Нет, не призраки!

БУДЕТ ЖИТЬ

В искромсанных вражеским огнем августовских сумерках саперы навели понтоны через Вислу. И хотя пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» дважды разрушали переправу, за ночь на левом берегу великой польской реки все-таки укрепились наша пехота и несколько десятков артиллерийских батарей.

Всю ночь мокрые, уставшие солдаты упорно долбили ломами твердый верхний слой известняка, рыли окопы. К рассвету бойцы оборудовали на высоте 225,7 наблюдательный пункт командующему артиллерией корпуса. Пока саперы стелили надежное перекрытие из толстых бревен, полковник Дубов настойчиво спрашивал по телефону у своих подчиненных, сколько переправлено «огурцов» — так полушифрованно назывались снаряды. Сведения поступали безотрадные: полковник частенько ругался и твердо обещал с кого-то «снять штаны».

К Дубову неслышно подошел солдат. Из-под крутого, нависшего лба глядели веселые глаза.

— Товарищ полковник, — доложил он, — по приказу командира роты разведки сержант Пушкарь прибыл в ваше распоряжение.

— Хорошо! Устраивайся как дома, — сказал полковник и склонился над топографической картой.

Не успел Пушкарь установить стереотрубу, как за немецкой обороной прокатился глухой гром, над головами просвистел одинокий снаряд. Потом в сером небе завыли, зашуршали стальные болванки. Это было начало вражеской артподготовки. Фашистская артиллерия в течение часа методически долбила высоту и близлежащие окопы. Казалось, взрывы ухают и клокочут уже где-то глубоко, в земной толще. Один из снарядов, выбросив огненный куст рядом с наблюдательным пунктом, разнес радиостанцию, убил радиста.

Когда артподготовка кончилась, Дубов спросил у разведчика:

— Ну как там, парень? Шевелятся арийцы?

— Сюда идут две танковые колонны. Расстояние — пять километров. — Пушкарь освободил полковнику место возле стереотрубы.

Занимался рассвет. Сквозь утреннюю пелену тумана Дубов увидел недалеко от запрятанного в садах Щеглина завесу рыжей пыли. Он медленно повернул стереотрубу направо: такая же туча расстилалась над селом Хшанув. Западный порывистый ветер доносил на высоту тяжелый гул моторов. Фашистские танки двумя дорогами двигались на городок Пацанув.

— Разверни-ка, парень, запасную рацию. Добриченко говорил, что ты мастер на все руки. Сможешь? Правильно. Молодец! А теперь свяжись с «Камой» и спроси, что там видно.

Начальник разведки артиллерийского противотанкового полка — «Кама» — доложил: противник перешел в наступление, бросив в бой сто пятьдесят танков и два полка пехоты. Как стало потом известно, именно в этот день начальник генерального штаба сухопутных войск Гейнц Гудериан, надрезав блестящим лезвием палец левой руки, собственной кровью подписал приказ: «Немедленно ликвидировать висленский плацдарм русских и развернуть решительное контрнаступление группой армий».

Дубов хорошо знал, что переправившаяся ночью паша артиллерия, имея только по четыре-пять снарядов на орудие, конечно же, не сможет остановить вражескую танковую армаду.

— Капитан, — обратился он к своему помощнику Яременко, — садись на «доджа» и мчись к переправе. Скажи, что вся надежда на дальнобойную да на авиацию. Запоминай местность, будешь корректировать огонь.

— А как вы, товарищ полковник?

— Здесь остаюсь. Хватит — набегался в сорок первом да в сорок втором!

— Товарищ полковник, без вас не поеду. Не имею права, понимаете?

— Все понимаю! Если я погибну, так честно. Сам виноват, не сумел вовремя доставить боеприпасы. Иди!

Капитан сделал несколько шагов, оглянулся, хотел что-то сказать. Но Дубов сердито махнул рукой, и Яременко побежал к замаскированной автомашине.

— И ты уходи, парень! — посмотрел полковник на Пушкаря. — Мпе не поможешь, а погибать… рановато еще…

Разведчик поправил пилотку и сказал, что без приказа командира роты он отсюда не уйдет.

Дубов молча поднес к глазам свой, испытанный в боях морской бинокль. Гитлеровские танки уже подползали к нашим батареям, выдвинутым на прямую наводку. Орудия молчали.

Когда танковые колонны, выстроившись римской цифрой пять, развернулись для атаки, из-за туч на них бросилось девять горбатых штурмовиков. Тремя заходами «илы» подожгли одиннадцать танков. Удар был настолько неожиданным, что фашистские танки беспорядочно расползлись в разные стороны. У штурмовиков кончились боеприпасы — вся «девятка» одновременно сделала правый разворот и на бреющем полете пошла на свой аэродром.

Тапки с черными крестами на броне оправились, приняли боевой порядок и, потянув за собой длинные хвосты пыли, снова мчались к высотке. На южном склоне они прошли трехсотметровую отметку. Артиллеристы все еще не открывали огонь: решили преждевременно не демаскировать себя, стрелять наверняка. «А вдруг…» — Дубову стало страшно даже подумать, что бойцы орудийных расчетов растерялись и сейчас побегут. Полковник снова схватил бинокль. Почти одновременно рванулись и откатились назад длинные стволы левофланговой батареи. Все три снаряда накрыли цель. Один «тигр» загорелся сразу, как коробок со спичками. На втором пылала плоская башня, и от машины потянулась в небо дымовая завеса. Третий танк завертелся на месте и, сбросив перебитую снарядом гусеницу, остановился. Из него выскочили четыре танкиста и кинулись наутек.

Грохот боя нарастал. Наша артиллерия стреляла отлично: тридцать фашистских танков дымились на склонах. Колючий ветер гнал на высотку едкий дым.

И все же силы были неравные… Гитлеровцы поняли, что у защитников маловато снарядов, и обнаглели. Два «тигра», отделившись от основной группы, двинулись на противотанковые орудия, что заняли огневую позицию вправо от редкого кустарника. Закованные в броню чудовища вырастали с каждым метром. Мощные моторы ревели совсем близко. Из «тигров» время от времени, словно змеиное жало, высовывались длинные языки синеватого пламени и, жадно лизнув длинный снаряд, прятались в разинутых орудийных пастях.

Пушкарю казалось, что ствол танкового орудия направлен прямо на него, и разведчик невольно съежился… Пятьсот… четыреста… триста метров… «Ну!» — крикнул Пушкарь, и в это мгновение наводчик потянул за шнур. Передний танк вспыхнул, как будто его облили бензином.

Второй «тигр» остановился, его пушка хищно смотрела круглым черным глазом. Когда туча, поднятая взрывом, рассеялась, наше орудие осиротело… Стальной хищник, сверкнув траками, пополз к наблюдательному пункту.

Дубов смахнул рукавом слезу. Рассердившись, он бросил помятую фуражку в блиндаж, зажал зубами угасшую цигарку. Рука потянулась к нише, в которой сохранились бутылки с зажигательной смесью.

— Ты, парень, напугай арийцев противотанковой гранатой. А я подкину им огня!

Взгляд Пушкаря перескочил с бутылки на противотанковую гранату: прищурившись, он как бы оценивал их уничтожающую силу. Надвинув пилотку почти на уши, разведчик, согнувшись, побежал траншеей навстречу танку… В одном из ее изгибов он широко размахнулся и бросил гранату. Едва успел он упасть, как дно траншеи вздрогнуло, пилотку сорвало с головы. Пушкарь вскочил на ноги и увидел распоротое брюхо пылающего чудовища. На земле, стараясь сбить прицепившееся пламя, катались вражеские танкисты. Дубов трижды выстрелил, затем положил пистолет на бруствер и вынул серебряный портсигар с конской подковой на крышке.

— Как тебя зовут, парень? — спросил командующий артиллерией, угощая разведчика цигаркой.

— Александр Пушкарь.

— Знаменитое имя. И фамилия артиллерийская… Из орудия стрелять приходилось? Нет? Считай, что приходилось, — кивнул полковник в сторону умолкшего орудия. — Дадим фрицам по смотровым щелям. За мной!

Дубов выскочил из траншеи и быстро побежал. На его голове задорно подпрыгивал седой вихор. Пушкарь бросился вдогонку. В артиллерийском окопе они оказались одновременно. Запыхавшийся полковник присел на корточки, перевел дыхание:

— Погибших бойцов, Саша, перенеси в блиндаж… Чтоб не радовалось это собачье отродье, чтоб не издевались.

Тем временем на высотку хлынула новая волна фашистских танков. К наблюдательному пункту устремились четыре «тигра». На каждом из них красовалась своеобразная эмблема: оскаленная клыкастая морда тигра под скрещенными дубовыми ветвями.

— Смотри, породистые твари, — непослушными губами улыбнулся Дубов.

Приближающийся грохот постепенно переходил в неистовый рев. Земля под ногами задрожала.

— Танков четыре, а снарядов только три… Давай-ка, парень, вон ту чушку, — кивнул Дубов на снаряд с острой бронебойной головкой.

Пушкарь протер тряпкой гильзу, зарядил орудие. Оп посмотрел на затвор так, словно за ним спряталась его оставшаяся жизнь.

Мощно, резко, до боли в ушах, прогремел выстрел. Башню с танка смело, как крошку со стола. Из нее со звоном посыпались снаряды боекомплекта…

Орудие жадно проглотило второй снаряд. Кончик ствола медленно двигался впереди вражеского танка. Полковник выждал, когда «тигр» с дубовыми ветками на бортовой броне, объезжая подбитого собрата, неосмотрительно подставил бок, и потянул за шнур…

Со слепой злобой рванулся на смельчаков третий танк. Последний снаряд пронизал его лобовую броню.

Четвертое чудовище двинулось на беззащитное орудие…

— В ров! — выдавил из себя Дубов и через бруствер, выложенный дерном, скатился в окоп.

Пушкарь — за ним…

— Ну, вот и все! — Полковник вытер руки, неуклюже обнял Пушкаря и по-отцовски расцеловал его.

Саша прикоснулся щекой к седому виску. У него перехватило дух.

Взрыв закрыл пламенем весь мир — далекий лес, задымленное небо, огромное стальное чудовище на обгоревшем склоне.

— Это наша дальнобойная! — радостно выкрикнул Дубов, падая вместе с Пушкарем на устланное соломой дно окопа.

Сверху тоненькими струйками посыпалась земля. И вдруг всю высоту накрыл раскатистый грохот, как будто огненное солнце взорвалось и залило землю расплавленным свинцом. Высота беспомощно застонала, задрожала. словно в лихорадке. В окопчик что-то свалилось. Саша почувствовал тупой удар, и его проглотила удушливая темнота. В ушах все время звенело, дышать становилось все труднее. Разведчик хотел расстегнуть воротник, но руки были бессильны…

Страшный огненный шквал прокатился над высотой 225,7. Он сжег траву, разнес блиндажи, вырыл глубокие воронки. Взрывная волна разметала танковые башни, орудийные стволы, рваные гусеницы. Изувеченные трупы в серо-зеленой форме валялись везде: то поодиночке, скорченные в самых невероятных позах, то целыми кучами.

Разведчики, переправившиеся сразу после артналета, раскопали заваленный землей и щепками блиндаж командующего, вытащили оттуда исковерканный телефонный аппарат, помятую фуражку полковника. Людей в блиндаже не было.

— Вообще мы напрасно здесь возимся. Кто бы это полез в нору и ждал, пока его возьмут голыми руками? — усомнился старший сержант Сорокин.

— Везде поищем. В бою всякое бывает. Продолжать попеки! — приказал Добриченко, вылезая из котлована.

Он отряхнулся, погрузил лопату в мягкий холмик. Под заступом что-то звякнуло. Лейтенант копнул еще, разгреб землю и поднял автомат. Это было оружие Пушкаря: на прикладе хозяйственная рука старшины Татьянина вывела масляной краской зеленый кружочек.

На губах Павла расплылась соленая капля. Не оборачиваясь, лейтенант передал найденный автомат Сомову, а сам пошел дальше — к продырявленному «тигру». Подкалиберный снаряд прошил боковую броню и взорвался в середине танка. Командир роты посмотрел в том направлении, откуда был произведен выстрел. За сотню метров от подбитого «тигра» из земли торчал длинный ствол нашего орудия.

В укрытии орудийного расчета лейтенант увидел трех мертвых артиллеристов. Рядом с укрытием зияла огромная воронка. По ее краю прошел фашистский танк. Его правая гусеница почти полностью завалила длинный окоп. Лейтенант задумчиво опустился на насыпь, закурил. Оп затянулся так глубоко, что горькие крохи табака попали на язык. «Изо рта горечь можно выплюнуть, а куда девать ее из души? Сколько ребят похоронил за войну, а все еще не могу примириться… Наверное, человек никогда не привыкнет к смерти…» Он нахмурился и вдруг заметил, что в одном месте ноздреватый известняк зашевелился. Показалась грязная рука, затем манжет защитного цвета. Став на колени, Павел принялся быстро разгребать землю. Вскоре высунулась вторая рука. Головы не было видно. Добриченко пригоршнями выбирал землю. Сначала показались темные редкие волосы, затем — массивный лоб и черно-фиолетовые веки, знакомый острый нос. Голова, склоненная на грудь, при малейшем прикосновении вздрагивала.

Разведчики осторожно положили Пушкаря на плащ-палатку, Добриченко немного оттянул на его груди гимнастерку; от воротника полоснул по ней ножом. Лейтенант внимательно осмотрел запавшую грудь, живот, потом усадил бойца, похлопал его по спине. Ран не было видно: Пушкаря просто завалило землей, и он потерял сознание от удушья.

— Там… еще… — раскрыл Пушкарь синие губы и снова потерял сознание.

— Сомов, немедленно гони сюда первую попавшуюся машину! А вы, ребята, копайте скорей! — приказал Добриченко и склонился над Пушкарем.

Дубова быстро откопали. Полчаса разведчики растирали занемевшее его тело, делали искусственное дыхание. Наконец полковник дважды чихнул и раскрыл глаза.

— A-а, Добриченко, — сказал он так, словно никого другого и не собирался увидеть, — а мы здесь с твоим солдатом хорошо воевали. В одном расчете. И с того света, выходит, вместе вернулись… Как он там?

— Будет жить!

— Славный парень! Орден заслужил. Давай закурим, ротный, раз уж повезло…