инспектора товарных перевозок через Линц. И, проработав на этой должности два года, выработал привычку после ночной смены заскакивать в кафе «Шван» — выпить чашечку Kaffe ausgeheitzter[28] и съесть кусок Kuchen.[29]

Именно этим он и занимался, когда ноябрьской ночью в кафе ворвался «полковник Робинсон» со своими головорезами, с пистолетами в руках и угрозами на устах. И тогда, услышав приказ поднять руки, Ахилл, вполне достойный своего славного имени, дрожа от ярости, схватил стул и запустил его в голову капитану Майлеру.

Капитан увернулся, выстрелил в Ахилла и ранил его в ногу. В больнице выяснилось, что пуля прошла навылет, задев только мягкие ткани пятки.

Почти в каждом городе, вне зависимости от его размеров, имеется определенная квота на проявление насилия по ночам. Лишь характер самого насилия меняется в зависимости от страны и района, где это происходит. В лондонском Ист-Энде обычно предпочитают кастет, бритву или разбитую бутылку. На окраинах Парижа в ход идут ножи и пистолеты. В Центральной Европе, к северу от линии Базель — Триест, чаще всего используют револьвер.

В газетах редко пишут об этих малоинтересных инцидентах. Только в тех случаях, когда подобное происшествие окутано некой тайной, оно имеет шанс приобрести «новостную ценность». Ранение в пятку, полученное каким-то железнодорожным служащим в Линце, такой «ценности» не имело. Ранение в любую другую часть тела, полученное человеком по имени Ахилл, тоже не привлекло бы внимания. Но вот тот факт, что мужчина по имени Ахилл был ранен именно в пятку, уже представлял собой «новостную ценность» — надо же, какое совпадение! Лучше не придумаешь! Рука судьбы!

И вот примерно через полчаса после того, как Ахилла увезли в больницу, на телетайпные машины в редакциях всех венских утренних газет поступило сообщение. В результате напечатанной на первой полосе статье пришлось немного потесниться. И в левом уголке появилась информация, эффектно озаглавленная следующим образом: «АХИЛЛЕСОВА ПЯТА».

Примерно в половине восьмого утра Залесхофф поднялся из кресла, стоявшего возле печки в квартире Рашенко по адресу Кёльнерштрассе, 11. Он потянулся, разминая затекшее тело, и направился в полутьме к раковине. Плеснул в лицо холодной воды, вымыл руки. Затем посмотрел на сестру, она спала, уютно свернувшись в кресле калачиком.

— Тамара, — тихо прошептал он.

— Да?

— Пойду немного пройдусь.

— Хорошо.

Залесхофф прислушался к храпу, доносившемуся с дивана и с железной кровати, на которой, тяжело и с хрипом дыша, спал Рашенко.

— Их не буди, — добавил он.

Дверь тихо скрипнула, он вышел.

Девушка какое-то время смотрела на слабо мерцающие угли в печке, затем снова закрыла глаза. Ей показалось, что со времени ухода брата прошла всего минута. И вот он снова стоит у кресла, теребит ее за руку и говорит, что надо встать и быстро одеться. В другой руке у брата была зажата газета.

Когда два часа спустя Кентон проснулся, Залесхоффа и Тамары в комнате не было. В щель между шторами просачивалась бледная солнечная полоска — она светила Кентону прямо в глаза. Он резко сел на диване и почувствовал, как что-то при этом свалилось на пол. Клочок бумаги, сложенный в несколько раз. Кентон развернул и прочел.

Подписи не было. Залесхофф во всем привык соблюдать осторожность.

Кентон с каким-то отстраненным интересом прочел о «последних достижениях» в деле расследования убийства в Линце.

Первой его реакцией на сообщение, что именно его разыскивают за это убийство, был смех. Затем он взял вчерашнюю вечернюю газету, и смех сменился ироничным возмущением. Да он мог бы хоть сейчас пойти в полицию, отругать их за глупость, потребовать извинений, написать жалобу и уйти! Или же вообще потерять всякое терпение, как вчера, и обвинить в убийстве Захса Залесхоффа. Бурная получилась бы сцена.

Успокоить их смогла только девушка.

Именно она указала, что подозрения полиции не так уж и беспочвенны. Похоже, что Кентон был последним человеком, видевшим Захса живым. И у Кентона нашлись пропавшие деньги. И потом, удручающие показания свидетелей из отеля «Вернер». А в заключение она сказала, что беспокоиться ему пока не о чем, они все решат завтра и утро вечера мудренее.

Но вот оно настало, это утро, и Залесхофф с сестрой куда-то исчезли. Статья в газете, о которой говорилось в записке, показалась Кентону сомнительной. Но затем на глаза попалось крошечное сообщение о том, что некий Ахилл Хёш был ранен в пятку, и он все сразу понял. Так, значит, Саридза все-таки заполучил фотографии! Вот так! А тем временем…

Он отдернул штору, выглянул в окно и посмотрел на тротуар внизу, перед домом. Там играли несколько ребятишек, мимо плелась какая-то старушка, торопливо прошли двое мужчин. Кентону вдруг страшно захотелось выбраться из душной и тесной, забитой разным хламом комнатушки Рашенко на свежий воздух. А собственно, почему бы и нет, что ему мешает? Ведь он никакой не преступник! Просто абсурд, что они подозревают его. Абсурд, что… но потом вдруг в голову пришла мысль: они его не подозревают, нет! Ведь здесь не Англия, а Австрия. И пока сам человек не докажет полную свою невиновность, он не просто подозреваемый, он преступник!

Кентон опустил штору и выпрямился. Вся нижняя часть тела ныла от боли. Отчасти она была вызвана растяжением суставов, но по большей части тем, что там все было сплошь в разноцветных синяках и ссадинах. Руки и спина пострадали меньше. Он увидел это в небольшом зеркальце, висевшем на стене. Оно также показало, что у него сильно отросла щетина на щеках и подбородке, но в остальном лицо было в порядке. А вот одежда просто в удручающем состоянии. Кроме огромной прорехи в штанине, имелись более мелкие дырки на рукавах и спине пиджака. Да и нижнее белье тоже носить просто неприлично! Чего еще ждать после всех стрессов, испытанных им, и непрерывной носки на протяжении семидесяти двух часов?! Ему просто необходимо принять ванну. Он разделся донага, пошел в душевую кабинку и исхитрился помыться, имея под рукой лишь маленький тазик и кувшин холодной воды.

Итак, его разыскивают за убийство. Тут, к своему удивлению, Кентон вдруг обнаружил, что сама эта мысль имеет эффект, идентичный тому, что испытывает человек, ожидая в приемной дантиста, — чувство дискомфорта в желудке и невозможность вздохнуть полной грудью. Наверное, предположил он, в обоих случаях задействованы те же железы — они выбрасывают в кровь одинаковые секреции. Возможно, именно это объясняет, почему реальным убийцам, захваченным полицией, часто не хватает сдержанности, они безрассудно выбалтывают все, что только приходит в голову. Излишняя самоуверенность в подобных обстоятельствах может оказаться куда опаснее слепой паники. Ничего не следует делать второпях.

Кентон кое-как обтерся маленьким ручным полотенцем, надел рубашку и брюки. Когда Рашенко проснется, он позаимствует у него бритву и побреется. В кармане нашлась пачка сигарет. Кентон закурил и сел подумать.

Первый и самый главный вопрос: следует ли ему принимать предложение Залесхоффа, упомянутое в записке?

Решение было бы куда легче принять, если бы он действительно убил Захса, тогда бы ему пришлось думать только о спасении собственной шкуры. Но сейчас перед ним стоит весьма сложная задача — попробовать доказать свою невиновность. Настоящий убийца об этом не беспокоился бы. При наличии всех улик последнее, чего ему хотелось, так это предстать перед судом. Кентон тоже не собирался представать перед судом, но он еще не решился до конца признаться даже самому себе, что такое возможно. Он не убивал Захса, а потому они просто не смогут, не посмеют судить его за это! Вся эта история из области фантастики. Да и консул непременно вступится за него.

Затем неожиданно пришла другая мысль. Допустим, они все-таки приговорят его за убийство. Допустим, все его усилия доказать свою невиновность пойдут прахом и консул тоже ничем не поможет. Замечательно, когда торжествует Закон и Правосудие карает виновных. Но как показывает практика, Закон и Правосудие трудно назвать непогрешимыми. Бездумные, честные и слепые, они на ощупь отправляются на поиски фактов и улик. Иногда на этом пути им под руку попадаются невиновные. Закон и Правосудие налетают на них, как ястребы. Иногда осуждают и невиновных, и Правосудие вполне удовлетворено приговором. А полиция, со своей стороны, просто закроет дело. Так что уповать на торжество Закона особо не приходится.

Сердце у Кентона забилось немного быстрее. Он схватил газету со стола и начал уже более внимательно перечитывать отчет полиции о ходе расследования. Отпечатки пальцев! Но ведь тогда он подумал об этом, протер все предметы, к которым прикасался! Должно быть, забыл про раковину, в которой смывал с рук кровь Захса.

Потом, эти показания ночного портье. Описание он дал вполне четкое, хотя имя в журнале регистрации было написано неправильно: «Кентен». Возможно, этот тип был не так уж и пьян, каким казался. Теперь пропавшие деньги. Захс заплатил авансом за свой номер, и портье видел его бумажник. О деньгах, которые он отправил почтой в отель, не упоминалось ни словом. Но у полиции, без сомнения, имеется образчик его, Кентона, почерка на конверте, они приберегают его как решающую улику для суда. Ну и сглупил же он, отправив эти деньги по почте!

В отеле «Вернер» тоже нашлось немало улик. Убийца, заявил управляющий, пришел к ним под утро, выглядел страшно обтрепанным, измученным и грязным, точно с кем-то боролся. Далее сообщалось, что в тот же день, немного позже, полиция обнаружила в номере страшный беспорядок. Что ж, вполне вероятно, заключил Кентон, с учетом того факта, что и Саридза, и Залесхофф обыскивали его вещи. Так что все улики и показания против него. Единственное, что говорило в его пользу, так это то, что Захс уже был мертв, когда он прибыл в гостиницу, но опять же, как это докажешь? История с фотографиями может принести больше вреда, чем пользы. Даже если их сочтут грубой подделкой, они послужат еще одним дополнительным доказательством преступности его намерений. Совершенно ясно одно: сдаваться в руки полиции нельзя, слишком опасно. Единственный шанс — это найти настоящего убийцу и призвать его к ответу. Был и еще один выход: срочно вернуться в Англию, с помощью Залесхоффа или самостоятельно, и оставаться там. Насколько он, Кентон, помнил, экстрадировать человека из родной страны они не имеют права.

Он рассеянно расхаживал по комнате. Если бы только Залесхофф не исчез! Он заставил бы русского сказать всю правду об убийстве. С Захсом расправился или он, или тот «шпик наци», в этом Кентон был твердо убежден. И этой ночью во время «задушевного» разговора он должен был выбить правду из Залесхоффа. Если бы говорил меньше и думал больше. А так, получается, он упустил шанс. Если человек не привык к тому, что его неожиданно и несправедливо могут обвинить в убийстве, то тогда он, полагал Кентон, непременно возмутится, оскорбится, невзирая на все реалии ситуации. А сам он, с горечью вспомнил Кентон, вместо этого мирно улегся спать, сочинив несколько ироничных фраз в адрес дураков и тупиц, ответственных за такую ошибку.

Перспектива провести в «логове» Рашенко еще неизвестно сколько дней его удручала. Нет, он просто этого больше не вынесет! Риск быть схваченным, конечно, существовал, но шансы как-то оправдаться, избавиться от подозрений и обвинений будут только уменьшаться с каждым днем.

Залесхофф — он ни на миг в том не сомневался — отправился в Прагу, опираясь на информацию, которую Кентон сообщил ему вчера вечером. Тип с мучнистой физиономией из поезда «Нюрнберг — Линц» мог находиться теперь — и это почти наверняка — в сотнях миль отсюда. И Залесхоффу, без сомнения, плевать, что произойдет с Кентоном дальше. Для него главное — выполнить задачи, поставленные перед ним правительством, и судьба какого-то непонятного английского журналиста интересует его в последнюю очередь. Вероломство этого человека приводило Кентона в ярость.

Что же касается девушки… она проявила к нему хоть какую-то заботу и добросердечие. Он желчно усмехнулся. Добросердечие! Слишком уж емкое и благородное слово, чтобы использовать его с учетом рода занятий этих людей. Он совершенно утратил чувство объективности. Впрочем, обвинять всех подряд — напрасная трата времени. Главное — решить, что же делать дальше.

Стоит ли бежать в Англию? Сама идея не лишена привлекательности. Там по крайней мере он будет чувствовать себя в безопасности, с чисто физической точки зрения. С другой стороны, он будет лишен свободы передвижения, а это нанесет ущерб работе. Ведь стоит ему только ступить за пределы Англии, как его немедленно арестуют. Да и в самой Англии он наверняка окажется под наблюдением. Проблема такого рода, решил Кентон, требует консультации с юристом. В любом случае перспективы очиститься от подозрений, пребывая в Англии, нет почти никакой. Возможно, ему следует надеяться лишь на поимку настоящего убийцы, который сделает чистосердечное, не вызывающее сомнений признание. Как же, дождешься! А пока он будет ждать, его жизнь в Англии тоже сахаром не покажется. Человек, которого разыскивают за жестокое убийство, не слишком желательный член общества. Стало быть, все упирается только в одно — найти настоящего убийцу и предать его суду.

Кентон мрачно перебирал в уме все эти варианты. Безнадежное дело… Просто разыскать Залесхоффа мало, надо еще убедить русского помочь ему. Выжать из него всю правду! Да, но как? Он вспомнил ничего не выражающие взгляды, холодные и спокойные отрицания, на которые наткнулся вчера, только еще начав расспрашивать об убийстве Захса. Кентон вздохнул. Ему так и не удалось правильно разыграть свою карту. Залесхофф и его сестра слишком умны, расколоть их ему не по зубам. Прежде чем сообщить ему о полиции, они выяснили, где находятся фотографии. И весь этот спор из-за цены, из-за того, что́ он хочет в обмен на эти фотографии, был разыгран ими как по нотам, с одной лишь целью — отвлечь его внимание от главной темы. С каким, наверное, облегчением они восприняли тот факт, что он не стал настойчиво выведывать у них имя убийцы Захса. И еще он заметил несколько мелочей, которые говорили о многом: то, как девушка торопливо припрятала смятый листок газеты, многозначительные взгляды, которыми обменивались брат с сестрой при каждом упоминании об убийстве Захса. Да, «управляли» они им очень умно. И Кентон почувствовал нечто похожее на радость при мысли о том, что им, несмотря ни на что, так и не удалось заполучить фотографии. Они…

Тут он вздрогнул.

Залесхоффу были страшно нужны эти снимки. Он, Кентон, выдал ему их местонахождение в обмен на журналистскую историю. Вот вам и предмет торга. Допустим, теми или иными средствами ему удастся снова завладеть этим предметом. И тогда…

Он поморщился и покачал головой.

Это безумие. Совершенно безнадежная затея. Каким образом он собирается вернуть эти фотографии? Саридза, по всей видимости, уже в Праге. Залесхофф помчался туда же, ему вдогонку. Есть ли шансы у него, Кентона, опередить русского? Он мрачно раздавил окурок в пепельнице и обхватил голову руками.

Какой-нибудь психиатр наблюдал бы за поведением журналиста последние две минуты с глубоким, чисто профессиональным, интересом. Ибо примерно минуты через полторы застывшее на лице Кентона выражение крайнего отчаяния изменилось внезапно и кардинально. Нижняя челюсть отвалилась, глаза расширились, на лбу прорезалась глубокая морщина задумчивости. А затем вдруг она исчезла, уголки губ начали раздвигаться в улыбке. Кентон резко вскочил, прищелкнул пальцами, воскликнул «Ха!», а потом стал тихонько насвистывать. Ибо он вспомнил нечто — нечто страшно важное — а именно тот факт, что «полковник Робинсон» собирался в Прагу на встречу с человеком по имени Бастаки.

Пока Кентон рассказывал Залесхоффу свою историю, пока отвечал на целый поток вопросов от русского, это имя совершенно вылетело из головы. Да и когда оно только еще прозвучало, Кентон не обратил на него особого внимания. Мысли его в тот момент были целиком сосредоточены на резиновой дубинке капитана Майлера. А после — побег, а затем вся эта умственная акробатика Залесхоффа помогли выбросить из памяти сию малозначительную деталь. В любом случае он не придал значения тому, куда и к кому направляется Саридза. Мысли его были целиком сосредоточены на фотографиях, хранившихся у владельца привокзального кафе.

Теперь же все обстояло иначе. Самое важное — это узнать, куда направился Саридза. И степень этой важности определялась тем простым фактом, что именно он, Кентон, а не Залесхофф владел этой информацией. Возможно, эта информация поможет ему вернуть фотографии, завладеть ими раньше русского, обогнать его, пусть тот и стартовал раньше. Прага — большой город. Залесхофф не имеет никаких подсказок и ниточек, а потому задача ему предстоит крайне сложная. Правда, само по себе имя «Бастаки» может ничего и не дать, завести в тупик. И тем не менее есть шанс, что подсказка эта окажется бесценной. В любом случае, сказал он себе, терять тут нечего. Если ему не удастся найти Саридзу, а если даже и удастся, фотографий он не получит, тогда можно попробовать перебраться в Англию через Польшу. Как ни крути, а Чехословакия самая удобная для этого страна! До границы Швейцарии добираться из Австрии далеко и сложно, в Германию и Италию — слишком рискованно, если не показывать паспорта. В этих двух последних странах ему придется зарегистрировать свой паспорт в отделении местной полиции, там, где он остановится. В этих странах недостаточно просто заполнить бланк в отеле, вписать туда свое имя и номер паспорта. Пробираться через Венгрию — нет, это лишь усложнит маршрут, эта страна еще дальше от Англии. А вот Прага — то, что надо.

Итак, он определил цель, и на сердце сразу полегчало. В глубине души Кентон понимал: шансы сделать хоть что-то в Праге с его «ключом» ничтожны. Но он также осознавал, что если не хочет и дальше торчать пленником в этой жуткой комнатушке Рашенко, другого выхода у него просто нет. И он решил сосредоточиться на более насущной проблеме — как попасть из Австрии в Чехословакию, да так, чтобы его не арестовали и чтобы ни в коем случае не показывать паспорт.

Во-первых, ему необходима одежда. Шляпа и пальто остались в отеле «Вернер», или же их забрала полиция. Брюки в таком виде, что ходить в них невозможно, они сразу привлекут внимание. Еще одна насущная необходимость — деньги. Он подсчитал содержимое своего бумажника. Четыреста шестьдесят пять рейхсмарок и еще немного мелочи. Если потратить эти шестьдесят пять на одежду, оставшихся хватит, чтобы протянуть неделю или две. Ничего, скоро он узнает, напрасно ли потратил время в Праге. В случае необходимости можно будет добраться до Данцига и купить там билет на паром.

Он подошел к железной кровати.

Рашенко лежал на спине с закрытыми глазами. Дыхания слышно не было, и Кентон решил, что русский не спит.

— Рашенко, — тихо окликнул он.

Глаза тотчас открылись.

— Вам известно, — спросил Кентон по-немецки, — что Залесхофф с сестрой ушли?

Рашенко кивнул. Затем медленно поднялся с постели и накинул на плечи старый халат. Журналист следил за тем, как старик подошел к столу, наклонился и торопливо нацарапал что-то на клочке бумаги. Затем показал Кентону.

«Знаю, вы решили уйти, — прочел он, — но умоляю, останьтесь здесь. Тут безопасно. Андреас Залесхофф вас не подведет».

— Откуда вам известно, что я собираюсь уйти?

Рашенко снова склонился над листком.

«Я наблюдал за выражением вашего лица, видел, как вы на что-то решились. Уходить отсюда опасно. Вас сразу схватят».

Глаза их встретились, старик энергично закивал.

— Если вы поможете, — сказал Кентон, — меня не схватят.

Рашенко помотал головой.

— Вы хотите сказать, — начал Кентон, — что не станете мне помогать или же что меня не схватят?

Рашенко слабо улыбнулся и написал следующее:

«Мы все хотим помочь вам, но если вы покинете этот дом, сделать уже ничего не сможем».

— И все-таки я попробую.

«Куда собрались?»

— В Англию. Там меня не арестуют.

«Вас схватят на германской границе, если не раньше».

— Буду пробираться через Чехословакию.

Запавшие глаза Рашенко на миг сверкнули недоверием, затем он просто пожал плечами. И двинулся к плите, на которой стал варить кофе и подогревать рогалики, их он достал из буфета.

За чашкой кофе и рогаликами Кентон изложил свои пожелания: бритва, немного австрийских денег в обмен на немецкие марки и кое-что из одежды. Рашенко мрачно кивнул, взял у Кентона сотенную банкноту, потом показал, где находится станок для бритья. А затем исчез за дверью, ведущей на лестницу.

И вот Кентон занялся бритьем, с улыбкой прикидывая, уж не собирается ли Рашенко купить ему домашний халат и ночную рубашку. Он решил оставить небольшие усики, однако, когда дело дошло до придания им нужной формы, испытал затруднения. Прежде он никогда не носил усов и толком не знал, как это делается. Если сделать усики «щеточкой», будет как-то слишком уж по-английски. И вот наконец он решил, что щетина должна обрываться в уголках рта. Эффект получился несколько неожиданный: он заметил, что такая форма усов придает лицу злобное, даже скандальное выражение.

Он критически рассматривал дело рук своих, когда появился Рашенко с большим свертком.

Кентон с нетерпением раскрыл его. Сверху лежала небольшая кучка австрийских денег — сдача. Одежда состояла из серой мягкой шляпы с плоскими закругленными полями, пары коричневых брюк из плотной ткани и просторного темно-серого пальто. Вещи были не новые.

— Где вы все это раздобыли? — спросил Кентон.

Рашенко улыбнулся и не ответил.

Кентон надел шляпу и посмотрел в зеркало. Было нечто знакомое в том, как тулья плотно облегала голову. Наверное, он уже видел такую шляпу, но вот где или на ком — никак не удавалось вспомнить. Кентон пожал плечами. Да таких шляп полно по всей Европе!

Десять минут спустя он уже застегнул просторное пальто на все пуговицы. Пожал на прощание руку Рашенко и покинул дом на Кёльнерштрассе под номером 11. Оказавшись на улице, он глубоко, полной грудью, вдохнул прохладный свежий воздух и свернул налево.